Любовь. Смерть. И Одиночество.

      Энни       Когда деятельность культистов поубавилась, четверых выживших перевели в больницу столицы. Произошло это спустя почти шесть месяцев с начала их спасения. Райнера тогда же поместили в психиатрическую клинику Сины.       В столичной больнице Энни встретила Микасу Аккерман, которую не видела после того несчастного случая на гонках. Их взгляды встретились друг с другом, когда обе встали на противоположных сторонах коридора. Микаса неуверенно махнула рукой, приветствуя Энни. Та никак не отреагировала в ответ, развернулась и ушла в обратном направлении.              – Тут твоя однокурсница Микаса Аккерман, – заметила Рита на очередном бесящем приёме. – Я вижу ты с ней не хочешь общаться.              – Вам какое дело до этого? – холодно бросила Энни. – И наш кадетский корпус ушёл далеко вперед.              – Она тоже пострадала, только тогда в гонке, – продолжила буднично Рита.              – Вы на что-то намекаете? – Энни вцепилась руками в подлокотник кресла. – Или если у неё тоже случилась беда, мы с ней должны непременно поладить?              – Ты меня не так поняла, – ласково ответила Рита. – Хочу лишь напомнить, что ты не одна в этом мире. Не одна страдаешь.              – Мне однозначно полегчало, – саркастично ответила Энни.              – Прогресс налицо, – Рита широко улыбнулась.              Энни поняла, что её пытаются вывести на эмоции. Не угадала, мозгоправша. Ищи другую стратегию.              Позже к большому удивлению Энни, Микаса первая подошла к ней. Случилось это в столовой. Её черные волосы изрядно отросли за время пребывания на больничной койке, она заплела их в косу, перекидывая через плечо. Челка закрывала левый глаз и, скорее всего, шрамы, что остались от травмы.              – Ты даже не поздороваешься? – Микаса присела напротив Энни, кладя поднос с едой перед собой.              Она накинула поверх тонкий розовый халат, длинные рукава которого так же прикрывали травмированную руку, а кофта с высоким воротом верхнюю часть тела. Она делала всё одной рукой, предпочитая другую прижимать к себе и не показывать её лишний раз. А ещё Микаса ходила с тростью, немного прихрамывая. Как быстро ей сняли гипс, наверняка у неё был ни один перелом. Состоятельные родители мигом подняли её на ноги.              – Тебе так нужно мое унылое «привет»? – ответила Энни ковыряя ложкой утреннюю кашу, разбивая в ней комочки.              Микаса пожала плечами, откусывая бутерброд с тофу. Медленно прожевывала, о чем-то думая, глядя куда-то в пространство. Энни бросала на неё подозрительные взгляды.              – Я тогда тебя обогнала, вышла бы вперед, – заговорила вновь Микаса, проглатывая сухой хлеб. – Поторопилась. Думала проскочу, а не получилось.              Энни всё так же смотрела на неё, стараясь понять к чему шёл этот разговор.              – Предъявишь мне, что я выиграла? – ощерилась она в ответ.              – Нет, – покачала головой Микаса. – Люди обычно сочувствуют друг другу.              – А, – Энни отбросила ложку в сторону, – это была твоя попытка пробить меня на сочувствие к тебе?              – Нет, – снова повторила Микаса. – Я хотела проявить его к тебе.              Энни вспыхнула.              – Оно мне не нужно, – рявкнула тут же она, унимая своё возмущение.              Никаких сочувствий! Никакой жалости!              – Я понимаю, – Микаса придвинулась ближе, – то, что произошло в лесу…              – Хрен там! – крикнула Энни, упираясь в стол руками и вскакивая. – Никто этого не понимает!              Все присутствующие повернулись к девушкам. Энни уселась на место, ожидая, когда все перестанут на них глазеть.              – Каждый день мучаться от жажды и голода, – продолжила она шипя. – Видеть, как твои товарищи один за другим умирают или едут крышей, а в ночи прижиматься от сводящего мышцы холода к психу, молясь, чтобы дикий зверь не пролез в этот побитый жизнью вагон и не сожрал тебя.              Микаса наклонилась к Энни через стол. Протянула к ней руку.              – Я всегда готова тебя выслушать. Не отворачивайся от тех, кто готов искренне помочь. Это такая редкость.              Энни откинулась назад. Странное чувство досады навалилось на неё. Она всех отталкивает, а потом досадует. Как было с Бертольдом… Да в жопу его!              – В той гонке, оказывается, никто из нас не выиграл, – мрачно произнесла Микаса.              Энни презрительно фыркнула, поднимаясь со своего места и уходя обратно к себе в палату.       

***

      Микаса тихо сопела в кровати. Энни наблюдала за ней уже четвертую ночь, не отваживалась на разговор при свете дня. А ночью не решалась её разбудить. Так и ходила по кругу. И, наверное, ходила ещё много ночей, если бы в одну из таких, она споткнулась о стоявшую рядом с кроватью табуретку. Раздался хоть и не сильный, но шум. Энни ругнулась во тьме, пригибаясь к полу. Микаса вскочила с кровати, пытаясь рукой нащупать в темноте выключатель прикроватной лампы.              – Я это, не надо звать медсестру, – прошептала Энни, растирая ушибленные пальцы ноги.              – И не собиралась, – Микаса-таки нащупала выключатель, нажала кнопку. Тусклый желтый свет лампы озарил палату. Энни стояла как цапля посредине неё, держа руками лодыжку.              – Выключи, умоляю, – прошипела она, тут же бросая ногу на пол и закрывая руками глаза. – Очень мерзкий свет.              – У тебя что, не было времени зайти днём? – спросила Микаса, подтягивая к себе ноги и усаживаясь у изголовья кровати.              – Было, – ответила Энни, – но как-то… ты понимаешь.              Микаса жестом пригласила её присесть на кровать рядом. Её лицо было видно даже в темноте, немного освещенное лунным светом. Энни опустилась на кровать на другой конец кровати.              – Как твоя терапия? – спросила Микаса.              – В разгаре, – отозвалась Энни. – Только таблетки мне прописывает, от которых ещё хуже. Иногда кажется, я не выберусь из этого круга. Ночью не до сна или кошмарит, а днём рубит так, будто десять часов отпахала дежурство от Шадиса.              Микаса выгнула бровь над здоровым глазом, вопросительно глядя на Энни.              – Ты была на его дежурствах? – удивилась Микаса.              – Однажды, – ответила, усмехаясь Энни. – Все однажды на них бывают. Это такая профилактика, чтобы больше не иметь желания их заработать. Но некоторых личностей это не останавливало.              Микаса усмехнулась, понимая о ком идёт речь.              – Забавный он малый этот Конни, – отозвалась она. – Мы встретились как-то на очередном его таком дежурстве и что-то он так меня заговорил и незаметно пролетел целый час. Рассказывал мне про себя, про свою большую и дружную семью, особенно про сестру Джолин. Они в Рагак…              Микаса замолкла. Энни снисходительно взглянула на неё.              – Да, Конни постоянно тараторил про Рагако, – ответила спокойно она. – Я помню, как будто было вчера.              – Прости.              – Не надо каждый думать, говорить при мне слова «лес» или «Синие горы». Это всего лишь слова, они ничего мне уже не сделают.              

***

      Микаса выглядела теперь иначе. Энни заметила какое-то изменение. По началу, когда только она перевелась в королевскую академию, от неё исходила опасность. Холодный взгляд, аккуратные движения, не допускающие ничего лишнего, словно в теле напряжен каждый мускул. Дикий зверь, первое, о чем подумала Энни заглянув в её глаза на тренировке.              В рукопашном бою Энни всегда была одной из первых. Вставая с кем-то в спарринг, она даже не напрягалась особо, потому что понимала – её победить не так просто кому-либо. Отец своими тренировками превратил навыки дочери в рефлексы. Но вот когда её соперником стала Микаса, расслаблению пришел конец. Причем, тело напряглось быстрее, чем разум успел что-либо осознать. Микаса двигалась четко и слаженно. Ничего лишнего. Энни порой уступала ей, а порой и выигрывала, но не без труда.              – С тобой куда интереснее, – заявила как-то она, потирая ушибленное предплечье, которое часто подставляла для защиты.              Микаса ничего ей не ответила. Энни даже решила, что она немая, хотя всё же речи иногда она выдавала и слышать её тонкий и нежный голос в таком опасном теле было жутковато.              Но сейчас эта опасность куда-то ушла. Возможно, это от того, что сама Микаса чувствовала себя разбитой, и в прямом и переносном смысле. Сил не осталось поддерживать ауру неуязвимости, и она иссякла. Теперь перед Энни сидела обычная девушка. Тело её без регулярных тренировок потеряло большую часть мышечной массы, от чего Микаса выглядела куда хрупче.              – Еда тут дерьмовая, – сказала как-то Энни, видя, как она пытается утянуть висящий балахоном на ней халат. – Даже в Каранесе кормили лучше.              – Тут я с тобой полностью соглашусь, – рядом с ними присел Том.              Он снял бинты, и теперь отчётливо виднелся шрам от уголка глаза до виска. Внутри пустой глазницы находился имплант, только полностью белый без зрачка. Создавало это отталкивающее впечатление для тех, кто на него смотрел впервые и с непривычки, поэтому Том в будущем начал носить повязку на глазу.              – В Каранесе главврач не Монтгомери, – ответила Микаса, смотря с подозрением на свою порцию еды.              – Откуда такая предвзятость к его персоне? – Том зачерпнул ложкой кашу.              Микаса призадумалась.              – Наверное семейное. Ну знаешь, Аккерманы не любят Монтгомери и vise versa.              – И чего? – переспросила Энни.              У Тома рот был занят едой, поэтому он только закивал, дескать, тоже хотел бы знать перевод.              – И наоборот, – улыбнулась Микаса.              – Ты не забывай, что разговариваешь с простачками, – Энни кивнула в сторону Тома, – мисс дворянство.              Микасу передёрнуло, Энни это заметила.              – Знаете свои прогнозы? – сменил тему Том, откашливаясь и выпрямляясь.              – Что за прогнозы? – переспросила, сощурившись Энни.              – Ну лично я уже сомневаюсь, что попаду в какую-либо военную структуру, особенно в более высокие ранг. Ещё и психиатра пройти, чтобы окончательно не вылететь.              – А если вдруг вылетишь? – спросила Микаса. Она непроизвольно потянулась к своему глазу. В отличие от Тома, её зрение спасли.              – Жить на пособие, – он потянулся за стаканом воды. – Я не брал в расчёт, что могу пролететь с армией. Даже бы если меня отчислили из столичной академии, я смог перевестись обязательно в какую-нибудь другую. Выпустился и нашёл бы работу. А так получается, у меня закроются все пути, на которые я, в теории, мог рассчитывать.              – Вернешься на родину? – продолжала интересоваться Микаса.              – Не то, чего я ожидал, – грустно отозвался Том, залпом выпивая стакан с водой. – Я уехал с севера в поисках чего-то нового для себя. А в итоге, меня тянет обратно.              – Знакомо, – прошептала Энни, всё ещё не притрагиваясь к своему завтраку. – Ну, а ты?              Микаса выпрямилась, оттирая уголки губ салфеткой. Она нахмурилась, раздумывая над ответом.              – У меня вроде как пути никакие никуда не закрыты. Реабилитация закончится, и я смогу вернуться в академию, – Микаса откашлялась. – Я верю, мы все сможем вернуться и закончить её. Вы думали, куда пойдёте после завершения обучения?              – Тут выбор невелик, – фыркнула Энни. – Либо королевская гвардия, работа непыльная. Либо разведка, но туда идут идеалисты или те, кто хочет помереть.              – Какая предвзятость к разведке, – заметил Том. – А мне нравятся эти ребята. И вообще, будем честными, в наше время даже у них работа непыльная.              – Наверное, – пожала плечами Энни. – Спорить не стану. Так ты, выходит, к бойскаутам пойдешь?              – В моём случае куда уже возьмут, – мрачно усмехнулся Том.              Так оно и есть, подумала Энни. Куда возьмут. Если возьмут.             

***

      Энни уверено зашла в палату в этот раз уже точно зная, что будет делать. Она сразу прижалась губами к губам Микасы, которая вроде как не собиралась спать, но всё же в дремоту провалилась. Она дернулась, упираясь руками в плечи Энни.              – Что ты делаешь? – спросила удивленная и сразу проснувшаяся Микаса.              – Хочу тебя соблазнить, – просто ответила Энни, наваливаясь сильнее на руки.              Зачем это всё, задавалась вопросами она, продолжая натиск на Микасу. Отсутствие любви, желание хоть кому-то быть нужной? Почувствовать хоть что-нибудь, кроме отчаяния и уныния? Бертольд бросил её, исчез, не сказав ни слова. И к чёрту его! Значит ценности в его словах нет никакой. Лгун, такой же, как и его друг Райнер. И законченный трус!              Энни ожидала сопротивления. Оно было, небольшое, и скорее всего, для галочки. Микаса быстро сдалась, поддаваясь жажде Энни, которая так страстно целовала её. Ладони уже двигались по стройному телу, изучая его и обнаруживая самые чувствительные места. Микаса повторяла за Энни, которая придвинулась к ней ближе и повалила её на подушку.              Они смотрели друг другу в глаза, не произнося ни слова. Потом продолжили поцелуй. Руки Энни сжимали талию Микасы. Девушки тихо постанывали, тяжело дыша, сдерживаясь от громких выкриков.              Пару раз проходил дежурный медбрат, в самые «опасные» моменты. Особенно когда Энни перешла на активные действия, раздвинула ноги Микасы, добираясь до клитора. Пальцы умело, пусть и в некоторых моментах неуверенно, легли на него. Микаса вздрогнула, вскрикнула, вовремя закрывая рот рукой. Энни двигала пальцами на нем медленно, круговыми движениями, наблюдая за реакцией Микасы. Она хмурилась и стонала, сквозь зажатый ладонью рот. Свободную руку положила на живот, в любой момент готовая прервать действия Энни. Но этого не потребовалось.              Потом Энни склонилась над Микасой. Начала проводить языком по соскам, переходя к животу. Рука Микасы легла на её щеку, поглаживая. Энни поцеловала ладонь, потом взяла один палец в рот и начала сосать.              Послышались шаги. Девушки замерли. Такое напряжение заводило. Во всяком случае Энни чувствовала в этом что-то похотливое. Микаса приподнялась, привлекая Энни к поцелую. Она медленно спустилась по её ключицам, доходя до торчащих розовых сосков. Языком прошлась по ним, вызывая только нервные вздохи.              На теле Микасы, вернее на той части, которую она так старательно прятала, совсем не ощущались рубцы и шрамы. Энни чувствовала совсем немного, проводя ладонью по её груди или боку. Добралась до шеи, заправила нежно локон волос за ухо, которое тоже было изуродовано. Микаса сжалась, пытаясь отстраниться.              – Не надо, – прошептала она, упираясь ладонями в плечи Энни и отворачиваясь от неё. Но та повернула её к себе, поцеловала, повалила на спину. Рука снова добралась до клитора.              – А теперь скажи мне это еще раз, – похотливо вопросила Энни, облизывая ухо Микасы.              Она начала спускаться поцелуями вниз по ключице, прикусывая немного кожу. Пальцы проникали дальше, выуживая из Микасы стоны, которые она старалась не выпускать из зажатых губ. Руками она прижимала Энни к себе, не давая той подняться и оторваться от ласк.              Микаса кончила, дернувшись несколько раз, сопровождая это легкими вскриками. Энни почувствовала, как обильнее на её пальцы полилась смазка.              – Ты быстро, – проговорила она, бухаясь рядом на кровати. – Хотя, вполне ожидаемо.              Микаса тяжело дышала с открытым ртом, слабо, наверное, соображая, что говорит Энни. Та только хмыкнула.              – Тебя собрали по кускам, и почти без единого шрама, – заметила Энни, переводя ладонь на щеку Микасы.              Она резко одернула голову, вскочила с кровати.              – Чёрт, – Энни пожалела, что не прикусила себе язык. – Я не то, чтобы обидеть… Скорее заметка.              – Тогда ты так и не ответила, какие у тебя планы после завершения академии, – сменила тему Микаса, не обращая внимания на жалкие попытки Энни извиниться.              – Куда там планы, – она закрыла глаза. – Ещё признают недееспособной. Будут платить отцу пособие, а он на него содержать своих шлюх, а те отравлять мою жизнь.              Микаса повернулась к ней, вопросительно посмотрела на неё.              – Почему ты думаешь, что всё сложится так? – твердо спросила она, на мгновенье напоминая ту, которая пришла в академию, а не ту, которую Энни увидела в больнице.              – А то, что протекающий чердак – дело непростое, – ответила она, запрокидывая голову на подушке. – Кости срастаются, становятся крепче, не болят в отличие от головы.              – Кто, интересно, это сказал? – Микаса взялась за поврежденную коленку.              – Мозгоправша, – Энни взглянула на неё. – И верно, некогда сломанные кости временами ещё как болят.       

***

      Энни приходила всего пару раз к Микасе. Потом её выписали и отправили в санаторий на реабилитацию. В день сбора вещей она зашла попрощаться.              – Давай без драм сцен, – сразу начала Энни, складывая руки на груди.              Микаса сделала несколько шагов вперед.              – Если у тебя будет хоть маленький шанс вернуться в военное ты воспользуешься им? – спросила она, решая для себя один важный вопрос.              – Я не упущу даже маленький шанс не возвращаться домой.              Микаса удовлетворённо кивнула головой.              – Заходи, как будет время, – добавила ей Энни. – Придумаем что-нибудь новенькое?              – Для тебя это что-то значило? – спросила серьезно Микаса.              Энни обреченно покачала головой.              – Прошу, не спрашивай, – грустно отозвалась она. – Но всё равно заходи. Приятно видеть, что кто-то кроме врачей о тебе помнит.              Микаса       Просить Алонсо Аккермана о помощи, всё равно что просить милости у горы отойти в сторону. С Эриком, дедом Микасы, дела обстояли ещё сложнее. С ним не так-то просто начать беседу, он предпочитал не общаться «через поколение». Для него это как снизойти с пьедестала, а этого он никогда не делал и не собирался начинать.              Она решила действовать через верхушки военных. Дариус Закклай даже слушать её не пожелал, Дот Пиксис сказал, что это не его дело, Делтофф сослался на занятость и спешно попробовал ретироваться.              – Некоторые личности слишком узколобые, – проговорил Георг Ван Кайн, появляющийся сзади совсем незаметно. – Некоторые ленивые, некоторые трусливы.              – А вы к каким относитесь? – с вызовом проговорила Микаса.              Георг задумчиво взглянул на неё, поочередно склоняя голову то влево, то вправо. Какие мысли осаждали её?              – К тем, кто любит казаться неравнодушным.              От его убийственной улыбки дьявола внутри всё похолодело. Эти сверкающие глаза, смотрящие на собеседника исподлобья, рыжие усы, довершающие его звериный оскал полумесяцем.              – Просить вас о помощи, всё равно что соглашаться на сделку с демоном, – Микаса сложила руки на груди, сохраняя твёрдость в голосе.              – О-о-о, – вычурно протянул Георг, – я слышу слова Эрика Аккермана в твоих речах, деточка. Он-то так говорит по понятным причинам, ведь в моей власти схватить его за... руку. Почему ты решила прислушаться вдруг к словам тех, кто других людей, за людей-то не считает, а?              И опять его лицо из патетичного стало устрашающим. Этот был один из немногих, о ком Алонсо Аккерман говорил не только с нескрываемой неприязнью, но порой и с опасением, которое граничило со страхом.              – Птичка нашептала мне, что ты хлопочешь за несчастных выживших кадетов, – продолжил Георг, убирая руки за спину и делая несколько шагов к Микасе. – Один из молодцом, другой лежит в психушке, тут я, увы, ничего не сделаю. Мисс Диамант, насколько мне понимается, продолжать военное дело не будет, её полное право. Оставшихся двоих я могу взять под свою опеку, выделить им место в канцелярии, ну а дальше всё будет зависеть от них самих. Уверяю, – выражение его лица опять сменилось неестественной любезностью, – я и сам всеми руками за то, чтобы дать несчастным шанс на возращение к военному ремеслу. Тёртые калачи бывают очень полезны.              Микаса не знала, что ему ответить. Этот человек предлагал ей то, за чем она гоняется долгое время от одного военного к другому. Вместе с тем она прекрасно понимала, что если ей это не будет стоить ничего, то тогда Том и Энни будут расплачиваться за эту возможность.              – А сама-то как? – Георг недвусмысленно взглянул на её поврежденную часть тела. – Папочка твой крупно вложился в тельце. Неужто он отступился от мысли отвадить тебя от армии?              Микаса вздрогнула. Что же ему ведомо? Знает и бьёт куда нужно.              – Я часть семьи не только Аккерманов.              – Такое не забудешь, – Георг достал из кармана портсигар. – Твоя настойчивая бабуля Адзумабито, не побоюсь данного выражения в её адрес, вынесла мозг канцлеру твоим обязательным возвращением в академию. Не пойму, из вежливости или из принципа ты не хочешь просить её о помощи.              – Она и так много сделала, – проговорила тихо Микаса.              Георг закурил, табачный дым сразу ударил в нос. Невыносимый для неё запах.              – Военные кумовства не любят, но это никак не говорит о том, что сильные мира сего не могут когда угодно им воспользоваться, – Георг опустил сигарету вниз. – Думаешь честностью выбить для них место? А для чего тебе это надо? Совесть свою очистить, или сказать своей семье, что ты от них отличаешься? Так не отличаешься. Ходишь по верхушкам, а не всем кадетам такое дозволено. Только именитым, таким как ты.              – Я делаю всё, что в моих силах, – вспыхнула Микаса. – Я обиваю пороги, я говорю со всеми.              – Если хочешь – продолжай, – Георг затянулся. – А можешь попросить меня, чтобы я о них не забывал. И я о них не забуду.              Микаса чувствовала хватку. Ледяную и скользкую, как змею. Придёт время, и он попросит ответную услугу. Это она понимала. А ещё понимала, что идти ей больше не к кому.       Райнер       Когда же наступил момент, что его жизнь перестала быть его? В школе? После встречи с отцом? В академии? Рита выслушивала внимательно то, о чем Райнер ей рассказывал, со временем отчётливо понимая, какой именно сейчас Райнер с ней говорит.              – У тебя серьёзный диагноз, – вынесла вердикт Рита, сочувствующе смотря на него. – Ты готов к лечению?              Послать её далеко и надолго попробуй. Ох, ну да, я же забыл, что ты соплежуй!              Райнер хотел жить обычной жизнью, забыв тот кошмар в Синих горах, который ночами посещал его во снах. Иногда и наяву. Он был готов ко всему.              Мудила, ты так от меня просто не отделаешься!              Его перевели в психиатрическую клинику в столице. Родных к нему не пускали, считая его опасным для окружающих. Оковы стали неотъемлемой частью его нынешней жизни. Каждый раз Рита выводила его на разговор. Его подавленного. Подавитель рад этому никогда не был, считая, что лучший вариант – молчание. Райнер метался в бреду, впадая то в бешенство, то в истерику.              Припадки эти заканчивались впадением в ступор иногда на середине его очередного выкрика. Ему назначили электрошоковую терапию. Райнер сжимал силиконовый валик зубами, пока к его вискам прикладывали проводники тока. Он кричал от страданий и безысходности, пока санитары нависали над ним, словно стервятники над добычей, врубая и вырубая ток.              Рита отслеживала его состояние, фиксируя чётко все изменения, происходившие в его разуме. Поначалу никакого эффекта терапия не давала. Поведение Райнера стало изменяться после двух недель лечения. Он переставал впадать в приступы ярости. Его буйство стихло. Возможно, причиной тому было истощение организма – после начала терапии аппетит Райнера и до того не очень хороший, стал совсем плохим. Он исхудал и осунулся, щёки впали – всё это довершало вид безумца.              Сеансы электрошока прекратились спустя три месяца. Их частотность и длительность постепенно уменьшались, пока вовсе не закончились. Райнер перестал понимать какое сейчас время, день или ночь, что происходит. Стало пусто, да так, что хоть в петлю лезь.              После наступил покой и осознание, что всё хорошо. Как по щелчку пальцев взгляд прояснился и всё стало... обычным. Рита удовлетворённо улыбалась. У неё получилось вылечить его безумие, или хотя бы остановить.             

***

      Прошло порядком много времени с тех пор, как его сочли невменяемым и опасным. После пары сеансов с Ритой, по окончании которых она пришла к заключительным выводам, касающихся его психического здоровья. Ему еще предстояло пропить курс лекарственных препаратов, но в целом Райнер был более не опасен для общества, и его стало разрешено посещать родным.              Он не ожидал, что его семья приедет к нему всем составом, исключением оказался только дядя Маркус, который остался смотреть за домом. Райнер не успел открыть глаза, чтобы увидеть, кто к нему пришел, как на шею ему бросилась Габи. Мама стояла вдалеке, с горечью смотря на сына. Она готова была расплакаться от одного только взгляда на него всего истощенного.              Райнер обнял Габи, слабо понимая, снится ему это или нет. Сколько прошло времени с его спасения, он сказать не мог – время слилось в один нескончаемый поток.              – Привет, Райнер, – прозвучал над ухом голос двоюродного брата Стивена. – Ну ты как тут? Рассказывай.              Тетя Тильда (сестра матери Райнера), сердито цокнула и не менее сердито зыркнула на него. Стивен и ухом не повел, уселся на кровать брата, а к матери повернулся спиной. За время их разлуки он возмужал и вырос. Мама упоминала в письмах, что он нашел работу на верфях, желая накопить себе на учебу, пошел на эту тяжелую, но хорошо оплачиваемую должность.              Габи не разнимала своих объятий, облокотила свою маленькую головку на грудь Райнера. Тот поглаживал её, посматривая то на мать, то на тетю. Последняя не выражала никаких чувств. Ни сострадания, ни жалости, ни печали глаза её не таили. Она прошла к креслу, с грохотом бухнулась в него. Вторая тетя Райнера – Верона, мать Габи, вошла в палату спустя какое-то время.              – Иду на поправку, если верить врачам, – хрипло отозвался Райнер.              – А сам что скажешь? – продолжал спрашивать Стивен, игнорируя недвусмысленно тяжело дышащую мать за своей спиной.              – Скажу то, что в лес я пойду не скоро, – Райнер сделал слабую попытку усмехнуться.              – Мы так переживали за тебя. До последнего не знали, был ли ты в том поезде или нет… – начала говорить Карина, голос её дрогнул и она, прижав платок ко рту отвернулась.              – В Ребелио оказалось много кадетов, кто обучался в академии и кому выпала доля проходить эту практику в Рагако, – продолжила тётя Верона. – Мы были единственными кому сообщили радостную новость. Вот только для всех остальных это значило, что их дети мертвы. Они ведь до последнего списки погибших не оглашали. Сволочи…              – Давай без резких высказываний, – заметила тётя Тильда, искоса смотря на Райнера, которого не отпускала Габи. – Их очень долго искали. А могли и не найти...              – Может мы сменим тему? – с опаской оборвала её Карина.              – Со мной всё будет в порядке, мам, – ответил, улыбаясь вымученной улыбкой Райнер. – Обещаю.              Стивен начал рассказывать про свою работу, как ему тяжело, но он идет к намеченной цели.              – А я вот хочу как ты, – перебила брата Габи. – Стать настоящим воином и защищать свой дом и своих близких.              Райнер слабо усмехнулся, он не надеялся, что станет для кого-то примером.              – Ты молодец, – проговорил он. Его большая ладонь потрепала её по волосам. – А… Как там Пик?              В воздухе повисла напряженная пауза.              – С Галлиардом младшим она водит дружбу, если ты понимаешь, о чем я, – ответил Стивен, когда ответчик после длительного молчания так и не был найден. – Вы расстались всё-таки?              Или тебя бросили, неудачник.              – Можно и так сказать, – надломленным голосом отозвался Райнер.              – Они в Марию уехали, – добавила немного погодя Карина. – Поженились. Я её отца хорошо знаю, мы до сих пор общаемся, он поделился со мной. Про ваш разрыв ничего не сказал, видимо, Пик ему ничего про это не рассказывала. Что-то случилось между вами, Райнер?              Случилось то, что ты кретин. И друзья у тебя предатели. И девушка легла под другого охотно, не успел ты откинуть копыта.              Он тяжело вздохнул.              – Я её, кажется, очень сильно обидел. Разочаровал. Был рад услышать, что она счастлива.              Рад он. Ничтожество.       

***

      Голоса пропали. Их навязчивый шум, похожий на рой, сводящий с ума и доводивший до вспышек – исчез. Но остался один, тот самый. Его навязчивый тон поубавился и вообще выкрики могли игнорироваться Райнером, но ни электрошок, ни таблетки не заткнули его.              Рита пробовала узнавать, помнит ли Райнер детали смерти Марко. Он отчего-то был по-прежнему уверен в том, что сам лично его задушил. Голыми руками.              – Ты помнишь, что сделал со своим другом Бертольдом? – Рита сидела напротив Райнера.              – Да, – хриплым голосом отозвался Райнер. Он не удивлялся, почему она об этом знает.              Ясное дело. Ты же рот на замке не держишь.              – Твои воспоминания наложились одно на другое, – продолжала Рита. – Ты чувствуешь вину за то, что сделал со своим другом. И ты думаешь, что то же самое сделал с Марко.       Райнер промолчал, вглядываясь в Риту с тревогой и сомнениями. Он старался припомнить свой первый день здесь. Это место оставило яркий отпечаток в его памяти. Его вели по коридорам, мимо палат с душевнобольными людьми, чьи крики и возгласы проникали сквозь стены в и без того надломленный разум Райнера. Голоса несчастных, чьи разумы и души отравлены болезнями, наполняли сам воздух болью и безнадегой. Рита привыкла к их поведению к непредсказуемости, которые стали частью её повседневной жизни. Райнер подумал, что ему придётся жить среди этих потерянных и одиноких душ. Стать частью этой безымянной тьмы, наполненной страданиями.              – Тут безопасно, – успокоила она своего пациента.              Надо бедолагу обнадёжить. У тебя же на роже написано, что ты в шаге от грандиозного обсёра!             Мрачные и зловещие коридоры, с огромными массивными дверями палат опасных пациентов, которые тщательно запирались, словно внутри дикие звери. Санитары, проходящие мимо, казались гигантскими исполинами. Каждый шаг по этому месту погружал в угнетающую обстановку, создавая ощущение только безвыходного положения. Зарешечённые окна, пропускали едва ли маленький лучик дневного света, в этот беспросветный мрак. На каждой двери громадные кованые замки, не иначе как символы запертой свободы. Низкие потолки и угнетающие тона окружали это место, погружали в атмосферу темницы для отверженных мира за пределами этих стен. Райнер едва заметно дрогнул, увидев в небольшом окошке безумный взгляд человека, застывшего в одной позе, смотрящего немигающе в одну точку.       Не будешь меня слушать – станешь таким же!              Когда же они покинули это тягостное для Райнера отделение, его давящая тревога прошла. Миновав парочку коридоров, Рита привела его к будущей палате. Небольшая комната с кафельным желтоватым полом, с маленьким зарешеченным окном и железной койкой.              – Если делал, значит мог повторить, – возразил Райнер.              – Марко повесился, следы на его шее не от рук, – парировала Рита. – Вспомни.              К гипнозу она не хотела прибегать, потому что это могло вызывать тот самый голос из глубин его сознания, в которое ей удалось его загнать.              Скажи, что не убивал. А иначе застрянем тут пока окончательно овощем не сделают.              Райнер поджал губы, опуская голову вниз. Он обещал своей семье, что будет с ним всё в порядке. Он так хотел отсюда выбраться. Эти воспоминания рванные и непонятные, как будто не его. Собирать их по кускам совершенно невозможно. А ему хотелось к семье. Райнер считал минуты, когда покинет эту холодную больницу, в стенах которой слышны только крики безысходности. Но он не мог соврать.              – Я… не помню.              Я не знаю.              Как же ты жалок. Печально, что ты всегда был сильнее меня.              – Мне не выбраться отсюда никогда, да? – спросил он Риту.              – Надо завершить последний этап лечения, – ответила она, с подозрением смотря на Райнера.              Я бы соврал. Но тогда бы мы точно никогда отсюда не вышли.