История о четырёх братьях Мориарти

Трудно найти слова, когда действительно есть что сказать. И даже если нужные слова приходят, то стыдишься их произнести.

«Три товарища» Ремарк

      Джек не знает, что говорить в такой ситуации, — вся его жизнь была переполнена жестокость, особенно в юности. Альберт был другим, более нежным, сочувствующим, мудрым, но в свои пятнадцать он всё еще ребенок, который должен пережить попытку совершения самоубийства младшего брата.       Джек часто наблюдал за парнями, когда они приезжали домой на каникулы, и чувствовал нежность, пробивающуюся сквозь все их фразы, сжатые ладони, объятия, поцелуи в виски, руки на лопатках. Альберт был для всех старшим братом, который защищал, оберегал, прижимал к своей груди, тут же заставляя расслабиться, понять, что нет одиночества и боли.       Билли был разбитым, пусть всегда напускал самоуверенность, высокомерие, истеричность, за которыми скрывались пустота и ошибки прошлого. Джек предполагал, какие злость и отчаяния захватят Альберта, заставят плакать в подушку, но ничего не говорить, только ходить с красными глазами и дрожащими губами, выставляя себя самым сильным мужчиной в этом доме. Мальчишку накроет легким шоком, а потом отпустит, как всех, перестанут капать маленькие соленые капельки на простыни и Альберт обязательно простит, пусть и не поймет, Билла, прижимая его непутёвую кудрявую голову к себе.       Они были обычными братьями с постоянными ссорами, криками, редкими драками, после которых Джек долго всматривался в их синяки и ссадины на руках, один раз пришлось обрабатывать разбитую губу и поцарапанную о стеклянную дверцу спину. Упрямые, всё еще по-юношески мечтательные, уверенные только в своем правильном мнении, не желая даже внимать советам старших, Альберт и Билл были похожи, словно отражения близнецов в зеркале, но, с тем, жутко различались. Джек предпочитал со стороны наблюдать, как братья спорят, мирятся, кусаются, словно дворовые собаки, потом вновь обнимаются, как будто ничего не было, и принимать к сведению их трепетные просьбы друг к другу.       Билл любил давить на больное, задевая, специально проверяя насколько далеко можно зайти в споре, Альберт же делал это ненарочно, когда спокойствия не хватало и аргументы заканчивались, а злоба так и рвалась наружу. Были слезы, кровь, закрытые двери, молчание, повисшее в воздухе напряжение, но всегда оставались нежность и связь, идущая из детства, которая сплетала их маленький ниточкой, что никак не давала нормально воспринимать все их поступки через призму настоящего желания сделать другому плохо.       Джек в няньки не нанимался, думал сказать честно и сразу, но почему ему так не хотелось расстраивать этих мальчишек? Альберт должен узнать всё и сразу переварить, иначе всё может быть гораздо хуже, если утаить, заставляя нервничать и придумывать сотню плохих вещей. В конце концов, Билли именно его обязанность, а не чья-то другая, любит бегать за младшими братьями, так пусть и занимается дальше.       — Хочу ореховые палочки, — говорит Льюис, отрезая кусок рыбы и смотря на нее без воодушевления.       — Завтра купим, — обещает ему Уилл, пока яркие лучики солнца играются в его мягких желтых волосах.       Мальчики сели ужинать пару минут назад, смотря на красивые тарелки и разложенные салфетки. Из столовой доносились прекрасные ароматы горячего, скорых десертов, политых обильные количеством сиропа, чая, что обжигает глотку и пробирается до желудка. Билл не одобрял рыбу в любом ее проявлении, но всё равно клал себе в рот, потому что спорить бесполезно, да и три брата научили есть то, что дают.       Джек узнает чужие шаги и скрип открывающейся двери, ведь Альберт двигался куда плавнее Уилла и Льюиса, но, с тем, громче Билла, который мог красться по поместью, словно мышь, и никого не тревожить, хотя днём имел свойство ронять всё, что не прибито гвоздями к стенам. Мальчишка выглядит уставшим, каштановые волосы чуть выбились из-под цилиндра неаккуратными волнами, а лицо осунулось, словно он не спал несколько суток, изводя себя чем-то отвратительным и не в силах остановиться. Глаза не горели прежним оттенок красивых зеленых камней, словно в колье у молодой дамы, впервые увидевшей свет таким, какой он есть на самом деле.       В тусклом коридоре Альберт кажется пустым, уставшим, как будто несколько суток подряд не спал, волнуясь и пытаясь найти выход из любой ситуации. Где-то внутри эти мальчишки волнуют душу, от чего Джек иногда задерживался взглядом на детях, которые постоянно превращались в мужчин. Альберт стягивает с себя цилиндр, придерживая руками пиджак и совсем не пытаясь скрыть капли крови на штанах, уже не липкие, затвердевшие, что теперь отмывать нужно будет долго. Интересоваться дворецкий не собирался ничем, только молча протянул ладонь, принимая испачканные вещи, ведь лорд точно не будет рад такому зрелищу.       В глазах Альберта не было той природной жестокости Уилла и от этого нельзя было определить, что же мальчишка сделал, может, просто в лужу краски упал. Бледная ладонь трет лицо, на котором, вопреки всему, Джек разглядывал слишком много событий, защиты, привычек и вины, что карабкалась прямо по груди к горлу, вызывая рвоту. На дне рождении явно произошло что-то нехорошее, но мальчики достаточно умны, чтобы не допустить общественного осуждения и даже не попасться на каких-то маленьких, но ужасных шалостях. Спокойствие Альберта в таких ситуациях завораживало, ведь он казался статуей, каким-то ненастоящим, от чего раздражение появлялось в груди от любого лишнего движения.       — Ужинать пойдете? — Джек мельком осматривает огромные пятна, которые медленно преобразовываются в крошечные крапинки, похожие на волчьи ягоды.       — Не хочу, — качает головой Альберт, но галстук не расслабляет, хотя дышать ему действительно трудновато, видно по вздымающейся груди.       Джек не может рассказать, что прошел проверять Билли через десять минут, и то, что мальчишка не отозвался, поселило в груди легкий страх. Когда только успел? Открывать пришлось быстро, используя нож и тонкую проволоку, напирая на дерево, ведь Билл явно не спать лёг. Джек несколько раз ругался под нос, — отчего-то волнение распирало грудь, давило на ребра, разнося тихое шуршание ткани по особняку. Мориарти был молод, но сломан, разбит, и это вызывало только некую жалость по отношению к юному тельцу и сверкающим карим глазкам, что могли обдавать холодом или согревать, словно летнее солнце.       Билли нашелся сидящим на полу, со сложенными в воду руками, из порезов на которых кровь окрашивала прозрачную жидкость, наполняя комнату металлическим ароматом с кислым оттенком страха. Джек никогда не признается, что дыхание у него прекратилось на секунду от вида бледного лица, полного одновременного спокойствия и боли, но мальчишка на открытую дверь не среагировал, так и продолжал находиться на грани реальности и сна, слабо за нее удерживаясь. Редко открывающиеся глаза были наполнены туманом, и пришлось быстро что-то придумывать.       Джек имел много дел с ранами и можно сказать, что это явно не самое серьезное и болезненное, что может быть. Билли в руках казался невероятно легким, — худенький, с острыми плечами и выпирающими ребрами, — а дыхание его было затруднено, словно кто-то положил камень на грудь. Как же много забот с этими детьми! Мориарти потерял не так уж много крови, но, под действием порошка, быстро потерял сознание, будучи слабым и недостаточно крепким для преодоления каких-то определенных целей.       Проходящая мимо Саманта, встретившись с ними у двери, ахнула и чуть не упала, но быстро пришла в себя под громкие слова дворецкого: «Бинты неси и за доктором пошли!». Девушка и секунды не провела в раздумьях, тут же побежав вниз, придерживая ткань черного платья, чтобы не упасть с лестницы, прикрыв глаза, пытаясь забыть неприятную картину.       Джек мысленно ругал непутевого парня, одновременно вспоминая всё, что когда-либо проходил в своей жизни. Саманта сообщила, что доктор скоро будет и протянула бинты, смотря на то, как мальчишка хмурится, кривя губы, пусть сама тяжело дышала и могла наблюдать за всем этим глазами, полными слез и страха. Джека девушка волновала мало — все они умели переживать и биться в истерике, падая в обморок от пробежавшей мыши, — и сейчас Саманта даже мешала своим присутствием.       Голос у девушки дрожал, пока дворецкий сгибал руку в локте вертикально, прежде туго затягивая бинтами, — порезал-то себя сильно, явно не жалея и даже не думая, что происходит, — но, всё же, прошептала: «Его зашивать будут?». Джек редко видел подобные вещи, все самоубийцы старались скрыться и провести как можно больше в одиночестве, только бы никто не смог помешать их плану.       Джек не знал ответа на вопрос, но понимал, что шрамы от этого ужасные, кривые и бледные, так что шанса оправдаться открыванием банки не было. Воспоминания туманились под слоями собственного отчаяния, жестокости, которые сплетались в маленькие ниточки, не давая вернуться в реальность и отпустить прошедшие годы. Раньше были люди, которые бинтовали подобные раны на несколько часов, потом снимали и стягивали чем-то тугим, и иногда лили сверху мазью, следя за тем, чтобы не теребить и не мочить раны. Дворецкий прикрыл глаза на мгновения, оставляя чужие руки в покое, осознавать, что идея отвратительная, ведь всё это могло закончиться просто отвратительно.       Когда прибыл доктор, Билл уже, нанюхавшись всего, что принесла Саманта, начал приходить в себя, приоткрывая глаза без позволения Джека засыпать. Зашивали на живую сквозь слезы, оставляющие на щеках раздражение, с засунутой в рот тряпкой, чтобы сделать вскрики глуши, с зажатыми ногами и плечами чужим весом. Было до одури больно и страшно, но, всё же, Билл смог заснуть спустя пару десятков минут после пережитого стресса, прячась где-то в своих воспоминаниях.       Альберт смотрит внимательно, чуть приподняв каштановые брови, такие ровные и приятные, что все девушки провожали глазами стройную спину. В своей юности граф был прекрасен и обещал стать завидным женихом, — мудрым, целеустремленным, богатым, красивым, заботливым. Мориарти на все слова о сватовстве только улыбался, легко пряча в тени свою истеричную усмешку, потому что понимал, что мужчине совершенно не важен возраст женитьбы. Альберт может стать мужем хоть в двадцать, хоть в сорок пять лет, в отличие от девушек, что совсем скоро будут считаться старыми девами, которые не достойны давать наследников богатым графам и лордам.       У Билла поднялся жар, который пришлось сбивать микстурами и холодными полотенцем на лбу, но совсем скоро добавился бред, непонятный шепот и текущий по телу пот. Уилл и Льюис проявили к этому мало интереса, хотя специально остановились перед дверью, смотря сквозь приоткрытую щелку, пока Джек не попросил их спуститься вниз для ужина и не тревожить приемного брата. Глазки мальчишек тут же загорелись недовольными огоньками, но они, всё-таки, развернулись и направились к лестнице.       — Как они? — спрашивает Альберт, делая шаг вперед, в его тембре чувствуется волнение.       — Уилл и Льюис ужинают, — сообщает Джек, и понимает, что парень должен быть взрослым. Не от всего есть возможность защитить, пусть многие родители, особенно матери, считают иначе. Альберт напрягся сразу, как только не услышал в предложении имени другого младшего брата, нахмурился, пусть пальцы чуть дернулись. — Билл попытался вскрыть вены и сейчас спит.       Альберта словно кирпичом по голове ударили, — осознание пришло мгновенно и плохо стало молниеносно. В груди застрял воздух, а слезы тут же защипали глаза от понимания того, как же Билли плохо и до чего он довел себя. В глаза помутнело, словно кто-то бросил песок, схваченный на жарком береге крепкой рукой и Альберт ощутил, как неприятно зачесался нос, как будто от чиха, но вызванный исключительно надвигающимся плачем.       Мысли запутались, и парень точно не мог описать свои эмоции, как и проявить их до конца перед Джеком, который внимательно осматривал его сгорбившуюся фигуру, а пол в коридоре показался удивительно интересным. Альберт нервно прижал ладонь к груди, словно это могло помочь, сдерживая рвущийся наружу крик, — столько лет он пытался, выстраивал здоровые отношения, помогал, пусть и не всегда был прав, чтобы потом услышать подобные новости.       Поможет ли сейчас Биллу то, что он разобрался с Паулем? Альберт не был уверен, что упоминать подобное полезно для сломанной психики, поэтому решил не совершать еще больше ошибок. Интересно, если бы тогда Берти остался рядом, лежал ли брат сейчас в кровати? Рассуждать о том, как могли бы измениться события, можно было сотни лет, только вот Альберт не имел сил изменить прошлое, поэтому оставались только факты, — пока он уехал утолять собственную жестокость и жажду мести, брат натворил делов. Как же Мориарти этого только допустил?!       Уилл и Льюис спокойно едят, видимо, не интересуясь старшим братом, и Альберт пытается подавить раздражение, — неужели в них нет ни капли сочувствия?! Почему они так поступают?! Билл, может, и был не прав, но, всё-таки, со временем стал очень даже хорошим мальчуганом, который полюбился обществу. Хотя, с другой стороны, братья ведь и не могли ничего сделать, никто не обязан сидеть около Билли сутками подряд.       У Альберта всё еще нет земли из-под ногами, которая ушла в одно мгновение. Парень глянул на дворецкого затравленно, словно был обычным дворовым ребенком, в раннем возрасте лишившимся родителей. В голове возникла мысль проверить Билла, и старший Мориарти покорно повиновался ей, огибая мужчину и следуя к лестнице, не беспокоясь о грязных брюках и оставшихся следах на воротнике, что могут вызвать только больше волнений.       — Джек, зачем?       Голос Льюиса ровный, еще не сломавшийся, но обещающий сделать это в скором времени, и взгляд взволнованный, который так напоминал Билла в некоторых моментах, что становилось страшно. Порой, даже юный Лу не понимал дворецкого, придумавшего принципы, цели и разбирающийся в стольких вещах, что перечислять было трудно. Мальчишка стоит ровно, показывая весь уровень своей изящности и мягкости, совмещенной с мужественностью и страстью.       — Я всего лишь сказал правду, — отрезает Джек, наблюдая, как Уилл выходит из столовой, и сейчас за ними придется убирать посуду, наверняка измазанную в жирном соусе.       — Милый Лу, — шепчет Уилл в самое ухо младшего брата, наклонившись близко-близко и опаляя кожу горячим дыханием, — Альберт сам говорил о решительности и серьёзности. Если бы Джек сорвал, то что было бы?       Льюис глаз не поднимает, так и стоит, прямо рассматривая стену, а после выдыхает, от чего его плечи поднимаются и опускаются вниз. Сейчас мальчик казался легким, очаровательным, непринужденным, как и все дети.       — Он бы начал думать…       — Альберт много накручивает себя, — выдыхает Уилл, стискивая чужую ладонь. — Джек сказал правду и сейчас он будет думать о подобном гораздо меньше.       Льюис кивнул, а шаги Альберта стихли на лестнице, скрипнула дверь. У него будет немного времени, прежде чем спуститься поесть, расслабиться, принять ванну, только бы стало чуточку лучше от бесконечных круговоротов боли и истерик брата.       — Пойдем, Лу, — предлагает Уилл, — оставь их одних.       Альберт заходит в комнату, аккуратно придерживая дверь, чтобы она не скрипела лишний раз от резких движений. В окне колышется закат — яркий оранжевый диск скрылся за пышными кронами деревьев, пока вокруг него расплескались желтые и красные цвета, словно огромное поле, полное невероятных растений. Совсем скоро это сменится фиолетовыми и синеватыми пятнами, которые перетекут в темную ночь, полную звезд и холода с трещанием из кустов, соединяющихся с запахом фиалок.       Комната пропиталась кислым липким страхом, открытыми стеклянными баночками горьких микстур, промокшей от пота подушкой. Билли лежит лицом от окна, выпрямив руки далеко от тела, чтобы не задеть, и Альберт видит, как обмотаны они бинтами от запястьев до локтей. Весь вид у парня бледный, с вырисовавшимися кругами под глазами, дрожащий, как будто при ознобе.       Альберт шумно сглотнул, закрыл дверь, обошёл медленно, стараясь не тревожить, отчего-то передвинутый стул, а после присел. Простыни под ним смялись, пока парень аккуратно коснулся чужих пальцев, — горячих, явно не прошедших после температуры. Билли скривился, видимо, не спал, но пытался провалиться в мир снов от накатывающей боли, да и руки не слушались после такого.       Злость накатывает одной нездоровой волной, которая прошибает по спине, дает давление в висках и заставляет скривиться, едва не прописывая лежащему брату подзатыльник. Почему Билл не может быть как все нормальные люди?! Хочется взять подушку и придушить, только бы больше не наблюдать подобных фокусов, которые выводили из себя сплошными волнами, не давая и мыслить нормально, только желать как можно больше чужих страданий.       Билли раздражал до невозможно своими эмоциями, которые никак не утихали, превращались то в ледяные ветра Антарктиды, то в жаркие пустыни востока. Альберт, будь его воля, давно бы уже мозги на место поставил, только ведь нельзя так, еще больше ранишь и к добру подобные разговоры точно не приведут.       Обида змеей вьется вокруг шеи, не давая дышать, — Альберт точно не знает, к кому относится данная эмоция. Неужели Билли сложно хоть раз попросить помощи, а не прибегать к радикальным мерам, тем самым раня не только себя, но и остальных?! Почему парень не может понять, что есть люди, которые волнуются за него?       Боль отдается неприятным жжением на языке и щеках. Альберт может только ощущать тепло чужого тела, прикрыв глаза, пытаясь собраться с мыслями, чтобы не накричать, как сумасшедшему, — сейчас брату такое явно не поможет и только заставит чувствовать себя виноватым. Графу нужно немного потерпеть, подождать, пока Билл не придет в себя, а потом уже разбираться с подобными вопросами, иначе всё может закончиться намного хуже, чем порезы на руках.       Рубашки на Уильяме ночная, белая, только рукава закатаны так, чтобы не задевать бинты, слегка пропитавшиеся розоватым цветом, от чего Альберт только отводит взгляд, всматриваясь в знакомые черты лица. Парень крепче стискивает тонкие пальчики, от чего Билли окончательно открыл глаза. Страх тут же отобразился во всем его виде, — настоящий, животный, заставляющий бежать целыми сутками без перерыва и хвататься матерей за ножи в защите своих детей.       Альберт точно не знал, что испытывает Билли, но видел его сожаление и вину, все невысказанные слова, которые никак не могли соединиться в одно целое. Мальчишка хочет зарыдать, просить прощения очень долго, только бы старший брат понял все эмоции, — ему стало так плохо, что выхода другого в голове не возникло. Билли ведь не понимал, что творил под действием обстоятельств, а психика требовала, кричала о чем-то жалком и болезненном.       Глаза защипало от накатившей тоски. Билл так не хотел подводить старшего брата, он опять всё испортил из-за своей глупости и эгоизма. Что же теперь скажут люди? Что подумает семья Гиббс? Это же такой позор! Альберт точно его не простит, пришибёт ближайшим стулом, — проблем сразу меньше станет. Может, так даже лучше будет.       — Прости, Альберт, — шепчет Билл хриплым голосом, тут же громко шмыгая носом, — прости.       Руки неистово болят, их всё еще ломит от свежих шрамов, которые так быстро и больно зашили, что лучше бы вовсе не трогали. Альберт сдавливает на пальцы, смотря чересчур грустно, от чего внутри Билли копилась целая буря негативных эмоций, оставляя лежать руку на простыне.       Старший брат обнимает легко, не касаясь ран, и шепчет: «Дурак ты… Какой дурак». Билли закрывает глаза, разрешая слезам медленно начать стекать по вниз, по вискам, на подушку. Он действительно сделал брату плохо, вновь окунулся в собственные переживания. Разве они никак не могли подождать? Биллу стоило только попросить у кого-то помощи, а не рушить всё доверительное отношение, но боль от случившегося с Паулем была так огромна, что не находилось ничего другого. Вот почему просто нельзя хоть раз подумать о другим и стать адекватным?       От Уилла и Льюиса никогда не было подобных проблем, они были спокойными и самоуверенными, которые никогда не заставляли Альберта переживать, показывая себя с лучших сторон. Билл был иным, неподходящим, словно лишний элемент в своей родной семье, и, тем самым, периодически чувствуя себя намного хуже, чем нужно. Наверное, стоило остаться в горящем особняке с родителями и никому не делать больно.       Парень вздрагивает, когда Альберт начинает дрожать всем телом, удивленно распахивает глаза, не зная, куда себя в такой ситуации деть. Старшего брата ревёт, — он плачет, вздрагивая, пока слезы капают на чужие плечи крупными каплями.       Тяжело. Слишком трудно, чтобы сдерживать все эмоции внутри, от этого Альберт даже не пытается хотя бы на секунду прекратить весь свой начинающийся с отчаянием плачь. Парню надо заботиться о младших братьях, абсолютно забыв обо всём, ведь, кажется, его жизнь прекратилась с тех самых пор, как он принёс свою клятву в сердце Уиллу, — дать ему всё, что можно для изменения строя. Что будет дальше? Альберт точно с ума сойдёт, если кто-то из этих троих сделает подобное!       Билли чувствует горячие слезы, уже не знает чьи конкретно, но не выдерживает и воет следом, стискивая зубы так, что, кажется, они вот-вот заскрипят. Он так разочаровал брата, что собственная обида тут же исчезает и всё сосредотачивается на Альберте, который всегда о них заботился и не показывал слабости. Сколько же боли внутри него?! Билл никогда и не обращал на это внимания, погружаясь в собственные проблемы, думая, что старший брат ни о чем не волнуется и спокойно живет, хотя вокруг него вертелось столько боли, что и представить нельзя.       — Альберт, прости… — шепчет Билл, ощущая, как больно становится говорить от слияния всех факторов. — Берт, пожалуйста, не плачь. Ну, что ты хочешь?! Пожалуйста, только не плачь.       Альберт выдыхает совсем уж тяжело, от чего Уильяму становится только хуже, ведь просто так понимание не дается. Какой кошмар! Столько лет он думал о том, что старший брат не имеет проблем или упорно не допускал мыслей о них, что хотелось реветь с новой силой. Какой же он мерзкий! Льюис и Уилл наверняка уже давно догадались и пытались ослабить свой характер, который желал лучшего.       — Ал… — тянет Билли, задыхаясь от накатившего плача, глотая слёзы и сопли, — хочешь, я на колени перед тобой встану?       Альберт крепко жмурится. Нужно срочно собраться. Хватит пускать слёзы! Сейчас братьям нужна забота, а он расклеился, начал показывать свои эмоции, из-за чего Билли сейчас плачет в его руках и пытается выпросить прощения.       — Ал… — голос Билла срывается вновь, резко подрывается, подскакивая на несколько тонов.       Парень тут же прижал свою ладонь к макушке младшего брата, мягко прижимаясь губами к вспотевшему лбу и панически смахивая собственные слезы, которые так и норовили потечь с новой силой. Расслабиться и не пытаться показать свою слабость, ведь он в семье старший ребенок, а Уилл, Льюис и Билли должны всегда на него полагаться. Разве можно их подвести? Нет!       — Тише, — просит Альберт, втягивая носом отвратительный запах спиртовых настоек, микстур, пота и соленой жидкости.       Билл внимательно наблюдает за тем, как старший брат трет глаза. Хотелось обнять, доказать, что всё не так уж и плохо, но он не имел на это никакого права, особенно после такого, а руки болели, — сил поднять не было. Альберт нервно поправляет сбившиеся в один сплошной колтун волосы, чуть вытирает тканью рубашки покрасневшие щеки, а потом улыбается, словно ничего не происходило. Видимо, они оба унаследовали это от отца, который никогда не показывал своей слабости или делал вид, что никаких слёз и вовсе не существовало.       — Сейчас ты будешь спать и набираться сил, хорошо? — Альберт вновь гладит его по голове, как это часто делала мама во время волнения. — Я приду попозже проверю тебя. Или мне посидеть в комнате, пока не заснешь?       Билли мотает головой, чувствуя, как стыд заполняет грудную клетку, потому что он точно не может требовать от старшего брата еще больше. Альберт точно должен сам пойти и отдохнуть, а не сидеть около него и нежно гладить по пальцам, только бы сделать хоть что-то, прекращающее бред. Старший брат касается его волос напоследок и, кажется, чувствует температуру, потому что уж очень долго задерживается пальцами на лбу.       — Отдыхай.       Время близилось к ночи, за окном бушевал приятный ветер со сладким головокружительным ароматом. В домах загорались свечи, в гостиных собирались семьи, музицируя, пока молодые дамы кружились вместе с братьями в незамысловатых танцах, весело улыбаясь, а няньки укладывали детей спать, не давая вырваться к родителям, тихо рассказывая сказки, оглядываясь на дорогу, видную со стула. В беседках кто-то напевал старую мелодию, стоял молочной дымкой туман в самой глубине сада, где изредка появлялись ночные птицы.       Тут, в огромных особняках, всё было намного тише, чем в городе, лишь шуршание ткани юбок и стук туфлей иногда говорили о том, что здесь есть жизнь. Детский смех утих в комнатах, перестал витать по верандам аромат ужина и чая, оставляя только легкий свежий аромат холода, свежести и цветов. Скоро дома заснут, окунуться в полное умиротворение, совершенно забыв о всплесках воды, царапающихся кошках, которые трутся о ноги, скрипящих половицах и громком лае соседских собак. На языке оставалась сладость десерта, нежного, вкусного, тающего на языке, заливалось сверху шампанским, пусть и не сияли люстры в честь какого-то праздника, а глаза дам не горели восторгом от красивого молодого человека, стоящего в углу залы.       Скоро начнут падать яблоки и все сады наполнятся сладким ароматом пирогов и чая, сочный сок будет стекать по подбородку, а удовольствие разольется по груди вместе с легкий кислинкой, так присущей этому фрукту. Август принесет с собой ожидание осени, первые желтые листочки, улетающих птиц, тоску и дожди, которые окутают Лондон серой тучей.       Билли слёг с температурой совсем скоро, тут же забылся, страдая от боли в голове и постоянной тошноты, пусть врач говорил, что это нормально, оправдывая стрессом для организма. Джек боялся инфекции, внимательно всматриваясь в раны на чужих руках, но всё же говорил, что, видимо, действительно ничего серьезного нет и тело решило дать небольшой сбой из-за переживаний, которые никак не укладывались в голове.       Альберт был рядом, аккуратно уложив голову на собственные руки, иногда засыпая, а потом вскакивая, беспомощно оглядываясь по сторонам. Руки Билли всегда были горячими, как кофе в маленькой кружке, глаза — туманными, как будто кто-то опрокинул в него несколько стаканов крепкого виски, но мальчишка старался держаться, несмотря на то, что волосы жутко мешались и, в целом, было тяжело даже думать.       Билл вдруг стал таким маленьким, хрупким, беспомощным, что Альберт даже боялся его касаться, только едва заметно водил пальцами по тыльной стороне ладони, мечтая, чтобы всё это поскорее закончилось и они забыли этот день как страшный сон. Пауль больше ничего не испортит, останется только восстановиться и спокойно жить дальше, словно не было дня рождения Мартина и всего, что следовало после.       Как бы сильно не хотелось, Альберту пришлось спуститься поужинать, проглотить несколько стаканов воды и, кажется, успокоиться. Все в доме вели себя, как обычно, особенно после того, как доктору сунули несколько монет для молчания. Мориарти, может, и волновался, но старался не делать лишних движений, чтобы не создавать еще больше напряжения, чем нужно было.       Альберт прекрасно понимал, почему Льюис и Уилл не обращают на эту ситуацию должного внимания, ведь, во-первых, не они брали ответственность за Билли, во-вторых, не хотели тревожить Берти, который и без того переживал. Наверное, это и не было их делом, пусть даже считались приемными братьями, но, всё же, не так близки, чтобы бегать по дому и лить слёзы.       Часы медленно показывали начало десятого часа, а Альберт мог только сидеть рядом и сжимать чужие пальчики, только бы не впасть в отчаяние, которого так и таилось в груди огромным снежным комом. На тумбочке стоит миска с водой, в которую окунали маленькое светлое полотенце, что после укладывали на горячий лоб, бутылочки с микстурами, пахнущими так, что добивало до нижних этажей.       Есть Билли не хотел, воротил нос даже от бульона, едва скривясь, а пихать силой было явно не лучшим вариантом. Для попытки нужно было искать тазик, а делать этого совершенно никто не хотел, поэтому было принято ждать до завтрашнего дня.       — Чего не спишь? — усмехается Альберт, когда младший брат чуть открывает глаза, показывая тусклый ореховый оттенок радужки.       Ладонь ложится на чужой лоб, проверяя температуру, — она явно держалась, пусть и медленно падала от нескольких ложек горького лекарства. Смотреть на боль, распирающую Билли, было жутко неприятно, но старший Мориарти не уходил, оставаясь сидеть на стуле, облокачиваясь о кровать.       — Не убирай руку, пожалуйста, — хрипит мальчишка, ластясь к старшему брату, удовлетворенно прикрывая глазки, — она холодная.       Альберт только устало улыбается, оставляя ладонь на месте и касаясь указательным пальцем кудрявого локона. Он весь мокрый, немного грязный, уставший, и от этого становится только хуже, всё волнение кипит внутри, словно вода в кастрюле.        — Не спится? — интересуется парень, осознавая, как же глупо звучит этот вопрос. Билл кивает едва заметно.       Конечно, попробуй, поспи с температурой. Альберт помнил, как было плохо — в глаза словно набросали песок, горло сжимается от боли, а голова тяжелая, словно по ней несколько раз ударили металлической трубой.       — Ничего, скоро лекарство подействует и всё будет хорошо, — шепчет парень, смотря, как Билл слабо улыбается, а его розовые губы становятся похожи на трещины среди камней.       — Меня Август звал к ним во Францию после учёбы.       Альберт охает, и больше ничего не слышно, кроме дыхания. Билли вновь закрывает глаза, пытаясь погрузиться в сон, только вот в голове у него всё еще рыжеватые волосы, похожие на маленькие вспышки, острое неаккуратное лицо с широкими скулами и большими карими глазами, похожими все оттенки осени. Август был юн, талантлив и нагл в своем характере, указывал другим на свое место и не стеснялся применять силу, если вдруг это требовалось. Имеющий компанию из двух младших сестер, парень был мягок и нежен, но, с тем, упрям, агрессивен и бессердечен в некоторых вопросах.       Подружиться с Августом было задачей непростой, считая, что всё это началось с огромного снежка прямо Билли в лицо, после которого они валялись в снегу, пытаясь утопить друг друга. Мальчишки проводили время весело, ведь, в отличие от тихого Мартина, Август постоянно предлагал какие-то авантюры и, удивительно, они еще ни разу не попались, хоть и получили знатный нагоняй от Альберта.       — И что решил?       Альберт, на самом деле, совершенно не против, если очень хочется — пускай едет. Во Франции приятная жизнь, хорошие университеты, воспитанные люди и родственники Августа, которые явно не оставят Билли в гордом одиночестве и всегда помогут, только вот жаль, что Уилл не пустит. Для этого придется придумывать новую ветвь плана, менять несколько значимых событий, а делать подобное сложно, так что проще сказать «нет», чем действительно уступить и начать просчитывать другие шаги. Может, Альберт и сможет его уговорить, только вот, кажется, еще слишком рано, так много времени до окончания Итонского колледжа, а оно ведь летит поразительно стремительно.       — Ничего.       Билли вновь открывает глаза на пару мгновений, прежде чем вновь попробовать уснуть. Решать можно было бесконечно долго, ведь нужного ответа никак не находилось, а, от того, вариантов развития событий становилось только больше. Август был хорошим парнем, но доверие к нему не хватало, особенно в некоторых моментах, да и переезд на несколько лет — дело ужасно сложное, каким бы аристократом Мориарти не был. Французы имели свои нравы, которые никак не совмещались с принципиальными англичанами, что явно не были готовы терпеть подобное легкомысленное, изящное, нежное отношения с нотками высокомерия.       Париж — город любви, полный голубей, старинных построек и прекрасных дам. Там есть запах каштанов, свежей травы, выпечки, свободы, садов, пылающих цветами, невероятных духов и всё во Франции было полно какой-то необъяснимой грации. Билли никогда не был похож на того, кому по душе будет такая страна, да и сам парень редко заводил разговоры о провансе, предпочитая окунаться в какие-то свои мечты о чем-то далеком, звездном, словно пыли.       — А поехали следующим маем в Италию? Вчетвером, — предлагает вдруг Альберт, пусть не знает, откуда у него возникли такие мысли. Хочется простого отдыха, чтобы никто не трогал и не дергал постоянными воплями. — Море, скалы…       — Саранча.       — Билл…       Альберт хихикнул, прикрыв рот ладонью, но младший брат только тяжело вздохнул, словно ему не было хорошо только об одной мысли о чужой стране, с прекрасными горами, тропинками, запахом фруктов и моря, ласкающих внутренние органы.       Руки болезненно дрогнули от ран и Билли скривил губы, хмурясь, но, всё же, вновь расслабился, чуть сгибаясь, словно желая вновь оказаться в объятиях матери, как в далеком детстве. Там, где существовали сказки, вечера у камина, веселый смех, нежность и поцелуи, и не было злости и отчаяния, рвущихся из груди.       — Совсем сил нет? — Альберт проводит пальцами по мягкой щеке, а потом вновь возвращает на лоб, покрытый испариной.       — Угу.       Альберт решает, что ничего плохого в молчании нет, особенно, если у Билла нет сил. Мысли сами лезут в голову, потому что так много раз можно было поступить иначе, уберечь, помочь, не допустить слез, и, кажется, нужно было стать лучшим старшим братом. Альберт уверен, что некоторые справлялись куда лучше, даже Эдвард, что, пусть и ругался с Мартином, но имел авторитет и всегда находил слова, не ранящие хрупкие юношеские души.       За окном становилось всё темнее, свежий запах ночи пробивался в особняк через открытые окна, а Альберт мог только прикрывать глаза от удовольствия. Парень любил любое время суток: раннее утро с легким запахом дождей и тумана, которые проникают внутрь и оставляют яркие привкусы холода; пряный полдень, похожий на спелые фрукты, сок от которых течет по подбородку; серые вечера, которые всегда приносили только веселье и теплый осадок внутри и прекрасные ночи с множеством звезд.       Альберт убирает ладонь только через десяток минут, когда Билл начинает дышать спокойнее, расслабляясь, утыкаясь лицом в подушку, пока руки всё еще немного подрагивают. Почему так тяжело? Сам же подписался. Радует, что Пауль получил по заслугам. Альберт уже терпеть не мог этого наглого парня, что даже в свой последний день сумел совершить ужасные поступки, которые, кажется, оправдать нельзя.       Мориарти выдохнул, застыв, когда младший брат дернулся во сне, но, когда мальчишка вновь успокоился, поднялся на ноги, стараясь на дергать стул, чтобы не скрипеть. Выходить из комнаты приходилось медленно, следя, чтобы ступня не попала на половицу, которая так легко подставит и перебудит весь этаж.       В коридорах тишина, ведь слуги давно отправились по домам или спать, оставив уборку, а младшие братишки ушли из гостиной читать к себе в комнаты. Лампы потушили, и сквозь окна пробивался легкий свет, не позволяющий запнуться о ковер и упасть лицом в мягкий ворс, редкие предметы отбрасывали жуткие тени, которых Альберт боялся, будучи ребенком, а где-то шумела листва.       Там, в саду, слышали чьи-то торопливые лапки, перемешивались запахи ночных цветов, игрались отблески на глади воды, а Лондон всё еще стучал едва остывшими фабричными трубами, криками, пьяными выходками, молодежными танцами, ночными операми и стуком копыт о мостовые. Темза бежала вперед, несла холодные воды через улицы и пробирала ветром до костей.       У Альберта совсем нет сил гулять или куда-то спускаться, кажется, он жутко устал за этот день, поэтому он заходит в свою комнату и распахивает окно, тут же упираясь руками в дерево и наклоняясь так низко, что, кажется, можно было упасть. Парень иногда действительно задумывался о намеренном решении себя жизни — сколько можно уже держаться, делать вид, что всё отлично, хотя внутри рушатся целые Вселенные?! Нужно было оставаться идеальным графом для окружающих, прекрасным братом для Билла, Уилла и Льюиса, примерным мужчиной и завидным женихом, но Альберт жутко устал и хотелось, порой, действительно было желание просто покончить с усталостью навсегда.       Ночной сад шумел и дышал, игрался, словно маленькие дети в траве, пестрел, как яркие перья у птиц, а Альберт только расслаблялся, пытаясь успокоиться. Нельзя думать о чем-то плохом, ведь подобное точно ничего хорошего не сулит. Парень закрывает глаза, потом трет их до цветных пятен в темноте, пока мимо пролетающая птица не пугает своим кличем, заставляя выдохнуть, словно он несколько дней подряд носил кирпичи на стройке.       — Маленькая высота.       Альберт чуть на месте не подпрыгнул, только сильнее сжал руками дерево, продолжая всматриваться вниз, где по темной траве гулял ветер, прижимая ее к земле, укачивая, словно ребенка.       Уилл подошел к брату, не колеблясь, сложив руки на спиной. Весь он был словно статуя, идеальный, уверенный, без единого оттенка страха на лице, что только заставляло волноваться. Альберт глянул на него, но только выдохнул, чувствуя внутренне смятение, которое только и делало, что петляло, путало мысли. Что же будет дальше? Спор? Ссора? Драка?       — Ты пришёл обсудить…?       — Нет, Билли твоя забота, я не лезу, — Уилл отрезает быстро, а голос его звенит айсбергами. — Мне нужно одно: пусть разработает шифр для нас.       — Хорошо.       Уилл смотрит прямо, пугающе, что хотелось выгнать его из комнаты и даже не думать, что это ребенок. Ох, нет, ни капли не дитя, которое не знает жестокости мира и любит всех вокруг, не пытаясь даже стараться скрывает своих садистских наклонностей. Может, Уилл просто не понимал, к чему отвечать за другого человека? Интересно, что творится в этой детской голове?       — Не думаю, что кому-то понравится твоё самоубийство.       Альберта как будто ударили по голове камнем. Догадливый сучонок. Парень ут же попытался отогнать все негативные мысли, не позволяя себе оскорблять братьев и даже допускать шанса окунуться в эту ночь, полную кошмаров.       Конечно, Уилл был старшим, да и Льюис не страдал, по крайней мере, никогда не казался грустным и мог только изредка опускать глазки. Глупо сравнивать, но всё же… Альберт не мог перестать размышлять о своих ошибках, которые точно нельзя было уже исправить.       — Ты думаешь, что это моя вина?       Кто бы знал, как парню хотелось услышать утешения, понять, что, возможно, Билли виноват, а сам он тут ни при чем. Альберт не мог уследить за порошком, Паулем и младшим братом одновременно, просто устал и даже рассуждать не надо о всех этих нюансах, но Уилл всегда был жесток и реалистичен.       — От части. Ты видел, что с Биллом что-то происходит, но знал, что с нами всё нормально, — Уилл расплывается в лёгкой усмешке, думая, что Альберт этого не видит. — Бросил его.       Мориарти не застыл, потому что младший брат был поразительно прав и спорить тут было просто бесполезно. Альберт всегда старался быть прекрасным старший ребенком в семье, но теперь оказалось, что он просто пустышка, — нет заботы, любви и нежности. Как же отвратительно вышло!       — Ты бы не ушёл?       — Если бы там был Лу, то нет.       Слова поразительно правдивы, ведь Льюис был главным человеком на этой планете и не было даже намека на то, что Уилл может выбрать что-то не в пользу брата. Он всегда следил за ним, заботился, ласкал, не позволяя даже шага сделать к перенапряжению, а Альберт даже в никакое сравнению не шел.       — Ты всегда выбираешь Льюиса.       — А ты Билли, — улыбка у Уилла красивая, мягкая, как подушка, постеленная служанкой. — Не замечаешь, но выбираешь. Это нормально, ведь кровь тоже играет роль.       — Знаешь…       Альберт быстро замолчал, ведь он не мог объяснить, почему так сильно полюбил Билла, который всегда был раздражающим фактором. Много раз парень рассуждал, как же было хорошо без младшего брата, так поразительно похожего на матушку, такую гадкую и истеричную. Сейчас же сердце стучало в груди, стоило Биллу только слегка ударится ногой о тумбочку и болезненно шикнуть. Что же происходит?       — Два года прошло, ты сильно привязался, — Уилл чуть отвел голову в сторону, кажется, вовсе на разочарованный, — но Лу, в отличие от меня, унаследовал один взгляд отца: предавший родную кровь всегда может сделать подвох. Поэтому Льюис такой далёкий, со временем он, наверное, мнение изменит, но не сейчас. Ты для него предатель.       — Я не хотел.       — Не вини себя попусту, Альберт. Сделанного не вернешь, — Уилл вздохнул от чего-то тяжело-тяжело, вспомнив младшего брата, который этим вечером объяснял всю ситуацию и нервно вздрагивал от одного понимания, что произошло. — И переживай меньше, Билли неосознанно перенимает настроение. Когда плохо тебе, плохо и ему.       Альберт только закивал, пока ночной воздух бил в лицо, целуя щеки, расслабляя, не позволяя даже мыслей о жарких восточных странах с рынками, золотыми звенящими браслетами, тонкой тканью и прекрасными белыми дворцами, окруженными солеными водами. Там были специи и веселье, танцы, песни, громкие крики, пески, бьющие в глаза, смуглые ладони и пряные губки.       — Думаю, неделю ещё на фортепиано играть не сможет…       — Уилл…       Хочется ответить что-нибудь строгое, но все слова застряли где-то в груди, от этого появляется единственное желание — кричать что есть силы.       — Билли нужен тебе, ты, Альберт, Биллу. Куда уж проще формула? — и, прежде чем старший брат успевает что-то сказать, продолжает. — Хочешь, можешь пойти с нами, мы с Лу не спим?       — Нет, спасибо, отдыхайте, — Альберт поправил волосы, словно это могло его успокоить. — Спокойной ночи.       — Спокойной ночи, брат.       Уилл ушёл, закрыв дверь с легким нажатием и бросив напоследок выразительный взгляд своих красных глаз, которые так были похожи на бокал, наполненный алкоголем. Альберт находит силы только тяжело выдохнуть и опустился на пол, прижимая ладони к груди, где гулко стучало сильное сердце.