Оставили небеса? Добро пожаловать в ад!

Настоящее время Сука! Адам давненько, наверное, с самого изгнания из рая, не ощущал такого необъятного чувства. Он был бы охуеть как рад, если чувство это хотя бы с натяжкой, примерно такой же, как у совы, которую на глобус натягивают, но всё же можно было бы назвать положительным. Да хотя бы нейтральным! Ибо за неимением хороших эмоций сойдут и никак не окрашенные и напоминающие суррогат. Как безалкогольное пиво. Толку ни хуя, так хоть вкус какой-никакой имеется. Но нет же. В жизни Адама просто не могло всё таким простым быть. Ему судьба вечно подкидывает замудрённую поебень из разряда «я с этой хуетой сама не разобралась, так что на тебе». Ангел испытывал полный спектр негативных эмоций. Как всегда по причине падшего. Уёбок! Адам что есть силы нанес удар по до этого момента стоящему ровно фонарному столбу. Толстый металлический столб протяжно взвыл, заскрипел, как будто находился при последнем издыхании, и пригнулся к асфальту. Но ангелу было этого мало. Такое простое разрушение никоим образом не могло передать весь спектр испытываемых первым человеком эмоций. Тварь! Ещё один оглушительный удар, уже не столько физический, сколько основанный на ангельских силах, снёс все остальные фонарные столбы до самого конца адского проспекта. Махины скрипели, трескались и будто стенали. В какофонии полученных звуков, если включить фантазию, можно было различить логичный вопрос: «А мы-то тут причём?». Но на железки Адаму было глубоко похуй. Починят. Или не починят, ибо кому в аду есть дело до городского освещения? Совсем не похуй ему было на произошедшее получасом ранее. Адам зарычал сквозь зубы и, не найдя достойного для вымещения злобы объекта, херанул по уже сбитым столбам, вминая их разорванное металлическое нутро в асфальт. Дорога покрылась трещинами в узоре, достойном картины экспрессиониста. Но Адаму было опять-таки абсолютно похуй на всё творящееся вокруг, каким бы странным оно ни выглядело. В его мозгу на один манер проносилась лишь одна более-менее связная мысль по кругу, словно черепушка его — это старый, видавший лихие времена проигрыватель, а мысли его — это кассеты, и одна из них какого-то хуя зажевалась на самом паскудном месте, вот и повторяет по кругу одну хуйню. Ненавижу. Одно слово, одна эмоция и один совершенно явный адресат. Адам подозревал, что он ненавидит Люцифера еще в Эдеме, когда тот опаздывал на их встречи. Он думал, что ненавидит шестикрылого, когда по вине его случился весь тот пиздец с грехопадением. Он считал, что обязан ненавидеть падшего, когда тот, вопреки всякой логике, в блядском аду умудрился получить нечто похожее на счастье, когда ему, первому человеку, ангелу, приходилось перебиваться его объедками и менять спутниц жизни чаще, чем гитары. Но сейчас впервые за шесть или сколько там тысяч лет их знакомства он наконец понял, что ненавидит его. Не должен, не обязан, не хочет, а именно ненавидит. Просто потому что он сука, каких поискать по всему аду нужно, и всё равно равного ему не найдёшь. Ёбанный. Глухой удар ногой по асфальту, что заставляет его еще больше трещинами изойти. Кусок. Взмах крыльями, от которого с улицы сметает всё, не привинченное нахуй к полу. Сранного. Призыв гитары и мощный, совсем не берегущий струны аккорд всей ладонью, посылающий ударную волну такой мощности, что сотрясаются здания рядом и лопаются стекла. Дерьма! Адам выдыхает протяжно и ищет глазами, чего бы еще разрушить. Как назло, всё уже безнадёжно сломано его руками. И это только сильнее бесит. В этом блядском скопище грешников даже пар сбросить не на чем. И не на ком. Нет, изначально стоило ему появиться на оживлённом проспекте в довольно потрёпанном виде, и к нему потянулись желающие размять кулаки да заодно отжать средства к жизни. Один особо смелый ринулся на ангела, в уме уже считая шелестящие купюры. Но вместо этого пришлось грешнику считать зубы, предварительно старательно собирая их с асфальта. Это мероприятие отбило у него и у остальных зрителей желание с Адамом связываться. И оживлённый ранее проспект стал тихим и пустынным, как заброшенное кладбище. Это бы могло быть жутким вкупе с багровым адским освещением. Но только не для пышущего гневом ангела. Адам пытался смирить гнев, все нарастающий в груди, но, видят силы небесные, хуёво у него получалось! Стоило ему замереть в бездействии, как организм напомнил о своём нерадостном состоянии. Адам покосился на особо пострадавшую при вылете из отеля левую руку. Её он выставил вперед и разбил витражное окно. Теперь приходилось любоваться изрезанной в лоскуты кожей и выковыривать осколки, раз уж ранее он этого сделать не удосужился. Осколки были перепачканы золотом ангельской крови. Адам выдёргивал один за другим, некоторые приходилось тащить усерднее, поскольку плоть у ангелов зарастала в разы быстрее, чем у смертных, и стекло сидело как влитое. Зелёные, фиолетовые и блядски алые, как глаза одного уебана, чьё имя Адам не желал не то что произносить, но даже вспоминать, падали к ногам и складывались в горку. Самый крупный, естественно, алый осколок Адам поднёс к глазам, почти наяву видя, как вонзает его в лживые глаза падшего и расковыривает до состояния кровавой кашицы. Мерзко? Безусловно, но ему, воину небес, не впервой в крови возиться и делать то, что мерзостью отдаёт. Жестоко? А вот нихуя подобного. За сотворённое шестикрылым уёбком это слишком малая плата. Потому как урод этот мало того что напомнил Адаму о наличии сердца в груди. Нет, он не стал останавливаться на полумерах. Он указал на это самое сердце, проник в него, прочно в нём прописался и, убедившись, что теперь его с корнями не выдерешь, как блядский сорняк в асфальте, заявил, что всё это ебучая шутка. Скучно ему, видите ли, стало. Проверить теорию решил, сука. А вот Адаму всегда было интересно, как долго серафимы могут жить с копьём в заднице, но не полез же проверять. Зато теперь вроде как может. Никаких клятв, договоров и ошейников. Полная, блядь, свобода. Только радости от этой свободы никакой не ощущается. Раньше думал, что стоит сбросить ярмо Люцифера, и тут же откроется тысяча и одна возможность. И в самом деле, возможности появились. Столько путей и дорог впереди. Вот только идти по ним отчего-то не хочется. И он даже знает почему. В больных фантазиях отчего-то виделось, что шествовать по путям он не один будет. Хотелось верить, что падший не будет мудаком и всё у них сложится хорошо и само собой, как во всех классических волшебных историях, где хэппи энд обязателен к исполнению. Но жизнь вновь доказала свою дерьмовость и то, что, дабы заслужить свой счастливый конец, нужно изрядно заебаться, и всё равно это нихуя не гарантирует. Люцифер оказался мудаком. И ведь первый человек всегда это знал, но каждый блядский раз наступал на грабли, давая этому пидорасу шанс показать себя с чуть менее уёбищной стороны. Долбаёб наивный. Вот нихуя его жизнь не учит. Злость потихоньку отступала на задний план, взгляд прояснялся, как и мысли, и ангел мог обдумать ситуацию, включив разум, а не бесконечную череду мата. Оглядев окрестности, порушенные его буйством, он, не видя особой альтернативы, уселся на гнутый фонарный столб, как обычно садятся на бревно у костра во время похода. Скривился. И начал заниматься тем, что ненавидел даже больше, чем Люцифера. Адам принялся анализировать. Мозги почти физически скрипели от совершаемых ангелом усилий, но он продолжал, как по нотам, прокручивать в памяти всё, что происходило между ним и падшим. Это, конечно же, было сродни тушению пожара бензином, ведь любая лишняя минута мыслей о падшем возводила на ступень выше взбешённость Адама. Но он всё старательнее погружался в мешанину воспоминаний и подмечал то, чему в суете жизни не придавал особого значения. Каждый взгляд. Каждое движение. Слова. То, как падший даже дышать начинал чаще и будто свободнее в его присутствии. И всё это приводило ангела к двум вариантам развития событий. Либо Люцифер охуенный актер и ради своей маленькой развлекаловки контролировал все мелочи в их общении, причём с самого блядского Эдема, либо он сраный трусливый пиздун. А последняя их встреча — не что иное, как разыгранная падшим постановка. Только непонятно, зачем шестикрылому так играть с его чувствами. И со своими заодно. Ведь на дне алых глаз плескалась печаль. Если, конечно, Адам не видел того, что хотел увидеть. — Гондон ёбанный, я что, на ромашке должен гадать, что за хуета у него в голове творится? Это представлялось единственно достоверным способом узнать правду. Потому что языком в случае серьёзных разговоров падший пользоваться не умел. Только на одно его язык и годится… Адам чертыхнулся и уже умиротворённый поднялся на ноги. Планов своих менять он не собирался, несмотря на очередную сотворённую падшим поебень. В конце концов, он ведь первый человек, главный герой истории человечества. А герои что должны делать? Правильно, геройствовать. К тому же в душе зрело предвкушение восхищённых взглядов Чарли и остальных адских придурков. Вот увидит Люцифер, что дочурке он нахрен не всрался, и будет это для него лучшим наказанием. Хотя Чарли тоже хороша, обещала ведь, что падший к Адаму не приблизится, и всё равно допустила такую подставу. Вся в папашу. Короче, над местью он потом будет думать. А то мстить будет некому. Когда ваш враг благополучно сдох, ему уже посрать, что вы хотели с ним провернуть. А так легко отделаться Люциферу он не позволит. Нужно было отправляться на поиск Евы. Благо Деус дал примерные координаты её расположения. Как первая грешница, этакий вип-житель ада, она не была ограничена одним кругом гордыни и могла свободно перемещаться по всем просторам ада, и в последний раз кого-то на неё похожего видели на круге чревоугодия. Туда-то и планировал отправиться ангел. Но что-то заставило его остановиться. Упрямое сердце тянулось к отелю. Чтобы проверить. Или придушить-таки шестикрылого уёбка. До конца Адам не разобрался, а так как думать он не особо любил, то без изысков подчинился внутреннему зову. В ночном уже мраке он бесшумно приблизился к отелю и замер рядом с окном Люцифера. Вцепился вмиг одеревеневшими пальцами в выступы на стенах и уставился в распахнутые створки окна. Падший спал. Разметавшись по постели, он хмурился во сне и без остановки что-то шептал. Адам напряг слух. Вслушался в сбивчивые речи и едва не сорвался со стены, потому что от почти обречённого фейспалма не удержался. Еблаааан… Второго такого во вселенной не найти. Он действительно соврал. Предпочел расстаться с ангелом, только бы тот жив остался. А сам, видимо, задумал героически подохнуть на поле битвы. — Господи, да за что мне наказание в виде привязанности к долбоёбу? — шёпотом сокрушался Адам, задавая вопрос, как всегда, безмолвным небесам. Покачал головой. Всмотрелся еще раз во мрак комнаты и дрогнул от налетевшего неожиданно промозглого ветра. В аду холодает, не иначе быть грандиозной беде. Ангел осторожно прикрыл окно. Если король ада в решающий момент будет ходить с соплями, Азраил со смеху помрёт раньше, чем Адам успеет его уебать. Адам летел прочь, за границу круга гордыни, и крутил одну фразу, услышанную из уст спящего падшего. Не хочу, чтобы ты умирал. Улыбки, слабой, но такой довольной, будто прописавшейся на его лице, он не заметил. Круг чревоугодия отличался от круга гордыни примерно так же, как рай от ада. Здесь было несравнимо уютнее. Ярче. Оранжево-жёлтое небо с рисунком шестиугольников вместо опротивевшей до тошноты пентаграммы не жгло крылья, а приятно грело. Адам приземлился на небольшой улочке между такими же шестиугольными домами в тёплой расцветке. — И почему у Люцифера всё в круге так хуёво, что аж депрессию навевает? А, ну да, он же главное представительное лицо ебучей депрессии. Ангел медленно пробирался по незнакомой местности. В воздухе витал приятный аромат чего-то сладкого. Вскоре он приметил фруктовые деревья в клумбах посреди дороги и вдоль тротуаров и понял, что запах источают висящие на них гроздьями фрукты. Они по форме напоминали груши. С насыщенно-жёлтых боков фруктов каплями стекал янтарный сок, так и манящий протянуть руку и отведать плод. Адам не спешил поддаваться чарам обжорства. Вот если бы на деревьях ребрышки, исходящие жаром, висели, точно бы не удержался. А так сумел отвести взгляд и сосредоточиться на дороге. Впереди показался местный обитатель. Высокий, покрытый шерстью, с истинно волчьим обликом. Гончая. Здесь они были не редкостью, и чем дальше ступал Адам, тем больше ему на пути встречалось гончих. Молодые и веселящиеся не обращали на ангела никакого внимания. А вот те, что постарше, с повязками на отсутствующих глазах, видными шрамами и угрожающими ухмылками, они провожали его внимательным прищуром целых зрительных органов. Морщили носы, принюхиваясь к запаху серы из чуждого им круга гордыни. И шли следом за ним. Спустя десяток минут Адам не выдержал и обернулся к одному из преследователей. Он грозовой тучей нависал над ангелом и был явно не настроен на дружескую беседу. Но когда Адама волновало чьё-то нежелание с ним болтать? — Я ищу кое-кого. И надеюсь на сотрудничество в поисках. — Плевать, — прорычал волк, подходя ближе, так что стала заметна их разница в росте. Гончая возвышался над ангелом на добрую голову, и последнему приходилось смотреть снизу вверх, что портило настроение. — Ты грешник. Тебе не положено здесь быть. Адам от подобного заявления немного прихуел. Потом вспомнил, что до сих пор бродит в виде рокера-металлиста, отбившегося от группы во время мирового турне. Издевательский щелчок, и фигуру первого человека окутало светом, возвращая былой облик. Привычная туника, откинутая назад маска и крылья, избавившиеся от бурого налёта, ясно говорили, кто стоит перед гончими. Волк оторопел от преображения и нахмурился только больше. — Это ничего не меняет. Хотя нет, теперь я обязан отвести тебя к Вельзевул. На носу война с небесами, а тут ангел шатается. — Я как раз об этом, дружище, — Адам нисколько не обеспокоился. Наоборот, улыбнулся расслабленно. — Уж извини за прямоту, но вы против ангелов не вытянете даже всем адом. Поэтому мне нужно найти здесь одну особу. На волка его объяснения не возымели должного эффекта. Впрочем, Адам и не надеялся, что это сработает. Потому по старинке вырубил его и отволок в ближайший тупик. Поиск застопорился. Адам понятия не имел, как выглядит Ева, под каким именем она живёт в аду. Он даже не представлял, в каком из районов круга стоит ее искать. По его воспоминаниям, супруга любила тишину, одиночество и природу. Возможно, она ведёт затворнический образ жизни в тропических зарослях круга чревоугодия, и ему стоит подобно Индиане Джонсу пробиваться вглубь своеобразного леса? Взгляд скользнул по стене, где мимоходом выцепил истрёпанную афишу. Да так и замер на ней. На ярком плакате большими буквами было написано: «Лучшие вечеринки только в особняке Вельзевул! Бесконечная выпивка, лучшие угощения, музыка до упаду и специально для гостей: достоверное предсказание от великой и неповторимой Ру». — Вот тебе и затворница, блядь… — протянул ангел, недоверчиво вглядываясь в такую знакомую, но искажённую годами улыбку.