История о четырёх братьях Мориарти

Боль — удел человеческий.

°Джоан Роулинг

      Билл всю свою непродолжительную жизнь думал, что старший брат просто тешит своё эго поездками в детский дом. Билли наслышан о подобных учреждениях только от родителей да взрослых аристократов, с которыми иногда пересекался во время прогулок и званых ужинов, а разговоры были полны неизвестного детишкам яда, так и сочащегося из чужих слов. Мальчишка в те времена мог только засовывать еду в рот, наблюдая за матушкой из-под пышной челки, которая так и лезла в глаза, но, однако, не убиралась, впитывая в себя любые речи, что наполнялись непонятной легкость с каждым смешком отца.       Аристократия была уверена, что любые проявления благородности основаны только на том, чтобы поддерживать статус и красоту в глазах других людей, которые следят за чужими жизнями куда лучше, чем за собственными. Билл впитал, что в подобных учреждениях дети брошенные, ненужные даже низшим слоям общества, обычная грязь, которая в будущем станет работать на фабриках, и даже капли внимания не заслуживают. Там, в тех крошечных приютах, с прогнившими стенами, от которых пахнет чем-то влажным, холодными комнатами и расшатанными оконными рамами есть только побои и страх. Билли много раз замечал в этих, совсем еще юных, глазах только боль от одиночества, оставленные травмы от воспитательниц, таких же мерзких, как и старые черепичные крыши старых зданий.       Парень не мог представить эти стены, полные трещин, от которых веет жутким холодом, а пальцы никогда не соприкасаются с этими проваливающимися внутрь местами, скрипящие полы и презрительное отношение от любого проходящего человека. Дети умудрялись находить в своей мрачной жизни свет, развлечения, веселье, — игры, истории и обычные приключения, что оказывались всего лишь прогулками до соседнего здания. Билл знал из рассказов Льюиса, что его сверстники работали там, где брали, пусть получали за это только гроши, либо же воровали, а после убегали от рабочих, бывало, босые, по холодным крошечным улочкам Лондона, путаясь в перекрестках, ударяясь об углы, запинаясь, стирая пальцы и вытирая слезы, которые уже давно остались на щеках сплошным водопадом.       Лу и Уилл почти не говорили о своем прошлом, только одинаково хмурили бровки, а светлые трещинки на губах, казалось, становились больше. Билли предпочитал молчать, хоть любопытство брало вверх, подталкивая к незамысловатым вопросам в сторону самого младшего брата, который руки на груди складывал, чуть прижимаясь спиной к стене, пока пышные мягкие волосы рассыпались волнами. Казалось, Льюис весь состоит из каких-то отдельных эмоций и воспоминаний, как бы не старался мальчишка казаться самым взрослым и безразличным, всё равно выливался в чувства, не способные скрыться за искрами из глаз. Даже Альберт толком не знал историю двух белокурых братьев, — по крайней мере, говорил именно так, — до приюта, но никогда с вопросами не лез, словно понимая, что это явно будет лишним.       Оказалось, Альберт не только пытался как-то исправить себя, избирая пути сожаления и сочувствия ко всем вокруг. Билли видел, как родители постоянно смотрели на старшего сына так, словно он не просто ездил в детские дома, принося подарки, а копался голыми руками в грязи, опускаясь в нее по самые колени, а потом приходил домой, даже не думая помыться. Долгое время парень даже не думал, что брат хочет поменять весь строй в стране, не просто помогая беднякам, раздавая деньги, притаскивая книжечки и вкусности брошенным детям, сочувственно наблюдая за грязными женщинами с оборванными концами юбок. Альберт всегда был немного другой, пусть горделивый и нагловатый, как отец, чему постоянно противилась мать, недовольно морща носик, но всегда старался куда сильнее показаться благородным, чем есть на самом деле. Билл считал все эти добрые поступки не более, чем простым желанием показаться прекрасным в глазах всего общества, стараясь смыть собственные ошибки и гадкие поступки всеми этими радостями. Он прекрасно знал, что внутри старшего Мориарти зияет дыра боли, где таятся гнусные мысли, отвратительные слова, чужие слезы да пальцы, измазанные кровью, что липким слоем застыла на коже, как будто Альберт долгое время ковырялся в ведре с малиной. Парень никогда не был чистым и светлым ребенком, который не знал страха и чего-то преступного, Билл-то уж точно ощущал все темные уголки его сознания, — такие испуганные, зашуганные, но, с тем, твердые, словно скала, неисправимые.       Билл закашлялся. Громкий звук разнесся по комнате волной, заставляя прикрыть глаза, но парень только сумел чуть согнуть ноги в коленях, о чем тут же пожалел, — спину вновь потянуло. Хотелось засмеяться — казалось, он совсем уже забыл, как звучит собственный смех. Страх расплылся по груди приятным теплым слоем, коснулся легких, от чего парень вдруг ощутил странное желание прижаться к старшему брату в объятиях, чтобы его теплые ладони ласково погладили плечи, а губы уткнулись в макушку, обдавая приятным запахом мыла и чего-то крепкого, почти что взрослого.       Тяжелая капля порвалась с реснички, оказалась слезой с соленым вкусом, которая осталась всего лишь едва заметной дорожкой. Если бы не чистая случайность несколько лет назад, то Альберт убил бы — легко взял в руку деревянный прут или обычный нож, переливающийся серебром при лампах, и засадить в живот, и Билл словно ощутил, как боль тут же смешалась с испугом, а кровь брызнула из раны, закапав на пол. Парень весь дернулся, не только из-за собственного разыгравшегося воображения, которое подкидывало незаманчивые картинки с ужасными красками, такими гадкими темными пятнами, расползающимися по всем воспоминаниям. Где-то в соседней комнате раздался громкий звон — чашка разлетелась на огромные и крошечные осколки, выскользнув из чуть вспотевших ладошек Уилла, а на полу осталось большое мокрое пятно.       Билл словно увидел эти мелкие ручейки, которые совсем скоро просочатся в деревянные трещины. Он услышал тихий шепот Льюиса, который приподнялся, но Уилл только попросил младшего брата лежать дальше, а потом вышел из комнаты, видимо, в поисках хоть какой-то тряпки, которая должна была скрыть следы неловкости и волнения. Билли знал, что даже у холодного и чуть высокомерного Уилли бывали моменты нервозности, когда он метался по комнате, стискивая руки в кулаки, разглядывал потолок, словно там были ответы, садился на стул, раскачиваясь, портя дорогущие черные ботиночки, вскакивал, и неловко улыбался, когда вдруг заходил Льюис, весь статный и прекрасный, как последнее брошенное слово невероятной девушки, шуршащей юбками во время бала. Билл и сам видел, как Уилл напрягается, скрывая любую слабость при младшем брате, а последний только сохранял спокойствие, хотя все время только и тяжело дышал, такой прелестный, как первые лепестки подснежников.       За несколько Билл привязался, несмотря на все обиды и боль. Он и правда чувствовал, как Альберт старается стать хорошим братом, прижимается крепче, аккуратно, всем телом, словно боялся сломать, дотронуться и оставить маленькую ранку. Билли видел в его зеленых глазах, так похожих на лето, все прекрасные травы и цветочные ароматы, которые сплетаются в интересные узоры, как будто на стенах оказываются персидские ковры, всю ту нежность, что не могла дать матушка. Так приятно было знать, что существует прекрасный, любящий старший брат, готовый помочь и защитить от любых невзгод мира, который давил на плечи проблемами и паникой, разрастающейся в груди.       Больно. До ужаса больно и обидно, ведь Альберт был готов лишить его жизни одним движением и ничуть не пожалеть об этом. Билли чувствовал, что теперь элементарно боится старшего брата, который за эти несколько лет превратился в прекрасное созвездие на холодном небе, когда поднимаешь голову, замечая пылающие огни Лондона, а потом замираешь, разглядывая сотни звезд. Рука сама тянулась вверх, хотела ухватиться за великолепные мелькающие пятнышки, такие незнакомые, далекие, но Билли только и мог, что стоять, обдуваемый ветром, пока кудри щекотали шею.       Парень вдруг глаза закрыл, и перед ним осталась только сплошная темнота, без проблесков звездочек и красивых огней Вселенной, не осталось и аромата Лондона, шумного и пыльного, мерзкого, но величественного, словно фрейлина, идущая сквозь залы огромного дворца, пока туфли стучат по мраморным лестницам, а отражение танцует в зеркалах, чьи рамы были покрыты золотом. Билли уже не чувствовал мороза, колющего щеки, оставляющего на нежной коже алые следы, не замечал далеких каменных строений, что не были заметны из окон особняка лорда. Иногда парень останавливался около большого окна, совершенно не закрывая ночную рубашку халатом, только легкий треск тухнувшего камина говорил о реальности происходящего.       В груди больно после падения, а перед глазами всё еще стоит собственный круговорот, словно видимый со стороны. Под ногами вновь ощущалось крепкое тело кобылы, что явно никогда не было предназначено для скачек и любых видов верховой езды, ее неприятный запах затхлого стойла, перепуганное лицо Льюиса, который не имел возможности остановить бегущую вперед лошадь.       Билл мотнул головой, чтобы отогнать ужасные воспоминания, которые все еще были свежи, как никогда, словно порез от ножа, случайно соскользнувшего, полученный секунду назад. Льюис был всего лишь мальчишкой, его младшим братом, который явно не заслуживал таких приключений и подобного страха, — весь пахнущий снегом и нежностью, Мориарти должен быть окружен заботой и лаской.       Билли никогда не считал свою страну отвратительной и ничего плохого в режиме не видел, даже если хорошенько присмотреться. Несмотря на появившееся сострадание ко всем беднякам, парень просто не мог понять, что же ужасного во всем этом можно отыскать, что надо посвятить свою жизнь исправлению чужих устоев.       Какого бы мнения о системе не были Альберт и младшие братья, Билл никогда не мог понять их до самого конца — только чуть губы поджимал, словно это действительно ускоряло мыслительный процесс, упирал руки в стройные бока, а потом уходил в комнату, понимая, что выбора нет. Мориарти был воспитан в аристократической семье, где есть исключительно строгие правила этикета, которые никак нельзя нарушить, и весь низший класс был рабочей силой. Билли усвоил, что бедняки просто грязь, недостойная внимания и какого-либо сострадания, ведь никто не мешает им зарабатывать деньги, но они отвратительны лишь по тому, в чьей семье появились на свет.       Аристократам часто давали право на незначительную ошибку, но Билл с самого детства замечал, что прислуга не играет огромной роли в его жизни, а родители только и делает, что шпыняют их. Конечно, Альберт мог долгие дни объяснять матушке, почему он ездит в приюты и считает этих детишек всего лишь жертвами обстоятельств, но та слушать не желала подобные «бредни», просила семью не позорит, да наказывала, чтобы мальчишка не слишком много душевных сил отдавал какой-то помощи. Берти всегда только сверкал глазами, обиженно опуская голову, потому что даже родная мать не была в силах понять терзаний его юного тела, не желала даже осознавать всю омерзительность иерархического строя, поэтому никогда не давала должной поддержки.       Билл спорить с родителями не смел, да и сам убедился в том, что простолюдины не заслуживают любви после случая с Паулем. Из-за этого гадкого конюха его избил отец, оттаскал за волосы, заставил ненавидеть, разочаровалась матушка, а потом мальчишка только и слышал, что Альберт идеальный ребенок, гордость семьи, а он всего лишь пятна на репутации. Отец даже слушать не желал какие-то оправдания, только бил и бил без конца, оставляя синяки и кровавые подтеки, пока матушка рыдала, спрятав лицо в ладонях, но ничего не делала, дрожала, опасливо поглядывая за закрытую дверь кабинета. За несколько минут Билл пожалел, что даже посмел заикнуться родителям о произошедшем случае, а потом закрыл рот, ведь папа сказал не сметь думать о распространении информации, и даже старший брат не должен быть в курсе этого пятна.       Парень перевернулся на другой бок, почувствовав, как больно потянуло ребро, прикрыл глаза на мгновения, крепко стиснув руки в кулаки — чуть-чуть пережди и весь кошмар обязательно исчезнет, ведь не бывает такого, что не пройдет ссадина. Какой кошмар! Билл весь нервно вздрогнул, сдерживая непрошенные слёзы обиды и отчаяния, что старались прорваться вместе с всхлипами. Плечи затряслись, словно во время жаркого танца, пока пестрая цыганская юбка гуляет по площади яркими вспышками далеких звезд, а черные, словно смола, волосы, рассыпались по плечам, и Билл вновь ощутил боль в спине и груди от приближающееся истерики. В горле мгновенно пересохло, и было бы неплохо попросить хоть кого-то принести кувшин или просто окунуть голову в старый деревянный таз, где давно служанки полоскали белье. Мальчишка вторил самому себе фразы успокоения, пытаясь не принести себе еще больше повреждений за сегодняшний день.       — Ты слышал?       Льюис натянул одеяло до самых плеч, чуть поджав ноги к груди. Старые деревянные балки под ним скрипнули, словно кто-то уронил на кровать камень, чуть приподнял голову и уставился в сторону двери, как будто кто-то мог оставить на ней ответы невидимыми чернилами. Мальчик больше не дрожал, но пот всё равно скользил по лицу от пережитого стресса, от чего длинные прядки прилипали к коже, а любой звук казался опасностью, — огромной, неизвестной, но, безусловно, надвигающейся.       Уилл, сидящий рядом на стуле, принесенном с кухни, глаза поднял, обдавая холодом и абсолютным безразличием. Вся его поза выражала лишь усталость, перемешанную с желанием спать, на лбу остались красные отпечатки пальцев, в которые парнишка упирался, а спина выпрямилась так резко, что косточки должны были хрустнуть. Льюис всмотрелся в расслабленные брови брата, его бледные губы, которые никак не желали повествовать хоть о чем-то, а после вновь опустился на подушку, пахнущую приливом.       Уилл не мог лечь спать, так и восседал, словно король, на старом стуле, который мог легко сломаться от любого неловкого движения, медленно моргал, даже не желая спускаться вниз к Альберту, который явно был чем-то обеспокоен. Льюис прекрасно слышал ссору за стеной — дом явно не был оборудован для целей личных визитов, — но даже не старался выпытать что-то у брата, который явно был мало заинтересован в подобной ругани.       Кружка, наполовину полная, покоилась на полу, потому что ставить ее больше было некуда, а осколки старой убрали. Льюис понимал причину такого волнения брата — тот так боялся его потерять, что едва сознания не лишался от одной подобной мысли, а сегодня ощутил такой животный страх, что не мог совладать со всеми навалившимися эмоциями, от того закрывался и пытался прийти к адекватной модели поведения. Лу видел, как чуть подрагивали чужие пальцы, бегали по комнате глаза, напрягались плечи, стоило доктору лишний раз провести рукой по телу и нечаянно коснуться какого-либо шрама, но молчал, — Уилл не любил показывать слабости, которые иногда оказывались слишком очевидными.       Льюис не испытывал нужды в лишних долгих беседах, ведь тревожить остальных членов семьи не хотелось, но, с тем, отчаянно требовал хоть каплю внимания, чтобы перекрыть возникший испуг. Желание садиться на лошадь отпало, ведь он и сам не понял, почему кобыла вдруг взбрыкнула, весь этот переезд был как будто в тумане — сначала спокойная прогулка, а дальше ветер, бьющий в лицо, сильное тело под бедрами и собственный круговорот мыслей, никак не выливающийся в решение. Удивительно, что в случае опасности Льюис хватался за ближайший острый предмет и был готов драться, но совсем не сумел справиться с лошадью, полностью поддавшись панике и чему-то грубому, неизученному, совсем юному, что присутствует в любом молодом человеке.       — Да, — голос Уилла звучал замучено, но он старался не показывать всех своих чувств, — я догадывался о подобном исходе.       Льюис прикрыл лицо рукой, совсем бледно, с небольшой царапиной, которая явно не собирается проходить в ближайшую неделю. Мальчишка только привык к тому, что у него появилась нормальная семья, три любящих старших брата, которые готовы помогать и заботиться, и Лу забывал о всех остальных, молча следовал за ними, готовый даже завязать глаза. Лорд никогда не уделял им достаточного внимания, чтобы считаться полноценным опекуном, занимался своими делами и часто покидал особняк, оставляя ребят на учителей и служанок, но часто тем, кто действительно заботился о молодых графах, был Джек.       Мориарти уважали мужчину всеми своими юным думами как наставника, что научил их не только выживанию, но и другим полезным вещам. Джек делал для них крайне много хороших вещей, пусть и не казался человеком, что пропитывался приятными чувствами к абсолютны любым детишкам. Часто Льюис наблюдал за статной фигурой, таящей в себе много ужасов прошлого, пробегался по темным волосам и крепким плечам, а после отворачивался — он хотел бы быть похожим на Джека, чтобы никто не смог отобрать свободу и гордость.       Лу давно свыкся с мыслью, что Уилл всегда будет рядом, поможет, утешит, подскажет, как стоит сделать лучше, крепко обнимет и его теплые руки накроют лопатки, словно в подтверждение любых слов. Мальчишка был накормлен и уложен в теплую постель в богатом особняке, слуги проявляли уважение, и он уже не являлся простолюдином, который должен работать круглыми сутками за какие-то жалкие гроши, или идти воровать на рынок, потому что нет другой возможности достать еду. Льюис, однако, никогда не забудет холодной комнаты, удрученного лица старшего брата, ледяных ладоней матушки, укачивающих его на ночь, и совершенно невкусной похлебки, которая больше походила на воду с добавлением каких-то испортившихся овощей, чем на нормальный сытный суп. Льюис за несколько лет успел насытиться и всевозможными морепродуктами, и молочными товарами, прекрасными специями из жарких стран, десертами, которые таяли на языке, и даже морщился от дорогого алкоголя, который тайном мог протащить Билл, минуя Альберта. Как же жалко, что мама не смогла испытать всех наслаждений богатой жизни — ароматные супы, пироги, конфи, сыры, различное мясо и прекрасные запеченные овощи, которые оставляют после себя сладкое послевкусие.       Сейчас вся ситуация выглядела просто ужасающе, и Льюис даже думать не хотел, что может случиться дальше, если вдруг старших братьев в полной мере захлестнут все отрицательные эмоции. Альберт с Биллом всегда были крайне похожи, от этого-то и возникали споры, перерастающие в драки, что иногда приходилось разнимать Джеку, оттаскивая парней друг от друга за шивороты и долго читая лекцию о поведении молодых аристократов. Льюис много раз видел на их телах фиолетовые круглые следы от задетого косяка или угла стола, а мальчишки потом дулись несколько дней, пока не обнаруживали общее дело.       У них с братом совсем другие отношения, от этого Лу иногда совершенно не понимал стремления Альберта ругаться и мириться с удивительной быстротой, а Билли — упрямиться и горделиво отворачиваться, словно все вокруг ему только зла желают. Льюис и сам первое время ненавидел Билла, иногда думал просто придушить его подушкой или избить близ стоящим стулом, только бы заглушить этот мерзкий голос, но тот менялся. С каждым днем Уильям становился адекватнее и приятнее, шутил, помогал и старался стать другом, от этого-то Льюис медленно и пропитывался доверием к этому человеку.       Билли просто был разбитым и оставленным всеми, что ничуть не оправдывало, но хотя бы давало возможность понять. Лу никогда не забудет опрокинутую на ковер и штаны кружку чая и маленькие шрамы от зубцов вилки, но другие воспоминания плотно заслоняли все эти отвратительные моменты, всегда оставляя только непонимание, которые мальчишка пытался стереть легким взмахом руки.       — Ты расстроился?       Уилл сидел бледный и, казалось, скулы стали выделяться своей остротой, а глаза покраснели. Льюис постарался расслабиться, но брат всегда был другим, больше похожим на маму, нежели на исчезнувшего отца, который многие годы не появлялся в их жизнях. Обычно Льюис плевал на остальных, не пытался проникнуться грустными историями и оставался в одиночестве, увлекаясь приключенческими романами или женскими занятиям по типу вязания (которое Альберт просто обожал!) и готовка. Мальчишка частенько бегал за Джеком, лез под руки и помогал на кухне, ловко орудуя ножом и застирывая вещи, пока старшие братья были заняты более важными делами.       Билли и Берти были его семьей только формально, лишь для кругов, но мальчик чувствовал, что привязался. Льюис с каждым месяцем чувствовал себя всё более включенным в их шуточки, догонялки и улыбался, смотря, как братья кружатся по гостиной в попытке станцевать вальс. Парни становились его настоящими друзьями, которые могут и обнять, и пожурить, а Билл еще и на крышу за голубем полезет только потому что захотелось, под отчаянные вопли Джека и полетевшую тарелку, на что Лу только улыбался, удерживая деревянную лестницу. Так часто всё было слишком хорошо, что не было сил отказаться даже от малейшей частички счастья.       — Мне просто не нравятся их ссоры, — буркнул Льюис. — Как соседи.       Уилл кивает головой. В маленькой комнатке, за стеной, соседи орали часто, да так, что уши закладывало. В других помещениях слышались драки и ругань, ударялись о пол стулья и чьи-то тела, и Лу как сейчас помнит собственный ужас от вскриков и звонких хлопков. Брат только уши зажимал ему, шепча какие-то глупости, выдуманные сказки, песенки, но все эти жалкие попытки не могли заглушить всех истерик. Со временем Льюис научился не обращать на данные моменты внимания, но только страх всё еще роился где-то внутри.       — Они помирятся, — произносит Уилл, словно эти слова ничего не стоят.       Льюис сглатывает, чувствуя, как непонимание расползается холодом по груди и переходит на желудок, болезненно сдавливая. Уилл не был обычно столь оптимистичен, особенно касательно отношений этих двоих, поэтому мальчишка мог только приоткрыть рот, но так ничего и не ответить, вдруг забыв абсолютно все мысли, только что промелькнувшие в голове.       — Они никогда так не ругались.       — Мой милый Лу, они связаны, — Уилл выдавливает грустную непонятную улыбку. — И можно простить всё, если знать зачем.       Льюис отвернул голову, зарывшись носом в мягкую наволочку, которые в особняке тщательно стирали — белое постельное белье пачкалось ужасно быстро, от этого служанки стирали себе нежную кожу, что со временем покрывалась мозолями. Тело еще болело после неудачного падения, поэтому парнишка зажмурился. Нужно всего лишь немного расслабления, чтобы вернуться в привычный ритм, это на пару дней, а потом отдых продолжится еще на некоторое время, но и никто не знал, что получится драма из обычной прогулкой с лошадьми. Частенько даже родного брата Лу не понимал. Почему все человеческие эмоции настолько сложны в своем осознании?       Льюис верил ему больше всех и четко следовал плану, придуманному еще несколько лет назад, но в груди что-то екало. У него появилась семья. Да, не родная, но всё равно такая настоящая, приятная, связанная страшными тайнами и общей целью, которая придавала сил двигаться вперед, только бы, наконец, исправить чьи-то ошибки.       Альберт был для него другом, который имел кучу собственных правил и устоев. Парень был четко уверен в своей единственной роли старшего брата, — забота, ласка, уверенность, защита. Льюис видел, как тот отчаянно прячет слезы в рукавах пиджака и никогда не позволяет себе лишней слабости, только улыбается так наигранно, что скулы ноют, а потом уходит в комнату и долго смотрит в окно, обдумывая кучу вещей. Такой красивый, элегантный, что все аристократы вздыхали, обязательно упоминая родителей, завидный жених, старший сын графа Мориарти, который унаследует большую часть состояния, всего лишь бедный юноша, вынужденный воспитывать троих других отпрысков.       Билл был редкостным красавцем для девиц, остроумный и знающий множество развлечений, он привлекал внимание, умел находить общий язык и вливаться в компанию, от этого приглашался, кажется, на все мероприятия в Лондоне. Порой, юноша с самого утра до следующего дня пропадал на балах и званых обедах, а после отсыпался; Джек получал новые письма с просьбой явиться на очередные посиделки на веранде. Альберт все шутил про то, что скоро к Биллу свататься будут, словно он девица какая, но парень никогда не реагировал на это, кутаясь в одеяло так, что было видно только пышные завитки.       Льюис мог прожить без семьи, даже без Уилла, если будет цель. Мальчишка был сильным, волевым и не нуждался в ком-либо, потому что с детства приготавливался к тому, что однажды может остаться без помощи и поддержки, придется выживать собственными силами. Льюис будет сдерживать слезы, уставшими глазами смотреть в чужие лица, не спать сутками, работать и сдерживаться, искать потайные ходы и подлизываться, продвигаться вперед в гордом одиночестве, потому что умел. Уилл проявлял всю свою заботу, следил и защищал, но, с тем, абсолютно точно был уверен, что мальчишка, в случае чего, продержится и без него.       — Мне не нравится Билл в последнее время, — произносит Лу, водя пальцами по подушке. — Что-то с ним не так. Раньше по нему было видно, а сейчас… совсем плохо.       — Тебя это очень волнует?       Льюис никогда не признается в своих теплых чувствах к приемному брату. Воспоминания того зимнего вечера пугали и согревали одновременно. Мальчишка старался не задумываться обо всём этом, только вот никак не мог оставить появившегося доверия и понимания, да и никто не высказывал недовольства касательно их установившихся теплых отношений. В глазах Альберта и Уилла не возникало и доли ревности, а Лу только радовался разным возможностям чего-то запретного, потаенного, загадочного. Иногда они тоже умудрялись спорить, а Билл до сих пор не понимал, как хрупкий мальчишка смог сломать чугунную сковороду.       — Льюис, ты в постоянном стрессе, понимаешь? — Уилл аккуратно стискивает чужие холодные пальцы своими. — Тебе надо меньше волноваться.       Порой, брат был чересчур заботливым, что аж зубы скрипели от отсутствия свободы, но абсолютно непонятливый. Иногда даже Билл непонимающе открывал рот, потому что давно уже догадался о ситуации, сумел проанализировать, а Уилл никак не мог сообразить, что же сделал не так.       — Да.       — Они оба немного странные, — Уилл, словно в подтверждение, слышит громкий хлопок двери откуда-то со стороны комнаты самого старшего Мориарти. — Альберт, как обычно, ни себе ни другим. Билл и так не очень контролировал свои эмоции, а сейчас совсем плох стал.       Льюис кивнул, но ощущал, что они просто мусолят одну и ту же тему. У всех свои проблемы, так почему вдруг всё должно стать хорошо по щелчку пальцев? Иногда хотелось просто закрыться ото всех в комнате, хлопнув дверкой, как последней истеричке, заплакать, потом пойти покушать и просто больше ни с кем не разговаривать.       Билл как гиацинт — такой же яркий, пышный, с крепкими листочками, но совершенно нежными лепесточками. Он символизирует любовь, красоту и верность, но, с тем, является знаком печали и сожалений о случившемся. Льюис видел, как Билли гнется под порывами ветра, но, с тем, остается на месте, следуя наказам Альберта, а глаза его частенько наполняются грустью.       — О, слышишь, пошел?       Льюис приподнялся на кровати, простыни под ним зашуршали. Шаги Билла раздавались тихим летним ветерком, гуляющим по верхушкам деревьев. Интересно, куда он собрался?       Лу все еще помнит, как лорд к относился к Биллу после всей произошедшей ситуации — не понимания, даже осуждая за слабость, в то время как Джек пытался помочь и каждый раз просил показать раны. Весь заплаканный Билл, в ужасном состоянии, со свежими шрамами, спрятанными под бинтами, которого вытащили на обед, сидит ни жив ни мертв, а лорд спрашивает, что делать воспитанники собираются. Льюис говорит, что хочет французский практиковать, а лорд предложил помочь, на что Билли только головой качнул и, кажется, был готов в любой момент упасть со стула. «Ой, сидит в слезах, бедняжка наша, как будто на фабрике смену отпахал, уставший. На грустный вид у нас силы есть, а как с братом посидеть — так нет. А у нас силы есть смотреть на эти сопли?». Альберт в тот момент стиснул в руке нож, но сдержался, крепче стиснув челюсти, только бы не вылить на лорда весь запас слов.       — Куда он? — выдохнул Льюис.       — А мне откуда знать?       Уилл смотрел, всё понимая, прямо и не смущаясь. Его нежный младший братик всматривался в сторону коридора, пытался быстро придумать какой-то план, но мысли путались, словно покатившийся по полу клубок нитей. Уилл замер от грустного взгляда, где, однако, слезы не выступали, только опасливо поблескивали зрачки, — не хочется, а сделаешь.       — Пойду, проверю, и чай сделаю, — Уилл хлопнул себя по коленям, поднимаясь на ноги. — С лимоном?       — С лимоном.       Льюис понимает, что брат делает это не из душевной доброты. Весь этот жест небольшой уступок, за который потом Билли потребуется заплатить каким-либо обещанием, скрытой тайной или молчаливым возмущением, только вот Лу ощущает укол вины где-то внутри. Мальчишке хватает сил только упасть лицо в подушку и застонать, пока брат прикрывает дверь и ловким движением, изящной походкой от бедра, устремляется вниз по лестнице, преодолевая ступеньки.       Уилл вниз вовсе не спешит, держится за перила, как будто действительно можеь упасть с этой старой лесенки, больше похожей на украшение. Когда мальчишка, опустив голову и рассматривая собственные черные лакированные туфли, спустился, Билл уже открыл входную дверь. Лицо приемного брата выражало только боль от резких движений и остаточные моменты испуга, которые будут присутствовать каждый раз, когда парень сядет в седло, если, конечно, сможет это сделать.       Билл ступил на крыльцо, вдыхая крепкий сумеречный воздух, в одних брюках, что изящно обтягивали его стройные бедра, похожие на гнущиеся молодые ели, да выпущенной рубашке. Парень казался болезненным, брошенным, особенно в сгущающейся над ним темноте, что путалась в пышных кудрях и спускалась к побледневшим открытым ключицам. С самого детства держащий образ прекрасного, Билл вдруг забыл любую выдержку и поддался собственным слезам, которые диктовали правила, поэтому парень выглядел так, словно несколько дней лежал в бреду и только очнулся.       Уилл скользнул за ним, не позволяя захлопнуть дверь, а в глазах брата возник такой неподдельный страх, что захотелось пустить одинокую слезу. Морской воздух прошелся по лицу, а пальцы крепче стиснули дерево, но получить занозы не могли. Парень всмотрелся в темные глаза напротив, при таком времени суток напоминающие каштановые аллеи, и почувствовал, как собственный голос звучит как падающие по скалам крошечные камни, ускользающие в туманной пропасти. Чужой испуг дал какое-то садистское наслаждение, но Уилл сдержался от лишних слов, которые явно сделали бы только хуже.       — Ты куда?!       — Прогуляюсь, — выдыхает Билли, шумно сглатывая, а пальцы его дергаются едва заметно. — Я скоро вернусь.       Уилл кивает головой, ведь, во всей этой ситуации, парень действительно бы остался дома, в тепле и свете, если бы только посмели запретить высовываться на улицу. Где-то вдалеке шумел прибой, и доносилась тихая песня гитары, успокаивающая, медленная, словно легкая походка девицы, впервые увидевшей бал и совершенно смутившаяся ярких вспышек чувств. Тут, за деревянными стенами, оставалось спокойствие и семейная идиллия, так легко сломавшаяся, пустившая трещину, от чего внутри всё вмиг покрывалось ледяной корочкой.       — Сам с врачом разбирайся, — выдыхает Уилл, отпуская дверь, от чего приемный брат только облегченно расслабляет рот, желая сбежать и скрыться среди пустынных и спутавшихся танцев чужой культуры. — И с Альбертом тоже.       Уилл не собирается останавливать его, в конце концов, не нянька. Да и Билл сам по себе никогда не вызывал в нем нежных чувств, чтобы сочувствовать и волноваться о состоянии. Это разбитый, сломанный ребенок, который пережил ужасные драмы, но, однако, вырос с мнением и страхом, что никто не изменил, да и не пытался. Альберт появился слишком поздно, исправлять в голове тринадцатилетнего мальчишки было уже бессмысленно, ведь он, давно брошенный и забытый, не получал даже капли чьей-то поддержки и благоразумия. Билл был полезен в некоторых аспектах, быстро учился, являлся хорошим поставщиком информации, со временем он становился нормальным, но все равно семьей не считался. Уилл был братом для Льюиса, но никак не считался таковым для других, только со временем привыкал, притирался, начинал доверять, и единственной его целью во всех отношениях была только защита. Если бы Лу угрожало хоть что-то, мальчишка не размышлял бы сотни лет, а поступал так, как научил приют и улица — резко, жестоко, не скрывая агрессии.       Уилл возвращается в дом, не смотря, как Билл оказывается на тропинке и устремляется вперед. Оставалось только едва коснуться рукой заварочного чайника, чтобы убедиться в его жаре, втянуть носом прекрасный аромат итальянских трав, а после обернуться и начать искать в высоких шкафчиках красивые чашечки и блюдечки. Конечно, такого обслуживания как в особняке не будет, но Льюис никогда не был особо придирчив.       Чай — это искусство, передаваемое годами и поколениями, от этого-то всё вокруг мгновенно наполняется приятными зеленовато-коричневыми цветами, пускается в легкие теплом и приятными запахами. Бывали различные красивые лепесточки цветов, яркий темный цвет, который заставляет улыбаться, а красивые сервизы передавались из рук в руки. Уилл натянуто улыбался, когда одна семья подарила ему набор чашек из фарфора на день рождение, которые теперь стояли в шкафу. Чай побуждал множество приятных эмоций своими волшебными ароматами и сжимающими посуду руками, ведь все они, бесспорно, искали обычного тепла.       Уилл поднимается наверх медленно, придерживая чашку рукой и аккуратно прикрыв ее бортики, только бы сладкая водичка не перелилась и не упала на пол. Пар рвался, врезаясь в лицо приятными облаками, растворяя в мечтах и мыслях. Конечно, было бы хорошо найти в этом доме поднос, красивый, серебряный, который мелькал на каждом важном мероприятии, а тарелки об него постоянно ударялись с мерзким скрипом.       Кружка опускается перед Льюисом, но мальчик не вздрагивает, только аккуратно обхватывает тонкие стенки, мгновенно обжигающие пальцы, вглядывается в брата своими большими глазками-бусинками, словно котенок. Дверь остается открытой, но Уилл уже не вернулся к ней, опустился на колени перед койкой, чуть отодвинув ступнёй стул, и в его напряженных плечах читалось одно волнение.       Льюис всё понял без слов, только отхлебнул чай, тут же зажмурившись, чувствуя, как болезненно колет язык и нижнюю губу, вызвав у Уилла тихий смешок. Дверь комнаты Альберта скрипнула, значит, он вышел в коридор, чему подтверждением были шаги, явно не стремящиеся вниз. Мальчишки мгновенно устремили взгляды на дверной проем, где тут же появился старший брат — растрепанный, уставший, но держащий спину поразительно ровно, не оставляющий даже мыслей о том, что произошло что-то серьезное. Бледные ладони легко опустились вниз, открывая вид на острые черты лица, которые при тусклом свете казались едва ли не туманными, как будто ненастоящими, словно линиями новой картины.       — Что ты делал? — парень потер чуть покрасневшие глаза.       — Чай, — пожал плечами Уилл, едва улавливая, к чему ведет весь этот диалог.       Альберт кивнул головой, и все его прядки упали на лоб, но тот вовсе не спешил их убирать, так и оставил — взлохмаченные, задевающие ресницы, но красивые, напоминающие погожий день у моря. Уилл понял, что Льюис требует, по одному взгляду, впечатавшегося в него словно нарочно. Мальчишка поджал губки, быстро кивнул в сторону старшего брата, который, кажется, вовсе не обращал на них внимания и уже успел забыть, зачем шел.       — Билл ушел прогуляться.       — Что?       Альберт опешил, сделал шаг назад, словно получил удар по спине, быстро-быстро заморгал, возвращаясь в реальность из маленького выдуманного мирка. Все иллюзии вдруг треснули, рассыпались, словно хрустальная ваза, нечаянно задетая служанкой, когда та протирала пыль. Уилл увидел, как дыхание старшего брата спёрло, и он беспомощно распахнул рот, словно не зная, что спросить первым и как быть в данной ситуации, — тут же бежать на улицу или остаться в комнате, копошась в мыслях.       В нем сразу все эмоции перемешались, — злость перескочила к отчаянию, сменилась печалью и желанием закричать. Альберт был сбит с толку, хотя Билл всегда отличался своенравием, и подобная выходка не должна была становиться чем-то из ряда вон выходящим, но парень упорно всматривался в младших братьев, но они не могли дать точных ответов.       — Куда? — голос старшего Мориарти звучал мерзко, как будто сломанная о угол стола скрипка.       — Я не интересуюсь у взрослых людей подобным.       Уилл увидел, что Альберт захотел закопать его за заднем дворе, — одни дрогнувшие скулы и опущенные уголки губ чего только стоили. Мальчишка совершенно не боялся его злости или накатывающей истерики, которая заключалась в дрожащих плечах, легко прощупывающихся под рубашкой из чистого хлопка. Альберту духу не хватит на какое-то преступление в данный момент.       Берти был таким человеком сам по себе — обещал, придумывал и закрывал глаза на несовпадение. Он сам себя убедил в том, чего не было. Уилл был далеко не таким, каким его выдумал старший брат, — тот легко создал образ в голове, которым руководствовался, и тут же бесился, стоило только не наложиться реальности на фантазию. Парень едва не всхлипнул.       Альберт стремительно развернулся, хотел было спуститься вниз, забыв абсолютно обо всем, словно нет других членов семьи и иных проблем, застывших в воздухе, словно туман ранним утром. Уилл может только тайком глаза закатить, вызвав только больше раздражение у Льюиса, который и без того переживал больше должного, от этого-то и бледнел всё чаще.       — Ты бы его оставил, — говорит Уильям, аккуратно погладив брата по ладошке, — достаточно сказал.       Альберт остановился, не успев исчезнуть в коридоре. Парень обернулся, а в глазах его была чистейшая решимость, — та плясала искорками в зрачках, огромных, как полная Луна. Уилл знал старшего брата, которого это не остановит, — все подобные слова были всего лишь пустым звуком, ничего значащим. Иногда он, правда, бывал как Билл — только спорил и оправдывался.       — Спасибо за совет.       Альберт пустился по лестнице, а маленькие каблучки его стучали по лестнице. Дом словно стал тише, как только хлопнула входная дверь, и братишки переглянулись. Ох, отношения этих двоих были чем-то особенным, порой, болезненным и непонимающим, которые пылали и одновременно покрывались коркой льда. Уильям только подпер подбородок рукой, как это не подобало в обществе, демонстрируя остатки детской наивности, которая уже не показывалась столь ярко, но всё равно будет оставаться с ним лет до двадцати. Льюис щекой прижался к мягкой простыне, сползая с подушки, и вмиг погрустнел, потому что сил уже не было что-то говорить.       — Упрямцы, — выдыхает Уилл, — оба на матушку похожи — истеричны и горды.       — Брат, не начинай, прошу, — жалобно стонет Льюис.       Уилл закрыл дверь, попутно потянувшись, и его спина выгнулась под тонкими слоями одежды. Резко открылось огромное желание сна, но мальчик не мог позволить себе этого, пока Лу бодрствовал, поэтому выбрал вариант ленивого хождения по комнате, пока старые половицы подозрительно скрипели под ногами. Льюис только наблюдал, как будто понимал гораздо больше, чем нужно, несколько не выдерживал слишком давящего чувства. Оно разрасталось по груди с невиданной скоростью, кусало и не давало возможности насладиться чем-то прекрасным, что так ярко рассыпается с каждой минутой радости. Уилл давно запомнил, что брата учить не нужно, — он давно уже понял многие аспекты жизни, несмотря на юный возраст, но всё равно нуждался в поддержке, легком толчке, исследовании некоторых моментов, которые никак не давали покоя. Джек, пусть и смотрел на них сурово, порой, зло, но всё равно умудрялся ласково щипать за щечки, щелкать по носу и трепать волосы, укрывать одеялом, приносить бульон во время болезни и пускать незамысловатые шуточки.       Билл, обычно не доверяющий взрослым людям, спокойно давал мужчине израненные руки, позволяя поменять бинты, едва не засыпая, задевая холодный пол босыми ногами. Джек говорил, что Пауль просто дал сильную тряску, но мальчишка достаточно крепкий, чтобы оправиться, просто нужно время, может, дни или долгие годы, но трещины внутри затянутся, словно от пчелиного воска, а он снова начнет улыбаться. Билли был просто обычным юношей, на которого навалился ужас ситуации.       Альберт выскочил наружу, оглядываясь по сторонам, — не знал, как искать брата и куда тот пошел. Порой, Билли бывал совсем непредсказуемым, и все его решения основывались лишь на вспышке чувств, которые вдруг проявились странным водоворотом эмоций и нервозного хохота. В город? Нет. Парню сейчас точно не до прогулок по узким улочкам со слабым освещением, путаться среди прелестных ароматов. Думай, Альберт, думай!       А если он что-то сделает с собой? Парень сдержался, чтобы не прикусить нежную кожу пальца, быстро-быстро заморгал, смаргивая вдруг оказавшиеся слезы, что стремились скатиться по щекам. Билл не мог далеко уйти, спрятаться, ведь в таком состоянии на бег был не способен, поэтому оставалось только панически прикидывать всевозможные маршруты. Альберт хлопнул себя по щеке, сосредотачиваясь, а потом спустился вниз, чувствуя, как ткань брюк намокает от росы.       В мыслях все места, куда брат мог пойти. Обрыв? Альберт искренне надеялся, что Билли не успел натворить каких-либо ошибок, что уже никак не исправить, а сердце в груди стучало так, что уши закладывало, но парень держался, потому что понимал, — страх тут явно не поможет. Мориарти не должен потерять адекватность и здравый смысл главное помочь Биллу, который точно не сможет справиться самостоятельно. Берег! Там сейчас никого нет, потому что ни местные жители, ни приехавшие аристократы не пылали желанием бродить под прохладным ветром только лишь под робким светом звезд.       Альберт тяжело выдохнул, а потом побежал, пусть под туфли начинали скользить от сырости. На небе не было облаков, от этого прекрасно были видны маленькие и большие яркие точечки звезд, складывающиеся в прекрасные узоры да истории, передающиеся поколениями. Ветерок редко накатывал небольшими волнами, распространялся по телу и ускользал, оставляя после себя только морскую свежесть. Где-то шумела пена, разбиваясь о скалы, касалась песка и вновь испарялась, от чего невольно вспоминались байки капитанов о прекрасных русалках, — их длинных волосах, сверкающей чешуе на рыбьем хвосте, оголенные полные груди и прекрасные песни. Альберт знал, что всё это обычные сказки, которые не имеют ничего общего с реальностью, но все равно заворожено слушал и как наяву представлял огромный морской дворец из редчайших драгоценных камней, где вовсю резвятся красивые девушки.       Погода не обещала дождя или чего-то ужасного, только убаюкивала своей темнотой и спокойствием, окунала в прекрасные ароматы трав и цветов, такие легкие, что хотелось вечно оставаться здесь, на протоптанной тропинке, уходящей дальше от домов, скрытых за крепкими стволами деревьев. Волосы растрепались, неприятно закололи уши и шею, в горле пересохло, а в боку начинало подозрительно колоть, и Альберт даже успел позавидовать его ходу, но, все же, догнал быстро.       Билл шел медленно, чуть покачиваясь, и весь его образ больше напоминал ненастоящую фигуру, всего лишь чье-то воспоминание, такое туманное, что даже черты лица стирались. Парень уставший, в стрессе, с прядями, торчащими в разные в стороны, с побледневшим лицом и от этого хорошо видными синяками под глазами, которые совершенно точно напоминали дорогущие пурпурные ткани. Руки его тряслись, Уильям, бывало, спотыкался о собственные ноги, едва не падал, но удерживался, расставляя руки в стороны, выдыхал и продолжал путь. Спина напрягалась, мышцы натягивались, и Альберт от этого нервно тер глаза, пытаясь унять накатившее чувство вины.       — Билл!       Парень оглянулся. Его глаза — звезды. Такие огромные, яркие, сверкающие, пустые, но заставляющие людей задумываться, искать надежду, какую-то глупую загадку, путаться и нырять в омут неизведанности. Парень так и застыл, а губы его дернулись, поплыли вниз.       Альберт остановился только на мгновение, а потом обнял, вцепился, крепко сцепив руки на чужой спине, уткнувшись в постиранную рубашку, все еще отдающую мылом и деревом. Билл дрожит, глаза прикрывает, пока брат только тяжело дышит, отходя от бега, прислушивается к окружающему миру, сжимает даже чуточку сильнее, чем нужно, а воздуху в грудной клетке становится поразительно тесно. Альберт не может его терять. Он Билла почти укачивает стоя, наполняет теплотой, уютом и чувством дома, аккуратно касается ушей, а потом переходит на лопатки, вновь одергивает себя и зажмуривает глаза.       — Зачем пришел?       Голос Билла тихий, как будто хриплый, словно после болезни, но парень все равно обнимает в ответ, пусть совсем слабо, стискивая ткань, укладывая голову на чужое плечо. Он выдыхает тяжело, глаза прикрывает, чуточку расслабляется, не дергается, хотя всё вокруг располагает к побегу, крику, истерике, но Билл вновь и вновь держится, только бы ни показать очередной слабости.       Альбер ничего не знает, но он просто крепко держит брата. Билли пахнет чем-то затхлым, но одновременно родным, старым коридорами, золотыми украшениями, дорогой тканью, светом, льющимся по бокалам шампанским, вальсом, прогулками, тихими перешептываниям с Льюисом, испачканными в чернилах пальцами, ароматическими маслами, шоколадными конфетами, выплаканными в подушку слезами, капелькой крови на губе, тишиной, обидой, мелькающим счастьем и сжатыми кулаками.       — Убить меня?       Страх тут же ударяет в голову, и Альберту хватает сил только крепче стиснуть брата в объятиях, кажется, желая его придушить, но парень молчит, дожидаясь ответа. Эх, если бы Билл всегда имел подобное терпение, то всё становилось бы намного легче. Какой же старший Мориарти идиот, так легко проболтался, вдруг сорвался, поддался своим глупым ощущениям, которые вырвались непривычными гневом и отчаянием. Почему же он иногда не может вовремя замолчать? Стыдно до ужаса, и Альберт просто не знает, зачем он это ляпнул, вдруг сорвался, хотя знал, что следить за тремя подростками сложно, иногда нужно закусить губу, но ничего не высказать, делая больнее. Но, с другой стороны, зачем врать? Билл ведь действительно тогда был гадом, да и право знать имеет, пусть это и принесло огромную боль, пошатнуло доверие и почти разбило все те теплые чувства, копившиеся годами. Альберт запутался.       Тепло брата греет, Билли трется носом о чужой пиджак, от которого веет цветами и чем-то маслянистым, он дарит слабое-слабое наслаждение своим присутствием. Парень пытается расслабиться, но вновь и вновь ныряет с головой в боль, которая стискивает крепкими лианами, что обхватывают ноги и руки, пускаются на шею и заканчиваются на лице.       — Нет! — Альберт аккуратно отошел, стиснул плечи брата, вглядываясь в его лицо, вмиг потерявшее все краски. — Дурак, я этого не сделаю.       Билл хотел что-то сказать, но промолчал, хотя губки его показались чем-то слишком ярким, даже несмотря на давно уже позднее время. Состояние парня оставляло желать лучшего, кажется, он вновь близился к прежнему режиму дня. Иногда Билл мог целыми днями лежать в кровати, не употребляя пищу, лишь изредка Джек вливал в него стаканы с водой. Мориарти рыдал, кричал, смотрел на все красными глазами, утопал в собственной боли, не обращая внимание на братьев, потом вновь дремал. Бывало, Билл и правда выбирался из комнаты, спускался вниз, бродил по кухне, пока какая-то служанка не давала ему тарелку с каким-то печеньем, ведь нормальная пища в глотку не лезла, а потом оказывался у открытого окна, пока ветер ласкал личико.       Альберт долго думал. Таблетки? Микстуры? Травы? Всё это давало лишь небольшую помощь за счет компонентов, и парень точно не хотел, чтобы Билл вдруг стал зависимым, от этого будет только хуже. Однако, в сумасшедший дом Альберт никогда не отдал бы, просто сил не хватит на подобное, ведь разве можно так обойтись? У Уильяма нет галлюцинаций, он не пытается вновь ранить себя, только грустит, погружается в себя и ничего не делает, это же не повод сразу приписывать к больным на голову.       Состояние Билла иногда пугает, но, однако, исправить это не получается. Альберт сам его и доводит! Младший Мориарти ноет тихо, едва не плачет, но сдерживается, глушит звук внутри себя, оставляя что-то в глотке все желания.       — Прошу…       Парень закачал головой, закрыл рукой глаза, отошел на пару шагов. Это ужасно больно. Билл ведь привязался, полюбил брата всем своим сердцем, отдал чувства, на которые только был способен. Альберт привык, что к нему идут, а не отталкивают, от этого руки все никак не хотят разжиматься на чужих плечах, поэтому он следует за братом, чуть меняя позу, напрягаясь спиной, словно пантера, готовящаяся к прыжку.       Билл сжался, стал таким маленьким, что захотелось плакать, захотел скрыться, провалиться, только бы больше не показывать всей это глупой безнадежной ситуации, которая случилась из-за несдержанности.       Альберт, вдруг, захотел рыдать от одного вида младшего братишки, который прячется, вновь не позволяет к себе подойти, едва не шипит. С каких пор старший Мориарти стал таким эмоциональным?       — Билл…       — Я все понимаю.       Мальчишка давит из себя улыбку. Пытается разыграть обычную роль, представиться сильным, хотя все его попытки не приносят успехов, превращаются в нервозные вздрагивания, вырывающийся хохот и совершенно некрасивую манеру речи.       — Прости, — шепчет Альберт, вновь обнимая брата. — Прости.       Билл поднимает глаза к небу, словно там было что-то интересное, но вместо размышлений, которые и так занимают слишком много, начинает следить глазами за красивыми созвездиями, давно вычитанными в книжках. Орион, Скорпион, Плеяд, Эридан… Уильям вспоминает совсем другое небо Лондона — холодное, но такое родное, совершенно отличающееся от итальянской красоты. Альберт теплый и пахнет приятно, словно забравшийся на колени кот, который только что отведал молока, захотел ласки, начал требовать от хозяина внимания.       — Ты не виноват.       Альберт качает головой. Виноват. Еще как виноват! Знал же… мог промолчать. Но нет, выдвинул всё, что думал! Дурак, весь в отца, была права матушка, когда недовольно складывала руки на груди, а юбки ее шуршали на весь коридор, от чего все служанки, невольно вздрагивали и пытались уйти в другие комнаты, резко находя пятно или слой пыли. Альберт всё время находил точку — ваза, полоток, лепнину, ковер или тумбу, — чтобы только не всматриваться в лицо матери, что явно хотела пришибить его ближайшей книгой.       — Ты мне нужен, — шепчет Мориарти, запутываясь в нежных кудрях.       Нужно перекрыть все те мерзкие слова, хотя это очень сложно. Пусть Билл наполнится чем-то важным, отличным от этого гадкого сгустка ненависти, что осталась в груди. Билл так и продолжил стоять. Горячий. Живой. Самый родной. Но такой разбитый. Альберт нервно прикусывает губу, но тут же прерывается, потому что лишней крови им явно не нужно, хватит уж портить настроение.       — Я люблю тебя.       Билли продолжает молчать, настороженно касается чужой талии, тяжело дышит, как будто бежал вместо брата. Альберт сначала грустит, потом злится, мысленно прокручивает в голове сотни слов и действий, потом возвращается в реальность, забывая любые попытки привести Билла в чувства. Всё это кажется просто сном, таким глупым кошмаром, что, казалось, вот проснешься, и тот больше никогда не побеспокоит, сотрется, словно пыль, которую смахнула прислуга.       Альберт хочет орать, но лишь сильнее сжимает брата. Почему он не может быть как Уилл? Просто идеальным, восхитительным, понимающим, заботливым, работающим над мыслями и речью. Почему Билл не может быть спокойным как Льюис и просто не лезть в чужие дела? Они были совершенно другими, рычащими, скованными и часто ошибающимися, — обычными молодыми людьми, которым только предстояло вырасти.       — Куда ты шел? — вдруг спрашивает Берти, даже не зная, хочет ли получать ответ.       — Отдаться морю.       Альберту плохо. Столько мыслей в голове. Сам довел. Он берет брата за руку.       — Прошу, идем домой. Билл смотрит пусто, словно из особняка вдруг вынести всю мебель и оставили лишь пыль, летающую по комнате. Он не верит, представляется просто обыкновенным стертым пейзажем на старом наброске. Альберт хочет всё исправить, как-то загладить вину, только вот ничего не получается, брат не делает шагов навстречу, так и застыл, абсолютно опустошенный, не подвластный ветрам и чужим словам, потому что уже ничего вокруг не могло заинтересовать столь брошенного человека.       Билл смотрит на свои ладони, пытаясь хоть как-то прийти в себя, отвлечься от известных чувств, которые, казалось, вот-вот вспыхнут, рассыплются красивыми искорками. Он весь — сплошные эмоции, что должны были всегда показываться, словно задорность приехавших испанских аристократов, вместе с темными волосами и яркими улыбками. Билл колеблется, отводит взгляд, в сторону моря, по волнам которого гуляют красивые желтоватые лунные блики. На белый песок заходит пена, оставляя мокрые следы, а темные силуэты скал наводят ужас и странное волнение. Альберт сожалеет так, что нельзя описать, прячет глаза, только бы уменьшить собственное чувство вины хоть немного.       — Пошли.       Билл тяжело выдыхает, прикрывает лицо ладонями, трет глаза пальцами, а в темноте тут же начинают бегать яркие вспышки. Хочется оказаться в другом месте, только бы не окунаться во все эти огромные потоки эмоций, что двигают абсолютно непонятные чувства вперед, — они то надевают на голову корону, то скрываются в лесной чаще.       — Я хочу домой, Альберт.       Старший Мориарти кивает головой, аккуратно приобнимает брата за плечи и медленными шагами тащит в сторону дома.