Сказка о тысячелетнем Белом Лесе

В Тельмаре на самом деле любили послушать легенды, даже в самые тёмные времена, и ничто не могло этому помешать. Возможно, с возрастом все они и забывались, но у детей было невозможно забрать тот сакральный нереальный мир, которым делились с ними тайком матери, рассказывая сказку на ночь в неверном свете свечи над кроватью. У принца Каспиана не было матери, а выбранная дядей няня, приглядывавшая за ним в детстве, наверное, слишком сильно боялась сделать что-то не так. Возможно, она даже делала это из заботы по отношению к нему, но ребёнок воспринимал это обходительное замалчивание как обиду и колкую несправедливость. Из-за всего этого первые настоящие сказки он услышал лишь от своего наставника Корнелиуса, который с удивлением узнал о таком упущении в воспитании наследника трона и посчитал необходимым его восполнить. И разумеется, почти все эти сказки были про Белый Лес. Точнее, про его прошлое. И это была самая любимая легенда принца. Каспиан пока ни разу не выезжал далеко за пределы замка, ведь был ещё ребёнком, но он взахлёб слушал истории наставника и беззаветно верил во всё, что он говорил. А Корнелиус рассказывал о том, что существует на границе с Тельмаром одна причудливая земля. Вся укрытая бескрайней белизной, как необъятным пуховым одеялом, земля, на которой никто не живёт, на которую не стоит ходить, но которой иногда можно любоваться издалека. Снегопады там шли каждый день, лёд не таял даже в самое солнечное и жаркое лето, и ничто никогда не двигалось, замерев раз и навсегда. По повериям, там царила вечная зима уже больше тысячи лет — когда тельмарины только пришли в эти края, она уже была давно покрыта нетающими льдами. Легенда гласила, что давным-давно на месте Белого Леса была богатая и плодородная страна, вся зелёная, необъятная, простирающаяся от гор вплоть до самого синего моря на востоке. Мол, жили там не люди, а причудливые существа: полукони, полукозлы, говорящие и мыслящие животные, даже духи деревьев или вод и многие другие — те, кого у тельмаринов было принято бояться, хотя никто из них на самом ни разу не видел ни одной живой русалки или говорящей крысы. А правили этими землями прекрасные короли и королевы — два брата и две сестры, великие и благородные настолько, что время их власти прозвали неповторимым Золотым Веком. Прежде чем взойти на престол, они победили злую снежную колдунью, узурпировавшую до них эти прекрасные земли, спасли от её морозной власти свою страну. И были они так светлы и истинно достойны, что не было иного пути, кроме как доверить в их руки управление освобождёнными бескрайними лугами, лесами и холмами. Под их мудрым правлением древняя страна достигла большего расцвета, чем когда-либо. Вот только закончился Золотой Век в один темнейший день. Прекрасное поверие о великих королях и королевах прошлого завершалось повествованием о том, что же такое ужасное превратило это волшебное и изобильное государство в заснеженное царство вечной зимы и холода. Легенда оканчивалась трагедией: в один из неизвестных Тельмару праздников, отмечавшихся тогда, в Золотом Веке в этой причудливой стране, во дворец гостеприимных правителей тайно проник чудом выживший ученик той злой колдуньи, который всё это время собирал остатки силы своей тёмной наставницы и её знания, а потом выжидал момента, когда сможет проникнуть в сердце королевства тех, кто убил его любимую учительницу. В самый разгар праздника, когда вино лилось рекой, а столы ломились от яств, он взял слово, но вместо хвалебного праздничного тоста произнёс своё злое заклинание. В просторном и светлом праздничном зале никто попросту не успел понять, что произошло, потому что это заняло всего мгновение — и всё застыло в магическом холоде навечно. С тех пор это место называли Белым Лесом — владениями тысячелетней мёртвой зимы. Если верить слухам от некоторых отважных тельмаринцев, якобы пересекавших границы и исследовавших край Леса, то среди облетевших и почерневших деревьев там стоят замороженные в лёд статуи существ, которых тёмное заклинание последователя зла постигло прямо посреди их обычной бытовой жизни, и с тех пор они замерли, недвижимые на протяжении всех этих столетий. Мёртвые, как и окружающая их природа, земля, вся страна. Неживой мир, укрытый такой же неживой тишиной, как дно морское укрыто горько-солёной водой. Корнелиус говорил об этом так убеждённо и уверенно, будто сам был там: ходил по сугробам высотой с человеческий рост, осматривал издалека заледенелые статуи, вслушивался в медленный танец бесшумно падающего снега. Каспиан в детстве одновременно любил и боялся слушать эти легенды. Любил — потому что все они были о чём-то недосягаемом, а значит — свободном, о том, что он не видел в серых стенах дворца и угрюмых лицах стражи лорда-регента Мираза, своего дяди. Эти сказки были как дуновение прохладного вольного ветра в самый жаркий день лета. Они словно звали его за собой, на исследование этих загадочных земель, и в глубине души он не хотел бы ничего иного, кроме как ответить на зов. Боялся — потому что веяло от них чем-то страшным. Потусторонним. Целая страна мёртвых, недвижных замороженных тел, которая находится у их границ и которая не меняется уже целое тысячелетие, застыв во времени неприступной крепостью. Ни один тельмарин не заходил в Белый Лес слишком далеко, и какой-то частью своей человеческой души Каспиан всё же испытывал страх перед этим громадным и непознанным монументом злой мести. Однако любопытство было куда сильнее. Традиционный для Тельмара суеверный ужас перед Белым Лесом отступал в его глазах, ведь Каспиан никогда не слышал детских страшилок, в которых матери угрожали своим непоседливым отпрыскам отправить их замерзать за границу, если те перестанут слушаться. В устах Корнелиуса эти истории всегда были сказочными преданиями, умудрёнными легендами, которые вызывали не ужас и опаску, а интерес и даже странное, непередаваемое воздушное благоговение перед их древним величием. Они учили его, позволяли извлекать уроки и даже мечтать. Трепет, какой верноподданному Тельмара следовало бы испытывать только перед своим правящим монархом, кронпринц Каспиан смутно ощущал во время уроков истории о былом полумифическом мире и его загадочных правителях. Наследник престола втайне исследовал королевскую библиотеку, когда уже выспросил у мудрого Корнелиуса всё, что тот мог рассказать о Белом Лесе, и даже так этого было ему всё ещё недостаточно. Каспиан всегда хотел знать больше об этих настолько таинственных землях, ещё задолго до его детства окутанных слухами и домыслами. Только в одиночестве, надёжно скрывшись в своей комнате, он иногда любил втайне перекатывать на языке это красивое название, вслушиваясь в звучное эхо. Чудом сохранившееся в рассыпающихся от времени пожелтевших томах, настоящее имя мёртвой снежной страны, что была так близко и в то же время так далеко для вечно запертого в стенах тельмаринского замка кронпринца. Нарния. Белый Лес на самом деле назывался Нарнией. … Мышление в критической ситуации — главное качество воина. А Каспиана учили быть воином. Возможно, именно поэтому он сначала заставил своего коня Дистрие свернуть с дороги, а потом только до него дошло, куда именно они теперь мчатся на полном скаку. Впереди всё белое-белое. И это напугало бы, если бы позади не было кое-чего куда более страшного: глухой топот копыт и звонкое бряцанье кольчуг преследователей, которые без сомнений готовы были стать убийцами законного наследника престола. В Тельмаре грянул тайный переворот. И Каспиан чудом выжил, только благодаря своему учителю. Корнелиус на прощание дал ему только одно наставление, всего одно слово, зная, что верный ученик поймёт его. Вместе с сумкой тёплой одежды и припасами на некоторый достаточно значительный срок был короткий, исполненный веры решительный шёпот: «Нарния». Единственное место, где можно было скрыться без помех. И пусть эти земли никем не были исследованы, а события, что происходили там, так и оставались загадкой, другого пути в любом случае не было. Верные Миразу тельмарины выполнят смертоносный приказ в любом случае, если только сам принц не совершит абсурдное и, по их мнению, самоубийственное безумство без шанса выжить. Теперь от Белого Леса Каспиана отделял всего лишь неглубокий речной брод Беруны, и его конь уже по брюхо вошёл в студёную, слегка бурлящую на мелководье от скорости течения воду. За шумом потока принц слышал, как затормозили его преследователи на самом берегу. Все тельмарины боялись необузданных вековых снегов Белого Леса, и никто не хотел продолжать погоню на территориях ледяной смерти и снежного безмолвия. А потом Каспиан и вовсе потерял их из виду, ослеплённый совершенной кристальной белизной, что резко окружила его со всех сторон. Даже внезапно нахлынувший со всех сторон холод шокировал не настолько сильно, как эта белизна, в которой от неожиданности просто невозможно было ничего различить. Из-за накатившего головокружения всё смешалось в единую картину, залитую совершенным, невыразимым, неземным цветом, что выжигал глаза и сознание своей абсолютной чистотой. … Тёплая одежда пригодилась очень скоро. Несмотря на то, что совсем рядом, ещё в Тельмаре, была достаточно мягкая осень, в Белом Лесу царил непривычно жёсткий холод, пощипывающий кончики пальцев и носа. Тёмная магия ученика Белой Колдуньи, о котором говорилось в легенде, ничуть не развеялась с годами, а всё ещё неизменно крепко сковывала землю, на которой столетиями ничего не росло. Даже деревья тут не дрожали тонкими сучьями от лёгкого ветра — они застыли и не шевелились вовсе. Единственным доступным глазу движением был падающий временами с веток снег, который первое время заставлял постоянно дёргаться от миражей на самом краю поля зрения. Казалось, что внимательные, следящие глаза и уши были повсюду. Каспиан решительно отпустил своего коня назад, в Тельмар, когда тот начал упираться и отказался идти дальше. Бедное животное явно чувствовало себя не на своём месте посреди совершенной белой тишины леса. Подкованные сталью копыта тяжело проваливались в сугробы, и продолжать эти мучения по отношению к замерзающему короткошёрстному коню, очевидно, не имело смысла. Ехать на лошади сквозь Белый Лес было ничуть не лучше и уж точно не быстрее, чем идти через него пешком. А так, может, Мираз подумает, что его племянник погиб в этом таинственном и опасном месте, раз вернулся только его преданный Дистрие, замёрзший и потерянный. Оставшийся в одиночестве Каспиан размышлял о той ситуации, в которой оказался, сидя возле наспех разведённого костра, который едва охотно стрелял искрами и поскрипывал от собранного немного влажного хвороста, при этом почти не грея, а лишь исходя горьким дымом. Беглый принц не знал, куда ему двигаться дальше. Скрыться от преследования в том месте, что когда-то называлось Нарнией, — отлично, это помогло оторваться от немедленной смерти, но что делать после? Белый Лес был мёртв. Помощи ждать тут неоткуда. Наверное, теоретически можно было бы отправиться через границу к другим соседям Тельмара, но те ни за что не дали бы Каспиану политическое убежище лишь из-за его слов — да вся его история со стороны звучала бредово. Всё же он не был идиотом и понимал, что в предательство Мираза вряд ли бы кто-то поверил. Этот жестокий по натуре человек был талантливым дипломатом и умел отлично играть на людях при встречах с иностранными делегатами, завоёвывая личную репутацию и доверие. Но сдаваться было рано. В любом случае рано, потому что на стороне Каспиана была правда, а значит, какой-нибудь выход да найдётся. Просто обязан был найтись. На самом деле, теперь он даже не планировал углубляться в недружелюбную территорию Белого Леса, но… Что-то было в этом месте. Непередаваемое. Красивое. Это Каспиан заметил на первое же утро после того, как впервые ступил на эти земли. Но он так и не смог объяснить это даже самому себе и просто пошёл дальше, бдительно оглядывая окрестности и просто впитывая в себя незнакомые пейзажи, подобные которым он никогда не видел в Тельмаре. … По пробуждении он открыл глаза — и тут же чуть не ослеп. Несмотря на то, что солнце тут никогда не показывалось из-за низких, будто вылепленных из ваты и перьев туч, наверное, никогда, — или только в то время, пока снаружи, в незаколдованном мире, была осень? Каспиан не знал — сугробы вокруг были настолько кристально чистыми и белыми, что во сто крат преумножали любой попавший на них свет. Тогда Каспиан впервые увидел местный снегопад. Как только он выбрался из своего наспех сооружённого убежища, как только проморгался, не понимая, что же именно, в сущности, видит. А потом у него замерло дыхание. Везде, со всех сторон вокруг него, бледно-серое небо спускалось на землю. Оно падало в сугробы по кусочкам, легчайшими белыми хлопьями, которые плавно кружились в воздухе, послушные малейшему дуновению ветра, но тот затаился напрочь, как всегда, и не смел мешать этому небесному нисхождению. Неподвижность мира впервые показалась правильной — ничто не имело права нарушить это медленное падение. Совершенно ни о чём не думая, Каспиан запрокинул голову и какое-то время смотрел на крошечный осколок подлинного, изначального неба, цеплявшегося за острые верхушки леса. Небо осыпáлось, и его обломки неживыми прохладными бабочками спускались на застывший внизу мир, на промёрзшую снежную землю, на единственного неуместно живого человека во всей этой заколдованной на целое тысячелетие стране. Каспиан закрыл глаза и почувствовал, как льдистые снежинки-бабочки плавно коснулись его век своими тонкими морозными крыльями. Невесомо поцеловали в губы. Запутались в ресницах. Прежде чем растаять, расползаясь водяными кляксами по его коже, будто слезами неба. И только тогда, в этот момент, с закрытыми глазами посреди неторопливого и обречённого крушения небес, он услышал это. Звук далёкий, едва уловимый. Плач, словно сотканный из шороха снега, звона льда и пения тишины. Он появился отовсюду и ниоткуда одновременно, отдаваясь эхом и сплетая в себе словно тысячи этих отголосков. Каспиан перестал слышать собственное дыхание, когда различил его. Это звучало жутко, по-настоящему жутко, но вместе с тем парадоксально… чарующе? И очень, очень, невероятно печально. Хуже, чем голодный волчий вой или грай воронов на заброшенном погосте. И тем не менее это был единственный живой звук, который Каспиан встретил здесь, в Белом Лесе. Даже случайные ветки, лежащие в снегу и попадающиеся ему по пути, хрустели под его ногами как-то неправильно, мёртво и слишком звонко, будто искусственные слепки с оригиналов, вырезанные кем-то изо льда со скуки. А этот плач был живым, и пусть невыносимо далёким и грустным, но он давал какую-то призрачную надежду… Каспиан не знал, надежду на что именно, но это чувство было очень сильным и вселяло в него какую-то смутную уверенность. После наступления небольшого затишья мысли в его голове устроили гонки на скорость, и он запутался в том, что свалилось на него в один миг. Слишком много ощущений, слишком много загадок. А потом снегопад постепенно прекратился, и далёкий плач окончательно угас в своей недостижимой дали, во всех сторонах сразу. Только тогда Каспиан понял, что его одежда оказалась значительно засыпана снегом, сам он весь замёрз до стучащих зубов, а его ресницы окончательно слиплись друг с другом и чуть не заледенели насмерть. Принц торопливо начал отряхиваться, однако бесконечные догадки о произошедшем не отпускали его весь день. Что он слышал? Не было ли это пляской его отчаявшегося воображения? И если нет, то это было угрозой, благословением или предупреждением? Может, стоило всё же умерить своё любопытство и развернуться, пока не поздно? А под вечер небеса снова посыпались на лес мелкой белой крошкой. И Каспиан снова вслушивался в это, закрыв глаза и потеряв ощущение времени, будто это — самая прекрасная симфония на всём белом свете. … Каспиан начинал отчётливо чувствовать, как у него путаются мысли. Последний день пути был похож на медленное схождение с ума: снегопады шли ещё трижды, каждый минимум по часу, но точно определять время в этом застывшем месте было просто невозможно, поэтому принц не слишком себе верил. По ощущениям — час, а в реальности могли пройти минуты. Или наоборот — срок куда больший. Но даже не этот отдалённый плач был его главной проблемой. Каспиану теперь отчётливо казалось, что его кто-то ведёт. И возможно, он ещё мог бы списать это на своё воображение, на непредсказуемость всего в этой таинственной стране, некогда носящей название Нарния. На что угодно. Вот только своим собственным глазам Каспиан привык верить больше. Это видение зудело на краю поля зрения, заставляло моргать в несколько раз чаще, чем обычно, но стоило посмотреть прямо — исчезало и пряталось. Чтобы потом снова появиться в уголке глаз, напоминая о себе. Золотое сияние. Каспиан не мог различить ничего конкретного, не мог даже как-то иначе описать эти миражи, пляшущие под веками от холода. Он думал, что это мерещилось ему от мороза, но в сущности сам себе не верил. Наверное, потому что от простых миражей он мог бы уйти, потому что они были бы только в его голове. Золотое сияние же — не отпускало само. Настойчивые искрящиеся иллюзии бередили сознание, не давали покоя, увиваясь на грани и не даваясь в руки. Это сияние — единственное, что по-настоящему двигались тут, не считая падающих по крупицам небес. На фоне всего остального оно казалось живым и почти ощутимо тёплым. Каспиан инстинктивно следовал тому курсу, что оно задавало, шёл в том направлении, чтобы не потерять его совсем. Потому что стоило попытаться отклониться или вовсе развернуться — и тут же что-то болезненно тянуло в груди, будто Каспиан делал что-то не так, неправильно, терял что-то важное, что ни в коем случае нельзя было потерять именно ему. Что-то такое, о чём он лишь догадывался всю свою жизнь. Что пробудилось, когда он впервые пересёк границу Белого Леса, и с тех пор росло, цвело внутри него морозными узорами и распускалось ледяными лепестками с золотистой каймой. Каспиан не понимал, что делал, но не мог остановиться. Внимательно осматриваясь по сторонам и немного отстраняясь от своего прямого курса по бесконечным снежным сугробам среди такого же бесконечного леса, он шёл туда, куда его звало за собой сияние. В этом вечном царстве холода оно казалось тёплым — даже просто из-за своего золотистого-солнечного цвета, и Каспиан понимал, что мало вспоминает Тельмар. Не думает о Миразе. Забывает, что случилось, как он тут оказался и зачем пришёл изначально. И пришёл ли? Или у него была лошадь? Или?.. А ещё ему казалось, что плач постепенно становился различимее. Громче. Ближе. Конечно, ему это всего лишь казалось. … Кажется, это был четвёртый день, когда он впервые увидел их вблизи. Статуи. Замершие, как и всё здесь, статуи, полностью состоящие изо льда. Они были неидеальными, сохраняли свои странные, первозданные позы, и Каспиан только и мог вспоминать самую известную легенду об этом. Статуи были когда-то живыми. Но гнев и ненависть алчного ученика Колдуньи были так велики и нестерпимы для самой реальности, что жуткая древняя магия погасила все возможные искры жизни на всей проклятой им земле разом. Каспиан уже замечал это. Деревья не скрипели, не двигались и казались каменными, совершенно мёртвыми, однако почему-то стоящими, как обычные. На самом же деле — они заледенели точно так же, до самой своей сердцевины, где некогда жили лесные духи-дриады. А теперь беглый принц чужой страны рассматривал вблизи причудливые и пугающие статуи, о которых до того только слышал. Подходить было страшно, но Каспиан просто напомнил себе, что всё здесь давно мертво. Не помогло, почему-то. Однако вот он уже разглядывал собрание из нескольких статуй животных, сидевших в кругу, словно бы беззаботно разговаривающих друг с другом. Снега на них было не так много, как можно было ожидать, и Каспиан бросил короткий взгляд на низкое серое небо, когда задумался об этом. Статуи и правда должны были быть засыпаны полностью, с головой и выше, однако по некой причине это было не так. Снег лежал на них только идеально сверху. Хотя ветра — движения, живости — тут никогда не было. Опустившись на колени, Каспиан протянул руку, чтобы смахнуть ладонью небольшой сугроб с макушки приземистого зверя, в котором он вскоре узнал обычную лисицу. Поверхность была гладкая и могильно-холодная. Но в то же время будто выточенная совершенным скульптором — при желании можно было поштучно пересчитать тонкие, белые от изморози усы животного или шерстинки на его ушах. И потому Каспиан чуть не вздрогнул от увиденной на звериной мордочке мягкой радостной улыбки. Замершей, но, казалось, лишь на мгновение. Моргни — обязательно шевельнётся. Лисица должна была вот-вот весело тявкнуть и облизнуться, а сейчас — улыбалась, весело, как человек, как ребёнок на празднике. Ведь это был праздник — день, когда закончился Золотой Век. День, когда закончилась Нарния и начался — Белый Лес. Каспиан ещё немного посмотрел на эту совершенно человеческую и при этом такую неуместную здесь и сейчас счастливую эмоцию на застывшей морде, унимая бешеный стук сердца в груди. К остальным существам из круга он решил даже не приближаться и все грядущие статуи обходить стороной, как делал до этого, видя их издали. Рядом с ними ему было тревожно. А потом в углу правого глаза снова заплясало золотое сияние, и Каспиан поднялся на ноги. Его звали идти дальше. Снова слушая снегопад спустя какое-то время после этого, он думал. Думал и принимал с каким-то меланхолично-обречённым настроем. Теперь Каспиану казалось, что далёкий плач не был звуком, имеющим один определённый источник. Теперь тельмарин туманно и в то же время с пугающей кристальной ясностью догадывался, что это стенание — сплетённый воедино многоголосый крик всех, кто оказался в тюрьме собственного недвижного тела, промороженного насквозь до льдистого звона. В один момент они все праздновали, а в следующий — будто за секунду умерли, сражённые тем, что не понимали и о чём не подозревали. И теперь их души рвались, хотели сделать хоть что-то — и не могли. Были способны лишь тихо неподвижно рыдать над тем, что случилось с ними. Слёзы не текли из их глаз, но такое большое горе обязано было найти хоть какой-то выход — нашло его за пределами их физических тел в тоскливо звучащем хоровом плаче, что едва слышно звенел над всей страной, в любом её уголке. На протяжении целых столетий подряд. Каждый день. Как только небо начинало своё медленное нисхождение, каждое некогда живое существо вспоминало о своём прошлом и осознавало бесконечные муки настоящего и будущего, которое ничуть не сулило спасение. Каспиана мутило от этих мыслей, этих догадок и ответов, что он находил, ведомый вперёд неизведанным сиянием. Именно поэтому он ускорял шаг, пробираясь через снег быстрее, чем обычно, и обходя редкие следующие скопления ледяных статуй по широкой дуге стороной. После такого всё же золотистый свет радовал своей пусть и безмолвной, но подвижной жизнью, и Каспиан подсознательно начинал считать его своим добрым союзником. У него больше не возникало вопроса, куда идти, и он просто следовал тому, что чувствовал интуитивно и что указывало ему сияние. Каспиан уже не знал, какова его конечная цель. Он потерялся в Белом Лесе и теперь не смог бы выбраться даже обратно к границе, поэтому делал единственное, что ему оставалось. … Вдали показалась снежная скала. Точнее, сначала она показалась беглецу именно скалой издалека. И только позже, когда чуть более яркий дневной свет сквозь снежные тучи озарил её, Каспиану стало понятно, что на самом деле это был… Замок. Замок, весь, совершенно весь покрытый белыми ледяными торосами, пронзающими всё в здании. Они выходили острыми шипами из окон, покрывали стены прочным нетающим панцирем. Даже с такого расстояния было видно, насколько замок стал неестественным, неправильным из-за охватившей этот мир тысячелетней зимы. Он выглядел как центр, сердце, источник распространения чумы, накрывшей всю некогда жизнерадостную Нарнию. Замок, на празднике в котором закончилась история этих земель. Даже издалека зловещий, недобрый и… непостижимо одинокий. Как всё в этом месте. Каспиан мысленно спросил у сияния, туда ли он направляется. И ему показалось, что на секунду то вспыхнуло ярче, отдавая пламенными искрами и слабой головной болью где-то в его затылке. А возможно, это было лишь его усталостью. Не зная, кому и зачем, он задумчиво кивнул и продолжил путь. Когда снова начался снегопад — более густой и долгий, чем обычно, — Каспиану опять показалось, что звук плача стал громче. Ближе. Слишком отчётливым, и теперь уже не получалось представить его хором — голос был один. Однако отчаяния и горечи в нём всё ещё было на тысячи и тысячи живых душ. … Замок был таким высоким, что Каспиану приходилось сильно запрокидывать голову, чтобы увидеть его самый главный шпиль. И только вблизи ему удалось различить: на самом деле большая часть шпиля состояла изо льда. Светлый камень дворца заканчивался ниже, а потом всё просто схватывалось ледяными торосами, вытягиваясь в небо кривым острым клыком. Зрелище было одновременно жутким, величественным и по-ужасающему красивым в своей многовековой недвижности. Это уже перестало пугать с той же силой, с какой Каспиан ощущал тревогу, когда только вошёл на проклятые земли. И не напугало бы и сейчас, если бы не одно событие. Стоило принцу Тельмара приблизиться к тому, что когда-то было и, похоже, даже ныне оставалось двором перед замком, золотое сияние вдруг остановилось. И больше не указывало путь, а замерло позади, по-прежнему завиваясь в воздухе с какой-то совершенно непостижимой величественностью, если только таковая могла быть у едва ощутимого миража. Каспиан замер, сделав всего пару шагов вперёд, и развернулся обратно, тщетно пытаясь поймать сияние в центр зрения хотя бы сейчас. Безуспешно. Но важным было даже не это — он не был уверен, что сможет пойти дальше один. В голове впервые за долгое время прояснилось, и Каспиан заметался взглядом между замком и золотым сиянием. Даже прекрасно осознавая неспособность своего неведомого попутчика к какому-либо общению, сейчас тельмаринец понял, что его отчётливо поставили перед выбором. Либо сделай последние шаги сам и пройди весь этот путь до самого конца. Либо… Нет, отступить назад у Каспиана не получится, потому что — куда отступать? Без проводника возвращаться по мёртвым землям к границе государства, где его попытаются убить, как только увидят? Даже если он каким-то чудом угадает направление и правда выберется из предела белой тишины. Безальтернативный выбор, и пути назад у него в сущности нет. Кем бы ни было и чего бы ни хотело сияние — оно было в некой степени жестоко. Вернувшаяся скорость мысли сбила апатию, но Каспиан не дал себе времени на сомнения: если он здесь, то это не зря и он может что-то сделать. Золотое сияние одобрительно полыхнуло теплом за его спиной, он этого не увидел, но почувствовал. А потом сделал первый шаг на территорию дворца, уверенно продавливая снег, по которому не ступала ни одна живая нога, своим тяжёлым сапогом. …