Нить, что крепче всех цепей

Шэнь Цинцю всегда знал, что судьба — та еще сука и что она ненавидит его. Как он это понял? Очень просто. Достаточно было детально изучить его жизнь, чтобы даже законченному идиоту стало понятно, как любит она его иметь. Законченному идиоту стало бы понятно, что этого учителя стоит уже оставить в покое догнивать на крюках в темнице. За свои злодеяния он отхватил уже достаточно и даже с лишком. Но поганый звереныш, по иронии судьбы зовущийся его учеником, такие простые для понимания мысли осилить не мог. О нет. Он с упорством блохастой дворовой шавки притаскивался к остаткам учителя и вгрызался в его плоть слюнявой пастью, как собака вгрызается в выброшенный кем-то ботинок. Шэнь Цинцю надеялся, что с потерей конечностей ему надоест приходить — как же так, у учителя больше совсем нечего отрывать. Но он ошибался. Вновь. Когда дело касалось ублюдка Ло Бинхэ, он всегда ошибался. Первой ошибкой стало вообще взять эту блохастую зверюгу в ученики. Тогда он казался невинной овечкой, и у Шэнь Цинцю желчь подымалась ко рту, стоило кинуть на него даже небрежный взгляд. Улыбчивый, светлый, явно любимчик судьбы. Таких, как Ло Бинхэ, эта дамочка если и пинает, то исключительно в сторону груды сокровищ. Желчь все приливала и приливала, изводя заклинателя до состояния, когда он уже был готов покинуть чертово испытание, взметнув полами изящных одежд и наугад тыкнув парочку бездарностей, только бы не видеть больше этих погано распахнутых глаз, на дне которых так и плескалась любовь к миру. И именно этот момент выбрал Лю Цинге, чтобы одобрительно хмыкнуть, глядя на паршивца. И Шэнь Цинцю, взъярившийся еще больше, чего никто не заметил из-за его выдержки, совершил роковую ошибку. Злые языки бы сказали, что он сам взял лопату в руки и начал копать себе могилу. Он уже терпеть не мог этого мальчишку, но Лю Цинге в то время успел насолить ему больше. Тогда идея увести у воинственного осла мальчонку из-под носа казалась хорошей, да что там, гениальной. Кто же знал, что все обернется так. Чертов Лю Цинге. Все он виноват. И даже платы своей не получил, будто знал будущее и решил благополучно издохнуть. Все лучше, чем свиной тушей висеть в сырых подземельях с постоянным напряжением ожидая прихода своего мясника… Коротая время в своей почти гробнице, Шэнь Цинцю мог только размышлять. Больше ему ничего не оставалось. Золотое ядро разрушено настолько качественно, что из пепла даже фениксу не возродиться. Он не мог бороться. Не мог сопротивляться. Даже медитировать толком не мог. Только думать. Думал он всегда о Ло Бинхэ. О ком же еще можно думать в чертовом дворце имени этого ублюдка, в мире, который он уже успешно подмял под свою пяту да еще всласть потоптался. Да и стоило ненавистному демону покинуть его мысли, и разум заполнялся призраками всех, кто погиб из-за ошибок Шэнь Цинцю. Да, убили их руки чертового Ло Бинхэ. Но кто создал эти руки, когда стоило просто отрубить их на корню? Не то чтобы с его демонической кровью это помогло бы. Судьба любит ушлепка, и в отличие от Шэнь Цинцю этот сучий потрох отрастил бы себе весь комплект конечностей! По темнице разнесся хриплый булькающий звук, напоминающий опустошение бурдюка с водой. — Смотрю, у учителя сегодня хорошее настроение. Звук оборвался, как если бы бурдюк рассекли надвое острейшим из клинков. Шэнь Цинцю мог сколько угодно храбриться в одиночестве, поливать бранью демона в своих мыслях и представлять, как придушивает его совсем юного собственными руками. Но стоило настоящему Ло Бинхэ заявиться в его «покои», и липкий страх расползался по венам, изничтожая связные мысли, оставляя только бесконечное: нехочуненадопрекратиябольшеневыдержунтнетнетненадопрошупрошупрошу. В некотором роде мужчина был благодарен за вырванный язык. Он просто физически не мог умолять демона остановиться. Последний барьер перед становлением обычным куском мяса стал непреодолим — его гордость не пошатнулась. А слезы, иногда стекающие по лицу… Их можно было считать потом. Ублюдок так и делал, неизменно напоминая, что для того, чтобы вспотеть в промозглом подземелье, нужен безусловный талант, коим, несомненно, обладает один лишь Шэнь Цинцю. Бывший горный лорд зажмурил единственный оставшийся целым глаз. Ну что еще нужно от остатков его тела этому неугомонному садисту? В конце концов, у него под пятой покоятся три царства, а гарем полнится девицами на любой вкус, но нет, он неизменно приходит к старому, измученному и, будем честны, почти дохлому учителю. С этим зверем явно что-то не в порядке! Возможно, во время ученичества он слишком много бил его по голове. — А что же вы замолчали, учитель? Ах, ну да, вы же не можете больше говорить. Какая жалость, ведь ваш острый язычок скрашивал мою скуку. Жаль, что вы так бездарно потеряли его. А ведь всего и требовалось, что следить за тем, что вылетает изо рта учителя. Но тот так привык изрыгать гадости на голову этого ученика, что совсем позабыл, как отныне низко его место, — соловьем разливался нынешний повелитель демонов. Метка во лбу сияла ярче прежнего, как и алые глаза. Широкая улыбка могла обмануть только совсем наивную дурочку вроде Нин Инъин, но не повидавшего многое учителя. Он мог бы сказать, что видел подобную в доме Цю, и даже бы не покривил душой. Вот только Ло Бинхэ не мог научиться такой улыбке от человека, которого не видел ни разу в жизни, и Шэнь Цинцю посетила мысль, ясная и чистая, как вода в горном роднике. Он сам улыбался так же, наблюдая за злоключениями звереныша на своем пике. Картинка сложилась давно, но только смелости не хватало взглянуть на нее прямо. А теперь глядел неотрывно на результат. Стоило признать, что он оказался хорошим учителем. Научил поганца всему, что знал сам. Раскаяние не посещало его душу. Он не жалел, что был жесток с учеником. Жалел лишь, что по неведомой причине не добил поганца. Разрушить его розовое представление о мире было сущей малостью. Он должен был выколоть ему глаза тщетными надеждами и пронзить сердце мечом, лишь потом сталкивая в бездну. Только вот, с везением Шэнь Цинцю, это чудовище и без сердца, и без головы бы выползло. Все равно он ими ни хрена не пользуется. — Иногда ваше молчание так угнетает, что я хочу вернуть вам язык, — демон приблизился. Шэнь Цинцю отсчитывал каждый шаг. Он уже знал, что тому потребуется ровно семь шагов, чтобы подойти вплотную, а дальше… А дальше Шэнь Цинцю остается молиться о смерти. Тихом и спокойном забвении. Окончании его и без того дерьмовой жизни. Ло Бинхэ плевать на его внутренний монолог. Но не плевать на страх, плещущийся на дне глаза учителя. Шэнь Цинцю и рад бы его не ощущать, но поганое тело будто выдрессировали дрожать при одном только виде ублюдка. Ло Бинхэ в восторге, как ребенок с излюбленной игрушкой в руках. Будто он диковинная заводная птичка, что из последних сил трепещет последним покоцанным крылом. Страх, боль и ненависть учителя наполняют его живительной силой. Он словно цветок, купающийся в теплых лучах. Его ноздри трепещут, расширяясь, как у хищника, взявшего след добычи. Он преодолевает последний шаг и упирается в грудь заклинателя. Дыхание обоих прерывается на краткий миг. Шэнь Цинцю сдавливает грудную клетку животный ужас. Ло Бинхэ задыхается в предвкушении его любимой забавы. — Здесь так тихо и одиноко. Рука демона обманчиво ласково гладит впалый живот. Ткани едва успели зарости, оттого все еще нежные и чувствительные. Прикосновение к таким ощущается сильнее. Фактура чужих пальцев даже кажется приятной. Такая ласковая щекотка. После часов изматывающего страдания тело Цинцю тянется к любому ощущению, отличному от боли, вот только умом мужчина понимает, что о подобном жесте он жестоко пожалеет. Улыбка его личного чудовища становится совсем уж блаженной. Ребра натягивают пожелтевшую болезненно тонкую, будто пергаментную кожу. Они готовы прорвать ее, так глубоко и часто дышит заклинатель от обуявшего организм тремора. Предательница память подкидывает воспоминания о том, чем оканчивается ласка демона. Ладонь останавливается на пупке, и Ло Бинхэ гладит кожу самыми кончиками пальцев. Его лицо застывает в маске предвкушения. Оно слишком близко. Напротив Шэнь Цинцю, будто демон возжелал его поцеловать, но тому лишь хочется проследить каждое изменение в лице своей жертвы. На мгновение Шэнь Цинцю испытывает больную, даже сумасшедшую радость, что его ученик не додумался до такого ужаса. Поцелуя с этой зверюгой он бы не пережил. Впрочем, радость улетучивается мгновенно, стоит присмотреться к выражению лица личного чудовища. Ло Бинхэ улыбается и голосом нежным, как перелив весенних колокольчиков, тянет: — Покричите для меня, учитель. Ладонь впивается в живот под ребра, разрывая едва зажившие ткани. Кровь бурным потоком хлынула на пол, а Шэнь Цинцю с запозданием начинает вопить. Его горло еще не отошло от прошлого общения с демоном, и визг быстро перетекает в отчаянный хрип. Кровь льется отовсюду. Из разорванного живота, из горла, из открывшихся ран на месте рук и ног. В человеческом теле не может быть столько крови. Он должен умереть от подобного издевательства. Он молит об этом высшие силы. Но судьба не любит Шэнь Цинцю, отдавая предпочтение проклятому демоническому отродью, словно является одной из жительниц его гарема. Шэнь Цинцю хрипит, воет и извивается, пока Ло Бинхэ со сладкой улыбкой наматывает его вывалившиеся кишки на руку. Шэнь Цинцю ощущает отвращение напополам со страхом. Демон будто поглаживает домашнее животное, с любопытством ребенка оглядывая склизкие темные веревки потрохов учителя на своей руке. Поднимает убийственно ласковый взгляд к глазам учителя. Его улыбка светлеет, будто он готовится преподнести Шэнь Цинцю подарок. Но тот слишком хорошо знает свое отродье. Брови надламываются в жесте самой настоящей мольбы. Шэнь Цинцю уже плевать, как жалко он выглядит, ведь он знает, что сейчас произойдет. Ло Бинхэ закусывает нижнюю губу в сладострастном предвкушении, поглаживает трепещущие кишки в руке и… сжимает со всей демонической силы. Придушенный визг, пронесшийся по камере, обрывается по простой причине: нечем больше визжать. Связки разорваны, и из горла вырываются лишь хрипы с придушенными всхлипами и чем-то, напоминающим стоны. Противная безвкусная какофония, но демон наслаждается ей, будто чистой мелодией Циня. Ошметки плоти теперь украшают стены камеры, рвань, что считается одеждой Шэнь Цинцю и самого Ло Бинхэ. Демону плевать на такие мелочи. После боев он, бывало, заглядывал к учителю в виде в разы более худшем. Сейчас же он искренне наслаждается видом учителя. Побелевшее лицо, лишившееся всех красок, остекленевшие от шока глаза и слабая дрожь по телу. Но и этого мало. Любое мучение кажется ему слишком легким и безыскусным. Ло Бинхэ хлопает Шэнь Цинцю по щекам, приводя его в чувство и заставляя сосредоточить взгляд на себе. — Еще рано покидать меня, учитель. Мы так много не опробовали. За время блужданий по бездне я узнал столько нового и, как прилежный ученик, просто обязан поделиться с вами. Шэнь Цинцю не волновало, что происходило с отродьем во время пяти лет разлуки. Лучших лет в его жизни. Но кто спрашивал его мнения? Те, кто действительно занимался подобным, давно уже были мертвы. — Учитель, знаете ли вы, что в бездне выживают сильнейшие? Шэнь Цинцю вскинул брови. Внутренности все еще резало и кололо болью, но он так привык к постоянной и регулярной боли, что гораздо быстрее приходил в себя и уже мог соображать. Взгляд единственного глаза так и кричал: «Ты похвалиться пришел, ублюдок?!». Демон улыбнулся. — Конечно, знаете, хоть и признавать не хотите. Но чего вы не знаете точно, так это того, каким образом там выживают. Сильные демоны, — Ло Бинхэ поднял окровавленную ладонь на уровень лица бывшего лорда. Меж пальцев демона был зажат кусок истекающей кровью плоти. -…пожирают слабых. Ладонь двинулась к губам, и Шэнь Цинцю похолодел. Всякая боль позабылась, отойдя на второй план. Из горла вылетел хрип, словно он был не человеком, а зверем, загнанным в угол. Он ведь не станет? Даже Ло Бинхэ не опустится до столь гадкой низости, но короткий взгляд в лицо мучителя раскрыл все карты. Шэнь Цинцю дернулся телом на своих крючьях и повис марионеткой без воли. Сделает. Еще как сделает. Просто потому что ему нравится даже не столько причинять боль бывшему учителю, сколько глумиться над ним. — Учитель всегда так гордился человеческим происхождением, силами заклинателя и так презирал демонов… Но теперь вам придется ощутить, каково быть худшим из них, ведь вы пожрете плоть не павшего врага, а свою собственную. Даже в бездне не было столь гнусных созданий, учитель. Вы единственный в своем роде! Голос демона становился тем слаще, чем ближе приближался к губам Шэнь Цинцю щедрый шматок мяса. По нему все еще стекала кровь, капая в тишине, повисшей в камере, будто даже собственная плоть издевалась над ним. Прикосновение было мерзким. Мясо влажно прижалось к губам, а в нос ударил противный запах теплой плоти. Шэнь Цинцю сомкнул губы. Он не станет покорной псиной исполнять волю ублюдка. Если так хочет покормить кого-то плотью, то пусть себя кормит или свой цветик. Все равно там столько демониц, что кто-то да оценит жалкий кусок полудохлого заклинателя. Но Ло Бинхэ не собирался сдаваться так просто. Пальцы, удерживающие мясо, надавили сильнее, раздвигая губы Шэнь Цинцю. Последней преградой стали сцепленные зубы. — Откройте рот, учитель. Я не хочу ломать вам зубы. Ты и не хочешь?! Шэнь Цинцю вопреки моменту был готов расхотаться и расплакаться одновременно. На лице демона не было и капли недовольства. Что ни выберет мужчина, его мучитель останется доволен. Но и сдаваться Шэнь Цинцю не желал. Страшно, но лишиться последнего человеческого еще страшнее. Он умрет как человек, а не как обезумевшая изломанная зверюшка. — Вот как. Что ж, зубы ваши я все же пожалею. Вам ведь еще столько лет встречать меня, и если вы даже скалиться не сможете, то станет совсем уж скучно. Да, учитель? Шэнь Цинцю позабыл о зубах и плоти у губ. Его привлекло другое. Лет. Этот придурошный демон не шутит? Он намерен держать его здесь годами и измываться? Да что у него за дерьмо в голове, если он расстаться с побежденным врагом не в силах? Ло Бинхэ понятливо улыбнулся. И обхватил свободной рукой челюсть пленника. Надавил, вырывая из него стон боли. Шэнь Цинцю держался как мог, но измученное, лишенное заклинательских сил тело не могло выдержать напор демона. Рот открылся, и Ло Бинхэ пропихнул в него кусок мяса. Длинными пальцами запихнул его в самую глотку, вынуждая либо проглотить, либо задохнуться. Для Шэнь Цинцю был предпочтительнее второй вариант. Для его привыкшего выживать тела — первый. Горло на рефлексе дернулось, проглатывая кусок плоти. Вкус был… терпимым. Но сам факт пожирания собственного тела был мерзким. Словно он опустился на самое дно и более не имел права выбираться наружу. — Вот так, учитель. Надеюсь, вам понравилось угощение. Сам бы я вас отведать не рискнул, велик риск отравиться, но, думаю, вам не повредит. Каково это — стать ближе к презираемым всеми демонам? Шэнь Цинцю вскинул бровь, переводя дыхание. Этот идиот вправду ждет ответа от него? И почему не уходит? Обычно поганцу стоило разорвать учителю живот или, разворотив грудную клетку, полюбоваться на его сердце, чтобы удовлетворить потребность в ежедневном насилии над злодеем. Но сегодня мразь словно была в праздничном предвкушении. День рождения у него что ли? — Знаете, учитель, у меня есть кое-что, от чего вы придете в восторг. Вы так безразличны к этому ученику, только и знаете, что от боли кривиться. Но ему-то вы точно явите весь спектр эмоций. Сколько темного предвкушения было в этом голосе. За все время пребывания в водной тюрьме он не видел в звереныше столько демонического. — Вы просили его не приходить, но он не послушал. Юэ Циньюань заявился к моему порогу, дабы вызволить вас, как сказочную принцессу из лап дракона. Так благородно. Я чуть не прослезился. От смеха, правда. Ну какая из вас принцесса, учитель? За покалеченную бродяжку с трудом сойдете. Ци Гэ, этот болван… Никогда не слушает, никогда не выполняет обещанного… Ну что за человек! Обещал прийти — не пришел, обещал не приходить — явился, как верный пес. Шэнь Цинцю замотал головой. Нечего ему видеть давнего брата таким. Пусть забудет о нем, как когда-то уже сделал. Пусть хоть раз поступит, как просят! — Учитель не хочет видеть главу ордена? — Ло Бинхэ покачал головой в притворном сочувствии. И осклабился. — Вот ведь жалость, но он уже здесь. Не сам, правда. Так уж вышло, что главе ордена явиться лично теперь крайне затруднительно. Так что я принес вам весточку, учитель. Гаденыш, довольный, как кобель при случке, вытаскивает из рукава нечто блестящее и вертит, словно хвастается удачно приобретенным веером. Цинцю хмурится в непонимании. Что это за мусор притащил гаденыш? Какая такая весточка и почему Ци Гэ не может появиться сам? Глаз прищурился в попытке лучше разглядеть принесенное отродьем. И раскрывается в безмолвном ужасе. Воздух замирает в легких без возможности выбраться наружу, сжатый судорогой организма. Трепыхающие остатки некогда прекрасного тела замирают, даже кровь, казалось, прекращает толчками выливаться из страшных ран. — Узнаете, учитель? Его нечасто видели, но вы-то точно в курсе, как выглядел меч главы школы. Сколько тошнотворной приторности звучало в этом голосе. Цинцю стоило признать, этот ученик переплюнул своего учителя. Цинцю вдоволь издевался над телом, гордостью, чувствами жертвы, но, сука, душу он ломать не смел. В ладони демонического отродья, хотя нет, сравнение этого ублюдка с демонами даже им наносит жуткое оскорбление, лежал осколок меча. Самого сильного, знаменитого меча, чья песнь повергала врагов в ужас. И если в руках погани находился его осколок, это могло означать лишь одно… Цинцю дернулся всем телом. Крюки, прочно засевшие в плоти, дернулись, разрывая кожу, заставляя едва затянувшиеся раны открыться вновь, но ему было плевать. Ци Гэ, этот надоедливый придурок с лицом избитого уличного пса, что ластится к хозяину, но получает лишь новый пинок. Предатель. Тот, кто бросил его в самом ужасном месте одного на растерзание тем тварям, по ошибке родившимся людьми. Недостойный и капли сочувствия, или тем более прощения. Цинцю почти ненавидел его, но он никогда не желал ему смерти. Тем более мучительной. А зная Ло Бинхэ, именно такой она и была. Заклинатель поднял на мучителя взгляд единственного глаза. Говорить он не мог, только хрипел ругательства, но взгляд иногда был информативнее слов. Он ведь обещал. Клялся не трогать никого из Цанцюн, если дать ему вдоволь насытиться местью над самим Цинцю. Эта лживая сука улыбалась, ежедневно истязая его и при этом даже не думая исполнять обещанное! Даже демоны не опускались до такого. — Учитель хочет обвинить меня во лжи. Но, Цинцю, я обещал только не нападать. Про самозащиту и слова сказано не было. Не мог же я стоять и ждать, пока многоуважаемый глава разрубит меня на две части? Еще как мог, хотелось гаркнуть Цинцю, что сейчас сгорал заживо в собственной ненависти. Лицо было мокрым, и ему хотелось бы думать, что от крови. Но демон не закончил. Он скорчил ненавистную рожицу невинного подростка, каковым никогда не являлся. — А ведь я был так добр, что даже пошел навстречу его желанию вызволить вас, учитель. Что? Разум Цинцю, истрёпанный болью физической и психологической, кажется, разучился понимать человеческую речь. Демон наклонился, подхватывая подбородок Шэнь Цинцю и выдыхая в приоткрытые губы. — Я не мог отдать вас целиком, но милостиво поделился частью. Видимо, главе не пришлись по вкусу ваши ноги, хоть они и довольно красивы. Даже не все мои жены могут такими похвастаться. Ума не приложу, что ему не понравилось. Цинцю замер. Его тело перестало дёргаться. Даже мелкая дрожь, что никогда не покидала его измученные обрубки, казалось, оборвалась. Он медленно осознавал сказанное Ло Бинхэ. Да, именно Ло Бинхэ. Мужчина просто не мог подобрать подходящего для него оскорбления. Он все переплюнул разом. Отныне и вовек для Цинцю имя этой погани — самое худшее из оскорблений. Сердце мужчины разрывалось внутри, а ведь он уже решил, что того и вовсе более в груди нет, но как же болит сейчас, стоит только вообразить, как его дурной, надоедливый брат опускает взгляд на измазанные кровью конечности. Ну почему. Почему ты не мог просто закрыть глаза, представить, что это дурной сон, и забыть о существовании Сяо Цзю? — Мне кажется, вы хотите поближе пообщаться с уважаемым главой. Яд сладкого голоса проникал в каждую клетку, впитываясь и разъедая изнутри. Цинцю ощутил резкую боль в и без того израненных потрохах. Обломок лезвия вошёл как влитой, будто там ему и место. — Чувствуешь всю глубину чувств главы, Цинцю? Он ведь так желал быть рядом с тобой. Я так уж и быть исполню его самое сокровенное желание. Лезвие поползло вверх, разрезая остатки органов, чудом сохранившие целостность. Новый поток крови хлынул на пол и поднялся к горлу Цинцю. Ему уже было плевать на струйки крови, безобразно стекающие изо рта. Честно говоря, ему уже на всё было плевать. — Он мечтал занять место в вашем сердце, учитель. Так пусть хоть после смерти порадуется. Резкий взмах, и осколок входит в сердце. Прошивает насквозь, заставляя тело подёргиваться на инстинктах. Желания Цинцю здесь нет никакого. Но Бинхэ нравится и это жалкое подношение измученной плоти. Каждый раз при виде предсмертной агонии ненавистного человека, хотя нет, скорее уже ненавистного тела, он испытывает ни с чем не сравнимое наслаждение. Последняя судорога проходится по окровавленному обрубку, некогда бывшему великим лордом, и Ло Бинхэ щелкает пальцами. Сиплый выдох, отчаяние в глазах, где больше нет места презрению, только страху, и Шэнь Цинцю возвращается в мир живых, где более никогда бы не хотел появляться. Кровяные паразиты начали залечивать его раны до удобоваримого состояния. Шэнь Цинцю никогда не ощутит себя здоровым, но и умереть не сможет. Никогда. Это слово так и сквозит отчаянием. — Увидимся завтра, учитель. Демон ухмыляется, и Шэнь Цинцю на остатках гордости сдерживает рыдания, рвущиеся из груди. Паршивец не обманет и заявится вовремя. Шэнь Цинцю уже не тешит себя надеждой, что сумеет ему наскучить. Здесь ученик превзошел учителя. В отличие от демонического ублюдка, он убил своего мучителя лишь раз и без особых изысков. — Сладких снов, учитель. Дверь темницы захлопывается, оставляя Шэнь Цинцю с одним желанием. Умереть. Уже не важно как. Он согласен даже в собственной рвоте захлебнуться, лишь бы сбежать из этого кошмара. Вот только судьба — сука, и она его не любит.