История о четырёх братьях Мориарти

Я-то что, мне бы лучше назад, мне бы

все-таки вечер и мальчики,

Или жить, или пить допьяна, мне б июль

Будапешты с Варшавами,

Но луна тяжела и полна и щекочет боками

шершавыми…

°«Изюбрь» Кудряшева

      За распахнутым настежь окном бушевали краски июля. Сад наполнился приятным цветочным запахом, расстелились по зеленым травам яркие цветочки, с ароматом приятным и сладким. Над лепестками и ярко-желтыми серединками кружились бабочки с яркими крылышками и жужжали пчелы, отпугивая от себя проходящих мимо девушек. Деревья, огромные, с пышными зелеными кронами и резными листочками простирались на многие мили вокруг, шумели около поместьев, прогибаясь под ветрам.       Воздух был свежий, словно после недавнего дождя, но удивительно сухой в это безоблачное лето. От Лондона словно исходил пар, ввысь неслись пары из фабричных труб, по дорогам бежали экипажи, запряженные уставшими лошадьми, поднимали пыль, которая летела в лицо и забивалась нос. Город стал местом ужасной жары, откуда старались бежать аристократы, покидая богатые квартиры, в старые особняки, что теперь наполнились детским криком.       — Я не хочу, — стонет Льюис, поднимая голову к потолку и рассматривая чистую лепнину. Уилл рядом тихо выдыхает, ласково проводит нежными ладонями по худые плечам, скрытым тканью дорогого пиджака, пытаясь утешить братишку, который и без того был нервным, чуть дерганным, словно его постоянно били. — Брат, я знаю, что нужно и таковы обычаи, но мне не хочется.       — Мой милый Лу, — выдыхает Уилли, нежно накрывая бледные щеки пальцами, всматриваясь в искрящиеся алые глазки, пылающие осознанностью и мудростью, не присущей маленьким детям.       Льюис не знал, почему брат не договорил то, что хотел, только раскрыл руки для объятий и мальчишка тут же уткнулся в них, втягивая яркий аромат мыла и летней свежести.       Уилл ласково провел пальцами по светлым уложенным волосам, которые вчера вечером мыли, кажется, слишком усердно, намазывали чем-то горьким и липким, потом смывали, вновь покрывали слоем жидкости из темного пузырька. Льюис на такое только морщился, но молчал, потому что понимал, — нельзя избежать выхода в свет, особенно сейчас, когда это необходимо.       Уилл был гением, — так говорили взрослые, твердил Альберт, даже Билли, казалось, самый ярый ненавистник этого мальчишки, соглашался, опуская голову, от чего его взгляд становился тускнее. Льюис привык доверять, возможно, с самого рождения, когда он еще пеленки пачкал, а старший брат не многим больше, разве что ходить потихоньку учился и что-то говорил, пусть матушка совершенно не понимала этих речей.       Льюис, честно, практически не помнил своих родителей, лишь редкими обрывками и смутным рассказам Уилла, слишком рано он лишился отца, — когда еще говорить не мог, — а потом и матушку потерял. Мальчишка подробностей не знал, во всех воспоминаниях присутствует только брат, который всеми силами старался уберечь, защитить, укутывал в теплый плед, когда самому было холодно. Вокруг были ветра и дожди и только улыбка Уилла была яркой, словно свет солнца, бьющийся в окно сквозь легкий тюль.       Ночи, проведенные в книжном магазине, мороз на улице, когда редкие снежинки оседали на дороги, дрожащие руки, подобие какой-то еды, постоянное выживание… Льюис, кажется, помнил абсолютно всё. Даже с возрастом ему не забыть глазницы оконных рам в старых домах, откуда доносилась брань, пустые аллеи, ветер, проходящийся по спине, собственный кашель, который никак не смолкал, а брат мог только находиться рядом и крепко стискивать холодную ладошку.       Мальчишка тут же мотнул головой, пытаясь прогнать плохие мысли. Сейчас у него есть огромный теплый дом, собственная комната с подушками, одеялами, книгами и крепко закрытыми окнами; завтрак, обед, полдник и ужин, а, если очень захочется, еще и перекусы; теплый Уилл, который никогда не бросит и поможет; еще два приемных брата; слуги, что должны воспринимать, как молодого графа и подчиняться. Казалось бы, не жизнь, а сказка, но Льюис всё равно ощущал себя чужим в этих шикарных покоях, среди золота и драгоценностей, в шелках и пуховых перинах. Мальчишка пытался, привыкал, демонстрировал хорошие навыки к обучению и быстро становился похожим на молодого аристократа, который родился в пышном особняке, а не в рабочем районе Лондона.       — Готовы?       Альберт заходит в комнату, слегка приоткрыв дверь, словно боясь нарушить то хрупкое равновесие, которое только-только возникло между ними. Он не был, как Билли, тот даже когда тихо заходил выглядел, подобно шторму, — заносил с собой ветра и вздымающиеся волны, грозы и ливни, бьющиеся о дома. С этим всем непогода внутри старшего приемного брата не казалась ужасной, наоборот, в сочетании с его манерами и походной это было что-то совсем уж аристократическое, бледное, худенькое, нежное, как лепестки роз в саду.       Альберт стоял перед ними с уложенными каштановыми волосами и удивительно спокойным выражением лица. Расправленные плечи, идеальная осанка, костюм чуть темнее, чем обычно, но всё еще сохраняющий зеленоватый оттенок, приятно подчеркивающий все достоинства фигуры, — такой прекрасный, что скулы сводит у девиц. Изумрудные глаза сверкают и выделяются на фоне бледной кожи без единого намека на румянец, руки спрятаны за спиной, еще не облаченные в перчатки, но Льюис читает всё по его лицу, — Альберт выдавал свое беспокойство слишком очевидно, пусть и не для некоторых.       — Да, — кивнул Уилл, укладывая руку на чужое худенькое плечо. В его широких глазах сверкнула уверенность, что ничуть не прибавляла Льюису спокойствия.       — Отлично, спускаемся, — Альберт сжал ладони перед собой в замок, выдохнул, словно сам в первый раз видел бал, а потом обратился к самому младшему в семье, пытаясь утешить, как-то поддержать, — не переживай, Лу, все мы через это проходили. Ничего страшного не случится. Обещаю, если ты захочешь, то сразу поедем домой.       — Мы будем рядом, — Уилл улыбается еще шире, пусть это и кажется Льюису совершенно не верным. — Не бойся, хорошо?       Льюис кивает, словно внутри него вовсе нет волнения. Он жутко, чуть не до дрожи, не хотел ехать. Такова традиция — маленькие аристократы рано или поздно в первый раз выходят в свет, чтобы предстать перед другими в лучшем свете, и в этот же момент начинаются поиски достойной пары, оценивание и разговоры.       Альберт и Билли уже давным-давно пережили этот момент, полный волнения и восторга, но их-то готовили с детства! Льюис, выросший в трущобах, никогда не думал, что однажды ему придется выйти в дорогом костюме в мир, полный света и драгоценностей, высокомерных взглядов и шуршания кринолина.       В прошлом году Уилл оказался в кругу аристократов, представленный, как третий сын дома Мориарти, приемный ребенок, к которому отнеслись предвзято, что в очередной раз заставило Льюиса не спать ночью. Балы длились с самого вечера, с первых дребезжащих сумерек и до рассветных часов, и, оставшись в одиночестве, без братьев, он никак не мог улечься. Для остальных они с братом были отбросами, взятыми в богатый дом лишь из жалости, и, разумеется, Альберт и Билли ценились куда больше по своему рождению.

Приемный.

Не родной сын.

Не имеющий права наследства.

Ребенок трущоб.

      Льюису придется целый вечер улыбаться, танцевать, говорить о погоде и стараться делать вид, что ему весело. Отвратительное чувство! Как бы не хотелось, но нужно.       День рождения празднует друг Билли, знакомый даже Альберту с детства, — второй сын семьи одного лорда Гиббса, — Мартин. Так уж вышло, что он любезно согласился пригласить на свой день рождения всех братьев Мориарти, а Альберт предложил вывести Льюиса «посмотреть мир». Мальчишке исполнилось двенадцать еще в феврале, возраст самый подходящий, так почему бы действительно не представить Лу, такого хорошего, красивого, милого, людям?       Льюис прижал ладонь к правой щеке, нервно скользнул пальцами по краям шрама. Вопросы неизменно настигнут, посыпятся оскорбления, которые никак не помогут в этом важном деле, как освоение чужой территории. Они с Уиллом воспринимались, как дворовые собачки, которых взяли с улицы лишь из неизвестных благородных чувств. Никакие доказательства или слова не могли помочь, ведь общество никогда не будет воспринимать их, как истинных аристократов. Льюису, может, и было немного обидно, но никогда не говорил об этом и старался не думать, — он ребенок районов рабочих, сын обычных людей, так с чего ему вдруг становиться павлином? Их главная цель не в том, чтобы быть аристократами, она заключается в другом, а, уж, будут его воспринимать, как ровню, или нет, значения не имеет.       Их жизнь была довольна однообразна все эти два года, которые стремительно летели, сменяя листочки на календарях. Билли и Альберт большинство времени проводили в Итонском колледже, приезжая лишь на каникулы, чтобы расслабиться, а потом, с новыми силами, окунуться в жизнь за стенами родного дома.       Первый год Уилл и Льюис изучали большинство наук дома, и даже радовались, что теперь им доступно столько книг, знаний, бьющих из каждой тетради или газеты, принесенной утром. Точные науки, сменяющиеся танцами, пением, музыкой, этикетом, а потом вернувшиеся литература и история, которая окунала в прожитые века.       Спустя время Уиллу стукнуло тринадцать и он покинул дом, чтобы получить комнату в Итоне и редко появляться дома. С тех пор Льюис остался совсем один, старался заглушить одиночество бесконечными уроками, книгами, взятыми из библиотеки, прогулками по саду, только бы не вспоминать теплую улыбку брата, которую увидит не скоро.       Черëд Лу наступит через семь месяцев, когда часы отмерят тринадцать лет и он станет достаточно взрослым для обучения в таком заведении, а не высиживании чего-то в бесконечных стенах особняка. При одной мысли сердце бешено стучало, а пот выступал на висках, но Льюис каждый раз мысленно ударял себя по голове, только бы не погружаться в отчаяние с головой.       Иногда Уилла сильно не хватало, — его теплых ладоней, приятных слов, нежности и уверенности, которой Льюису, отчего-то, всего не доставало. Ночами, когда за окном светила яркая Луна, парнишка переворачивался на бок и думал о том, что он не одинок, пусть комнаты братьев пустуют, а вещи всё еще лежат на местах.       Лу сидел у Уилла, перебирая книги, иногда пролистывая страницы, — разумеется, с разрешения, братишки сами дали дозволения «копаться» в вещах. Но, как бы то ни было, Льюис никогда не заглядывал к Альберту и Билли, то ли нужды не было, то ли просто не хотелось. Эти мальчишки всё еще не стали его семьей.       Льюис наслышан о том, что происходит в Итоне, радовался тому, что будет отдельная комната, которую он сможет обустроить, как хочет, но, с тем… хотя, ему не привыкать к чужим людям, которых никогда не любил, уважительному отношению к остальным.       Льюис должен просто привыкнуть к постоянной форме, экзаменам — сначала в конце осеннего периода, а потом в конце летнего. Множество правил и наказаний, которые должен знать каждый, а Лу, уже наслушавшийся старших братов, хотел сбежать.       Иногда Льюису казалось, что даже небольшая разница в возрасте даёт о себе знать слишком часто. Альберту шестнадцать недавно исполнилось, Билли — пятнадцать, совсем уже юноши с крепким плечами, вытянутыми телами, сломавшимся, не детским, голосом, изящными спинами, длинными ногами и милыми улыбками. С ними заигрывают дамы, липнут, как мухи к мëду, отныне они воспринимаются обществом, как мужчины, которым, при желании, спокойно жениться можно. Льюис видел, что старших братьев сватают, от чего те только качали головами, их решения имеют вес, а слова полны решимости, взрослые считаются с мнением и, порой, даже прислушиваются к советам.       Уиллу тринадцать, он уже для многих не ребёнок, а маленький мужчина, который через годик-другой превратится в юношу. Черты лица станут острее, мышцы нальются силой, шея вытянется, спина окрепнет, а мудрости станет больше. Мальчишка обещал, как старшие братья, стать красавцев и сводить с ума юных дам, ещё и умом отличался, — золото, а не жених.       Почему для Льюис всех ребёнок? Общество не видели его, но, как говорил Билли, слухи ползут давно, — о красоте, талантах, умениях. Лу на такое хмурился, получая ободряющие взгляды Уилла, которого подобные разговоры раздражали не меньше, но спрятаться от них можно было только до определённого момента. Нельзя же всё время сидеть в клетке?       — Джек уже ругается!       Билли встречает их около лестницы, сжимая тонкими пальцами перила. Ему пятнадцать, у парня кудрявые волосы до плеч, заделанные в хвост. Большие тёмные глаза, сияющие азартом и весельем в этот солнечный день, милое личико, из-за чего дамы полны кокетства. Билли ходит, ест, говорит, поёт и делает всё, как истинный аристократ, даже сейчас в его позе читаются только лучшие манеры.       В дорогом костюме светло-серого цвета, который, кажется, его внешности совершенно не идёт, но, с тем, прибавляет чего-то возрастного, Билли источает необъяснимую серьёзность. Альберт спускается первым, и они ровняют ростом, — Джек уверял, что младший будет явно выше самого старшего брата.       Льюис аккуратно спрыгивает с последней ступени, чувствуя тёплое дыхание брата сзади, и медленно идёт следом к коридору, где их ожидает дворецкий. Весь его взгляд сосредоточен на спинах старших братьев, как лёгкая рука Альберта легко поправляет чужие кудри только для успокоения.       Никто об этом не говорил, но Льюис знал, что иногда, во время особенно жарких дней или скучных ночей Альберт их заплетал, но это так, от нечего делать. Билли на такое не возмущается, так и остаётся спокойно сидеть, совершенно не отрываясь от своих дел.       В коридоре жарковато и от всех братьев исходит лёгкий аромат чего-то ягодного, словно в лесу, на поляне, полной смородины. Уилл в последний раз осматривает, поправляет галстук и Льюису хочется огрызнуться, но он терпит, только морщит носик.       — Брат, я уже не маленький, — единственное, что скрывается с губ, от чего Уилли только хихикает, растягиваясь в мягкой улыбке.       — Конечно.       Альберт с Билли переглядываются, словно мысленно о чём-то договариваются, а потом берут лёгкие тканевые перчатки, прихватывает цилиндры и передают Уиллу трость. Льюис терпеть не мог все эти правила этикета, от которых уже начинало тошнить.       — Всё, собрались?       Дворецкий смотрит на них, как обычно, холодно, даже властно, его спина ровная, словно ему вставили палку между рубашкой и голым телом. Льюису он всегда казался жутковатым, но сильным, Джек был готов помочь юным господинам даже ночью, — в конце концов, бульон во время болезни носил именно мужчина.       Первый выход Льюиса заставлял волноваться всех, даже лорда, которого сейчас не было рядом. Такое уже происходило с Уиллом, общество было в восторге от его симпатичного лица и остроумия, но всё же смутились от происхождения, значит, и с ним ничего плохого не случиться? Ведь так?! Льюис хотел на это надеяться.       — Мы пойдём к экипажу, — произносит Альберт, чувствуя, как хрипотцой проявляется голос.       Билли кивнул, приоткрыв дверь, шагает первый, и солнце играется на его волосах, делая их рыжеватыми, приятными, которые даже Льюису приходилось по нраву. В такие моменты старший брат становился совсем как ребёнок ранней осени, — смугловатый, кудрявый, весь яркий, живой, энергичный, иногда агрессивный. Он становился мужчиной, голос сменился, стал грубее, но, с тем, спокойнее, подростковые гормоны постепенно отступали, от этого отношения явно налаживались.       Убить Билли и Уилл друг друга не пытались, разговаривали, когда оказывались в чьём-то кругу. В Итоне улыбались, назывались братьями, — Альберт говорил, что у них зубы во время этого скрипят от раздражения, — но всё равно напрягались.       Уилли слишком хорошо помнил прошлое и, казалось, пытается поймать на ошибке, а Билл старался лишний раз на глаза не попадаться и даже побаивался этой природной жесткости.       С Льюисом всё, если так можно сказать, хорошо. Кажется, они вполне поняли друг друга. Пусть оба были, как в шутку сказал Альберт, злопамятными истеричками, но постарались уменьшить раздражение. Билли попросил прощения за пролитый чай, вилку и всё остальное, они пожали друг другу руки и разошлись. Может, получится дружба? За два года научились нормально общаться, когда Билл бывал дома, иногда играли в шахматы, старший брат редко занимался с ним итальянским или помогал переводить книгу.       — Ой, одна сорока!       Билли тут стучит три раза по деревянному косяку. Льюис только тихо выдыхает, а Джек едва сдерживается, чтобы не закатить глаза.       — Билли, ерундой не занимайся, — просит Альберт, на что парень только дует губы.       — Тогда найди вторую сороку!       Это в Билле от матушки — все знания примет. Постоянные слова о чём-то «важном», сопровождающем не протяжении последнего года. В первое время Билл только Альберта доставал, а потом, когда начал чувствовать себя увереннее, говорил уже дворецкому и Льюису, хотя бы Уилла избегал.       — Смотрите, чёрная кошка! — воскликнул Билли, когда в первый раз выводили Уилла в свет. — К счастью.       Однажды в гостях он тихо шепнул Альберту на ухо, что хозяйка с дочерью обязательно поссорятся потому что женщины, которые наливают чай из одного чайника, точно поругаются.       — Ой, соль просыпалась, — выдохнул Билл и, схватив щепотку, бросил через левое плечо, получив суровый взгляд дворецкого. — Просыпать соль — к неудаче.       — Да что ж с тобой делать? — выдохнул Джек.       — Ты ещё ничего не говорил? — спросил как-то Билли у старшего брата первого августа.       Альберт тут же смутился, чувствуя раздражение с самого утра, но, всё же, кивнул, хоть знал, что что-то будет.       — Можешь произнести «white rabbits, white rabbits, white rabbits» и будет успех целый месяц!       — Пошёл нахуй, — бросил Берт, разворачиваясь и выходя из комнаты.       Разумеется, Билли верил в то, что белый вереск, четырехлистный клевер и кроличья лапка приносят удачу, а зонт нельзя раскрывать в доме, иначе жди плохую погоду.       — Ворона, — шепнул Льюис, смотря на ветви дуба.       — Считай, — предложил Билли, чуть приподнявшись, на что Альберт ударил себя рукой по лбу.       Льюис, конечно, понял, что сейчас ждёт очередной фокус, но, всё же, стал всматриваться сквозь зелёные листья.       — Пять, — изрекает мальчишка.       — Значит, малая прибыль, — выдыхает Билли и, окинув братьев взглядом, неловко улыбается. — Стишок не слышали? Одна сорока — верный знак к печали, две обещают скорую радость, три — рождение девочки, четыре — мальчика, пять — небольшую прибыль, шесть — большое богатство, а семь — знание большого секрета.       — Да это пиздец какой, — Альберт закрывает лицо руками. — Ходить и считать теперь ворон по улице будет.       Когда служанка поставила сумку на пол, Билли вздрогнул и тут же выдал.       — Убери, иначе денег не будет.       Льюис, как и служанка, захотел кричать.       — Лу, а ты в курсе, что нельзя с ножа есть, иначе злым будешь?       — Сейчас я злым буду и жопу тебе надеру, — Альберт молниеносно обернулся.       — Я пойду, — бросает Билли и выходит из комнаты.       Когда нечаянно разбился стакан, Билли сказал, что это к несчастью, Альберт дал ему подзатыльник и все печали тут же отменились. Билл никогда не посмотрится в треснутое зеркало, и всегда старается ловить падающие осенние листья, не берёт вещи через порог.       — Я сейчас тебе выход отсюда найду.       Билли обиженно ступает на дорожку первым, надевая цилиндр, а Альберт только трет рукой лоб и спускается следом, поправляя пиджак. Кэб подали, лошади недовольно взмахивали хвостами и трясли головами с пышными гривами. Их фигуры казались кукольными, насколько хорошо были выточены движения.       — Хорошо, что он не сказал про «присесть на дорожку», — Джек почти шепчет.       — Плохо будет, если он вспомнил об этом в кэбе, — Уилл последний раз осматривает брата с ног до головы.       Вчера Льюису и так провели целый экзамен, из-за чего тот напрягался еще больше. Ночью он почти не спал, ворочался, выгибался, и задремал, когда рассвет прошёлся по крышам домов. Завтрак в горло не лез, от одного запаха тошнило, братья только взволнованно переглядывались, но молчали, видимо, не решившись тревожить еще больше.       Правильно сесть за столом, выпрямить спину, постелить салфетку на ноги, — вырос, чтоб за воротник не заправляли, — смотреть на множество тарелок и столовых приборов и хотеть кричать. Миллион правил, тем для разговора и даже улыбаться нужно правильно. Льюис в такие моменты чувствовал себя куклой из стекла, каждая черточка которой отточена, а любое движение должно быть аккуратным, плавным, словно фуэте. Уилл каждый раз ободрительно сжимал плечи теплыми ладонями, улыбался, словно это могло успокоить, ведь, разве, это когда-то не работало?       Льюис набирает полную грудь воздуха, кажется, так, что ребра заболеть могут, а потом шумно выдыхает. Нужно сделать шаг, преодолеть страх, ведь всё ради общей цели, которой они добиваются уже несколько лет! Джек смотрит на них прямо, словно ничего нового не происходит, хотя он прекрасно знал, как самый младший Мориарти не переваривает такие шумные мероприятия, где только и делают, что оценивают.       Дворецкий ничуть не успокаивает, а Льюис чувствует, как ему становится жутко и неприятно от одной мысли о том, что ему придется нагло врать остальным долгие годы.       Круг аристократов — маски, сплетни, интриги, полные какого-то отвратительного преследования странных целей и нелюбви к тем, кто ниже по статусу.       — Пойдем? — выдыхает Уилл. В его глазах совсем нет нерешительности, только некое беспокойство, которое Льюис едва может уловить. Приходиться вновь довериться брату, как с момента рождения, с ухода родителей, что стирались из памяти поразительно быстро, словно никогда не существовали.       Льюис не сдерживается от нервного сжатия рук, хватает сил только на то, чтобы опустить голову, но идеально уложенные волосы не портятся, — может, от того, что их целое утро заделывали и красиво укладывали, лишь бы всё смотрелось, как в театре? В его голове смешивались только две эмоции, — печаль и страх. Остальные чувства как будто притупились, оставляя место лишь тревоге, которая, подобно волнам во время шторма, накрывала грудь.       Льюис терпеть не мог эти красивые люстры, отбрасывающие от огромных теней предметы, похожие на страшилки из детства, когда брат крепко-крепко прижимал к себе, успокаивая. Как долго с него снимали очередные мерки для костюма, крутя на несчастной табуретке, а Билли пошутил про то, что в такой атмосфере только веревки не хватает, за что получил долгий, серьезный разговор от Альберта. Лу, как и Уилл, подслушивать не стал, хотя речь там шла точно не о единственной обиде приемных братьев на подобные вещи. Глаза второго сына Мориарти после этого были встревоженными, а весь вид показался болезненным, словно он только-только оправился от долгой лихорадки.       Льюис постепенно привык к тому, что всё вокруг устроено совершенно иначе, чем в прошлых домах, а он теперь — юный аристократ, который должен принимать всё как должное. Мальчишка держался, пытался повторить спокойствие Альберта и холодное расположение Уилла ко всем, словно это действительно могло так просто передаться с воздухом. С другой стороны, Билли же не вел себя, как родной старший брат, но всё равно получал кучу внимания со стороны других аристократов… Дамы считали его поразительно симпатичным, хорошеньким, завидным женихом, а мужчины смотрели, пусть и раздраженно, как на любого ребенка, но с неким уважением к родителям, что когда-то играли довольно большую роль в жизни светского общества.       Надо успокоиться. Льюис выдыхает медленно, кивает головой, ведь долго стоять нельзя, придется решиться. Радует, что в их семье в последнее время стало легче находиться, от этого появлялось больше расслабленности, да и лорд был доволен тем, что мальчишки не смотрят друг на друга косо, словно в любой момент могут достать нож.       — Глаза у них одинаковые, — зачем-то произносит Джек, когда Билли и Альберт что-то обсуждают совсем тихо, наклонившись друг к другу с идентичным азартом и любопытством.       — Разные, — возражает Льюис, совершенно не желая искать какие-то подвохи во всей этой суете, и сейчас явный желтовато-карий и изумрудный казались совершенно непохожими.       — Брат, Мастер говорит не о цвете, — Уилл поймал носом сладкие нотки летнего ветра, смакуя, — у них форма глаз одинаковая. Один в один. И то, что в глазах Билла, у него от Альберта.       Льюис кивнул головой, когда брат заботливо приобнял его, пытаясь придать уверенности. Джек бросил им легкое «удачи», словно это действительно могло повлиять на ход вечера, и они медленно двинулись к кэбу, и Альберт, заметив их, едва заметно улыбнулся. Его ровные розовые губки казались чем-то невероятно нежным, таким приятным, как женские духи, разлетающиеся по комнате.       — Куда ты прижимаешь-то меня? — фыркает Билл, когда старший брат облокачивается руками на его колени. В семье они могли быть более свободными, без масок, наигранной серьезности, которая, порой, казалась такой неестественной, что даже абсолютно незнакомый человек мог это понять.       — Ой, не начинай, — Альберт сморщил нос, словно от запаха уксуса, и опустился на место, дернув братишку за выбившуюся прядь волос.       — Вы только не подеритесь, — просит Уилл, усмехаясь, — синяков понаставите друг другу и на вечер не поедите.       — Мы потом решим этот вопрос, — Билли нарочно отворачивает голову, когда Альберт, с легким смешком, наклоняется вперед, обхватывая его вокруг плеч и едва не повисая, как пьяный мужчина на барном стуле.       — Пиздюлей получать буду, — выдыхает Билли, сбрасывая с себя руки брата, тут же надувая губы в обиде.       — Не сматерись мне у Мартина, — Альберту хватает одного угрожающего взгляда, чтобы Билли понял абсолютно всë, последствия, которые могут возникнуть, и они явно не сулят ничего хорошего.       Льюис опускается на сиденье, прямо напротив самого старшего брата, укладывая руки на колени, стискивая ткань выглаженных с трудом брюк. Мальчишка тут же разжал пальцы, сдерживаясь, чтобы не закусить губу, — привычка, в последнее время появившаяся у Билли, от чего на его красивой коже появились запекшиеся красные крапинки, а Альберт на это даже не ругался. Потрескавшуюся кожицу убирал Джек чайной ложкой меда, разведенной с сахаром или обычным вазелином, иногда, всё же, приходилось находить оливковое масло от того, что губы начинали реагировать слишком странно на частое применение таких средств. Заживлять ранки приходилось подручными продуктами, — сметана, сливки, масло, мед, искать биотин в орехах, желтках яиц, сардинах, от которых Билл кривился, печени.       Уилл заботливо стиснул его ладонь, поглаживая большим пальцем. Отношения Билли и Альберта были совсем другими, — язвительные, но, с тем, заботливые, чуть напряженные, то злые, то ласковые, всё еще полные непонимания. Льюис всегда был зависим от старшего брата, стремился быть рядом и спорил так редко, что едва мог вспомнить эти моменты. Мальчишка отчаянно видел в старших братьях схожесть, одинаковое стремление заботы, попытки отгородить от злости этого мира, контроль над силами и обязанностями, но само отношение младших становилось иным.       Билли был общительным, он имел друзей в колледже, разъезжал по праздникам и, даже несмотря на сломанность, старался быть самостоятельным, отгораживаясь от Альберта возможными способами. Льюис не знал, как точно объяснить эти моменты, но понимал, что Билл относится к старшему брату совсем по-другому, чем Лу к своему. Разве можно их за это ругать?       — А на дорожку не присели…       — ЗАТКНИСЬ, БИЛЛ! — обрушились на парня три злых голоса.       — Истерички, — Билли отвернулся к окну. Альберт на это мог только закатить глаза.

***

      Погода на улицах теплая, почти что жаркая, от чего парни расслабляются, даже несмотря на несколько слоев ткани. Через некоторое время, может, даже к вечеру, начнется дождь, который погрузит особняки в серый цвет, заставит хмуриться и угрюмо смотреть в окно своей комнаты.       Шелест листвы успокаивает, словно старая мамина песня, ветви гнутся под редкими порывами южного ветерка, что приносил с собой сладкий аромат фруктов, мятых ягод, но, с тем, пыли и грязи с улиц Лондона. Трава, словно ковер, распустилась под ногами, между ними мелькали редкие протоптанные тропиночки и полевые цветы, а Льюис среди этого всего казался слишком призрачным. Бедный маленький желтый нарцисс… такой прекрасный, но кажущийся всем остальным далеким и неизвестным, как звезды.       Лошади недовольно ржали, взмахивая гривами, и лишь изредка Билли махал перед собой рукой, прогоняя надоедливых мошек, которые так и норовили залезть в нос. В спокойной, — насколько возможно, — обстановке дыхание братьев звучало песней, и Льюис, кажется, мог уловить даже стук сильных сердец в юношеских грудных клетках. Лу потер рукой здоровую щеку, облокотился головой о стенку кэба.       Лето выдалось прекрасным, полным наслаждения, ягод, что пачкали пальцы и рот, оставляя липкие следы, смеха и сказок на ночь. Каникулы тянулись, словно мед, но, с тем, пролетали дни поразительно быстро, и Льюис ощущал тяжесть взрослых проблем от того, что время сменяет листки календаря чересчур часто. Почему года проходят так скоро? Не успеет Льюис оглянуться, как стукнет двадцать лет и будет давно взрослым, сформированным мужчиной.       — Не переживай, Лу, — просит Уилл, чуть наклонившись, — всё будет хорошо.       — Точно, — кивнул Альберт, заговорщицки подмигнув младшему брату. Его красота была поразительной, особенно сейчас, в тени, когда глаза сверкали, словно драгоценности, а волосы распустились волнами моря. — Если что, то мы Мартину в кровать змейку подкинем.       — Не надо его трогать, — хмурится Билли, вызывая легкую улыбку Альберта.       Между широких земляных дорожек, за шикарными заборами прятались особняки, окруженные пышными садами с яркими-яркими цветами, будто вспышки красок на листочке ребенка. Льюис лениво уставился на красивейшие стекла, за которыми творилась суэта, он словно слышал вскрики дам в пышных платьях, причитания мужей, которые никак не могли найти нужных слов, а детишки прыгали вокруг родителей, получая порции ругани.       Особняк семьи Гиббс был небольшим, но красивым, каменным. Его окружал старый забор, больше похожий на решетки, а арочные окна, сейчас не скрытые занавесками, открывали вид на комнаты с симпатичным убранством.       Небольшой садик, полный яблоневых деревьев и кустарников смородины, что часто странно воспринималось обществом, — обычно всё это было исключительно для красоты, а Гиббс еще и использовали это в своих целях. Билли несколько раз давали корзины яблок осенью, которые пришлось тащить домой, разводя руками, ведь Мартин отказа не принимал, упирая руки в бока, сводя дуги бровей к переносице. Льюис всматривался в красивые зеленые листки, кроны, которые отбрасывали тени, скрывая беседки, в которых пили чай по вечерам, окруженные туманной дымкой.       Льюис выдыхает последний раз, смотря на красивую упаковку, в которую бережно завернули подарок от всей семьи Мориарти, — отчего-то все дружно решили, что протягивать сюрприз должен именно он.       Небольшой двухэтажный дом серыми оттенками выделялся среди яркой зелени, а гости уже начали собираться, пусть еще и не совсем приготовились ко всему, что может произойти, — танцы, небольшой скандал, бесконечные сплетни, чьи-то крики, заставленные едой столы и напитки с алкоголем.       — Вдохнули, выдохнули, — произносит Альберт, когда экипаж медленно останавливается около ворот, а после, на мгновение прикрыв глаза, сам повторил действия, — пошли.       Льюис бы рад сбежать, но только нельзя, всего лишь нужно потерпеть. Кажется, Уилл когда-то рассказывал, что их матушка отличалась спокойным нравом и никогда не спешила кому-то перечить. Вот бы унаследовать такую черту. Подарок давит на руки, но Льюис только крепче прижимает его к своей тонкой бледной груди, прикрывая глаза от яркого света, бьющего прямо в лицо.       Братья помогут в любой ситуации сегодняшнего мероприятия, даже Билл. Мартин, в конце концов, его друг! Порой, Льюис задавался вопросом: кто с ним мог дружить? С каждым днем высокомерная маска становилась всё менее заметной и под омерзительным мальчишкой Лу видел всего лишь испуганного, сломанного, брошенного даже семьей молодого человека, который никогда не испытывал достаточной любви. Уилл всегда был рядом, заботился и прилагал все усилия, а Альберт только пару лет назад вдруг решил проявиться себя с ласковой стороны к младшему брату.       Билли был всего лишь ребенком, когда с ним произошло много ужасающих событий, которые сломали парня пополам, а «кости» так и не смогли зарасти под правильным углом.       Уилл бросил пару обеспокоенных взглядов, пока они шли до парадного входа. Шаги братьев успокаивали. Льюис всегда был для него драгоценностью, разве можно взять и перестать «бегать» за маленьким человеком? Чужой для светского мира, замкнутый, не привыкший к вниманию, приемная безродная сиротка, более мягкий, чувствующий остальных.       Льюис улыбается, хотя, кажется, во всех действиях улавливается легкая неправда, натянутость, ведь никак не хочется, чтобы все вокруг суетились больше, чем нужно. Около дверей их встречает немолодая служанка в черном платье и накрахмаленном переднике. Ее некогда темно-русые волосы покрылись проседью, на остром худом лице появились первые морщины, сухие тонкие губы сжимались в полоску. Чуть пухловатая, но строгая, с абсолютной тоской в черных глазах, сжатых ладонях, покрытых маленькими царапинами, служанка смотрела на них, как на пустое место.       Билли рассказывал о материальном положении семьи Гиббс — оба родителя приехали из другой области, далеко от Лондона, с севера, где гуляют дикие ветра, а губы трескаются от соленого воздуха. Получив от отца статус лорда, глава семьи взял в жены довольно милую девушку, что тут же согласилась на всё и переехала в столицу. Заработок у них был маленький, один особняк, да пару квартир, которые приходилось сдавать.       У Гиббсов несколько детей, старший оканчивал непонятный частный пансионат, из которого выбирался довольно редко и, по словам Альберта, был парнем довольно грубоватым. Мартин, второй ребенок, попал в Итонский колледж, кажется, по чистой случайности, а, помимо него, было еще три ребенка. Может, денег у них не было на то, чтобы каждый день устраивать масштабные вечеринки, ходить по балам, шить дорогие костюмы, но, как аристократы, были обязаны устраивать приемы хотя бы пару раз за год.       — Господа Мориарти прибыли, — оглашает служанка, когда они оказываются в небольшом коридоре. Шепоток пошел дальше, быстро достигая гостиной.       Билли бывал в этом доме только пару раз и всё это заканчивалось руганью со стороны госпожи Гиббс, которая с порога начинала оскорблять сына, но, замечая гостя, тут же улыбалась и делалась самой прекрасной женщиной в Лондоне. Мягкий ковер под ногам, проход расстоянием только в несколько шагов, лампы под полотком, которые скоро зажгут. В нос тут же ударил аромат еды, такой манящий, что слюна сама наполнила рот.       Дом был двухэтажным, сразу направо была столовая с круглым светлым столом, часто украшенным прекрасной голубоватой вазой с пышным букетом цветов. С нее, если протиснуться между стеной и окном, попадаешь на кухню, куда Мартин Билли не отвел, а налево — гостиная с высоким полотком, пусть совсем не такая, как была когда-то в особняке Мориарти. Если пройти вдоль, по коридору, мимо крепкой деревянной лестницы, оказываешься в ванной и в крошечных комнатах, использовавшихся под склады.       На втором этаже располагались лишь спальни, где жили дети и сами супруги Гиббс, но Билли не смог долго рассуждать про себя, ведь из гостиной выбежал Мартин, тряхнув пышный копкой темных волос, больше похожих на пятна нефти, и едва не сшиб его с ног. Билл рвано выдохнул, когда его обхватили за плечи, хотя в обществе такое не одобрялось, а самому Мориарти было трудно привыкнуть к чужой излишней тактильности.       Гиббс оставил гостей, что было невоспитанно, но мальчишке, кажется, было всё равно. Серые глаза уставились прямо, но совершенно по-доброму, тонкие губы растянулись в широкой улыбке на мягком лице, — красивые линии подбородка, ровный носик, черные-черные ресницы и теплая бледноватая кожа.       — Билл, я так рад, что ты пришел! — выдохнул Мартин, а голос его, пусть и сломавшийся, с юношеской хрипотцой, зазвенел ручьями, а теплые ладони с длинными пальчиками вцепились в чужие плечи, сжимая пиджак.       Билли спокойно выдохнул, — Гиббс едва не задушил его объятиями. Счастье в чужих глазах было слишком очевидным, чтобы отрицать, и в груди Мориарти зародилось теплое чувство, какое раньше было таким в присутствии друзей. Когда Билл стал ходить на дни рождения, не пытаясь найти выгоду?       — Ну, я же пообещал, что приду, — Билли выдохнул, ласково поглаживая чужие ладони.       Мартин выдыхает, поправляя волосы, когда сзади показывается его старший брат — Эдвард. Старший сын Гиббс легко кивает им, показывая уважение; всего лишь на год старше Альберта, парень отличался строгим нравом и принципиальностью, которая никак не вязалась с легкомысленностью Мартина.       Льюис подумал вновь спрятаться за Уилла, но выдержал, выпрямляясь в спине еще сильнее, чем было раньше.       — Я рад вас видеть, — Мартин вновь трогает плечо Билла, а потом оборачивается на Эдварда, который только на секунду приподнимает уголки губ, чтобы не расстраивать брата, а потом вновь становится поразительно холодным.       — С днем рождения, — произносит Льюис, когда Мартин, наконец, полностью концентрируется на нем, пытаясь подавить некую дрожь во всем теле и голосе. Протягивает перед собой подарок. — От всей семьи Мориарти.       Мартин радостно выдыхает, протягивая руки и мягко принимая подарок. Теперь всё внимание переключается на Льюиса, который неловко сжался под строгими взглядами, — хоть разворачивайся и домой иди. Даже Эдвард выпрямился, хоть и без того был высок, не меньше 70,2 дюйма, широк в плечах, с сильной спиной, хоть руки его казались длинноватыми. Весь рослый и сильный, с грубыми чертами лица, едва заметными скулами, переходящими в мягкие щеки, красивый изгиб подбородка, из которого старательно убирались волосы. Пухлые розоватые губки, ровный нос, приятно посаженные серые глаза, похожие на стальные отблески, пышные темные волосы, больше похожие не как у Мартина, на ночные огоньки, а на краску. Льюису этот парень не нравился, он, может, не был злым или ворчливым, не грубил простолюдинам, но был самоуверенным и явно не собирался перед кем-то унижаться. Весь его образ был похож на холодные пейзажи степей, где, не прекращаясь, играется буран.       — Благодарю, — Мартин совершенно не похож на старшего брата, нежно гладит по плечу младшего Мориарти. — Да ты и сам как подарочек.       Мартин — это запах сладости с легкими нотками свежести, что пробивают, распространяются по комнате легкими волнами. Это ободранные руки и ссадины на ногах от падений, бег по комнате, драки подушками и постоянные крики недовольства. Теплые чувства от купания в реке, приятные прогулки верхом летними вечерами, открытые танцы в комнате, пока никто не видит под музыку в голове, легкий стук каблуков по чистому паркету. Это смех, прыжки на кровати, игра на скрипке, постоянное веселье, сменяющееся грустью и плачем.       Билли не всегда мог уследить за чужим настроением, которое скакало, как кошки по заборам. Часто оно было то хорошим, таким, что птицы пели над головой и Мартин мог целыми сутками не спать, обсуждая, смеясь, бегая и крича что-то не итальянском, а потом, вдруг, становился грустным, словно его били пару дней подряд. Мальчишка был бледным, с синяками под глазами, сонным, словно призрак, ходил из уголка в угол, буквы плясали перед глазами.       Билли замечал, что Мартин, порой, делает какие-то непредвиденные вещи, может что-то чужое взять или залезть в кабинет преподавателя, а потом на заявление смотрел шокировано, словно всё это было бредом. Бесконечное веселье сменялось едва ли не мыслями о нанесении вреда себе, то безрассудные действия, то полная апатия, и Мартин жаловался, что его мучают кошмары, но Билли видел, что это галлюцинации, а не безобидные сны. Гиббс говорил, что в этом нет ничего страшного, влияние стресса и мама с бабушкой точно также прожили жизнь, а, значит, всё нормально.        — Проходите, — приглашает Эдвард, указав рукой на гостиную.       Альберт натянуто улыбается, хотя вся обстановка действует на нервы, и без того расшатанные. Мартин вновь переключается на Билли, как самого близкого из всех Мориарти, спрашивает, может ли открыть после, на что братья дружно кивают, отдает Эдварду коробку, а после устремляется в гостиную. Льюис поправил пряди ладонями, тут же замечая чужой взгляд на себе, но Уилл быстро успокоил, легко накрыв лопатки ладонью, чтобы привести в нормальное состояние.       — Мы рады, что вы привели младшего брата, — оповещает Эдвард, когда Марин утаскивает Билли в комнату, а Альберт задерживается, оглянувшись через плечо, чтобы быть уверенным в том, что никто не посмеет обидеть мальчишек. Гиббс держит спину прямо, так, что, кажется, он вовсе кукла. — И рады видеть вас, Льюис.       Уилл недоверчиво щурится, и в его темных, глубоких зрачках, плещется оценивание данной ситуации. На лице Эдварда так и читался вопрос «кто же сделал тебя таким жестоким?», но упорно молчал, даже не дергаясь.       — Я тоже рад, — Льюис улыбается.        — Прошу, повеселитесь.       Гостиная в доме Гиббс была меньше, чем в доме лорда, — светлые стены, на которых висело несколько зеркал и картин, ровный, вычищенный до блеска, пол, по которому совсем скоро начнут танцевать. Несколько столов были сдвинуты по разные стороны от камина, различные блюда, которые служили всего лишь закуской перед ужином, бокалы и бутылки, а чистые скатерти пахли, от чего-то, морозом. Взрослые собрались в одном углу, растянулись вдоль стен, около больших окон, из которых виднелась улица, иногда трогали тяжелые шторы, сжимали руками посуду.       Подростки иногда поглядывали на младших братьев и сестер, сидящих на стульях в другой стороне гостиной, рассматривающих рельефы стены, но умудрялись обсуждать собственные дела.       Юные тела были горячи, обтянуты дорого одеждой, — ровные бледные плечи дам привлекали внимание, и их большие глаза были подчеркнуты и туманны от уксусной воды, а парни старались выглядеть более мужественно, чем есть на самом деле.       Всё внимание вмиг обратилось на Льюиса, который неловко спрятал глаза в первую секунду, но, под защитой Уилла, выпрямился и быстро оказался около Альберта, который уже успел поздороваться с семьей Гиббс. Мартин вцепился в Билли пальцами, смотря на матушку глазами, полным восторга, а женщина, несмотря на пятерых детей, оставалась стройной. Маленькая и худенькая, со впалыми щеками, и бледным оттенком лица. Под прекрасными голубоватыми глазами пролегли следы недосыпа, а вокруг ровного носа, по гладкому невысокому лбу распустились следы морщин.       — Mon étoile, ne le secoue pas comme ça, — просит женщина, поглаживая Мартина по бледной ладони. Матушку парнишка совершенно не напоминал, как и Эдвард, что сейчас где-то пропал.       Глава семьи, немолодой лорд, совершенно отличался от своей жены, — высокий, крепкий, с проседью в некогда ярких черных волосах, и улыбался постоянно. Мужчина не казался опасным, всё в нем веяло добротой, поразительно похожей на чувства Мартина, но, всё же, отца он едва ли напоминал. Альберт им улыбался, Билли всё еще терпел, что друг впивался в его локоть, иногда дергаясь так, что голова могла закружиться.       Внимание, устремленное на Льюиса, превращается в шепотки и обсуждения. Уилл оглядывается вокруг, чуть стискивая руки в кулаки, смотрит на Альберта, который сохраняет привычное выражение лица, полное холода и строгости, что даже дышать сложно.       — Может, отвести тебя к младшим? — предлагает Мартин, но, когда замечает Эдварда, поднимает ладонь вверх, прося подождать секунду.       — Не стоит, — мотнул головой Льюис, хоть и понимал, что рано или поздно его всё равно попросят отойти к детям, ведь лезть в разговоры ровесников Альберта и Билли совершенно невоспитанно.       В семье Гиббс две дочери и самый младший сын, всем из которых меньше десяти лет, что сейчас сидят с другими детишками, не находя, чем себя занять и пихая в рот печенье. Среди мелькающих слуг, Билли вдруг кажется, что возникает Пауль, нервно трясет головой, но тут же испаряются и желтоватые волосы, и полные презрения глаза, но сердце заходится в ударах от страха.       Нет… Билли больше не хочет видеть этого человека, вновь чувствовать ужас от одного взгляда, а места на плечах, где когда-то сжимались чужие пальцы, начинают чесаться. В дом было нанято много слуг в честь праздника, вероятно, просто показалось, никакого Пауля в поместье нет, просто душно в комнате. Много ли людей с похожим цветом волос? У Уилла и Льюиса такой же приятный медовый оттенок, Билл же не бегает от них каждый раз только потому что вспоминает конюха!       Билли набирает полную грудь воздуха, пытаясь успокоиться, пока Мартин только продолжает что-то говорить, а в голове всё еще безрассудные глаза Пауля, впивающиеся в него черными зрачками. Тошнота застряла где-то в горле, в висках застучала кровь, но Билл не может испортить праздник, не сейчас, ведь, в конце концов, нельзя судить лишь по какой-то небольшой галлюцинации.       Оказавшийся рядом слуга протянул ему и Альберту бокалы, который Билл тут же принял, и едва не залпом опрокинув в себя одержимое. Глотку обожгло, но ничуть не расслабило, на что старший брат напрягся сильнее, пока Мартин отбежал к Эдварду и вышел в коридор, начиная злиться из-за каких-то слов.       — А вы слышали о бастарде маркиза…? — интересуется лорд Гиббс, кивнув на одного мужчину.       — Да, кто-то сказал, что он очень красив и сейчас живет в Швейцарии, — Билл нервно потер пальцем хрусталь, опустив глаза, пытаясь прийти в себя от пережитых чувств.       Появилось огромное желание побежать за Мартином, но он остановился, и не потому что это было бы странно и неправильно, а от Амелии, что медленно вошла в комнату, словно легкий южный ветер поцеловал лицо. В сопровождении старшего брата, в красивом нежно-розовом платье, слегка открывающем ее небольшую грудь, покатые плечики, с заделанными волосами, она казалась самым прекрасным созданием. Билли замер, смотря в ее красивое личико, и Амелия тут же смутилась, но улыбнулась, сжимая пальцами веер.       Билл закатил глаза на довольную усмешку Альберта, который, кажется, уже успел их поженить. Амелия прошла медленно, шуршание юбок отозвалось волнением внутри, а красивые руки взмахнули, приветствуя редких подруг, с которыми могла встретить дочь богатого виконта.       Девушка глянула на Мориарти еще один раз, только в этот раз слегка кивнула в сторону коридора, но Билли понял, что это далеко не знак уединения, а беззвучные слова о Мартине, что остался там со старшим братом и, кажется, ругался, пусть негромко, всего лишь шикая и огрызаясь.       — Я пойду проведаю Мартина, — выдыхает Билл, не зная, куда поставить бокал, но Альберт заботливо забирает его себе, придерживая пальцами, пока Уилл и Льюис, откровенно, начинают скучать. Супруги Гиббс как-то взволнованно переглянулись, но, всё же, вернулись к обсуждениям каких-то дел.       Билли едва не выбегает из комнаты, тут же находя братьев около лестницы. Эдвард остается спокойным, складывает руки за спиной, смотрит на Мартина сверху вниз, а последний уже заходится едва не в плаче, нервно тряся плечами и руками, поджимая губы.       — Ты… просто эгоист! — выдыхает парень, а его дыхание срывается на сипение. — Никогда не думаешь о чужих чувствах!       — Успокойся, — просит Эдвард, но, заметив Билла, недовольно кривит губы, явно непонимающий, почему Мориарти вдруг взбрело в голову выйти из гостиной. — Даже гости вышли.       Мартин обернулся, а по его щекам уже катились слезы, оставляя соленые дорожки, и Билли весь вздрогнул от того, как много боли было в глазах друга. Гиббс сначала открыл рот, но потом резко отвернулся, шагнул мимо брата и тут же поднялся наверх, видимо, решив, что больше не будет возвращаться на свой праздник.       Мориарти нервно поджал губы, устремил взгляд на Эдварда, который прикрыл глаза, слушая, как стучат чужие туфли по лестнице.       — Нехорошо это, — произносит Билли, хоть не уверен, что имеет какое-то право говорить Эдварду о таких вещах, — у него же день рождения.       — Ты никогда не видел ничего странного?       Билли открыл рот от возмущения, хоть прекрасно понимал, что речь идет о состоянии Мартина. Старший брат точно волновался, а возможности наблюдать каждый день не имел, Альберт за ним хотя бы в Итонском колледже присматривал, а тут…       — Что конкретно? — Мориарти сложил руки на груди, хоть знал, что от одного подзатыльника Эдварда из дома вылетит.       — Перепады настроения, галлюцинации, то спит сутками, то прыгает без конца даже по ночам… Он то впадает в апатию и даже в пространстве не ориентируется, смотрит пустыми глазами и всё, а потом резко наполняется счастьем!       Билли выгнул бровь. Что в голове у Гиббса? Казалось, Эдвард может помочь, но, с тем, легко расскажет матери и они сдадут Мартина в дурдом, а этого ужасно не хотелось. Мориарти не хотел терять первого и, кажется, единственного друга, который всегда был готов помочь, подставлять, пусть его сильно волновало такое состояние.       Билл пожал плечами, намекая, что, может, и видел, но никогда сильного внимания не обращал. Эд только кивнул, принимая ответ, но, возможно, не поверил, делая какие-то выводы в собственной голове.       — Успокой его, хорошо? — просит Эдвард. — Меня он слушать не станет.       Билли выгнул бровь, не понимая, почему он вдруг обязан бегать за кем-то всего лишь по просьбе Эдварда. Конечно, бросать Мартина он не собирался и прямо сейчас поднимется в чужую комнату, чтобы поддержать, ведь друзей в беде не бросают. Эд выглядел всего лишь статуей, которая никогда не испытывает чего-то странного и чувства ему вовсе не свойственны.       — Прошу, — выдыхает Гиббс, всё еще не двигаясь с места, а Билли чувствует, как напряжение липким слоем растекается по его ногам и рукам, тело наливается свинцом, а кричать хочется всё больше.       — Хорошо, — Билли оглянулся в сторону гостиной, — только ты его явно расстроил.       Эдвард начинает шагать к гостям, словно действительно было интересно, но Мориарти знал, что ему вовсе не важна вся эта суета, небольшой бал, разлитый по бокалам алкоголь, взволнованная матушка и веселый отец. Билли потер руки друг о друга, ощутив резкий приступ холода, хоть волнение распространялось по телу медленно.       — Ступай, — Эд выдохнул ему в лицо, обдав ароматом мятного чая.       Мориарти спешит огрызнуться, но только отворачивается, удаляясь по лестнице, не оборачиваясь на Эдварда, что точно провожает его холодными внимательными глазами. Билли не хочет контактировать с этим человеком, хоть по нему понятно, что о Мартине печется сильно, несмотря на ругань и постоянные упреки, сердце его дрожали за младшего брата, такого наивного и легкого, словно пушинка.       Разве у старших всегда есть такое ощущение, что нужно обязательно заботиться о своих мелких, ведь они всего лишь дети? Даже Альберт видел в Билли всего лишь мальчишку, а разницы между ними всего каких-то десять месяцев!       На втором этаже было явно теплее, приятные на глаз огоньки ламп бросились сразу же, хотя на улице всё еще было светло. Мартин предлагал остаться подольше, звал Билли на несколько дней, обещал веселье, посидеть в беседке с теплым чаем, пока звезды мелькают на небе, а вокруг кружатся комары, от которых остаются красные следы на руках и ногах, что постоянно чешутся. Семья Гиббс была рада гостям, а Альберт пару раз сам подталкивал к тому, что ему чаще стоит общаться с друзьями, — может, была в Билли притягательность матушки.       Живот скрутило резким приступом боли, а рвота тут же оказалась у горла, и Билл прижался к стене. Перед глазами от внезапности поплыло, а тяжесть оказалась в голове тучей, лбом прислонившись к холодной стене, парень приходил в себя, тяжело дыша, сглатывая. С чего бы это? Билли, кажется, ничего не ел, нового в рационе не было, так почему плохо стало? Переживания?       Билли выдохнул через рот, отлип от стенки и двинулся в знакомую комнату. Она у Мартина была небольшая, с красивым окном, из которого было видно сад и тропинку, справа располагалась неплохая мягкая кровать, рядом, прямо перед ней, тяжелый деревянный стол, постоянно испачканный в пятнах чернил. Мартин не отличался аккуратностью, даже в колледже он постоянно раскидывал вещи и иногда умудрялся забывать, где оставил рубашку или галстук.       — Мартиша? — зовет Билли, стуча в дверь. Старая, но крепкая, как и шкаф, в котором, по словам самого Гиббса, был бардак, что страшно смотреть.       — Заходи.       Билли услышал, что голос его дрожит, весь трясется, — точно плачет. Мориарти нервно вздохнул, стиснув ручку, а потом медленно приоткрыл и заметил, как Мартин лежит на кровати, смотря в стену, и, пусть не видно, слезы градом льются по лицу, а всё тело сотрясается от беззвучных рыданий.       — Мартин, — зовет Билл, а потом прикрывает дверь совсем тихо, присаживается на кровать и она легко под ним прогибается, — ну, не плачь.       Мориарти совсем не умел успокаивать людей, в конце концов, родители такими умениями не обладали, а старший брат, пусть и показывал пример, никогда не мог дать достаточно заботы, чтобы научить.       Билл касается рукой чужой талии, легко трясет, пытаясь обратить на себя внимание. Гиббс только громко всхлипывает, поджимая ноги, нервно трется лицом о подушку, а волосы его сбиваются в колтуны.       — Что у вас случилось? — Билли двигается выше, накрывает чужое плечо ладонью.       — Он… — Мартин сглатывает, а из его рта вылетает сдавленный стон, который перерастает в нервный плачь. — По-ч-ч-чему…       — Всё, — шепчет Мориарти, поглаживая чужую руку. — Старшие братья всегда думают, что знают намного больше.       Мартин только кивает головой, давясь истерикой, которая вырывается резко, словно дождь, который грянул посреди теплого дня. Билли гладит парня по голове легкой рукой, пытаясь успокоить, но Гиббс не реагирует, только прикрывает глаза, нервно потираясь носом о мягкую ткань. Парень весь трясется, как во время сильного мороза, нервно стискивает руки в кулаки.       Мориарти не понимал, от чего братья Гиббс вдруг поругались, но хотел помочь, ведь, в конце концов, не бывает дыма без огня, а, значит, Эдвард тоже виноват. Билли не помнит собственных слез от ссор с Альбертом, только редко, когда его настроение было уж совсем плохим, но ведь старший брат не отправлял Уилла и Льюиса утешать!       Мартин переворачивается на другой бок, утыкается в чужое бедро, не в силах встать, Билли, пусть смущается и едва не подрывается, всего лишь поглаживает чужие пряди, стискивает горячие пальцы. Он никогда раньше так не сидел с людьми, не был открытым, оценивая только по материальному статусу, а Мартин был другим, — добрым, наивным, хорошим мальчишкой, который так легко относился к Биллу. Привыкнуть было непросто, но Мориарти осознал, что ему даже приятно такое внимание, которое только и делало, что врезалось в ребра теплыми чувствами.       Гиббс был ужасно общительным человеком, да и Билли привык окружать себя знакомыми, от этого в колледже выбрал некоторых исключительных личностей, которых, кажется, можно было назвать друзьями. Помимо Мартина, было три парня, — Ричард, Август и Кристиан.       — Неблагодарная сволочь он, да? — выдыхает Билли, на что Гиббс активно кивает головой.       Мартин не задыхается, его грудь тяжело вздымается, хнычет, то переходя на сдавленный плачь, то переключаясь на рыдания, которые ничем не получалось заглушить. Парнишка казался таким же хрупким, как обычно, но краснота на щеках, слезы и мокрые дорожки уменьшали его красоту, — всё это выглядело отвратительно, хоть Билли признавал, что во время рёва сам выглядел мерзко.       — Может, воды? — Мартин отрицательно качает головой, а Билл пытается распутать прядь, которая стала похожа на воронье гнездо, на старом дереве. — Гости буду расстроены, если ты не выйдешь.       Билли тут же сам треснул себя по лбу. Он не должен побуждать чувство вины, пытаться на кого-то посмотреть, надо всего лишь помочь Мартину, поддержать, успокоить, сказать, что всё будет хорошо, но Мориарти ухудшил ситуацию. Гиббс тяжело вздохнул, размазывая ладонью слезы, от чего его лицо стало еще хуже, — Билли трет переносицу рукой.       — Прости, — выдыхает Мориарти, — забудь про гостей! Я уверен, что Эдвард не хотел тебя обидеть… он же старший брат! Волнуется о тебе сильно, вот и сорвался… — Он… в-в-в-всег-г-г-г-г-гда-а-а, — Мартин трет нос ладонью, словно во время чиха, — т-т-тако-й-й-й…       — Ну, он просто сильно переволновался, — пытается найти оправдание Билли, — он любит тебя, заботится, но людям свойственно ошибаться, так? Альберт, я, да и ты… иногда поступаем неверно. Понимаешь, бывают разные ситуации. Уверен, Эдвард не хотел ничего плохого, он скоро придет, и мы продолжим праздник. Мартиш, у тебя же день рождения, а ты плачешь! Давай, — Мориарти вытер рукой чужие слезы, которые тут же сменили новые, — вытирай сопли, я принесу водички…       Мартин отрицательно качает головой. Билли чувствует, как перед глазами всё плывет с новой силой, подключается головокружение, а где-то в желудке неприятно крутит. Мориарти прикрывает глаза на некоторое время, сжимая пальцами ладонь Мартина, который только и делает, что нервно прикусывает губы, на которых выступили капельки крови.       Дверь открывается быстро, Билли оборачивается и тут же жалеет, потому что голова явно этим недовольна. Перед ним стоит служанка средних лет и, судя по тому, как легко она зашла, работала здесь. Мориарти всматривается в ее полноватую фигуру, рассматривает заделанные в пучок рыжеватые волосы, а потом вспоминает — тетушка Эмма! Она работала в доме с самой молодости матери Мартина, давно привыкла, и к ней относились, как к члену семьи, чего Билли никогда не мог принять. Для Мориарти простолюдины никогда не мог принимать обычных служанок или дворников за кого-то ценного, но понимал, почему они относились к Эмме, как к родной тетке.       — Ба, а что случилося? — Эмма разводит руками. Лицо у нее было круглое, мягкое, с маленькими черными глазками и крючковатым носом, явно не сама красота. — Маленький лорд, что стряслось? Али мне показалося?       Билли опустил голову, вцепился в чужую ладонь с новой силой. Мартин попытался прийти в себя, но всё равно выглядел ужасно, болезненно. Эмма подошла ближе, налила в стакан воду, наблюдая, как Гиббс садится, кривясь, как будто от головной боли. Тетушка говорила с явным акцентом, по словам Мартина, она давно переехала из Испании, а там жила чуть ли не в борделе, где было столько языков, что ни один до конца не уложился в чужой голове.       — Эдварда позовем? — спрашивает Мориарти, аккуратно касаясь чужого плеча, пока Мартин берет стакан, шепча тихое «спасибо».       — Усю постель загадили мне слезами, — выдыхает Эмма, рассматривая покрывало. — Еще что удумаете?       Мартин обреченно вздохнул, отпивая воду, моргнул, как будто ему это давалось с большим трудом, а потом лениво потер подбородок. Эмма уперла руки в бока, а потом обреченно смахнула пыль со стола, словно она не протирала его перед самым приходом гостей.       — Позови Эда, — просит Мартин.       Когда Эдвард приходит, Билли чувствует себя еще хуже, — голова вовсе разболелась, а при любом повороте перед глазами начинало всё плыть. В животе неприятно ныло, и Уильям каждый раз пытался незаметно расслабить галстук, а Мартин только пил воду и рассматривал стену.       Мориарти замечает за чужой спиной собственного старшего брата, — Альберт стоит ровно, гордо, пока Эдвард проходит внутрь, тут же замечая расстроенное лицо Мартина. Гиббс смущается лишь на мгновение от присутствия чужих людей, но, всё же, опускает ладонь на плечо брата, который всё еще недовольно дует губы.       — Думаю, нам пора, — говорит Билли, приподнимаясь на ноги, но едва не падая от резкой темноты. Головокружение наступило, а тошнота оказалась слишком близко к глотке. Эдвард было дернулся к нему, чтобы удержать, но Билли выставил перед собой руку. — Всё хорошо… просто голова закружилась.       Эдвард тяжело вздохнул, пока Мартин нежно стиснул край чужого пиджака, как будто действительно мог помочь ему хоть чем-то. Альберт сделал шаг вперед, замирая, пока Билли только и делал, что стоял на месте, пытаясь продышаться, лишь бы не лишиться сознания. Всё обязательно будет хорошо, только бы не упасть в обморок, как будто без этого им не хватало забот.       — Можешь его в мою комнату провести, она следующая по коридору слева, — говорит Эдвард, повернув голову к Альберту, — пусть полежит.       — Спасибо, — улыбается Билли, — но не надо.       — Спасибо, — выдыхает Альберт, подхватив младшего брата под руку, чтобы тот не упал на кровать, — надо.       Билли не отрывает от него стеклянного взгляда, но только обреченно кивает головой, потому что понимает, что прилечь ему действительно нужно. Правда, заваливаться на чужую кровать он не собирался, невоспитанно это, а вот посидеть на кресле можно.       Альберт аккуратно прикрыл дверь, тут же обхватывая брата вокруг талии, только бы тот не упал в коридоре.       — Что это с тобой? — не понимает парень, аккуратно шагая вперед, не чувствуя чего-то такого, что могло так резко усугубить чужое состояние. Братьев оставлять не хотелось, но Билли бесследно пропал из залы, а потом еще служанка прибежала и сказал, что «господин ревет там и усё, разбирайтеся». Уилл только улыбнулся, одними глазами говоря, что всё будет хорошо, он может спокойно пойти искать свое кудрявое несчастье, а Льюис будет в порядке.       — Наверное, съел что-то не то, — выдохнул Билли, пытаясь выровняться, но плечи сами ссутулились, словно кто-то нарочно ударил его по лопаткам.       — Интересно, что? — Альберт прошел дальше, оглядываясь в пустом коридоре, а потом открыл первую дверь, а комната Эдварда полностью повторяла помещение Мартина. — Вроде бы, ничего не ел такого…       Билли опустили на кровать, но он не лег, только попытался расправить одеяло, потому что перед глазами всё плясало так, что голова и без того шла кругом.       Альберт напряженно распахнул окно, а потом нервно оглянулся на брата, что прижал ладонь к собственному лбу, пытаясь прийти в себя. Что же такое? Разве кому-то могло прийти в мысли что-то в бокал подсыпать? Бред какой-то, Альберт тоже пил и ничего не произошло, стоит самый здоровый, или кто-то действительно нацелился именно на брата? Нет, точно дурь. Кому Билли нужен?       — Не знаю, — выдохнул Уильям, — мало ли что…       — Странно, — Альберт надолго задержал свой взгляд в саду, где шелестела листва, а после вернулся к брату, медленно опускаясь рядом. Кровать под чужим весом прогнулась, жалостливо скрипнула, словно пружины готовы были рассыпаться, — Уверен, что ничего серьезного?       — Разумеется, — Билли не хотел создавать проблем именно в этот день, который никогда не должен был быть омрачен чем-то странным. — Не волнуйся по таким пустякам, это всё стресс!       Альберт таким словам явно не поверил, только нахмурился, высказывая свое мнение одним только изумрудным взглядом. Билли глянул в ответ, — карий столкнулся с зеленым, словно матушка вновь поспорила с отцом и подошла слишком близко. Конечно, врать совершенно нехорошо, но ведь… зачем создавать лишнее напряжение в данной ситуации? Нужно всего лишь посидеть несколько минут, подышать, почувствовать теплый ветер в своих волосах и всё обязательно будет хорошо! Билли уже несколько раз так делал, всегда помогало.       — Смотри мне, — Альберт легко провел рукой по чужой щеке, но Билл знал, что он проверяет его температуру. — Если ты из-за Мартина…       — Нет, — Билли тут же откинул руку брата, начиная беситься от такой заботы, когда не нужно. — Альберт, пожалуйста, послушай. Всё хорошо. Иди, найди мелких, я переживу.       Альберт волнуется, но старается не подавать вида, потому что лишних нервов им действительно не нужно. Билли вернется через десяток минут, отдохнувший, мало ли, где отравился. Это просто небольшой день рождения, ничего плохого не случится, Мартин поплачется, помирится с Эдвардом, начнутся танцы, и Билл вновь пригласит Амелию, которая смутится, но нежно вложит свою ладонь в чужие пальчики. Альберт, порой, даже завидовал их юной неловкой влюбленности.</i>       Амелия была прекрасна и юна, каждый раз смущалась, а платья ее сияли изяществом и дороговизной. Билли пылал рядом с девушкой, кажется, их чувства были взаимными, но они никогда не заходили слишком далеко, хотя Альберт с ее старшими братьями пускали шуточки о будущем родстве. На самом деле, никто не знал, почему парень и девушка не двигаются в отношениях дальше, но, видимо, были свои причины.       — Иди, — голос Уильяма становится едва ли не грозным, он сжимает руку старшего брата. — Не заставляй мне тебя уговаривать, будто я женушка, которая вот-вот разрешится, а тебе нужно уезжать в командировку.       — Бля, ну, ты сравнил, — Альберт даже руку одернул, и у обоих вырвались одинаковые смешки. — Не надо мне такого счастья.       — Ой, ой, ой, — Билли попытался откинуться назад, но вспомнил, что это не его кровать, вновь выпрямился, улыбаясь, — расселся тут.       Альберт только закатил глаза, поднимаясь на ноги и, подмигнув, скрылся за дверью. Билли слышал, как скрипят половицы под чужим весом, от этого он быстро закрыл глаза, ощущая, как кружится голова еще сильнее, чем было раньше. Что же происходит? Не могли же отравить?       Уильям прячет лицо в руках, тяжело дышит, пытаясь смириться с ситуацией или хотя бы наладить ее. Как долго Альберт будет искать младших братьев? Явно не сотню лет, так почему бы не попытаться прийти в себя, пока есть возможность? Билли аккуратно массирует виски, прикрыв глаза, пытаясь найтись в пространстве, лишь бы не начать терять сознание, которое удерживать становилось всё сложнее.       Тяжелые шаги раздаются за дверью, но Уильям не поднимает глаз, потому что к нему, если и будут ломиться, то аристократы, которые максимум пустят слухи, либо слуги, что точно не обратят внимания. Боль не дает нормально мыслить, но идут быстро, и явно не женщина, — либо мужчина, либо громко топающий мальчишка.       — Кого там принесло? — выдохнул Билли, когда человек остановился прямо напротив двери, а после петли скрипнули, от чего Мориарти поднял глаза и, кажется, едва не упал.       Перед ним стоял Пауль собственной персоной, в одежде обычного мужчины, что работал в доме не на постоянной основе. Билли мог только беспомощно открыть рот, не понимания, как этот мужчина мог оказаться в доме. Конечно, многие даже не запомнили конюха, что меньше года работал в семье Мориарти, Гиббс практически никогда в гостях не бывали, да и плохих характеристик не давали, нанять Пауля можно было просто. Разве он не уехал? Матушка сказала, что мужчина взял деньги и, как обещал, отбыл из Лондона, а потом, кажется, вовсе из страны, но и вернуться никто не запрещал.       Перед глазами стоял крепкий мужчина, с приятной золотой кожей, всё такими же мягкими волосами цвета едва выросшей пшеницы, с острыми чертами, но слишком крепким подбородком. В сочетании со всем этим курносый нос, на котором рассыпались веснушки, а светло-карие глаза с золотыми проблесками уставились на него. Пауль мало изменился, разумеется, двадцать пять лет это не такой уж сильный возраст, но Билли мог только молчать и смотреть на него широко распахнутыми глазами.</i>       — Ты…</i>       — Я! — Пауль развел руки в стороны и громко хлопнул дверью, делая шаги вперед. — Здравствуй, мой милый маленький Уильям, ты так изменился! Красавец, весь в маму.</i>       Билли бы с радостью встал и убежал, либо разбил ему лицо, но отчего-то тело отказывалось двигаться. Боль сковала движение, останавливала мысли, и парень даже не мог нормально осознать весь страх и ужас. Перед глазами медленно всё плыло, в горле пересохло, словно он заглотнул песка, Билли двинулся назад, но руки подогнулись, и он болезненно упал на кровать.</i>       Мыслительный процесс никак не мог возникнуть, хватало только на понимание, что перед ним стоит Пауль. Не было боли от прошлого, непонимания, страха, отчаяния или чего-то другого, сплошная пустота, — липкая, как сок ягод на пальцах. Дыхание сперло, нельзя было закричать, оставалась только рвота и непонятное желание унять всё это хотя бы на пару минут.</i>       Билли втянул носом воздух, когда Пауль навис над ним всем своим телом. В нос ударил аромат серы и чего-то грязного. Руки сжались в кулаки, едва ли он мог упереться ладонями в чужие плечи, но мужчина только захохотал, тут же прижимая их к кровати так, что точно останутся синяки. Пауль улыбался мерзко, словно он никогда не испытывал каких-то приятных чувств, а потом вдруг сжал рукой чужое горло, от чего стало еще хуже. Уильям открыл рот, но вырвался только хрип.</i>       — Что, плохо? — выдохнул Пауль и глаза его наполнились наигранным сочувствием. — Не бойся, это ненадолго. Завтра всё будет хорошо! Осталось потерпеть пару часиков, но, поверь, нам хватит времени на всё…</i>       Голос его стал бархатным, от чего Билли повернул голову в сторону, пытаясь дернуться, но, разумеется, Пауля сбросить не мог. Мужчина только захохотал вновь, отпустил ради шутки, от чего Мориарти свалился с кровати, приподнимаясь на ногах, опираясь о стену, но, увы, помогало это мало.</i>       — Не пытайся убежать.</i>       Пауль резко прижал его к стене, вцепился зубами в плечо, как животное, мгновенно дернул руками за жилет, — пальцы заскользили по животу и бедрам, обхватили ноги.       Билли попытался уйти, но чужие пальцы больно вцепились в бок, стиснули до следов, а из глаз брызнули слезы от безысходности. Несмотря на возраст и силу, что-то явно происходило в организме…</i>       — Дурак, — выдохнул Пауль, — зачем же родителям рассказал? — его пальцы сдернули пиджак и отбросили в дальний угол. — Могли бы нормально жить, всё же так хорошо было…</i>       Билли может только громко вскрикнуть «нет», дернуться, но тут же получить по носу, от чего ориентироваться стало еще сложнее. Кровь медленно потекла по подбородку, металлический вкус остался на губах и языке, крик вырвался сам собой, но Пауль только накрыл его рот рукой, а Билли закрыл глаза, сильно жмурясь, — пусть это закончится!</i>       Мориарти втянул носом воздух, не сдерживая скулеж, словно у побитого зверя, а Пауль только хихикнул, видимо, получая удовольствие от этого, а слезы с новой силой хлынули из глаз.       Билли двинулся вперед, но бывший конюх с размаху ударил в солнечное сплетение, заставляя согнуться, а потом и вовсе усадил, сжал рукой волосы и заставил поднять глаза. В карих глазах только отвращение и боль, смешанные с легким вкусом страха, который кислым ароматом попадает в нос.</i>       — Были ли же как люди, а сейчас сироток понабрали… настоящий цыганский табор.</i>       Пауль вновь отталкивает его в стену, а после прижимает своим телом. Билли закрывает глаза, сильно жмурится, упираясь в чужую грудь, пытаясь найти хоть что-то похожее на помощь.       Билли пытается кричать, но подмешанный нарочно порошок в бокал туманит разум. </i>       — Ничего не бойся, Уильям.</i>