Что ты чувствуешь прямо сейчас?

      Особняк окутывала тишина. Паркинсон сидела в своём любимом кресле у окна, с бокалом вина в руке, и глядела в темноту за стеклом. Лёгкий отблеск огня из камина отражался на бокале, но её мысли были где-то далеко. Слова, которые прозвучали в квартире Гермионы несколько дней назад, словно застряли в её голове, повторяясь снова и снова.       «Я нарушила все правила, Пэнси.» Этот голос был таким знакомым, но в тот момент он казался чужим. Гермиона всегда говорила с уверенностью, а теперь в её голосе было столько сомнений. «Как терапевт, как профессионал. Я перешла границы, которые не должна была пересекать.»       Каждая из этих фраз была произнесена с видимой уверенностью, но брюнетка видела, как Гермиона старалась держать себя в руках. Она знала, что это решение далось ей нелегко, но знание этого не делало ситуацию менее болезненной.       «Это не было ошибкой. Но это было неправильно.»       Эти слова стали последним ударом. Пэнси вспомнила, как стояла тогда напротив Грейнджер, сцепив руки, пытаясь не показать, как сильно эти слова ранили её. Она не могла не согласиться с логикой Гермионы, но сердце протестовало против каждого из этих доводов.       «Я должна разобраться в себе. И ты тоже.»       Эти фразы всё ещё звучали в её голове, даже сейчас, спустя несколько дней. Пэнси снова закрыла глаза, вспоминая, как тяжело было стоять там и слышать это.       «Я понимаю», — сказала она тогда. Голос дрожал, но девушка старалась держаться. Её ответ был единственным, что она могла сказать. Сопротивляться значило только усложнить всё. Она знала, что решение Гермионы было обдуманным, и спорить с ней было бесполезно.       «Я буду ждать», — произнесла она, зная, что эти слова ничего не изменят, но всё равно надеясь, что их значение сохранится в будущем.       Сейчас, сидя в тишине особняка, она снова повторяла их про себя. «Я буду ждать.» Но теперь это звучало не как обещание Гермионе, а как признание самой себе: ей нужно время, чтобы всё осмыслить, чтобы найти себя.       Эти фразы, оставшиеся от их разговора, больше не вызывали у неё злости или обиды. Теперь они были частью её пути. Путь, который вёл её далеко от этого особняка, от Лондона, от воспоминаний, которые больше не имели над ней власти.

***

      Франция встретила Пэнси лёгким холодом и запахом листьев. Она поселилась в крошечном домике на окраине Шартра, вдали от шумного Парижа. Тишина, казалось, была единственным, что она могла выдержать после Лондона и того, что она оставила позади.       В первое время она почти ничего не делала. Целыми днями сидела у окна с видом на старую церковь, читала французских поэтов или просто смотрела, как осенний дождь стекает по стеклу. Еда постепенно теряла вкус, ночь не приносила сна. Внутри неё царила та пустота, что осталась после шатенки. Она ненавидела себя за слабость.       «Справляться», - звучало как слово из её прошлых сеансов. Гермиона часто говорила, что жизнь — это не победа над болью, а способность ее выдерживать. Паркинсон хотелось бы поспорить, но у неё не хватало сил.       Однажды она достала из ящика пустую тетрадь. Сначала она просто рисовала в ней — бессмысленные линии, круги и символы, которые ни о чём не говорили. Но одна ночь изменила всё.       Она проснулась в три часа утра, сердце гулко билось в груди. Сон о Гермионе был настолько ярким, что казался реальностью: её голос, запах лаванды и кожи, её руки, протянутые к ней.       Сон обрушился на брюнетку внезапно, как ливень в разгар солнечного дня. Она оказалась в старой библиотеке — той самой, где однажды встретилась с Гермионой, когда ещё не знала, чем закончится их история. Солнечный свет, пробиваясь сквозь высокие окна, ложился золотыми пятнами на пол. Тишина была почти осязаемой.       Гермиона сидела за столом у окна, окружённая книгами. Её волосы были слегка растрёпаны, как всегда, когда она увлекалась чем-то важным. Она не поднимала головы, сосредоточенно читая, но Пэнси знала, что та чувствует её присутствие.       Пэнси сделала шаг вперёд, но ноги будто увязли в невидимом сопротивлении.       — Гермиона, — голос её был тихим, едва слышным, но в библиотеке он отозвался эхом.       Грейнджер подняла янтарные глаза, в них был тот самый взгляд, который Пэнси помнила до мельчайших деталей — одновременно спокойный и глубокий, полный знания и боли.       — Почему ты здесь? — спросила Гермиона.       Пэнси хотела ответить, но слова застряли в горле. Она ощущала комок из страха и вины, который разрывал её изнутри. Вместо ответа она протянула руку.       — Я пыталась… — начала она, но голос снова предал её. Она ощутило, будто что - то обвивает ее горло и она не может сказать больше ничего. Тяжесть.       Гермиона поднялась, подошла ближе, и их лица оказались так близко, что Пэнси могла различить каждую крапинку в её глазах.       — Ты всё ещё держишься за это, — тихо сказала Гермиона, её голос был мягким, но от него холодом обдало сердце. — Зачем?       — Потому что я не могу иначе, — наконец вырвалось у Пэнси.       Внезапно библиотека начала меркнуть. Книги исчезали, солнечный свет гас. Гермиона всё ещё стояла перед ней, но теперь её силуэт был словно нарисован туманом. Грейнджер казалась ей призрачной       — Ты должна отпустить, Пэнси, — прошептала она. — Только так ты найдёшь себя.       Паркинсон потянулась к ней, но пальцы прошли сквозь её руку, как через дым. Шатенка растворялась у неё на глазах, и Пэнси почувствовала, как её охватывает паника.       — Нет, не уходи! — закричала она.       Но Гермиона лишь тепло улыбнулась, перед тем как исчезнуть полностью.       Пэнси проснулась с комом в горле и влажными глазами. Она с трудом выровняла дыхание и обхватила себя руками, словно пытаясь удержаться в реальности. Это был всего лишь сон, но ощущение утраты снова навалилось на неё с новой силой.       Только под утро она смогла заставить себя подняться и записать всё, что видела, на первой странице тетради. Это был её первый шаг к тому, чтобы дать выход своей боли — и своей любви. Она решила вновь вернуться к тому, чтобы вести дневник, только не снов, как это было раньше, а того, как она себя чувствует.       1 ноября       Франция оказалась точно такой, какой я её представляла. Маленький городок, тихий, уютный, будто из другой эпохи. Весь в пастельных тонах. Улицы выложены камнем, дома — с покатыми крышами и маленькими окошками, за которыми мигают свечи. Всё идеально. Как в открытке. Как в книге. Как в чужой жизни.       С тех пор как я приехала, я чувствую… Ничего. Совсем ничего. Это, наверное, даже хорошо. Легче так, чем чувствовать всё сразу.       Сегодня утром я купила свежий багет в булочной на углу. Продавщица улыбнулась мне так искренне, что мне захотелось сказать ей что-то в ответ. Но я просто кивнула. Улыбаться в ответ кажется слишком сложным. Зачем ей знать, что у меня в голове?       Честно, я даже не уверена, зачем начала этот дневник. Может, от скуки. Может, чтобы как-то упорядочить мысли. Хотя, какие тут мысли? Всё просто: я в полном порядке.       2 ноября       Сегодня был длинный день. Я вышла на прогулку по городу, зашла на рынок. Купила вино. Ещё что-то для ужина — не помню, что именно. Всё было такое обычное, нормальное. Я ходила среди людей, слышала их голоса, смех. Они живут. И это нормально. А я… я тоже живу. Просто иначе.       Я заметила на рынке одного художника. Он рисовал портрет женщины, которая сидела напротив него в длинном ярком платье. Их лица светились. Они были… настоящими. И счастливыми? Я остановилась посмотреть, но мне вдруг стало странно. Неудобно. Мне захотелось уйти. И я ушла.       Не потому что это трогало меня. Просто мне не нравится смотреть на таких людей. Они слишком громкие. Слишком яркие. Слишком вызывающие.       Вечером я выпила бокал вина. Потом ещё один. Всё нормально. Я нормально.       3 ноября       Я снова увидела этого художника. На этот раз он рисовал ребёнка. Картина была почти готова, и я поняла: он вложил в неё всё. Каждая линия, каждый мазок — они были живыми. Я смотрела на его руки, на их уверенность. На то, как легко они скользили по холсту.       И я подумала: А что, если я попробую нарисовать что-нибудь? Абсурдно, правда? Я не умею рисовать. Никогда не умела. Гермиона бы… Нет. Я не хочу писать о Гермионе. Это вообще неважно. Почему она должна появляться в моей голове и в дневнике обо мне?       Я купила холст и краски. Может, завтра попробую. Но это не потому, что я хочу чего-то нового. Просто потому, что… Почему бы и нет?       4 ноября       Сегодня шёл дождь. Я провела весь день дома. Это был хороший день.       Честно, я хотела нарисовать что-то на холсте. Даже положила его на стол. Взяла кисть, открыла краску. Но ничего не произошло. Просто… пустота. Как будто мне не о чем говорить с этим белым холстом. Он смотрит на меня, а я на него, и между нами — ничего.       Я снова думала о Гермионе. Нет, не так. Я думала о себе. О том, что я могла бы быть лучше. Что я должна была быть другой. Может, если бы я была сильнее, умнее, более открытой, она бы… Но зачем думать об этом? Это ведь уже неважно. Это не имеет никакого значения. Всё в прошлом. Я должна просто жить дальше.       И я живу. Всё нормально. Я нормально.       5 ноября       Сегодня я пошла в кафе и заказала себе кофе. Я сидела у окна, смотрела на прохожих. Один мужчина читал газету. Женщина кормила собаку остатками своего круассана. Девочка играла с воздушным змеем. Всё это было как сцена из спектакля: красиво, идеально, но отстранённо.       И я подумала: почему я не могу почувствовать то же самое? Почему я не могу просто взять кусок хлеба, покормить собаку и улыбнуться этому моменту? Почему всё кажется таким… плоским? Но ведь это пройдёт. Это должно пройти. Я просто устала. Это из-за войны. Из-за всего, что произошло со мной. Из-за неё. Нет, опять. Не из-за неё. Это всё во мне. И я справлюсь. Всё нормально. Я в порядке.       10 ноября       Это место меня раздражает. Франция раздражает. Этот городок с его вымученной, слишком правильной красотой, этими фальшиво добрыми людьми и идеальными улочками — всё это просто декорация. Здесь слишком спокойно, слишком мило. Это как смотреть на чью-то идеально вылизанную жизнь в витрине. А моя жизнь никогда не была такой. И никогда не будет.       Сегодня утром в булочной продавщица снова улыбнулась мне. «Bonjour, mademoiselle!» С таким видом, будто мы подруги. Я хотела ей сказать: «Катись нахрен, блаженная», но вместо этого купила свой багет и ушла, сжимая его так, что он чуть не сломался в руках.       Зачем я здесь? Это ведь ничего не меняет. Я не могу спрятаться от себя в этом городе. Куда бы я ни поехала, я всегда беру с собой свои мысли и себя. Гермиона была права. Она всегда права, чёрт бы её побрал.       11 ноября       Сегодня я разбила бокал.       Нет, давай по порядку. Сначала я решила прогуляться. В городе была ярмарка. Толпы людей. Дети с сахарной ватой, музыканты, играющие на углу, запах жареного каштана в воздухе. И опять эти художники. Один из них нарисовал парочку, сидящую за столиком. Они смеялись, как будто у них нет ни одной проблемы в жизни.       Я остановилась и смотрела на них. Смотрела слишком долго. Меня разрывало. Что даёт этим людям право быть счастливыми, когда я… Когда я даже не знаю, как я себя ощущаю? Я чувствовала очень сильную агрессию по отношению к ним, но эти люди не сделали мне ничего плохого. Почему я думала о них именно так?       Когда я вернулась домой, я налила себе бокал вина. Потом другой. Потом… я случайно задела бокал рукой, и он упал. И вот тут я сломалась. Я смотрела, как красное вино растекается по полу, и вдруг всё это стало… невыносимым. Я взяла этот чёртов бокал и швырнула его в стену.       Осколки разлетелись повсюду. Это было… громко. На секунду это даже было приятно. А потом я поняла, что стою среди осколков, и мне не хочется ничего с этим делать. Я снова пью, наверное, мне так и не удалось избавиться от своего алкоголизма. Кажется, я становлюсь все ближе к ненависти и отвращению к себе.       12 ноября       Сегодня я ненавидела всё.       Я ненавидела дождь, который шёл с самого утра. Ненавидела шум чайников в кафе. Ненавидела девочку, которая смеялась на улице. Ненавидела этот проклятый дневник, в который я вообще не хочу писать, но почему-то продолжаю. Мне бы хотелось разорвать или сжечь его.       А больше всего я ненавидела её. Гермиону, с её глупой добротой, с её вечными попытками всё исправить. Её голос в голове, который говорит: «Пэнси, ты можешь это проработать. Ты сильнее, чем думаешь.»       Сильнее? Если бы я была сильнее, я бы не сидела сейчас здесь, не чувствовала себя обломком от самой себя. Я бы…       Нет, это всё её вина. Если бы она просто… Нет, я не могу думать об этом. Она ушла. Я не нужна ей. Тогда почему я должна продолжать думать о ней?       13 ноября       Сегодня я вспомнила один момент из школы. Мы сидели в библиотеке. Она была такой сосредоточенной, даже не заметила, как я уставилась на неё. Помню, как меня это злило. То, как она могла полностью уйти в себя, в книги, будто меня вообще не существовало рядом.       Я думала тогда, что это просто раздражение. Но, наверное, уже тогда я понимала, что она значила для меня что-то большее.       Почему я сейчас это вспомнила? Почему, чёрт побери, я вспоминаю всё это снова и снова? Это ничего не меняет. Она всё равно не здесь. Она выбрала уйти.       Это не даёт мне права злиться на неё. Но я злюсь. На неё, на себя, на весь этот чёртов мир.       14 ноября       Сегодня я опять зашла на рынок. Купила новый бокал вместо разбитого. Зачем? Не знаю. Мне просто не хотелось оставлять эту пустоту в кухонном шкафу. И мне нравится пить алкоголь из красивой посуды.       Художник всё ещё там. На этот раз он рисовал море. Оно выглядело таким спокойным, таким безмятежным. Я остановилась посмотреть. Он заметил меня, улыбнулся и предложил купить картину. Я отвернулась и ушла, не сказав ни слова.       Море. Что он знает о море? Что он знает о том, как это — утонуть в собственных мыслях, тонуть, даже если ты стоишь на суше? Иногда мне кажется, что я кричу внутри себя. Но никто этого не слышит.       19 ноября       Всё можно исправить. Люди каждый день делают ошибки, но они находят способ всё наладить. Почему я не могу? Почему мы не можем?       Сегодня я поймала себя на мысли, что если бы я сказала ей, что… что это не просто увлечение, она бы осталась. Если бы я объяснила ей, как я пыталась справляться, как боялась разрушить всё, что мы построили, она бы меня поняла. Она ведь всегда была такой… чуткой. Но я молчала и с пониманием отнеслась к ее желанию прекратить общение. И теперь это стоит мне её.       Если я напишу ей? Просто одно письмо. Не слишком длинное. Не слишком отчаянное. Просто… напомнить, что я здесь. Что я всё ещё думаю о ней. Это ведь не значит, что я слабая, правда?       Просто одно письмо.       20 ноября       Я начала писать письмо.       «Дорогая Гермиона…» — нет, слишком банально.       «Грейнджер, если ты читаешь это...» — слишком холодно.       «Привет, я просто хотела поговорить…»“ — слишком жалко.       Каждое слово звучит неправильно, странно и просто ужасно. Как будто они не мои. Как будто всё, что я могу сказать, уже ничего не значит.       Если бы я могла вернуться назад. Если бы я знала, как это всё закончится, я бы… но это ведь глупо. Мы не можем изменить прошлое. Магия не работает так. И всё же… если бы у меня был способ. Хоть один маленький шанс всё исправить.       Почему она не может понять, что я тоже старалась? Просто не так, как она этого хотела. Разве этого недостаточно?       21 ноября       Сегодня я пыталась вспомнить все наши разговоры. Каждое слово. Каждую фразу.       Были ли моменты, когда я могла сказать что-то другое? Сделать что-то иначе? Может, я должна была признаться раньше? Или, наоборот, позже? Может, она бы поняла, если бы я нашла правильные слова. Мне кажется, я была слишком закрытой. Это моя вина. Или нет?       Если бы я могла объяснить ей, как я боялась. Как мне казалось, что мы идём по тонкому льду, и любое моё слово могло его разрушить. Может, я ещё могу объяснить?       Что, если я позвоню ей? Одно письмо — это слишком… статично. Голос может передать то, что не передадут слова на бумаге. Если я просто услышу её, я смогу понять, есть ли ещё шанс. Хотя, у меня даже нет ее номера, но ведь это не проблема? Я же могу найти способ хоть как - то с ней связаться.       Но… если она ответит так, как я боюсь? Если она скажет, что ничего не осталось?       Я не готова это услышать. Как же я боюсь.       22 ноября       Сегодня я написала письмо. Длинное, полное всего, что я не успела сказать. Я рассказала ей, как долго скрывала свои чувства. Как хотела быть для неё той, на кого она могла бы положиться. Как боялась, что моя тень прошлого разрушит нас.       Я перечитала его три раза. Потом свернула и спрятала в ящик.       Я не могу его отправить.       Но теперь, когда я написала всё это, мне стало легче. Как будто я говорила с ней. Как будто она всё услышала.       Может быть, я ещё отправлю его. Завтра. Или послезавтра.       «Гермиона,       Я не знаю, с чего начать. Возможно, даже не знаю, зачем пишу это письмо. Но за последние дни я столько раз прокручивала наши разговоры в голове, что у меня просто не осталось сил молчать. Ты всегда говорила, что нужно проговаривать свои чувства, и, может быть, это мой способ сделать это, хоть и слишком поздно.       Когда мы начали работать вместе, ты была чем-то вроде отвлечения для меня. Я приходила к тебе, чтобы разобраться в себе, но каждый раз ловила себя на мысли, что хочу остаться дольше. Просто послушать тебя. Просто быть рядом. Это чувство меня пугало. Оно не было новым — ты, наверное, и так знаешь, что ещё в школе я… Но тогда это было просто глупой мечтой, чем-то далёким, почти нереальным.       А потом мы начали сближаться, и всё стало реальным. Реальным и пугающим.       Гермиона, я знаю, что многое в наших отношениях было неправильно. Возможно, больше моей вины, чем твоей. Я была холодной, сдержанной, часто саркастичной — будто нарочно пыталась оттолкнуть тебя, хотя хотела совершенно другого. Я боялась, что если я покажу тебе всё, что у меня внутри, ты разочаруешься. Ты увидишь не ту Пэнси, которую, возможно, любила. А ту, что сломалась.       Ты всегда была сильной. Такой… правильной. А я — просто человек, который не знает, как жить с собой. Мне кажется, я тянула тебя вниз. И, может быть, ты ушла, потому что наконец поняла это. Я думаю, что не достойна быть рядом с тобой.       Но если бы ты только знала, как сильно я хотела сделать тебя счастливой. Как старалась. Может быть, не так, как ты этого ждала. Может быть, я ошибалась. Но каждый раз, когда я смотрела на тебя, я думала: Вот она. Человек, который спасает меня, даже если я не заслуживаю этого.       Сейчас я сижу здесь, в этом глупом французском городке, где всё будто создано для влюблённых парочек, и думаю только о том, как мы могли бы быть здесь вместе. Но это не значит, что я хочу, чтобы ты вернулась просто потому, что мне одиноко. Это не так. Я хочу, чтобы ты знала… я бы сделала всё, чтобы стать человеком, которого ты заслуживаешь.       Я понимаю, что, возможно, это письмо не изменит ничего. Может быть, ты уже приняла своё решение, и моя попытка выглядит как слабость. Но если есть хоть малейший шанс, что мы можем поговорить… просто поговорить… Я готова.       Если ты хочешь, чтобы я оставила тебя в покое, я пойму. Честно. Но если ты всё ещё… хотя бы чуть-чуть… думаешь обо мне, пожалуйста, дай мне знать.       С любовью и наилучшими пожеланиями,       П.П.»       23 ноября       Я не отправила письмо, я же не идиотка. Я смотрю на него и думаю: если оно попадёт к ней, что изменится? Она вернётся? Вряд ли. Она снова посмотрит на меня так, как будто я слабая, как будто мне нужна помощь.       Я не хочу её жалости. Я не хочу, чтобы она снова пыталась спасти меня.       Но что, если это не жалость? Что, если она всё ещё думает обо мне, как думаю я? Что, если она ждёт, что я сделаю первый шаг?       Боже, я ненавижу эти «что, если». Они съедают меня изнутри. Я не могу думать ни о чём другом.       Если я завтра встречу на рынке того художника, это будет знак. Это будет означать, что я должна отправить письмо.       24 ноября       Художник был на рынке. Он нарисовал что-то новое, что-то такое же глупое и счастливое, как всегда. Это знак? Или это просто случайность?       Почему я ищу оправдания?       Я не отправила письмо. Может, завтра.       Пэнси лежала на полу своего дома, глядя в потолок. Свет от свечи, оставленной на столе, дрожал в полумраке, рисуя на стенах колеблющиеся тени. Дом, в который она переехала почти месяц назад, всё ещё казался чужим, как и город вокруг него. Здесь всё было иначе: воздух, свет, даже запахи. Но она надеялась, что эта инаковость поможет ей убежать от своего прошлого, от самой себя. Но все вокруг приобрело серость и бессмысленность.       С момента переезда её жизнь превратилась в череду однообразных дней, наполненных гнетущей тишиной. Утром она открывала глаза, но не могла заставить себя сразу подняться. Внутри её была пустота, как будто часть души осталась где-то далеко, в Лондоне, в том месте, где она оставила Гермиону.       Однажды ночью, проснувшись от кошмара, в котором Паркинсон снова была в пустом особняке в Лондоне, в окружении полупустых бутылок, брюнетка не выдержала. Она встала с кровати, пошла к старому столу, стоявшему в углу комнаты, и вытащила из ящика первую попавшуюся тетрадь. Её руки дрожали, когда она взяла перо. Слова, которых она боялась, начали появляться на странице, словно сами собой.       «Я не знаю, кто я без тебя. И ненавижу, что до сих пор думаю о тебе. Я хотела бы быть сильной, но каждый раз, когда закрываю глаза, я вижу тебя.»       1 декабря       Сегодня я впервые заметила, как тишина этого города становится слишком громкой. Она обволакивает меня, заполняет каждую трещину внутри. Я проснулась, но всё, что я смогла сделать, — это дойти до окна и сесть у него. Чай остывал на столе, еда оставалась нетронутой. Люди на улице двигались, говорили, смеялись, но для меня это был просто фон.       Я смотрела на них так долго, что потеряла счёт времени. Это странно — наблюдать за жизнью, не участвуя в ней.       3 декабря       Я пыталась заняться чем-нибудь. Открыла книгу, но не смогла дочитать даже первую страницу. Слова расплывались перед глазами, и я только раздражалась. Тогда я решила достать холст. Может, рисование спасёт меня, как в тот первый день здесь.       Я взяла кисть. Просто держала её в руке. Белый холст смотрел на меня, как пустое зеркало. Он требовал, чтобы я заполнила его, но у меня не было ни сил, ни желания. Я положила кисть и села на пол. Просто села. И так сидела, наверное, час.       6 декабря       Еда больше не имеет вкуса. Я ем только потому, что надо. Сегодня я приготовила ужин, но когда села за стол, поняла, что не хочу даже начинать. Ложка застыла в руках, а потом я просто оставила всё нетронутым.       Вино теперь кажется кислым, даже лучшее. Я выпила бокал, поставила его на край стола и уставилась на него. Я ждала, что он упадёт, но он не упал. Почему-то это разозлило меня и я чуть снова не разбила его.       Когда я вернулась с прогулки, то уронила нож на пол. Почему-то именно это стало последней каплей. Я села на кухонный пол и начала плакать. Это был не громкий, не драматичный плач, а тихий, почти беззвучный. Мне даже не хотелось вытирать слёзы.       10 декабря       Рынок был невыносимым. Толпа людей, запахи, голоса — всё это сводило меня с ума. Я хотела купить хоть что-то, но моя корзина осталась пустой.       На обратном пути я увидела уличного музыканта. Он играл что-то медленное, печальное. Эта мелодия зацепила меня, как заноза, которую не вытащить. Она заставила меня остановиться, а потом я почувствовала, как что-то разрывает меня изнутри.       Я хотела дать ему монету, но не смогла. Я зажала её в кулаке и ушла.       15 декабря       Сегодня я не вставала из постели. В этом не было смысла.       Я закрыла шторы, и весь мир исчез. Только я и темнота. Но мне этого достаточно.       20 декабря       Снег. Я смотрела, как он ложится на крыши, укрывая их белой, холодной тишиной. Он красивый. И холодный. Как я.       Я подошла к окну, дотронулась до стекла пальцами. Внутри всё заныло, как будто я тоже застыла. Я прошептала: «Почему я всё ещё здесь?»       Никто не ответил. И я снова легла в постель.       24 декабря       Праздничные огоньки начали загораться на улицах. Люди улыбаются, смеются, несут пакеты с подарками. Я смотрела на это издалека. Мне не хотелось быть частью их счастья.       Раньше я бы, наверное, сказала что-то саркастичное о рождественских песнях или показном веселье. Теперь у меня даже на сарказм нет сил. Это просто ещё один день, который я переживу, как и все предыдущие.       25 декабря       Сегодня рождество, раньше я обожала этот праздник, но сейчас он не имел никакого смысла и казался обыденностью. Я проснулась поздно, как и ожидала. За окном кружил снег, и город казался ожившим рождественским декором. Но меня это не тронуло. Одеяло было единственным, что я могла терпеть рядом с собой. Я не хотела ни света, ни звуков, ни разговоров. Тем более праздника.       На улице доносились голоса соседей — кто-то смеялся, играла музыка, а потом кто-то запел рождественскую песню. Я повернулась лицом к стене. Всё это казалось издевательством.       Когда я наконец выбралась из постели, чтобы сделать себе чай, я заметила два письма на столе. Они пришли утром, но я не удосужилась их открыть. Одно было от матери, другое — от Драко.       «Моя дорогая Пэнси,       С Рождеством тебя, дорогая! Я надеюсь, что ты найдёшь в этом дне немного покоя, даже если он кажется тяжёлым. Я знаю, что у тебя сейчас непростой период, но ты всегда была сильной девочкой. Ты пройдёшь через это. И когда ты будешь готова, мы все будем здесь для тебя. Я скучаю.       Я положила в посылку твою старую ёлочную игрушку — ту, которую ты сделала, когда была маленькой. Ты тогда так гордилась ей, и каждый год она висела на самом видном месте на ёлке. Может, она напомнит тебе о том, что в твоей жизни всегда есть место для тепла и любви.       Береги себя, Пэнси. Я люблю тебя.       С любовью,       Мама.»       Я положила письмо на стол и почувствовала, как в груди что-то зажглось. Игрушка лежала в посылке рядом — вырезанный из дерева ангелок, неровный и слегка облупленный, но такой знакомый.       «Пэнси,       Ты, наверное, закатываешь глаза, видя моё письмо. Я не виню тебя. Но ты знаешь, что я не могу оставить тебя в покое, особенно в такой день.       Я знаю, что у тебя сейчас не самые радужные времена. Но, честно говоря, у кого из нас они бывают? Это не значит, что тебе нужно прятаться там, во Франции, как будто твоя жизнь закончилась. Она не закончилась, Пэнси. Она только началась. Я знаю, что ты этого не видишь сейчас, но ты найдёшь свой путь. Ты всегда находила. Даже в самые тёмные дни.       Я положил тебе в посылку кое-что от себя — это глупый подарок, но я подумал, что тебе понравится. Помнишь ту смешную открытку, которую мы нашли в лавке в Хогсмиде? С той фразой, которую ты тогда называла «воплощением безвкусицы»? Ну вот, теперь она твоя. И да, ты можешь проклинать меня за это.       Если ты захочешь поговорить, я здесь. И всегда буду.       С Рождеством, Пэнси.       Д.М.»       В посылке лежала открытка с надписью: «Если жизнь дала тебе лимоны, добавь к ним что-нибудь покрепче!» Я не сдержалась и фыркнула. Конечно, это был Драко. Он всегда умел найти способ пробиться сквозь мои стены, даже такие, которые я сама построила.       Я положила оба письма рядом. Эти маленькие жесты были как напоминание, что я всё ещё не одна, даже если мне так кажется.       Я открыла окно, вдохнула морозный воздух. Соседи всё ещё смеялись, а вдалеке звучали колокольчики. На столе лежал деревянный ангелок, рядом — нелепая открытка.       Это было моё Рождество. Оно всё ещё казалось пустым, но теперь где-то глубоко внутри появилась крошечная искра тепла. Но без нее мне было невыносимо. Пусто. Без смысла. Без Гермионы.       Франция после праздника оказалась до одури тихой, но Пэнси сочла это лекарством. Здесь не было ничего напоминания о её прошлом: ни громкого Лондона, ни холодных стен родового особняка, ни строгих взглядов матери. Маленький каменный домик, спрятанный среди виноградников, стал её убежищем. Она украсила его так, как хотела, без чьего-либо вмешательства. Простые деревянные полки, заполненные книгами; кресло у камина, где она часто засыпала, глядя на пляшущее пламя; окна, выходящие на залитые солнцем поля. Это был её маленький мир, где она училась заново дышать.       Но тишина оказалась не таким уж простым лекарством. В первые месяцы она едва могла справляться с собственными мыслями. Всё возвращалось к тому дню, когда она и Гермиона решили расстаться. Это было правильное решение — она знала это. Грейнджер сама объяснила: им обеим нужно разобраться в себе, а их связь, какой бы сильной она ни была, не могла выжить на разочарованиях и страхах. Но знание правильности не снимало боли.       Каждую ночь брюнетка засыпала, думая, что ей всё равно, а каждое утро просыпалась с навязчивым желанием узнать, как там Гермиона. Но она обещала себе не писать, не искать. Это было их общее решение, и она не собиралась его нарушать.       Принятие пришло не сразу. Оно было как дождь после засухи — сначала лёгкие капли, а потом настоящий поток. Однажды вечером, сидя у камина, Пэнси поймала себя на том, что думает о Гермионе не с горечью, а с теплотой. Она улыбнулась, глядя на пламя, и сказала себе вслух: «Спасибо». Это было всё, что она могла предложить — благодарность за то, что та помогла ей увидеть её собственные недостатки, её слабости. Это не было прощением шатенки, потому что прощать было нечего. Это было прощением самой себя.       Когда сова постучала в окно холодным зимним утром, она сперва даже не поняла, что это значит. Она отложила книгу, подошла к окну и увидела знакомого бурого филина. На лапе у него был привязан аккуратно сложенный пергамент. Пэнси сняла его, узнала почерк Драко, и её сердце сжалось. Она не знала, что он напишет, но понимала, что это письмо изменит что-то.       «Пэнси,       Я знаю, что ты не хочешь возвращаться. Но 15 января — моя свадьба. Ты нужна мне там. Ты всегда была рядом, даже когда я этого не заслуживал. Теперь я прошу тебя снова быть рядом.       С любовью, Драко.»       Она перечитала письмо несколько раз, прежде чем отложить его на стол. Мысли хлынули, одна громче другой. Возвращение означало не просто поддержать Малфоя. Это означало столкнуться с прошлым, с людьми, с самой собой. Она встала, начала нервно ходить по комнате.       Вечером, сидя у камина, она снова достала письмо. Она думала о том, как блондин когда-то помог ей, когда никто больше этого не делал. Она думала о том, что скрываться здесь, во Франции, больше не имеет смысла. Девушка безумно сильно соскучилась по своему другую, ей его чертовски не хватало.       На следующий день она начала собирать вещи. Каждый предмет, который она укладывала в чемодан, казался символом её изменений. Когда она закрыла замок на чемодане, то посмотрела на своё отражение в зеркале. Она была готова.       И хотя её сердце всё ещё колотилось от мысли о Лондоне, она знала, что это правильно. Её возвращение было не побегом к друзьям или прошлому. Это был её первый настоящий шаг к новой версии себя.       Утром она встала раньше обычного. Взяла чашку крепкого кофе и вышла на террасу. Туман был таким густым, что она почти не видела границ своего сада. Ей нравилось это ощущение: будто она существовала отдельно от всего мира.       Она оглядела свой маленький домик, который за эти месяцы стал ей ближе, чем семейный особняк в Лондоне. Каждый уголок хранил её тихие попытки собрать себя воедино: книги, купленные на местных рынках; плед, который она привезла из соседнего городка; небольшой деревянный столик, за которым она записывала свои мысли.       Сейчас эти вещи уже были упакованы или оставлены. Пэнси понимала, что ничего из материального здесь не нужно ей брать с собой. Всё ценное она унесёт в себе.       После обеда она прошлась по деревне, зайдя в знакомую пекарню, где она любила покупать свежий багет. Старый пекарь, к которому она так привыкла, выдал ей очередной саркастический комментарий о том, что она слишком худая и ест недостаточно.       — Последний раз, — сказала она с улыбкой, беря хлеб.       — Уезжаете? — спросил он, подняв бровь.       — Да, — ответила она. — Пора возвращаться.       — Bonne chance, mademoiselle, — сказал он, с искренним теплом в голосе.       Остаток вечера она провела дома, перебирая письма и записки, которые писала за время пребывания здесь. Это был своего рода ритуал. Некоторые из записей она читала и откладывала, удивляясь, как много она прошла за эти месяцы. Другие — сжигала в камине, наблюдая, как слова превращаются в пепел.       Одно письмо она держала в руках дольше других. Оно было адресовано Гермионе, но так и не было отправлено.       — Глупо, — сказала она сама себе, откладывая письмо в ящик.       Она больше не чувствовала той острой боли, что раньше. Воспоминания о Гермионе теперь не ранили её. Вместо этого они оставляли лёгкую грусть, смешанную с благодарностью.       13 января       Последняя запись?       Сегодня я проснулась с чувством, будто что-то изменилось. Это было едва уловимое, тонкое ощущение, словно воздух вокруг стал легче. Вчерашние тревоги не кружили вокруг меня, как обычно. Это странно, потому что последние месяцы я привыкла к тишине, которая иногда становилась невыносимой.       Я заварила себе кофе и села у окна, как делаю каждое утро. Туман окутывал деревню, скрывая всё за плотной белой завесой. Обычно я ненавижу такие дни — они кажутся такими же пустыми, как иногда кажется моя жизнь. Но сегодня… сегодня это было по-другому.       Я смотрела на свой сад и вспоминала место в своем особняке, мне так нравилось ухаживать за ним весной. Тогда я чувствовала себя так, будто пытаюсь посадить что-то, что никогда не вырастет. Но сейчас, глядя на сухие, но упорно стоящие под снегом ветви, я подумала: они выжили. И я тоже.       После завтрака я открыла старую коробку с письмами и записками, которые писала за эти месяцы. На одной из первых страниц был полный отчаяния вопрос: «Почему я всегда чувствую себя недостаточно хорошей?»       Я посмотрела на это и засмеялась. Это был горький, но искренний смех. Тогда я действительно верила, что проблема во мне. Что всё, что произошло между мной и Гермионой, — это моя вина.       Но это не так.       Я поняла это сегодня.       Я не виновата в том, что не была готова. Я не виновата в том, что мы решили расстаться. Это был правильный выбор. Мы обе нуждались в этом времени. И сейчас я могу сказать, что благодарна за то, что она показала мне, кто я есть на самом деле.       Это принятие пришло не внезапно. Оно стало результатом того времени, которое я провела в одиночестве, со своими мыслями, страхами, сомнениями. Но сегодня я поняла, что больше не чувствую горечи. Я больше не злюсь на себя или на неё.       Я готова отпустить прошлое.       Вечером я зажгла свечи и сожгла несколько записей, которые больше не имели значения. Они были частью моей боли, но теперь это прошлое, которое мне не нужно хранить.       Когда пламя утихло, я почувствовала, как что-то внутри меня освободилось.       Сегодня я наконец сказала себе: «Это была не ошибка. Это было необходимо.»       Теперь я знаю, что могу двигаться дальше.       Сегодня я обрела мир.       Утро прошло в хлопотах. Чемоданы стояли у двери, готовые к отправке. Она надела своё любимое пальто и обошла дом, проверяя, всё ли на месте.       Перед выходом она остановилась у двери, положила руку на косяк и закрыла глаза.       — Merci, — тихо прошептала она, будто говоря спасибо самому дому. — Я готова вернуться домой.