И не уступил бы человек ангелам...

Как известно, жнецами смерти становятся самоубийцы. Чтобы искупить грех, они становятся поборниками душ. Но кроме того, они также выносят решение, кому умереть, а кому жить. Жнецы работают кропотливо, чтобы не пропустить «ценные души», которые могут быть полезны для мира. Иными словами, действительно ли это наказание? Кучка самоубийц с абсолютно разной историей получают право судить, кому жить, а кому умереть. И главное, кто вообще создал департамент жнецов? Кто дал им это право? И нет, ответ НЕ бог. Это люди. Своим страхом смерти и безудержной верой в загробное существование люди породили невероятную энергию, результатом которой стали жнецы, демоны и ангелы. — А как же Господь? — спросит кто-то… Вероятно, его нет. А если он есть, то либо ему безразлично всё происходящее с людьми, то есть он не добр, либо он вовсе не всемогущ. А тогда, какой же он бог? Нет, всему виной люди. Жнецы самозабвенно исполняют свои обязанности и упиваются властью. Им кажется, что они возвышаются над толпой, вершат судьбы. Но это не так… Ни один человек, даже обретший косу жнеца, не может решать, кто важен для мира, а кто нет. По той причине, что не слепой случай правит миром. Общество, как и космос, и живая природа развивается согласно объективным закономерностям. И один человек не решает почти ничего. Даже его собственная жизнь зачастую ему не принадлежит. XIX век стал апогеем колониальной политики Британии. Власть её распространилась от дикой Австралии до цветущей Индии. И миллионы людей, живших там изначально, подверглись нечеловеческим пыткам. Их вырезали, грабили, унижали. Обращались с ними хуже, чем с животными. И ни одному англичанину не приходило в голову, что это неправильно. Ведь они не считали аборигенов за людей. В бельгийском Конго негритянским детям отрезали руки, если их родители плохо работали. Во французском Алжире чёрные мальчики и девочки умирали на плантациях от непомерной работы. И вся прекрасная Европа с невозмутимым спокойствием принимала эти страдания, как должное. Они тоже — жнецы, решившие, что все эти «дикие» народы не важны для истории, и вполне могут послужить ресурсом для лучшей жизни других, «благородных» народов. Британцы называли это цивилизация. Но на любое действие будет противодействие. Зрела в миллионах несчастных чистая, как пламя, ненависть. Наливались сердца их кровью. И в каждом от мала до велика зрели гроздья гнева. И недолго оставалось до того, как они созреют окончательно.

***

В семье Глассов придерживались крайне свободных взглядов. Дети имели доступ к обширной библиотеке, которая регулярно пополнялась современными изданиями. Отец и мать, пока та была в здравом рассудке, могли часами читать книги и обсуждать их. С юных лет Моргана полюбила естествознание, она стала грозой насекомых и лягушек, так как стоило им попасть к ней в руки, и она обязательно вскрывала их. Не от жестокости, но от жажды узнать, как они устроены. Она тщательно зарисовывала все свои открытия, и обожала труды Чарльза Дарвина. Её сестра-близнец Миранда всей душой влюблялась в книжных героев. От мистера Дарси, до мистера Рочестера. Она примеряла на себя роль Наташи Ростовой и тургеневской Аси. Она мечтала о балах и невероятном, всепоглощающем чувстве. Маленький Габриэль зачитывался мифами и легендами, представлял потусторонних существ и просил Эйлин нарисовать ему картинки с чудовищами, что она охотно делала. Габриэль ещё плохо отличал реальность от снов, потому сказки казались ему былью, хотя кто знает, может он и частично прав. Элиот и Эйлин с детства отличались тягой к справедливости. Их поразили картины человеческого горя, вопиющей несправедливости. И хоть Эйлин рисовала чудовищ, страшнее всего для неё были люди. Они с Элиотом изучали экономические труды Адама Смита и науку логики Гегеля, «Государя» Никколо Макиавелли и «Утопию» Томаса Мора. Их пытливый ум с подачи отца никогда не встречал преград. Брат и сестра упросили нанять им учителя немецкого языка, чтобы прочитать в оригинале труды Энгельса и Маркса. Эта литература оказала решающее влияние на молодые сердца. Они оба пришли к выводу о необходимости действия и перемен в обществе. Правда, каждый со своей стороны. Решительный Элиот считал, что проблема в человеческой природе, и будь у власти люди более нравственные, такие как он сам и отец, жизнь была бы значительно лучше. В то время, как мягкая Эйлин терялась и не могла сформулировать свою точку зрения, но интуитивно ощущала, что брат заблуждается. Она не отставала от него интеллектуально, но твёрдости характера ей не хватало. Потому Рэнальд Гласс и Элиот решили, что Эйлин попросту не предназначена для активной деятельности, и не будет ничего лучше, кроме как выдать её замуж.Жизнь для Эйлин была чередой одинаковых дней самоотверженной работы, в которой нет места для личного счастья. Но ведь и это заблуждение. Впрочем, юность полна заблуждений. Однако, было совершенно очевидно, что ни Эйлин, ни кто-либо из её семьи не потерпел бы пренебрежения людьми, сегрегации и снобизма. И угадайте, каким был граф Фантомхайв! О, да, молодой лорд был просто олицетворением снобизма, отвращения к черни и аристократического тщеславия. Конечно, во многом, корень зла крылся в мрачном прошлом Сиэля. Его зависти к брату, отсутствия любви, пытках, жестоком обращении. И долгих лет притворства перед окружающими. Но никакая трагедия в прошлом не может оправдать жестокость в настоящем. Юный Сиэль откровенно плевал на чувства других и смеялся над теми, кто пытался помочь людям. Особенно, бедным. И вот, искромётное чувство притянуло друг к другу таких разных юношу и девушку: ничем хорошим это не светило. Аластор достаточно пожил на свете, чтобы с одного взгляда понять, что Сиэль — лицемерный, избалованный юноша, убеждённый в своей исключительности и брезгующий всеми, кто ниже его по положению. И он бы точно махнул рукой на мальчишку, если бы не беседа с мадам Рэд. Несчастная женщина любила молодого графа. Хоть безумие чуть не заставило её убить Сиэля, любовь её была сильнее ненависти, сильнее любой магии. И её слова убедили Аластора, что в Сиэле есть крупица света. В конце концов, его жестокость можно было списать на поведение обиженного жизнью ребенка, ведь парень только-только вступал по взрослую жизнь, и некому было его направить. Лорд ведь вырос в окружении лицемерных и чопорных аристократов, так с чего бы ему быть другим? Он впитал всю мерзость из своего окружения, и все же разум Сиэля оставался пластичен, иначе бы он не колебался, иначе не хотел бы узнать Эйлин. И Аластору предоставился шанс помочь парню измениться. Такие мысли бродили в голове охотника на нечисть, когда он разбирал хлам в попытке найти плащ для паренька. Сиэль и Себастьян с любопытством наблюдали, как валится гора тряпок, бумаг и книг. Среди них разлетелись фотографии, на которых было семейство Глассов вместе с Гилбертом. — Откуда здесь эти фотографии? — спросил Сиэль. — Мы жили здесь все вместе. Прежде, чем Рэнальд увёз семью в Эдинбург. Вирджинии было слишком больно видеть изображения Гилберта после его смерти. И все упоминания о его существовании остались здесь. — А как же та фотография, которую передал Габриэль? — А вот это интересный вопрос. — Аластор встряхнул запылённый кожаный плащ, на подобие своего только меньше и передал графу. Тот неохотно взял. — Поверь, — сказал Аластор, — В плаще будет проще. Остальную одежду от крови очистить тяжело. — От крови?! — Всё по порядку, парень. — продолжил Аластор, — Во-первых, фотография, которую передал тебе Габриэль, всё это время находилась в Лимбе. Как я сказал раньше, Габриэль ещё помнит, кто он. И время от времени, его душа блуждает по Лимбу и ищет Гилберта. И видимо, нашла. Гилберт провёл Габриэля к дому и тот смог унести из Лимба фотографию. Обычно в Лимбе находятся только души. Но в нашем с тобой случае, мы тут с телом, домом и всем остальным. Вытащить нас отсюда, не убив, могут только сильные медиумы. Силы одного только Габриэля недостаточно, чтобы вытащить нас, но он дал нам знак, что это возможно. Думаю, если присоединяться остальные, всё получится. — Значит, мы должны привести остальных Глассов к дому и заставить их вспомнить, кто они? — Именно, но не мы, а ты. До тех пор, пока мои внуки носят камень ангела, я не могу войти в их сны и как-либо приблизиться. Потому что я уже не совсем человек. Сиэля осенила внезапная догадка. — Вы пили кровь нечисти! Но ведь и я пил. Значит, я теперь тоже не совсем человек? — Нет, с тобой всё нормально. Ты выпил слишком мало, чтобы измениться. А я здесь давно. А есть и пить, как ты понимаешь, мне нужно. Я кормился кровью келпи и иногда тем, что они с Бенни приносили. Но этого было мало, я едва не умер. И тогда келпи стал переливать мне свою кровь. Моя природа изменилась, я стал неуязвим к урону, но теперь я сам — нечисть. — Кровосмешение практиковали первые охотники, не так ли? — заинтересовался Себастьян. — Всё верно, рогатый. Чтобы бороться с нечистью, нельзя уступать ей в силе. Но скоро эта практика вышла боком, ведь охотники сами превращались в чудовищ. — Если камень ангела действует даже во сне, значит, только я смогу проникнуть в сон ваших внуков, — продолжил Сиэль, — Но я не колдун, не знаю, как это делать. — За это не переживай. Научу. И раз ты на четверть жнец, значит, обучение тебя не убьёт. Последняя фраза сильно напрягла графа, но отступать было поздно. Он надел плащ охотника и спустился за Аластором во двор. На улице был сумрак, и стелился густой туман. Сиэль поёжился от холода, взгляд его упал на Бенни, которая что-то делала с непонятным подвешенном на крюки предметом. Когда туман слегка развеялся, Сиэль понял, что Бенни освежевала лошадь, подвешенную на столбах. Голова лошади была отрублена и смотрела безжизненным взглядом с пенька, вниз с туши стекала загустевшая мертвая кровь. Бенни собирала её в ведра, фартук и руки прачки были перепачканы в крови, она злобно зыркнула в сторону графа. — А ты думал, что ты ел на завтрак? — усмехнулся Аластор, — В Лимбе с едой трудно. Сиэль нервно сглотнул: так вот, почему мясо было таким жёстким. — А что это была за жидкость? Не кровь, а до этого? — Отвар от паразитов. Ничего особенного, Бенни готовит его из трав, что растут по ту сторону. Ты искупался в проклятой воде, туда что только не сливали. Мог подхватить какого-нибудь мозгового червя. Графа передёрнуло от отвращения. Наконец, Аластор достал из пристройки к дому винтовку, набор патронов и двуручный меч в ножнах. Всё это обмундирование предназначалось для Сиэля. Оружие было в превосходном состоянии, что приятно удивило графа. Но он всё ещё не понимал, для чего это ему. — В Лимбе мысль приобретает большее значение, чем действие. Умеешь контролировать мысли, значит, выживешь. В доме и рядом с ним действует моя мысль. Благодаря контролю дом не перемещается в Лимбе, его не разрывает на куски. Время в доме и рядом с ним идёт примерно в пять раз медленнее, чем в мире людей. И в доме безопасно. Но чтобы проникнуть в сон, из дома придётся выйти. А там — Аластор указал рукой в туман, — Опасно. — Для чего мне оружие, если у меня есть Себастьян? — с сомнением спросил граф, — Разве он не справится? — Парень, он — демон, нечисть. Полагаться на него полностью на его же территории нельзя. Пусть ты отдал ему душу, что мешает ему обмануть тебя? Ничего! Особенно в Лимбе, где его демоническая сущность слышит голос Лилит столь отчетливо. Сиэль любознательно поглядел на Себастьяна, будто пытаясь понять, действительно он слышит какой-то голос. — Привыкай рассчитывать на себя, парень. Ты хоть пользоваться умеешь? Или тебе по силам только кадрить рыжих девчонок? — Я умею, — сурово ответил Сиэль. — Хорошо, — продолжил Аластор, — Дом окружён сущностями, в которые обратились жители Блэкмора. Вся деревня провалилась сюда вместе с людьми. Точнее, вместе с тем, что от них осталось. — Они обратились в нечисть? — спросил Себастьян. — Да. Таково было наказание Ордена за моё неповиновение. Люди пострадали из-за меня. Так что, теперь мне остаётся лишь один способ искупить вину перед ними — убить и прекратить их страдание. Так вот, парень, что бы ты не увидел, услышал в тумане — стреляй! Не давай этому приблизиться. Меч — это на крайний случай, надеюсь, не пригодится. Сиэль осмотрел новенькую мосинку 7,62-милиметрового калибра, двуручный меч покоился в тяжелых ножнах. — Если время здесь идёт в пять раз медленнее — начал Сиэль, — Следовательно, у нас где-то семьдесят дней до причастия. — Думаю, нам этого хватит. Для начала, я должен убедиться, что тебя в Лимбе не съедят, белая кость. — Я не белая кость! — возмутился Сиэль. — Вот и посмотрим, — потешался Аластор, — Спускай своего ручного демона, мы идём на охоту!