История о четырёх братьях Мориарти

В этом городе птичий полет шелестит быстролистыми кленами,

В этом городе море поет, тычет в пристань губами зелеными,

Но весна не открытий полна — открывашек, тоски да обманчиков.

°«Открыто» Аля Кудряшева

      — Ничего себе.       Билли со звуком роняет чемодан на пол, замирая на пороге, оглядывая помещение, словно это действительно было чем-то ужасающим. Вся эта местность была усеяна крошечными домиками, которые предприимчивые люди с удовольствием сдавали аристократам, желающим отдохнуть подальше от суеты и постоянного шума. Красивые, ровненькие, с крошечными заборчиками и раскидистыми деревьями прямо около окон, от крон которых падали широкие тени, невысокие здания дарили ощущение уюта и бесконечного наслаждения. Вокруг стоял сладкий запах моря, ягод и терпкого вина, помятой от ног травы, чего-то особенного, недоступного для Англии или других стран, слишком теплого и приторного.       Дом, снятый Альбертом, имел два этажа, весь был покрашен в белый цвет. К хлипкой входной деревянной двери вели красивые ступеньки, по правую руку от которых поставили несколько стульев, а сами перила были крепкими, широкими, что можно было легко поставить чашку. Распахнутые окна, чтобы в комнатах не было душно, оставленные в небольших горшочках цветы, которые тут же привлекли внимание Льюиса, славный коридорчик с деревянным полом, удивительно, не издающим никаких лишних звуков.       Весь первый этаж занимала небольшая гостиная с круглым большим столом, какими-то старинными шкафами, которые даже открывать было страшно, но, если идти вглубь, держась левой стороны и серванта, то легко попадал на маленькую кухню. Помещение представляло собой всего лишь прижатые к стенам столы, оставленные в мешках овощи, да выходящее прямо в сад, на клумбы, окно, с раскинувшимся мирабилисом, радующего глаз своими желтыми необычными лепесточками. По всему дому стояли светильники, что, на самом деле, не очень и помогали, а только ухудшали зрение в ночные часы, когда сумерки давным-давным опустились на город, а где-то вздыхали музыкальные инструменты.       Лесенка на второй этаж была довольно крутой, на стене разместилось несколько картин с изображениями пейзажей, не вызывающих особого восторга, лишь останавливающих на несколько мгновений, чтобы подумать над местностью. Места было еще меньше, лишь две комнаты, находящиеся друг напротив друга, с такими же тонкими стенами, сквозь которые можно было услышать чужое дыхание, и приятным ароматом чего-то поистине итальянского. Возмущаться смысла не было, но дом и правда не внушал особого доверия, учитывая, что где-то особенно проглядывалась пыль, а пианино, прижатое к стене, точно было расстроено еще несколько лет назад.       Домик находился недалеко от Салерно. Славный небольшой городок, выходящий своими крошечными лабиринтами улиц прямо к бирюзовом заливу, где во время заката виднеются прекраснейшие оранжево-розовые краски, от которых невозможно оторваться. Утопая в зелени, дома стоят каменными глыбами, но, с тем, совершенно не теряя красоты и изящности, черепичная крыша напоминает сказки, а ступени то бегут в гору, выше, к Солнцу, то снова ведут вниз, где располагаются маленькие бары и по вечерам начинаются танцы. Окна, из которых матери зовут детей домой, растянутые веревки с развешенным на них бельем, итальянское гостеприимство, красивая брусчатка, покрашенные в голубой ставни и бесконечные клумбы с цветами. Мелькали вокруг какие-то насекомые, расставлялись по столикам блюда, доносился хохот и очарование, вздыхали влюбленные пары, слышалась музыка и отчаянные звуки танцы. Салерно дышал и заставлял собой восхищаться, радоваться цветущим деревьям, огонькам и спокойствию, где нет шума столицы, а присутствует лишь расслабление и текущая своим чередом жизнь.       В Средние века город стал славиться как город Гиппократа, поскольку здесь находилась первая светская медицинская школа Европы, что была закрыта в 1811 году, после чего несколько раз приходил в упадок и вновь начинал подниматься. Он не имел каких-то особых достопримечательностей, за исключением старинных крепостей, находящихся на горах, куда людей не пускали, но серые потертые стены было хорошо видно. Там, где сейчас есть лишь растительность и рухнувшие плитки, давно уже застывшие в одном положении двери, когда-то рекой текла жизнь, звучали голова, сливались дыхания и никто не задумывался над будущим. Кастелло ди Ареки расположен на вершине горы Монте Бонади на высоте 300 метров над уровнем моря, и сейчас от него остались лишь обрубленные где-то высокие стены, какие-то лестницы, невидимые с низких точек, и, пусть за многие века за́мок неоднократно перестраивался, не терял своего величия.       Форт Карнале — сооружение середины XVI века, уже давно потерявшее красоту и теперь заросшее по стенам огромными пучками зелени, всё еще говорило об истории города. Люди редко обращали внимание на такие строения, им вовсе не было интересно, что происходило сотни лет назад на земле, по которой сейчас ходят люди, пусть она впитала все эмоции былых времен. Неуважение истории — одно из худших, что может быть не только в аристократе, но в простолюдине. Сам городок был полон узких улочек, которые выводили к красивым местам, как римские мосты, каменные, покрытые мохом в некоторых местах, но долгое время использовавшихся по назначению.       Через центр можно выйти к кафедральному собору, построенному довольно-таки давно, и другим красивым местам, как сад Миневры, где до сх пор сохранились былые системы орошения, фонтаны, лестницы и прекрасные цветы, приковывающие к себе взгляды. Деревья дарили долгожданную прохладу, целовали щеки и окунал в горьковатый запах коры и сырости, от чего улыбка сама собой расцветала на лице.       Конечно, всё это бывало для аристократов не таким уж и привычным. Беседка в маленьком саду, где есть только кустарники и редкие деревья, общение с соседями через забор, которые точно также скучают, утомительный путь до Неаполя, пусть и недолгий, но жаркий, тишина и только шум залива отвлекает от мыслей. Для молодых графов это место было просто скукой, совершенно не помогающим поднятию репутации и не дарящим развлечений, но Льюис даже радовался спокойствию после корабля и вечного качания по волнам, Уиллу было немного всё равно, ведь этот период в план не входил, а Билл возмущался больше для приличия.       Альберт уверен, что мальчишки быстро найдут развлечения, ведь до отправления домой еще много времени. Конечно, куда лучше было бы остановиться в более богатых городах Италии, но разве есть что-то плохое в небольшой провинции, где нет лишних движений? Старший Мориарти за несколько лет только и хотел, что ненадолго уйти из круга аристократов и просто расслабиться, чтобы никто не трогал, а отпуск был отличным оправданием, чтобы не терять ценности в чужих глазах.       — Ты за свои деньги покупал, что бросаешь так? — вдруг встревает Уилл, всё еще крепко держа багаж, и Альберт предчувствует скорую ссору.       Билли недовольно вдохнул, а Уилл сверкнул глазами, да так, что сердце невольно забилось чаще. Угроза явно читалась в юном лице, а спорить с ней смысла не было, ведь молодой господин прекрасно знает цену за определенные умения, которые может использовать. Они все просто устали после долгой поездки. Нужно всего лишь пару часиков сна, твердой земли под ногами и всё станет как раньше, Льюис будет занимать себя прочтением романов на свежем воздухе, Билл от нечего делать сядет музицировать, а Уилл займется чем-то более умным. Альберт выдохнет и будет сидеть целым сутками, наблюдая за красотой, слушая симфонии и глядя как горят глаза младших братьев, по вечерам будут игры и разговоры, смех да воспоминания.       — А ты не мал со мной так говорить?       Альберт нервно прикасается к их плечам, тяжело выдыхая и опуская глаза в пол. Льюис рядом едва сдержался от закатывания глаз, потому что ему тоже надоели эти вечные пререкания, — не ладят Уильямы, хоть тресни. Их семья никогда не была самой обычной, всегда присутствовали споры и недопонимания, но за годы мальчишек связала крепкая нить из чувств, что уже просто так не исчезнет. Кто бы знал, как Альберта иногда раздражают младшие братья своим поведением, скоро он в дурдом отъедет с такими скандалами, криками и вечно недовольными лицами, что могут в мгновение смениться хохотом и общим делом.       Льюис прошел вперед, не обращая внимания на начинающуюся ссору, смотря, как после его ботинков не остается следов, то ли пол не мыли, то ли правда не успели испачкаться. Голова и так болела после корабля, не хватало еще спора на ровном месте, — этим только повод дай поцапаться, никакого спокойствия.       — Ну, неплохо, — выносит вердикт мальчик, ловя благодарный взгляд старшего брата.       — Наверху пару комнат, — переводит тему Альберт, ласково проводя на чужим плечам, только бы вселить хоть каплю расслабленности. — Как обычно займём?       Удивительно, что «как обычно» наступило. За несколько лет жизни поменялись, чувства стерлись или же обострились, возникали разные ситуации, копились воспоминания и они действительно становились семьей, которая могла показать пример обществу. Для аристократов мальчишки были всего лишь обычными братьями благородных родителей, не зная, что творится в юных умах, и даже не догадываясь о плохой стороне каждого. Альберт предпочитал не говорить о своем прошлом, но все вокруг утверждали, что эта черта, как и множество других, передалась от отца, от чего рот парня тут же кривился в недовольстве. Мальчишки раздражённо кивнули.       — Давайте, — улыбается Альберт, — оставляем вещички и идём плавать!       — Какой плавать? — выдыхает Билл, делая недовольное лицо, чему сразу же вторит Льюис. Кажется, с возрастом они станут гораздо больше походить друг на друга, как бы сильно этого не хотелось. Они всего лишь приемные братья, не связанные кровью, так от чего у них бывают настолько одинаковые движения и искорки в глазах?       Альберт качнул головой, говоря, что не спрашивает. Уилл только брови чуть нахмурил, мысленно что-то рассчитывая, одновременно возмущаясь отсутствию отдыха, но, с тем, быстро делая какие-то собственные выводы касательно всего происходящего, от этого молчит. Его губы бледные, чуть розоватые, идеально ровные и припухлые, словно мальчишка обжог их супом, в отличие от Билли, у которого они сейчас стали яркими маками. Уилл как-то настороженно поставил чемодан на пол, устал держать, осмотрел Льюиса, который, пусть и был болезненным, после короткого сна чувствовал себя вполне нормально.       Билл глаза закатил, недовольно цокнул, за что захотелось дать ему подзатыльник, — вечно чем-то недоволен. Альберт просто голову отвернул, понимая, что парнишка не посмеет поспорить, ведь за несколько лет он заучил в какие моменты нужно просто соглашаться, чтобы не получить по голове. Уильям руки на груди скрестил, показывая всё недовольство, только губу не прикусил, а в глазах его отражается вся тоска мира, что могла скопиться в этом доме.       Льюис рукой махнул, показывая всё свое настроение, ведь не хотел спорить, да и неплохо почувствовал себя для того, чтобы поплавать или просто расслабиться на пляже. Солнце уже покинуло свой зенит, на улице медленно холодало, а, значит, получать загар становилось куда безопаснее, вода все еще теплая и зайти в нее будет приятно. Лу, конечно, понимал, что их с Уиллом бледность сильно ценилась как один из эталонов красоты аристократии, вот Билл постоянно прятался, закрывал любые части тела, имея природную смуглость, на которую так прекрасно ложилось солнышко, а Альберт, пусть и отличался от младшего брата, довольно быстро наливался золотым оттеком летом.       — У нас не много времени, — произносит вдруг Уилл, поднимает чемодан, на что Льюис тут же суетливо подхватывает свои вещи и мчится за братом на другой этаж, вторя его шагам по лестнице.       Альберт, чуть растерявшись, идет следом, хотя с такой семьей он давным-давно должен был привыкнуть к подобным выходкам и выпадам. Уилл и Лу пережили слишком много, чтобы стать адекватными в понимании общества, у них свои заботы, проблемы, опыт, что не раскрываются, но, всё же, они просто дети, которым когда-то не повезло. Бедные беспризорники, которые долго жили в приюте, потом оказались у ужасных приемных родителей, а в итоге попали в совершенно незнакомый ледяной мир, в котором есть лишь спектакли без чувств.       Билли как-то совсем нехотя поднимается наверх, хотя не показывает усталость, которая накатила огромной волной, заставляющей садиться на грязные бордюры в дорогущих пальто и тяжело дышать, уставившись на собственные ботинки. Альберт отступать от цели не планировал, ведь, в конце концов, так не принято делать в их семье. Говорить было совершенно нечего, поэтому братья легко разбрелись по комнатам, думая о чем-то своем.       Сами спальни оказались небольшими — прямо около небольшого окна, сквозь который проникал солнечный свет, стояли две кровати. Самый непримечательный шкаф из темного дерева, придвинутый вплотную к стене, в котором, кажется, зимой живет моль, небольшая тумба с оставленным кувшином и тазом для воды, круглое зеркало и скрипящий пол. Видимо, писать все письма придется внизу, либо же прогоняя Билла из-за пианино и закрывая крышку для удобства. Альберт чуть дернул ручку, проверяя на наличие незаметных неисправных механизмов.       Билли чуть отодвинул легкий тюль и выглянул наружу через деревянные ставни, которые, кажется, от одного касания могут треснуть. Там игрался своими оттенками сад, вовсю наливались плоды на деревьях, пели птицы, перепрыгивая с ветки на ветку, и все кусты были наполнены жизнью, — спокойной, небыстрой, безмятежной. Уильям отчего-то всматривался в одну точку, совершенно не обращая внимания на внешние факторы, а потом развернулся на одних только пятках, пока Альберт быстро разбирал вещи, хотя четких рамок на собрание не дал. Лишь бы опять не начался этот круговорот боли, от которого потом глаз дергается.       — Птицы низко летают, — говорит Билли, возвращаясь к чемодану, открывая его, легко щелкнув ремнями и застежками, и в нос тут же ударил горьковатый аромат, который ничуть не отталкивал, а лишь притягивал, как шоколад, — к дождю.       — Перестань, — выдыхает Альберт, тряхнув рубашкой так, что вся пыль прилетела брату в лицо и тот едва сдержал чих, рвущийся наружу. — Ты слишком часто обращаешься к приметам. Тебе не надоела эта ерунда?       — Это не ерунда! — в голосе Билла проскользнули нотки обиды и тот тут же подорвался, укладывая брюки, которые всё равно здесь нет возможности погладить, ведь утюга никто в доме не видел. Может, он просто где-то лежит? — Люди не просто так веками это запоминали.       Альбер даже спросить уже не хочет, так ему надоели подобные пререкания и высказывания. Билл всегда был довольно своенравным юношей, не способным и не желающим принимать чужое мнение, хотя общество диктовало свои правила, с которыми спорить было просто невозможно. Неужели действительно существовал кто-то, не жаждущий изменить хоть уголочек всей этой прогнившей системы? Билли со временем начинал высказывать недовольство касательно роли некоторых людей в иерархии, но никогда не говорил, что аристократы не достойны высокого статуса, а простолюдины должны по несколько тысяч франков в неделю.       Иногда всё казалось действительно чересчур сложным для какого-то правильного понимания, классовая система складывалась сотни лет, не были же люди дураками, чтобы такое придумать. Где-то в глубине Альберт чувствовал, что им понадобиться некоторое время для полной свободы, равенства, только вот этот туманный мир представал чем-то странным, необъяснимым, сулящим прекрасную жизнь без статуса. Многие аристократы плевать хотели на подобное, Альберт по пальцам мог пересчитать тех, кто действительно интересовался такими темами.       Эдвард Гиббс, который почти за год смог стать Мориарти неплохим другом, предпочитал такое не обсуждать. Юноша не был высокомерным, лишь холодным, словно никогда не испытывал эмоций, но, с тем, прекрасно понимал Альберта в его роли старшего брата и внимательно выслушивал любые случайно вырвавшиеся жалобы. Эдвард умен, хитер, бессердечен и привязан только к семье, что определенно дает ему загадочный шарм, заставляющий замирать каждый раз, встречаясь с чужим взглядом, а Мартин вовсе не был похож на старшего брата в своей буйность и беззаботности. Никогда не смотревшие на статус Гиббс, готовые помочь и принять, но всегда требующие плату и никогда не забывающие важных вещей, казались обществу простаками.       — Пожалуйста, перестань, — Альберт стискивает ткань лишь на мгновение, чтобы расслабиться и понять, что ему вовсе не следует поддерживать очередной скандал, вызванный усталостью и чем-то внутренним, вовсе неоправданным.       Билл нахохлился, словно воробей в зимние дни, но промолчал, словно действительно понимал даже больше, чем нужно. Этот мальчишка в шестнадцать лет успел пройти через многое и уж точно не был слабым, поэтому даже в мыслях не возникал вопрос о какой-то глупости, присущей всем молодым людям, пытающимся доказать, что именно они в силах изменить общества. Век за веком повторялись подобные пьесы, родители всё также кричали, что дети не слушаются и творят какую-то ерунду, а ребята вновь и вновь твердили, что взрослым понять всей ситуации не дано. Альберт делать больно никому не хотел, старался переживать все внутренние старания в одиночестве, только сколько бы не пытался, от взглядов братьев ничего не укрывалось и беспокойство было у них яркое, словно вспышки огней на празднике.       — Я же говорил, что эту рубашку брать не надо, — бурчит Билли, — на ней четное количество пуговиц.       — Меня всё еще удивляет, что ты считал пуговицы на моих рубашках, — выдыхает Альберт. — Ничего со мной не случится, это просто глупая примета.       Все подобные речи Билла — проявление заботы, предостережение от несчастий. Кто же виноват, что парень так отчаянно верит во всю эту дрянь и пытается научить семью, как правильно жить? Уилл утверждает, что всё это просто антинаучный бред, Льюис молчит, но, всё же, ворон на улице считает, а Альберт так давно смирился, что даже внимания не обращает и всё равно продолжать делать то, что считал нужным, вызывая у брата едва ли не истерику по поводу скола на чашке, которую давно хотели выбросить, но как-то благополучно забыли.       — Вовсе не глупая.       Не прошло и трех часов, как братья вышли из дома, двинулись вниз, к морю, по некрутому холму. Протоптанная земляная дорожка петляла между кустарниками с приятным сладким ароматом, утопала среди зелени и редких красивых белых домиков, крутилась, становясь похожей на змею, а трава под ногами легко приминалась обувью. Ветер ласкал волосы, пропитывал одежду соленым ароматом, пока на душе становилось поразительно легко, словно никогда в мире не существовало проблем. Шелестели редкие деревья, разнося какую-то свою песню, пели птицы, бились о скалы волны, а там, в городе, гремели ужины и итальянские речи, такие заводные, что хотелось только танцевать, а громкое «Oggi puoi essere felice» от Билли только побуждало веселье.       Найти пляж было довольно просто. Тихий, к которому вела тропинка между больших валунов, с мягким песком, чуть остывшим, но липнущим к ногам, а вокруг есть только мелькающая зелень и редкие высокие скалы, с которых можно прыгнуть в воду, но делать это надо максимально аккуратно, да и Альберт за такое уши надерет. Море бежало вперед и откатывалось назад, пока мальчишки впитывали в себя аромат, более теплый, чем в Англии, а ветер раздражал кожу щек. Солнце пригревало не так сильно, как в обеденное время, но жара всё равно стояла редкостная, от этого мальчишки быстро скинули пиджаки и туфли, пока не остались босыми. Пальцы тут же почувствовали легкую щекотку, а по телу прокатилась волна удовольствия от одного понимания ситуации.       По привычке пикников — покрывало прямо на землю, сверху бросая одежду, чтобы потом не искать. Раздеваться друг перед другом стало как-то неловко, хоть в брюках купаться не пойдешь, да и они, порой, пребывали в таком состоянии, что пройтись в одном нижнем белье не казалось странным. Повисло неловкое молчание, пока Альберт первый не начал расстегивать рубашку, словно давая отправной сигнал, — мальчишки привыкли доверять старшему брату и такой жест значил лишь расслабление и полное спокойствие.       Билли облизал губы, а после несколькими ловкими движениями стянул с себя брюки. На пляже не было других людей, видимо, аристократы не были готовы идти к морю столь «продолжительное» время, от этого парни могли не стесняться. Казалось бы, что такого в обычном плавании? Они плавали вместе, когда ходили на речку, поэтому ничего плохого, кажется, уже не может произойти. Альберт и Билл почти что взрослые, сформированные, кажутся на фоне Льюиса совсем уж непривычными, а Уилл лишь демонстрирует изящество изгибов.       Льюис, кажется, слишком худой, бледный, без красивых линий плеч и груди, совершенно плохой в отличие от братьев. Он не скрывает своего тела, только вот остается сидеть на берегу, пока Уилл медленно складывает одежду, дожидаясь чего-то определенного, — дайте сигнал к действиям.       Билл на мгновение задерживается, смотрит на расстегнутую рубашку, мысленно решая, надо ли снимать рубашку, — даже спустя время белые полосы всё еще украшали предплечья, а времени для достаточного заживления и слияния с кожей прошло очень мало. Парень не демонстрировал это обществу, всегда следил за нахождением одежды, одергивал рукава, ведь это же редкостный позор и скандал, а сплетен Мориарти точно было достаточно. Братья, как и некоторые слуги, об этом маленьком изъяне прекрасно знают, поэтому смысла прятаться нет, только вот стыд и страх всё еще сковывают движения, не позволяя открыться до конца.       — Вы идете? — спрашивает Альберт, решившись первым пойти в сторону воды. Белая ткань аккуратно обтягивает стройные, но сильные ноги, пока парень идет, иногда оглядываясь через плечо. Как старший брат подает пример, подталкивает к действиям, от чего остальные Мориарти замирают, как-то неуверенно переглядываясь и пытаясь решиться хоть на что-то.       Билли срывается первым, как всегда и было, стягивает рубашку, открывая верхнюю часть тела до конца, и легкая смуглость отразилась золотыми песками в свете жарких лучей. Одежда осталась рядом, на покрывале, но двинулся он медленнее, пока Альберт погружался в воду. Несмотря на высокую температуру, купание всегда начиналось с дрожи, пока влага пропитывала ткань, касалась живота, а после и груди, от чего хотелось мгновенно выскочить на сушу и больше даже близко к кромке не приближаться. Старший Мориарти, набрав полные легкие воздуха, зашел неглубоко, но резко поджимая ноги, чтобы тело опустилось до самой шеи, и у него была возможность привыкнуть к холоду, который потом превратится в наслаждение.       Билли только зашел по щиколотку, но вся спина тут же напряглась от резко накатившего мороза, пока Альберт оставался на месте, быстро, как это бывает, за пару секунд, пропитываясь водной стихией и уже вовсе не дрожа. Уильям сглотнул, словно никогда не бывал на речке, сделал еще пару шагов, чувствуя, как вязнут пальцы в песке, а вода окутывает всё до колен, заставляя кальсоны прилипнуть к коже, вынуждая едва ли зубами не стучать от столь резкой смены температуры.       — Не смей! — вдруг вскрикнул Билл, когда брат поднялся, а солнце заиграло на его влажной коже. — Не надо!       Льюис чуть наклонил голову, чтобы лучше видеть всю ситуацию, заметил хитрую усмешку Альберта, а после на Уильяма полетели брызги, оставаясь на груди и вынуждая крикнуть от холода. Всё это вызвало хохот Уилла, от чего Лу замер, не понимая, как так быстро он перешел от безразличия к веселью, опустил голову на мгновение, пока старшие братья, стоя в воде, начинали носиться и топить друг друга, стараясь зайти подальше. Раньше у него не было теплого берега Италии, счастливой семьи и полной беззаботности, ведь всё решено и оплачено на годы вперед, не ходили вокруг слуги, называя господином, не покупались книги, написанные на иностранном языке, и Льюис всё еще думал, как ему когда-то повезло. Он мог бы сидеть в холодной комнате, окруженный бедностью и грязью, или повторить судьбу матери, но имеет свободу, возможность выбора, большую кровать в особняке, статус и власть над простолюдинами, которым сам и был.       Давно уже Лу не был в силах вспомнить досконально, что произошло с родителями, а Уилл на подобные вопросы как-то грустно опускал глаза, но никогда не смел врать, особенно о маме. Льюис старался не ковыряться в прошлом, оно давно позади и нет больше затхлой маленькой комнатушки, что давила своими крошечными стенами, урчащего живота и холода, прорывающегося сквозь окно. Казалось, что это всё было не с ним, в далёкой стране, где-то за пределами Англии, но реальность была жестока и несправедлива, от этого-то в груди и ныло вечерами. Сколько можно было терпеть плохое отношение к простолюдинам и постоянные издевки со стороны аристократии? Ответ был прост — пока не научишься давать достойный отпор, чтобы не втоптали в грязь.       — Брат, — выдыхает мальчик, привлекая внимание, вдруг решившись, что он имеет право знать хоть малую часть истории. Глаза Уилла засияли маками, — ты знаешь, где папа?       Уильям напрягся, кажется, едва с места не подскочил, бросил взгляд на спокойно плавающих Альберта и Билла, которые успели сосредоточиться только на собственных отношениях и веселье, пока ноги уже не доставали дна, а вокруг всё игралось рябью. Так смешно становилось от одних звуков, смешивались дыхания и чувства, подпитываемые соленой водой, соприкасались эмоции и, кажется, даже запах вокруг стал слаще обычного, словно всё так и должно быть. Италия дарила странное успокоение, жара окутывала, словно покрывало, укачивала в своих песках и заводных песнях, не давая возможности вспомнить прошлое и холодны дни, проведенные перед костром и под звуки фортепиано. Билл тогда ноты открывал совершенно нехотя, пролистывал, что-то выбирая, пока Альберт вспоминал весь прошедший день под звуки бесконечной кадрили, сменяющейся вальсом и мазуркой. Так надоедало к концу дня кружиться и улыбаться, словно ему не было всё равно на окружающих людей, брать в руку бокал, делая вид, что ничего не происходит, пока Билл думал о чем-то своем, умудряясь не сбиваться.       Уилл не сорвет, да и смысла не было. Каким бы ребенком Льюиса не считали, он был сильным и давно уже понимал некоторые вещи, что обычно не говорят едва вступившим в переходный возраст мальчишкам. Когда-то брат открыл всю правду о матери, так смысл лгать об отце, который явно не заслуживал хоть капли уважения к своей личности?       — Не знаю, — он потер костяшки пальцев, — да если бы и знал, то никогда бы не пошел.       Льюис выдохнул резко, словно это действительно что-то меняло. История у их семьи была печальная, но довольно обыденная у бедных слоев населения, так что никто и не думал отчаиваться, ведь это так мало решало. Лу словно и забыл свою прошлую фамилию, второе имя, данное еще матушкой, настоящее имя старшего брата, — нарочно крепко зажмурился и стер любые воспоминания до появления графа, как будто они не играли особой роли в становлении его личности.       — Мой милый Лу, зачем он тебе? — выдыхает Уилл. — Ты же сам утверждал, что не простишь за уход, называл предателем…       — Я понимаю, — кивает Льюис, — просто подумал… что мне хотелось бы знать, куда он исчез.       — Последний раз о нем говорила мама, — руки Уилла сжались и мальчик почувствовал, что зря затеял весь этот разговор, — он уехал из Лондона, не оставив адреса или любой другой подсказки, попросил забыть и отказался от прошлого. На этом нить обрывается.       Льюис только головой кивнул, мысленно жалея о начатом разговоре. Мальчишка прекрасно понимал, что данная ситуация в прошлом, уже никто не посмеет изменить идущие года, а то, что осталось в трущобах, навсегда будет скрыто занавесом тайны, которая не должна быть раскрыта. Уилл редко говорил о родителях, может, понимал, что жизнь их была далеко нелегкой, и уж тем более никто из них не воплотил в реальность мечты, а Лу никогда не проявлял особого интереса к прошлому. Мальчик едва ли помнил маму, не то что отца, который исчез из их поля зрения довольно давно и не было человека, который точно смог бы ответить на поставленные вопросы. Льюису не было двух, Уиллу, соответственно, трех, когда мама стала воспитывать их в гордом одиночестве.       Уилл говорил, что Льюис точная копия матери, хотя и сами они были похожи как две капли воды. Мальчик на подобные заявления всегда улыбался, ведь он точно помнил, что матушка была прекрасным человека и бесконечно их любила, разве можно быть омраченным подобными новостями? Лу уже смутно представлял свою жизнь до приюта, в который он попал, кажется, в возрасте пяти лет, когда у людей только начинают копиться воспоминания, от этого-то и половины своего прошлого не понимал. Спрашивать можно было бесконечно долго, только вот желания тревожить брата понапрасну не было, да и смысл в этом, если всё равно ничего не вернуть?       Уилл так и не решился продолжить или задать вопрос, только глаза его налились беспокойством. Альберт и Билли уже давно не устраивали шуточных драк, просто балансировали в воде рядом друг с другом, улыбались чему-то, шутили, пока волосы тяжелели и липли к мокрому лицу, — после соленой воды еще и мыться придется, иначе не расчешешь никаким гребнем. Льюис плавать не особо любил, куда лучше было просто сидеть на берегу и любоваться лучами солнца, прыгающим по деревья и братьям, не желающим вылезать из воды, пока губы не станут бледными.       — Вы так и будете там торчать?! — крикнул Билл, не особо работая руками, удерживаясь в основном за счет ног, которые не касались дна, но иногда возвращаясь ближе к берегу, чтобы остановиться и дать телу немного отдыха.       Альберт на такое даже не возмутился, видимо, решив, что братьям действительно стоит охладиться и успокоиться, иначе, что это за отдых? Целыми днями сидеть на песочке и даже не попробовать зайти искупаться? Такое обычно восторга не вызывало, особенно у столь молодых людей, а чуть встревоженные лица дали повод для страха, но никто из присутствующих в воде не решился на вопросы. Проблемы Уилла и Льюиса обычно не обговаривались, только изредка, когда требовалось влияние или она действительно не имела особого значения. Билл не спорил с таким, ему и дела особого до всех переживаний не было, а если мелкие говорить не хотят, то, значит, в состоянии разобраться самостоятельно и нет смысла их лишний раз трогать. Альберт заламывал руки каждый раз, хмурился и не поддавался уговорам, только вот к братьям не лез, стараясь сохранять хоть каплю адекватности и спокойствия.       — Мальчики, не бойтесь, тут хорошо, — голос Берти тише, ровнее, с ветром долетает до берега.       — Мы и не боимся, — усмехается Уилл, а после медленно поднимается, параллельно отряхивая песок с ног, оглядывается на брата, и всё его лица мгновенно приобретает оттенок счастья и спокойствия. — Идем?       Льюис смотрит на протянутую бледную ладонь и всё не может отпустить прошлое, которое так отчаянно впивается в его кожу, проникает внутрь и заставляет вновь и вновь перебирать воспоминания. Вокруг только холод, а теплые руки матушки уже давно исчезли, дыхание Уилла над самым ухом, что действует как успокоительное, ветер, рвущийся сквозь щели в дереве, да моросящий дождь. Так больно было даже думать о подобном, но кошмар не стирался, а оставался частью души, которая научила быстро бегать, есть всё, что попадут и запасаться, пряча сладости по комнате, даже если никто не отбирал. Льюис иногда не мог справиться с некоторыми своими привычками, потому что они настолько плотно засели внутри, подпитываемые страхом, что тело само творило то, что считало нужным. За столом — обязательно доедать всё, что даже если не лезет, даже если рвота подступает к горлу, даже если плохо, но худоба всё равно не проходила. При взрослых — заткнуться и не сметь спорить, потому что они бывали жестоки и даже матушка, порой, могла замахнуться, а на улице вовсе не разбирались, прописывали всем соседским детям подзатыльников за плохое поведение. В случае опасности — искать чем ударить, будь это лежащий под рукой нож или обычная кружка, что может превратиться в сотни крошечных осколков.       Льюис поднимается следом, и они идут вперед, аккуратно заходят, пока вода холодом окутывает тела, заставляет сжаться, подумать позорно развернуться и выйти на берег, только бы прекратить всё это дело. Уилл предпринимает решение смелое — тут же окунуться всем телом и, пусть на мелководье, но попытаться поплыть дальше, не давая телу даже секунды на передышку, а светлые волосы тут же становятся темнее от впитавшейся влаги. Льюис едва плохо не становится от этого, поэтому мальчишка, проверяя дно, двигается медленно, пока Билли и Альберт наблюдают, не решаясь сдвинуться с места, так похожие друг на друга, но одновременно совершенно разные.        Спокойствие появляется постепенно, от понимания того, что рядом семья, от счастья и беззаботности, от прекрасных пейзажей Италии и жары, что заставляет уставать, но дарит радость. В данный момент всё хорошо, Льюису вовсе не о чем беспокоиться, ведь туманная Англия ненадолго отпустила, как и обсуждение планов, бесконечные уроки, дожди и тоска по чему-то теплому, родному. Лу словно забыл прошлое, и вся его жизнь свелась именно к этому моменту — резвиться с братьями в воде, пока откуда-то издалека доносятся звуки тарантеллы, перебиваемые смехом. Расслабление приходит с запахом фруктов, и свежей выпечки, приближающегося заката, водорослей и древесины. Так и хочется остаться в этом моменте, больше не чувствовать тоски, боли, непонимания, страха перед будущим и просто круговорота мыслей.       Уилл заплывает достаточно далеко, пока Льюис только заходит по самые плечи, стискивает зубы, а Билл от этого смеется, тут же получая брызги в лицо от старшего брата. Соленый привкус остается на языке, все маленькие ранки на теле щиплет, но остается только терпеть и продолжать идти вперед, пока пальцы не перестают касаться пальцами дна, и остается только плыть, чувствуя себя совершенно иначе, чем раньше. Купаться в Англии на реке это одно дело, там нырять гораздо спокойнее и привычнее, ведь местность довольно заучена, дожидающийся кэб, которому заплатили за ожидание молодых графов, всегда рядом.        — Нужно будет завтра сходить на рынок, — говорит Альберт, раскидывая руки в стороны, вызывая небольшие волны.       — Значит, Билл и Лу приготовят луковый пирог, — усмехается Уилл.       Удивительно, но, если Альберт вовсе готовить не умел, то его младший брат был неплохим поваром и довольно быстро обучился этому делу, хоть руки пачкать не хотел. Возможно, именно от этого Билл и Льюис готовили в нужные моменты, — они, в отличие от некоторых, соль с сахаром не путали и молоко не выкипало. Конечно, они спорили и ругались, огрызались каждый раз, когда пытались разобраться, что нужно класть в кастрюлю первым, но, всё же, дуэт выходил неплохой. В такие моменты на кухню лучше было даже не заглядывать, потому что никогда не знаешь, когда в тебя прилетит сковородой или чем-то потяжелее.       — Я вам в кухарки нанимался? — Билли недовольно кривит губы, словно кто-то заставлял его стоять на кухне круглые сутки в жару.       Возмущение было наигранным, парнишка даже спорить не собирался, пусть и сам не любил возиться с выпечкой. Биллу бы совести не хватило сказать «нет», зная, сколько сил Альберт в них вкладывает, и какие суммы уходят на содержание. В четырнадцать лет он заменил им всех родственников, оказал поддержку, стал опорой, только вот сам еще был ребенком, которому было бы хорошо не брать такую большую ответственность.       — Да, — Альберт ловит улыбку Уилл и вторит ей, — а что ты хотел?       — Я просто уточнил.

***

      Вечер выдался теплым, и, рассевшись на веранде, они смотрели, как трава покрывается туманом, создавая молочную дымку, а вокруг кружатся последние проблески перед сумерками. Сидя на деревянных стульях, которые, кажется, в любой момент могли треснуть, прямо перед маленьким столом, они думали о своем, не желая портить начинающуюся атмосферу истинного спокойствия, не нарушаемого руганью и спорами. От чая исходит приятный травяной аромат, над чашками кружатся струйки пара, сливаясь в какой-то странный узор.       Альберт невольно улыбается умиротворению. Что же сейчас может быть лучше? Заканчивающийся закат, который уносит с собой розовые краски, заменяя их темно-фиолетовыми, а после черными, густыми, словно чернила; шумящая вода, которая, кажется, до сих пор давала привкус; аромат песка, который прилипал к стопам и не давал расслабиться. Еда, найденная в доме, явно оставленная накануне, расположилась на кухне, а некоторую вынесли на улицу, сначала привлекая некоторых насекомых, от чего пришлось отгонять особо назойливых экземпляров руками.       Билли уже немного загорел, от этого молча сидел, смотря, как Альберт и Льюис играют в карты. Последний забрался с ногами на стул, сосредоточенно наблюдал за игрой, пока старший Мориарти не особо пытался выиграть, только лениво водил пальцами по столу за неимением ничего иного. Уилл сидел рядом с красными плечами и щеками, — солнце его не пожалело, от этого совсем скоро кожа начнет слезать, как у змеи, вызывая легкий шок у Билла, а пока для пущей важности младшего брата было принято намазать сметаной.       Альберт чувствовал себя дома, когда поймал взгляд Билли — темные, почти черные при таком свете, глаза наполнились радостью и очарованием. Вся поза выдавала расслабление, а халат, свободно висящий поверх пижамы, уже сползал с плеча, но парня это ничуть не волновало, хотя у аристократов такое поведение неприемлемо. Уилл едва сдерживался, чтобы не начать водить по белым полосам на своих щеках, подпирал подбородок рукой, предпочитая наблюдать за игрой, но не помогал Льюису, который сейчас хотел казаться крайне самостоятельной личностью.       Словно мёд расплывалось наслаждение безмятежностью по веранде. Кажется, Билл начинал засыпать, но упорно держался, водя пальцами по чашке, иногда отрываясь и смотря вдаль, на дома и деревья, словно его действительно когда-то интересовала природа и всё, что с ней связано. Парень не был особым ценителем искусства, только ради приличия и заучивал основные фразы, только всё равно каждый раз замирал напротив старинного здания или статуи, а в глазах читалась понимание и восхищение. Альберт никогда не открывал рот в такие моменты, пусть сам больше предпочитал театры и книги, а Льюис и вовсе не одобрял большие скопления людей, просто оставлял брата на пару минут подумать о чем-то своем, когда-то увиденном и услышанном.       — Берти, вкус у десерта странный, ты б не налегал, — выдыхает Билл, недовольно тыкая в тронутый лимонный десерт, даже не решаясь посмотреть на граниту.       — Это просто ты зажрался, — Альберт закатил глаза, искренне не понимая, почему же брат всё равно остается привередливым в некоторых моментах. Парень за несколько лет в большой семье научился есть всё, что принесут и сразу, хотя, казалось, семья могла себя вовсе не ограничивать. Кто ж виноват, что это правило работает в любом сословии? — Нормальные десерты.       Самое удивительное, что Альберт был единственным, кому это понравилось. Уилл голодным от чего-то не был, и выглядел просто прекрасно, даже не имея намёка на плохое самочувствие, от этого-то и светился как солнце. Льюис поковырялся вилкой, и, несмотря на воспитание, доедать не стал, от чего старшему Мориарти пришлось взять еду себе, пока Билли, казалось, пытается протолкнуть в себя остатки, не кривя при этом лицо.       Парень предпочел бы воду, но, как и Лу, пил чай, потому что за графином было идти лень. Альберт видел, что мальчишки переутомились, слишком много эмоций сразу после долгой поездки, от этого красивые глаза и закрывались при каждом удобном случае. Словно колыбельная звучали ветра и качались ветви, только трелей птиц не хватало, — совсем иначе, чем в Англии. Здесь всё было чужим, непривычным, но приятным на ощупь и вкус. День был полон усталости от зноя, а вечер дышал весельями и вкусным ужином, ощущался, как резкий прилив сил и первые порывы ноябрьского ветра, значащие приближение зимы.       — Пора спать, — выдыхает Альберт, когда Льюис уже окончательно начинает путаться в мастях, откладывает свои карты, прекращая игру.       — Не хочу, — ворчит Билл, потерев переносицу, пока кудри, начинающие сохнуть, упали на лоб, практически закрывая обзор.       — А глаза слипаются.       Альберт медленно поднялся из-за стола, когда Лу отложил карты и тут же начал собирать колоду обратно медленными, но ловкими движениями. Уилл предложил помощь в уборке посуды на кухню, мыть ее сейчас явно никто не собирался, а Билли остался задвигать стулья и следить, чтобы карты не унесло на пол, иначе потом уже не найдут. Льюис, кажется, едва не упал, резко встав, но тут же сориентировался, уцепившись рукой за стену, вызвав усмешку оставшегося брата, которому так и хотелось прописать затрещину в некоторые моменты.       Осталось только зайти в дом, закрыть двери, потушить свет и лечь спать, — всё обязательно будет хорошо.