Нить, что крепче всех цепей

Шэнь Цинцю, будучи совершенствующимся с золотым ядром или, скорее, его жалкими ошмётками, в перерождение действительно не верил. Как и в божественное провидение. Если бы боги или любые другие высшие силы на самом деле существовали, в мире бы не было таких тварей, как Ло Бинхэ, Цю Цзяньло, да и таких, как он сам, тоже бы земля носить не стала. Справедливое воздаяние? Карма? Серьёзно? Он не верил в такие глупости даже будучи обычным уличным бродяжкой. И вместо бесполезных молитв предпочитал потратить время на сон или же размышления типа как стянуть вон ту паровую булочку и при этом не огрести котелком торговки по голове. Голова ему была целая нужна, и не чтобы запоминать, сколько раз нужно молиться всемилостивому божеству, дабы возблагодарить за своё существование. Куда полезнее в неё поесть. Так вот, в перерождение он не верил. И ожидал закрыть глаза раз и навсегда. Но, конечно же, в его случае не могло всё пойти как надо. У мёртвых, как правило, ничего не болит. А у Цинцю внезапно прострелило болезненным спазмом все части тела, даже те, которых у него давно уж не было… Неужели карма всё же сыграла и вместо перерождения он будет испытывать муки на протяжении всего посмертия? Радовало, что хоть Ло Бинхэ в пределах его посмертия быть не могло. Не сдохла же эта зверюга вместе с ним от злости? Вместо этого, не иначе как наказания на старую голову учителя, рядом с ним находился некто другой. И он точно не мог быть Ло Бинхэ, потому что уж больно спокойным он был. Даже умиротворенным. Сидел тихо и заговорил лишь только когда Цинцю легонько пошевелился. Так зорко наблюдал, что даже столь малое шевеление приметил. — Шиди, ты слышишь меня? К сожалению, да, так и грозило сорваться с языка в первые секунды до осознания, чей голос он услышал. Мягкий и заботливый, но не лишённый мужественной твёрдости. А ещё заискивающий, как у озябшего щенка, что просится на чужой порог. Так на памяти Цинцю с ним разговаривал лишь один человек в мире. Глаза распахнулись резко, отчего мир вокруг заплясал хаотично, будто он вспугнул стаю разнопёрых птиц. Сначала от обилия красок сдавило виски резкой болью, и тошнота подступила к горлу, но Цинцю задавил её в зародыше. И, невзирая на отвратительное самочувствие, рывком принял сидячее положение. — Не стоит тебе так резко, — начал было Юэ Цинъюань, но был оборван резким взмахом руки Цинцю. Мужчина схватился за голову, трещавшую так, будто она вот-вот распадётся на две ровные половинки, и не мог поверить в реальность происходящего. Что, демоны его побери, с ним произошло? Это очередной вид пытки, изобретённый Ло Бинхэ? Надоело тело терзать, так он в душу вцепился грязными когтями и рвёт как вздумается? Юэ Цинъюань, оправившийся от первичного потрясения, выдохнул с изрядной долей облегчения и вцепился Цинцю в спину. Справедливости ради стоит уточнить, что он скорее мягко его придержал, но Цинцю даже самый благостный жест воспринимал со стороны худшей, и поддержка главы расценивалась как желание вытрясти из него остатки души. Цинцю поднял голову и всмотрелся в напряжённое лицо шисюна. Нет, как бы ни был искусен в игре Ло Бинхэ, а вот такое лицо изобразить не сумел бы. Для такого выражения жизненно необходимо было иметь то, чего в демонёнке отродясь не наблюдалось, — сердце. И умение использовать его не только как насос для перекачки грязной крови по телу. Получалось, что глава школы рядом с ним самый что ни на есть настоящий. И целый. Взгляд опустился на грудь, и послушное воображение тут же нарисовало картину, где Юэ Цинъюаня насквозь протыкают десятки острейших лезвий, а тёплые глаза гаснут раз и навсегда. И вместо радости от вида живого и невредимого шисюна в груди мужчины разгорелась небывалой силы злость. Вот ради кого он, спрашивается, отдал себя на растерзание придурку Ло Бинхэ? И что в ответ? Мало того что Юэ Цинъюань полез куда не звали и когда не звали, так ещё и сдохнуть умудрился! Злость всё набирала обороты, деть её было некуда, а рядом в безмятежном неведении пребывал Юэ Цинъюань. Не понимая, в какой опасности находится, он наивно предложил шиди выпить укрепляющего отвара. Цинцю лишь кивнул, потому что от душащей его злости даже слова вымолвить не мог. Он задумчиво покрутил пиалу в руке и сделал то, чего никогда себе ранее не позволял. Он сорвался. Отбросил все приличия и с огромным удовольствием опрокинул содержимое пиалы на голову главы школы. — Я… Я чем-то прогневал тебя, шиди? — справился с первым шоком Юэ Цинъюань и на всякий случай отодвинулся. Шэнь Цинцю и рад бы высказать всё, что думает об этом идиоте, его необдуманных поступках и никому не нужной жертвенности, вот только это было так же бессмысленно, как носить воду в решете. Цинцю не был глупцом, такие не становятся главами пиков одной из влиятельнейших школ мира заклинателей. По отношению шисюна и собственному целому телу он понял, что его суд, первая ступенька в личный ад, ещё не был проведён, а значит, и Цинъюаня винить было решительно не в чем. И Цинцю со свойственной ему умиротворённо-презрительной миной обронил вместо извинений: — Рука дрогнула. Кажется, я ещё не оправился от болезни. Юэ Цинъюань не отрывал от него полного задумчивости взгляда с минуту, прежде чем отвернуться, проглотив такое откровенно детское оправдание. Его волосы, намокшие от чая, забавно облепили лицо, скинув с мужчины десяток прожитых лет и невольно возвращая Цинцю в пору совместного детства. Именно это пробудило в памяти момент предательства шисюна и побудило наконец задать вопросы, что с самого появления на пиках изводили язык, как жгучая сыпь, но неизменно были остановлены гордостью. Наверное, просто слишком устал от недомолвок и недоговорок прошлой жизни, от никого не спасшей гордости. Но в конце концов должен же он выслушать бесполезные оправдания Юэ Цинъюаня хотя бы в одной из жизней? С губ уже готовы были сорваться слова, как в дверях застыла фигура первого ученика Мин Фаня. Он остался таким же, каким был в воспоминаниях Цинцю, с прилипшим подобострастием глядел на учителя. Раньше это лило на душу Цинцю сладчайший сироп, ненадолго приглушающий пламя бушующей зависти. Но сейчас ученик хотел отвлечь его. И это вызвало лишь вспышку раздражения. — Я занят, Мин Фань, придёшь позже, — Цинцю махнул так вовремя подвернувшимся под руку веером. Родная тяжесть легла в ладонь как влитая, будто сама была ее потерянной, но необходимой частью. Ученик раскрыл было рот для возражения, но острый взгляд зеленых, будто мокрая трава, глаз учителя убил всё желание на корню, и ученик поспешил убраться, пока не огрёб по полной. А Цинцю наконец смог задать сакраментальный вопрос. — Пока я окончательно не отошёл от болезни, у шисюна есть шанс объясниться, почему он не соизволил сдержать данного обещания. Юэ Цинъюань подобрался, как готовая к выстрелу стрела, и начал свой рассказ. Иногда он запинался, глядя, как белеют от напряжения пальцы Цинцю и темнеет взгляд, обращая и без того опасную зелень смертоносным болотом. Окончив объяснения, глава школы потерянно замолчал, ожидая хоть какой-то реакции. Ранее он наивно думал, что ощутит облегчение, стоит только рассказать всё, что грызло его на протяжении многих лет, но легче не становилось от слова совсем. Более того, у него возникло ощущение, что наступившее молчание — это затишье перед бурей, что разметает его вместе с оправданиями по земле всех двенадцати пиков. Он оказался прав. Давненько бамбуковая хижина не слыхала таких ругательств в своих стенах. Юэ Цинъюань покидал пик спокойствия и чистоты, всерьёз опасаясь, что в спину ему прилетит знаменитый Сюя. А Мин Фань впервые в жизни видел, чтобы от больного и ослабевшего заклинателя убегали с такой скоростью. Буквально ещё немного быстрее, и репутация несгибаемого и бесстрашного главы школы исчезнет, как утренняя роса с приходом солнца. Перед главным учеником возникла дилемма. Пойти к учителю и закономерно получить наказание за беспокойство и надоедливость. Или не пойти и позже получить за то, что вовремя не докладывает о происходящем на пике. Вздохнув горестно, Мин Фань всё же решился на первое и робко прошёл в хижину. — Учитель, прошу прощения за беспокойство, но этому ученику следует сообщить о нарушении правил пика. Цинцю полулежал на постели и лениво обмахивался веером. На полу валялись осколки пиал, разбитых, когда словарный запас Цинцю подошёл к концу. Всё же как хорошо было иметь язык, дабы высказаться об ущербности окружающих, и руки, чтобы в этих ущербных зашвырнуть что-то потяжелее. Цинцю всё ещё был взбешён, ведь столько лет он свято считал Цинъюаня предателем, а тот оказался всего лишь идиотом! Он резко обернулся к Мин Фаню. — Что там ещё? — Драка, учитель, — как бы не опасался ученик дурного настроения учителя, но не смог спрятать улыбку, так и рвущуюся на лицо. Лишь поклонился почтительнее, дабы сохранить приличия. Следующие слова он выплюнул, как ненароком залетевшую в рот мошку. — Ло Бинхэ напал на своих шисюнов, учитель. Должное наказание он уже получил, но этот ученик не мог не рассказать вам о случившемся. Поначалу Цинцю пропустил сказанное мимо ушей. Драка и драка, у него других проблем с гору Фудзи. А потом понял, о ком шла речь, и дыхание замерло в груди. Нет. Не может же судьба быть настолько отбитой и мстительной сукой? Он, прочистив горло кашлем, переспросил. — Кто напал? — Ло Бинхэ, — ещё более мерзко и насмешливо выплюнул первый ученик, невольно погружая Цинцю во мрак, в разы превзошедший хвалённую бесконечную бездну. Веер Цинцю скрыл гримасу самого настоящего ужаса, исказившего лицо. Он ведь только сбежал от этого ублюдка. Оставил его имя и самого демона позади, как он появляется в новой жизни в первый же день… В памяти всплыла жадная до крови и боли Цинцю улыбка демона. И до жути ласковые слова. «Вам никогда не сбежать, учитель.» Веер дёрнулся подстреленной птицей в руке мужчины. Он попытался успокоить себя. Да, этот зверёныш здесь, но просто потому, что в прошлом он был на пике. Это не злой рок судьбы, а простая закономерность. Да и сейчас это лишь наглый мальчишка. Не повелитель трёх миров, а лишь сопливый отброс со спящей внутри грязной демонической кровью. Ничего он не сможет ему сделать. Плавая в этих размышлениях, он невольно вернулся к прошлым словам Мин Фаня. О должном наказании. И, скрывая истинные эмоции, обронил: — Его наказание ещё длится? — Конечно, учитель. Желаете сами проконтролировать? — заискивающе предложил Мин Фань, а Цинцю очень сильно хотелось вернуться к уличному лексикону, потому что нынешнюю ситуацию по-настоящему ёмко могло описать только звучное «блядь». — Хочу увидеть результат. Приведи его, Мин Фань, и не заставляй меня ждать чересчур долго. Первый ученик бросился исполнять указание, а Цинцю прикидывал, как сильно успели избить зверёныша за время его разговора с Юэ Цинъюанем и, что куда важнее, как ему это аукнется в будущем. Мальчишку бросили на пол, и внутри Цинцю сначала, не иначе как по привычке, всколыхнулось довольство. Ненавистный ублюдок в кои-то веки получает по заслугам. А потом пришел ледяной холод осознания. В будущем эта тварь припомнит каждый синяк и царапину и отыграется сторицей. Взгляд метнулся выше распластавшегося трупом, жаль, неполноценным, Ло Бинхэ и скользнул по довольной фигуре Мин Фаня. Мальчишка даже не скрывал удовольствия от лицезрения боли и унижения ненавистнейшего из собратьев по совершенствованию. Недоумок. Ну кто же так делает? Сразу ясно, кто инициатор избиения. Ни тебе сокрытия следов, ни изысканности и хоть какого-то изящества. Бездарность. Мысли медленно брели по лабиринту воспоминаний. В том далёком будущем, что имел сомнительную радость прожить Цинцю, старшего ученика постигла поистине незавидная участь. Быть скормленным рою жадных до плоти муравьёв — отвратительная кончина. А он стоит и лыбится довольный, даже не подозревая, что попираемая им грязь в человеческом обличье отыграется на нем всласть и довольно скоро. Блюдо с местью даже остыть для приличия не успеет. Впрочем, о каких приличиях может идти речь, если в них участвует Ло Бинхэ? Губы искривились в презрительной и едкой усмешке, и Цинцю как никогда был рад возможности полным изящества движением раскрыть веер у самого лица с характерным щелчком. Как же он истосковался по этому ощущению призрачной защищённости! Тело на полу дёрнулось, и ученик поднял лицо жестом резким, будто его за волосы вздёрнули. Но нет, Ло Бинхэ сам вскинулся и теперь сверлил учителя странным взглядом. В прошлой жизни такого не было. Словно щенок увидел чудо расчудесное и не может до конца поверить своему счастью. Странно. Веер лениво двинулся, разгоняя жаркий воздух и невольно приводя в чувство Бинхэ, убирая с его лица это не вписывающееся выражение. Но Цинцю был слишком подозрителен, чтобы пропустить это мимо себя. Любое, даже малейшее несовпадение с прошлым заставляло его щериться, словно кошка, невзначай облитая холодной водой. Взгляд стал острее бритвы и прошёлся по ученику, оценивая другие отличия. А они были. Так уж вышло, что в прошлом никакого разговора с Юэ Цинъюанем не состоялось по причине отвратительного настроения Цинцю. Хотя оно и сейчас далекое от приятного, но он слишком долго убеждался в реальности сидящего пред ним главы школы. Да и чтобы смириться с существованием школы, от которой в его воспоминаниях даже пепла не осталось, ведь Ло Бинхэ не поленился его развеять, дабы ничто в поднебесном мире не напоминало о некогда великих пиках, понадобилось время. А уж после выслушанных откровений он и вовсе оправлялся непозволительно долго. И вместо того чтобы привести избитого ученика, кое-как ковыляющего на своих двоих, Мин Фань не придумал ничего лучше, чем приволочь едва живого зверёныша на полчаса позже. Теперь вполне вероятно вместо ямы с муравьями его ждёт что похуже. Возможно, его сначала лишат конечностей и лишь потом отправят на свидание с насекомыми, или Бинхэ оставит его в качестве домашнего червя и подставки для ног? Этот Ло Бинхэ представлял зрелище не пугающее, а жалкое, но обманываться не стоило. Эта тварь подмяла три царства и творила бесчинства, не снившиеся даже сильнейшим из демонов. Непривычно было видеть у своих ног не мужчину и даже не юношу, а мальчишку. Сколько ему лет-то? Цинцю никогда не интересовался такими идиотскими мелочами, как возраст поганой овцы на пике, а по виду ему едва тринадцать. Впрочем, вполне вероятно, что излишняя худоба и маленький рост убавляют его годы. Мальчишка был угловат, щеки, изукрашенные лиловыми пятнами синяков, были впалыми, словно он не на пике живёт, а в подворотне рядом с помойными псами. И последние с завидной регулярностью отбирают у него жалкие крохи обеда. А ведь должны были позаботиться о мальчишке, почуяв в нем родственника. Такая же псина по сути. В прошлом убогий вид мальчишки радовал. Сейчас Цинцю считал. Считал, сколько дней злопамятная паскуда будет морить его голодом в подземельях водной тюрьмы. И сколько конечностей оторвёт ему в ближайшем будущем. Дерьмовые подсчёты. Веер у лица потерял в грациозности и периодически совсем не изящно дёргался, олицетворяя активную и, что самое главное, неприятную мыслительную деятельность. Которую самым бесцеремонным образом прервали. — Учитель, прикажете бросить его в сарай? — угодливо произнёс Мин Фань, сверкая глазами, в которых так и читалась надежда, что Бинхэ в этом сарае благополучно издохнет. Шэнь Цинцю и сам надеялся на это уйму лет кряду. Жаль, не сбылось. Веер захлопнулся со звуком, знаменующим если не бешенство, то точно злость. Мин Фань вздрогнул и опустил глаза в пол, не понимая, что сделал не так. Не мог же он прочитать мыслей Цинцю, рассыпающегося в тысяче проклятий. Он-то знал, что Бинхэ от таких мелочей, как избиения и ледяной пол, не только не дохнет, но ещё и развивает больную фантазию на предмет мести всем обидчикам. Кстати, сам объект обсуждения был удивительно молчалив и пялился в скобленные до предельной чистоты полы, изредка загребая их пальцами и пачкая сукровицей из-под сорванных ногтей. Цинцю, заметивший кровь, дёрнулся. Холод пробежал по телу, сковывая движения, превращая его из человека, сильного заклинателя, в несмазанный ржавый механизм. А стоило воздуху с привкусом металла коснуться ноздрей, как к горлу подступила тошнота. В памяти проносились один за другим слишком быстрой нестройной чередой обрывки былых дней. Тяжких, невыносимых, полных боли, страха и абсолютной беспомощности. Отвратительно. Лёгкие будто обхватило железными скобами, что медленно сжимались, заставляя сипло выдыхать воздух сквозь сцепленные зубы. А вдоха сделать не выходило. Цинцю не мог дышать, и это только усугубляло панику, погружая его всё глубже в яму отчаяния, далёкую от происходящей реальности. Из злого хоровода, намеренного свести его с ума, вырвало прикосновение. Несмелое и оттого почти неощутимое. Но к нему никто и никогда не смел прикасаться, кроме лишённого инстинкта самосохранения Юэ Цинъюаня, потому даже такую малость Цинцю заметил. Шэнь Цинцю проморгался, возвращая зрению возможность оценивать ситуацию, и совершил наконец робкий вдох. Первым на глаза попался Мин Фань, взирающий на пол со священным ужасом. Заклинатель проследил за взором и застыл. Он понял, какое и, главное, чьё прикосновение вывело его из панической атаки. Ло Бинхэ, всё также валяясь на полу, протягивал руку, судорожно подрагивая. Ему явно причиняло боль так сильно вытягивать руку при его увечьях, но он продолжал тянуться лишь затем, чтобы докоснуться самыми кончиками ободранных пальцев мыска его туфли. Мягкая ткань обуви позволяла чувствовать нажим пальцев и их повышенную температуру. Мужчина сверлил открывшуюся взору картину долгим взором, отказываясь принимать за правду увиденное. Ло Бинхэ касался его. Убогий зверёныш. Его мучитель. Худшее из всех созданий поднебесных. Смел прикасаться к нему. Как и в водной тюрьме, даже не потрудившись испросить разрешения. Будто так и должно. Действие опередило мысли. От пинка ладонь мальчишки отлетела, и он с приглушённым скулежом прижал пострадавшую конечность к груди, поглядывая на учителя исподлобья с выражением побитой псины в глазах. Минус одна нога, уныло заключил Цинцю и скривился, как в приступе лютой зубной боли. Но сделанного не воротишь. Да и повернув время вспять, даже ведая о всех последствиях, он поступил бы также. Присутствие Ло Бинхэ в пределах видимости удивительным образом продолжало сводить его интеллектуальное преимущество к нулю. Мин Фань в стороне переступил с ноги на ногу, не зная, куда себя деть, и, судя по жалобному взгляду в сторону выхода, желал старший ученик только сбежать. Это-то и привело Цинцю в чувство. Веер вновь с прежним ритмом запорхал в руках, придавая хозяину спокойствия одним своим наличием. Прикрыв скривившийся в гримасе рот, Цинцю через силу выдавил в сторону зверёныша: — Ты в порядке? Прекрасный вопрос. Для ещё большего унижения мальчишки самое то. Цинцю только выдержка многих лет помогла удержаться от звучного проклятия. А ум холодно подсчитывал, сколько раз зверёныш в водной тюрьме будет избивать его до состояния мешка, полного осколков костей, спрашивая в конце, насколько в порядке его драгоценный учитель. По мальчишке трудно было понять, что он чувствует и о чём на самом деле думает. Чистые озёра глаз были прикрыты пушистыми ресницами и не давали понять, насколько он честен. Впрочем, Цинцю не нужно было умения читать мысли, чтобы знать, насколько тот его ненавидит. Прошлая жизнь в качестве человека-палки давала все основания так думать. Ло Бинхэ приподнялся на локтях и выдавил слабое: — Я в порядке, — заметная пауза. Губы мальчишки подрагивают, будто он не решается произнести продолжение, но всё же договаривает: — Учитель. И Цинцю неуловимо для чужого глаза передёрнулся. Ещё вчера он слышал это ровно из тех же уст, с тем лишь отличием, что произносила их уже заматеревшая зверюга, а тут слабо бормочет неокрепший детёныш. Менее мерзко от этого не стало. От одной лишь мысли, что учителем его называет Ло Бинхэ, обед наружу просился. Пауза неприлично затянулась, когда Цинцю опомнился и выпалил: — В таком случае ты способен добраться до постели самостоятельно, Бинхэ. В первую секунду мужчина даже не осознал, что совершил нечто из ряда вон выходящее. Но другие подметили это, как продажный чиновник подмечает звон монет в кошельке собеседника. Мин Фань только чудом в обморок не свалился и с приоткрытым ртом и почти священным ужасом смотрел на невероятное. Учитель не только знал имя грязного выродка, так ещё и назвал его по нему прилюдно. На самого Ло Бинхэ и вовсе смотреть не стоило. Мальчишка задержал дыхание и замер с остекленевшими глазами. Тут-то до Шэнь Цинцю начало доходить, что он сделал не так. Для него имя зверёныша уже давно стало худшим из оскорблений, и произносил он его, в отличие от других людей, не из уважения. Просто заменял им куда более длинное сочетание «недостойная жизни жалкая тварь из самых глубин бесконечной бездны, порождённая связью самого недостойного из демонов и клинической идиотки». Ло Бинхэ было короче и при этом передавало весь этот смысл, да ещё и выплюнутое с ядом звучало худшим проклятием. Вот только яд он добавить в речь не иначе как от растерянности последним поступком зверёныша позабыл. И прозвучало имя мальчишки если не тепло, то хотя бы нейтрально. Будто истёрлась между ними граница извечной ненависти и презрения. Веер у лица, его единственный верный союзник, полностью скрывал гримасу отвращения уже не к Ло Бинхэ, а к самому себе. Умудрился же парой фраз довести и без того идиотскую ситуацию до полного абсурда. Но, как оказалось, настоящий абсурд был впереди. Мальчишка продолжал валяться в ногах и подниматься не спешил. Он закусил губу, добавляя к ранам на руках и теле ещё и постыдно мелкую и не стоящую внимания ссадину на губе. Но каким-то волшебным образом эта не стоящая внимания ссадина привлекла внимания Цинцю больше, чем все остальные увечья. Зверёныш закусил губу с такой силой, что струйка свежей крови потекла по подбородку вниз. Цинцю с некоторого времени не переносил вида крови. Она вгоняла его разум в тремор, как и тело. Мешала думать. И возвращала его в тягучие, будто нескончаемые дни в подземельях дворца, в его жалкую комнатушку без света и чистого воздуха, чьё безмолвие нарушало лишь его хриплое дыхание да редкое позвякивание цепей. — Учитель, боюсь, я не могу исполнить ваше указание, — выдавил медленно, несмело мальчишка. И заранее сгруппировался, готовясь принять на себя удар. Как эта жалкая зверюга смеет! Веер замер в руках Цинцю. Деревянные плашки стукнули звучно в наступившей тишине, когда Цинцю молниеносно закрыл его и занёс для удара по ненавистной макушке чудовища, сломавшего его жизнь. Удар должен был стать поистине сильным. С вложенной в него ци, но… В последний момент Цинцю отклонил веер, лишь обдав ученика порывом ветра, и убрал веер за спину грациозным движением. Будто так и планировалось. Не планировалось. Мужчину трясло. Кожа покрылась холодным потом, а дыхание стало прерывистым и частым. Меридианы внутри напряглись и подрагивали, как струны, донельзя растянутые и грозящие со звоном лопнуть, увлекая его в очередной сеанс искажения ци. Впервые с начала пути совершенствования Цинцю было абсолютно плевать на искажение, как и на собственное золотое ядро. Он отвёл взгляд к окну и открывшемуся в нём виду бамбуковой рощи, осознавая страшное: он не мог ударить Ло Бинхэ. Тот пинок на эмоциях не считался. Его тело опережало мысли потому он и смог его ударить. Но вот запланированный акт насилия не клеился. Сейчас, осознавая, что перед ним тот самый Бинхэ, что растоптал его репутацию, жизнь и всё, что было ему дорого, он не мог и пальцем его тронуть. Тело сковал не просто страх, а самый настоящий ужас. От подозрения, что всё вокруг не что иное, как изощрённая иллюзия. Новый способ всласть над ним поиздеваться, и в конце этого представления Бинхэ вернётся к обычному своему обличью, тягуче и сладко произнося: «Неужели вы настолько отчаялись, учитель, что и мираж за благо принимаете?» А потом вернутся пытки, и каждое соприкосновение с демоном будет нести одну лишь беспросветную боль, от которой связки рвутся, а капилляры в глазах лопаются, закрывая взгляд мутно-алой пеленой. Так или иначе, но прервать повисшую тишину он не смог, и вновь говорить пришлось измученному демонёнку. — Этот недостойный ученик не сможет подняться сам, учитель. Этот ученик приносит глубочайшие извинения за недостойные пика Цинцзин способности и примет любое наказание от рук учителя. И Бинхэ, кривясь от боли, сложив руки перед собой, изобразил поклон. Лбом уперся о половицы, по сути, просто растёкшись по ним. Цинцю понятия не имел, что с этим делать. Поступи он, как прежде привык обращаться со зверёнышем, и обеспечит себе такой же бесславный конец, какой уже наблюдал в прошлой жизни. Вот только и поступить иначе он не мог. Стоило только на краткий миг вообразить, что ему нужно мягко и нежно обращаться с ублюдком, который не раз его заживо потрошил и всячески измывался, как тело отказывалось двигаться. Потому он решил пойти более привычным и одновременно с тем простым путём. Не гнобить ублюдка откровенно, но и не квохтать рядом подобно курочке-наседке. А желательно и вовсе не видеть его вблизи себя. Мужчину озарило. Он избавится от Бинхэ, но сделает это воистину виртуозно. О-о-о-о, он так расхвалит ублюдка, что другие лорды пиков перегрызутся, чтобы забрать себе это чудовище! Веер от возбуждения хозяина чуть опустился, открывая уголки поистине злодейской улыбки Цинцю, и наблюдавший за изменением выражения Бинхэ громко сглотнул, чем привлёк острый взгляд учителя. Но взора не отвёл. Наоборот, он смотрел с небывалой жадностью, как обычно сверлят самый лакомый кусок на столе. Секунда, и зверёныш вновь загнанно сверлит пол. Похоже, Цинцю от счастья и гениальности его идеи попросту показалось. Заклинатель степенно прошел к шкафчикам, заполненным свитками и склянками, и выудил позабытую уже мазь от ушибов. Её когда-то всучил Му Цинфан, но гордый бессмертный предпочитал терпеть боль в порванных связках и синяки, чем признавать, что ему, как вшивому ученику, от мази легче становится. Ну хоть теперь пригодится. Повертев склянку в руке, он бросил её к Ло Бинхэ. — Смажь ушибы и не позорь пик своим жалким видом. Мин Фань, помоги ему уйти. Первый ученик поморщился, но стоило взору Цинцю ужесточиться, как мгновенно метнулся исполнять. А Цинцю в одиночестве наконец смог предаться размышлениям и планированию гениального избавления от ублюдка. И даже лучшую мишень подобрал для такого события. Лю Цингэ ведь так удачно ещё не сдох.