Дети церкви.

Какое наказание приготовил Господь для того, кто задумает совершить страшный грех — душегубство? Джон не задумывался об этом, хотя у каждого здорового человека должны присутствовать сомнения перед тем, как взять в руки оружие убийства и направить его против живого существа. Джон думал, думал без конца и края, но не в силах был подавить навязчивую идею. Инфантильный ли он подросток, возомнивший себя вершителем судеб в своей фантазии, или постепенно сходит с ума от безысходности своего положения?  — Если все пройдёт гладко.. — рассуждал он про себя глубокой ночью, выводя в темноте какие-то рисунки на стене. — То мы будем спасены? Или же я сделаю хуже… нет. Действовать надо. Вставать и делать… — Джон повернул голову в сторону мирного спящего соседа, и этот жест отдался болью в спине, напоминавшей ему о том, насколько сильно он ненавидит свою теперешнюю жизнь. — Хуже быть не может.. Если только смерть? Хотя смерть будет лучше такой жизни.. — он снова развернулся к стене. Разговоры с самим собой помогали ему в особо трудных жизненных ситуациях. — Живут и спят, и ничего не могут ни сказать, ни сделать.. не видят и не слышат зла, или предпочитают о нем не говорить? Но никто не заслуживает подобной судьбы, и я — в первую очередь. Я слишком хорош и умён, чтобы гнить здесь. Правда же? — поинтересовался он у темноты, но та ничего не ответила. — Правда. Меня ждёт совсем другое будущее….  Джон давно решил действовать, но решился лишь сейчас. Сквозь бесконечные попытки придумать план побега, проступило желание мести за себя, за Лололошку, за Сайриссу — за всех, кто находится с этом социальном вакууме. Он убьет. Убил в первый раз и убьет во второй. А если будет нужно и в третий.  Впрочем, можно ли было считать тот несчастный случай за свое первое убийство? Джон всегда отрицал это, однако в данный момент его спасала лишь романтизация свой личности, своих успехов, провалов и достижений. Он обязан двигаться дальше — в прямом и переносном смысле. И в прямом смысле он медленно опустил ноги с кровати и встал. План был прост — стащить нож и проткнуть горло спящему в своей келье епископу. Джон чувствовал, как его тянет назад неуверенность — но не в самом факте убийства, а в собственных силах. Будет ли риск оправдан? Осталось надеяться на это, однако Джон чувствовал себя обязанным сделать хоть что-то. И это "что-то" в его голове постепенно сложилось в убийство. 

***

Джон не умел отключать эмоции и чувства полностью, однако этой ночью собирался научиться. Он вышел из кельи под завывание ветра на лютый мороз — декабрь стремительно летел к концу — и направился в ближайший корпус в трапезную. Как обычно, никто тут ничего не запирал и он прошел без каких-либо проблем. Выучил за столько времени маршрут наизусть и спокойно ориентировался в темноте.  Все мысли Джона почему-то начали вертеться вокруг посторонних звуков. Он вслушивался в скрипы половиц под ногами, в свист ветра за окном, в тяжелое дыхание и редкий плач больных, лежащих тут на исцелении. Если увидят? Если услышат? Что тогда? Он медленно прокрался внутрь, на память вспоминая, что где лежит, но делать это было бесполезно. Осторожно шарясь рукой по столешницам и ощупывая все вокруг, рука Джона наконец-то легла на рукоятку кухонного ножа. Он был грубым и тяжелым — явно предназначался для разделывания мяса. Джон представил, с какой радостью втыкает лезвие в горло епископу, физически ощущал чужую теплую кровь, бегущую по рукам и капающую на пол. Представлял перед собой удивленный взгляд, который сразу же потухает, и с каждой секундой чувствовал себя все лучше. — Можно ли назвать меня сумасшедшим? — сам для себя незаметно принялся шепотом рассуждать Джон. — Нет.. точно нет. Мой рассудок чист и здрав. — он долбанул себя рукояткой по лбу и поморщился. Больно, не рассчитал силы. Да и пусть.  На выходе взгляд зацепился за еле видимый во тьме холодильник, и Джон остановился около него. За время пребывания в этом монастыре он ни разу не взвешивался, однако даже представить боялся, насколько похудел на подобном режиме питания. Занимаясь акробатикой, Джон всегда весил в разы меньше нормы. Насколько сейчас все плохо он не знал, да и знать не хотел — рука сама потянулась к дверце холодильника.  Гнилая, трупная вонь ударила в лицо. Джон замер на месте, разглядывая содержимое во все глаза и понимал, что никогда не должен был видеть подобное. В пластиковых пакетах напротив, на средней полке, вперемешку были свалены человеческие части тел. Джон точно успел заметить бедра, плечи и, кажется, грудную вырезку? В дверях холодильника стояли баночки с пальцами без ногтей, кусками лицевых мышц и ушных хрящей. Он смотрел, не в силах отвести взгляда, а мысли путались все сильнее. Что происходит? Что это за место, черт возьми? Почему..  Бешенный поток размышлений прервал громкий стук железа об пол, и Джон обнаружил, что выронил нож. Это вернуло его в сознание, однако все планы тут же перевернулись вверх дном. Куда он полез? На что он рассчитывал? После всего увиденного меньше всего ему хотелось пересекаться с кем-то, даже в целях убийства и свободы. Надо было уходить, но Джон не мог сдвинуться с места. Он нагнулся, вцепился в собственные колени и чувствовал, как его разрывает между отчаянием и долгом. Если уходить — то вряд ли былая решимость вернется. А если действовать… то где гарантии того, что эти каннибалы его попросту не сожрут? Впрочем, где вообще хоть какие-то гарантии в этом месте? Их нет, никогда не было и не будет.  Джону казалось, что он простоял перед открытым холодильником целую вечность, мучая себя мозговым штурмом, однако в итоге тот запищал. Подросток подскочил и, не рассчитав силу, захлопнул дверцу. Секунда, другая, и раздался страшный грохот. Стоящие на холодильнике кастрюли, ведра и прочая утварь полетели на пол. Впрочем, Джона намного больше оглушил стук собственного сердца. Теперь точно надо бежать. Куда угодно, лишь бы не оставаться здесь.  Джон вытащил голову из-за двери трапезной и понял, что опоздал. К нему приближался огонек свечи и три переговаривающихся голоса. Один принадлежал кухарке, в другом Джон сразу узнал епископа, а третий был до сих пор не знакомым. Для надзирателя не грубый, для монаха слишком гордый. Ладно, он потом об этом подумает. Джон вернулся обратно и ловко юркнул под стол, прячась за стоящими там корзинами. Лишь бы не нашли. Лишь бы пронесло…  Джон слышал, как дверь отворилась — слишком легко, слишком подозрительно. Свет включился, а следом раздался истеричный вскрик кухарки и "Господи помилуй" от епископа. Третий вошедший погром на кухне не прокомментировал. Джон слышал, как он проходит дальше, и предположил, что его голова крутиться направо и налево в поисках нарушителя. Он замер, стараясь не издавать не звука.  — Кто же мог сотворить такое… — причитала тем временем женщина. — Не спала я, молилась, как резко слышу грохот! Думала, показалось.. а потом еще раз! Одна идти не решилась…  — И правильно, сестра. — отозвался Лукий. — Явно нечистая здесь промышляет. Ух бес-прохвост! Отвлекает нас от молитв и служения Богу… обязательно завтра освятить трапезную надо по новой, чтобы никакие черти больше…  Джон почувствовал, как чья-та сильная рука хватает его за локоть и выдергивает из укрытия. Он совершенно не ожидал, что попадется, попытался сопротивляться, но лишь больно стукнулся головой об столешницу. В глаза ударил свет, однако это не помешало Джону разглядеть своего разоблачителя. Одет он был в черную мантию, как и все здесь, только на груди висел большой, золотой крест. На белых волосах располагался клобук, на котором также был вышит крест, а руки, как и у епископа, были увенчаны перстами. Только этот человек был на голову выше Лукия и ощущался по-настоящему опасным. Его мутные глаза — Джон не смог понять, какого они цвета — не выражали ни одной знакомой ему человеческой эмоции. Один только холод. Одно только животное безумие, против которого что-то противопоставить было нереально. Особенно когда этот человек стальной хваткой вцепился в локоть и не думает отпускать. Джон попытался сообразить, кто перед ним, и осознание пришло довольно быстро.  — Снова ты! — послышался возмущенный возглас Лукия. — За что, за что мне такое дьявольское отродье..! Чем мы все заслужили гнев твой, Боже наш!  — Тихо, Лукий. — властным тоном остановил его истерику Отец, а затем перевел взгляд на Джона, пристально изучая его лицо. — Так это ты…  — Что я? — недовольно пробормотал он в ответ, глядя в глаза напротив. Ответа не последовало. Отец снова удостоил вниманием своих спутников, но лишь для того, чтобы махнуть рукой и бросить короткое: "Уходите, с вашим чертенком я разберусь сам". Ни епископ, ни тем более монахиня, ослушаться не посмели, мгновенно убравшись восвояси.  Джон чувствовал, как затянувшаяся тишина постепенно начинает давить со всех сторон. Он осмотрелся, все еще надеясь сбежать, однако тут Отец двинулся в сторону холодильника, и, нагнувшись, взял с пола тот самый кухонный нож, разглядывая его так, будто видел впервые.   — Что ты? — повторил он и пристально посмотрел на Джона. — Я отвечу, что ты, Джон.. или же Лололошка? Пренебрегать своим именем, данным при крещении… очень опрометчиво.  — Чего вы хотите? — Джон даже не попытался начать пререкаться, сразу переходя к сути.  — Я хочу, чтобы ты сказал, кого собирался убить. Хотя бы для начала.  Джон замолчал, уже понимая, что врать бессмысленно. Ему не поверят, если он будет все отрицать, но говорить правду — нельзя. Неизвестно, что за нее будет. Джон старался никогда не врать, считая ложь признаком слабости. Однако сейчас.. сейчас можно себе это позволить.  — Себя. — еле слышно проговорил он, так как это был единственный правдоподобный вариант лжи. Джон понимал, насколько ужасно это всё звучит, однако в глазах этого Отца он может быть и стал теперь еще более жалким грешником, но хотя бы не будет социально опасным убийцей.  — Вот оно как. — протянул мужчина, покрутив нож в руке. — Почему же ты тогда полез в холодильник?  А на этот вопрос у Джона не было ответа. Впрочем, мозг работал на максимуме. Он не думал, что ему в такой ситуации понадобятся знания психологии, однако раз начал выкручиваться, то останавливаться уже поздно.  — Думал что… может быть, если поем, то передумаю. Люди же до последнего цепляются за жизнь, даже если не хотят этого признавать. Поэтому ищут даже мелкие поводы отсрочить свой конец. Отец вдруг разразился громким смехом, а Джон начал быстро анализировать, где он и что сказал не так. Вроде правдоподобно. Так почему ему не верят?  Мужчина вскоре будто бы успокоился, однако Джон уловил в его болезненных глазах вспыхнувший огонек того всепоглощающего разум безумия. Моментально все его планы о том, как совладать с характером Отца пошли крахом. Никак. С сумасшедшими не спорят, сумасшедшим ничего не пытаются доказать. Джон понял, что проигрывает, однако не знал, насколько далеко все зайдет. И знать не хотел, но мужчина уже подзывал его к себе, причем очень настойчиво размахивая лезвием. Выбора не было, и Джон медленно, против воли, подчинился.  Отец распахнул перед ним холодильник, снова запустив в кухню запах разложения и сырого мяса. Джон видел, что за ним наблюдают и не показал желаемой эмоциональной реакции. Его лицо было равнодушным, и мужчина порядком взбесился.  — Появилась воля к жизни после увиденного, Лололошка? — непринужденно поинтересовался он.  — Я бы сказал наоборот. — в тон ему ответил тот, а затем перевел взгляд на Отца. — Скажите, вы каннибал?  — Все мы в каком-то смысле каннибалы, дитя. Только большая часть — эмоциональные.  — А вы в физическом плане едите людей?  — Это не люди. Это животные. — поймав на себе недоверчивый взгляд, мужчина пояснил. — Те, кто отступил от Бога, людьми уже не считаются.  — Вы убили их? — поинтересовался Джон, более тщательно рассматривая части трупов. Они не были взрослыми. Они были детьми.  — Они сами себя убили. Прям как ты, только у них получилось. Сбежали вдвоем, наивные мальчики, думали смогут добраться до города, однако ночь, лес. Волки. Мои люди нашли то, что от них осталось. Помолились за упокой. Оставили на Рождество — мясо нынче дорогое. Мозг сначала отказался адекватно воспринимать информацию, однако Джон снова сделал усилие над собой, чувствуя, что еще немного и он не выдержит. Было ясно, про кого говорит Отец — вспомнил, как Альфред рассказывал про двух сбежавших пареньков, его друзей, которые не смогли за ним вернуться. Что ж… теперь Альфред будет есть их в рождественском блюде и даже не подозревать о том, что их идея провалилась. Джон ощущал, как с каждой секундой уверенность в том, что у него получится выбраться отсюда тает, но ничего не мог поделать.  — Думаешь о смерти? — спросил Отец. Видимо, ему было скучно молчать. — Ничего, мы можем попробовать твою теорию.  — Какую? — не понял Джон.  — О том, что вернет тебе желание жить. Как ты там говорил… — Отец шагнул к холодильнику, отворил одну из банок и взял прямо в руку склизкую мышцу, после чего с сияющим видом развернулся к Джону. Тот почувствовал, как его с головой накрывает ужас. Нет. Нет и еще раз нет.  — Давайте не будем об этом вспоминать? — осторожно поинтересовался он, пытаясь не провоцировать шаткую психику мужчины еще больше. — Я не хочу есть.  — Скажи мне… — протянул тот, делая размашистые шаги в сторону Джона. — Почему ты решил, что мне должно быть интересно то, чего ты хочешь, и то, чего ты не хочешь? Как я сказал, так и будет.  — Не будет.. — прошептал Джон, не отрывая взгляда от лежащего куска мяса в чужой ладони.  Отец схватил его за шею, царапая острыми, грязными ногтями. Джон стиснул зубы и завертел головой, пытаясь предотвратить неизбежное. Другая рука мужчины довольно скоро поймала его за подбородок, и, раздирая губы, десна в кровь, принялась пропихивать в рот кусок сырого человеческого мяса. С первым попаданием затхлой крови в рот, Джон закашлялся и вцепился в чужую руку, пытаясь освободиться. Безуспешно, мужчина был выше на две головы и в несколько раз сильнее. Языка коснулась склизкая пористая солоноватая масса. Джон чувствовал во рту мышечные волокна, скользящие по нёбу обрывки полу сгнившей кожи и чужую руку, толкавшую всю эту субстанцию ему в пищевод. Голова кружилась от гнилого запаха. Его тошнило от привкуса мяса и отвращения.  Запихнув кусок плоти в рот подростка настолько далеко, насколько можно, Отец толкнул его на пол. Джон упал на колени и сразу принялся откашливаться, пытаясь вытащить из себя застрявший в горле инородный объект. Он задыхался от трупной вони, чувствовал, что сейчас потеряет сознание, и затуманенным взглядом наблюдал за тем, как изо рта на пол капает темная кровь вместе с ошметками кожи.  — Ну что, наелся? — Отец рассмеялся, наблюдая за его попытками. — Отрок неблагодарный, чем же ты занят! Я, Отец, лично кормлю тебя с рук своих, а ты плюншься! Ай-ай-ай! Хотя подобное отношение объясняет, почему твой родной батёк отказался от тебя.  Джон не мог ничего ответить. Он сунул два пальца в рот, вызывая рвотный рефлекс и тошнота, подходящая к горлу, усилилась. Его вырвало желудочным соком и кровью на деревянный пол кухни. Кусок плоти вышел наружу и Джон ощутил, что снова может дышать.  — Я бы тоже отправил своего сына на перевоспитание, если бы он убил мою любимую дочь.  Интересно, в каком месте этого треклятого монастыря можно вымыть рот с щелочной кислотой? Джону хотелось сделать это впервые в жизни, однако он смог лишь протереть язык грязным подолом своего балахона. На зубах заскрипел песок, но он был готов слушать даже этот мерзкий звук всю жизнь, только бы Отец закрылся навеки. Но тот даже не думал этого делать.  — Они ведь все рассчитывали на тебя, Лололошка, а ты их подвел. И к чему это привело? К смерти твоей сестры.  Этот разговор стирал абсолютно все инстинкты самосохранения, остававшиеся на этот момент. Джон больше не боялся и не переживал — он был в бешенстве.  — Заткнитесь. — прошипел он, поднимаясь с пола. — Вы не имеете… Ты не имеешь никакого права даже думать о моей семье!  — Ах вот оно что? — злобно процедил Отец. — Правда конечно, глаза режет! Ты должен был спасти ее в ту ночь, но ты не сумел. Будь я твоим отцом, я бы бросил тебя на корм свиньям.  — Не тебе судить, больной придурок. — огрызнулся Джон. Пусть пытается давить ему на чувство вины сколько может — лучше, чем он сам, никто не справится с этой задачей.  — Больной тут только ты, Лололошка. — процедил в ответ мужчина. — Как красиво тебя отхлестали недавно в церкви, жаль мало, жаль только тебя одного за твой поганый язык! Дружка твоего тоже надо было, профилактики ради. А то кормим под своей крышей двух маленьких извращенцев, паразитов общества!  — Ты… ты сумасшедший, ты просто конченный, и все, кто тебе подчиняются, тоже! Мы просто уснули вместе, случайно!  — Как же ты мне надоел! Со старшими общаться не учили? Мужского внимания не хватило, что теперь к мальчиками в одну кровать лезешь и спишь с ними в обнимочку! Чем вы еще там занимались, помимо изучения бесовского языка гнилого запада?  — Да идите нахуй! Ничем! Ничего! Ни в чем я не виноват, прекратите..  Джон понимал, что ничего не докажет. Горло будто резало, а в глазах начало щипать. Он больше не мог держать себя в руках.  — Как ты сказал, бессовестный?! — Отец сорвался на крик. — А ну иди сюда, я тебя отучу такими словами разбрасываться!  — Не пойду! Не трогайте меня!  Джон перескочил через стол, пытаясь оказаться от мужчины на противоположной стороне кухни, однако знал, что за ним погнались. Он не придумал ничего лучше, как снова залезть под стол и скрыться среди стоящего там хлама. Сердце колотилось, как бешеное. Он не знал, что делать дальше.  Наверху Отец продолжал буянить. Он стучал по столу, пытался достать до Джона, но тот был слишком шустрым и у него ничего не выходило. Через какое-то время он прекратил сыпать проклятиями. Джон насторожился и прислушался. Вроде как было тихо. Расслабляться все равно было нельзя, как бы ужасно он себя не чувствовал. Можно было в любой момент ждать подставы…  Резко стало светло и послышался грохот. Стол перевернулся вверх дном вместе с его содержимым и Джон лишился последней защиты. Его грубо схватили за одежду, вытаскивая из скопища коробок и швырнули на пол. Отец навис сверху. — Себя убить хотел, говоришь.. — злобно пробормотал он и грубо принялся сдирать с Джона монашеский балахон. — А с чего ты взял, что имеешь на это хоть какое-то право?  Подросток слышал, как трещит по швам ткань и эхом отдается в ушах, вместе со словами отца. Он хватал его за руки, пытаясь освободиться, но без толку.  — Хватит… — произнес Джон, не ожидая, что голос будет дрожать. Сейчас ему впервые в жизни стало так страшно. — Вы не имеете права..  —  У меня на все есть права. Я проводник между миром духовным и миром материальным! Думаешь, твоя душа принадлежит тебе, Лололошка? — Отец раздраженно отмахнулся от его рук. — Она принадлежит Господу Богу! И не только душа — тело, разумеется, тоже. И ты не имеешь права им распоряжаться так, как тебе в голову взбредет! Надо слушать старших… надо уважать старших…  Обе жесткие руки в холодных перстнях нырнули под черную льняную рубаху и принялись скользить по худому телу. Джон задрожал, попробовал еще раз оттолкнуть мужчину, но осознал свою полную беспомощность.  — Прекрати! Прекратите.. — снова заговорил он, стараясь не смотреть в глаза этому человеку. Его слова были проигнорированы — Отец разорвал завязочки на рубашке и стащил ее с Джона через голову.  — Тебе же так не хватает мужского внимания, Лололошка. И я благородно готов тебе его дать, чтобы ты больше никогда даже не думал о подобном поведении, которое ты транслировал все это время. Как наместник монастыря и его руководитель, я должен… — Его лицо жадно припало к оголенной коже и подросток с отвращением ощутил, как его грудь и живот бесцеремонно вылизывают шершавым языком, цапая колючей щетиной. Джон бил, пинал чужую голову, понимая, что еще пара секунд и он впадет в истерику. На какое-то мгновение наместник отстранился, а затем с прижался носом к телу мальчика, вдыхая его запах.  — Должен… наставить тебя на пусть истинный. Ты же еще совсем ребенок… пахнешь невинно, как ребенок, а уже одной ногой в дьявольском котле…. Я надеюсь, что в полной мере дам тебе того, чего тебе не хватило… я знаю, что всеми своими непокорными деяниями ты пытался привлекать так нужное тебе отцовское внимание… надеюсь после нашего знакомства ты станешь скромнее и перестанешь делать глупости. Ну или хотя бы для начала потеряешь извращенный интерес к своему соседу и не будешь больше по чужим кроватям лазать! Джон закрыл лицо руками, чувствуя, как по щекам бесконтрольно полились слезы. Он слишком долго пытался держаться, слишком долго искал надежду и пытался верить в себя. Однако.. ради чего? В кого верить, если от его личности с каждой секундой остается все меньше? Джон чувствовал это. Граница между ним и абсолютной пустотой стирается. Он так боролся за свою индивидуальность, но у него сначала отобрали свободу слова, потом свободу знания, а сейчас лишают прав на собственное тело. Ненависть и отвращение сжигали душу изнутри, разрушая фундамент той личности, на которую Джон привык полагаться — свою собственную. Зато, теперь он понимает, почему люди верят в бога. Потому что от них самих не остается ничего. И он бы хотел верить. Прямо сейчас уверовать, позвать на помощь волшебную силу, которая есть любовь на свою защиту. Но бог не защищает таких, как он. Таких как он бог опасается и ломает до самого конца, чтобы не оставалось тех, кто мог бы в него не верить.  Джон чувствовал, как чужие руки скользят по его телу, как рвется неугодная Отцу ткань по швам. Пальцы наместника вульгарно скользили по его ногам, слюнявые губы целовали колени, и язык елозил по тонким бедрам, насильно раздвигая их. Джон слышал шуршание монашеского балахона и звяканье креста на шее отца, который тот не потрудился снять, видимо считая, что совершает благородное дело.  Это все вызывало внутри одно лишь отвращение. Мерзко. Грязно. Слишком плохо, чтобы быть чем-то реальным.  — Пожалуйста.. — сквозь глухие рыдания взмолился он еще раз. — Пожалуйста, прошу вас, не трогайте меня! Я все сделаю, я буду верить в вашего бога, я останусь здесь навсегда, я буду работать на благо монастыря, только не касайтесь меня никогда больше.. никогда..  На мгновение Джон понадеялся, что все закончится. Однако надежда тут же разбилась вдребезги.  — У тебя нет иного выбора, мой грешный отрок. — расслышал он в ответ.  Бог не пришел на помощь. 

***

  Скрипнула дверь в келью и Лололошка тут же подскочил на кровати, бросаясь к вошедшему соседу. Несколько часов назад он проснулся от ощущения абсолютного одиночества, и к своему ужасу Джона рядом не обнаружил. Стал дожидаться его возвращения, однако когда тот пришел, язык не повернулся что-то спрашивать. Вся одежда на соседе была изодрана и висела на нем черными клочьями. Руки, ноги в синяках, на шее красные следы от ногтей. Губы разбиты в кровь. Лололошка не знал что случилось, не мог даже догадаться, однако по внешнему виду Джона и по тому, каким тяжелым взглядом тот одарил его вместо объяснений, понял, что случилось нечто непоправимое.  — Джон.. — осторожно начал Лололошка, провожая его взглядом. Сосед проигнорировал, медленно заполз на кровать и укрылся одеялом до головы.  — Джон, ты где был? — Лололошка осторожно подошел к кровати и тронул лежащего за плечо, пытаясь добиться ответной реакции. И добился, но совсем не той, какую хотел. Его ударили. Сильно, наотмашь, с такой убийственной смесью ненависти и отчаяния в глазах, что Лололошке захотелось спрятаться под кровать от Джона и никогда больше на него не смотреть. Он отошел от соседа и растерянно улегся на свою кровать, уставившись в стенку. За что его бьют? В чем он успел провиниться перед Джоном? Когда успел накосячить? Как теперь извиняться… как искупить свою вину? Сосед не давал ему заповедей и не имел собственной иконы, перед которой можно было положить тысячи земных поклонов. И не хотел с ним разговаривать.

***

Лололошка не спал всю оставшуюся ночь, задаваясь вопросом, в чем он виноват.  Джон не умел отключать эмоции и чувства полностью, однако этой ночью научился.