Дети церкви.

Если можешь — кричи Из ста тысяч таких голосов разыграется опус И мы живём для того чтобы в нас преломлялись лучи Но если когда-нибудь вдруг потеряется фокус, то…

Остаток ночи тянулся слишком долго. Джон не спал, но и не мог сказать, что находится в сознании. Мысли блуждали где-то далеко-далеко за пределами высоких каменных монастырских стен. Перед глазами проносились обрывки воспоминаний о своей жизни, а в ушах то тут, то там звучали собственные слова о том, как он обязательно найдет выход и самонадеянные обещания, которыми он разбрасывался. Джон, впрочем, не чувствовал ни сожаления, ни стыда за свои разрушившиеся надежды — он вообще не воспринимал прошлого себя, как самого себя. Та личность ему больше не принадлежала. Тот человек, которым Джон себя когда-то называл, ощущался чужим.  Постепенно за окном начал нарастать привычный — привычный прошлому ему — утренний гул. В данный момент Джон слышал его, но в голове не сработал привычный алгоритм действий: встать, пнуть соседа, пойти добровольно-принудительно на утренние молитвы. Почему-то Джон искренне считал, что к нему это не относится. Он упрямо таращился в стену, пытаясь осознать границы того, кем теперь является, но не мог этого сделать. Понятие собственного "я" прекратило свое существование напрочь.  Шум приближающихся шагов соседа также не возымел никакого эффекта. Джон не сразу почувствовал, как чужая рука прикоснулась к нему. Не сразу смог ощутить это касание на собственном плече, прилагая усилия для обработки процесса, который раньше происходил сам по себе, а затем, когда мозг наконец-то сообразил происходящее, принялся размышлять над причиной сего жеста и степени его потенциального вреда. Первый пункт вызвал затруднение — Джон не мог сообразить, до кого пытается достучаться Лололошка и по какой причине. Однако второй заставил напрячься и осознать ту границу, где заканчивается чужая рука и начинается его собственная.  Несмотря на долгий мыслительный процесс, Джон никак не выказал реакции на жест Лололошки, поэтому после него последовал голос.  — Джон.. Пора вставать.  Да, он слышал слова, но соотнести их к себе было невозможно. К кому сосед обращается? Здесь же кроме него никого нет.  — Джон, мы опоздаем на утренние молитвы. — снова послышался набор слов, которые не несли никакой смысловой нагрузки. Джон почувствовал, что его легонько потрясли, и расчет границ собственного тела снова сместился непонятно куда. Абсолютно перестав понимать происходящее, Джон закрыл глаза и ощутил, как окончательно сливается с поглотившей его темнотой. Он не мог двинуться, не мог ничего ответить. Он не помнил, как владеть собственным телом и не в силах был осознать, в каком месте проходят границы между ним и всем творящимся вокруг. 

***

Лололошка не понимал, что происходит, но молчанию соседа испугался не на шутку. Почему-то первой мыслью было тащить его в церковь, к алтарю, исповедовать, причастить и для верности облить святой водой. Но… за время, проведенное с Джоном, Лололошка знал, какую реакцию получит на подобное проявление заботы. Или думал, что знал.  До того, как им начнут стучать в двери и орать, оставалось минут десять, не больше. Лололошка помнил, как Джон отреагировал ночью на его попытку дотронуться до него, но сейчас это не имело значения. Осторожно, но быстро, Лололошка стащил тоненькое одеяло с Джона. Сделать это было не так просто, как казалось — сосед вцепился в ткань мертвой хваткой, поэтому пришлось разжимать ему пальцы. Лололошка, впрочем, удивился тому, что не встретил никакого сопротивления, но сейчас это было хорошо. Скинув одеяло в ноги, он обнажил неутешительную картину, которую, впрочем, помнил с ночи.  Разглядывать Джона было некогда. Изначально, Лололошка хотел отправить его за новой одеждой, так как в рваной ходить было не вариант, однако по апатичному настроению соседа было ясно, что никуда он не пойдет. Решение нашлось достаточно быстро. Лололошка аккуратно посадил Джона на кровати и принялся ловко освобождать от одежды, стараясь не затягивать и не встречаться с взглядом темно-карих глаз, которые встретили подобные действия всем спектром отчаянной ненависти, на который только было способна человеческая душа. Однако, Джон молчал, оставаясь все также без движения, и Лололошка не понимал, почему. В данный момент, он был готов сделать абсолютно всё, что ему скажет сосед, лишь бы больше не видеть это безжизненное лицо. Но делать было нечего, а добиваться ответной реакции - некогда.  Лололошка против воли обратил внимание на состояние чужой одежды и тела. Синяки он разглядел еще ночью, однако в основном только на руках. Сейчас же их россыпь была видна по всему телу и выглядела слишком.. неестественно. На ногах, к тому же, он разглядел засохшие, смазанные алые полоски крови, однако откуда она там взялась не знал, и знать не хотел. Монашеский балахон был заляпан въевшимися в черную льняную ткань белыми пятнами и разорван у воротника, рубашка со штанами — на две части спереди. Лололошка заметил, что руки почему-то дрожат, однако он, разумеется, не помнил, откуда у его тела подобная реакция. Да и сейчас это было не важно. Стянув испорченные тряпки с соседа, Лололошка разделся сам и натянул на Джона собственную рубашку. Штаны бросил рядом. Балахон оставил на себе и выбежал на улицу, держа в руках то, что осталось от одежды соседа.  Было до жути холодно, однако Лололошка совершенно не думал о себе. Он не думал ни о чем, кроме того, что ему нужно торопиться. Забежав в нужный корпус, ляпнув пару оправданий перед дремавшей швеей, он забрал у нее новый комплект одежды и со всех ног бросился обратно в келью.

***

Прилагая немыслимые усилия, Джон пытался заставить свой мозг снова работать, но казалось, что сейчас добиться желаемого невозможно. Он физически начинал ощущать, что все девяносто процентов бывших эмоций, реакций и чувств заблокированы намертво, но не знал, как вернуть все обратно. И не знал, надо ли оно ему вообще. Отсутствие Лололошки было недолгим, однако секунды были подобны вечности. Джон визуализировал в памяти последние события — обеспокоенное лицо напротив, голубые глаза, стремящиеся спрятаться от его взгляда, каштановые волосы, обрамляющие худое лицо, покрытое шрамами — все это было слишком знакомым и по идее должно было вызывать эмоции. Но нет.  Впрочем, именно физическое взаимодействие с Лололошкой помогло плюс минус прикинуть расположение своего тела в пространстве, и Джон понял, как одеться до конца в соседские тряпки. Стало теплее, но на утренние молитвы подросток не пошел, снова ныряя под тонкое одеяло.  Очнулся он уже на улице. На какой молитве Лололошка его поднял, нацепил на него балахон и сейчас тащил за руку по снегу в сторону церкви, Джон в курсе не был. Холодный воздух слегка отрезвил, но это не было к лучшему, а скорее наоборот. Мрачный образ возвышавшейся церкви, в которую надо идти хочешь ты того, или нет, имела эффект довольно угнетающий. Джон резко почувствовал лютое отторжение к происходящему и дернул рукой, пытаясь отстранится от Лололошки.  — Я не пойду. Я не хочу.. — прошептал он. — Лололошка, руки убери.  Лололошка был в таком отчаянии от долгого молчания Джона, что от радости звука его голоса был готов в первое мгновение выполнить его просьбу. Только потом до него дошло, что никто им не разрешит уходить.  — Нет, нельзя, Джон. — сообщил Лололошка, продолжая держать его за руку. — Ты же сам знаешь.. не первый день же здесь!     Замечание соседа снова напомнило Джону о том, что он не владеет ситуацией, и проблеск попытки проявить свои желания снова свелся на нет. Пусть все будет так, как хочет Лололошка. Происходящее не имеет значения. 

***

А Лололошка хотел только одного — понять, в чем он провинился перед Джоном, и чем заслужил подобное отношение. И речь здесь шла не о том, что сосед начал его больше игнорировать или как-то хуже относиться. Речь шла о том, что Лололошка чувствовал себя преданным. Он возвел Джона до идола, делал усилия над собой ради него, шел за ним и учился у него, уходя от бога все дальше и дальше за соседом. А сейчас и он его бросил. Эта мысль казалась глупой — вот же Джон, все еще рядом с ним, никуда не ушел — однако за пару дней Лололошка понял, что того человека, за которым он был готов следовать, больше нет. Ну или есть, но он почему-то не показывается.  Взаимодействие соседей оборвалось на корню. Джон не проявлял желания жить ни в каких его проявлениях, а Лололошка слишком уставал, чтобы пытаться поменять ситуацию. Приходя после вечерней трапезы читать молитвы на сон грядущий, он заставал соседа лежащим без движения, когда как обычно Джон вместе с ним возвращался в келью, возмущаясь на распорядок своего тяжкого рабочего дня, а затем, демонстративно мешая ему молиться, расхаживал по келье, вслух повторяя определения из обществознания, хронологию исторических событий со всеми датами, или теоремы десятых одиннадцатых классов. Сейчас же ничего подобного Лололошка не наблюдал уже дня три. Джон не делал абсолютно ничего из того, что ему было свойственно. А так же перестал есть. Все это время сосед не переступал порога трапезной, всегда куда-то пропадая. Лололошка понятия не имел, в чем дело, однако видел, что Джон такими темпами медленно себя убьет. Он чувствовал, что должен быть более настойчив, должен проявить инициативу, которую ранее проявлял Джон, дабы оказать влияние на самого Лололошку, но он не знал, как. Уверенность в том, что его не слышат, не послушают, в том, что он должен молчать и терпеть до последнего, так как ничего от него не зависит и все в руках Господа, была слишком сильна. Лололошка не мог себя пересилить, не мог даже взгляд послать в сторону соседа без чувства вины. Но той, еще не окрепшей стороной своего характера, которая формировалась под "дурным" влиянием, постепенно понимал, что обязан что-то делать. Только не знал, с какой стороны подступиться, чтобы не получить физическую или душевную травму. 

***

Возможность предоставилась в ночь на четвертый день их странного отсутствия взаимодействия. В ту ночь Лололошка думал слишком долго. Он то дремал, то снова вскакивал от подступавший тревоги. Он чувствовал, что вокруг творится что-то неладное, что-то… опасное. И если раньше Лололошка бы встал на ночную молитву и покаялся, то сейчас, дабы успокоить колотящееся сердце, решил проверить соседа. Спит ли он? Все ли с ним в порядке? Эти мысли стали слишком навязчивыми, а эмоции — слишком сложными. Лололошка вылез из кровати, огляделся и понял, что Джона нигде в келье нет. Ему снова стало страшно. Впрочем, ему всегда становилось страшно, когда он не находил рядом свой объект гиперфиксации, однако сейчас он был готов действовать. Каждый раз, когда Джон пропадал, с ним что-то случалось. Эту закономерность Лололошка заучил наизусть, намереваясь каким-то чудом научиться ее предотвращать, однако так и не понял, каким. Сейчас впрочем было самое время. Он не знал, что еще может случится у соседа, не мог представить, куда уж хуже, поэтому начал опасаться, что он вообще больше не вернется. Лололошка вылетел на улицу, в темноту, держа свечку в руках и позвал Джона, к сожалению не так громко, как хотел. 

***

Будучи старшим, ответственным, сильным, умным, надеждой, опорой окружающих и вообще во всем самым лучшим, Джон считал, что никому никогда не имел права показывать свои слабости. К сожалению, как только на монастырь опускалась ночь и отвлекаться на работу становилось невозможно, Джона начинали накрывать флешбеки о пережитом. Первые сутки было легче всего — из-за шока не чувствовать абсолютно ничего, пусть даже самого себя, ему нравилось больше, чем постепенное возвращение ощущений собственного существования, а не пустого места там, где мир отвел ему уголок под солнцем. Апатия утончалась, подобно таяющему весной льду, и сквозь нее просачивалась свежая боль, о которой Джон помнил абсолютно все.  Останавливать себя от истеричных попыток содрать кожу, чтобы больше не чувствовать грязные касания на ней, было слишком сложно. Впрочем, объясняться перед разбуженным Лололошкой — в разы сложнее. Поэтому Джон выскальзывал за дверь на мороз и, задирая рукава, тер острым, заснеженным льдом кожу до кровоподтеков. Слезы замерзали на морозе, но даже погружаясь в тотальное одиночество и зная, что его никто не услышит, Джон чувствовал за свое поведение стыд и вину. Он слишком слабый. Слишком беспомощный. Он не заслуживает жизни, когда находится в таком убитом состоянии. Голос Лололошки, звавший его по имени сквозь завывания ветра, ввел в ступор. Почему этот придурок не спит? Джон не хотел, чтобы его сейчас видели, однако из вариантов либо ждать, пока сосед свалит, либо закапываться в снег с головой. Второй вариант был хоть и возможен в реализации, но слишком долог, а первый вообще от Джона не зависел, поэтому мальчик попробовал привести себя в порядок и сделать вид, что все нормально. Если Лололошка увидит.. если все узнает, то обязательно разочаруется в нем. Джон не думал, насколько боится потерять последние крупицы самоутверждающего его как личность авторитета, но судя по тому, как заколотилось сердце, эта перспектива воспринималась расшатанной психикой равносильной окончательной смерти. Он быстро встал со снега, отряхнулся, вытер покрасневшие глаза и даже слегка пригладил волосы, после чего сделал несколько шагов навстречу горевшему свету свечи в чужих руках. За эти секунды Джон вспоминал, что за три дня ни разу не поговорил с соседом, только перекинулся парой равнодушных слов. А сейчас… сейчас придется взять себя в руки.  — Чего разорался? — резко поинтересовался Джон, выступая из темноты и краем глаза замечая легкий испуг на лице Лололошки, вызванный неожиданным появлением. — Джон… я проснулся, а тебя нет и я решил, что.. — хоть Лололошка и пытался построить мысленный диалог с Джоном, из которого выходил победителем и спасителем, в реальной жизни все было иначе. Он моментально растерялся, запутался и итоге замолчал, оставшись стоять с почти догоревшей свечкой в руке.  Джон его ответом не удостоил, так как сам никогда не был в восторге от своих ночных злоключений. Он прошел мимо и вернулся внутрь, в келью. А затем, привычным образом улегся на кровать, поджимая под себя ноги. Ему, оказывается, было до жути холодно. Лололошка тут же кинулся следом и встал у чужой кровати, неловко переминаясь с ноги на ногу. И вот опять. Вот опять он не может ничего сделать. Впрочем… пытаться все еще стоит.  — Почему ты вышел, Джон? — робко поинтересовался он, не ожидая получить ответа. Джон отвечать не хотел, однако знал, что должен. Нельзя было не давать Лололошке совсем никакой информации — начнет же додумывать… а затем небось и додумается до того, что на самом деле Джон ничего из себя не представляет.  — Вышел воздухом подышать. — наконец-то отозвался он. — Ничего удивительного. Ложись спать.  Пожалуй, это был самый длинный диалог за всё три дня и три ночи. Лололошка ощутил слабый блеск надежды — может быть, не все так плохо? Интересно, стоит ему идти дальше? По-хорошему нужно уметь вовремя останавливаться, но… но этот небольшой успех в виде пары фраз вскружил голову. Лололошка подошел к кровати соседа и присел на ее краешек, моментально чувствуя, как компаньон напрягается. Может, все-таки не стоило лезть? Хотя, думать поздно.  — Джон… поговори со мной.  Это было совсем не то, что хотел сказать Лололошка, и уж явно не таким жалобным тоном, как получилось, поэтому ему сразу же захотелось провалиться под землю.  — Не-а. — безжалостно отрезали в ответ — Я сказал тебе идти спать.  Джон знал, что звучит грубо. Знал, что обходится с соседом несправедливо, однако ему очень хотелось избежать контакта. Не сейчас. И Лололошка… послушал его? Да! Джон уловил удаляющиеся шаги и почувствовал, как позабытое облегчение накрывает с головой.  Лололошка… эта личность, к формированию которой Джон последнее время прилагал руку, и именно она была последним, что у него оставалось. Он понял это чисто логически, без чувств и эмоций. Сухим, выверенным расчетом, методом исключения. Откровенно говоря, Джону было сейчас плевать на всех. Однако его оставшаяся сущность стремилась к контролю, который у него так бесцеремонно, безжалостно отобрали. Джон больше не осознавал себя личностью, не чувствовал контроля над своим телом и разумом, однако у него оставался Лололошка. Лололошка, которого он осознавал. Лололошка, которого можно контролировать вместо себя. 

***

Следующий день снова заставил чувствовать себя настолько потерянным, насколько только можно было. А все потому, что Джон… на этом, впрочем, можно было и закончить мысль, однако сосед снова поменял свое поведение. Все, что творилось в голове у Джона, для Лололошки было таким мраком кромешным, что лезть в эти дебри себе дороже. К чему пришел сосед за эту ночь, что опять перещелкнуло у него в голове? Лололошка даже догадаться не мог, однако этим утром разбудили уже его. Разбудили с таким видом, будто делают огромное одолжение своим присутствием. Джон стоял, облокотившись на стол, скрестив руки на груди, и смотрел так, будто ждал какой-то необычайной реакции на свой жест. А после… пожелал доброго утра. Лололошка в ответ лишь в шоке уставился на него.  Да, они не пересекались все это время по большей части из-за апатичного равнодушия Джона. Это было тяжело, однако Лололошка не знал, что сосед может впасть и в другую крайность. Джон снова взялся проявлять инициативу, но эта инициатива не была направлена на него самого, как раньше. Лололошка пытался сделать вид, что не замечает изменений, однако в глубине души чувствовал, что центр внимания Джона сместился с его собственной личности. И сместился на него, на Лололошку.

И теперь я хочу всё и сразу Дай мне полный контроль над словами, над духом Над мыслью, над волей, над сердцем Над альфа, над бета, над прима, над разумом.

 (pyrokinesis — "абсолютно черное тело")