Дети церкви.

Являясь человеком довольно впечатлительным, Лололошка какое-то время свято уверовал в то, что случилось рождественское чудо. Несколько дней подряд он просыпался в надежде увидеть в чужих глазах былую искру веры в собственное "я", но Джон довольно быстро разочаровал. И этот удар воспринялся уже как личное оскорбление.  Лололошка не привык получать все то, что хотел, однако в голове прочно сидел алгоритм — будешь удобным, будешь лишний раз не возникать, делать все, что прикажет бог, и да будет тебе награда на небесах. Однако его личный бог был слишком похож на человека, на человека непредсказуемого и ничем ему не обязанного. Лололошка чувствовал, как его начинает злить и расстраивать бесконечное равнодушие Джона, который начинал все больше воспринимать его как должное. "Лололошка делай то, что я тебе скажу, живи, как я тебе скажу, будь тем, кем я хочу тебя видеть" — все это, как казалось Лололошке, прослеживалось в поведении Джона все больше, и, в отличии от Господа бога, о какой-то награде за свое послушание речи не шло. Лололошка надеялся, что все будет как раньше, но Джон только делал требуемый от него минимум. Рождественская ночь, казалось бы, дала надежду, однако последующие серые дни убили ее своей обыденностью. И с каждым таким днем Лололошка все дольше смотрел на своего соседа и все больше чувствовал себя обманутым.  Его пугало и собственное поведение — все меньше времени он посвящал духовному развитию своему. Медленно, но верно, мысли о боге заменили мысли о Джоне, а те в свою очередь принялись перерастать в обиду на них обоих. Лололошка нуждался в религии, в которой бы его ценили, но создавалось впечатление, что центром этой религии нужно делать не Джона. Если Бог есть любовь — по-крайней мере именно так звучала ложь о нем, то Джон был воплощением эмоциональной непредсказуемости и неуравновешенности, которую Лололошка начал познавать все глубже. Да, ему давали внимания — но это внимание надо было заслужить, соответствуя требованиям Джона, которые он по идее должен предъявлять самому себе.  Лололошка первое время откровенно не знал, как ему поступать. Казалось, прошедшее Рождество должно было наладить им жизнь — оно ведь ощущалась в моменте так прекрасно! Но с утра Джон выдал пару реплик о том, что он полностью растерял все бывшие навыки, а Лололошка вообще танцевать не умеет, и от фейерверков голова болела всю ночь, ну и добил свою недовольную тираду тем, что надо было закинуться наркотой, пока была возможность и похоронится в сугробе. Обратно лечь спать после подобных выкидонов Джону не помешало абсолютно ничего, а Лололошка остался сидеть в ступоре, всерьез анализируя сказанные слова и начал себя винить в плохом настроении соседа. Разумеется, нечто такое не стало одноразовой акцией — Джон начал говорить больше, действовать активнее, но сколько невысказанной злости было в этих действиях! Лололошка пытался искать проблему в себе, но затем, постепенно, переключил внимание на соседа. Может, корень проблемы в его голове? Эта мысль с каждым днём крепчала, и Лололошка чувствовал, как внутри нарастает раннее незнакомое, запретное чувство — своенравность. Он разочаровывался в боге, разочаровывался и в Джоне. В кого верить кроме этих двоих, он не знал, поэтому от безысходности начал прислушиваться к самому себе.  А собственное "я" оказалось личностью неполноценной и непостоянной, донельзя зависимой от чужой — той самой, которая принадлежала травмированному мальчику, что вынужденно делил с ним келью. Лололошка чувствовал — несмотря на возникавшее желание, он не может мыслить самостоятельно, постоянно нуждаясь в подпитке и одобрениях. Собственная эмоциональная беспомощность, неловкость, выводила на агрессию почти также, как отсутствие психологического волевого стержня извне. Лололошка слишком привык полагаться на мнение других. Джон своим появлением разрушил старые авторитеты, но ничего нового сделать из своего соседа не успел, разрушив себя вместе с ними. Так и остался Лололошка буквально ни с чем, способный только догадываться о том, что такое полагаться на себя. 

***

— Если тебе надо, делай сам.  Таков был очередной ответ Джона на попытку Лололошки завлечь его учебой.  — Если тебе понравилось, научись сам.  Примерно тоже самое в ответ на предложение о танцах, спорте — да вообще о чем угодно! В своем безразличии Джон становился невыносимым для несамостоятельного Лололошки, который, однако, очень хотел что-то делать. Впрочем, в глубине души Джон больше не хотел просвещать отсталого соседа различными науками. Слишком уж сильные сомнения в себе начали волновать его, слишком уж страшно было слепить из Лололошки что-то независимое. Джон был уверен, что потеряет контроль над двойником сразу же, как тот обретет себя. Созависимость, в которой они состояли, становилась более очевидной, и игнорировать ее Джон не мог. Посидел, понял откуда ноги растут, да и сделал выводы в своей нездоровой манере. Эмоциональную связь они выстроили в не адекватной обстановке, закрыв ей собственную неполноценность. Вернее, Джон вцепился в соседа, пытаясь с помощью самоутверждения и контроля из его запчастей заново построить себя, а Лололошка не был в силах оказать сопротивление, так как чувство нужности и восхищения примагнитило его со страшной силой. Любая попытка разорвать образовавшийся токсичный симбиоз была болезненна для обеих сторон, однако, неизбежна.  Джон никогда не отличался тактичностью и вежливостью ни к окружающим, ни к самому себе соответственно. Требовательный, безумный контролер-перфекционист то и дело нуждался в своем проявлении, а встречая ответное сопротивление ломался от собственного бессилия. Будь Джон уверен в своих силах  — проблем было бы в разы меньше, однако, пытаясь делать что-то как раньше, его накрывала тревожность от чувства собственной ущербности. Садиться за учебу он тем более боялся с каждым днём все сильнее, из-за возможности в чем-то ошибиться на чужих глазах и отсутствия мотивации, не говоря уже о мыслях про побег, на которых поставил православный крест. Да и то, забыл для самого себя осознать этот факт, нырнув с головой в черный омут апатичной депрессии. 

***

Они снова поругались. Уже, наверно, в пятый раз за день, из-за какой-то мелочи. Лололошка пытался сделать уроки на завтрашний день — Рождественские праздники закончились, а учебу, все-таки, даже в этом месте не отменяли. Джон же, сидя на столе, пристально следил за тем, что пишет сосед. Самому что-то делать — ни в коем случае. Следить за другими и надеяться на то, что Лололошка сделает какую-нибудь ошибку, что якобы вынудит его показать свои знания и самоутвердиться — запросто.  — Вот здесь — неправильно. — Джон ткнул пальцем в тоненькую тетрадь-для-всего. — Связь в предложении идет параллельная.  В ответ послышался вздох, но Лололошка молча кивнул головой и пробормотал:  — Спасибо.  — Спасибо! — повторил за ним Джон. — Ты хоть понял, в чем ошибка?  Лололошка безучастно пожал плечами. Взаимодействие с человеком, который находится в тотальной апатии влияло на его психику достаточно убийственно. Нет, он не понял ничего про параллельную связь, однако… зачем что-то понимать? На эту мысль натолкнул его сам Джон, оправдывая свое поведение фразой "не вижу смысла что-то делать". А раз он не видит, то Лололошка и подавно не увидит.  — Ты меня игнорируешь? — послышалась легкая предъява со стороны. — Для тебя мои слова тоже ничего не значат?  — Джон! — возмутился в ответ Лололошка. — Я просто задумался..  — Я надеюсь, что над параллельной связью. — холодно ответил сосед.  — Нет! Не над ней! Почему я вообще должен об этом думать? — Лололошка откинул от себя тетрадку и повернулся к Джону.— Почему ты ничего не делаешь, а я должен?  — Я то не делаю? Я тебе помогаю, Ло, во всем стараюсь помочь. Не понимаю, почему ты не ценишь..  — Я не ценю.. — растерянно пробормотал Лололошка, будто не веря в услышанное. — А как это еще назвать?  — Ты издеваешься надо мной, Джон? Если да, то так и скажи!  Лололошка вгляделся в чужое лицо, пытаясь найти там признаки пусть злой, но шутки. Однако глубина темных глаз встретила его привычной пустотой, в глубине которой изредка просвечивали тени былых эмоций. И в данный момент в них светилась обида.  — Я бы никогда не стал издеваться над тобой. — оскорблено заметил Джон, и Лололошке показалось, что глаза запылали ярче. — Жаль, что ты такого мнения обо мне.  — Джон… я не такого… ты сам обо мне какого мнения вообще? Я тебя не понимаю… — Лололошка отвел взгляд и уставился в окно. Надолго его никогда не хватало. — Ладно, прости, я знаю, что ты хочешь как лучше..  — Тогда в чем проблема? Ты последнее время очень нервный. — заметил Джон. — Что-то скрываешь от меня? Что-то случилось?  Лололошка чувствовал себя совершенно разбитым. Почему Джон пытается его в чем-то уличить? Почему осуждает..? — Если что, я не осуждаю. — тут же разбил его догадки Джон. — Просто интересуюсь. На всякий случай. Его поведение сбивало с толку до такой степени, что хотелось спрятаться под одеяло от тотального непонимания. Впрочем, соседа хотелось забрать с собой, только чтобы он молчал… Хотя, когда он молчит — тоже все будто бы плохо. И как жить в таком случае?  — Нет, Джон.. я ничего не скрываю. Я просто устал..  — Ложись спи. — тут же среагировал Джон. — Тут все равно всем плевать, как ты учишься.  — И это я от тебя слышу… — вздохнул Лололошка, поднимаясь со стула. Джон соскочил на пол следом, скрестив руки на груди.  — А что я? — Вот именно, что ничего! — резко высказался Лололошка. — Ты просто… ты ничего не делаешь из того, что раньше тебе нравилось! Но я почему-то должен знать какие-то параллельные связи, водородные связи, все твои языки, формулы, теоремы… хотя ты говоришь, что в этом нет смысла! На что я тогда трачу свою жизнь? — Так не делай ничего. — равнодушно заметил Джон. — Ты сам себе придумал, что я от тебя что-то требую.  Лололошка почувствовал, что ему перекрывают воздух. Ничего он не придумывает!  — Ты сам, только что… исправлял меня.. спрашивал, все ли я понял.. ты требуешь! Ты же… ты же будешь плохо ко мне относиться, если я не буду соответствовать твоим ожиданиям..  — Ты сам себе это придумал. — настаивал на своем Джон. — Будь таким, как угодно твоей бессмертной душе.  Действительно. Джон не стремился лепить из Лололошки идеал — он хотел лишь самоутверждаться. Но признаться в  этом ему было стыдно даже перед собой, поэтому озвучивать вслух — ни в коем случае.  — Я не знаю… каким мне угодно.. — вздохнул Лололошка. Если Джон так говорит, то, наверное, он снова, снова черт возьми прав? Сосед производил впечатление самого честного человека на свете, и Лололошка решил верить ему, а не себе.  — С этого и надо начинать. А не кидаться обвинять меня во всех смертных грехах. На моё имя и так уже несколько котлов в аду забронировано. — Джон махнул рукой и залез на кровать, укрываясь одеялом. — Я спать.  Лололошка проводил соседа в царство Морфея беспомощным взглядом и возвел глаза к небу, только вместо него встретился взглядом с низким деревянным потолком. Почему-то эти сжимающие стены стали последней каплей. Он опустился на пол, положил голову на колени и почувствовал, как по щекам потекли слезы. Лололошка не умел плакать так, как это делало большинство людей. Ни звука не издавая, молча, он ощущал, как соленые капли щекотят кожу и впитываются в черный балахон, стекая с лица. На душе было тяжело, но делиться своими мыслями с Джоном он не мог. Тот разумеется его выслушает, может быть, что-нибудь посоветует, но это работало только в темах, которые не касались его самого. Сосед воспринимал любые попытки поговорить о себе очень плохо. Лололошка знал, что сначала Джон попытается перевести тему. Потом — замолчит и включит тотальный игнор на все попытки взаимодействия. Но если быть настойчивым и пробивать этот эмоциональный блок, то реакция будет резко негативной, дальше которой заходить Лололошка не решался.  Впрочем, мысль о том, что менять что-то в своей жизни надо, крепчала с каждым днём, только воспринимать себя отдельной личностью без Джона пока не получалось. Вот если только он будет более решительным и смелым — получится вернуть соседа обратно. Говорят, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Только Лололошка отказывался верить в эту бесчеловечную ерунду. Если он тебя начнет топить, ты должен найти силы выплыть вместе с ним.  Лололошка решительно встал и вытер глаза. Он обязан справиться, обязан помочь. Пусть он не знает как, пусть он не знает с чем, но это лишь его собственная вина. Джон не доверяет ему, не воспринимает всерьез — это видно. Лололошка должен сделать все, чтобы переменить ситуацию.  Разговаривать, впрочем, он не умел. Единственный способ для того, чтобы радикально изменить ситуацию с которым его познакомили за всю недолгую жизнь — ставить перед фактом и не оставлять выбора. Можно еще немного манипулировать и угрожать — тоже всегда действовало. Применяемо ли подобное отношение к Джону? Разумеется, нет. Лололошка это понимал, однако не видел общей картины, считая себя обязанным взять на себя роль великого спасителя. И эта мысль не могла подождать — она была слишком навязчивая. 

***

— Джон, вставай. — Лололошка тронул соседа за плечо. Оно было напряжено.  — Я не сплю. — ясно ответил тот и поднял голову. Вся решительность мигом улетучилась — Лололошка невольно отдернул руку. Опять этот неживой взгляд с отблесками бури эмоций. Скоро Джон начнет сниться ему в кошмарах.  — Где ты был? — холодно осведомился сосед. — Почему не сказал, что куда-то собрался? Ты разве не знаешь, что может случиться, если тебя поймают ночью?  Джон сел на кровати. Он внешне был равнодушен, но в мыслях успел продумать множество трагичных сценариев, от которых сердце зашлось в бешенном ритме. Почему у него нет ключа от этой кельи? Он бы запирал на ночь Лололошку, чтобы тот не мог никуда выйти, и чтобы к ним никто не мог зайти. Только к сожалению, личное пространство в данный момент выглядело чем-то на грани сверхъестественного и с этим нужно лишь мириться.  — Да все я знаю… — начал было Лололошка, а затем почувствовал, как на запястье сомкнулись цепкие холодные пальцы.  — Ничего ты не знаешь. — отрезал Джон, и, не выпуская его руки, встал напротив.  — Так расскажи мне. — Лололошка еле сдерживался от того, чтобы снова не уступить Джону эту эмоциональную игру.  — Меньше знаешь — крепче спишь. — моментально нашелся тот, и эта фраза заставила Лололошку сдерживаться от того, чтобы не начать биться головой об стену — казалось, в этом занятии было больше смысла, чем пытаться говорить с Джоном. Но вместо истерики он лишь вздохнул и молча протянул соседу стопку чистых листов. Тот одарил его взглядом, полным легкого непонимания, затем перевел взгляд на бумагу, а потом снова уставился на Лололошку. У Джона дрогнула рука, будто намереваясь взять "подарок", но до своей цели пальцы не добрались, повиснув в воздухе, после чего их обладатель, будто против своей воли опустил руку обратно.  — Украл? — поинтересовался Джон.  — Да. — в тон ему ответил Лололошка.  — В следующий раз, если тебе понадобиться бумага, давай я схожу.  Лололошка ощутил, что ситуация начинает порядком раздражать. Джон не может делать вид, что ничего не понимает. Это бесчеловечно, в конце концов.  — Не прикидывайся. — бросил ему Лололошка. — Ты же понимаешь, что это…для тебя все, Джон. Чтобы ты снова начал что-то делать. Это же… было так важно. — Мне ничего не нужно. — ответил тот. Даже если слова соседа затронули его, это было невозможно разглядеть. — Оставь себе. Если нет — давай я отнесу обратно.  Бумага захрустела в руках у Лололошки. Он сжал листы в ладони, стараясь подавить рвущуюся наружу бессильную ярость. Джон должен… должен быть самим собой! То, как он себя сейчас ведет не складывалось в голове у Лололошки ни в какую.  — Да пошел ты знаешь куда! — воскликнул он и швырнул стопку бумаг под ноги соседу. — Я ради тебя… я все делаю ради тебя, Джон, почему ты тоже не можешь жить ради себя! Я готов, готов делать для тебя всё, что угодно, только пожалуйста… пожалуйста…  Лололошка прервался, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Он взглянул на Джона, пытаясь найти в его глазах отклик на свои слова, но потерпел поражение. Снова.  — Ты… ты же особенный, Джон, ты же буквально божественный человек!.. — Лололошка чувствовал, что делает катастрофически недостаточно. Поддаваясь приливу отчаяния, он упал на колени перед Джоном и вцепился руками в подол его балахона.  — Я чувствую… что ты умираешь.. — через силу проговорил Лололошка. — Скажи… что мне сделать еще? Хочешь, я…  — Нет. — Голос Джона прозвучал необычно — в нем будто разбивался хрусталь на мелкие осколки, впивавшиеся в сердце Лололошки. — Мне ничего от тебя не нужно. Вставай на ноги и иди спать. Бумагу я отнесу обратно.  — Да как ты можешь.. — Лололошка шмыгнул носом, понимая, что последняя его надежда разбивается об выстроенные стены этого безжалостного юноши. — Знаешь что, Джон? Я пытался! Правда, пытался!  Лололошка слишком резко поднялся на ноги, заметив, как сосед вздрогнул от такого действия. Но ему уже стало не до этого. Он выскажется. Раз и навсегда.  — Все это время я верил в тебя! Я верил тебе, Джон! Ты не представляешь, кем стал для меня! Я восхищался тобой, я хотел быть, как ты. Настолько, что отрекся от бога, настолько, что был готов терпеть абсолютно все, лишь бы тебя никто не тронул! Скажи, в чем я виноват перед тобой? Где я не справился? Поверь, если бы ты говорил со мной, Джон, если бы ты сказал, хоть намекнул на то, что ты хочешь — я бы все сделал. Но я больше… я больше не могу. Я устал.  — Я ни о чем тебя никогда не просил. — ответил Джон, и голос его дрогнул. — Мы с тобой друг другу никто.  — Ты разочаровал меня, Джон. — бросил Лололошка. — Ты меня предал.  Джон ощутил, как земля уходит из под ног. Голова резко закружилась, и он был вынужден поймать край стола, чтобы не упасть. Все время, до последнего мгновения Джон старался не пропускать через себя эмоции Лололошки, не слушать его болтовню и не анализировать ее, однако последние слова разорвали ему сердце в клочья. Теперь он точно потерял все. Осталось только защелкнуть за собой крышку гроба. Джон слышал, как заскрипели половицы старого пола, затем ощутил ледяной сквозняк, и за Лололошкой захлопнулась дверь. Осознав, что больше не в силах контролировать своего соседа, подросток рухнул на кровать, накрывая голову подушкой. Мыслей в голове не осталось — знакомая, родная пустота поглотила его сознание целиком. 

***

Лололошка шагал по сугробам куда глаза глядят. В лицо ему летели крупные хлопья снега, ветер беспощадно трепал волосы, свистел над головой и резал мокрое лицо. Зачем, зачем только он познакомился с Джоном? Почему позволил своей жизни докатиться до такого? Он пытался протереть глаза, чтобы видеть, куда идет, но это было бесполезно. Да и какая разница, куда идти? Сосед абсолютно прав — нет никакого смысла что-то делать. Верил он в бога всю свою жизнь — всю его веру разрушили меньше, чем за два месяца. Верил он в Джона — тот открыл ему глаза, а затем обошелся, как с ресурсом для себя любимого. Во что ему теперь верить? Верно, не осталось такого. Да и не хотел он больше верить — никому и никогда.  Лололошка засунул руки в складки балахона, пытаясь согреть их, и нащупал кухонный маленький нож, который отдал ему Джон в Рождественскую ночь. Как он был счастлив тогда, и как он несчастен сейчас, и все прошлые дни, и все прошлые месяца, года, проведенные в стенах этого монастыря. Говорят, самоубийство — самый страшный грех. Но Лололошка знал, что его душа уже горит в аду — а вернее, замерзает, покрываясь толстым слоем льда до самых косточек. Наверно, на ней какой-то первородный грех — иначе как объяснить царящую вокруг преисподнюю с самого своего рождения? Какая разница, где страдать? На этом свете находиться стало слишком невыносимо. Может… на том станет лучше?  Лололошка прислонился к каменной стене какого-то корпуса, прячась от ветра, и вытащил нож. Как иронично… Джон хотел его защитить от других людей, а в итоге сам довел ситуацию до предела. Лололошка сжал рукоятку в ладони, зажал в зубах край балахона и рукав рубашки, чтобы не мешали, а затем медленно надавил лезвием чуть выше сгиба локтя. Он слышал треск собственной кожи, пока разрезал ее вдоль, чувствовал горячие струйки крови, хлещущие из порезов по рукам и падающие в холодный снег. Только боли он не ощущал — на смену ей пришел какой-то несвойственный ему научный интерес к факту смерти и всеобъемлющее равнодушие к своей жизни. Любопытно, он правда попадет в ад? Или что его встретит после конца… Лололошка знал, что был готов на всё. Только бы здесь больше не находиться.