Куда приводят мечты

… Гастон хотел выйти в коридор из своей с Белль спальни, как вдруг услышал приглушенный разговор. Это был Анри — парикмахер — парень с крысиным лицом и служанка Мари-Эрнестина — дебелая девица с торчащими вперед зубами. Они оба были ужасно противные, как внешне, так и по поведению, потому что вели себя по отношению к Гастону и Белль высокомерно, думая, что те этого не замечают. Перед принцем же они, наоборот, вели себя угодливо-заискивающе, впрочем, как и остальные слуги. Белль причесывала еще одна служанка в другой комнате, поэтому, видимо, слуги думали, что он со своей женой, а в спальне никого нет, поэтому и стали болтать. — Господи, как меня тошнит от этих выскочек-деревенщин! — вполголоса жаловался Анри. — Его Высочество требует причесывать их по высшему разряду… Разве я для этого учился? Что они понимают в прическах? Это просто унизительно. — Согласна, — отозвалась Мари-Эрнестина. В ее голосе сквозило презрение. — Разве ради этого я сама уехала из деревни? Я думала, буду прислуживать благородным господам и дамам... А эта выскочка строит из себя аристократку — вся такая рафинированная, взгляд мечтательный, всегда "спасибо, пожалуйста", по щекам не бьет, разговаривает, будто шепчет, а сама не знает, как пользоваться второй вилкой для рыбы! Ну а муженек, или кто он ей там, — это типичная деревенская свинья. — О, Боже, не напоминай! Вульгарен как не знаю кто! Жрет, как собака, рыгает, похабно шутит, а ведь нашему новоявленному принцу они оба нравятся, постоянно с ними шепчется, наряжает их, манеры от них берет — так же, как свин, хлебает суп из тарелки... Нет бы выделять нас, действительно преданных ему и вышколенных слуг. А у этих бездельников ничего кроме внешности и нет. Мда... Должен я заметить все-таки, что они оба очень красивы. Такое бывает, иногда деревенские идиоты выглядят как статуи святых в церкви. И с такой внешностью они еще и необузданны в своих желаниях, что, конечно, привлекает таких, как наш новоявленный принц-развратник. Знаешь, чей дом он хочет первым почтить своим присутствием? — И чей же? — Флор Дюбуа! — Боже! Надеюсь, им троим понравится! Тьфу, противно. Противно, что приходится прислуживать таким людям. Как думаешь, принц спит с ними обоими? — Скорее всего. Но я не знаю и знать не хочу. Повисло молчание. Гастон почему-то прижался к стене, пытаясь дослушать этот прекрасный разговор до конца. — Я бы, конечно, уволилась бы, нашла бы других хозяев, а не этого принца. Но у него куча денег, а у меня мать в деревне, у которой пятеро на шее… — Понимаю… — вздохнул Анри, и в его голосе послышалась грусть. — У самого больные родители, иначе я бы не причесывал его фаворита-придурка. Послышалось какое-то движение, и разговор прекратился. Гастон отступил вглубь комнаты и сел за специальный столик с зеркалом, за которым его обычно причесывали. И вот что делать? Первым порывом было, конечно, взять и избить этого крысеныша Анри до полусмерти за то, что он говорил про него, а особенно, за то, что говорил про Белль. Но Гастон чувствовал какое-то бессилие. Одно дело — услышать что-то в своем городке, там, где все просто и понятно, где все говорят все в глаза, где все равны… Там в драке побеждал сильнейший, и никто не держал камень за пазухой… Здесь же… Нет, Анри и Гастон не были равны. За спиной Гастона так или иначе стоял принц Адам, а это совсем не уравновешивало шансы. Про драку бы узнал Адам, и Анри и Мари-Эрнестину сразу же выкинули бы на улицу без рекомендаций. А еще Гастон слишком, слишком хорошо знал, что такое больные родители. Анри зашел в комнату и начал его причесывать. Воспоминания, быстрые, как ветер, пронеслись перед глазами Гастона, когда он невидящим взглядом смотрел на свое прекрасное отражение в зеркале. Его отец был кузнецом, и, когда ребенком Гастон забегал к нему в кузницу, там было жарко, как в преисподней. Отец всегда его выгонял на улицу. На свежий воздух. Может, оттого, что отец постоянно дышал раскаленным металлом, и прицепился к нему этот проклятый кашель. Кашлял и кашлял, пока не помер. Мать вечно что-то шила, сгорбившись у окна или у свечи, когда он уже спал. Платили за шитье мало, а вот сколько стоит цветок с бриллиантом на платье Флор? Сколько женщин посадили свои глаза и здоровье, вышивая ее канареечное платье? В детстве Гастону всегда хотелось есть, он рос, вытягивался в высоту, и казалось иногда, что живот просто прилипал к позвоночнику. Родители отдавали ему свой ужин — говорили, что не голодны. Теперь он понимал, что это было не так. Но какой смысл об этом думать? Думать — опасное занятие, так говорил Лефу. Какой смысл думать о том, что не можешь изменить? Город вырастил Гастона, он был любимцем города, и город не дал ему пропасть. Теперь же мальчишка, которого подкармливали и о котором заботились, отдавал долг сполна — плоды его охоты, в свою очередь, кормили город. Гастон слишком рано понял, что лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным. Он решил быть хищником, быть на вершине настолько, насколько это возможно. Выгрызать зубами то, что ему нужно — работу, дом, деньги, женщину. И в итоге это все у него было, так или иначе. И все-таки Гастон знал, где его место. Знал, где свои, а где чужие. И этот крысеныш Анри и эта кобыла Мари-Эрнестина, хоть и ненавидели и презирали его, все-таки... все-таки они были такими же, как и он. А принц Адам, несмотря на то, что он считал их с Белль друзьями, несмотря на его щедрость и доброту… он был другим. Он был сытый, сытый всегда. Он никогда их не поймет. Поэтому Гастон не мог начистить рыло Анри, потому что иначе Адам бы про это узнал. Нет, придется молча проглотить эти оскорбления. Он достал из маленького кармашка золотые часики. Крошечные и невесомые. Открыл крышку — золотая стрелка указывала на время, а цифры времени были обозначены маленькими бриллиантами… “Смотри, отец, мама… Какая побрякушка у вашего мальчика…” — грустно подумал он, обращаясь к своим родителям. Какой смысл думать? Думать опасно и вредно. Зачем думать о том, что это несправедливо, что у одних нет ничего, хоть они и умирают от работы, а у других есть излишки. Разве это можно изменить? Значит, и думать не нужно… — Вам не нравится? — спросил Анри, еще раз проведя щеткой по волосам Гастона. — Нет-нет, все отлично, — быстро ответил Гастон и теперь уже пристально вгляделся в свое отражение. Прическа, вроде и похожая на ту, что он делал всегда, выглядела все равно иначе. Волосы были аккуратно заплетены и чем-то напомажены так, что блестели, и их темный цвет казался еще более насыщенным. Та непослушная прядь волос, которая часто падала ему на лоб и которую он постоянно поправлял перед любыми отражающими его лицо поверхностями, теперь была надежно зафиксирована и не выбивалась из прически. Вообще весь его сегодняшний наряд хоть и напоминал чем-то его свадебный — красный сюртук и белые бриджи — выглядел совершенно иначе. Потому что ткани были натуральные, не те дешевые заменители, которые хоть обеспеченный, но все-таки простой охотник мог себе позволить. Цвет сюртука был ярким, но не вызывающим, белоснежная шелковая рубашка с элегантно подвязанным галстуком выгодно оттеняла его не по аристократически загорелое лицо, бриджи были подогнаны точно по фигуре, и его бедра выглядели идеально. Сапоги, в свою очередь, были новые, удобные, при этом легкие и совершенно не скрипели. Он бы сам себя не узнал в зеркале, хотя и оставался на себя похож. Во внешности появился какой-то лоск. И, хоть Гастон и гнал от себя эти мысли, но ему нравилась эта новая, изысканная версия себя. Но если он сам выглядел шикарно даже для самого себя, то как преобразилась Белль — это было невозможно описать словами. Когда Гастон встретил ее на лестнице, чтобы спуститься и сесть вместе с принцем в карету, он просто не узнал свою жену. Она была похожа на сказочную принцессу. Белль всегда выделялась красотой и изяществом — это было так. Даже в простых деревенских платьях она была так красива, что Гастон, с первых встреч с этой необычной девушкой, ведомый восхищением, молча следовал за ней, очарованный ее изяществом и идеальными чертами лица. Белоснежная кожа, густые каштановые волосы, большие, широко распахнутые глаза, полные губы, длинные ресницы, тонкие запястья, талия, высокая грудь, стройные ноги — все это, даже скрытое грубой тканью и лишенное украшений, выглядело совершенно. Но сейчас ее красота получила достойную оправу. Это не было вульгарное платье от старого маркиза или платье с претензией на дешевую роскошь от Жаннет. Это был поистине королевский наряд. На Белль было платье глубокого синего цвета, кто-то назвал этот цвет “королевский синий”, ну пусть будет так. Платье открывало плечи и подчеркивало белизну ее кожи. Пышные же складки юбки при этом показывали, как все еще стройна ее талия, его жена выглядела хрупкой и невесомой. Волосы были убраны вверх и закреплены какими-то синими блестящими заколками так, что открывали ее длинную шею, на которой сверкало, переливаясь тысячами огней при свечах, бриллиантовое колье. На руках были белые перчатки, одной рукой Белль придерживала пышную юбку платья, чтобы подойти к Гастону, и из-под юбки выглядывали крошечные синие туфельки, на которых тоже сверкали небольшие драгоценные камни. Они были совсем не похожи на ее обычную обувь — простые коричневые туфли на низком каблуке. Гастон молча взял жену под руку, и они спустились вниз, где их уже ждал принц Адам. Он тоже изменился — интересно, как все-таки одежда меняет человека! Принц, конечно, всегда одевался как настоящий принц, аристократ, но, видимо, те, кто занимался его гардеробом и прической, отстали от парижской моды на десять лет, пока были заколдованы, а может, просто были провинциальными слугами. Теперь же волосы Адама были уложены более аккуратно, напомажены и блестели, давая его рыжевато-русым волосам необычный оттенок. Синий фрак с золотой вышивкой, название которой Гастон не знал, сидел точно по фигуре принца, подчеркивая его осанку. Темные бриджи и коричневые сапоги дополняли его наряд, так что он выглядел с одной стороны просто, а с другой — по-королевски. Гладко выбритое лицо оттенял белоснежный шейный платок, который был заколот булавкой с бриллиантом. Принц выглядел воодушевленным и веселым, широко улыбаясь, когда они садились в карету. Они все трое, будто та бедная девчонка из сказки, впервые отправились на бал. Никто из них ни разу не был на настоящем светским приеме — Белль и Гастон из-за своего происхождения, а Адам — из-а своего проклятия. Карета тронулась, и Гастон сразу почувствовал разницу между старым скрипучим дилижансом и каретой для принца, запряженной чистокровными лошадями. Карета ехала быстро, но плавно, мягко покачиваясь, а обитые бархатом кресла были невероятно удобные. Платье Белль занимало половину кареты. Они с женой держались за руки и ворковали, как влюбленные голубки, смущая принца, который с преувеличенным вниманием смотрел в окно. — Ты похож на принца из сказок, которые я читала, — сказала Белль, разглядывая его лицо и чуть опуская веки. — Я знаю, — ответил Гастон, первый парень на деревне, как всегда уверенный в своей неотразимости. Белль удивленно округлила глаза, все еще не привыкшая к тому, с какой снисходительностью он принимал комплименты. Потом она шутливо толкнула его в бок. — Хвастун! Они засмеялись и тоже стали следить за дорогой. Мимо проносились дома и прохожие. Карета, наконец, подъехала к большому дому, который был украшен обнаженными, прости Господи, фигурами. Как в церкви или на кладбище, только голые. Белль сказала, что это “греческие скульптуры”. Их карета была не одна — к дому прибывало все больше и больше гостей. Слуги, которые их встречали, помогли выйти из кареты принцу, а потом Белль и даже Гастону, который был против того, чтобы ему подавали руку. Но так делали все, поэтому он подчинился. Флор на широком крыльце дома лично встречала гостей. На ней было ярко-желтое платье, а на голове прическа была украшена ярко-зелеными перьями. Не заметить ее издалека было просто невозможно. Мужчины пожимали ей руки и целовали их, а женщины обнимали ее. Это выглядело довольно интимно, честно говоря, Гастон немного по-другому представлял себе нравы в высшем обществе. Но, с другой стороны, откуда ему знать? Он ни разу не покидал свой маленький городок до поездки с Белль в Тулон. — О, Ваше Высочество, я так рада, что вы все-таки посетили меня! — воскликнула Флор, протягивая руки к принцу Адаму. Смущенный, тот начал пожимать ей руки, но Флор вдруг подалась вперед и поцеловала принца в обе щеки, обдав его облачком пудры. Всегда бледные щеки принца вспыхнули ярким румянцем. — Заходите же скорее в дом! — воскликнула хозяйка дома, и Белль, Гастон и принц Адам вошли внутрь. Дом был роскошным. Горело множество свечей — особенно на гигантской хрустальной люстре — здесь явно не экономили. Между нарядными гостями сновали слуги, предлагая на серебряном подносе бокалы шампанского. Белль и Гастон начали разглядывать гостей — они были одеты шикарно, ничего не скажешь. Но все-таки Гастону казалось, что дамы одеты довольно смело. У них были глубокие декольте, а также на лице почти у всех была косметика. Белль, видимо, тоже заметила декольте дам, потому что ее щеки покраснели, и она перестала рассматривать дам, видимо, смутившись. Все-таки она была совсем девчонкой, его Белль. — Пожалуйста, прошу к столу! — скомандовала всегда улыбчивая Флор, и гости небольшими кучками двинулись к длинному столу, накрытому белой скатертью и украшенному цветами и свечами. Для каждого гостя было определено свое место, и слуги помогали найти его. Белль и Гастон оказались где-то посередине, между мужчиной средних лет и довольно молодой дамой, а принц, в свою очередь, почему-то оказался рядом с Флор, которая сидела во главе стола. — Сейчас подадут павлина, — пробормотал сосед Гастона. — Павлина? — удивился Гастон. — Разве его едят? Он вкусный? — О, тут же дело в том, что Флор может себе это позволить. Так же, как и танцевать на тысячефранковых купюрах и дарить всем гостям дорогие подарки. Ее shere ami чрезвычайно щедр. — Это единственный дом, где я могу вдоволь поесть икры, — вмешалась в разговор соседка Белль. — Икра из далекой Российской Империи? — в свою очередь удивилась Белль. — Но ведь ее очень сложно сюда доставить, и она очень дорогая. — Ох, милочка, — махнула рукой дама и опрокинула в себя бокал шампанского залпом. — Флор может позволить себе все что угодно. У нее даже каблуки на туфлях подбиты гвоздями с бриллиантами. — Не может быть! Как вы это узнали? — спросила Белль. — Увидела собственными глазами. Когда Флор играла в последнем представлении, в финальной сцене она упала на спину и так высоко задрала ноги, что все зрители увидели ее каблуки! Белль густо покраснела и уткнулась глазами в тарелку. Гастону тоже стало немного не по себе — он, конечно, не был ханжой, но как-то не ожидал такого поведения от дамы из высшего общества. Внезапно все захлопали в ладоши. Слуги внесли печеного павлина на огромном серебряном блюде. Ужин начался.