История о четырёх братьях Мориарти

Узы, которые связывают вашу настоящую семью, связаны не кровью, а уважением и радостью в жизни друг друга.

«Иллюзии» Бах

      Лето принесло в Лондон приятное тепло с легким запахом Темзы. Климат в Англии отличался своей мягкостью, поэтому, стоило только весенним птичьим трелям смениться другим сезоном, люди расцвели, их лица приняли вид более радостный и надежный. Деревья налились цветом и ветерок гулял среди их нежных листочков, среди которых суетились птицы, не решающиеся бросить гнезда, стучали коготочками белочки и другие маленькие зверьки. Трава распустилась пышным прекрасным ковром, на котором пятнами оказывались растения, источающие сладкий аромат, в сочетании с прелестными листочками.       Порхали над полями насекомые, не желая приближаться к пыльным дорогам, по которым катились кэбы, к центру, в самую гущу событий. Бабочки взмахивали своими крылышками, поражая детишек, которые во все глаза наблюдали, как переливаются чешуйки на солнце. Лошади ржали и недовольно трясли головами, отгоняя слепней, которые кусали так, что кожа покрывалась неприятными красными отметинами, что нещадно чесались.       Особняки стали похожи на сказку, вмиг тяжелые занавески распахнулись, окна в доме открылись настежь, пусть дерево и скрипело, а служанки расставили по вазам букеты прекрасных цветов. Белые скатерти на столах, баночки джема, красивый светлый сервиз с нежно-розовыми рисунками, печенье и звонкий детских смех привлекали внимание. Вокруг забора распустились сады, полыхнули кустарники, которые постоянно стремились ухватиться за краешек пиджака, наполнились жизнью все растения.       Беседки вновь наполнились изумительным ароматом свежего чая, по утрам аристократы отпускали детей побегать, крутясь вокруг собак, что постоянно выпрашивали лишний кусочек. Туман по вечерам стоял жуткий, но сладкий-сладкий аромат пронизывал всё вокруг, пока Льюис медленно крутил в руках чашку, а Альберт всё же слышал, как пальцы Билла аккуратно брякают на гитаре, — спасибо Августу, что приложил руку к музыкальному образованию друга. Младший брат всё твердил, что гитара — удел цыган да простолюдинов, за что пару раз чуть не получил ножом в руку от Уилла, но питал некую нежность к этому инструменту, извлекая прекрасные звуки, ничуть не хуже фортепиано или флейты.       Аристократы собирались на охоты, высокомерно задирая головы, придерживая за поводки собак, который приветливо махали хвостами по направлению к лесу. Всё чаще накрывались столы, вокруг которых бегали дети в дорогих нарядах, смеялись, утопая во внимании и хорошей жизни, пока пчелы и шмели с привычными звуками проносились над головами.       Частенько среди зеленых пятнышек находилась незаметная бабочка со светло-коричневыми, похожими на грязь, смешанную с пылью, крылышками. Краеглазка эгерия, как называли ее ученые, была частой гостью на севере, а ее красивые белые крапинки с темными точками посередине, увы, оказывались без внимания.       — Чтоб этих комаров, — шепчет Билл, проносясь мимо Альберта, параллельно продолжая чесать плечо, на котором уже давно распустился красный цветок, скрытый слоем одежды.       Альберт кидает взгляд на младшего брата, который нервно проходит по коридору, словно что-то забыл, хотя этого и произойти не могло, ведь собирались они четко по списку. Ровно год прошел с тех самых пор, как Билли попытался вскрыть себе вены и теперь на нежной коже предплечий простирались различного вида белые шрамы, от чего парень даже летом не закатывал рукава в кругу слуг, лишь редко, при братьях, которые прекрасно знали о ситуации. Альберт частенько видел в глазах паренька ненависть к собственной слабости, злость, обиду, от этого Билл постоянно одергивал рукава и никогда не поднимал рук, боясь, что ткань просто задерется.       — Не чеши, еще хуже будет, — просто старший сын Мориарти, затягивая галстук, который красивой темной полоской лёг на грудь. Билли только глаза закатил, закрывая дверь в свою комнату, даже не желая проверять, не забыл ли чего нужного, выдыхает тяжело, словно кто-то с силой ударил в грудь, но молчит, покорно прикусывая язык, как подобает младшим в семье. Нужно быть покорным, прилежным юношей, который не приносил проблем, разве так много просит общество?       Альберт, до того находящийся без пиджака, берет его в руку, бросив последний взгляд в окно, где кричали птицы и проносились пестрые крылышки. Наконец-то экзамены в Итонском колледже были сданы и можно было расслабиться, вдохнуть воздух полной грудью и насладиться отдыхом с семьей. В этом году было решено не оставаться в пыльном Лондоне, который выпускал всё больше грязи из фабричных труб, а после стучал по мостовым ливнями, а отправиться в солнечную Италию. Билл яркого желания не высказал, но полностью доверился старшему брату, лишь у Льюиса подобное путешествие вызвало искренний детский восторг, пока Уилл только улыбнулся, пожимая плечами.       Лорд подобное стремление одобрил, ласково погладил Альберта по пышным темным волосами, а после даже выделил приличную сумму денег на воспитанников. Вещи были собраны, распределены по чемоданам, ведь в чужой стране братья планируют задержаться на приличное время, отправлены в кэб, который покорно дожидался около ворот.       Альберт спускается следом за Биллом вниз, на первых этаж, прикрывая глаза. Скоро всё закончится, они будут далеко от родных мест, наслаждаясь теплой погодой и шумом моря с его чистейшими волнами, бьющимися о скалы, оставляющими после себя белую пену, похожую на сахарную пудру. Их ждет прекрасный маленький домик недалеко от города, шикарные раскинувшиеся деревья с их свежим ароматом, соленый воздух, что раздражает кожу, тепло, солнечные заливные луга, горы, скрип половиц, огромный стол. Можно будет взять лошадей и проехаться верхом, полностью открывшись чужой стране, впитать ее запах, оставить на ладонях загар, что точно не одобрят, ведь аристократы должны быть бледными, как полотно.       В Италии будет прекрасное вино, разлитое по красивым бокалам, различные сладости, от которых голова идет кругом, веселье и счастье. Кажется, можно было почувствовать нежность тирамису на губах, как растекается соус от пасты по языку и пачкаются в пицце руки. Плевать было, какие блюда должны употреблять высшие члены общества, в Италии будет ризотто с ярким запахом шафрана, полента, минестроне, панчетта, фриттата, панна-котта, дзукотто, кофе, мороженое, сыры и всё, что только захочется.       Их ждут тихие утренние часы с приятным ароматом напитков, сонные глаза, открытые окна и яркий солнечный свет, рвущийся сквозь тонкие занавески. Мраморные ступени, лимоны, что бросаются в глаза яркими красками, невероятным постройки и темные волосы местных жителей. Дыхание перехватывало от вымощенных дорог, цветов, прекрасных нелюдных мест, красоты искусства, которое можно увидеть в городах, и осознания великолепия мира.       — Долго еще будем? — выдыхает Билл, ухватившись рукой за перила, глазками стрельнул, как мама, на что Альберт постоянно улыбался, видя в нем практически идентичность графини Мориарти. Карий оттенок наполнился медовым светом, а пышные кудрявые волосы сверкнули пламенем, только из-за резко изменившейся длины океаном уже не казались. Билли отказывался вновь опускать их, от этого пряди едва достигали нижней челюсти.       Альберт захотел сначала ударить себя по лбу, а потом еще и брату прописать оздоровительный подзатыльник, чтобы меньше нервы трепал. Собраться на отдых — целая веселая история, от которой у Джека, кажется, появилось пару седых волос. Билл сутки искал какой-то костюм, едва не закатил истерику, Льюис пребывал в шоке и едва ли мог что-то стоящее сказать, Уилл начал беситься, хоть и не показывал, долгое время не могли определиться с выбором одежды и других вещей, потом запихивали всё в чемоданы, едва не подрались. Джек сказал, что это было одно из самых веселых представлений в его жизни, на что Билли только тяжело упал в кресло, больно ударившись затылком, вызвав хихиканье Льюиса, явно разряжающее обстановку.       — Брат, прошу… — выдыхает Альберт, а потом, ловя возмущенный взгляд вышедшего Уилла из гостиной, замирает и думает над тем, чтобы сбежать в комнату и спрятаться там. — Сам встать с утра не можешь, говорил же ложиться раньше, Льюис всё не поест никак. Давайте скорее!       — Я поел!       Голос Льюиса всё еще по-детски хрупкий, звонкий, но совсем скоро сменится природной хрипотцой, мужественностью. Мальчишка выбегает, и его светлые густые волосы рассыпаются приятными медовыми волнами по бледному лицу, так отчетливо выделяя алые глазки, что никто из взрослых не мог отвести взгляд. Стоит он в лёгких летних брюках серого цвета, сверху лишь одна рубашка из натурального шёлка, льющаяся по телу, — худощавому, от чего служанки постоянно пытаются добавить еду в порцию. В руке зажат пиджак, который продувает насквозь, а в открытом океане, в долгом пути, еще и по ночам, это явно не поможет, да еще и болезненность скажется. Интересно, как Уилл пропустил этот момент?       Льюис был самым младшим ребенком в семье, о котором заботились абсолютно все, даже Билл не мог до конца побороть братские чувства, что плотно стискивали грудь в особенные моменты. С конца сентября по конец апреля мальчик постоянно чихал, кашлял, ходил с насморком, часто отправлялся в кровать с температурой, а Уилл укутывал его в теплые плащи и пальто, от этого даже летом Лу могло продуть в любой момент.       — Билл, дай ему другой пиджак! — Альберт нервно прижимает пальцы к вискам, пытаясь успокоиться, только бы больше не испытывать той раздраженность сборов. У них есть около двадцати минут до выхода, все плотно поели, еще раз проверили вещи и теперь готовы отправляться, чтобы точно быть в порту в назначенный час. — Поцокай мне еще тут.       Билли, словно нарочно, еще раз цокнул языком, разворачиваясь и направляясь наверх. Льюис, полный обиды, побежал следом за братом, что-то говоря, но Альберт уже не слушал, пропуская любые споры братьев мимо ушей, пока Уилл только стоял на месте, а поразительный светло-серый цвет шёл его милому лицу. Прямого покроя легкие брючки, красивая рубашка с накрахмаленным воротничком, жилет, подчеркивающий стройную фигуру, и оставленный в прихожей пиджак.       Шаги братьев на лестницу утихли, но голоса всё еще разносились по дому, когда Уилл оказался рядом, смотря чересчур осознанно, как умеют только старики, сидящие на скамейке и повествующие внукам о былых временах. Альберт в полной мере осознавал силу и ум младшего, только вот, взвалив абсолютно всё на свои юношеские плечи, не мог позволить себе прибегнуть к чужой помощи. Разве он имеет хоть какое-то право добиваться от детей помощи?       Старший сын Мориарти юн, как распустившиеся камелии, только вот за пару лет он уже полностью прочувствовал проблемы взрослой жизни. Альберт мгновенно стал для младших братьев заменой всех взрослых, лорд отчитывал исключительно его за оплошности остальных воспитанников, общество взваливало ответственность как на старшего ребенка, любые заботы по поводу обеспечения, учёбы, первой влюбленности взрослые скидывали на него.       Билл резко переживал множество ужасных событий от чего не мог нормально спать по ночам, но старался всеми силами помогать, пусть первое время кривился от уборки или грязной посуды, но не ныл, когда братья гнали помогать рассаживать цветы под окнами или помогать застирывать одежду, ведь не всегда слуги оказывались в нужный момент рядом. Льюис был ребенком, пусть в полной мере понимающим, но всё равно далеким от общества аристократов, нервным, но ничуть не капризным, и у Альберта не хватало духу предъявлять что-то самому младшему брату. Просить помощи, пусть и только моральной, у Уилла? Нет! Парень не желал, чтобы кто-то испытывал подобное, поэтому молча смотрел в потолок ночами, бывало плакал, укутавшись в одеяло с головой, терпеливо проверял Билла на наличие новых шрамов, вновь и вновь разучивал движения новых танцев с Лу, улыбался Уилли, словно ничего не происходило.       — Что такое, милый? — выдыхает Альберт, сдерживаясь, чтобы ласково не коснуться рукой светлых прядей, убирая ловким движением за ухо, как это делали матери.       — Джек скоро начнет ругаться, — выдыхает Уилл, складывая руки в замок перед собой. Кажется, он был готов вот-вот что-то рассказать, упрекнуть или попытаться найти выход, но не смог, видя отчаянье в глазах старшего брата, который никогда не умел перешагивать через собственную гордость. Как бы Альберт ни старался, отпечатки родителей оставались, аристократическое общество слишком сильно вбило в голову мальчишке правила, которые никак не могли испариться, ведь пришли в осознанном возрасте. — Я всё боюсь, как бы Лу не заболел.       — Всё будет хорошо, — Альберт чувствует, как уголки губ дёрнулись в подобии улыбки, хотя он не мог в полной мере обещать подобных вещей. Организм был штукой странной, не до конца исследованной, от этого оставалось только гадать да вздыхать, ведь простуда Льюиса явно бы не сыграла на руку. — Он будет тепло одет, спать в каюте и всегда сможет попросить лишнее одеяло. Свежий воздух Италии пойдет Льюису на пользу, я уверен.       Уилл в лице не изменился, только руки за спиной сложил, прежде надев пиджак, но не застегивая пуговиц. Альберт ничего говорить не стал, только обернулся, когда послышались громкие голоса, а потом раздались быстрые шаги Льюиса, который явно не хотел проводить лишние минуты с приемным старшим братом, пусть после некоторых событий эти двое стали хорошими друзьями.       Дуэт Билли и Лу удивлял общество, как и домашних обитателей, ведь эти двое сильно различались своим мировоззрением, да характеры тоже не были схожи, но что-то родное друг в друге нашли. В один момент схлестнулись под влиянием стресса и страха, переплелись, и образовалась между ними крепкая нить, которая явно не хотела рваться.       Альберт нарадоваться не мог, что мальчишки перестали собачиться и, пусть между ними возникали споры и ссоры, Билл действительно пытался быть хорошим братом, а Льюис воспринимал его как довольно приятного собеседника. Уильям частенько говорил о неприятных в обществе темах, шептал на ухо пошлые анекдоты и глупые идеи, рассказывал местные сплетни после похода в театр, чем несколько продвигал Лу и даже социализировал.       — Сам носи свои синие пиджаки! — прикрикнул Льюис, злобно топая ногами.       — Хватит вести себя как пятилетний! — вспыхивает Билли следом, едва не слетая с лестницы, но все шаги его остаются тихими, аккуратными, словно со змеиной ловкостью и грацией уличной кошки, гуляющей по крыше, в отличие от младшего брата, который не стремился к этому. — Альберт, сам с ним разбирайся!       — Что вы как дети малые?! — голос Джека лишь на секунду отрезвляет, заставляя повернуться. Как всегда высокий, с невероятной осанкой, в идеально выглаженной форме, и волосами, поразительно напоминающими что-то невероятно далекое, с восточной мудростью и запахом песков, древних рынков и построек. — Ни на минуту оставить нельзя.       Льюис только голову отвернул, и весь его вид показался перегруженным, холодным, в отличие от пылающего всеми красками Билла. Пронзительный мороз Лу вырвался снежными бурями, окутал коридор, словно бы оставил красивые узоры по бокам, невероятно бликуя от солнечного света, и Альберт почувствовал как лед сковывает пальцы. Темнота зимнего леса поцеловала в лоб, так отчетливо отразилась на лице ребенка, что бросило в дрожь, и Льюис весь стал похож на Снежную королеву с такими же бездушными глазами, полными острых осколков.       Билли глаза отвел и тут же окатил жаром, своим теплым дыханием, пестрящими вспышками оранжевого и желтого. В глазах за красивыми яшмовыми оттенками отразилась боль, напитавшаяся злобой, коснулась нежной губы, где всё еще оставалась небольшая ранка от недавней истерики, и всё вокруг словно наполнилось красными красивыми цветами. Мгновенно растаяла корка льда, страх сменился потом, и солнце стало куда ярче, чем было, вспыхнули веселые танцы, зазвучала музыка, край вечной зимы наполнился жизнью.       — Время, мальчики, поджимает.       Джек прекрасно знал, что собрать четверых детей куда-то — целое испытание, поэтому намного лучше отправить их из дома для долгой прогулки по порту, чем опоздать. Путь от особняка до корабля неблизкий и никто не знает, что может произойти в дороге, поэтому выходить заранее всегда было просто чудесной идеей, что ни разу не подводила. Альберт кивнул головой, словно обозначая понимание братьев, медленно натянул перчатки, потому что правила нужно соблюдать и погнулся за цилиндром. Нужно как-то разбавить обстановку, ведь с таким раздражением ничего хорошего обычно не получалось.       — В туалет все сходили?       Билли только фыркнул на такое, недовольно идя вперед, нарочно следуя от бедра, лишь бы подчеркнуть фигуру, ловя возмущенный взгляд старшего брата, схватил тканевые перчатки, — потому что для других было слишком жарко, — демонстрируя длинные изящные пальчики, словно созданные для музыки.       — Я не хочу, — буркнул Льюис и Альберт даже удивился с чего вдруг мальчик сегодня такой разговорчивый, но проблем больших это не вызывало. Лу не любил общаться с другими, главным собеседником являлся Уилл, что всегда был готов помочь, принять, утешить, погладить по волосам, прочитать сказку и подсказать.       — Что значит «не хочу»? — едва ли не стонет парень, запутываясь пальцами в отросшей каштановой челке, борясь с желанием удариться головой о стену, видя, что Джек испытывает схожие чувства и просто мечтает о том, чтобы юные графья уехали и больше не донимали своими проблемами. Кажется, до седых волос ему осталось совсем немного. — Милый, захоти.       — Мы пойдем или нет?! — Билли недовольно упирает руки в бока, всё еще не беря шляпу, словно пытаясь повторить позу какой-то древней статуи, что располагались в роскошных дворцах, среди блеска драгоценных камней и мраморных отражений в зеркалах, обитых золотом. — Так и будем ходить без конца?! Я сейчас никуда не поеду.       — Давайте не поедем! — разводит руками Альберт, думая, что пару раз прописать брату было бы неплохим решением. — Мне тоже эта Италия не нужна!       — Успокойтесь, — просит Уилл, не предпринимая попыток к действию, но одним своим голосом заглушая все звуки в доме, словно был королём. Весь его вид источал изящность, словно на плечах был дорогой плащ, а на голову возложили корону, стоимостью всех построек Лондона, вокруг мерцали свечи, переливаясь в украшениях дам, опуская тени на лица министров, и тронный зал наполнялся звуками, словно первые мелодии кадрили во время бала. — И без того все нервные и уставшие.       Уилл практически никогда не лез в чужие споры, для братьев было свойственно непонимание, взаимные оскорбления, когда только и делаешь, что пытаешься больнее задеть. Помнил он, как громкие голоса разносились по комнатам, пылали болью и ненавистью глаза, пускались в воздух чернильницы и тетради, больно ударялись спины о двери и стены. Альберт и Билли никогда не говорили, что могли подраться, но всё это заканчивалось лишь небольшими ссадинами от падения на ковер или слегка треснутой губой. Отчего только в груди обоих подозрительно ныло каждый раз от чужой грусти?       Джек проходит мимо них, обдавая легким высокомерием, непринужденно открывает дверь, решая весь исход, и лучи тут же рвутся внутрь, проходятся по дереву, невероятно красиво танцует пыль. Альберт мгновенно выпрямляется, показывая привычки, Билл недовольно хватает шляпу, но не спорит, только распрямляет плечи, и весь напоминает костер посреди ночи, привлекающий внимание и рвущийся вверх в жарком танце. С лордом попрощаться не получится, он отправился в Лондон по какому-то важному делу, от этого провожают их исключительно слуги, смиренно остановившись около дорожки, опустив голову, словно показывая статус.       Уилл тянет младшего брата за рукав и Льюис отмирает, тут же едва не бежит следом, на ходу надевая перчатки, пока ветер ласково треплет волосы, скидывая их с лица и оголяя некрасивый шрам с неприятными рубцами по краям. Общество этого не принимало, за спиной называло некрасивым, загоняя в рамки, постоянно показывая на прекрасных старших братьев, ровесники клеймили, едва ли не издевались, а Льюис только огрызался и молчал, никогда не плача. Мальчишка был сильным, а слабости скрывал, пусть постоянно зажимался в пуховые одеяла, только бы скрыть, как сильно хочется исчезнуть и больше никогда не приходить на праздники.       — На дорожку…! — начал было Билли и тут же огреб такого подзатыльника от Альберта, что голова дернулась вперед, а рыжие кудри весело подпрыгнули. — Понял.       Льюис на это едва не отшатнулся, но все же обернулся, наблюдая, как особняк смотрится среди летней листвы, так похожей на глаза самого старшего ребенка Мориарти. Конечно, Билли отличался от них и воспитывать парнишку нужно было иначе, ведь никого, кроме Альберта, в авторитет не ставил, и прекрасно знал, что все шлепки и хлопки не со зла, совсем безболезненные, которые никогда не нужно воспринимать всерьез. Немногочисленные слуги взгляды потупили, смотря, как дворецкий элегантно идет за семьей, ничего сказать не посмели, ведь подобные пререкания у мальчишек не в первый раз.       Билли давно перестал возмущаться, говорить, что старший брат таким образом его унижает и ставит в глупое положение. Альберт никогда не хотел плохого, только дарил заботу, помогал, пытался быть нежным и чутким, порой, срывался, но ведь совести не хватало слова поперек сказать после всего, что он сделал. Служанки никогда не смотрели на Билла как человека своих сословий, только шустро уходили в другие комнаты, оценивали, как графа, пусть и видели некоторую ругань, что никак не хотела утихать лишний раз. Парень всё еще оставался графом по своему рождению и был высшим светом общества, и столько возможностей было открыто, что голова шла кругом.       Альберт пропускает вперед Льюиса, что прижимается к стенке, откидывая голову, после Уилла, который спотыкается, чуть не падает и сам же смеется с этого, прикрывая уставшие глаза, ждет, пока последний усядется, поправляя пиджак. Билли нечаянно задевает коленями младших братьев, тут же забивается в угол, не смея снять цилиндр. Старший поднимается следом, бросая быстрый взгляд на кучера, которому было абсолютно всё равно на графскую семью, лишь бы быстрее закончилась эта поездка и было время хоть немного отдохнуть.       — Пиджаки не снимаем, — говорит Джек, захлопывая дверь экипажа. — Еще болезней не хватало.       Альберт кивает головой, соглашаясь, смотрит, как дворецкий отходит, кивает мужчине, и лошади, мотнув головами, двигаются вперед, а их мощные ноги начинают следовать вперед по мягкой земле. Перед глазами пускаются мелькать высокие дома, в которых они часто бывали на званых обедах и ужинах, кружились в танце во время дней рождений, окунались в роскошный мир дорогой еды и танцев. Деревья напевали старые песни времен викингов, и их листья казались маленькими феями, что звенят при каждом взмахи тонких, почти прозрачных, крыльев. Травы ковром расстелились почти до самого Лондона, но невероятный запах цветов перебивался пылью, летевшей из-под копыт и косел, от чего парни тут же отлипли от окон, недовольно поправили шторки.       Кружились в веселом танце бабочке, не стремясь оказаться близко к экипажу. Мальчишки прикрывали глаза, чувствуя, как начинает укачивать, а где-то в своих кроватях спали аристократы, пока вокруг жизнь начинала оживать с наступлением утра. Розовые краски рассвета сменились красивым голубым небом, растворились фиолетовые пятна, и, казалось, всё стало мгновенно прекрасно.       В Лондоне ранним утром было жарко, люди брели по улицам, пряча глаза под тканью, а вокруг дорог уже скопились мальчишки, продающие газеты. Тянулись к фабрикам люди, смотря на валивший дым из труб, женщины недовольно терли посуду, некоторые застирывали белье, окуная руки в воду, а детишки носились вокруг, весело прыгая. Город начинал дышать, потягиваясь, раскрываясь навстречу новому дню, хотя часы едва ли показывали шесть часов. Кошки расположились по теплым ступеням и бочкам, весело пели птицы, кружа над черепичными крышами, из пекарен рвался аромат свежего хрустящего хлеба, магазины открывали свои двери покупателям.       Окна открывались, а цветы дрожали под вздохами, в самом центре уже кипела жизнь, растворяясь в криках и гаме, которые сливались в один сплошной поток. Солнце не было скрыто за тучами, только радовало, пусть и пригоняло с собой жару, и лишь редкий западный ветерок помогал расслабиться, проходясь по потным спинам. Совсем скоро станет намного больше лошадей, среди доходных домов начнут петлять аристократы, прячась под зонтиками и показывая новые украшения, выводя детей в свет, лишь бы показать, насколько прекрасными они вышли.       Билли заснул почти сразу, уронив голову на плечо Альберта, Льюис первое время боролся, но потом прикрыл глаза и задремал, совершенно расслабившись. Под стук копыт и вечную тряску на дорогах парни окунулись в прекрасные сны без картиной, мирно дыша, пока Альберт только улыбался, чуть поправляя чужие складки на пиджаке. Уилл глаза не закрывал, смотря в окно, чуть отодвинув штору темного цвета, только бы пустить немного свежего воздуха и рассмотреть творящуюся за окном красоту.       Ранее утро всегда приносило какое-то странное наслаждение и давало веру в собственные силы. Уилл клевал носом, но упорно делал вид, что всё хорошо, вызывая тихие усмешки старшего брата, пока Льюис окончательно сполз вниз, уперевшись ногами в Билла, который даже не дернулся, уронив руку, — самые беззаботные и безмятежные, только вот сил хватит на прогулку.       — Отчего они так просто засыпают? — выдыхает Уилл, решив, что если будет молчать, то точно забудется, оставив Альберта в совершенно одиночестве. Грудь Лу аккуратно поднималась и опускалась, а ручки лежали на плоском животе, и на его юном лице отражался исключительно покой.       — Думаю, нам стоит лишь порадоваться.       Уилл улыбнулся, но натянуто. Вся их сегодняшняя суета была странной, сам Альберт едва ли встал на ноги, лениво направился вниз, добрые десять минут пытался стянуть Билла с кровати, который только стонал и твердил, что никакая Италия ему уже не нужна. Льюис за завтраком едва не спал, смотря на омлет, который в горло не лез, Уилл скрывал зевки, потому что не спал долгое время и лёг только с первыми проблесками рассвета. Альберт утром успел взбеситься пару раз, захотел треснуть кого-нибудь стулом, а потом вовсе пойти лечь спать.       — А когда вода будет? — интересуется Льюис, когда экипаж резко подскакивает на кочке, заставляя удивленно распахнуть глаза. Билли едва не вырвался из сна, но вновь откинулся, чуть отвернувшись от остальных. Альберт только удивленно приоткрыл рот, потому что брата, кажется, даже цунами не разбудишь.       — Только давайте мне потом по туалетам не бегать сто пятьдесят раз, — Альберт поправляет манжеты, не зная, чем занять руки.       — Что ты как мама? — тихо посмеивается Уилл, и вмиг становится прекрасным юношей, в которого можно влюбиться за пару секунд.       — Кто бы говорил!       Экипаж медленно приближался к порту, где уже шумели люди. Огромное расстояние было серым и мрачным, огромные деревянные ящики были набросаны друг на друга, среди них проходили дамы в шикарных платьях, которые только кривили нос, прикрываясь веерами, а мужчины легко придерживали их за руки. Матросы, грязные, с растрепанными сальными волосами, поправляли старую одежду, совершенно не обращая внимания на остальных, переставляли полные рыбы бочки; пахли они чем-то соленым, слегка прогнившим, но сами этого не замечали.       Корабли стояли, почти прижимаясь к каменным выступам, вода билась о край, окрашивая его в неприятный зеленый цвет, спускались трапы, раздавались гудки и крики. Лишь изредка были видны шикарно одетые капитаны, кажущиеся самым прекрасным во всем этом грязном месте. Раздавалась ругань на всех языках, носильщики бродили из угла в угол за аристократами, придерживая чемоданы, кричали чайки, расправляя длинные крылья, и детишки невольно задирали головы.       Среди всей этой истории потеряться было легко, от этого Альберт тут же поймал глазами братьев, велел, если что, хватать за руку и не отпускать, пока носильщики поднимали чемоданы, пусть парни могли и самостоятельно дойти до корабля. Путь до Италии был не самым близким, но, всё же, не таким и долгим, как некоторые. Альберт предчувствовал, что за столько дней на корабле парни будут ныть, скучать, ругаться, а ему придется наблюдать, улыбаясь, словно ничего не происходит, утешать мальчишек, которые надуются и разойдутся по каютам.       Морские путешествия, особенно долгие, не были привычной жизнью аристократов, но Альберт морально приготовился и заучил сотни слов, которые нужно будет говорить в случае возникшего конфликта. Уилл аккуратно обхватил младшего брата за локоть, подняв голову на очередной крик птицы, расправляющей крылья, похожей на сирену своей легкостью, пока Льюис только рассматривал бродивших людей. Грязно и неприятно, пахнет ужасно, от чего едва ли не тошнит, и страх в мальчишки поселился быстро, пусть он рос на улице и данная обстановка была привычной. Тут же в детей врезались острые взгляды, пронизывающие до самых костей, оценивающие, быстрые, от женщин и мужчин, проходящих мимо подростков, от чего Альберту захотелось мгновенно обнять младшего брата, защитить от всех невзгод, сказать, что всё обязательно будет хорошо и волноваться не о чем.       Билли ступил ногами нервно, оглядываясь через плечо, на шумящий город, но упрямо отвернулся, оказавшись слишком самоуверенным, но внутри у него разрушающие потоки ветра путали мысли. Корабли на воде были разные, и вспоминались старые рассказы о рынках древних цивилизаций среди камней, под греческие песни, с запахом виноградников, когда солнце ласкало оливковые деревья. Шумели астраханские рынки, завывали реки и окунались в торговлю монголы, шли караваны по турецким землям, везя драгоценные ткани, шептались китайцы, демонстрируя фарфор и бумагу, а губы их пылали, словно маки.       Альберт просит не отставать, хотя времени достаточно, но лучше сразу подняться на корабль, чем сидеть и ждать, пока носильщики набрали скорость, зная, куда направляться. Порой казалось, что эти люди знают все расписания и секреты порта, имеют любой выход в Лондон и в курсе всех сплетен, даже самых страшных секретов аристократических семей. Их спины крепки, как и руки, а глаза давно наполнены слезами от постоянного морского воздуха, но никто не в силах помочь, ведь другую работу надо постараться найти.       Билли кривится, обходя лужи, пока Льюис семенит за Уиллом, что никак не может оторвать глаз от всех окружающих персон. Какие-то обязательно будут с ними на корабле, а мальчишка никогда не упускает возможности подумать и построить новую теорию, от этого Альберт всегда лишь восхищенно поднимает брови, — не был награжден такой внимательностью и проницательностью. Шуршали платья, распространялись какие-то шепотки и на входе в корабль уже найдутся слухи, которые так интересно было обсуждать на антракте в театре.       — Это графиня Ветинкс? — выдыхает Билли, резко обернувшись и попытался приподняться на носочках, вглядываясь в толпу, что шла по направлению к югу.       — Не упади, — просит Альберт, обходя очередную грязную лужу, после которой туфли пришлось бы два часа оттирать. — Не похожа на нее.       — Похожа, — Билл недовольно дует губки, как это делают дети, на что Льюис сдерживает улыбку. Вот нравились ему подобные реакции! — Она же, кажется, уезжала недавно в Дерби с мужем с ребенком, так что в порту забыла?       — Тебе всё скажи, — качает головой Уилл.       — Да не может быть, чтобы она за такий короткий срок съездила туда, доехала до порта и на корабле вернулась в Лондон, — Билл рывком упирает руки в бока, но тут же опускает их, словно что-то вспомнив, дергает губами, а потом слегка опускает голову. — Бред какой-то…       — Прошу, успокойся, — Альберт оборачивается через плечо, окидывая братьев глазами, а потом легко накрывая чужое плечо собственной ладонью. — Не гадай почем зря.       — Можно подумать, — Билл не закатил глаза, только продолжил путь, смотря на спины носильщиков.       Приятный ветер поцеловал щеки и пробрался под рубашку, огладив шею. Их ждут невероятно долгие нудные дни в каютах с обзором на бесконечную водную гладь, совсем другую, нежели около берега, где она отливает голубизной сапфиров и чистотой неба. Там, за пределами досягаемости, куда не доплывают люди, океан вмиг становится темным, непроглядным, словно улицы во время снежной бури, волны окрашиваются в ультрамариновые, кажется, даже черные, поразительные оттенки.       В море всегда холоднее, хочется закрыться и больше не выходить, но звезды манят своей красотой, заставляют застывать на палубе, прослеживая каждое движение вдалеке, пусть это всего лишь тени. Альберт никогда точно не мог описать свои чувства к подобным вещам, это чудо природы, которое будоражит человеческое воображение своими красками и явлениями. Иногда хотелось растянуть момент, всматриваться в мир, порой, такой чистый, нежный, но, с тем, оскорбленный людьми в больших городах.       Льюис, не бывавший на кораблях, как и Уилл, тут же сжимается, напрягается, когда перед ним предстает деревянный настил, пусть и с перилами, ведущий наверх. Билл, поймав взгляд брата, забирает чемодан у возмущенного носильщика, который обязательно получит свои честно заработанные деньги, а потом выхватывает и вещи Лу, делая первый шаг. Равновесие у парня всегда было хорошее, да и самоуверенности в некоторых моментах не занимать, поэтому легко он ступил вперед, словно птица, готовящаяся к полету, и вся загадка были в сиянии глаз. Разве может этот юноша иметь хоть долю невинности?       — Вперед, — шепчет Альберт, видя, как напрягаются руки Билли от веса, но тут совершенно гордо идет наверх, не обращая на других внимания, хоть мысли путаются, а потом обязательно вырвутся с нервными вскриками в каюте. — Не бойтесь.       Уилл чужого локтя не отпускает, но скользит вниз, ловко уцепившись за пальцы, от чего Льюис весь вздрагивает, борясь с желанием развернуться и позорно сбежать. Он не должен показывать истинных эмоций, от этого сжимает губы, и мгновенно становится похожим на простыни, постеленные служанкой на кровать. Альберт сует носильщикам монеты, сам перехватывает два чемодана, а потом приближается, ощущая, как ветер начинает набирать силу, и было бы неплохо накинуть пальто сверху. Кое-кто начинает оглядываться, какие-то аристократы, кажется, узнав в них Мориарти, тут же бросились перешептываться, но в лицо никогда не скажут о своих мыслях. Конечно, молодые графы не должны хоть какое-то время нести вещи до каюты, но Альберту совершенно плевать на установленные рамки, особенно когда Билл уже достиг нужного места и терпеливо ждал, опустив глаза на легко колеблющиеся волны, ласкающие корабль.       — Всё хорошо, — говорит Уилл, начиная подниматься, и, пусть Льюис всё еще подрагивает с непривычки и сотен людей, идет следом, едва ли глаза не закрыв. Его пальцы крепко цепляются за ладонь старшего брата, кажется, могут оставить тонкие красные следы от ногтей, но спокойствие распространяется по венам вместе с кровью.       Альберт не торопит, делает такие же медленные шаги, стараясь не оборачиваться назад, к берегу, который они не увидят долгое время, но солнце бьет в глаза и даже шляпа не спасает от летнего воздействия. Пройдет совсем немного времени, прежде чем придется кутаться в одеяло, зарываться в подушки и жаловаться, что начинает укачивать, но останется лишь терпеть. Ох, весело же будет, главное, чтобы Уильямы друг друга за борт не скидывали.       — Как будто Эверест решили покорить, — буркнул Билли, тут же почувствовал, что, будь возможности, Уилл бы огрел его табакеркой.       — Не думаю, что ее покорят в скором времени, — Уилл не становится рядом, только цепляется за Льюиса сильнее, словно правда желая защитить от всего, — даже разведывательных экспедиций не было.       — Я слышал, что этот вопрос даже не обсуждали, — пожимает плечами Билл, пока вокруг проходят простые рабочие, тут же приветливо здоровающиеся и готовые предложить помощь, и Альберт бы с удовольствием ее принял в провождении до нужного места, если бы только их не заметила идущий лорд Маритен.       Высокий широкоплечий мужчина, явно унаследовавший слишком мало от матери-немки, с чертами абсолютно английскими, ровными, чуть широкими, напоминающими туманные дали, и глазами, отливающими дорогами Берлина, такими же серыми. Мужчина всегда говорил на повышенных тонах, кривя губы, но, с тем, был человеком крайне обеспеченным и образованным, никогда не позволял себе глупостей, эпатажа и унижений. Лорд являлся довольно агрессивным, тщательно выбирал себе близких людей, но никогда не относился к остальным, как к грязи, даже к слугам в доме был добр, и они частенько рассказывали, что господин прекрасен. Альберт лично наблюдал, как Маритен помогает дворецкому в каком-то деле, просит совета, словно это был не обычный нанятый рабочий, а родной брат, от которого и скрывать что-то стыдно.       — Ох, мои юные друзья, как давно я вас не видел, — произносит лорд, чуть всплеснув руками, и на лице его отразилась улыбка истинного счастья.       — Доброе утро, сэр Вильгельм, — выдыхает Альберт, смакуя чужое имя, которое так сильно выделялось среди английских, что некоторые, порой, даже переспрашивали. — Какая встреча!       — Доброе утро.       Молодая и красивая дочь лорда выглянула из-за спины отца, поразив своей легкостью. Фредерика стояла перед ними в голубом платье прямого покроя, непышная однотонная юбка, явно пошитая дял удобства, закрывала ноги, а верх прикрытого декольте был украшен белоснежными рюшами. Узкие рукава плотно обтягивали элегантные ручки, сама она была бледная, от чего ткань едва ли не сливалась с нежной девичьей кожей.       Лицо Фредерика имела острое, с высокими скулами и красивым изгибом подбородка, а волосы ее, заделанные в пучок, отливали жемчужным песком. Она стояла ровно, сложив руки перед собой, опустив, как подобает молодой леди, глаза, скрываясь под нежной шляпкой, украшенной цветами и лентами, сжимая в руках синеватый веер, так подходивший лазурным глазкам.       — Куда же вы направляетесь? — интересуется Альберт из обычной вежливости, улавливая, как Билл и Фредерика осматривают друг друга, словно никогда не видели. Девушка не меняется в лице, хотя наружу рвется улыбка, а после распахивает веер, прикрывая часть лица. Уильям тут же усмехается, потому что прекрасно знает этот этикет, и подобные жест означать симпатию.       — В Неаполь, — бросает лорд, — Алиса давно хотела там побыть.       — Удачной поездки, — выдыхает Альберт, еле удерживаясь, чтобы не развернуться и не уйти, плюнув на все. Семья эта была редкостным скучным зрелищем, никогда не умели вести диалог, что сам лорд, что его супруга, которая наверняка осталась дома. Помимо второго ребенка, Фредерики, был старший сын Джон и еще две дочери, Алиса и София.       — Мы бы хотели пройти в каюту, просим извинить, — произносит Уилл, тут же получая возмущенный взгляд лорда, который точно хотел спросить, кто так плохо воспитал мальчишку, что он смеет прерывать взрослых.       — До скорых встреч, — улыбается Билл, на что Фредерика чуть покрывается румянцем и сильнее прикрывается веером, словно стараясь спрятать все свои чувства. Любили же девушки графов Мориарти, от невест отбоя не было, так прекрасны были юноши, что Джек только вздыхал, прося не натворить глупостей из-за возраста.       — Я буду ждать, — произносит Фредерика, невинно хлопая глазками, словно ничего не происходило, а после глянула на отца, даря ему легкую улыбку. — Алиса, должно быть, нас потеряла, пора идти.       — Как скажешь, душа моя, — дочь легко подхватывает лорда под руку, напоследок поразительно великолепно зашуршав юбками, а после развернулась, направляясь в противоположную сторону.       — А каюты-то где? — не понимает Льюис, смотря, как аристократы идут по направлению в совершенно другую сторону. — Или они искупаться решили?       — В отличие от Джона, она одеваться умеет, — выдыхает Билли, пытаясь понять в какие двери им всё же нужно следовать, — а тот вырядится как обычно. Наденет вот эти ботинки, как у деда нашего, только в лес и ходить, новые брюки, которые всё обтягивают и пойдет как проститутка.       — Как хорошо, что Джона здесь нет, — кивает головой Уилл, не удивляясь, что брату хватает смелости говорить такое, пока лорд с Фредерикой отошли не так уж и далеко. Кто ему запретит? Ох, ругаться с Билли, еще и в присутствии Альберта, себе дороже.       Добраться до каюты было делом довольно простым. Пользуясь опытом, парни разойтись по родству, потому что никто из них не зарабатывает денег на раздельные кровати, из-за чего придется спать по двое.       Сама каюта представляла собой несколько небольших комнат, первая служила подобием кабинета с красивым деревянным шкафом и прекрасными стеклами, тяжелым письменным столом, припасенной пепельницей и парой обитых кожей кресел, которые они при желании не сдвинут. Следующим помещением служила крошечная спальня с широкой кроватью и прекрасным мягким одеялом, круглым зеркалом, висящим над тумбой и парочкой стульев, которые, кажется, двигались от любых резких волн.       Альберт, наконец, смог спокойно выдохнуть, чуть ли не упав на кровать, пока Льюис приземлился прямо на пол, чему последовал и Уилл, прикрывая глаза. Почему дорога всегда так выматывает? Билли опустился на стул, видимо, решив больше ничего не говорить, только цилиндр оставил на тумбе, позволяя волосам виться и путаться еще сильнее. Наконец-то можно было расслабиться хоть на какой-то промежуток времени и не думать о проблемах, которых и без этого путешествия достаточно.       — А нас в рабство не отдадут? — вдруг спрашивает Льюис и его звонкий голос разносится по каюте ручьем.       — Лу!       — Теперь и я боюсь, — хихикает Билли.       Смех брата вызывал внутри столько смешанных эмоций, что Альберт четко не мог описать ни одну из них. Даже спустя год осадок всё равно был, как и сам Билли всё еще находился в страшном состоянии, которое невозможно, порой, было контролировать. Первые недели после произошедшего было особенно сложно, потому что шрамы были свежими, как и воспоминания, а Билл целыми днями спал, укутавшись в одеяло, в промежутках плакал, от чего его глаза покраснели, а губы покрылись белым налётом как после болезни. Парень почти не ел, только воду пил, от чего стал бледным и уставшим, вызывая у Альберта целую гамму эмоций.       Билли полностью потерял интерес к жизни, никакого удовольствия даже от веселых действий не получал, только и делал, что пялился в стену. Не было аппетита, из-за чего вес резко упал и стройное тело стало похоже на скелет, ребра обтянула кожа, ключицы и плечи выпирали так, что становилось страшно, а Билл не мог затолкнуть в себя даже кусочек, ведь вся еда шла обратно. Пустота внутри была огромной, не было сил пройтись даже по саду, Билли путался в себя, следом за апатией наступала агрессия, сменяющаяся болью и тоской, он не мог нормально думать и не находил моментов расслабления.       Альберт боялся, что что-то может случиться, всегда утешал и обнимал, чуть ли не укачивая, как ребенка, умолял начать есть его, но все попытки ничем хорошим не заканчивались. Лекарь тоже руками разводил и предложил каннабис, довольно известное лекарство, продающееся в любой аптеке, после которого Билли окунулся в эйфорию, мгновенно стал жизнерадостным и добрым, только вот после того, как действие ослабло, всё вновь вернулось. Парнишка был тусклым, словно призрак, болезненным, ничего не хотел и иногда впадал в истерики, не жаловался, просто молчал и не мог выговориться, ведь что-то внутри мешало этим действиям.       Альберт очень быстро понял, что от лекарств толку нет, они не лечат, а лишь дают временное счастье, спровоцированное веществами в составе, а потом Билли снова впадает в жуткое состояние, при котором даже говорить не хочется, поэтому все бутылочки было решено вынести из комнаты и больше не давать.       Иногда Билла навещал Мартин, подолгу рассказывал какие-то истории, смеялся, даже пробовал с ложки кормить, но ничего не выходило. Гиббс не сдавался, упорно предлагал свою помощь, веселил, рассказывал сплетни, постановки в театрах, пересказывал книги, читал вслух, приносил сладости, пытался всеми силами пробудить хоть какие-то чувства. Эдвард только присылал извинения Альберту, но сам не появлялся, видимо, не находя это нужным, да и Мартина в доме хватало, тот запросто разгонял все тучи одной своей улыбкой.       Альберт пытался справиться с собственными эмоциями, хотя постоянно обнимал брата, пытаясь не показать, как же тяжело. Парень изредка спал рядом, прятал все острые предметы, подолгу смотрел в окно, пропуская ароматы летнего сада, пока Билли ничего стоящего не находил, глупо водя пальцами по простыне и изредка трогая бинты, которые накрывали запястья. Сколько же ненависти он тогда таил внутри.       Билли поехал в Итон на месяц позже по причине болезни, которую домашний врач любезно предоставил на всех документах, и то, был худой, одно дуновение — снесет. Парень перестал быть задирой, вечной зазнайкой, но, с тем, абсолютной душой компании, который старается помогать друзьям, вмиг превратился в серое пятно, которое едва ли напоминало прежнего Мориарти. Кажется, волосы потеряли свой красивый оттенок, а глаза больше не сверкали, под ними появились синяки, что вызвало много удивления среди сверстников, которые понять не могли, что же произошло, но только слухи пускали. Подростки часто подвержены общественному мнению и когда Мартин, на пару с Августом, непринужденно стали общаться с Биллом, многие тут же расслабились, ведь это значило, что всё хорошо и бегать от него не обязательно.       Билли оклемался только ближе к январю, перестал быть похожим на призрака и даже улыбался, спокойно вёл себя на всех праздниках и покупал подарки, как будто ничего плохого действительно не произошло. Альберт всё боялся за состояние брата, но наконец-то спокойно задышал, только вся эта радость была недолгой, прежде чем у Мартина окончательно что-то щелкнуло в голове и он развернул целую историю с похищением. Надо ли говорить, что Билли потом спать нормально не мог неделю, а у Льюиса едва нервный срыв не случился? С тех самых пор Билл и Лу стали неплохими друзьями, особенно учитывая то, что первый действительно проявил себя как хороший брат и даже заработал благодарность от Уилла.       Лорд твердил: «Всё от лени. Он истерит, чтобы внимание привлечь. Вот отправь его на фабрику на пару дней и депрессия пройдет». Альберт на такое только качал головой, потому что Билл через эти два дня и повесился бы где-то в сарае, лишь бы больше не испытывать подобных чувств. С лордом спросить было бесполезно.       Альберт очнулся от плохих мыслей, тряхнул головой, вызвав напряжение Уилла, который чуть двинулся к младшему брату. Лишь бы Билли вновь не впал в плохое настроение, потому что вытаскивать его из этого в незнакомом месте было куда сложнее, чем в домашней обстановке.       Скоро они двинутся и будут только кричащие над головой чайки, плеск волн и, наконец, хорошие крепкие сны. Билли опять закрыл глаза, полностью переместив вес на стул, который легко его удерживал. Льюис лениво потянулся, словно кот, которого пригрело на каменных плитах, а его пушистая шерстка красиво легкла, вызывая восхищенные возгласы дам, которые тянулись ручками к ушкам, чтобы погладить.       — Вот кому хорошо, — вырывается у Уилла, — везде заснет.       — Завидуй молча, — бурчит Билли, складывая руки на груди.       — Потише, — просит Альберт, которого уже действительно начинали раздражать эти ссоры, полные каких-то глупых придирок, что никак не могли дать что-то стоящее.       Билли надулся, легко отвернул голову, как это делала матушка, но промолчал, не желая спорить о чем-то или вызывать лишние эмоции у других. Льюис на такое лишь подпер подбородок рукой, ожидая, начнется спор или нет, ведь подобные семейные скандалы были интереснее «Проданной невесты», хотя Льюис не был особым ценителем театров. Несколько часов нужно сидеть в душном зале, утянутый одеждой, пока рядом только и делают, что разносятся ароматы женских духов, обязательно говорить с кем-то во время антракта, пока кругом звенят шатлены. Лу терпеть не мог лаковые перчатки, от которых чесались ладони, взмахи вееров, лорнет, что тяжестью отдается в руке и яркий свет ламп.       — Шестнадцать лет, а ведешь себя как дитя малое, — бурчит Альберт, от чего Билли еще сильнее нахмурился, но продолжил молчать.       Уилл сделал вид, что все в порядке, лицо его не выражало напряженности, лишь некоторую злость. Отношения между Уильямами стали лучше, по крайней мере глотки друг другу перегрызть не пытались. Альберт частенько наблюдал, как они замирают, напряженно вглядываясь друг в другу, а потом расходятся словно ничего не произошло, лишь тихонечко вздыхают, словно борются с чем-то неведомым. Билли и правда стал спокойнее, открытее и в голове невольно проскальзывали мысли о том, каким хорошим парнем он мог быть, если бы не воспитание.       Альберт радовался, что они становятся семьей. Чужой по крови, немного различной по мыслям и принципам, но семьей. Такой родной, теплой, понимающей, готовой всегда поддержать и помочь, заступиться, даже если кто-то не прав и не смеющей променять. Он был для всех старшим братом. Сильным. Мудрым. Ответственным. Пусть иногда Альберту хотелось застрелиться или вонзить нож куда-то в район груди, он терпел и никогда не смел показывать свою горечь от каких-то событий, просто зажимался и не смел допускать малейших мыслей об истерике.       Альберт с детства молчал, плакал в подушку по ночам, сдерживался, кусал внутреннюю сторону щек, стискивал руки в кулаки, скалил зубы, глотал и вытирал пальцами лицо, но никогда не давал повода усомниться в стержне.       Уилл бросает на самого старшего брата многозначительный взгляд: «Не хороните любовь друг к другу». Альберт тут же мотнул головой, словно отгоняя назойливые мысли, а потом вновь вернулся к шумящим солнечным берегам Италии, где он сможет быть свободным. Там запах древности, терпкого вина, винограда, праздников и бесконечных чувств, которые не могут удержаться в груди.       — Скоро пойдем и поедим, — произносит Альберт, — и все еще лучше будет, а пока можете отдохнуть.