Артисты погорелого театра

— Добро пожаловать в Комнату Смерти. Всегда буду рад видеть вас здесь, — привычно поприветствовал Ведущий участников игры, — Давайте сыграем в «Лохотрон»! — Ну бля, давайте, — саркастично отозвалась Брезгливость по ту сторону Комнаты. Перед виновницей случая появилось Колесо Фортуны с шестью широкими отсеками, означающими смерть, и со стольким же количеством спасающих сектров, но гораздо, ГОРАЗДО меньше толщиной. — Здесь ежу понятно будет, как играть, — продолжил Ведущий, — Крутишь колесо и смотришь, что тебе выпало. Основываясь на этом твою судьбу и решим. Брезгливость взглянула сначала на Лохотрон, потом на всех остальных, и крутанула колесо. Все в Комнате находились в напряжении до самого последнего поворота, когда стрелочка, показывающая на выпавший сектор, пересекла рубеж безопасного отсека и остановилась на подлом зелёном смертельном, под стать Брезгливости. — Ой, да ладно! — недовольно крикнула Брезгливость, скрестив руки на груди, после чего получила выстрел в грудь, что в два счёта прикончил её физическую составляющую и растрепал немного водянистой красной ваты. Немедленно появившийся призрак Брезгливости поспешил отвернуться от своего собственного трупа и ретироваться, пока все смотрели ей вслед.

***

— А как у нас это получится? — засомневалась Радость. Благодаря слёзному перемирию между Тревожностью и Радостью вырос маленький бежеватый цветочек, оттенком почти идентичный розочкам на платке. Тревожность сразу определила в ростке хризантему. — А ты думаешь, Ведущий здесь на всё способен? — ...Наверное, да. Он же тут Ведущий, он всю игру и отель от корки до корки знает! — А если я скажу, что мы сейчас в слепой зоне? — Это как так вообще? — Не забывай, что мы не в настоящей игре, а в сознании Райли. Тут уж-то будут какие-то нюансы и недочёты. Увидев, что Радость уж совсем озадачена, Тревожность хихикнула и показала на цветок: — Видишь эту хризантему? — Вижу. — Благодаря ней Ведущий ни в какую не узнает, что мы будем скрываться в этих двух дверях и маленьким пространством между ними. Упомянув две двери, Тревожность ссылалась на те две двери, в которых пытались поймать маленькую Райли, но быстро усвоили урок. — А ещё благодаря этой хризантеме Райли влюбится до беспамятства. И это будет наших рук дело. — ...И это хорошая идея? — с опаской спросила Радость. — По крайней мере, это гораздо лучше того, что сделают наши коллеги. Если будем взращивать этот цветок, то и любовь только продолжит нежнеть и расцветать. — Окей, а как этот цветок взращивать? — Честно говоря, я и сама до конца не понимаю. Поживём – увидим. В общем, суть ты поняла. Мы можем избегать всю эту игру! — А помнишь, как нам что-то говорили про финальный раунд? — Ну точно ненадолго Радость с Тревожностью поменялись ролями, — Мы же можем всю игру сломать, или нам влетит, да и вообще... — Я уверена, что худшее, что может случиться – это то, что к финальному раунду нас раскроют и заставят участвовать. Хотя, честно сказать, я понятия не имею, как. — Ох, ладно... Дверь, из которой вышла Тревожность, громко захлопнулась сквозняком. — Давай пока покажу тебе, что происходило в той комнате, пока я пыталась поймать маленькую Ра... Ой, ничего нет. Вместо того, что видела Тревожность, в комнате осталась гнетущая, чёрная и пустая тишина вместе с большим (я имею в виду большим) оранжевым восковым мелком. — Какая прелесть... — едко прокомментировала Тревожность, после чего воспрянула духом, — Ну, я последую твоему неотразимому образцу и не буду вешать нос. «Я, оказывается, её пример для подражания.» — Пока что Радости это ни о чём не говорило. Тревожность ринулась к мелку и попыталась поднять его: он оказался тяжелее, чем она думала. — Что будешь рисовать? — c любопытством поинтересовалась Радость. — Первое, что в голову попадётся. А хотя-я-я... Я же могу нарисовать, что тут происходило. Запри-ка дверь. — Зачем? — Надо. Радость пожала плечами, но дверь заперла. И не зря. Перед глазами предстали разноцветные пятна, что Радости удавалось видеть лишь тогда, когда она закрывала глаза. Вернулось это знакомое ощущение лёгкого эмоционального подъёма, которое описать не получалось от слова совсем: Радости это напоминало те моменты, когда в случайные моменты её сердце начинало пылать и даже побаливать безо всякой причины, и ей оставалось только хихикать и хвататься за щёки. Радость обожала это чувство и всегда старалась держаться за него, но всякая попытка оставаться счастливой без повода подольше оборачивалось пропажей хорошего настроения, что оставляла Радость наедине с этой странной, немного сдавливающей, хоть и по-прежнему приятной болью. В этой разноцветной пустоши, что напомнила Радости её с Печалью странствия по Абстрактному Мышлению, это самое чувство не задевало сердце, но вводило в состояние излишней, даже томной невесомости, и даже так всё ещё грело душу. Маленькая Райли уже давно перестала стебаться, так что в этих пятнах ничего больше не мерещилось. Ничего не мерещилось, но таилось нечто страшнее, чем тоска по погибающему внутреннему ребёнку. — Скажи-ка, у этих пятен есть определённая форма? — спросила Тревожность. — Вообще нет, — расслабленно отозвалась Радость, встав как истукан с размякшими в спокойствии конечностями. — Вот именно! Они ничего из себя не представляют. И не будут, пока я не нарисую хоть что-то поверх них, — размышляла Тревожность, крепко держа в руках мелок. — Так что именно ты будешь здесь рисовать? Лично я бы не смогла придумать, всё завязанно на чувствах и оттого сложновато. — У меня тоже! Вот только мне всё куда яснее, а именно то, почему я это всё никак не нарисую. — И почему же? — Потому что это больше не мои чувства. Я избавилась от их груза, тянущего назад, вниз, да куда захочешь, но не в светлую сторону. Значит, попытка нарисовать то, от чего меня недавно освободили, будет жалкой пародией, и на деле не осталось у меня чувств. Я помню, что я чувствовала, но не смогу передать, — Бредит. Точно бредит. Да и сама Радость далеко не ушла. — Значит, надо создать новые. — Как? — Растить хризантему. Дай-ка мне мелок. Тревожность решила пока не спорить и протянула Радости мелок, что внезапно раздвоился, стоило Радости к нему прикоснуться: копия мелка приобрела золотистый оттенок. — Раз уж надо рисовать чувства... То давай начнём с того, какими чувствами наполнены друг к другу, — объясняла Радость, после чего, приняв твёрдое решение воздержаться от конкретики в рисунках, стала обводить контуром назойливые пятна, параллельно делая попытки вчитаться в значение цветов – получалась форма то ли ёжика, то ли искры от бенгальского огонька, чьи концы чередовались заострёнными уголками, а потом вытянутыми скруглёнными выпуклостями. И только Радость знала точно, что значит каждая линия, но решила не комментировать свои занимательные штрихи, на время переключившись на язык рисования. Конечно, пользоваться таким эмоции пытались, когда Райли было лет пять, но да кого это волнует, когда такое общение всегда во благо? Ну ладно, не всегда, но если Радость и Тревожность ещё хоть раз заговорят традиционно, то, наверное, захотят растерзать друг друга за честность. В конце концов, горькая правда не всегда лучше сладкой лжи, так почему бы не сделать её сладкой восковыми каракулями? Радость была убеждена, что каждый штрих вводил её в ещё больше помутнение разума. Её мнение о Тревожности колебалось после каждого смелого движения мелком, после каждого внесённого в рисунок недостающего элемента. Когда Радость решила просто слепо раскрасить получившееся отродье искусства, она поняла, что в очередной раз расплакалась. Пора бы прекращать. И даже такое высокое и хрупкое понятие, как изображение своего ненастоящего автопортрета не могло служить оправданием. И даже то, что у Радости не было иного холста, кроме воздуха в комнате непонятных, вечно меняющихся в её глазах масштабов. «Это всё пятна. Пора бы выяснить, для чего они здесь существуют и чего от меня хотят. Если впринципе способны на чувства, а не являются их отражениями...» — Ты прямо кипишь разношёрстными чувствами, — подчеркнула Тревожность и в прямом, и переносном смысле, после чего не проронила ни словечка. Лишь чертила и изрисовывала тоску этой комнаты тем, что считала нужным и правильным. На самом деле, ни та, не другая, не понимали, как им удавалось рисовать по воздуху, но сейчас было явно не время задаваться какими-либо вопросами. Тревожность этот урок быстро впитала, а потом расплёскивала в своём творении: сперва нежно и аккуратно повела контур примерно от середины Радостиных каракулей, а когда дело дошло до иголочек, стала просчитывать углубления и проводила линию почти вплотную, не решаясь занять местечко в тех уязвимых, беззащитных щелях между каждой иголкой, каждым смелым заявлением Радости в сторону Тревожности, любые из которых последняя выслушает и примет всегда, но побоится признать, что вообще открыта для поддержки. Даже несмотря на то, что с виду Радость уже давно кричит невербально о помощи. Что же способна прояснить эта картина?

***

— Лифт уже починен, а от этих двоих ни слуху, ни духу, — обратил внимание Страх. Кстати, можно немножко отвлечься от оскорбительно трагичного творчества и взглянуть на обстановку остальных страдающих. Страдающих не молча. В первую очередь, призрак-Брезгливость, что всё места себе не находила. Будь она в своём теле, никто не знает, сколько раз её бы нещадно вытошнило, но что есть, то есть: блевать-то теперь больше нечем. Так что Брезгливость разнервничалась, разбесилась, ото всех абстрагировалась и просто беседовала с Завистью, что пока единственная понимала, что чувствует зелёная. Ну, Хандра, надо признать, тоже прекрасно понимает Брезгливость, но она на всё и вся уже давным-давно забила и не особо открыта для разговоров и уж тем более для утешений. Гнев, на удивление многих, сидел тихо, о чём-то размышляя. Скорее всего, о последнем заходе и о возмутительном обмане непонятно с чьей стороны – со стороны школы, что не дала даже нормальной возможности вкусить мероприятие, или со стороны Ведущего, что завысил всеобщие ожидания, вынуждая ходить по тонкому эмоциональному льду. Если он треснет – неясно, к какому пиздецу это их приведёт. Хотя, беспокоиться нужно было начинать ещё после первой потери игрока, а теперь откинулись уже трое. Что насчёт таких непримечательных эмоций как Стыд, Печаль? От них тоже ни словечка, но состав страдальцев хотя бы знает, где они, Господи Боже. Страху было откровенно, до неприличия не всё равно на пропавших. — Нам нужно что-то делать с этим, — повторял он из раза в раз, то тише, то громче, нарезая шаги по точке коридора, в которой эмоции решили передохнуть. — Не волнуйся, я и сам уже собирался предпринять кое-какие меры, так что можешь завалить ебало, — отозвался Ведущий, явно изведённый поведением Страха. Тот сразу замолк, после чего Ведущий продолжил, обращаясь на этот раз, ко всем: — С этого момента я положу на вас ответственность отыскать пропавших, где бы они ни оказались. — А хули это наша забота?! — немедленно вмешался Гнев — Так, напомни-ка мне, кто именно у вас пропал, — произнёс Ведущий, немедленно переключившись на другую стратегию. — Радость и Тревожность... — Я надеюсь, ты осознаёшь, что Радость это ваша единственная позитивная эмоция в составе, и лишь в ваших интересах вернуть её на место. — Так может, только её и искать? Нахера нам Тревога эта? — ...Я не намерен сейчас читать тебе нотации о важности всех эмоций, поскольку сейчас не в настроении на такое. — Ага, а ещё поубивал почти половину наших и всё ещё не насытился. — Цыц. Присоединяйся к своим друзьям и возвращай отлынивающих в игру. Все остальные, кроме Гнева, уже договаривались, кто куда пойдёт проверять, так что Гнев оставался в негодующем меньшинстве. — Гневу бы сходить на нулевой этаж, для воспитания, — язвительно отпустила Брезгливость, трижды окинув Гнева презрительным взглядом. — Ну нет уж. — Я могу пойти, — предложила свою кандидатуру Печаль, не желая ввязываться в конфликты. — ...Ладно, куда тогда остальных? — По другим этажам, чего непонятного, — вставил свои пять копеек Гнев, выводя тем самым подругу из себя. — Да помолчи! Утихомирившись, вся команда живых сообразила, что нужно делать, и на нулевой этаж действительно пошла Печаль. Конечно, никто не знал, зачем им нужно было проверять этажи выше, учитывая, что такой медленный лифт вряд ли бы оказался упущен из виду. Но лишним не будет, ибо лифт наконец-то стал ездить чуть быстрее, что не могло не радовать.

***

— Радость? Тревожность? Мрачненький, всё-таки, этот этаж, с этими старомодными бледно-мятными обоями и серым запылившимся ковролином, грязным окном, выходящее не на улицу, а в грёбанную пустоту и та тяжеленная, двести раз запертая дверь. Что Печаль, что все остальные эмоции, не сильно даже обращали внимание на ремонт отеля, будучи слишком занятыми критической ситуацией, в которой оказались. Но сейчас глаз цеплялся буквально за всё, ведь любая нелепая ошибка могла стоить Печали находки друзей, пускай и в бросавшихся на глаза деталях никак невозможно было обнаружить исчезнувших. Куда они вообще могли удрать в таком-то маленьком здании? Глаза Печали становились слишком внимательными. В конце коридора, почти вплотную к устрашающей входной двери, стояла старушка серого оттенка, с седыми, пускай и густыми волосами, со смешными щеками и в розовых очках. Одета была в уютный плед поверх платья в цветочек, а обута была в тапочки. Старушка помахала Печали на прощанье, расцвела цветком невероятной красоты и исчезла со вспышкой, заставляя Печаль усомниться в доверии своим глазам. Ей определённо уже не нравится этот этаж, но она вынуждена перевернуть его с ног на голову, лишь бы отыскать Радость и Тревожность. Спустя мгновенье на месте той загадочной старушки оказался маленький росток с неразросшимся цветочком. Милый. Печаль решила проверить пару дверей, что окружали новорождённое растение. Дверь по правую сторону – комната швеи. Печаль отчётливо помнила эту комнату, но не во всех деталях: к примеру, лужу нечеловеческой рвоты она здесь до этого не замечала. В ней были примеси ваты, из которых успели вырасти ростки того загадочного цветка, что удивительно по-разным причинам. Самая безобидная – это то, что лужа казалась слишком свежей. Однако всё остальное было до чёртиков знакомо, хоть и сжалось до подходящих росту Печали габаритов. Она узнала этот стол, на который клали её и её друзей. В голове всплыло то жутко странное воспоминание, причём не только сам процесс перешивания, но и тот момент, когда её накачали как можно большим количеством анестезии до такой степени, что она ни рук, ни ног, ни ничего остального не чувствовала. Да даже простых переживаний за сохранность своих частей тела, мол, мало ли какие побочные эффекты могут возникнуть. Найдя в этой комнате много интересных вещей, Печаль не нашла того, что искала больше всего – своих друзей. Что насчёт комнаты напротив? Это оказалась самая мерзкая комната, в которую Печали выпадала честь заглянуть – здесь были собраны все оружия, все атрибуты и все прочие, незнакомые глазу ресурсы для казней и жестоки расправ. Ведущий явно не брезговал оставлять там и тела уже погибших. Было неясно, как он выкраивал на это время, но Печаль узнала там всех – Зависть, которую пришлось таскать по разбросанным кучкам разных консистенций, Хандра, что уже начала потихоньку разлагаться, облитая ядом и тем, что это породило внутри, ну и, конечно же, Брезгливость, практически не потерпевшая изменений, кроме расползшейся дыры в груди и точно так же расползавшихся там тараканов и мух. Да, они здесь были повсюду, и Печаль немного беспокоилась о том, что они выберут её в качестве завлекательного экспоната. Отсюда выйти хотелось сию же секунду, но Печаль набралась храбрости обшарить каждый угол в поисках дорогих ей коллег. Заглянула за всеми гильотинами, виселицами и им подобным причудливым приспособлениям только ради того, чтобы потратить время впустую и разочарованно вздохнуть (и тут же закрыть рот во избежание визита шестиногих гостей). Теперь Печаль искренне не знала что делать и где искать. Оставалась ещё одна дверь, но Печаль... Ей послышался плач. Не свой. Голос отдалённо знакомый, будто шепчущий и доносящийся из таинственного росточка. Может, дело в нём? В разнывшемся голосе Печаль быстро узнала Радость. Сказать по правде, она никогда не слышала, как плачет последняя, кроме того ужасного обращения с её пальцем. Как бы сильно ни рыдала Радость тогда, этот плач хватал за живое куда больнее. Почему? Потому что боль другая. И много бы кто Печали возразил. Да, никак не отнимешь той заёбанности и физических истязаний от Радости в тот момент, когда её выживанию поставили возмутительно высокую цену. Но на этот раз она будто и не от вынужденной ампутации пальца плачет. Будто бы что-то сокровенное рвалось на волю сквозь эти слёзы, будто кричало «Перестаньте бить так сильно!». Что-то, совершенно несвязанное с телесными ужасами. Что-то, что подсказывало Печали покинуть нулевой этаж как можно скорее и оставить цветок в покое. Что-то, что подарило Печали страннейшее озарение. Печаль поняла, что искать на этом этаже совершенно бесполезно, так что её можно было заметить заходящую в лифт с противоречивой мыслью: «Цветок срывать нельзя.»