Кошмары...

Прошло шесть лет. Время будто замедлило свой ход, но в то же время пролетело, как один короткий миг. "Жизнь" Ци Жуна шла спокойно, если такое вообще можно было сказать о существовании мёртвого. Ежедневные ритуалы, привычки и одиночество — всё это стало его постоянными спутниками. Но не всё было так мрачно. Дети, которых он продолжал считать своей семьёй, принесли в его "жизнь" хоть какой-то смысл. Они росли быстро, и с каждым годом в их глазах появлялось всё больше огня. Особенно в том, что касалось их будущего. Два года назад они впервые серьёзно заговорили о том, что хотят заниматься совершенствованием. Это желание было искренним, и Ци Жун не мог отказать им. Он слишком хорошо помнил, как это — мечтать, строить планы, стремиться к чему-то. Его сердце сжалось от боли, когда он понял, что не сможет быть рядом с ними в этом пути, но он понимал, что это их выбор. Он долго искал подходящее место, где бы их обучили. Он проверил десятки сект и школ, чтобы убедиться, что это будет безопасно. В конце концов, он выбрал небольшой, но уважаемый орден, известный своими строгими, но добрыми наставниками. Когда настал день их отъезда, он не смог сдержать смешанных эмоций. С одной стороны, он гордился ими, с другой — пустота в его душе становилась всё ощутимее. Но он улыбнулся, провожая их, и крепко обнял, сказав: – Вы — моя гордость. Помните об этом. Теперь, спустя два года, он редко видел их. Зато письма от них приходили достаточно регулярно. Ци Жун каждый раз замирал, видя знакомые каракули на конверте. Он читал их с жадностью, будто это было единственное, что связывало его с жизнью. В их письмах было много рассказов: о трудностях тренировок, новых друзьях, радостных моментах. Иногда они писали о том, как скучают по нему, и эти строки заставляли его сердце болезненно сжиматься. Он никогда не показывал этого, но каждое их слово значило для него всё. Теперь дом, где они когда-то жили вместе, казался пустым. Комнаты были тихими, а привычный смех и беготня заменились тишиной. Однако Ци Жун продолжал жить здесь, словно ожидая их возвращения. Что касается Бай Усяня, он всё же выполнял своё обещание и обучал Ци Жуна. Это обучение больше походило на игру с огнём. Бай Усянь мог быть внимательным, терпеливым наставником, но с каждым разом его присутствие приносило больше боли, чем пользы. Не так давно он стал появляться всё реже. Последний раз, когда он был здесь, это была совсем другая встреча. Бай Усянь пришёл в ярости, словно его изводила внутренняя буря. Почему? Ци Жун так и не понял. Тот ничего не сказал, только холодно посмотрел и ушёл, оставив после себя напряжение, которое, казалось, навсегда поселилось в воздухе этого дома. Ци Жун не хотел признаваться себе, но в глубине души он искал в Бай Усяне поддержку. Хотел увидеть в нём что-то похожее на заботу, на человечность, которой ему всегда так не хватало. Однако, всё, что он получал, — это маска «заботы», за которой скрывались жестокость и манипуляции. Если он ослушивался — Бай Усянь наказывал его. Эти «наказания» были разными: порой холодное игнорирование, порой едкие слова, которые оставляли раны глубже, чем любые удары. Каждый поцелуй, который Бай Усянь давал, чтобы передать ему энергию, оставлял след в его сознании, превращая тепло в цепи, которые связывали его всё крепче. С недавних пор Бай Усянь начал требовать, чтобы Ци Жун носил только белую одежду. Более того, он настоял, чтобы тот вместо привычной косы начал собирать волосы в пучок. Это было мелочью, но каждый раз, когда Ци Жун видел своё отражение в зеркале, сердце сжималось. В белых одеждах, с убранными волосами, он был слишком похож на него— на Се Ляня. Это сходство было мучительным напоминанием о прошлом, о том, кем он никогда не был для своего «царственного брата». Шрамы, которые так долго украшали его тело, однажды просто исчезли. Бай Усянь убрал их с лёгкостью, даже не спросив. – Тебе они не идут, – сухо прокомментировал он, глядя на результат своей работы. Для Ци Жуна это стало ещё одним ударом. Шрамы, как бы он ни ненавидел их, были частью его. Они рассказывали его историю, напоминали о том, что он пережил. Теперь, без них, он чувствовал себя чужим даже самому себе. Ситуацию никак не спасало одиночество, царившее в доме. Пустые комнаты, холодные стены и тишина — всё это сливалось в мучительное давление, от которого нельзя было укрыться. Тишина, в конце концов, становилась настолько густой, что, казалось, заполняла лёгкие, не давая дышать. Иногда Ци Жун ловил себя на ужасных мыслях. Эти мысли пробирались в сознание, словно змеи, тихо шепча о том, как было бы легко всё закончить. Разве это не решение? Разве не проще освободить себя от этого вечного холода, от боли, от безысходности? Но затем он усмехался, криво и горько. Он ведь уже мёртв. Разве мёртвый способен умереть вновь, но на этот раз навсегда? Или, может быть, его существование теперь — это наказание? Замкнутый круг, из которого нет выхода. Он пытался не зацикливаться на этих мыслях, но они были настойчивы, как ночные кошмары, которые невозможно забыть. Иногда он представлял, как просто исчезает, словно тень на закате. Но всякий раз, когда эта картина начинала казаться реальной, перед глазами вставали лица детей. Их улыбки, их письма, их наивные вопросы. Они были его якорем, единственным, что ещё держало его в этом мире. Однако, как долго он сможет сопротивляться? Как долго хватит сил делать вид, что всё нормально? Каждый день казался бесконечным, и каждая ночь — ещё длиннее. Ци Жун не мог избавиться от ощущения, что сам дом становился его тюрьмой. В пустых коридорах ему мерещились шаги, в зеркалах — отголоски прошлого, а в тишине — шёпот утраченных голосов. Он пытался отвлечься, занимая себя мелкими делами. Чистил оружие, читал письма от детей, вытирал пыль с давно забытых вещей. Но это помогало ненадолго. Когда всё замирало, когда наступала ночь, и он оставался один на один с собственными мыслями, в его голове раз за разом звучал один и тот же вопрос: зачем? Зачем продолжать это жалкое существование? Иногда он подходил к окну и смотрел на звёзды, пытаясь найти в них ответы. Но даже их свет казался далеким, холодным, недостижимым. Он чувствовал себя так, будто всё вокруг отвернулось от него. "Может, это и есть наказание," — думал он, касаясь пальцами гладкой кожи там, где раньше были шрамы. Шрамы, которые когда-то напоминали ему, что он жив, что он пережил ужас. Теперь они исчезли, и с ними исчезла та часть его, которая ещё цеплялась за что-то настоящее. Ци Жун тряс головой, пытаясь избавиться от этих мыслей. Он хотел найти опору, что-то, что вернёт его к реальности. Но дом казался бездушным, а тишина — безжалостной. Даже Бай Усянь, которого он одновременно ненавидел и жаждал видеть, приходил всё реже, оставляя его наедине с самим собой. "Я должен держаться ради детей," — убеждал он себя снова и снова. Но в глубине души он знал: это лишь слова, отчаянная попытка найти смысл в бесконечном сне, из которого нельзя проснуться. В конце концов, дети вырастут. Они поймут, кем он на самом деле стал. Заклинатели, которых он сам обучал, будут обязаны уничтожить таких, как он. Ведь именно таков их долг, их предназначение. Эта мысль не давала покоя. Она заполняла всё его существо, разъедая изнутри. Он знал, что рано или поздно это произойдёт. И потому иногда приходил к старым, знакомым мыслям, которые преследовали его ещё с детства. Сбежать. Оставить всё позади. Бросить всех. Быть свободным, не желая ни признания, ни понимания, ни даже их писем. Стереть всё, что было, как ошибку, допущенную на чистом листе жизни. Он часто представлял, как зачёркивает каждое воспоминание, словно строки текста, которые лучше не читать. Начать всё заново, где никто не знает его имени, не помнит его прошлого, где он просто тень, живущая в свободе от всех уз. Но каждый раз, когда эти мысли начинали превращаться в реальный план, что-то останавливало его. Быть может, страх перед неизвестностью. Или, возможно, остатки той странной привязанности, которую он не мог себе объяснить. "Это лишь иллюзия," — повторял он себе. — "Никакой свободы не существует. Даже если я сбегу, я всё равно останусь самим собой. И воспоминания не сотрутся, как бы я ни пытался." Тем не менее, соблазн был силён. Каждый раз он останавливался на краю. Каждый раз что-то держало его здесь, в этом холодном доме, в этой тишине, среди ненавистных мыслей и призраков прошлого. Но как долго он сможет противостоять? Как долго хватит сил бороться с тем, что, казалось, уже поглощает его изнутри? – Почему ты не можешь быть как он? – спросил Бай Усянь, откинувшись на спинку кресла, когда огненный трюк у Ци Жуна вновь не получился. Ци Жун замер, сжав кулаки. Он хотел спросить: "Как кто?", но сдержался. Ответ и так был очевиден. Он знал, кого имел в виду Бай Усянь. Всегда знал. Сравнения с Се Лянем тянулись за ним с самого детства, как тень, которая не исчезает даже в темноте. Совершенный Се Лянь. Вежливый, умный, талантливый. Се Лянь, чей образ стал идеалом для всех, кто его окружал. А Ци Жун? Ци Жун просто существовал. Для всех, кто был с ним знаком. Для всех, кто называл себя его семьёй. Он не был идеальным. И никогда не мог быть. Это не было заложено в нём с самого начала. Его не воспитывали таким, как Се Ляня. Его никогда не ставили в пример. Вместо этого его лишь упрекали за каждый шаг, за каждый вздох. Его учителя смотрели на него с презрением, считая, что его "поздно начали учить", будто это было его виной. Они, те, кто должен был вести его вперёд, лишь скрывали раздражение за холодными улыбками и вымученной учтивостью. Он был вторым. Всегда. Никогда не лучшим. Никогда тем, кто заслуживает похвалы. Ци Жун отвёл взгляд, чтобы Бай Усянь не заметил его выражение. Этот разговор — это сравнение — было слишком знакомым. "Почему я не могу быть как он?" — повторил он мысленно, чувствуя, как старые раны вновь открываются. – "Потому что я никогда и не был им. Я — это я. И если бы кто-то это понял, хоть раз, хоть кто-то…" Но он молчал. Как всегда. Потому что знал, что не получит ответа, которого жаждал. Иногда хотелось просто сдаться и заплакать. Раскрыться перед пустотой, перед самим собой, словно перед зеркалом, которое отражает лишь слабость и боль. Ци Жун долго пытался удерживать маску, которую носил ради других, ради выживания, ради того, чтобы не показать, насколько он разбит внутри. Но с каждым днём силы уходили, оставляя только пустоту, которую невозможно было заполнить ни гневом, ни ненавистью. Его единственная особенность, то, что выделяло его из всех — способность видеть вещие кошмары — исчезла. Словно испарилась, оставив за собой тишину. Он не видел чужих ужасов уже очень давно, и это пугало его. Эти видения, эти ночные кошмары, казались ему не только проклятием, но и напоминанием, что он всё ещё существует. Они были частью его сущности, частью того, что делало его уникальным. Но теперь они исчезли. – Почему? – прошептал он в пустоту, опустив голову. Ответа не было. Только холодная, неумолимая тишина. Иногда он думал, что, может быть, это и к лучшему. Что, может, эта тишина — дар, а не наказание. Но в глубине души понимал: вместе с кошмарами ушла и часть его самого. Часть, которая напоминала, что он жив, даже если чувствует себя мёртвым. И теперь, когда он оставался один на один с собой, он чувствовал, как эта пустота медленно заполняет его изнутри, угрожая поглотить всё, что осталось.