Задыхаясь в верхнем пределе.

Цвет прорастает и плещется в каждом открытом сердце, создавая приятное болезненное чувство заполненности и жизни. Младший чувствует, как горит нерва, как цвет смешивается с кровью, и вспоминает каждый раз, когда его приходилось вырывать из тела, перемещая в палитру. Это было больно. Мучительно больно, но теперь он не представлял своей жизни без этой боли. Однако ему всё же придётся сделать так, как велела сестра, — оставить позади погибающий Промежуток и начертить знак Прорыва на своей груди. Этот мир, вероятно, сожрёт себя совсем скоро, но Младший не был уверен, что не заберёт у него последние силы, тем самым предав и сестёр, и братьев, и сам Промежуток, и даже Цвет. Но поступить иначе — значило бы пойти против её воли и пренебречь её жертвой. Она умерла, отдавая ему весь свой цвет, и этот цвет он поклялся потратить на желанный Прорыв. Он ступает по Промежутку, чувствуя его медленный пульс и слыша голос Цвета, молитвы братьев и пение сестёр. Останавливать его уже поздно — в ногах столько лазури, а в груди пурпура, что это стало нереальным. И каждый живущий в Промежутке знал, что скоро грянет неизбежная гибель. Промежуток растворяется сам в себе — драгоценного Цвета не хватало для выживания, многолетний голод перерос в смертельное истощение. Всё гибнет. Младший продолжал путь, с каждым новым шагом осознавая всю тяжесть своего поступка. Цвет молвит: «сделай!», и он не может противиться. Идёт, растворяясь в маленьком мутном облачке и попадая к колодцу. Двадцать одно сердце пульсирует в унисон и сжимается в невидимых тисках — наверное, так ощущается страх. В его голове всё ещё звучал голос сестры из теплицы — он успокаивал и ободрял. Безумно хотелось сжать её руку и взять с собой в Тот предел. Её жертва, полная любви и боли, хранилась в нём, сверкая, как умирающее солнце. Он знал, что ради неё не имеет права на слабость, даже когда Промежуток окружал его безжалостной бездной, растягивающейся до самого горизонта. И всё же на периферии сознания мерцала слабая искра надежды. Он знал, что для этого Прорыва ему нужно больше, чем просто цвет. Ему требовалась решимость, которая с каждым вдохом становилась всё яснее. Он поднял свои золотые глаза на небо, вглядываясь в цветные узоры. Теперь небо было похоже на палитру. Воздух стал слаще и легче — но это не умоляло грядущую засуху. Во всём теле чувствовалась преступная тяжесть, и каждое открытое сердце свидетельствовало о нарушении табу. Если бы Луноглазый мог говорить, он бы сейчас молился с остальными братьями. Но он нем, а потому молится единственным Своим сердцем, а не губами. Янтарь веселящий, дикий, бурю буйства несущий… Делает шаг вперёд, слушая уже такой тихий и медленный пульс Создателя. Лазурь грозная, выступающая как медь, приносящая смерть, рассекающий бич, карающий меч… Не колеблется. Заносит правую руку над засохшим деревом и чертит на нём знак Прорыва. Пурпур яростный, причиняющий раны, цвет карателей и пророков, знамя праведных, алая кровь… Медленно, не торопясь, или даже оттягивая неизбежный финал, вырисовывает мост наверх. Зелень тягучая, вязкая, словно смола, обволакивающий покров, непроницаемый щит, изумруд, равняющий чаши всяких весов… Шаг. Второй. Кажется, сёстры начали петь немного громче. Они тоже чувствуют. Серебро хладнокровное, крепкий хребет, вместилище всяких богатств, покровитель стяжателей… Но он не останавливается. Вопреки всему. Двумя пальцами правой руки рисует знак Прорыва на собственной грудной клетке и закрывает глаза. Сирень чистая, плоть загадки, тайной играющая, прибежище странного — отзовись на мой зов… Помоги мне…