Legends never die

После тебя остановилась планета Земля

Время не ставило всё по местам

И убивала нещадно весна

После тебя

После тебя

Я никогда не сгорал со стыда

И мне не нужно кого-то играть

Тысячи губ повторяют слова

(Повторяют слова, повторяют слова)

После тебя ночь распадалась на крошки стекла

Медленно таяла соль на губах

После тебя расцветали сады

      Мягкие губы податливо сминаются под напором страсти. Мужчина удовлетворенно стонет, истосковавшийся по ощущениям родного тела рядом. Прижимается ближе, вжимая в стену, и все никак не может оторваться. Зарывается в волосы, прокатывает тонкие шелковые нити подушечками пальцев.       — Я соскучился, — тихим дыханием скользит в чужой рот.       Алые глаза, потемневшие в решимости, смотрят на безоблачный небосвод. Руки гладят мягкую ткань брюк, любовно оглаживают изгиб талии.       — Я вижу, — удовлетворенным смешком, облизывая губы, выдыхает девушка, плавясь от прикосновений и долгой разлуки.       Она нежно опускает руку на щеку возлюбленного, поглаживая Директора как кота, что с удовольствием ластится и жмется ближе.       — Если бы предупредила, то я бы по-нормальному встретил тебя, — чуть ли не мурчит мужчина, накрывая маленькую ладонь своей.       После притягивает к себе и оставляет невесомые поцелуи на бледной коже. Смотрит в глаза заискивающе, безбожно соблазняя и утягивая в свой темный мир. Обещание нежной страсти искрится в бордовых радужках, практически скрытых безднами зрачков.       — Всего лишь хотела сделать небольшой сюрприз и посмотреть на твою реакцию, — хмыкает она, вглядываясь в омуты напротив и ласково массируя едва напряженные мышцы шеи. Директор довольно мычит. — И как это — «по-нормальному»? — приподнимает бровь девушка, заинтересованная продолжением и ответом. Абсолютно не смущенная тем, как ее безбожно придавили к стене, беззастенчиво очерчивая фигуру крепкими руками, словно стараясь каждым рецептором ощутить плоть под собой, запомнить каждую деталь.       — Например, — выдыхает Хозяин Лабиринта Ужаса, прикусывая фалангу большого пальца героини, которым она невесомо обводила контур тонких губ и ямочки на его щеках, — подготовить роскошный ужин. Встретить прямо с дороги, спасая от надоедливых журналистов, — неспешно перечисляет, вдыхая приятный, едва оставшийся запах крема для рук. — Утащить прямо к себе, где смог бы позаботиться о своем прекрасном соулмейте. Аккуратно, — прижимая ближе, скользя на ягодицы и ощущая собственной грудью мягкость женской, — раздеть и размять уставшие мышцы, — тепло разливается под ребрами, сокрушает жесткое тело, отправляя в сладкую негу. — Ведь моя ненаглядная так усердно билась со страшными злодеями, — томной ухмылкой, спрятанной в изгибе шеи. — И так спешила в мои объятия, что оставила геройскую личину сильной и недосягаемой Имаджинариум далеко-далеко, — щекотным и дразнящим дыханием, застывшим около уха.       Директор слышит многозначительный смешок и оказывается грубо прерван от намерения оставить алый след на шее родной души жесткой хваткой в волосах. Тонкие, но сильные пальцы тянут за длинные пряди, и мужчина едва подавляет раздраженное и разочарованно-куксливое шипение. Те сантиметры, на которые его оттащили от манящей цели, кажутся пропастью, леденящей и ужасающей.       — Несомненно, — ровно начинает героиня, без труда отстраняя распаленного соулмейта. Мужские руки же не дают прервать контакт полностью и с упорством впиваются в бока, не желая разрывать объятия. — Я спешила к тебе, но не только поэтому.       — Звучит жестоко, родная, — усмехается Директор, проводя пальцами по кромке черных зауженных брюк.       Хватка в волосах ослабевает, и он вновь приближается, чтобы зарыться носом в светлые волосы, вдыхая знакомый и дорогой сердцу аромат.       — Фигурки пришли в движение? Партия началась? Король ушел, чтобы дать волю преемнику? — не обращая внимания на действия и предыдущие слова соулмейта, спрашивает, перебирая короткие прядки на затылке мужчины.       — Какая умная у меня девочка, — вместо ответа облизывается Хозяин, изворачиваясь и все-таки утыкаясь в предплечье девушки.       С удовольствием вдыхает знакомые приятные и глубокие духи, смешанные с естественным запахом. Наслаждается, прикрывая глаза. Конечно, не так ярко, как если бы ему позволили добраться до шеи, но иногда стоит довольствоваться малым. Свое он заберет сполна и позже.       — Кстати, — вдруг вспоминает девушка, мигом напрягаясь.       Хозяин лабиринта лишь покорно подчиняется.       Невероятно легко натренированное тело оттесняют назад, после чего, настойчиво давя на грудь, опрокидывают на стол сбоку, чтобы мужчина мог растянуться во весь рост. Ошеломленный Директор податливо падает на дубовую поверхность, безжалостно сбрасывая со стола документы и все остальное — в сравнении со вниманием любимой женщины — мелочь, не стоящая и крупицы внимания. Расслабляется, позволяя пьяной усмешке исказить губы.       Имаджинариум по-хозяйски вклинивает колено между ног мужчины, опирается на него и нависает над млеющим Директором. Ставит руку рядом с головой партнера, чтобы сразу же увидеть, как тот придвигается ближе, ища контакта всем телом.       — Спасибо, что устранил тех ублюдков. Хоть я и не просила, — замечает она, окидывая взглядом раскинутые полы пиджака и задравшуюся рубашку.       — Дорогая, я убью любого, кто посмеет прикоснуться к моей женщине, — довольным смешком и опасным прищуром сообщает Директор, ластясь щекой о тыльную сторону запястья.       — Эта самая женщина в первую же встречу размозжила тебя по стенке. Или уже забыл?       Героиня проводит рукой по груди лежащего приятным невесомым движением. Насмешливо и игриво задевает пуговички на темной рубашке ноготками, не спеша избавлять возлюбленного от мешающего предмета одежды. Заставляет мурашки бегать по телу в неге. Директор смотрит прямо в глаза и говорит, не стесняясь чувств в голосе:       — Именно это меня и возбуждает, любовь моя.       Девушка многозначительно хмыкает и опускает ладонь на ширинку брюк. Директор судорожно выдыхает, прикрывая глаза. Довольная улыбка скользит по тонким губам, и героиня аккуратно оглаживает твердую плоть кончиками пальцев. Наклоняется ближе к соулмейту, рассматривая трепетающие темно-синие ресницы.       — Ты так возбудился от разговоров о плане нашего дражайшего лидера? Или в жар бросило от воспоминаний о том, как ты стонал тогда подо мной, м? — сладко издевается, жадно поглощая каждую мелкую эмоцию на лице мужчины. — Сможешь сейчас хоть слово вымолвить или будешь растекаться непонятным хнычущим нечто? — жарко шепчет она, довольно ловя особо тяжелые вдохи. — А я ведь так хотела обсудить с тобой то, как мы должны будем привести в действие дальнейшие инструкции, данные Все За Одного…       — Лилит, — стонет Директор, когда героиня ощутимо сжимает плоть сквозь тонкие брюки.       — Ты что-то сказал, Гилберт? — медленно и тягуче спрашивает, находя головку и надавливая на нее.       — Д-дорогая, — содрогается и прерывается мужчина, впиваясь пальцами в бумаги на столе и переживая маленькую смерть. — М-может, перестанем говорить о работе хотя бы в постели?       — Что-то я не наблюдаю в твоем кабинете иной горизонтальной поверхности, кроме стола и пола, — усмехается девушка, ловким движением выпутывая пуговицу и расстегивая молнию на брюках. — Поэтому сейчас ты на рабочем месте, а я лишь выпытываю из любимого мужчины нужную мне информацию.       Гилберт закусывает губы, а после протяжно и с наслаждением выдыхает, когда теснота брюк перестает давить на возбужденную плоть. Нежные пальцы соулмейта сразу же обвивают член, неспешно проводя вверх и вниз. При этом Лилит не отрывает взгляда от выражения лица любимого, погруженная в поглощение и распознавания всего спектра эмоций.       — Я уже готов рассказать, что угодно, родная, — облизывает губы Директор и подбрасывает бедра вверх, надеясь усилить нежные и медленные фрикции.       — Но-но, — тут же пресекает всякие попытки самоуправства героиня, надавливая одним коленом на таз мужчины, пригвождая к месту. — Никакого терпения. Возьми себя в руки, дорогой, и стоически вытерпи маленькую пытку, чтобы после получить неземное наслаждение.       Директор цирка ничего не отвечает: лишь вновь утыкается носом в запястье соулмейта и старается дышать мало-мальски ровно.       — Вчера днем, — тихо шепчет прямо в ухо Гилберту героиня, продолжая ублажать мужчину, — мне поступило небезызвестное письмо от нашего лидера. Ровно как и, — облизнув ушную раковину и куснув мочку уха, — предложение от Тенебриса о приватном разговоре. И мой вопрос заключается в том, — еще одна невесомая ласка, — по какому плану мы действуем, и, согласно нашей задумке, когда мне соглашаться на приглашение Тенебриса.       — Л-лилит, — выдыхает мужчина, поворачиваясь и сталкиваясь носами с соулмейтом — та не спешит отстраняться и лишь дает волосам упасть вниз, отделяя их от солнечных лучей, пробивающихся через окно. — Б-боюсь, в данным момент единственное, что я могу делать — это соглашаться с тобой во всем.       — Дорогой, — мягко произносит девушка, проводя кончиком носа вдоль хряща, перемещаясь на лоб. — Уж постарайся для меня подумать нужной головкой, — завершая слова звонким чмоком в лоб и жестким движением по нежной коже чувствительной головки.       Директор цирка вздрагивает и едва слышимо шипит. Смотрит на соулмейта непонимающе и немного обидчиво.       — Родная, за что ты меня так наказываешь?       Лилит удивленно встречает промелькнувшие эмоции в бордовых глазах, после чего смеется и наклоняется к напряженным губам.       — Если бы я наказывала тебя, то даже и пальцем бы не притронулась к тебе, — заключает она, после чего накрывает мужские губы.       Вся та малая обида за несправедливость тает внутри вместе со вкусом вишневой помады — Гилберт выдыхает, подается вперед и смакует вкус своей женщины. Зарывается одной рукой в золотые пряди, мягко притягивая к себе ближе, чтобы углубить поцелуй. Стонет и мычит прямо в рот Лилит, когда она продолжает ласкать его одной рукой.       Героиня первая прерывает контакт, отстраняясь, чтобы насладиться разгоряченным видом своего мужчины с довольной нежностью в глазах. Дышит одним с ним воздухом, теплым и будто бы наполняющим изнутри чужим присутствием.       — Ты невероятно красив, — мягкой улыбкой скользит по мокрым и алым губам.       — Кажется, это мои слова, — усмехается Хозяин Лабиринта, поправляя пряди девушки. И никак не может оторвать жаждущего взгляда от опухших и изогнутых в изгибе уст.       — В любом случае… — замечает героиня. — Ты знаешь, что лжи по отношению к тебе я никогда не произнесу.       Директор не нашел, что сказать на столь приятные слова, да и на самом деле не мог думать ни о чем вразумительном. Лишь притянул возлюбленную к себе, чтобы вновь поцеловать, обвивая ее руками: одной чувствуя мягкость шелковистых волос, другой — изгиб талии. Целовались они влажно. С причмокиванием и стекающей из уголков рта слюной, сумбурно дыша через нос, а Директор — иногда простанывая родное имя, едва не задыхаясь и выхватывая крохи воздуха в тех мгновениях, когда их губы разъединялись.       Хозяин Лабиринта Ужаса постепенно и медленно приближался к пику, мышцы пресса напрягались, и мысли туманились — он все больше покорно давал вылизывать свой рот и покусывать язык, сосредотачиваясь на ощущениях, а не на процессе. Таким жаждущим, расслабленным и открытым он мог быть только со своим соулмейтом и, если честно, порою он по полной пользовался данным правом, не забывая с процентами забирать отдачу.       Оргазм накрыл с головой, и Гилберт откинул голову назад, переживая и смакуя недолгий момент кульминации. Героиня ласково старалась продолжить жалкие секунды возвышения, целуя подставленную покрытую мурашками шею и делая последние неспешные фрикции.       Гилберту потребовалось несколько минут, чтобы окончательно прийти в себя после буквально вышибающего из реальности оргазма, восстанавливая дыхание и продолжая расслабленно валяться на столе, слушая блаженную пустоту в голове. Прощаться с ощущением полноценного счастья и покоя не хотелось как можно дольше.       — Ну как, пришел в себя? — спустя время спрашивает героиня, плавными движениями рук контролируя силу, заставляющую сброшенные и позабытые в страсти предметы покинуть пол и опуститься на другую сторону стола.       Сама она, довольная и хитрая, сидела рядом с Директором, забросив ногу на ногу, и окидывала сытым взглядом растрепанного и разомлевшего мужчину, наспех приведенного в божеский вид собственными руками.       — Что-то… — тихо начал Гилберт, вдыхая полной грудью, — вроде того. Хотя я бесконечно недоволен тем, что только я в данный момент столь сокрушен прошедшим наслаждением.       Лилит фыркает и легонько бьет пальчиком по носу Директора — находясь в довольно игривом настроении, профи забавляется тем, как смешно кривится лицо мужчины.       — Не бери в голову, дорогой, — машет она рукой. — Поверь, ты бы поступил точно так же со мной, если бы увидел, в каком напряжении и нетерпении я нахожусь, — наклоняется поближе, заглядывая в кровавые глаза. — Обещаю, — ловко замечает героиня, не давая Гилберту вставить слово, — что буду ждать расплаты сегодня ночью.       Директор довольно изгибает губы в усмешке, в голове уже планируя то, что будет их ждать, и внутренне радуется, что смог найти Лилит столь скоро. Он и не в силах представить, чтобы кто-то вселял в него чувство доверия, безопасности и единства, кроме драгоценного соулмейта. Сокровенная связь уже прошла десятилетия, но со временем ни на миг не потускнела — наоборот, лишь стала крепче, связывая души воедино. Казалось, что каждый из них является естественным продолжением другого: не нужно слов, чтобы понять любую мелькнувшую мысль в голове, не надо объясняться и терзаться в сомнениях, когда прекрасно понимаешь, что только соединяясь обретаешь ту сокровенную целостность, и мир без «другого» не так уж важен и нужен.       — В любом случае, — отрешенно начинает героиня, рассматривая доску в кабинете главы цирка, — нам все-таки стоит решить, как поступать и что делать. Новость о том, что Все За Одного поймали, уже следующим утром возглавит все заголовки, — рассуждает она, перемещая внимание на рассматривание своего маникюра. — Вопрос лишь в том, пойдет ли все так, как огласил нам наш дражайший Лидер. Как думаешь, пойдем и покорно сыграем свои роли? — интересуется, поворачиваясь к Директору, ловя его реакцию.       Гилберт хмыкает и закидывает руки под голову, уперевшись взглядом в люстру. Почему-то лидер Лиги решил отвести одни из главных ролей именно им двоим: Директору Цирка и топ-героине Имаджинариум. Вполне возможно, что решение было принято из-за наличия родственной связи между ними и влиянием, которое они могли оказать на организацию и порядок в мире в моменты, когда Все За Одного вынужденно складывал полномочия по управлению процессами. Тенебрис, вероятно, тоже должен был что-то знать, но по последнему разговору с лидером мужчина сильно сомневался в том, что остальная верхушка и частые гости главного дома знали что-то о плане, плетущемся долго и кропотливо. Они даже не подозревали, что толстые нити манипуляций и влияния давно расставили их на нужные места, подогнав необходимые события и мысли в их жизни. Вся возрожденная организация дышала в один такт, жила только ради единой цели, и цель эта была ведома лишь троим: Все За Одного, Директору и Имаджинарум. Они, находясь на разных материках и ответственные за совершенно разные аспекты, поворачивали пазлы нужной стороной, сохраняя огромную тайну немыслимым расстоянием, что разделяло их до начала действий. Например, отдавать отведенные им роли Кеншину и Норайо довольно глупо — между ними уже давно тихая кипящая ненависть и страдания, видимые даже не совсем посвященному человеку, да и для осуществления будущего в паре со «злодеем» должен был быть показательный герой. К тому же они довольно давно в Лиге и не склонны к спонтанным или рисковым решениям по собственной психеи, и Все За Одного прекрасно это понимал, ответственно подойдя к выбору основных шахматных фигур и рычажков. Вместе с Гилбертом последует если не весь, то основная часть Цирка, в котором он стал полноправным хозяином, а за Имаджинариум — ее агентство и народные массы, увлеченные успехами, победами и прекрасной натурой героини.       — Зная Мидорию, не удивлюсь, что конец, который предрек ему Все За Одного, вполне логичен и закономерен. Период стагнации прошел, и за каждым таким спокойным временем следует буря, меняющая положение геополитической и народной игры. Приходят и уходят идолы, меняются и формируются идеи… — медленно говорил мужчина размышляя. — И это не остановить. Мы лишь можем противостоять этой буре, защищая собственные дома, либо возглавить ветер перемен, становясь новыми веяниями. И мой выбор в этом вопросе очевиден. Моя роль предрешена, и я доволен ею.       — Боже… — лишь тихонько выдохнула героиня, откидываясь на спину и укладывая голову на грудь Директору. Мужская рука тут же окунулась в золото в незатейливой и привычной ласке. — Так порою трудно, когда знаешь наперед то, что ждет, и ничего не можешь сделать. С другой стороны есть и четкое осознание того, что мир нуждается в новой крови. Только главное нам не стать жертвенными агнцами на алтаре грядущих перемен.       Директор нежно рассмеялся, поглаживая возлюбленную по голове.       — Не бойся, я не дам нам разлучиться или потерять друг друга.       Героиня прижалась ближе к соулмейту и выдохнула, складывая руки на животе.       — Гилберт, — после небольшой паузы позвала она.       — М? — отозвался директор, не отвлекаясь от излюбленного занятия.       — Я люблю тебя, — легко и просто слетело с женских губ.       Директор улыбнулся, и взгляд мигом преисполнился нежности и ласки, спокойной и уверенной.       — Я тоже люблю тебя, — эти слова, столь значимые для всех и порою так трудно произносимые, несли в себе невероятную мощь. Мужчина не считал слабостью момент их произношения, наоборот — с гордостью говорил первым или отвечал на них, считая великим счастьем возможность с легким сердцем произносить заветные слова.       — Знаешь, — тихо выдохнула героиня. — Когда тебя нет рядом, то я невероятно остро чувствую одиночество. Словно бы я одна среди людей, которым до меня нет совершенно никакого дела. Возможно, им что-то нужно от меня или они восхищаются мной, но при этом в их окружении я не чувствую ничего родного. Ни друзья, ни близкие, ни кто либо еще не пробирался так глубоко в меня, как ты.       — Лилит… — пораженно и чувственно вылетает из губ Директора. Мужчина аккуратно перекладывает голову возлюбленной себе на бедра. Садится, чтобы смотреть прямо в голубые радужки, не в силах представить столь близкий момент без прямого взгляда в отражение любимой души. — Я ощущаю то же. Только с тобой я могу расслабиться, не думать о других и просто наслаждаться жизнью, данной мне. Только с тобой моя жизнь приобретает какой-то смысл, твое присутствие открывает мне все удовольствия настоящей жизни, а не существования. И, возможно, это покажется грубым, но именно поэтому я никогда не отпущу тебя. Потому что ты полностью стала моей в тот момент, когда «я» — превратилось в «мы», и думаю я теперь не только о себе, но о нас, как о чем-то едином. Ты — моя любовь, и жизнь моя без тебя бессмысленна.       От столь нежных и важных слов на глаза Имаджинариум навернулись слезы. Возможно, на них так действовали долгие разлуки, но проговаривать свои мысли и вновь влюблять друг друга в свою связь и чувства, разделенные на двоих, стало невероятно важным и тем, чем они могли жить вечность во времена ненавистной разлуки. Только одни воспоминания о прикосновениях, голосе, проведенных вместе часах грели изнутри и скрашивали месяцы, когда связывающая ниточка натягивалась, соединяя разные материки.       В такие моменты они остро ощущали, что без другого человека, что подходил тебе как другая часть тебя же, всю душу съедало одиночество. И тогда, когда душа лишена понимания, поддержки и обещания вечной любви, она обречена на тоскливое существование вместе с одиночеством. В конце своем такие люди всегда остаются одни: сам человек, да одиночество, его наполняющее.

***

      Командировка не заставляет себя ждать: поквитавшись со всеми документами, связанными с нападением Лиги на летний лагерь, а также внезапное участие подопечных в штурме баз все той же Лиги, Айзава на оставшееся свободное время берет себе отпуск. Вполне конкретный отпуск, заключающийся в командировке в Америку — с подачи директора это все было подано как «отпуск» для остального преподавательского состава. Конкретные вопросы насчет определенного ученика, обсуждавшиеся с Незу еще после спортивного фестиваля, никуда не пропали, хоть про-герою сам объект интереса вполне четко объяснил действие собственной причуды.              Корни вели в Америку. Конкретный штат или город найти не посчастливилось, да и спрашивать у Мидории насчет его прошлого было не то чтобы не подозрительно. Конечно, также бралось в расчет то, что ученик до сих пор благодаря Всемогущему проводил все свободное время на больничной койке, не в силах использовать какие-либо причуды. Посвященный в небольшой секрет про-героя номер один, Айзава вполне-таки понимал, что ни самому Тошинори не до всяких «конспирологических» теорий относительно преемника, ни преемнику никакого времени и интереса до сомнительных вопросов о собственном прошлом. Поэтому, заручившись некоторыми связями не только со своей, но и со стороны директора, Шота отправился скорейшим рейсом до Вашингтона. Уже в полете ему стала приходить некоторая информация о подпольных бойцовских клубах, где многие позволяли разгуляться причудам. Основную ставку сделали именно на них, не имея в арсенале каких-либо других основных теорий насчет приобретения боевого опыта для подростка.       Немаловажным аспектом стало и то, что данные опекуна Мидории не то чтобы невозможно пробить, если задействовать нужные связи. Доподлинно известно лишь несколько моментов: то, что Тенебрис Кретур взял опеку спустя некоторое время после того, как самого мальчика совсем не воспринял в собственном доме Бакуго Кацуки, возмущенный решением родителей позаботиться о сироте, и то, что биологическая мать Изуку лежала беспробудным сном в больнице все то время с инцидента, когда она, предположительно, хотела отравить себя и сына, совершив самоубийство. Что именно, как и почему произошло — покрыто тайной, и рассказать ее могли разве только сам Изуку или Инко, что не представлялось возможным. Далее след Изуку уходил в Америку, куда они вместе с опекуном переехали сразу же после усыновления.       Довольно сомнительная информация поступала от некоторых людей: мать Кацуки одно время утверждала, что за состояние и наблюдение за Инко отвечал Тенебрис, но при этом в больнице он ни врачом, ни каким-либо другим персоналом или пациентом не числился. Сохранилась обрывочная запись разговора Мицуки с органами опеки, а также были туманные показания медсестры и отдела кадров о том, что их довольно агрессивно беспокоила некоторая женщина по поводу несуществующего доктора. В официальных бумагах доктором Мидории Инко числился некоторый Марута Шига, но тот и вовсе будто испарился после увольнения. Ни телефона, ни места жительства, ни знакомых. Одним словом — ничего. В бумагах — чисто, но показания Мицуко резко изменились после непродолжительного времени, и она, при вопросах Айзавы, когда он пришел в дом Бакуго после Спортивного фестиваля, Тенебриса никогда не упоминала и ни про какого доктора не говорила, употребляя лишь «опекун» и то, что с человеком, взявшим на себя ответственность за Изуку, она не знакома. Вполне возможно, она думала, что Айзава не полезет дальше обыкновенного разговора, но чем дальше он погружался в это своеобразное «дело», тем сильнее понимал, что тут вовсе не чисто.       Руководство академии уже однажды вызвало загадочного «Тенебриса Кретура» на разговор, но из-за присутсвия там Всемогущего Сотриголова не мог полностью «допросить» и поймать мужчину на какой-то неточности или хотя бы понять, откуда копать. Конечно же, Шота хотел поймать опекуна после того, как основные вопросы были решены и никаких претензий относительно травм подопечного Кретур академии представлять не будет, но тот словно бы исчез сразу же, как вышел из кабинета. И Айзава с ужасом понял, что как только доктор пропал из его вида, он практически тут же потерял в памяти черты его лица — отдельно вспоминались глаза, тонкие губы, длинные темные волосы и невысокий рост, но в паззл собираться фрагменты не хотелись как бы он ни старался. Место работы — неизвестно, личные данные — скрыты. Этого человека словно бы и не существовало — так, легкая дымка и призрак, не оставляющий за собой ни негативных, ни позитивных чувств.       «Никакой» — вот, какую бы характеристику изначально дал Айзава ему.       Но теперь же, уверенный в не совсем очевидной и явно не простой подноготной Тенебриса и Мидории, Шота наконец-то понял все те надрывные крики интуиции. Понял, что Изуку неспроста показался странным при первом знакомстве, а зловещий шлейф от использованной причуды и уверенная в своих силах улыбка во время поединков поднимают новую волну тревоги внутри. Мог ли мальчик стать разменной монетой в более серьезной подпольной игре? Если да, то как вытащить подростка из лап злодеев? И по какой причине ему позволили или же заставили поступить в академию?       Имея за собой профиль шпиона и разведчика, Айзава уже намечал зоны поиска и примерные места. Начинать надо было с малого, причем очень осторожно, чтобы чужие шальные языки не сказали ненужное, из-за чего акулы подполья бы залегли на дно, пережидая бурю. Хуже, конечно, только если они попытаются убить его, но на это можно было не рассчитывать: в конце концов, он был иностранным про-героем, преподавателем и вполне известным профи в определенных кругах. Его смерть, столь неожиданная и, вполне вероятно, странная, вызовет достаточно вопросов и шумихи, столь нежеланной для скрытых в тени организаций.       Подобные мысли утомляют и немного выводят из себя.       Айзава откидывается на спинку кресла, закрывая уставшие глаза.       Самолет идет на снижение. Двигатели врубают обратную тягу. Про-герой Сотриголова прибывает в Америку.

***

      Телефон в руках дрожит — хотя нет, это, скорее, дрожат его руки. Пальцы застывают над клавиатурой в переписке, что кажется начатой в бесконечно прошлой жизни. Что написать? Как начать? Или правильнее закончить? Что, если и это было продумано за него? Каждая буква, каждая эмоция, неверный жест и оговорка… Насколько же обширны ветви плана и границы сценария, по которому протекает его жизнь? На подобные вопросы в силах ответить только один человек, но ни возможности, ни желания говорить с ним у него не то, что нет… Он бы избегал ее непомерными силами и трясся всеми фибрами души только от одной мысли о разговоре лицом к лицу.       Внутри все закипает то ли от гнева, то ли от страха — ха! Когда он в последний раз испытывал эту эмоцию за себя? Обычно вязкие путы страха цеплялись за мысли о друзьях и близких, они заставляли краснеть ядро причуды в спешке, в бешеной гонке за время, которое ему бы понадобилось, чтобы добраться до нужного места. Сейчас же он скрючивался на кровати, накрытый куполом из тишины, созданным бурлящим давлением в голове, и тупым испуганным взглядом пялился в экран, затянутый в бездну сомнений. Невидимая массивная тень давила на плечи, прижималась разгоряченной щекой к нему, заглядывая в телефон, будто бы подгоняя и нашептывая нужные слова. Но для Изуку она казалась вполне знакомой, вполне настолько родной, что чужой, и невероятно отвратительной от воспоминаний, что практически вырисовывалась в реальности.       Изнутри пожирала борьба, вечная перестановка и ковка, и Изуку физически чувствовал, как с каждым ударом сердца в формулы загоняются новые символы — они оседали тоннами на кончиках пальцев, напрягали спину и наполняли веки свинцом. Изначальные силы мутировали, сплетались и яростно отвоевывали свою территорию, ревностно огрызаясь на силу Один За Всех. Ядро отекало, плясало и растягивалось, и оболочка его, толстая и прочная, истончалась, готовая прорваться неконтролируемой мощью наружу, сметая все на своем пути.       Изнутри стонал и стучался Монстр, скуляще скребя коготками по внутренней части ребер, щелкал недовольно сотнями зубов у барабанной перепонки, рычал на каждый стон, когда Мидория сдерживал непокорное животное. Тварь засиделась внутри, бежала от вечно алого неба и разрухи, порезанными лапами пятная взор и настойчиво разрывая всякое спокойствие. Творец вел же себя непомерно тихо, не отзываясь и не давая о себе знать — возможно, был слишком занят истериками и собственными переживаниями о конце окружающего мира.       Лично загнав себя в подобное состояние, наполненный ужасом от того, что ему стоит и не стоит делать, Мидория приближался ко срыву. Телефон, радушно предоставленный Всемогущим, с открытым диалогом полетел на тумбу, едва не сшибая собой стакан с водой. Дрожащие пальцы полезли в глубины наволочки, с проворностью наркомана доставая оттуда заначку в виде сигарет и простенькой одноцветной зажигалки. Искры вылетают от трения, и тонкий огонек обдает теплом палец. Бумага легко и податливо поджигается. Вдох, наполненный странным химическим ароматом, успокаивает нервы и холодит легкие — жучки под кожей истошно вопят перед тем, как завянуть и схорониться колючими засохшими лепестками. Но, благо, это всяко лучше, чем их судорожная агония.       Дым вылетает изо рта и носа, вздымаясь, и рассыпается на молекулы, наполняя комнату странным сладким запахом. Не то чтобы Мидории было до него — он лишь, наслаждаясь первым приливом спокойствия, отводит руку чуть дальше от губ, оставляя тонкую дребезжащую струйку тлеющей сигареты пропадать и кружить голову. Каждая последующая затяжка становится глубже и дольше. Изуку задерживает наркотик внутри легких, застывая изваянием с прикрытыми глазами, и радуется, что пальцы крепчают и начинают слушаться. Купол из благословенной тишины накрывает сознание, туманя мысли и восприятие.       Он курит с закрытыми глазами до тех пор, пока фильтр не обжигает кожу, и только тогда возвращается в реальность. Та встречает его хмурым бирюзовым взглядом. Мидорию вышибает из маленького спокойного мирка от осознания того, кто столь тихо пробрался в его личную палату. Он не дергается, позволяя себе разве только трепетание век и секундное замешательство. Моргает несколько раз, небрежно сбрасывает окурок прямиком в стакан с водой с невероятно громким шипением и впивается взглядом в про-героя.       Мидория не чувствует никакого смущения или вины за собственное поведение: во-первых, профи стоило бы предупредить о своем визите, во-вторых, нужно было обозначить хотя бы то, что он вошел к нему в комнату без разрешения, в-третьих, Изуку не испытывает никакого уважения перед мужчиной, поэтому и не собирается здороваться или оказывать почести. Возможно, он думает, что Изуку — тот, кто должен начать разговор первым, поскольку лишь упрямо подпирает стенку и хмуро осматривает подростка, но у самого Мидории совсем другие планы. Стойко пережив минуту молчания, Изуку слегка пожимает плечами и поворачивается за новой сигаретой. Ловко выхватывает тонкую палочку, берет зажигалку и…       И да, она не срабатывает, лишь тускло выбивая парочку искр.       Брови дергаются в недовольстве, и преемник Всемогущего, рассчитывающий на эффектное выдувание дыма прямо в лицо Старателю, мысленно цокает, костеря глупый механизм.       Фигура героя отрывается от стены и медленно подходит прямо к краю кровати Мидории: Изуку поднимает глаза на мужчину, ожидая дальнейших действий. Их молчаливое сосуществование немного греет интерес и заставляет поучаствовать.       Энджи протягивает свою руку ладонью кверху и, спустя мелькнувшее замешательство в изумрудных глазах, зажигает маленький яркий огонек прямо по центру.       Изуку пораженно моргает и поднимает взгляд от ладони к лицу профи, будто бы спрашивая, правильно ли он понял намек. Тодороки только беззвучно кивает.       Мидория покорно зажимает в губах сигарету, поднося ее кончик к огню героя. Жар обдает щеки и щекочет нос, и он вдыхает полной грудью. Дым проникает в легкие, и Изуку отстраняется, не желая более проворачивать эффектные провокации. Да и, в конце концов, в данный момент Старатель лично ему ничего плохого не сделал, а поведение в начале и так дало понять, как к нему относится Изуку. Энджи тушит огонь и прячет ладони в карманы брюк, рассматривая Мидорию.       Отвернувшись и выдохнув в сторону, он возвращает внимание к про-герою и наконец-то заговаривает:       — Спасибо, — тихо и тускло. Просто дань уважения и воспитания, не более.       — Не за что, — в том же тоне. — Впрочем, мне без разницы на твои вредные привычки до тех пор, пока они не влияют на Шото.       — Это, — дергает тлеющей сигаретой Изуку, — не то чтобы нужно вашему сыну. Да и даже если попросит, то я не дам.       — Прекрасно, — принимает мужчина. — Я хотел поговорить с тобой без Шото. Надеюсь, наш разговор останется в этих стенах.       Мидория вздернул брови вверх, делая следующую затяжку.       — Не могу обещать.       — Ну, хотя бы спасибо за честность, — не припирается Энджи. — Впрочем, даже если и расскажешь, то все равно. Не то чтобы Шото зависим от моего мнения. Я хотел сказать, что понял о природе связи, которая вас связывает. Соулмейты, да?       Мидория не удивился заявлению отца Шото. Лишь хмыкнул и пожал плечами.       — Думаю, это довольно очевидно.       — Хорошо, значит, ты не чужой для него человек, — кивнул сам себе Энджи, не изменяя своей ровной интонации. — С моей стороны хочу заверить тебя, что до тех пор, пока ты — лучший соперник и товарищ для Шото, я не буду вмешиваться. Проводите время вместе, приходите в наш дом, общайтесь, но… — Мужчина прищурил глаза, обещая угрозу. — Если я замечу, что ваше общение мешает развитию Шото или стопорит его, то я сделаю все, чтобы вы больше не увиделись.       Мидория не сдержался: зашелся лающим смехом, извергая из себя волны дыма. Тот составлял приятную дымку, затемняющую серьезное и суровое лицо профи.       — Сильно сомневаюсь, что вы в силах сделать что-то мне, господин Старатель, — полностью веря в истинность заявлений. — Да и Шото, — с вызовом бросая эти слова, усмехался Изуку, — давно не Ваша игрушка или собачка. Или же Вы хотите повторения истории с Вашим первым сыном? Еще не наигрались?       Энджи вздрогнул: рот его приоткрылся, а зрачки резко сузились, но через секунду выражение пришло в норму. Губы исказились в горькой и больной ухмылке.       — А ты не так уж прост, Мидория Изуку, — со странной интонацией, сочетающей в себе уважение и презрение, выдохнул профи. — Я наблюдал за тобой, удостоверился в твоих силах, и только потому, что ты силен и помог раскрыть силу Шото, допускаю вашу связь. Оставайся таким же до тех пор, пока Шото не превзойдет меня.       — Поверьте, — елейным, саркастическим голосом заверил Изуку, — это непременно случится. Вы же в свою очередь не забывайте о своих прегрешениях. Все-таки Бог видит все.       Кулаки профи сжались, и он затвердел, совсем закрываясь от разговора. Губы сомкнулись в тонкую полоску. Второе упоминание о собственном крахе, унижении, провале и ошибке захлопнули рамки диалога.       — Я лучше всех знаю свои грехи и деяния. И мне не нужно никакое напоминание, — жестко отчеканил профи.       На этом разговор был закончен: мужчина резко развернулся и направился к двери. Впрочем, когда Изуку уже предвкушал погружение в прерванное одиночество, Энджи, перед тем, как выйти, сказал еще кое-что, что сильно потрясло Мидорию:       — Позаботься о Шото, раз я не в силах.       Было в тех словах и интонации что-то ломаное, будто бы пережеванное внутри и откопанное для того, чтобы другие посмотрели. Такими словами не бросаются, ими не признаются. И раз Энджи смог изречь их, хоть и стоя спиной к Мидории, Изуку допустил мысль о том, что даже таких закостенелых лицемеров и эгоистов волнует что-то, кроме себя самого.       Более про-герой Старатель не навещал Мидорию. Впрочем, и тот единственный визит остался для всех, кроме их двоих, тайной.

***

      Сотриголова уворачивается от пули, перекатываясь по жесткому асфальту и сворачивая за поворот. Мусор пачкает одежду, но мужчина быстро вскакивает на ноги и бежит вперед. Ему совершенно не повезло напороться на подпольный мафиозный клуб, и теперь, когда его узнал один из верхушки, посчитавший, что он пришел по их души, всеми силами старался сохранить целостность своей тушки. Преимущество было не на его стороне: незнакомые переулки, погоня с автоматами, неспокойный район… Вряд ли бы кто-то из жильцов помог бедному иностранному герою. Сам же Айзава иногда даже был рад, что имеет отменяющую причуду: не приходилось следить за тем, чтобы ненароком кому-то навредить ею, но были и свои минусы в лице небольшого бессилия.       В штатах довольно часто можно было встретить такие вот небольшие бойцовские клубы и гангстеров, крышующих их. Люди с разрушительными причудами, не ушедшие в героев, но и не желавшие стать злодеями, искали место, где можно было бы выпустить пар. Такие площадки радушно предоставляли такую возможность всем желающим за небольшую плату. Конечно же, жили такие «клубы» за счет ставок и небольших турниров, отстегивая нехилый процент правоохранительным органам и профи. Никто особо не волновался о каких-либо облавах, а вот о конкурентах — вполне. Именно поэтому у его погони имелись внушительные автоматы и бронебойные пули, которые не всякая причуда остановит.       Но забравшись на крышу одного из зданий, тут же сгибаясь и прячась за стенкой, Айзава, затаившись, неожиданно понял, что удивительная тишина накрыла весь район. Было странно услышать ее после нескольких автоматных очередей и криков, кинутых ему в спину. Доподлинно Шота знал лишь одно — оглушительная тишина страшнее всякого самого громкого шума. Источник звука можно было найти, ты знал о его наличии и мог бежать, а в тишине кроились самые хитрые замыслы.       Профи уже собирался перегнуться и рассмотреть ночные переулки, как тихая мелодия, взявшаяся из ниоткуда, плавным эхом отразилась от кирпичей и влилась в уши. Было в ней что-то чарующее — то ли высокие ноты, то ли то, как они соединялись… и тут же картинка мира медленно стала тускнеть вместе с угасающим сознанием. Айзава, пробужденный вопящей интуицией, немедленно заткнул уши. Туман перед глазами растворялся, открывая вид на удивительную картину: посреди улицы спокойно стоял невысокий мальчик, окруженный мужчинами с гипнотически опущенными автоматами. Тусклый фонарь выхватывал высокие красные лисьи уши и блестящие в них украшения. Его белый костюм казался инородным и ослепительным под лунным светом и в окружении свойственной таким местам грязи. Да даже на фоне гангстеров он казался не больше, чем мальчишкой, хотя исходила от него колоссальная сила. В звуках флейты, которую держал парень, отзывалась сила причуды, и она подавляла и уносила сознание далеко, топя волю и давая власть. В ней крылось магическое влияние на сознание.       В их мире психические причуды были редки, но чрезвычайно полезны, хоть многие и не подозревали о силе, которую даровали обладателям их причуды. Конечно, в бою ею особо не попользуешься, но на дальней дистанции — прекрасное вложение.       Вид неожиданного гостя приковал все внимание профи: забыв о том, что он искал, Шота с жадностью поглощал картинку, анализируя происходящее. Мягкие лапки происходящей тайны захватывали каждой деталью.       Айзава аккуратно привстал, продолжая прикрывать уши, и захотел уже приблизиться, как буквально кожей спины почувствовал чужое присутствие. Первородные инстинкты молниеносно развернули его, чтобы тупой звенящий удар пришелся по голове, гася сознание.

***

      — Бест Джинс, добрый день, — поприветствовал мужчину Всемогущий, заходя в палату.       Старатель лишь кивнул головой, ровно как и Шото, стоящий рядом по праву человека, которому посчастливилось побывать в плену у Лиги. Кандидатура Бакуго была единогласно отклонена ввиду состояния и характера Кацуки.       — Как Вы себя чувствуете? Ничего не требуется? Продукты, помощь, что-то еще? — вежливо поинтересовался Цукаучи, ощущающий некоторую вину перед профи, которых они, по собственной ошибке, отправили на верную гибель.       — Спасибо, нет, — покачал головой больной. — Персонал и так обхаживает меня только так. И мне хватило благодарностей от других героев, — сообщил он, жестом указывая на различные подарки и корзинки, полученные от других профи, которых он смог спасти от атаки ВЗО. — Однако у меня вопрос, — тут же заметил он, смотря на младшего Тодороки. — По какой причине тут присутствует ученик академии?       — Насчет этого… — вздохнул полицейский. — Дело в том, что, насколько я помню, Вы просили о встрече по поводу информации, которую удалось получить от Все За Одного. Тодороки Шото был в плену у Лиги и, вполне логично, что он мог бы дополнить некоторые моменты. Думаю, насчет Всемогущего и господина Старателя у Вас вопросов нет.       — Нет, — подтвердил Бест Джинс. — Раз так, то хорошо. У меня появилась некоторая… Теория, которую бы я хотел высказать, — медленно проговорил Цунагу, вспоминая события того вечера. — До того, как на склад переместились Шигараки и его приспешники, Все За Одного успел немного поговорить со мной. И не сказал бы… — профи задумался. — Что злодей как-то лгал. По крайней мере, было не похоже на то. Тем более смысла ему врать мне, по сути, не было. Тогда, после первой атаки, я уже прощался с жизнью, — с горечью и бессилием в голосе сказал Бест Джинс. — Однако злодей заявил, что не убьет меня. И не по своим личным причинам или прихотям, а потому что его «любимый» ученик считает меня достойным героем.       Цунагу посмотрел на других профи, ловя реакцию. Следователь посмотрел на Всемогущего, а Старатель лишь ждал продолжения.       — Это не совсем… Похоже на Шигараки Томуру, — сдавленно вырвалось у Тошинори. Он бы даже сказал, что это совсем не похоже на Шигараки Томуру.       — Я подумал так же, — кивнул профи, удовлетворенный тем, что несостыковку заметил не он один. — А после я совсем уверился в том, что он имел в виду не Шигараки Томуру. Он сказал, что многие из нас,— Цунагу обвел пальцем круг из профи и полицейского пальцем, — обязаны ему жизнью. Он также говорил об идеалах и принципах этого самого ученика. Насколько я знаю, Шигараки Томура не то чтобы имеет какие-то твердые идеалы, да и убивал он немало. Значит, вполне логично предположить, что…       — У него есть второй преемник, — пораженно выдохнул Всемогущий, построивший цепочку в голове с колоссальной скоростью.       — Именно, — согласился Бест Джинс.       — То есть мы имеем дело с еще одним злодеем, но скрытым в тени Шигараки Томуры? — спросил Старатель. — Почему же этот второй ученик до этого не появлялся?       — А вот тут у меня есть небольшая неутешительная теория, — сказал Бест Джинс.       — Какая? — нахмурившись, уточнил следователь. Пальцами одной руки он нервно отбивал ритм на своем плече, мысленно уже начиная расследовать и услышанное предположение.       — Пока я лежал здесь, то вновь и вновь прокручивал у себя в голове тот разговор, — немного издалека начал профи. — И заметил, что основной упор, хоть и не намеренно, шел на принципы этого самого ученика, о котором мы ничего не знаем. Скажите, о ком первом вы думаете, когда кто-то говорит о злодее с нерушимыми принципами?       Профи в сомнении переглянулись между собой, думая, озвучивать ли мысли. Но их опередил другой человек:       — Слепой Бог, — с придыханием, страхом и неверием вылетело из губ Тодороки Шото, неожиданно побледневшего и едва дрожащего.       — Да, — кивнул Бест Джинс, смотря на то, как Тошинори аккуратно придержал подростка за плечо. Шото в ответ вцепился в предплечье профи.       — Тогда вполне логично, откуда у него столько Ному для расправ, — тут же догадался Цукаучи.       — И затишье вполне объяснимо. Правда, судя по поступкам Слепца, он всеми силами пытался показать, что к Лиге не относится, — резонно заметил Старатель.       — П-простите, — неожиданно буквально выдавил из себя сын Старателя, тут же разворачиваясь и стремглав, боясь запутаться в ногах, вылетая из палаты.       — Что-то случилось? — удивлённо спросил у Всемогущего Бест Джинс.       — Не знаю, — неловко прозвучало от профи. — Может, плохо стало?..       Тодороки же, едва осознавая себя, ринулся в туалет в своей палате, расположенной недалеко. Залетев туда и с грохотом захлопнув дверь, он судорожно перекинул замок, закрываясь ото всех.       В голове с ужасающей скоростью пролетали слова Мидории: его признание, заверения, что он далеко не хороший человек, что он не может рассказать всей правды. «Миссии» которые он выполнял… Огромные зияющие дыры, до этого пугающие Шото в картине человека по имени Мидория Изуку, вырисовывались с точностью и резкостью, от которой слезились глаза. Осторожные вопросы во время стажировки о его отношении к главной угрозе общественного порядка и линчевателя, создавшего себе громкое имя. В темноте переулка вспоминается и то, как Мидория бился с Убийцей Героев: устрашающая сила, мрачное обещание расправы и Тварь, больше похожая на демоническую зверюгу. Шото возрождает в памяти ее огромную зубастую морду с сотнями глаз, прибытие Шигараки и ласковую помощь — какой же он дурак, раз не понял все еще тогда! Под дых ударило воспоминание о том, как Пятно нежно и с благоговением нес Изуку на руках, вещая о собственной идеологии и своем вдохновителе. Все недомолвки, непроизнесенные слова, возникающие вопросы… все они пропадали и таяли перед фактом, что поражал и заставлял трястись в неверии.       Правда ходила рядом, виляла пышным хвостом, запутывая своей многогранностью, и теперь предстала во всей своей красе.       Слепой Бог, Мидория Изуку, — его соулмейт.

***

When the curtains call the time

Will we both go home alive?

      Пробуждение было отвратительным: нос саднил и хрипел, а еще в приоткрытый рот попала крошка и грязь. Голова раскалывалась и звенела, слабость в теле ломала кости и отупляла мышцы. Профи с шипением сел на крыше здания и потянулся в спутанные волосы, находя источник боли — засохшая багровая корка перхотью вплеталась в корни и пульсировала содранной кожей. Последнее четкое воспоминание клином вогналось в сознание, заставляя заново переживать страх и испуг перед тупым и ярким ударом. Он даже не успел заметить или разглядеть фигуру напавшего, и в памяти осталась только смазанная тень. Радовало лишь одно — он жив.       С кряхтением поднявшись на ноги и прохрустев позвоночником, Айзава осторожно ощупал ушибленный нос, понимая, что изнутри слизистой застыла такая же неприятная кровяная корка. Благо, на улице было раннее утро, и Шоте было легко проскользнуть мимо единиц ранних пташек обратно к себе в номер, не желая пугать американских граждан своим непрезентабельным видом. Понятно из всей этой ситуации было одно: Шота стал свидетелем того, чего не должен был. А это значит, что он наконец-то нашел, подо что копать. Тайна за тайной, возможно он и выйдет на правильный след. И, не имея больше ничего, он будет расследовать то, что реально. Да и тем более его даже не убили или не похитили — ну чем не радушное приглашение?       Добравшись до номера, герой привел себя в порядок, обработал ссадины и переоделся, чтобы уже отправлять запросы к информаторам. Не желая бездействовать, он направился в тот негостеприимный подпольный клуб, где его едва не угостили пулями. Только ждало его одно разочарование и уверение в том, что идет он по правильному следу: в подвале, еще вчера напичканном рагоряченными людьми, не осталось ничего. Ни ринга, ни огромной барной стойки, ни даже освещения — все будто бы смело в одно мгновение, и только пыль украшала бетонный серый пол. Провода торчали из стен, искрясь от напряжения, и герой не решился проверять и дергать за них. Пройдясь по помещению, Сотриголова убедился, что ничего, даже самого мелкого фантика, не оставили — кристальная пустота, перемешанная со строительным и затхлым мусором от сыплющихся стен.       Вопрос состоял в том, попал ли Айзава в разборки между клубами или тут замешано что-то поинтереснее и покрупнее? Прогулявшись по вчерашнему маршруту преследования, он также не нашел каких-либо следов — ни пуль, ни гильз, ни разрушений. Кто-то невероятно чисто убрал соперников, и это даже стоило уважения. Проделать такую работу в столь короткий срок мог только профессионал. Видимо, узнав в Айзаве профи, они не решились брать на себя убийство, и понадеялись на здравомыслие героя. Но тут они и ошиблись: Шота был не случайным свидетелем, а высококлассной ищейкой.       Успев до вечера посетить некоторые злачные места, Айзава понял, что описанный мальчишка не сильно знаменит. По крайней мере, в мелких кругах обычных бойцов. Но в круговерти диалогов ему посчастливилось оказаться за барной стойкой у довольно пожилого бармена, до этого с интересом слушающего его разговоры.       — Кажется, — заговорчески проговорил полуящер, обращая внимание профи на себя, — Вы искали одного паренька.       — Правильней будет сказать, что двоих, — лениво поправил его Шота, постукивая пальцами по стойке. — Скажите, Вы давненько уже тут?       — Уж явно побольше Вашего в наших краях, — осклабился бармен.       — Чего хотите за информацию? — прямо спросил профи, не желая играть в кошки-мышки.       Мужчина за стойкой радостно загоготал:       — Вот так сразу! Деньги, молодой человек, и только они могут меня разговорить.       — Я дам Вам пару сотен, если информация будет по делу, — тут же кинул Шота, склоняя голову.       — Пятьсот, — твердо поставил условие полуящер. А потом сощурился. — Конечно, только в том случае, если информация про двоих пареньков будет та, что необходима.       — Если же только про одного — то с меня половина от суммы. И не стоит туманных формулировок, — серьезно проговорил Шота. — Иначе я просто испарюсь, и денег Вам не видать.       — По рукам, — хлопнул по барной стойке тот. — Спрашивай, герой.       — Мне нужно узнать, что за парень в белоснежном костюме и с флейтой. Похож на актера одеждой. У него красные лисьи уши с украшениями и невысокий рост. Кто он, откуда, что делает? — начал с насущного Шота.       Полуящер сощурился, услышав описание Айзавы.       — Осторожнее с тем, куда копаешь, герой, — шипяще предупредил бармен, а после наклонился ниже, едва не сталкиваясь лицом к лицу с профи. Притянул того когтистой лапой за одежду, отрывая от стула и шепча влажным и жарким дыханием: — Если ты перешел дорогу Крысолову, то молись всем богам, чтобы за тобой не пришел он или его хозяин. Они в наших краях неприкосновенны. Если же тебе нужно что-то от него и уверен в силах, то направляйся в Цирк Причуд. Их шатры стоят на полях и склонах за городом. И осторожней с тем, чтобы навсегда не остаться там.       Бармен отпустил одежду профи, давая понять, что информация окончена.       — Что ты имеешь в виду о том, чтобы не остаться там? — зацепился Шота, не обращая внимание на фривольное поведение и собственную грубую интонацию.       — То и имею. Они забирают в свои лапы тех, кто им угоден и полезен, и избавляются от тех, кто мешает. Поэтому не переходи никому из труппы дороги, и будешь счастлив, — посоветовал полуящер и протянул когтистую лапу, намекая на вознаграждение. Купюры опустились на жесткие чешуйки, и довольный оскал исказил морду.       — Допустим, с этим можно работать. Теперь второй, — согласился Шота, делая мысленные пометки в голове — отписать информатору о Цирке, узнать о «Крысолове» и подноготной «хозяина». — Не появлялся ли лет десять назад на боях или в каких-то разборках слепой мальчик? Темно-зеленые кудрявые волосы, возможно, сильный акцент и мощная причуда. Хоть где-нибудь? Или какие-либо слухи.       Айзава удивился, когда бармен захохотал, показывая острые зубы.       — Да тебя прям тянет на рожон, герой, — проголосил полуящер, после чего заговорил тише. — Тот мальчик, которого ты ищешь, был с циркачами. Жил у них, участвовал в боях на арене и развлекал публику. Появлялся у нас частенько, чтобы побить другим или себе же морду, и я сам видел, как мальчишка давился своей же кровью или размазывал чужую по полу. Уж не знаю, зачем тебе, но, вспоминая его, уверен, что стал он только сильнее. Все твои вопросы ведут в Цирк Причуд. Но не думай, что тебе дадут хоть сколь-либо вразумительные ответы. Я бы советовал тебе не соваться туда, да забыть о том, что хочешь, пока не поздно.       Шота прервал поток слов выброшенными на стойку купюрами.       — За советы я доплачивать не намерен.       — Считай подарком от заведения, герой. Не заблуждайся, что выйдешь из шатра по собственной воле. Для нежеланных гостей там только ужас и страх.       — Спасибо, — резко встал Айзава, понимая, что ничего нового бармен ему не расскажет. — Только последний вопрос, — на что полуящер дозволительно машет рукой. — Откуда ты это знаешь?       — Мне про-       Бармен не успевает договорить, как его голову со склизким чавканьем пронзает паучья лапа. Острая конечность пронзает череп полуящера с застывшим выражением лица, а после резко вырывается обратно, увлекая за собой ошметки мозга. Айзава активирует причуду и ленты, молниеносно разворачиваясь, но уже поздно: другие лапы вспарывают плоть его живота, царапая кончиками позвонки и ребра. Вылетают из-за спины торчащими копьями, испившими крови.       Боль пронзает все тело. Профи рычит и инстинктивно хватается за хитин руками, в неверии поднимая глаза на напавшего. Дрожь сотрясает пальцы и испуганное сердце, бьющееся в горле. Собственное здравомыслие вопит о том, что если ему сразу же не окажут помощь после такой атаки, то он не жилец. Змеиный оскал скользит на устах пепельноволосого мужчины, из-за спины которого огромными крыльями расходятся смертоносные паучьи лапы. Люди вокруг кричат и ломятся в закрытую дверь, но все бесполезно: Паук предусмотрел все, чтобы не оставлять за собой грязи. Никто из этой комнаты не выйдет способным сказать хоть слово.       — Иногда стоит вовремя остановиться, герой, — качает головой циркач, выдергивая конечности из живота профи. Задетые органы ошметками отлетают вместе с лапками. Паук брезгливо вытирает дополнительные конечности.       Сотриголова падает на колени. Ладони прикрывают рану, ощущают на кончиках пальцев собственную жаркую плоть. Кишечник вылезает из краев, и цвет его, розовый с проступающими алыми и голубыми сосудами, вызывает тошноту. Равновесие теряется и покидает тело профи. Нос хрустит от встречи с полом, вминаясь в череп. Огромное пятно крови расползается под ним: брюшная аорта выталкивает кровь с невероятной силой, и органы, разорванные и выпавшие из зияющей дыры, склизким безвольным мясом украшают бетонный пол. Шота в силах только оторвать голову от пола на несколько секунд, чтобы вновь удариться лбом о камень.       Сознание уплывает и туманится все сильнее с каждым затихающим ударом сердца. Неверие мечется в мыслях, бьет по мозгам резкостью и быстротой всего того, что произошло за пару секунд. Тело бьется в конвульсиях, а лицо искажается в агонии и муке. Крики людей на фоне стихают.       Айзава, захлебываясь в кашле и боли, медленно закрывает глаза. Перед глазами почему-то пролетают лица: множество знакомых, улыбчивых и счастливых. В них он узнает друзей, живых и мертвых, своих учеников и других героев, с которыми сражался плечом к плечу. Хочется вернуться к ним, увидеть и услышать их смех, еще хоть единожды взглянуть кому-то в глаза. Осознание собственной смерти стальными ледяными когтями впивается в душу. Бессилие и глупость сворачиваются в мозгах в истошном, но невысказанном «нет». Горечь течет по пищеводу и отравляет душу в отчаянном желании жить, но слабость и пустота внутри затягивают все глубже, не давая ни шанса на победу.       В сознании вместе со злыми невыплаканными слезами затихающим эхом отражаются последние слова его убийцы.

Time slows down when it can get no worse

Время замедляется, когда хуже уже быть не может

I can feel it running out on me

Я чувствую, как это покидает меня

I don’t want these to be my last words

Я не хочу, чтобы это были мои последние слова

What do you see before it’s over?

Что ты видишь перед тем, как все закончится?

Blinding flashes getting closer

Ослепительные вспышки становятся все ближе

Wish that I had something left to lose

Жаль, что мне больше нечего терять

***

I made another mistake, thought I could change

Thought I could make it out

Promises break, need to hear you say

«You're gonna keep it now»

      Томура шипит и рычит, сильнее сжимая в руках чужие тонкие запястья. Женские крики оглушают, но он будто бы и не слышит их, видя перед собой только волнистые темно-зеленые волосы, раскинувшиеся по подушке. Кажется, он близок к тому, чтобы сломать бедные косточки. В глубине души он рад, что непослушные кудри закрывают аккуратное лицо и совсем непохожие на родные глаза радужки.       Внутри все плавится: остается только одна плоть, желание и неистовая жажда. Томура живет этим мгновением, создавая вокруг искусную оболочку из лжи и фантазии. Представляет на месте девушки совсем другого человека, сердится на себя, но не может остановиться: вбивается все сильнее, кусает шею до крови и звонких высоких криков, отгораживая сознание от нежеланной реальности.       Сейчас все кажется правильным — и то, как он двигается, и как присваивает чужую плоть, и как удовлетворяет желание, мучающее уже давно. Собственные губы, не коснувшиеся чужих от отвращения, все в крови — ранки расходятся краями, зубы прокусывают кожу, отравляют рецепторы железом, подгоняя древние инстинкты. Пот катится по спине и лбу, щиплет ранки и зудящую кожу на шее. Волосы неприятно прилипают к щекам, но, приближаясь к кульминации, Шигараки, если честно, уже плевать на все.       Удовольствие, что он получает, не дарит ни капли наслаждения, а исходит только из надрывной боли и желания наконец-то закончить. И он, раб этого мгновения, только ускоряется и молит о том, чтобы в голову не закрадывалась логика. Она разрушит все, сметет пустоту и заставит вспоминать-вспоминать-вспоминать, почему сейчас под ним стонет какая-то девчонка, до одурения похожая на одного-единственного важного и нужного человека, а не тот, кого он по-настоящему желает. Она изольется слезами, а не низменным наслаждением, которое, в сущности, должно было хоть на каплю облегчить груз, нанизанный на нервы.       Шигараки заканчивает, до этого успев выйти из нутра девушки, и изливается той на бедра и живот.       Блаженная минута полной тишины, потраченная на попытки отдышаться, заканчивается слишком быстро. Томура открывает глаза, смотрит на наливающиеся синяки на теле любовницы, на спутанные темно-зеленые волнистые волосы, на сперму, скатывающуюся по дрожащим бедрам, и отвращение к самому себе затапливает все сознание.       Оно подступает к горлу, горечью оседает на языке и встает внутри яростью. Шигараки кажется, что он изменяет: липко и противно до одурения, до злости на самого себя от нелепого сравнения оригинала с заменяющего его жалкой копией.       Он хочет уничтожить доказательство своего греха, низвергнуть прямо в ад и забыть как самый страшный сон. И именно поэтому снимает вечные спутницы-перчатки и прикладывает пальцы к голове и груди находящейся в экстазе девушки.       Та заходится пронзительными захлебывающимися криками, но покорно осыпается во влажной постели одним лишь прахом.

It wasn't hard to realize

Love's the death of peace of mind