Коснуться звезды

просыпаешься утром, идёшь заваривать чай и понимаешь, что тебе не нужен ни этот чай, ни эта кухня, ни этот город,

ни-че-го.

Вару. Дни летели быстро, но однообразно и до невозможности апатично, так, что стягивались в одну большую жвачку из мыслей, повторяющихся событий и ежедневных походов в школу по хрустящему снегу до тех пор, пока не наступили тридцатые числа декабря, ознаменовавшие неделю праздников, а значит отдыха от этой бесконечной рутинной карусели действий. Новый год — интересный праздник, о котором клонам рассказал Феликс, я же узнал о нем от громкой Блонди, что всегда болтала много и на повышенных тонах — кажется, весь класс привык игнорировать ее шум, но информация о том, что подружка моего короля будет проводить свои праздники у родственников была хоть и не нужной, но отчего-то цепляющейся за что-то в моей голове. Хотя не то чтобы это меня волновало. Мне было плевать. На глупую блондинку, на братца-короля, на гиперактивного червового и на его новоиспеченного парня-нюню. Мне не было дело до клонов, людей, окружающих меня, на рыжего, что забрался слишком глубоко в мою голову и въелся на подкорку сознания, на себя. Смысла продолжать что-то делать не было, настроение, кажется, безвозвратно потерялось где-то на дне моих мыслей, а жизнь, наперекор тому, что все в принципе было неплохо (каникулы, новая порция деньжат, что отправил нам в качестве подарка Создатель, множество свободного времени), казалась таким отвратительным дерьмом, что иногда даже удивляло — не я ли месяц назад был счастлив, находясь в реальном мире? Новый год мы отпраздновали вместе — ввосьмером собрались вокруг стола, поели заказанной из доставки еды и глянули поздравительную речь по телевидении после боя колоколов — Феликс пнул меня тогда, называя этот шум «звоном курантов». Я, сказать честно, надеялся на более интересное времяпровождение, поэтому мое и так слабо тлеющее предвкушение совсем погасло, и я, глотнув из стакана вишневого сока, без лишних слов покинул кухню, завалившись на свою кровать, закрывая глаза и последующие несколько часов просто размышляя. Тому не было определенной цели, спать не хотелось, но и делать что-то не было ни малейших сил — хотелось просто лечь на кровать пластом и срастись с ней, став одним целым. Скучно и безрадостно — описание моих чувств на протяжении очень многих дней. В голове мысленная каша — Пик говорил, что я медленно реагирую и долго думаю, прежде чем ответить, а я молчал, не зная что сказать. Я не понимал, что происходит, но чувствовал, что это как-то связано либо с моим безразличным сентябрем, либо с безбашенным ноябрем. С каждым днем сил становилось все меньше, хотя я ничего не делал — лежал на кровати и глядел в белый-белый потолок. Вспоминал. Когда-то я смотрел на него и размышлял о пауках и удаче, но это казалось таким далеким и неуловимым, каким сейчас для меня был карточный мир. Мысли о времени в белой пустоте одновременно и спасали и добивали — вспоминалась Руна, но мне уже не было больно при представлении ее улыбки, не было и скорби, что сжирала меня — не было ничего, но эта пустота стала тем напрягающим фактором, что изо дня в день сокрушал меня. Хотя была ли на это достойная причина? Забыл и забил — а забыл ли? Оставил все в прошлом, начиная двигаясь вперед — а впереди ли я или топчусь на месте? Роящиеся ветвями деревьев додумки съедали, но было уже настолько все равно, что я не боролся, позволяя им продолжать это делать. За меня (или вместо меня?) боролся мой король. Это было странным — он поднимал меня с кровати, заставлял чистить зубы, расчесываться и приводить себя в божеский вид, на мои вопросы «зачем?», отвечая лишь закатыванием глаз. Пик запихивал в меня еду и не давал спать больше двенадцати часов в сутки, и это было слишком похоже на заботу с его стороны, что я не мог перестать напрягаться каждый раз, когда он что-то делал со мной. Не мог мой король делать для меня что-то такое; для всего хорошего отношения ко мне должна быть какая-то заковыристая причина, но напрямую спрашивать ее у Пика не было смысла — пожмет плечами или снова проигнорирует. Оставалось думать. Я никогда не обладал оптимистичным складом ума, так что мысли у меня никогда не были счастливыми весточками подсознания, а лишние размышления всегда делали мне только хуже. Именно поэтому моим любимым занятием было просто лежать, глядеть в окно и погружаться во все, что только могло прийти ко мне в голову. Не было чем-то удивительным, что к середине недельного отдыха мне стало лишь хуже — настолько, что, кажется, некоторые клоны начали замечать, что со мной что-то не так. За все время нахождения один на один с собой я пришел к нескольким выводам, кои мог почти с уверенностью выдвинуть за истину: первое, это отвратное состояние пройдет само собой — так было в сентябре, так будет и сейчас; второе, Пику, кажется, в прикол возиться со мной, поэтому он заставляет меня тратить последние крохи сил на бесполезные бытовые дела; третье, бессонница это действительный тотальный пиздец, не дающий ни поспать, ни заняться чем-то менее скучным ночью, поэтому остается только лежать и лежать до звона будильника моего короля. — Подъем. — О, вот, видать, и начало еще одного бессмысленного дня. Я разлепляю глаза и смотрю на Пика сквозь прищур — он бодр и полон сил, стоит, легко и ненавязчиво улыбается, а я закрываю глаза снова. — Опять усталого строишь? Спишь и спишь целыми днями, давай, хватит тухнуть тут. Время завтрака, — король сдергивает с меня одеяло, а мне в одно мгновение становится тошно от всего этого. — Не хочу есть, — попытка не засчитана, судя по тому, как крепко хватает меня за запястье Пик и одним движением руки ставит в горизонтальное положение. Я мечтал, чтобы мои колени подогнулись, и я упал на пол, лишь бы не вступать в новый день, — я еще от старого не отошел, хватит пытаться втянуть меня в этот бешенный жизненный ритм — но заранее знал, что такой вариант развития событий с моим королем не прокатит — все равно поднимет и потащит на кухню. — Дава-ай, — тянет он и слова и меня, а я просто расслабляюсь. Если Пик возомнил из себя буксир, пусть выкладывается по полной, мне плевать на то, как тяжело ему будет. Я не просил ни о каких одолжениях с его стороны. Видимо, он успел привыкнуть к моему характеру, учитывая его ничуть не дрогнувшую полуулыбку. Интересно, чему он рад? Чему вообще можно улыбаться в реальном мире? Колючим морозам? Сугробам выше лодыжек и темноте в восемь утра? Или осенним лужам и дождям с ураганами, что сносят с деревьев последние желтые листья? Школе с кучей народа? Остальным клонам и неисправимой ткани реальности, не дающей пробраться в давно погибший карточный мир? Почему никому, кроме меня, не хреново здесь? Феликс рад, Зонт в последнее время вовсе осмелел, — не знаю, сказывается присутствие червового или походы к бесполезному мозгоправу — Пик ходит довольный, немного на меня покрикивает, но он всегда был таким, с остальными клонами я не общаюсь, однако вижу, что живется им вообще зашибись. Так почему мне не «вообще зашибись»? Я сам виноват в своем состоянии или это совокупность не зависящих от меня факторов? Возможно ли вообще превратить свою жизнь в аттракцион со скачущим настроением или это подделать невозможно? Я сделал все специально, приводя свою реальность в такое состояние, но я не знаю зачем мне это было нужно и почему я продолжаю этим заниматься. Но мог ли я в действительности изменить хоть что-нибудь? Чужие смерти не изменить, чужие жизни не спасешь — Руна не была элементом специальности во всем этом, но, видимо, запустила собой неуправляемую цепочку, что, эффектом неожиданностей, привела меня к тому, что я чувствую сейчас. Хотя правильно ли винить во всем мою мертвую подругу? Это похоже на эгоизм — и хоть я никогда и не отрицал свое самолюбие, это даже мне казалось за рамки выходящим. Нет, она не виновата. Я мог не связываться с Кириллом и Артемом в сентябре, тогда они бы не подставили меня с той ситуации с Зонтом. Не было бы ни новой трещины между мной и Пиком, ни отношений между четвертым и шестым, ни моего знакомства с Витей, что все еще дурачит мне голову. Но если бы я не сделал этого, вдруг произошло бы что-то другое, что принесло бы большего сопутствующего эффекта? А если бы я, к примеру, вступил бы в мини-банду хулиганов? А если сломал бы кому-нибудь череп в драке? А если бы не начал курить? Хотя, сигареты мало что изменили бы — что они, в общем то, сейчас приносят мне? Спокойствие при курении и нервозность при отсутствии никотина, но в долгосрочной перспективе, единственная их проблема — деньги, что улетают быстрее, чем мне хотелось бы. — Ешь, — выдернул меня из размышлений строгий голос Пика. Я выпал из реальности на то время, что он тащил меня в ванную, заставлял умываться, расчесываться и чистить зубы, но сейчас его голос был отрезвляющим для меня, что заставляло мурашки пробежаться по моим предплечьям. Я глядел на тарелку овсянки с таким отвращением, словно хотел, чтобы она пристыдила саму себя и сбежала куда подальше, где мой взгляд не добрался бы до нее. А Пик ел кашу, постукивая пальцами по столу, призывая меня поторапливаться. — Не буду, — выдавил я. — Мне тебя как ребенка с ложки кормить? Я могу. Открывай ротик, летит самолетик, — усмехнулся король, но с места не сдвинулся. Не собирается воплощать угрозы в жизнь или надеется на то, что я не настолько тупой, чтобы не согласится после его провокации? — Я не могу завтракать, меня тошнит. — Не заливай чушь, — отмахнулся Пик. — Давай быстрее, пока я реально тебя не начал сам кормить. — Где все? — переводя тему, спросил я. Судя по не впечатленному взгляду короля он мои мотивы понял, кивнул на тарелку с едой, подождал пока я покорно зачерпну ложкой кашу и положу ее в рот и только после того, как я проглотил, он ответил: — Феликс ушел проветриться, Зонт со своим королем и бубновыми ходит по магазинам, старший червовый… Не знаю, опять где-то шляется, — Пик замолчал, но есть не продолжил, о чем-то раздумывая. — В школу через пару дней, ты не мылся с начала каникул. Доедай и иди в ванную, скоро вонять начнешь, — он указал ложкой в мою сторону, а я зажмурился, надеясь, что это сон и я сейчас проснусь. Не было сил даже на то, чтобы запихать чертову еду в свой рот, о какой ванной может идти речь? Впрочем, моего короля это, конечно, и не думало волновать. Он преспокойно доел свою порцию, дождался, пока половина моей тарелки опустеет, поторапливая меня своим «Быстрее, Вару, ешь быстрее», пока я не стукнул ложкой по тарелке с раздраженным «Я наелся». Пик посмотрел на меня, на кашу, прикинул что-то в голове и, видимо то, о чем он там подумал было вполне приемлемым, так что король хмыкнул и стал подталкивать меня в ванную, используя все тот же аргумент «Ты не мылся больше недели!» — Давай, шевелись, Вонючка, — хохотнул он, открывая передо мной дверь. — Искупнись, я полотенце щас сам занесу. Только попробуй застрять тут как Ромео на несколько часов. Что-то здесь было совсем-совсем неправильным. Смутное ощущение, что я нахожусь не в своей тарелке было незаметным, подкрадываясь на протяжении нескольких часов, но вдруг внезапно всей своей тяжестью осознания навалилось на меня. Слишком уж какой-то Пик добренький и веселый. Не помню, когда в последний раз видел его таким — в карточном мире он ощущался как непревзойденный командующий, что сидел за столом, разбирая бумажную волокиту ночью и разъезжал по государственным точкам Пиковой Империи днем, неспециально заставляя восхищаться собой каждого, кто был рядом; когда карточный мир только развалился, мой король долго не мог избавиться от привычки контролировать множество людей вокруг, поэтому, словно ястреб, наблюдал за мной и Зонтом в школе, а находясь дома присматривал за всеми, представляя из себя ни в чем не незаинтересованного, отстраненного камня. С каждой пройденной неделей Пик смягчался, но все-таки был строг со мной или с теми, кто переходит кому-либо из его знакомых дорогу — и я не знал была ли причина его терпимости и уступчивости в том, что он наконец отошел от власти или то было последствие общения с той слишком доброй Блонди. — А ты чего такой радостный? — с подозрением в голосе и неприязнью во взгляде спросил я. — А ты чего такой унылый? — Вопросом на вопрос не отвечают, — скрестил я руки, почувствовав себя неуютно. — Не радостный я, обычный. — Ага, — с явным сарказмом согласился я. — Серьезно. Не тяни время, мойся, я в душ после тебя пойду, а мне еще высохнуть надо перед тем, как я гулять уйду, — поторопил Пик. — С кем? — С Ланой, — недоуменно ответил он, удивляясь моей настойчивости в разговоре. А. Так все же его хорошему настроению есть причина. Кажется, все-таки эта глупая девчонка — обстоятельство, из-за которого король теряет свою хватку, забывая о защитнической жилки внутри него. Что ж, может, оно и к лучшему. — Если хочешь, и с тобой, — предложил он, приняв мои вопросы за желание присоединиться. — Я сейчас блевану, — честно ответил я. — Скройся. К моему огромному удивлению, Пик без слов вышел за дверь, оставив меня одного. Я глубоко вдохнул и тяжело выдохнул, прежде чем осесть на холодный пол. Эти словесные переговоры совсем лишили меня сил, заставляя внутренне усмехнуться — что же я за человек, раз это высасывает из меня жизнь? Чувствую себя мешком, наполненным мокрым песком — бесполезный и поднять тяжело. Как же я устал от всего этого дерьма. Просидев на полу около минут пяти, я собрался силами и встал, наскоро разделся и залез в ванну, выкручивая верхний душ до практически ледяной воды, морщась от холода, но я стоял так — глядя себе в ноги, привалившись к стенке — до тех пор, пока не услышал хлопок двери, означавший, что Пик принес полотенца. Я дрожащей рукой отрегулировал воду до нормальной температуры и осел на пол, греясь под теплыми струями.

꩜꩜꩜

— Я же просил мыться не как Ромео! — с возмущением, но без злобы произнес король, когда я вышел из ванной в чистой одежде, которую Пик занес вместе с полотенцем. — Ага, — просто ответил я, почесывая предплечье. Король ничего не сказал, так что я принял это за окончание разговора и далеко не уходя, завалился на диван у входа и расстилаясь по нему звездочкой. Думать не хотелось, но думалось — о всяких мелочах, в общей сложности ничего не значащих, но утягивающих в водоворот мыслей до тех пор, пока я не уснул. Никогда бы не поверил, что возможно спать от скуки, однако сейчас я живое тому доказательство. Снова темнота, спасибо, насмотрелся уже этого черного в жизни, могло бы и не преследовать меня сейчас. Хотя если я осознаю ее не значит ли, что это не обычная темнота, а та, что дает мне возможность увидеть ее. Надежда. Я остервенело вертанулся, чтобы осмотреться и недалеко от себя заметил слабое белое свечение. Не думая, а действуя на чистом искреннем желании, я, плюнув на всю скопившуюся во мне усталость, рванул к ней, и чем ближе я был, тем отчетливей становился ее силуэт. Руна. Вовремя мое сознание поиграло со мной, мне было важно увидеть ее, сказать ей, прикоснуться к ней. Я кинулся, обняв ее, чуть не падая и не сшибая ее, но она не шелохнулась, а потом прижала меня к себе, словно самая заботливая в мире девушка, словно любящая мать или хозяин, что искренне любит своего питомца — с трепетом, с мягкостью. Только сейчас я осознал, как мне было плохо до этого, как некомфортно мне было находиться в реальном мире, как ужасно я себя чувствовал в одиночестве, в комнате. Сейчас я ощущал себя правильно — мне так не хватало этого. Объятий или Руны? Кажется, я уже не мог, не задумываясь, отвечать «Руны» на каждый предоставленный выбор с ней. — Руна, — позвал я, глядя на подругу, и понял, что она слушает по тому, как она склонила голову. — Наверное ты была права, — я замолк, но она и не думала прерывать меня или помочь мне подобрать слова. — Я не любил тебя как девушку, ты всегда была мне другом. Настолько близким и нужным, что я совсем недавно перестал скучать по тебе. — Ты не скучал. — Почему ты так говоришь? Ты не можешь сказать мне это, когда я знаю, что скучал, — нахмурился я. Мне не нравилось, когда мне говорят, что я не чувствовал того, что ломало меня. — Скучают когда знают, что человек или вещь вернется. Я не вернусь. Ты тосковал. Я замолк, поджимая губы, утыкаясь головой ей в плечо. Да, я не скучал. Я ждал встречи, но знал, что мы никогда не увидимся, — не как раньше — поэтому жалел о всем том времени, что мы не могли провести вместе. Это ли не скука? Нет, это тоска — неимоверная и всепоглощающая, сносящая разумные рамки и заставляющая опускаться на дно вместе с ней до тех пор, пока ты не осознаешь, не прочувствуешь ее настолько, чтобы выбраться из нее. — Появился один парень, что всеми силами пытается стать мне другом, — начал я говорить о другом просто потому что знал — Руна не подумает перевести тему, вернуть разговор в прежнее русло или нечто подобное. Нет, она выслушает меня и то, что я ей скажу. — Я не хочу подпускать его настолько близко. Боюсь, мне будет больно, когда он уйдет. — Уйдет? — подтолкнула она, гладя меня по голове. — Конечно. Все уходят. Даже самые лучшие, почему обычным следует оставаться рядом? — Мне жаль, что из-за меня ты думаешь, что все друзья покинут тебя, — сказала Руна, и в ее голосе впервые был намек на какие-то живые эмоции. Тонкий, едва уловимый, но и его хватило, чтобы заставить меня покрыться мурашками. — Ты не виновата. — Да, вся вина лежит на обладателе карт, — она замолчала, но вновь продолжила. — Мне жаль, что теперь ты оцениваешь всех по мне. Я и не говорила, что виню себя, — она слегка улыбнулась. — А вот тебе стоило бы прекратить это делать. — Я не виню себя. — Ты никогда не умел убедительно врать. — Может быть, ты права, — сказал я и замолчал на долгие минуты, потом осел на темный пол, все еще обнимая Руну и прошептал. — Пик заботиться обо мне, как может. В своей, иногда грубой, манере. А я продолжаю от него отстранятся. Дурак. Не знаю, не могу переступить свою гордость, чтобы наконец стать настоящими братьями, боюсь того же, что с тем другом или… Или специально порчу себе жизнь? Помоги мне, Руна. — Чем? — Найди ответ. — Я не могу помочь найти тебе ответ, я не знаю его. Ты сам все поймешь, когда это будет нужно. Это твоя жизнь и твои решения — проходить свой путь ты должен сам. — Боишься взять ответственность? — со слабой насмешкой сказал я. — Нет. А ты? — с едва уловимым вызовом ответила она. Ни к чему, я и так знаю ответ на этот вопрос. Не обязательно выводить меня на спор, чтобы получить его, — Да. — Почему? Я покачал головой. — Мне в последнее время хреново. Сил нет, скучно и безрадостно. Не вижу ни в чем смысла, стоит ли жить такую серую жизнь? Когда мне станет лучше? Когда я стану нормальным? — Не знаю. В конце концов, все будет хорошо. — Звучишь как цитата из дешевого романа, — безрадостно усмехнулся я. — Может быть, ты прав, — спародировала она меня, заставляя слабую ухмылку расползтись на моем лице. — Пока, — она снова потрепала меня по волосам, а я вздрогнул. Почему «пока»? Это «пока что» в смысле «может быть, ты пока прав» или отдельная фраза с кратким «прощай»? Я сглотнул, вновь переведя взгляд на Руну, но ее уже не было и мои руки беспомощно повисли вдоль моего туловища, упали на пол, ведь я сидел на нем. Прижав колени к груди и обхватив их руками, я положил на них голову и мог признаться самому себе в том, что разговор с Руной дал мне тот глоток свежего воздуха, что был так необходим сейчас. Да и облегчение наконец поделилось в душе — я смог сказать вслух вещи, тревожащие меня, хоть и сделал это тихо, чуть слышно. Апатия не покинула меня, все также не хотелось совсем-совсем ничего, но мне все равно было легче чем раньше. Радовало то, что теперь — сидя в этой черноте без Руны — мне не было так ужасно как раньше. Несколько месяцев назад я бился бы в панике, но сейчас… Мне все равно на то, что она ушла. Я не рад, но смирился с этим, что вполне достаточно для того, чтобы продолжить жизнь без нее. — Вару! — Крик прямо над ухом вырвал меня из черноты и собственных размышлений. Я мгновенно открыл глаза и вскочил с дивана, потеревшись в пространстве. Когда темнота в глазах от резкого подъема прошла, я завертел головой, а когда понял, что нахожусь в коридоре в квартире, осознал, что в безопасности и попытался успокоить сбившееся дыхание. — Извини, — тихо произнесли у меня за спиной, и мне не составило труда узнать этот голос, не оборачиваясь. — Долбоящер, зачем так пугать? — Ты не отзывался, — сказал Феликс, обходя меня стороной, но не скрываясь в комнате, а останавливаясь недалеко от меня. — Что снилось? — Руна. Мы болтали, — оседая на диван, совладав с дыханием, ответил я. Было странным, что я вообще разговаривал с Феликсом о чем-то подобном, но я смахнул эту мысль, покачав головой. — Узнал много нового. — Как ты мог узнать что-то новое во сне, — посмеялся червовый, однако получив в ответ негодующий взгляд, пояснил. — Ты не можешь разговаривать во сне, да вообще ничего контролировать там нельзя! Нового узнать уж точно — это же выдумка в твоей голове, только когда ты спишь. Ты не можешь думать там или что-то менять, — сказал он будто это само собой разумеющееся. — Могу. — Тогда это не сон. Или ты мне врешь, — отмахнулся Феликс. Интересно. Что же тогда мне снилось, раз сны так не работают? Спрошу у Руны в следующий раз. — Слу-ушай, Вар, мы же друзья? — Ты головой ударился или с появления идиот? — Так да или нет? — упорствовал он. — Я лучше вскроюсь, чем отвечу «да» хотя бы кому-нибудь в этом мире, — со всей серьезностью в голосе проговорил я, но уже не был так уверен в правдивости этих слов. — Ну, я хотя бы попытался, — фыркнул Феликс. — Ты можешь дать своему не-другу сигарету? Все крупицы эмоций ушли вместе с успокоившимся после резкого пугливого пробуждения сердцебиением, а я вздохнув, снова заскучал. — Пошли, придурок, — поднявшись с кровати, я пошел в комнату, с трудом поднял матрас своей кровати и достал оттуда наполовину пустую пачку сигарет, протянул две штучки червовому, а еще три оставил для себя, положив блок обратно, накрывая сверху тяжеленным матрасом. — Какой щедрый. Спасибо, — кивнул Феликс, но от меня не утаилось, как он рассматривал нашу с Пиком комнату. Конечно, он тут впервые. Я хотел подшутить над червем и его благодарностью, однако не стал. Вторая сигарета была моим «спасибо» за подаренные несколько минут ощущения ярких эмоций, хоть и вызванных страхом. Ни к чему Сахарному об этом знать. Мы и так общаемся больше, чем это стоило бы делать, а все из-за болтливой натуры Феликса и того, что он вечно вьется либо вокруг меня либо вокруг своего парня. Кстати о Нюне. — Разбиваешь сердце своей гейской половинке? — Как бы невзначай спросил я, но Блондин настолько тупой, что мне пришлось пояснить. — Ты вроде обещал ему не курить. — Да-а, обещал, — неловко выдавил он из себя. — Ну… Обещанного три года ждут, не так ли? — попытался отшутиться Феликс, но встретив мое ничуть не изменившееся лицо, он сдался. — Я пытался, у меня пока не выходит. Я и так почти не курю, так что это… — он взглянул на сигареты в своей руке — компромисс с самим собой. Зонту не обязательно об этом знать. Он будет беспокоиться. Строит благородного, хотя на самом деле трус. Ясно, понятно, запишу и как-нибудь вспомню об этом, если придется шантажировать червя. — Сам бы тоже бросил, ты часто кашляешь. Да и куришь ты слишком много, скоро от тебя начнет вонять этим. — Шел бы ты туда, куда собирался, Феликс, пока я не послал тебя нахуй. — Ладно, — он поднял руки в примирительном жесте и вышел из комнаты. Я слышал как хлопнула входная дверь, но значения этому не придал — наверняка червовый ушел из дома. Вместо этого секретного пресмыкания где-то в полукилометре от дома, я всегда выбирал открытый, но не слишком наглый вариант. Никогда бы не стал говорить, что не курю, если меня об этом спросят, но и лезть в лицо мозоля человеку глаза я не намерен. Удивительно, что с такой тактикой я все еще храню свою привычку в каком-никаком секрете, учитывая, что за последний месяц я курил в комнате около шести раз и каждый раз, когда Пик спрашивал о отвратном запахе здесь, отнекивался, типа «не знаю», а потом заваливался спать. Не стал бы я так рисковать раньше, но сил на то, чтобы одеться, а потом отойти от дома на расстояние нескольких дворов не было. Да и давно уже плевать — абсолютно, прямо безмерно не ебет и крайне похуй. Зажигалка лежала на небольшом столике — на ее счет уже давно придумана уйма отмазок: «поджигать ветки, листья, свечки, нити», «забрал с кухни, отнести забыл», «грел руки», «поджаривал зефир с Витей», «пугал ребятню на улице» — рядом с новыми сигаретами. Взяв одну, прикурив ее кончик и подойдя к окну, я открыл его и выдохнул никотин туда, любуясь видом, вечерним, слишком ярким для такой безликой зимы, закатом, чувствуя на своей коже холодный до неприятных мурашек ветер. К тому моменту, когда мои руки дрожали сильнее обычного, — на этот раз от январской мерзлоты, а не из-за неизвестных обстоятельств — и солнце уже наполовину скрылось за горизонтом, дверь хлопнула второй раз, но я не придал этому значения. Видимо, Феликс закончил и вернулся в тепло — по времени все сходилось, я выкурил две сигареты, а у меня оставалась лишь на четверть законченная третья. Было спокойно, но не в том приятном смысле, типа умиротворения и покоя, что я испытывал в компании Руны или, что не хотелось бы признавать, Вити, а в другом — ощущение равнодушия, бесстрастия и безразличия снова стали моими управляющими эмоциями. А эмоции ли это вообще? Если нет, то что я ощущаю, кроме них? Неужели я могу быть совершенно пустым? Мои размышления прервала быстро открывающаяся дверь, за которой стоял Пик. Я видел, как его легкая улыбка сошла с лица, а безмятежный взгляд за считанные миллисекунды преобразовался в что-то, в чем смешивалась ярость, удивление и страх. Я повернулся, чтобы лучше разглядеть его и вдруг понял причину резкой смены его эмоций. О, теперь Пик знает еще и о сигаретах. А я-то думал, что хуже уже и быть не может. Не успел я понять сопутствующий ущерб и осознать ситуацию, как король в пару шагов преодолел расстояние между нами, замахнулся, а потом я почувствовал что-то очень горячее и неприятно жгучее на своей щеке. Пик ударил меня. Оу. Хорошо. Все равно это было заслужено — столько месяцев лжи прямо ему в лицо и сколько времени, что я мешал ему этим жить. Если мой король решил бы ударить меня снова, я так же не сопротивлялся бы. Если бьет, значит нужно, значит в этом есть моя провинность. Просто так и ни за что Пик силу не применяет. Я снова его разочаровал, никчемный валет. Никчемный я. Король отшатнулся, словно это я его ударил, а не наоборот, однако на меня не смотрел — все его внимание было устремлено на свою руку. Удивился отсутствию реакции или своим действиям? Он сверлил ладонь, как что-то инородное и неправильное, а я просто смотрел на него, поднимая кисть для очередной затяжки. Что уж добру пропадать? Мое действие и дрожащие пальцы, кажется, вывели короля из ступора, и он теперь смотрел прямо на меня с нечитаемой эмоцией в глазах. Я вздохнул и попытался улыбнуться — наверное, получилось неестественно и криво, но я не мог сделать это лучше. Я забыл, как улыбаться. Не помнил, какие мышцы напрягать, чтобы получить то, что я хочу видеть на своем лице. Если бы на мне не было очков сейчас, Пик заметил бы всю фальшь в моих глазах, а это было бы слишком жалким. Благодарю создателя за то, что одарил меня этими стекляшками, хоть какой-то от него толк. — Я не хотел, — заявил король, снова глянув на свою руку. — Прости за это. Я пожал плечами. Мне плевать. Это было заслуженно. Снова поднимая сигарету к своим губам, я окончательно вывел из себя Пика — видимо, это было спусковым крючком. Он вырвал сигарету из моих рук, сжал в руке, туша об себя (я поморщился бы, ощущая это неприятное ноющее чувство, но сейчас в проявлении эмоций не было нужды), а потом показательно выкинул в открытое окно, попутно сжав мои предплечья, и начиная практически трясти меня, говоря что-то о том, как это ужасно. — На кой черт ты портишь свое здоровье? Нахуя тебе это нужно?! — кричал он. — Только у слабаков могут быть зависимости, ты же не слабак? Докажи! Докажи это, как доказывал в карточном мире, давай! Пик нахмурил брови, не получая от меня ответа, и продолжил кричать на меня. — Ты хоть представляешь насколько это вредно! Что если у тебя будет какая-то болезнь?! Вару, кто дал тебе эту дрянь? Сколько ты уже куришь, Вару?! — говоря это, зрачки короля все краснели и краснели, поэтому я отвернул от него голову. — Что ты молчишь, отвечай! Тебе мало стало побегов из дома и опасных ситуаций в ноябре? Я думал ты нагулялся, думал, что твой идиотский «подростковый возраст» прошел! Почему ты куришь?! Что в этом такого? Я слушал его, но сами слова вытекали у меня из головы как течет карамель при тридцатиградусной жаре. Размышлять об этом не было смысла, учитывая, как этому сейчас мешал бы мой король, а что-то отвечать вовсе не было сил. Щека горела, но служила напоминанием реальности, а «Прости за это» было нежным, охлаждающим бальзамом на место удара. Может ли Пик выкинуть меня в окно сейчас? Типа, вслед за сигаретой или в качестве показательного примера для меня же самого? Если да, станет ли мое падение смертельным? А если нет, спустится ли он и скажет: «Извини за это»? Мне бы понравилось слышать это чаще. Пока король продолжал трясти меня и что-то кричать, я украдкой взглянул вниз, оценивая высоту и разочарованно хмыкнул, про себя думая, что падение ограничится лишь несколькими переломами. Что ж, не в этот раз, Вару.