История о четырёх братьях Мориарти

Ты завтра очнешься от спячки

И, выйдя на зимнюю гладь,

Опять за углом водокачки

Как вкопанный будешь стоять.

°«Иней» Пастернак

      Ночь была «веселой», если бы у Мориарти язык повернулся употребить подобное слово, которое больше было похоже на издевку, нежели действительное описание столь бурных событий. Билли говорил, что вчерашние десерты были странными, но старший брат самый умный и никого никогда не слушает, — смелости вслух произнести подобные слова не хватило, от этого мальчишка только напряженно сжимал руки в кулаки.       Спокойный сон по разным комнатам прервал проснувшийся Альберт, — время тогда клонилось к четырем утра, — на что Билл даже не среагировал нормально, только глаза разлепил, не понимая, что же происходит. Усталость давала о себе знать и после продолжительного отсутствия сна на твердой поверхности, когда у тебя нет возможности упасть с кровати на пол, этот домик показался идеальным местом. Шуршание простыней и подушек довольно быстро привело в чувство, от этого Билли молниеносно протер глаза, не выдерживая, потянулся, хотя желание закрыть глаза и продолжить отдыхать было огромным. Казалось, стоит только отвернуться и обнять подушку, сон заключит в свои объятия на долгие часы, пока солнце стремительно близится к зениту, чтобы согреть почву и высушить растительность.       Альберт поднялся довольно быстро, а его обеспокоенное лицо в темноте видно не было, но движение ладони, закрывающей рот, прослеживалось хорошо. Билл бросил привычное «что такое?», но старший брат только рукой махнул, тут же подлетел к стоящему под зеркалом маленькому тазу, наполненному водой, — такая уж привычка организовывать комнаты была, — и склонился. В отражение свое Альберт не всматривался, только гладь воды пошла мелкой рябью от воздуха, руки сами сжали углы невысокой тумбы, пока младший Мориарти садился на кровати, весь растрепанный, как совёнок, борясь с чувством недосыпа и бесконечного недовольства.       По темноте за окном можно было понять, что дело только близилось к рассвету, ведь шторы всё равно пропускали довольно большое количество лучей. Билл с постели не поднялся, так и остался сидеть, не понимая, что произошло, пока мозг пытался обработать информацию, что так резко поступила. Альберт склонился еще ниже, когда вдруг вырвало, — характерные звуки наполнили комнату, а младший брат почти проснулся, подрываясь и оказываясь рядом, убирая волнистые пряди со лба и прижимая их ладонями к вискам.       Билл несколько раз успел проклясть эти десерты, пока спускался вниз за тазом для белья, в котором они всё еще ничего не застирывали и который обычно давали служанки для подобных случаев, поднимался наверх, а после всматривался в обеспокоенное и одновременно любопытное лицо Уилла. Мальчишка выглянул из комнаты, придерживая рукой дверь, тем самым вынуждая остановиться и попробовать объяснить всю ситуацию в двух словах. Приемный брат казался призрачным туманом в темноте коридора, волосы его потемнели, наполнились чем-то зловещим, пока Билл пытался свыкнуться с освещением и даже радовался, что не видит чужих глаз.       Уилл допрашивать не стал, только головой кивнул, дал пару советов, и дверь закрыл, вызывая бурю сомнений и возмущения. Это вся реакция? Даже не будет и доли волнения? У Билла времени разбираться, в тот момент, не было, поэтому он направился обратно, усилием посадил бледного Альберта на кровать, что с полной уверенностью в слабом голосе утверждал о своем нормальном состоянии, хотя сам едва не сгибался пополам. Таз он принял с неохотой, хотя в будущем он понадобился, тяжело выдохнул, понимая, что тошнота может вернуться в любой момент, а у Билли всё внутри сжалось от вида измученного брата.       Альберт всегда заботился и оберегал, легко сидел у кровати во время простуды и пытался не показывать собственные болезни, но каждый раз внутри что-то замирало от одного вида боли. Билл, конечно, был старшим братом только приемным Мориарти, которые толком-то его родственником и не воспринимали, а один, кажется, всё еще подумывал утопить в море при удобном случае, но мог понять чувство Берти. Альберт был сильным и волевым, всегда сохраняющем спокойствие в любой ситуации, но даже его глаза наполнялись слезами, руки показывали дрожь и настроение, когда кому-то в семье было плохо.       Билл всегда желал отплатить тем же, — ухаживать, приносить суп, смотреть осуждающе, когда скидывают одеяло, — и делал это в редкие моменты, но каждый раз переживал, словно никогда раньше не видел больных людей. Парень точно не мог охарактеризовать свои эмоции и чувства в подобные дни, когда всё вокруг пропитывалось запахом лекарства в стеклянных колбочках, что прописал домашний врач, мокрых тряпок и редко проветриваемого помещения. Альберт сидел перед ним бледный, с растрепанными после сна волосами, и вся его поза высказывала дискомфорт, который ничем нельзя было исправить.       Уилл вошел в комнату с элегантность гуляющей по крыше кошки, держа в руке стакан, наполненный обычной водой, и уже вовсе не казался монстром из-под кровати, — всего лишь обычный ребенок, немного заспанный, в мятой ночной рубашке. Билл не сказал и слова, только глаза его наполнились некой благодарностью, которую приемный брат ловко уловил даже в темноте, — интересно, почему никто не догадался хотя бы свечи с нижнего этажа принести? Рука у Уилла прохладная, он только глаза закатил на тихие просьбы не волноваться от Альберта, спросил, не нужно ли что-то еще, а после кивнул головой и вышел, предупреждая звать, если вдруг станет хуже.       Билл прекрасно знал, что Льюис не спит, тот легко умел реагировать на шаги других членов семьи, от этого-то постоянно и открывал глаза ночами, стоило только прошуршать ткани за дверь комнаты. Не понятно, почему мальчик тоже не пришел, хотя в некоторых моментах он отличался даже большим сочувствием, чем Уилл, но никто сейчас разбираться во всей истории не хотел. Возможно, ему действительно стоило поспать, ведь простуда лишний раз радости не принесет, а, может, старший брат наказал сидеть в комнате, имея на то собственные причины, которые никогда не раскроются.       Билли знал, что спорить с Уиллом всё равно, что цыганам денег одолжить — смысла не имеет. Внутри появилось некое удовольствие от осознания, что младшим братьям не всё равно на Альберта, хотя они никогда и не показывали хоть какое-то безразличие к этой персоне. Уилл и Льюис были себе на уме, а, порой, казалось, что для них не существует ничего важнее плана, но, на самом деле, они довольно сильно привязались к Мориарти, — Альберт играл для них отличную роль старшего брата и действительно любил, получая в ответ порции нежности и ласки, уважение и относительное доверие некоторых тайн.       Билл не стал для них в полной мере родственником, с Уиллом они спорили до сих пор, редко обменивались взглядами и только в нужной ситуации становились командой, ведь нельзя же просто испортить всё из-за гордости? Уважение получить удалось только полгода назад, после того случая с Мартином, тогда как и Лу наконец-то стал не шугаться, а вести себя более дружелюбно. Билли не забудет холодной зимней ночи, теплые объятия Льюиса в собственных ледяных руках, его сияющие, как звезды, глаза, и треснувшие от мороза губы.       Совсем необщительный, холодный, самый младший Мориарти не старался искать себе друзей, да и те к нему не слишком тянулись, постоянно вспоминая чистоту крови и шрам на щеке, что прятался под волосами. С тех самых пор Билли заменил ему ровесников, стал подобием товарища, проводником во взрослый мир, где есть более сложные проблемы, что стараются скрывать от детей в двенадцать лет. Парень был не против, только если бы Льюис общался чуточку уважительнее и открытее, конечно, стало бы куда приятнее, но спорить сил не было. Младший брат был чуть дерзким, остроумным и не желающим уступать в некоторых моментах, показывая всю самоуверенность, что когда-либо была.       До самого утра Билл сидел рядом, не смотря на все просьбы пойти спать, ведь он прекрасно понимал, что просто не сможет забыться от одного осознания, что сейчас происходит с Альбертом. Отравление — дело неприятное, а иногда и страшное, поэтому оставалось только вслушиваться в кашляющие звуки, тяжелое дыхание и надеется, что всё будет хорошо, ведь это просто десерт, ничего серьезного. Билли в голове успел перебрать всевозможные сценарии, ужаснуться, чуть не заплакать, а потом, когда брату стало лучше и он смог даже поспать пару часов, расслабился, спокойно облокачиваясь на подушку и переживая самые страшные минуты понимания, — в любой момент такая идиллия могла рухнуть. Уилл приходил всего пару раз, чтобы удостовериться в контроле, приносил воду, хотя в Альберта воздух не лез, не то что какая-то жидкость, но очень скоро горло заболело и пришлось приблизиться к стану с теплой водой, которая явно не могла охладиться сама по себе, особенно в таком климате.       Билл ставит тарелку на стол, тут же пугаясь собственного настроя. Сейчас он больше чувствовал себя матерью, ведь, не в силах заснуть, сам спустился на кухню, пока Льюис мирно спал, а Уилл не выходил из комнаты. Он слишком многое осознал за эти годы, никто и ничего не обязан аристократам, даже родная семья, а вся вековая система лишь слияние случайностей и событий прошлого. Билл умел готовить, стирать, убирать, когда была необходимость, братья научили его гораздо уважительнее относиться к простолюдинам, которые в жизни повидали гораздо больше, чем любой из светского общества. Понимание приходило через истерики, крики, несправедливость, ведь, привыкший к роскошной жизни, парень просто представить не мог, что никто и вовсе не должен ему кланяться, а всё делается не из уважения, — боязнь и нужда двигали людьми куда сильнее.       Билли не хотел бы такого поганого отношения к себе, поэтому, через внутренние конфликты, споры с Альбертом, воспитательные подзатыльники, он научился уважать прислугу, которая в любой момент могла ему в суп плюнуть, капнуть пару капель чего-то запрещенного в чай или вовсе придушить ночью. В голове все еще не укладывалось много вещей, о которых стоило молчать, поэтому Билл только и делал, что играл роль прекрасного юноши, мысленно утопая в процессах. Да, иногда ужасно хотелось поспорить, но уж лучше промолчать, чем заработать себе проблем на ближайшие дни, а потом еще и схлопотать от Альберта за очередную несдержанность. Билл научился четко различать моменты, когда можно позволить себе грубость, а когда нужно просто глаза опустить и лорду пожаловаться.       От каши исходил приятный аромат, но Льюис всё равно ковырялся в ней крайне лениво, пусть и проталкивал в себя ложки. В первые дни у них не было огромного количества продуктов для полноценного завтрака, привычного в Англии, поэтому, сегодня обходились, помимо основного блюда, которое довольно сложно испортить, хлебом и водой. Билл и сам не знал, чем себя занять, от этого готовка показалась довольно хорошим вариантом расслабления, хоть и кашу варить удовольствием было сомнительным, особенно в самый первый раз.       Уилл ел довольно быстро, хотя, казалось, куда торопиться? Билл не это внимания не обращал, размазывая кашу по краям тарелки, что выглядело крайне невоспитанно, но поделать уже ничего нельзя было. Альберт сидел рядом бледный, едва ли могло в него влезть хоть что-то, но парень медленно собирал крошечные кучки, пропихивая в себя, иногда надолго замирая, видимо, боясь очередного приступа тошноты.       — Со мной всё хорошо, — бросает старший Мориарти на взгляд Уилла, который, кажется, в голове не до конца мысль успел сформулировать, но ничего не ответил, только ложку в руке крепче сжал, пока Льюис остановился, так и зажав кусочек булочки во рту, лишь бы посмотреть на очередной спектакль.       Билл глаза поднял, и в них читались все отвратительные мысли, которые только моги возникнуть за эту секунду, и, будь воля, давно высказал, что накопилось внутри. Была одна отвратительная привычка — брать всю ответственность и уверять в отличном самочувствии, даже если вот-вот в обморок упадет. Конечно, стойкости Альберту не занимать, да и простое понятие долга крайне хорошо игралось в голове, ведь нельзя же быть слабым, когда являешься почти что законным опекуном.       — Помолчи, — просит Берти, на что Билл только обиженно поджимает губы, уставившись взглядом в тарелку. — Со мной, правда, всё хорошо.       По комнате гуляли солнечные лучи, скакали по тарелкам и создавали какой-то особый танец, неизвестный мальчишкам. Пшеничные волосы наполнились красотой, а крайне похожие черты лица становились мягкими, словно подушка после долгого дня, пока глазки даже не наполнялись искорками, лишь легким сиянием, словно драгоценный камень, спустя много лет показавшийся миру. Льюис — точная копия матери, как уверял Уилл, — сейчас выглядел совсем уж крошечным и беззащитным, хотя все знали, что ему вовсе ничего не стоит в случае опасности схватить нож.       Напряжение кололо пальцы, заставляло тихо вздыхать и опускать глаза, не зная как лучше начать диалог. В такой ситуации мальчишки вдруг становились робкими и нелюдимыми, словно никогда не общались раньше, пока Уилл только губы поджимал, словно подбирая слова, хотя никто не знал, что творится в этой голове, а Билл старался сосредоточить всё внимание на еде. Каша медленно остывала, пока Альберт не смог осилить и четверть всей порции, но оставалось порадоваться, что тот смог спуститься и поесть хоть малую часть от всего завтрака.       — А я говорил, что привкус у них странный, — вдруг не выдерживает Билли, ловя взгляды приемных братьев, которые интересовались, не идиот ли он, и злобное скрипение зубов Альберта. Тут же захотелось забраться под стол, а еще лучше вовсе выйти из дома, помахав на прощание рукой, и не возвращаться ближайшие сутки, ведь парень не уверен, что тарелка на голове не окажется. Конечно, старший брат извергом и тираном не был, все крики были лишь для испуга, а руки тот никогда бы поднять не сумел, разве что легонько шлепнуть, больше в шутку.       — Пожалуйста, заткнись, — выдыхает Альберт, готовый уже бросить в кого-нибудь посудой.       — Молчу-молчу.       Солнце за окном уже во всю освещало улицу, прыгало по кустам и деревьям, переплеталось в узоры, отражающиеся от стекла. Ветра не было, из-за этого духота проникала в дома через открытые окна, которые ближе к обеду запахну́т, лишь бы начать дышать нормально. Приятные запахи смешивались, а чувство удовольствия заставляло улыбаться от одних только мыслей, которые никак не давали покоя. Расслабление наступало медленно, словно они вовсе не на отдых приехали, а камни таскать для построек домов, но теплота успокаивала, укачивала, словно колыбельная, а море давало странное чувство чего-то поразительно хорошего. Где-то вдалеке кричали чайки, и, если закрыть глаза, можно было легко представить, как на волнах покачиваются корабли.       Альберт, честно, и сам не понимал, что испытывает. Вроде, всё прошло, но ощущение было гадкое, как будто кто-то часами стучал ему молотком о камень над ухом. Першение в горле давало о себе знать, а ноющая голова не давала успокоиться, но парень терпел, сжимал руки в кулаки и не давал себе даже секунды на то, чтобы подумать о плохом самочувствии. Альберт запрещал себе быть слабым даже во время болезни, ведь мальчишкам всегда нужна опора, защитник, а не нюня, которая от небольшой температуры будет страдать несколько суток. Да, тошнило, в этом нет ничего страшного или необычного, нужно всего лишь отдохнуть еще с десяток минут и организм придет в норму, так что ничего удивительного не происходит. Альберт поднимется через некоторое время, постарается забыться, ведь нельзя тут же падать на кровать и рыдать, иначе точно еще с день будешь ныть.       — Давайте к морю сходим.       — Брат, — выдыхает Билли слишком недоверчиво, но не прикусывает нижнюю губу, хотя зубки уже скользнули по ней, норовя оставить красный след, — тебе лучше отдохнуть.       Альберт чувствует, как раздражение вскипает в крови. С каких пор Билл научился указывать, что делать? Адекватность, кажется, растворяется, словно сахар в чае, и парень поднимается на ноги, тут же ловя на себя полные страха взгляды, упирается костяшками в дерево. Он сильный и всегда со всем справлялся, тут не успокоит какое-то слабое отравление? Ха! Альберт прикрывает глаза на мгновение, стараясь притупить ярость, что пламенем поднялась в груди, прошлась по глотке и осталась горьким привкусом на губах, а после придумывает в голове быстрый план действий по успокоению братьев. Билли, конечно, редкостный упрямец, но всё равно не найдет достаточно сил, чтобы перечить, Льюис тоже вмешивать не станет, если только ситуация не потребует, а Уилл… всё зависит от настроения и настроя, только вот сегодня он казался крайне безразличным.       — Со мной все нормально.       Парни напряглись, тут же переглянулись, словно действительно могли что-то решить за прошедшую секунду. Они обычно не спорили со старшим братом, ведь Альберт не давал и повода для того, чтобы усомниться в мудрости или силе, так зачем же возникать лишний раз? Билли выдохнул тяжело, когда Берти только глаза закатил, пообещав вернуться через пару десятков минут и удалился на второй этаж, двигаясь легко, не теряя всей красоты стройных бедер и спины. Льюис опустил глаза обратно в тарелку, тут же запихнул в себя целую ложку каши, чтобы попытаться отвести от себя любое подозрение.       — Может, уговорю? — Билл складывает руки в замок, ведет пальцем по дереву, пока Уилл только плечами пожимает. Сила убеждения у парня была хорошая, особенно действовала на старшего брата и молодых дам, которые так кокетливо строили глазки, что внизу живота вскипала сладость.       Напряжение повисло в воздухе, прошлось по комнате, и лишь тихое дыхание показывало, что все они живы и не спят. Возможно, им действительно стоило быть спокойнее, не кидаться с головой в некоторые пустяки, что не дают спать ночами и занимают все мысли. Так часто они проявляли некоторую эмоциональность, что голова волей-неволей болеть начинала от всей этой суеты, а Альберт всегда старался казаться спокойным, подобно Уиллу, на лице которого нельзя было заметить эмоций. Мальчишка совмещал холод и жар, хохотал до боли в животе и улыбался так мерзко, что руки сами сжимались от испуга.       Они редко беседовали по душам. Билл помнил лишь редкие беседы с Льюисом глубокой ночью о каких-то масштабных проблемах, что явно их не касаются, пару шуточек про Амелию да подростковые замашки, которые младшему Мориарти только предстояло пройти. Все взрослели, и тело реагировало соответствующим образом, резкий переход от ребенка к взрослому осознанному парню сопровождался паникой, непониманием, изучением, поэтому смысла пугать не было.       Ох, мальчики думали, что они прекрасно прятались, но ведь Джек давно уже прошел через подобный период и прекрасно знает, что тихое дыхание в подушку ночью явно не от кошмара. Дворецкий, может, в красках и не видел, только вот, порой, молодые люди были крайне не сдержанны, не слышали шагов или даже открывающейся двери, от этого-то Джек и наблюдал, как все четверо (спасибо, что по отдельности и в одиночестве) блуждают руками по телу, ищут лучшую точку, чтобы получить волну сладкого наслаждения. Кажется, именно так и можно было определить начинающийся подростковый период, ведь, при опекунстве, Билл и Альберт уже были достаточно взрослыми, и ничего удивительного в подобном поведении не было, а скрытый Уилл и робкий Льюис вызывали подозрения.       Всё это, порой, происходило по чистой случайности, когда кто-то впопыхах не закрывал дверь в ванную, зная, что слуги спят, и думая, что стоны тихие, или плохо застирывая простыню. Джек, конечно, никогда не скажет Льюису, что по утрам стоит быть более сдержанным и определенно следить за временем, что мальчишку, который только начал погружаться в подобные процессы, можно было и простить.       — Не стоит, — махнул рукой Уилл и весь его вид был чересчур взрослым, серьезным, словно на его плечах были все дела Италии. — Альберт себе этого не простит, он же наша опора и поддержка.       Билл прекрасно всё понимал и даже не хотел спорить. Он и сам желал выглядеть в глазах младших приемных братьев сильным и довольно самостоятельным. Льюис головой кивнул, соглашаясь со всем, и его светлые волосы вновь стали похожи на что-то нежное-нежное, медовое, сладкое. Парнишка выглядел полным олицетворением молодости — радость, смешанная с чем-то горьким, неизвестным, желающим познать весь мир, который такими яркими красками раскинулся вокруг, что голова идет кругом. Лу был похож на первую любовь и разбитое сердце, слезы по ночам и неконтролируемый смех, танцевал пестрыми красками попыток независимости и полной привязанностью к определенным людям. Мальчишка одновременно был прекрасной заботой и полной безразличность, холодом Антарктиды и жаром Востока, бьющим по лицу песком.       — Я пойду собираться, — выдыхает Билли, поднимаясь на ноги и беря в руки тарелку с кружкой недопитого чая, а после бросил полный усмешки взгляд на сидящего Уилла. — Сметану не забудь.       — За собой следи чаще, — Уилл провел ручкой по лбу, убирая несколько прядей, которые после соли расчесать было довольно проблематично, а мыть пришлось, склонившись над тазом и ждать, пока Льюис поливал из ведра сверху. — Ты когда свою кашу ешь, плохо становится сразу или попозже?       — С тобой время засеку.       Льюис глаза закатил, едва сдерживаясь, чтобы не хлопнуть себя рукой по лицу. Братья опять пререкаются, а лезть в подобные споры себе же дороже, поэтому остается только помалкивать, наблюдая. Уильямы частенько показывали характеры, сталкивались, едва не готовые морды друг другу набить за какую-то определенную правоту, пока Джек только убирал дорогие кружки на случай драки подальше, а Альберт уже вовсе внимания не обращал.       Билл разворачивается и удаляется на кухню, пока Уилл только плечи опускает. Льюис хотел поддержать брата всеми возможными способами, даже если на откровенности у них есть всего лишь несколько минут, прежде чем придется подниматься в комнату и собираться на пляж, чтобы расслабиться под солнцем, которое ласкает кожу и делает ее на несколько оттенков темнее. Там будут свежие фрукты, взятые с собой, море, в котором приятно находиться до тех самых пор, пока Альберт, что и сам любил долгое время пребывать в воде, говорил вылезать, ведь губы стали приобретать неестественный оттенок. Парнишка плечо Уилла стискивает своими аккуратными тонкими пальчиками, словно созданными для музыки, но редко практикующими ее, смотрит в потускневшие глаза и даже не знает, куда деться от всей этой боли и отчаяния.       — Мама, саранча!       Льюис улыбнулся, ловя смешок старшего брата. Вчера вечером он вдруг решил подкинуть Биллу саранчу, случайно обнаруженную на улице. Надо ли говорить, что парень, никак не ожидавший такой подставы, вдруг вскрикнет и едва на руки Альберту не запрыгнет, пытаясь скрыться от этого насекомого? Теперь саранча его до конца отпуска преследовать будет, Льюис позаботиться об этой маленькой шуточке.

***

      Взять лошадей на вечер — отличная идея. Так хорошо, что люди в городке сразу начали понимать каким именно образом можно заработать на аристократах, приезжающих отдохнуть. Конечно, далеко не все могли содержать у себя животных, но всё же, подобные занятия окупались, от этого-то взять четырех хорошеньких кобыл не составило труда. Билли глаза распахнул, когда один из соседей — мальчуган примерно возраста Льюиса — проболтался о подобном, указывая на довольно большой дом в стороне от всех с обустроенными аллеями и тропинками, а промолчать уже не смог, быстро пересказывая информацию братьям. Жеребцы всегда казались Альберту слишком неспокойными, а Лу и Уиллу явно не стоило сейчас заниматься укрощением, когда они только-только научились держаться в седле, а младший Мориарти всё еще не до конца освоил это дело.       Билли, как и брат, был с четырех, если не раньше, лет верхом, от этого никогда не мог в полной мере понять боязнь и неуклюжесть приемных братишек, что крепко цеплялись в поводья, а ему самому приходилось вести вперед, давая время привыкнуть к ощущению лошади между ног. Конечно, как аристократов, их учили, но уверенности в движениях все равно не было, особенно считая, что к урокам верховой езды они пришли позже, чем к остальным наукам, а всё потому что лорд просто не видел необходимости, сколько бы Альберт не бился в кабинете, доказывая важность некоторых вещей. Опекун был главнее, распоряжался средствами, а поэтому, указывать что-то взрослому человеку смысла не было, тебя только разворачивали, просили не учить жизни и взять с кухни сладость для успокоения.       Небольшое поле за чертой домов, граничащее с маленьким скоплением деревьев представлялось довольно просторной местностью для езды на лошадях. Если отъезжать подальше от моря, спускаясь по тропинкам, где изредка показывались кустарники среди низкой травы, окажешься около раскинувшихся старых олив, шумящих и источающих странный непривычный аромат, а дальше, спустя несколько минут, оказываешься около морских сосен, кажущихся какими-то странными своими тонкими ветками.       Пустые тропинки не привлекали внимание местных жителей, лишь редких аристократов, оказывающихся здесь вечером, когда солнце уже не обжигает кожу. Совсем недалеко оказывались обрывы, либо же скалистые крутые спуски, с которых можно было легко съехать до моря, даже не используя ноги, а просто сев. Лошади недовольно махали головами, когда мухи пролетали слишком близко, пока парни проезжали мимо пустых пространств и поваленных стволов, отличающихся своей толщиной и длиной. Интересно сами упали или кто-то помог?       Альберт оглядывается на парней. Билли был прекрасен и открыт, со стройными, но сильными ногами, красивым изгибом спины, и сверкающими рыжеватыми волосами. Мальчишка аккуратно стискивал поводья, пока коричневая кобыла под ним двигалась вперед, махая из стороны в сторону хвостом. Уилл поравнялся с Альбертом, легко улыбаясь, пока Льюис шел совсем уж далеко, всматриваясь в далекие просторы, красивую гладь моря, думая о чем-то своем; Билли следовал около младшего брата, создавая между парами расстояние.       Волосы Лу красиво улеглись на щеки, закрывая некоторые части, пока худенькое изящное личико только создавало красоту окружающей среды. Он выглядел как герой романа — такой же легкий, непосредственный, великолепный в своем существе, редкостный мечтатель, которому дорога прямиком в тихие сады на далеких островах среди колонн и шумящих водопадов. Льюис был создан для того, чтобы тихо прогуливаться в хитоне вдоль Средиземного моря, окутанный запахами древности и мудрости, и сидеть на белых ступенях, устремив взгляд куда-то вперед, только бы коснуться пальцами чего-то высокого.       Альберт свободен как никогда в последнее время. Ощущение безнаказанности дурманит голову, пока запах Италии переплетаются, становится одной волной, накрывающей на долгие дни. Домой совершенно не хотелось, ведь здесь было спокойствие, семья, которая всё еще не могла найти общий язык до конца, веселье, что так редко возникало где-то за пределами особняка лорда. Альберт хотел нормальной юности, только вот взвалил на себя воспитание трех человек, одновременно разыгрывая спектакли день за днем, ведь весь Лондон был сценой для аристократов, имеющих большую власть. Каждый театр или улица, балы, приёмы, званые ужины, прогулки могил послужить центром нового скандала, что еще долгое время будет обсуждаться в обществе, а люди уж очень любили запоминать любые кошмарные сценки.       Ближе к обеду братья добрались до пляжа, поплавали, только вот Альберт не зашел дальше коленей, чтобы лишний раз организм не подвергать каким-либо опасным вещам, а морская вода всяко попадала в рот за время купания, учитывая, как они с братьями резвились. Одно из ярких воспоминаний — Билли решил, видимо, изобразить летучую мышь, или почувствовал себя великим пловцом, что залез на небольшую скалу рядом, доводя брата почти до нервного срыва. Льюис на это смотрел с открытым ртом, ожидая продолжения, только вот оно было не совсем интересным — Билл прыгнул, не задев ногами подводные камни, но сумев рассечь губу, из-за чего внизу теперь красовалась длинная красная полоска с отходящими некрасивыми пятнами, что зажить быстро не обещали. Альберт, стоило брату вылезли, прописал подзатыльник такой, что у Билла голова дернулась, едва сдержался, чтобы не покрыть матом, пока Уилл только наблюдал за сценой, одновременно вытаскивая Льюиса на берег, что, кажется, тоже нацелился повторить это и получить порцию адреналина.       После обеда парни приняли общее решение лежать дома и никуда не выходить, а Льюис и Билл занялись приготовлением лукового пирога. Радует, что хоть кто-то в семье умеет готовить. Когда кухня наполнилась поразительным ароматом, остальные члены семьи стянулись ближе, пока Билли открывал окно, чтобы не задохнуться и не упасть в обморок от жары, наполнившей помещение.       Никто даже не замечает, что Льюис разгоняется, занятые своими мыслями и осознанием некоторых поступков. Мальчишка всё еще плохо держится в седле, от этого предпочитает спокойный темп и не рискует с прыжками или другими подобными элементами, боясь, что просто не сможет нормально удержаться или лошадь взбрыкнет у него под руками. Простить такое было можно довольно легко, не обученный с детства Льюис, порой, даже к кобыле подойти боялся, не то что сесть в седло, хотя делал это довольно прилично, пусть иногда не обходилось без помощи старших братьев, которые легко подсадят. Уилл, конечно, справлялся куда лучше, может, в силу своей гениальности, а, может, некоторой смелости, хотя и обучать его начали на пару месяцев раньше с позволения опекуна, от чего Альберт хотел кинуть в лорда стулом. Братья всегда следили за Льюисом, но, стоило чуть отвернуться, как мальчик уже теряет управление, тяжело вздыхает, а лошадь начинает поворачивать в другую сторону, подальше от тропинок. Первым на странные звуки реагирует Уилл, повернув голову и, кажется, едва не теряя сознание от страха.       — Лу!       Билл вдруг дернулся, словно что-то осознал, голову повернул и лошадь, под давлением рук, тут же сменила ход, устремляясь направо, следом за Льюисом. Что в голове у парня — не понятно, но Альберт только очнуться успевает, когда и Уилл, совершенно забыв о своей адекватности, разворачивается. Расстояние между ними маленькое, но набравшие скорость младшие братья успевают оторваться, оставляя после себя клубы пыли, что развеваются по ветру, заставляя жмуриться и прикрывать лицо руками.       Лошадь Льюиса набирает обороты и совершенно не слушается, а сам мальчишка настолько в страх погрузился, что совершенно перестает давать отчет своим действиям. Потерял контроль? Билли и сам точно не знает, что делать в такой ситуации. Подрезать? Нет, иначе это может привести к падению. Попробовать самому схватиться за поводья? Вряд ли это поможет, а лошадь явно испугается приближения другой кобылы, да и Льюиса он магическим образом не снимет. В голове просто не укладывается схема помощи, а братья слишком далеко, чтобы разглядеть ситуацию и объяснить, что делать.       Альберт смотрит заторможено, хотя они оба сворачивают и ускоряются, а мозг, кажется, не до конца осознал всю ситуацию. Что произойдет? Лошади бывают опасны. Конечно, все несчастные случаи в их обществе принято забывать, отчего-то это правило распространялось не только на бедные семьи, где просто не было времени тосковать по кому-то слишком долго, хоть раны не проходили.       Свобода и чувство счастья сменяются страхом. Сердце начинает стучать быстрее, разгоняя кровь по организму, а паника стягивается тугим узлом около горла, не давая и секунды на размышления. Уилл бледнеет, хоть Альберт не может этого увидеть, но спина у мальчишки напрягается, словно натянутая на скрипке струна, а всё внутри замирает от одного представления того, что может произойти.       — Льюис, тормози! — кричит Билл, представляя, что, может, мальчишка сообразит прислушаться к советам или со страху додуматься до каких-либо действий. Обычно во время испуга люди умудряются сделать то, что в обычной жизни и не совершили бы, а ведь адреналин просто сильно ударяет в голову.       Билл почти рядом, чуть приподнимаясь, чтобы лучше рассмотреть всё, но вновь опускается, понимая, что иначе слетит с лошади. В голове паника. Что делать? Льюис никогда такую скорость не набирал, а лошади уже пошли галопом, ноги трясутся, как и руки, пока мысли в голове превращаются в одну сплошную кашу, которую и спустя неделю разобрать не получится.       Билли задерживает дыхание, когда видит впереди поваленное дерево. Широкий ствол, пусть и не высокий, но Льюис ведь не прыгнет и лошади не сможет направить, а чем всё это дело закончится? Истерикой. Мальчишка не кричит от ужаса, только глаза его расширились, а кожа стала похожа на свежую простыню, пока руки так вцепились в кожу, что, кажется, ногти уже впились в ладонь.       — Тормози, Лу! — воскликнул Билли. — Тормози!       Билл заранее понимал, что Льюис точно не прыгнет. Для этого как минимум нужно поднять носки, наклониться вперед, натянуть поводья и слиться с лошадью, чтобы не получить травму, а мальчик чересчур напуган и кобыла явно не собирается становиться послушной.       Стерлись крики Альберта и Уилла, в голове пронеслись сотни представлений, что потом произойдет, как его прикончат братья или просто утопят в море. Мир вокруг стал одним смутным пятном, без определенных нитей или красок, которые можно соединить, тошнота притупилась, как и страх, который уже полностью распространился по груди и взял под контроль организм. Билли и сделать ничего не может, а чувство собственной бесполезности еще не настигло из-за угла, поэтому остается только ждать, пытаясь в голове построить определенный план действий, когда оказывается слишком поздно.       Кобыла Льюиса тормозит, он с дури дергает поводья на себя, расслабляя ноги, и, стоит только животному подняться на дыбы, а после начать метаться, не удерживается и грохается на землю, ударяясь спиной. У Билли всё перед глазами происходит настолько медленно, что он и понять ничего не может, — собственная лошадь от испуга останавливается, едва не ударившись об дерево, а он, смотрящий на Льюиса, теряет всякое управление над своим телом. Альберт открывает рот, когда младший брат перелетает через голову лошади, успевает задеть дерево и свалиться, удивительно, не прокатившись по земле.       Уилл первый спрыгивает с лошади, подбегает к Льюису, открывшему глаза, но не трогает, думая, что явно может сделать что-то лишнее. Удар был несильным, вряд ли он получил серьезные повреждения, но страх всё равно обволакивает, затягивает, словно в болото. Кажется, Уилл вовсе забыл, что такое страх за брата, с тех самых пор, как жизнь начала налаживаться и ничего ужасного вовсе не происходило. Тянулись дни, сменялись сезоны, заканчивались недели, и Льюис становился сильнее, рос, превращаясь в примечательного юношу, обещая стать красавцем, любимцем девушек, хотя, зная его общение с ровесниками, сердца разбивать он будет. Руки трясутся, а живот скручивает, вызывая тошноту, пока холодный пот течет по вискам, а волосы прилипают ко лбу, как и рубашка к спине.       Льюис садится сам, медленно, кашляет, потирая район поясницы. Уилл осматривает брата, на котором нет ран или ссадин, только пыль, что осталась на одежде, а мальчишка дышит, растирая больное место. Уильям даже тронуть его боялся, только бы не повредить лишний раз, настолько сильно холод с ужасом распространились по груди, сбегая тонкой струйкой в живот, вызывая раздражение.       — Он не дышит! — кричит Альберт, а Уилл приподнимается, чтобы заметить, как чужое лицо покрывается испариной и ужасом, которое никак не может уйти.       Альберт пытается брата поднять, протягивает руки, обхватывает ладонями голову, даже ни о чем не думая. Сейчас в его голове исчезли все мысли и единственное, что было — только бы Билл открыл глаза и задышал, ведь его удар явно был не слабым. Альберт касается чужих ребер, словно был врачом и мог дать точный диагноз, а потом еще оказать помощь, хотя он ведь даже понять, что случилось, не был в силах, только вздыхать и сдерживать слёзы, которые норовили вот-вот на землю закапать. Пелена дала о себе знать, он стиснул ладони до боли, понимая, что ребра на первый взгляд, в порядке.       — Не дергай его! — предупреждает Уилл, вставая на одно колено, чтобы получить лучший обзор.       Альберт сглатывает, не понимая, что дальше делать, ведь он явно не мог потерять брата сейчас. За столько времени привязавшись и полюбив, Берти просто не хотел даже мыслей допускать мыслей о чем-то страшном, неизвестном, ведь траура не вынесет, точно закроется в себя от горя, хотя рядом останутся Уилл и Льюис, еще одни маленькие братишки. Слезинка катится по щеке от одного вида болезненного цвета кожи, отсутствия движений, понимания, что это он виноват, ведь предложил взять лошадей, отдав деньг, даже не проследил до конца. Какой после этого из Альберта ответственный взрослый?       Билл вдруг вдохнул, закашлялся, а грудь задергалась в резких движениях, а у старшего Мориарти внутри все повернулось, отпустило. Слезы скатились неконтролируемым потоком, тошнота исчезла лишь на секунду, а чувство легкости вдруг наполнило внутренности. Альберт не сдержался, засмеялся, опуская ладони на чужие плечи, пока Билл застонал, но продолжил дышать, открывая глаза, натыкаясь на голубое небо, где совсем скоро появятся первые сумеречные краски. Мальчишка кашлянул еще пару раз, на пробу пошевелил ладонями, чуть согнул ноги в коленях, явно проверяя возможности тела после настолько резкого полета.       — Билл… — прошептал Альберт настолько нежно, что закружилась голова.       — Ой… бедная моя голова.       Уилл аккуратно погладил Льюиса, который уже попытался встать и, с помощью брата, он остался на ногах, обеспокоенно осматриваясь, словно действительно был в состоянии хоть что-то сделать. Альберт трогает другое лицо, касается пальцами носа и бледных щек, проводит по шее и груди, убеждаясь, что всё хорошо. Страх всё еще внутри, морозом стягивает внутренности, пока пот катится цунами по спине, от шеи до копчика, вызывая целую бурю эмоций.       — Тихо, — шепчет Альберт. — Билл?       Билли пытается сесть с лицом, полным боли, когда старший брат помог, одновременно радуясь, что он делает такие действия, ведь, значит, ничего не повредил. Льюис протирает лицо ладонью, проверяю не потекли ли слёзы от боли, которая проходится по месту удара. Лошади недовольно дергаются, разбредаясь, но, не уходя далеко, видимо, точно были приучены держаться людей.       Билл стиснул руки старшего брата, тяжело выдохнул, прикрыв глаза.       — Я просто… дышать перестал на мгновение. И в груди больно.       — Тихо, — нежно шепчет Альберт, поглаживая чужую голову, — пойдем домой.       Кажется, Альберт никогда так не боялся. В голове всё еще туман, когда он аккуратно поднимается с братом на ноги, придерживает его рукой за талию, чтобы в любой момент поддержать, пока Льюис делает первые шаги, проверяя, когда Уилл облегченно выдыхает, нежно разглаживая помятую рубашку. Ужас вцепился в грудь, не давая возможности просто разобраться в ситуации до конца.

***

      До дома они добрались удивительно быстро, и, пока Уилл отводил лошадей обратно хозяину, Альберт наведался к ближайшим соседям, попросив отправиться за лекарем, обещая деньги, которые тут же отвергли. Статус прекрасно справлялся со своей ролью, ведь, будь они всего лишь бедными мальчишками из ближайшей деревни, никто бы даже не дернулся, а, раз с такой просьбой пришли юные графы, которые явно имеют большие деньги, то нужно подсуетиться.       Жившие по близости лорды были всего лишь небольшой семьей с юга Англии, а Альберт о них никогда и не слышал. Молодая красивая жена, привлекающая внимание своей бледность, пустыми серенькими глазками и стройностью тела, которое явно не казалось большинству мужчин привлекательным в силу непропорциональных плеч и талии. Отец семейства не выглядел взволнованно, только руки на груди скрестил, а потом отправил одного из слуг, которых, видимо, взяли с собой, за доктором, пока жена взяла на руки маленького ребенка, лет двух, и унесла в соседнюю комнату, явно не желая с кем-то общаться.       Альберт тогда ходил из угла в угол, пока мальчики сидели на стульях, не поддаваясь уговорам на кровати, и чувствовали себя вполне хорошо, за исключением ноющих мест да уставших глаз, которые слипались. Билл ногой качал, словно ему действительно не было больно, а Льюис лицо прятал, словно стеснялся, дожидаясь старшего брата и врача, который явно не жил по соседству.       Несправедливость строя Альберт решил отложить на другое время, а доктор оказался седым мужчиной, явно не итальянцем, судя по выраженному акценту, довольно подтянутым, с широкими скулами и острым подбородком. Глаза его были полны мудрости и надежности, руки не дрожали при осмотре, пока мальчишки около него казались маленькими детишками. Холодные руки касались тел, а лицо не дрогнуло ни разу, — все движения четкие, выученные, словно он действительно обучался и имел многолетнюю практику.       Доктор сам представлялся ужасно спокойным человеком, который легко решал разные задачи и даже умудрялся помогать другим, снял все кольца перед процедурами, руки помыл, что делали даже не все английские лекари, а нос его был чуть вздернутым, в сочетании с тоненькими губками смотрелись довольно красиво. Мужчина сказал, что детям даже повезло, ведь это всего лишь ушибы, без видимых проблем, а при падении с лошади, особенно после такого, нужно постараться не заработать вывихов или чего-то иного. Альберт кивал головой, слушая о том, какие травы лучше прикладывать и давать, если вдруг боль настигнет, пока Уилл гладил младшего брата, а после проследил за тем, как их отправили в комнату.       Доктор порекомендовал пару дней покоя и желательного постельного режима, чтобы лишний раз организм не тревожить, получил заслуженную плату, а после направился к двери, провожаемый старшим Мориарти. Уилл никому не расскажет, что врач начал твердить о плохом воспитании детей, ведь оба смотрели по-хамски, на вопросы отвечали дерзко и совершенно не имели уважения к взрослым, и Альберту, как старшему брату, стоит лучше смотреть за своими «маленькими невоспитанными выродками». Уильям не забудет, как Берти наотмашь ударил мужчину тыльной стороной ладони так, что тот ударился об дверь, удивленно распахивая глаза, прижался, а в зеленых глазах сверкнуло безумие: «Не смей, мразь, трогать моих детей! Иначе я, сука, тебя найду, и скляночки все в очко запихаю, ясно?!».       Альберт ничего не сказал брату, получив робкие аплодисменты, только улыбнулся, понимая, что, может, такая вспышка гнева явно была лишней, но ничего уже поделать было нельзя. Кто давал доктору считать себя настолько хорошим, чтобы указывать абсолютно чужим людям на воспитание? В обществе было принято тыкать детей в ошибки, и любой взрослый в аристократическом кругу легко приказывал и заставлял, даже не являясь родственником, а его слушали, не возникая.       Льюис с Билли бы возмутились касательно своего состояния, но старшие братья в такие моменты были непреклонны, поэтому разбрелись по комнатам, укладываясь в кровать. Уилл улыбнулся грустно, а после направился вверх по лестнице, оглянувшись через плечо, как бы зовя следом, и Альберт понял, сразу поднимаясь, даже не думая спорить, ведь можно ли отказаться в такой ситуации? Это было их обычной практикой — разговаривать одними глазами, понимая, поддерживая, и, казалось, они этот навык обрели уже давно.       Альберт протискивает в комнату, где свет дает открытое окно, уже вовсю розовые и оранжевые краски смешивались, показывая прекрасный закат, а совсем скоро уже придется зажигать лампы. Солнце опускалось, превращаясь в яркий полукруг, отбрасывая желтые пятна, которые были похожи на краски, путались с чем-то голубым, быстро превращаясь в синеватые оттенки.       Билли лежит на кровати, недовольно сложив руки на груди, даже не желая переодеваться, так и оставшись в рубашке с брюками, не расправляя постель. Густые волосы мальчишки разбросались по подушке, показались темными, как и глаза, устремленные в стену, пока лицо выражало только неопределенную тоску. Альберт опустился на самый край, осматривая худые руки и тонкую грудь, а губки его сжимались несколько раз.       — Мне не нужен постельный режим.       Альберт сдержался, чтобы глаза не закатить. С каких пор Билл так рвался что-то делать? Мальчишка был тем еще соней, мог легко проваляться в кровати до обеда, не стремился работать или выполнять домашние дела, во время болезни терпел до последнего, пока врач точно вынесет вердикт о здоровье, а тут усидеть на месте не может? Может, он придумал что-то свое и теперь не хочет отступать? Альберт никогда точно не знал, что происходит в этой курчавой голове, от этого-то иногда и молчал.       — Билл, прошу, — парень стискивает пальцами плед, — ты только стал нормальным, я не хочу, чтобы ты после вновь погрузился в прошлое состояние и лежал круглые сутки.       Альберт понял, что ляпнул некоторые слова зря, прикрыл рот ладонью, пока в глазах брата разрасталась вселенская обида, которую уже нельзя будет так просто стереть. Нормальным. Билл сглатывает, его кадык двигается, а сам он садится на кровати, пока в голове роятся мысли, переходя от оскорблений до жалостливого плача. Альберт захотел крикнуть в пустоту, потому что, порой, прямолинейность им вовсе было не нужно, кто же за язык тянул? Столько лет уверять брата в некоторых вещах, прятать колбочки с лекарствами, вызывающими привыкание, сидеть ночами около кровати, пока тот не заснет, а тут ляпнуть по глупости такую банальную вещь.       Альберт никогда не обзывал Билли, тот всегда оставался адекватным, просто сломанным, и его состояние обязательно можно было исправить, чему некоторые не верили. Мальчишка всегда в такие момент поднимал глаза, наполняющиеся слезами, а губы дрожали, словно готовясь к истерике, но молчал, видимо, припоминая все слова родителей в собственный адрес. Альберт не хотел обижать или попытаться оскорбить, просто нервы уже окончательно сдавали, ломались обо все трудности за прошедшие годы, когда эмоции нельзя было проявлять. Разве должен молодой граф демонстрировать истеричность?! Не принято обществом показывать яркие эмоции, лишь обмороки девушек от страха одобрялись, и то, чтобы привлечь внимание кавалеров, в остальном же лица аристократов оставались непроницательными. Альберт усвоил такие простые правила с детства.       — Да лучше б я с родителями тогда остался.       Злость мгновенно вскипела в венах, поднялась к глотке, ударилась о внутренние стенки. Альберт сдержался, чтобы не прописать брату подзатыльник или не ударить прямо в челюсть. Неблагодарная маленькая сволочь! Значит, вокруг него бегают, исполняют капризы, обучают, а он еще о таком даже думать смеет. Почему Билли такой невоспитанный гаденыш? Мальчишка ведь может быть нормальным, без заскоков и депрессий, которые Альберт послушно терпит, заботится и уважает, а брат настолько зазнался, что не видит границ вовсе. Билл просто потерялся в дозволенностях, и теперь позволяет себе всё, что только в голову взбредет. Разве так можно?!       — А я хотел!       Альберт поднимается на ноги резко, не видя испуганного взгляда, пока ярость разжигает внутри огонь, гоня его в зрачки. Тело напрягается, но парень остается на месте, вопреки желанию сломать стул или просто ударить по стене, чтобы красные пятна распустились, словно цветы, на костяшках. Маленькая неблагодарная сука, прямо как мама, которая в конце позволяла себе слишком много высказываний и предложений.       — Я думал, что убью тебя, — шепчет Альберт, и, кажется, даже слюна становится пустынным песком. — Тогда ты был не достоин жизни. Думал, что приду и воткну в тебя что-нибудь.       Глаза Билли мгновенно наполнились испугом и странным осознанием, которые брат, увы, не видел, абсолютно заинтересованный другими вещами. Буря подняла внутри море, ударила волнами об скалы и вызвала лишь прилив раздражения, которое уже невозможно затушить обычными словами и просьбами прощения.       — Уходи.       Альберт усмехается самыми уголками губ, напоследок оборачивается, и во взгляде его есть только природная жестокость, смешанная с ненавистью.