Секрет Небес: Наследник

      Красное на сером. Кровь на покрытой пеплом земле; алый стяг на небе, затянутом дымом; бордовое платье Дочери на фоне грязного камня замка Парсевалей. Моника знала каждый поворот узких коридоров, могла по памяти описать сцены на гобеленах, помнила остроту рогов суккубов, которые использовались как держатели факелов. Эта суккуб, Нестереади, с обломанным рогом — она вздрагивает, когда проходит мимо. Где-то внутри Моника чувствовала довольство. «Вам здесь не рады», — хотелось сказать ей, — «После всего, что ты сделал, тебе здесь не рады». Он все разрушил. Растоптал, сжег. Черноглазый чужеземец, которого Монике приходилось встречать как долгожданного гостя. Моника молила себя прислушаться к гласу Старшей дочери. Жизнь придет после смерти: там, где зелень вытоптана копытами, завтра покажутся новые ростки. Но Моника любила эти места. Любила домики Окружной, от которых остались только обугленные остовы. Они торчали, словно черные кости. Любила сидеть на мостике, соединяющем деревню и замок, наблюдая за водомерками. Воды рва побагровели, розовая пена покрывала вздутые тела жителей. Над ними кружили жирные мухи. Их жужжание застряло в ушах, Монике хотелось укрыться от этого звука. Она крепко сжала зубы, пытаясь сохранить достоинство и впервые в жизни не разрыдаться от нахлынувшей тоски.       Он занял покои Элизы и Мамона. Самоуверенный, жестокий, распущенный. Прошлой ночью Моника возвращалась к себе; она задержалась во дворе, пытаясь позаботиться о тех, кого коснулась рука этого палача, и объясняла Сироте, что сделать с покойникам. Обычную тишину коридора нарушали женские стоны и звуки любви — влажные, поднимающие горячую волну в груди, от которых становится белье становится мокрым. Он опорочил своей распущенностью постель родителей Мими. Дверь осталась приоткрытой: в тусклом свете факела Моника видела три обнаженных тела; пока он ласкал одну близняшку рукой промеж ног, усиливая свое желание, вторая опускалась и поднималась на нем, не сдерживая сладострастных криков. Застыв на мгновение от увиденного, Моника тут же поспешила прочь. Одна только эта сцена вызывала смущенный, смешанный со слабым стоном, выдох. Шерсть платья впилась в кожу, напоминая о выбранном пути. Нет, это была не любовь: так совокупляются животные, так ублажают в ласковых домах.       Скверна. Все, к чему он прикасался, умирало, горело и осквернялось. Сейчас он стоял перед ней: черные волосы загрязнились от пота, щека вымарана в чужой крови; изящная рука в черной перчатке сжимает меч. Темные глаза смотрят холодно, безразлично. Моника поежилась. Север выстудил что-то внутри, что никак не могло согреться. Всегда оживленный внутренний двор молчал, только суки выли на псарне, будто чувствуя случившуюся трагедию. Маля встретил пустой Юг. Многие лорды отправились на турнир. Войско встретили Парсевали. Птицы полетели к Сатане; но ответом стала тишина. Моника оказалась права: жители окружной и дворня сделают ради любви к Элизе и Мамону что угодно. Мужчина, готовящийся к смерти, сглотнул. Маль подвел острие клинка к его шее и обратился к Монике: — Это он? Мамон?       Мужчина накренился набок, во взгляде застыло тупое «Чего?» Он не мог спросить, потому что откусил себе язык — щеки и рот были покрыты бурыми пятнами. Золотая монета — символ дома — на его дорогом жилете покрылась грязью. Моника прикрыла веки. «Они сделают ради них что угодно. И я тоже». Она кивнула и распахнула глаза, заставив себя смотреть. Маль зашел со спины, пнул Мамона в поясницу, заставляя того встать на колени. Он послушно опустился, и сердце Моники обратилось в камень. Слезы подступили к горлу, но так и остались горькими проклятиями на языке. Вой псов стал громче, заглушая надоедливое жужжание мух над мертвецами. Глава дома Парсеваль опустил голову на ведро для собачьей каши, перевернутое вверх дном. Моника боялась, что придется рубить, но один взмах меча — и все оказалось кончено. Тугой фонтан крови хлынул из сруба шеи, показались сизые трубки и белые жилы. «Смотри», — приказала себе Моника, — «Не смей отворачиваться». Голова покатилась к Малю, он остановил ее ногой и, наступив на лицо покойника, оперся ладонью о колено. Сирота, стоявший рядом с девушкой, сделал шаг вперед, но Маль остановил его движением руки. — Почистить герб и вывешать тело на воротах, — он поманил Монику пальцем, — идем со мной.       Моника бросила взгляд на Сироту. Он ответил, и сложно было разобрать, что именно крылось в его глазах. Разочарование, страх, ненависть и еще что-то неизвестное смешалось и обратилось в смертельную печаль. Уходя, Моника увидела еще один взгляд, направленный на Маля: Сильвия, эта странная женщина, смотрела на него с восхищением и гордостью. — Ступай быстрее, — Маль даже не повернул головы.       Моника молча следовала за ним. Звуки шагов приглушали сброшенные со стен гобелены, в свете факелов казалось, что их тени принадлежали не живым людям, а призракам. Лестница, ведущая наверх, в кабинеты, заскрипела. Узкие коридоры, в которых еще несколько дней назад звучал смех Элизы, превратились в ловушки для ветра. Все в замке казалось вымершим. Лишь следы — отпечатки на полу, оброненная случайно в панике вещь, — напоминали о жизни, что была здесь недавно. Когда-то теплые ароматы травяного чая, еды и воска исчезли, уступив место резкому и соленому запаху крови и моря. Кабинет находился в конце коридора. Каждый предмет мебели внутри казался пропитанным отчаянием. В стол из редкого и дорогого дерева воткнули нож, полки бесконечных книжных шкафов пустовали — тот, кто рылся здесь, раскидал книги по полу. Сами стены говорили об утрате, и Моника слышала их шепот. Маль сел и указал ладонью на кресло напротив. Моника осталась стоять. «Ну уж нет», — подумала она, — «Ты не хозяин, чтобы так распоряжаться этой комнатой. И слушать я тебя не буду». Малю это, видимо, не понравилось. Сложно было предсказать, что у него на уме. — Ты когда-нибудь участвовала в охоте? — спросил он, небрежно вытирая засохшие бурые капли с щеки изящной крупной ладонью. Он не улыбался, смотрел, как всегда, с тоской, и праздный, отвлеченный вопрос удивил Монику. — Не доводилось, милорд. — Обязательно как-нибудь возьму тебя с собой, — он снова указал рукой на кресло, голос вновь стал серьезным. — Сядь.       Моника повиновалась. Отчего-то от его слов неприятные мурашки заплясали на загривке, покатились по затылку к макушке, заставляя волосы встать дыбом. — Это случится сегодня, так? — черные глаза Маля обжигали холодом. Он хотел что-то добавить, но вдруг запнулся и часто заморгал, отвернулся, затем посмотрел вниз, на руки. Голос его дрогнул: — Сегодня я увижу брата?       Жар наконец расцветал в груди. Вот оно что. Вот почему здесь, вдали от ушей замка. Она знала историю Брайтов — кто же не знал той части, что открыта всем? Мальчиков разделили, и они прежде не видели друг друга. Большее открыто разве что Этельреду, дедушке Маля и Бонта, который бежал от трагедии в Цитадель, оберегая детей. Как бы Шепфа ни старался, имя Брайтов не стереть из людской памяти. Слишком мало времени прошло, слишком много бардов постарались запечатлеть ее в песне. «Ты всего лишь глыба льда», — Моника подавила гадкое желание улыбнуться. — «Дай вам немного тепла, и вы таете как один». Она понимала, что он проклянет себя за этот миг, когда обнажил слабость перед ней. Отныне — она не сомневалась — он будет искать возможность убить ее лишь за то, что услышала дрожь в его голосе. «Только я нужна ему, чтобы объединить с братом и погубить Шепфа. Я свет во тьме, за которым им предстоит идти», — горько думала Моника, — «А он нужен нам, чтобы… Нет. Не хочу об этом. Довольно того, что он станет ключом, что отопрет темницу». Случившееся на Севере сейчас заставляло смотреть, как горит ее прошлая жизнь. Желать этого пожара. Не стоит бояться смерти. Жизнь приходит после нее.       Моника вздрогнула и кивнула: — Все так, милорд. Это случится сегодня. Солнце и луна воссоединятся. Тьма и свет породят тень, и эта тень уничтожит Шепфа. — Хорошо. — Маль поднялся, поправил жилет. Высокий, хорошо развитый, он закрыл собой солнце. Не зная о его жестком сердце, Моника бы отметила красоту юноши. — Я послал отряд навстречу. Астрика, Нестереади и еще с десяток людей. Бонт… под надежной защитой.       Астрик… Когда думаешь о первом мече королевства, то представляешь прекрасного рыцаря — об Астрике же Моника могла сказать, что мастерство досталось палачу. Высоченный, ростом, пожалуй, даже повыше Маля; с длинными, но сильными конечностями; гибкий, как змееныш, и крепкий, как камень. Он был не просто сильным; он был опасным; умел не просто убивать — умел мучить. — Это разумно, милорд, — согласилась Моника, сохраняя внешнее спокойствие, но внутри содрогаясь от омерзения. — Враги наверняка сделают все, чтобы помешать вашему воссоединению. Я советую отправиться следом сейчас же. Позвольте, я предупрежу Сироту…       Она поднялась, стараясь как можно быстрее удалиться, но Маль остановил ее: — О чем?       Мороз пробежал по спине, словно Моника снова оказалась на Севере. Эти черные глаза под хмурыми, сведенными к переносице бровями. Он глядел на нее как ястреб, который высматривает на цыпленка, и от этого взгляда становилось жутко. Она притворилась, что не поняла вопроса: — Что? — О чем ты хочешь предупредить Сироту? Зачем брать его с собой? Моника улыбнулась, пытаясь подобрать слова, которые бы не прогневили Маля. — Потому что враги способны на все, чтобы помешать.       Он сделал ленивое движение рукой, прогоняя ее. Формально поклонившись, Моника вышла из кабинета. Она могла остаться вместе с Сиротой в замке. Этому действу не нужны молитвы и заклинания, кровь сделает все сама. Но жажда взглянуть в глаза Маля заставляла ехать со всеми. Жажда увидеть, как жестокость во взгляде сменяется удивлением и смирением. Если сердце этого человека не окаменело до конца, то сегодня Моника узрит его слезы.       Приготовления были недолгими, Маль торопил. Отряд случился небольшой: два десятка мужчин и еще с пяток женщин, включая Монику и Сильвию. Маль ехал впереди, его фигура в темном камзоле выделялась в сером мраке, черный бархатный плащ целиком скрывал круп коня и едва не доходил до копыт. Сирота, ехавший рядом, буравил его спину взглядом, говорящим много и ничего одновременно. Дорога вела через плодородные поля с высокой, по пояс, травой. Здесь еще не поработала смерть; но скоро и эту землю покроет пепел и трупы. Солнце, укрытое плотной завесой дыма, тускло блестело на бесцветном небе. Сочный зеленый цвет сменился темным, почти синим. Моника молчала, устремив рассеянный взгляд вперед, раскачиваясь в седле. Она так и не полюбила ездить верхом. «Мими управлялась с дорогой до Седого леса быстрее, чем мы», — почему-то улыбнулась она, но тут же улыбка ее погасла. Что бы сказала Мими, если бы узнала, что стало с домом? Моника понимала, что Дочь не обязана считаться с такими мелочами. Долг Дочери — служить Матери, но девушка запуталась, где еще была Моника, а где — служительница богини. Она подняла голову, встретившись взглядом с редким просветом в облаках дыма. Там виднелась ярко-голубая полоска неба. Скоро луна закроет солнце, и им стоит ускориться. — Он остался таким, каким я его запомнила, — Сильвия рядом притормозила лошадь, равняясь с Моникой, — это ведь и есть Седой лес? — Это он, — подтвердила она. — Лес, тысячу раз горевший по воле богини — Матери.       Сильвия хмыкнула. — В Небесах нет богов, кроме Шепфа и Шепфамалума. — Боги? Только потому что живут сотни лет и затягивают раны? — теперь усмехалась Моника. Эти люди не видели того, что видела она. — Суккубы живут столетиями, а на Севере великаны поют свои песни и синекожие люди ходят босиком по снегу. Что, если Шепфа и Шепфамалум — всего лишь часть этого этого множества народов? — Сильвия смотрела на нее круглыми от ужаса глазами, а Моника улыбнулась ей. — Может быть, им подвластно избегать смерти, но богам подвластно распоряжаться жизнью. Мы, Дочери, понимаем истину. Пока вы кладете своих родных в землю, мы знаем. Жизнь приходит после смерти. Прах погребальных костров станет почвой для новых ростков.       Во взгляде Сильвии что-то изменилось, и она отвернулась. «Правильно», — подумала Моника, — «Бойся. Бойся, почувствуй мой страх, когда сняли первую печать. Я видела сияние другого мира — там, где обитает она. А что видела ты?» — Сегодня я покажу вам, как тьма и свет породят тень, и это случится благодаря Матери. — То есть сила матери — в умении порождать жизнь? — спросила Сильвия отрешенно и поправила косу странным неряшливым движением. — И отнимать ее. — Моника выпрямилась, повела плечами, сбрасывая с себя неприятное ощущение. Капюшон платья упал на спину.       Дорога стала подниматься, кони шли тяжелее, и впереди показались серые, покрытые седым пеплом, стволы, напоминающие застрявшие в вечности костлявые пальцы гиганта. Обугленные деревья обступили их. Моника бросила взгляд в сторону густого марева, скрывающего пылающее сердце леса. Туман, молочный и плотный, полз по низу. Холод поднимался с земли и хватал ледяными руками лодыжки. Моника пришпорила коня и устремилась к Малю. Пепел плавно кружил, растворяясь в сером, сливаясь с дымом, что продолжал висеть в воздухе. «Совсем как снег», — Моника коснулась щеки, ожидая, что пепел растает как снежинка.       Путь становился уже, пришлось спешиться. Хотя никто не ждал нападения с Юга, Сильвия настояла, чтобы часть отряда остался здесь. Толстый слой золы глушил шаги, вековой запах гари и дыма душил и оседал жгучим ядом где-то глубоко внутри. Шли быстро, уверенно — и только Сирота постоянно оглядывался, будто высматривая за деревьями тени тех, кого он проводил в объятия смерти. Скоро молочный туман вокруг стал чуть прозрачнее, и вдалеке показался слабый, пульсирующий отблеск света. То было пламя горящего дерева: жаркое, с оранжевыми языками и красной короной. Оно жило впереди, посреди зловещего мрака. И они шли на его зов.       На поляне уже были люди: одного из них Моника узнала сразу. Люцифер сидел, прижавшись спиной к дереву и низко опустив голову; из приоткрытого рта тянулась тягучая кровавая слюна. Его крепко привязали ко стволу; рядом с ним устроился, вытянув ноги, рыжий парень в бедной рубахе. Он испуганно вращал глазами, его грудь быстро поднималась и опускалась. Чуть поодаль стоял, уперевшись лопатками о черное дерево и поигрывая ножом, Астрик Плейнгард. Он всегда выглядел небрежно: рубаха, надетая поверх кольчуги, порвалась и покрылась ржавыми пятнами; одна бровь всегда приподнята, будто Астрик знал о тебе что-то, что неизвестно остальным; губы кривила самонадеянная улыбка. Острые черты лица всегда складывались в спокойное и потому угрожающее выражение. В красном отсвете пламени он выглядел странно притягательно и пугающе одновременно. Мужчина посмотрел на девушку, и Моника, несмотря на жар огня, почувствовала, как застывает воздух и лед охватывает нутро.       Друг Старшей дочери, Фенцио, стоял, опираясь на посох. На его поясе висел мешок, в котором наверняка лежали ритуальные вещи, и сердце Моники застучало вновь, она задышала чаще. Бонта она увидела не сразу: он сидел на коленях перед пленницей и, держа ее руку, заглядывал в глаза, будто раненый зверь. Она единственная из неожиданных гостей оставалась на ногах, хотя по всему виделось, что давалось это тяжело. От деревьев отделилась тень — суккуб мрачным призраком направилась к Сильвии. Ее кожа казалась черной во мраке, в пустом взгляде отражались танцующие языки пламени. — Дружок твоего брата привел гостей, — сказала суккуб на общем. Сильвия подняла руку, возражая. — Это ничего не изменит, — она обратилась к Монике. — Мы должны начать.       Моника подняла голову, убеждаясь в правильности выбранного момента. От солнца словно отломили кусочек: луна начала воссоединяться со светилом. Стоит торопиться: у них будет несколько мгновений, чтобы успеть. Несколько мгновений тьмы, когда луна полностью закроет солнце. Моника направилась к Фенцио, и он, раскрыв мешок, принялся что-то в нем искать. Маль, застывший перед Бонтом, сделал к нему несколько нерешительных шагов, но тот даже не заметил его, и Малю пришлось позвать брата. — Бонт, — проговорил он тихо и счастливо, и пораженные взгляды окружения обратились к Малю.       Бонт оставил девушку. Он поднялся, и его серые глаза засияли. Стало жутко: будто одного человека поделили надвое, на темную и светлую сторону, и вот они встретились. Не медля ни мгновения, Маль бросился навстречу брату, и они крепко обнялись. Пленница зарыдала, а сердце Моники радостно пело. Взяв из руки Фенцио бронзовый кинжал, Моника подошла к братьям. Бонт отпрянул от Маля, его взгляд наполнила тоска. — Уже?.. — спросил он. — Нет! — пленница и забилась в веревках, стремясь вырваться. — Бонт, прошу! — Нет, — обронила Сильвия и вдруг закричала: — Вы не сделаете этого! Маль столько ждал…       Моника протянула клинок Малю, и улыбка украсила ее лицо. Их глаза встретились, и в этот раз девушка была готова к зловещей холодной тьме. Он смотрел с ненавистью. Ярость горела в нем, грудь высоко вздымалась, он крепко сжал челюсть. Он понял, что должен сделать. Понял, что все это время его вели на убийство брата. — Нет, — сказал он. — Да, — ответила Моника настойчиво, но ласково, не отводя глаз. Она подала кинжал Бонту и, резко развернувшись, отошла так, чтобы видеть лицо Маля. «Пусть умрет все, что ты любишь, чудовище», — сердце ее больно колотилось в ребра, — «Вкуси кровь убиенных тобой, испей отравленную тобой воду, поживи в доме, который ты сжег». Молитв не требовалось — только вера, — но Моника молилась: молилась Матери, чтобы Маль сполна прочувствовал горечь этой утраты. Сильвия обратилась к Фенцио: — Об этом уговора не было…       Случилась суматоха: Сильвия металась. Не хотела, чтобы Маль страдал, но отступать казалось поздно. Маль застыл, не в силах занести над братом лезвия. Привязанная к дереву девушка кричала и билась из последних сил, умоляя Бонта. Он повернулся к ней: — Пожалуйста, не смотри. Закрой глаза, — ласково, с болью в голосе просил он, но девушка упрямилась, и он вдруг отчаянно крикнул в пустоту: — Прошу вас, кто-нибудь, завяжите ей глаза! — Астрик оказался рядом: он оторвал кусок от сорочки пленной, пока та исступленно молотила его плечи босыми ногами, и, наклонившись, завязал плотную полоску на ее голове. Бонт обратился к ослепленной девушке: — Если ты будешь в силах понять, кем я стану… То полюбишь. Не из жалости, как сейчас, не от скуки, — его голос сорвался. — Я возвышу тебя. Ты займешь свое место, — затем Бонт подал клинок Малю, и, когда тот отрицательно помотал головой, близнец сжал его пальцы своей рукой так, чтобы кинжал оказался между их ладонями: — В конце он жертвует собой, чтобы его любовь жила. Прости, — расслабленно сказал он, улыбаясь брату, словно успокаивая.       Его ладонь повела их руки, и кинжал вошел в шею по рукоять. Маль в ужасе отшатнулся, увидев как лицо, так похожее на собственное, исказилось в предсмертной агонии. Бонт захрипел, пытаясь сделать вдох, и опустился на колени. Фенцио оказался рядом мгновенно и наполнил кубок кровью — густой и черной. — Не-е-е-е-е-ет, — завыла девушка, услышав хрипы, и обессиленно повисла на веревках.       Моника не спускала ястребиного взгляда с Маля. Кровь родного человека обагрила лицо и залила расшитый серебром камзол, черные глаза широко распахнулись. Фенцио поднес к его губам золотой кубок. — Пей, — попросил он мягко, но Маль крепко сжал челюсти. — ПЕЙ!       «Пей!», — вторила Моника, бросив быстрый взгляд на небо. Луна закрыла солнце, тьма опустилась на землю — мрачная и беспроглядная. Тьма скрыла лес, и только красное пламя пылающего дерева рассеивало мрак.       Пей! Пей! Пей! Четыре жирных тени вдруг выросли рядом с Малем, вытянулись, доставая головами кроны.       Пей! Пей! Пей! Кричали черные птицы в небе.       Пей! Пей! Пей! Трещал огонь, прыгая с ветки на ветку.       И Маль сделал глоток. Дерево, вспыхнув, погасло. Моника почувствовала, как она довольна. Она знает, что стала на шаг ближе к свободе.       Жизнь приходит после смерти.       Маль осел наземь словно мертвец, и Сильвия бросилась к нему. Она упала рядом, дрожащими руками уложила его голову к себе на колени и прижалась грудью. Испуг в глазах сменился безумием: она была безоружна, но разорвала бы горло зубами любому, кто посмел бы приблизиться. Как волчица, оберегающая бездыханное тело волчонка. Наступила тишина, будто сама смерть прошла мимо, оставив за собой глухую пустоту. Мир замер в ожидании. Тишина пронизывала всё — землю, воздух, — и умирала в корнях сгоревших деревьев.       Свет, тусклый и холодный, медленно начинал пробиваться сквозь темноту. Луна катилась дальше по небосклону, вновь открывая солнце людям. Раздался слабый дрожащий голос пленной девушки: — Он жив? Молю вас… Ответьте, Бонт жив? Отчего вы молчите, — она замолчала, облизывая высохшие губы. — Бонт? Если ты любишь… Поцелуй меня… Уйдем прямо сейчас.       Маль пошевелил рукой. Маль ли это был теперь?       Сильвия вскрикнула от радости и прижалась губами ко лбу юноши. — Жив, — с облегчением вымолвила она, — ты жив…       Маль сел, приходя в себя. Тело Бонта все еще истекало кровью рядом, но Маль даже не взглянул на него. Он сжал виски ладонями, и Моника поняла — у них получилось. Она переглянулась с Фенцио. Идеальный, сильный — тот, что был обещан… Тот, что снимет предпоследнюю печать. Маль-Бонт… — Мальбонте, — позвала девушка, и он, шатаясь, поднялся. Уперся ладонью в дерево, все еще пытаясь осознать себя.       Нестереади подошла к Сильвии и обняла ее. — Злые чары. Очень злые… Это магия крови, Сильвия, — сказала она, недобро поглядывая на Монику. — Она ведьма. — Нет, — вдруг подал голос Мальбонте, — не она.       Он выпрямился, словно освободился от невидимых оков, и, казалось, разум вновь вернулся к нему. Мощь, что исходила от него, стала ощутимее. Моника не представляла, в чем она заключалась, но чувствовала это могущество: он должен быть достаточно сильным, чтобы продержаться до конца. Его фигура возвышалась над присутствующими, и всем вдруг стало не по себе. Он провел рукой по щеке и посмотрел на ладонь, будто проверил, насколько замаран в крови. Моника почти чувствовала взгляд Нестереади острой иголкой.       Юноша прошел мимо названой матери, не заметив, хотя та едва не вцепилась в его сапог. Глаза всего отряда устремились к нему, но его, по-видимому, интересовала только пленница. Она замерла, почувствовав человека напротив, и юноша нежным движением снял повязку с глаз. Ткань слегка потянула за волосы, и Мальбонте пришлось прикоснуться, чтобы распутать узел. Девушка вздрогнула как от удара. Ее взгляд был прикован к телу Бонта. Она дрожала. Моника с любопытством наблюдала за этой сценой. — Смотри на меня, — голос Мальбонте прозвучал как приказ, хотя он и старался смягчить тон, — больше не нужно бояться.       Девушка перевела на него взгляд. Затем снова посмотрела на мертвого близнеца… И снова на живого. Казалось, она вот-вот потеряет сознание. Лоб покрылся испариной, нездоровый румянец изуродовал щеки и шею. Ее трясло. Она пыталась что-то сказать, но слова застряли в горле, и только короткий всхлип сорвался с губ. Мальбонте провел пальцем по ее щеке, оставив тонкий кровавый след. Он глядел на нее так, что Монике стало неловко, и она захотела отвернуться. Наконец он отстранился. — Ее берем с собой, — он надел перчатки и, уходя, перешагнул через тело брата, — Люцифера — тоже. Такой пленник поможет нам укрепиться на Юге. Рыжего — убить.       Парень вдруг завертелся, пытаясь выпутаться, закричал. — Я могу служить! Я буду… буду защищать вас! — Он уложил троих, — согласилась Нестереади. Она помогла Сильвии подняться и теперь отряхивала юбку женщины от пепла.       Мальбонте замер. Он обернулся к пленнице и вдруг спросил: — Как тебя зовут? — Рея, — ответила она, дрожа.       Мальбонте взглянул на рыжего: — Она говорит правду?       Рыжий закивал, и девушка испуганно взглянула не него. Моника была готова поклясться, что видела усмешку на разбитых губах Люцифера. — Хорошо, — Мальбонте обратился к парню, — можешь оставаться. Я ценю верных людей. Астрик, спорим, тебе не удастся сделать из него воина?       Астрик насмешливо скривил лицо, будто говоря: «Легко!» Отряд начал собираться. Дело было кончено. Снова светило солнце; снова молчал лес. Только хруст веток под сапогами да редкий шорох пепла, кружащего в воздухе, нарушали этот странный покой. Люцифера подняли, он держался на ногах с трудом, кровь засохла губах, но глаза светились язвительной, едва скрываемой злобой. Мальбонте коротко кивнул Фенцио, подавая кинжал. Рея упала наземь и, упираясь на руки, неотрывно смотрела на мертвого Бонта до тех пор, пока Астрик не унес ее, перекинув через плечо.       Поляна опустела. Очертания путников растворялись в сером дыме. Рядом с Бонтом лежала та самая повязка, что была снята с глаз Реи. Зачем-то Моника подняла ее и краем глаза заметила Сироту — старик вышел из глубины леса скорбной фигурой. Меч выпал из расслабленных рук. На негнущихся ногах он подошел к Бонту, опустился на колени рядом, и, обняв вдруг мертвеца за плечи, прижал к себе. Сирота зажмурился, рот изогнулся в плаксивой гримасе, дорожки слез бежали по пыльному лицу. От неожиданности Моника выронила повязку, и она упала в багровую лужу.       Кровь проникала глубже в землю. Красное на сером. — Вы… Этельред Брайт?       Старик яростно закивал и прижал бездыханного внука крепче.