Дети церкви.

Шел уже который день отсутствия соседа на привычном месте, и который день Джон не мог себя заставить сходить его проведать. Вместо этого он предпочел закрываться у себя и все свободное время, пока был способен держать глаза открытыми, писать на украденной бумаге примеры. Он сочинял себе задачки по физике, рисовал различные графики, чертежи, просто записывал все то, что знал, не важно в какой последовательности. Несмотря на то, что его писанина с каждым днём напоминала записки сумасшедшего, Джон понимал — если не тренировать мозги, то они рано или поздно атрофируются за ненадобностью, как у большинства обитателей этого монастыря. А если вдруг он поймёт, что теряет навыки и знания — пусть даже хоть какие-то незначительные — то не миновать страшного разочарования в себе, грозившего неприятными последствиями. Поэтому, Джон предпочел тратить время на себя. Он задумывался о том, что поступает неправильно, и в итоге понял, что просто боится смотреть в глаза Лололошке и не знает, как себя с ним вести. Мысль эта ему не понравилась, хоть и была самой правдивой из тех, что посещали голову, посему Джон затолкал ее подальше. Решать проблему будет тогда, когда сосед вернется.  Вернулся сосед спустя целую неделю, причем очень неожиданно, поздно вечером. Джон как раз восстанавливал в памяти очередную стереометрическую лемму и доказывал шестую задачку по счету, когда его обдало сквозняком из открывшейся двери. Листья полетели со стола на пол, и Джон тут же вскочил, готовясь оправдываться, однако на пороге стоял никто иной, как долгожданный сосед.  Лололошка не сказал ни слова. Он молча оглядел Джона, затем перевел взгляд на разбросанные бумаги, и наконец вспомнил о том, что нужно бы закрыть дверь. Это далось ему с небольшим трудом. Руки отозвались неприятным зудом, однако это было настолько незначительно, что Лололошка даже внимания не обратил. Он прошел внутрь кельи и молча сел на кровать. Взгляд голубых глаз не уходил с Джона и рассматривал его так, будто пытался восстановить этот образ у себя в памяти, дополнить недостающие элементы картины, но в тоже время чувствовался невесомым и каким-то призрачным. Джон же стоял без движения. Он не успел придумать себе соответствующую ситуации реакцию, поэтому просто замер под чужим взглядом, будто понимая, что должен его вытерпеть.  — Привет. — наконец поздоровался Лололошка после долгого молчания. — Привет. — в тон ему проговорил Джон, после чего позволил себе начать собирать бумаги с пола. Снова повисла неловкая пауза, и Лололошка опять нарушил ее первым.  — Ты все еще крадешь бумагу? — безучастно поинтересовался он.  — Да. — скрывать это смысла не было никакого. — Если что, тут будет только моя вина. Лололошка ничего не ответил. Он аккуратно, чтобы лишний раз не травмировать себя, лег на кровать и уставился в потолок.  — Это очень больно, Джон. — наконец сообщил он. — Я думал, что попал в ад.  Джон не знал, как поддержать своего соседа. Он молча продолжал собирать бумаги, а затем, спрятав их под кроватью, остался сидеть на холодном полу. От тона, которым Лололошка предостерегал его, хотелось плакать. — Прости меня. — вымолвил Джон, не в силах сказать ничего больше. Ответом ему стал лишь скрип кровати. 

***

Дни стали тянуться слишком долго. Лололошка даже начал принимать плюсы своих травм — его какое-то время не будут заставлять работать на улице и таскать тяжести. Он мыл полы в корпусах, вытирал пыль, следил за тяжело больными и без конца думал над сложившейся ситуацией.  Джона он не обвинял в случившимся никогда — знал, что сам виноват. Но разговаривать с соседом тоже не торопился, тотально игнорируя любые попытки к взаимодействию. Лололошка видел, что готов ради Джона зайти слишком далеко. Желание поддерживать в голове картинку идеального соседа стало превышать в нем стремление соблюдать заповеди Божьи. Поэтому Лололошка всячески пытался отдалится от Джона, разорвать выстроенную между ними эмоциональную зависимость, но с каждым днём это сделать было всё более невозможно.  Сосед не изменился. Лололошка видел, что никто в монастыре не был способен сломать его стремление остаться прежним собой. Джон не хотел терять себя, знал свою личность, свои возможности. У него была история, у него были стремления, мечты, желания. Лололошка не мог похвастаться тем же — он не помнил большую часть своей жизни, никогда не воспринимал себя как личность и все его стремления были стремлениями других. Видя, что Джон каждый вечер несмотря не на что садиться писать свои формулы, что набирает в лампадку у икон снег, чтобы растопить его и умыться в нем с утра, что  продолжает строить планы на будущее и всерьез рассматривает побег, Лололошка все больше хотел стать похожим на него. Сопротивляться этому желанию с каждым днём становилось труднее. Он до сих пор считал своего соседа тем еще грешником и эгоистом, однако не мог ничего сделать со своей любовью к силе его характера. И в итоге Лололошка просто сдался.  — Джон. — промолвил он, лежа на кровати и смотря в стену. Скрип карандаша по бумаге за спиной прекратился — должно быть, сосед был в шоке с того, что к нему обратились. Лололошка на мгновение задумался о том, что совершает ошибку, но думать уже поздно. Он тяжело вздохнул и продолжил. — Мне никогда не нужно было тебя прощать. У меня нет к тебе ненависти и обид.  Повисла пауза. Лололошка физически чувствовал, как в чужой голове трещат по швам образовавшиеся домыслы и в панике создаются новые. Чувствовал, как Джон сомневается, не доверяет, взвешивает все "за" и "против" перед ответом. Сосед всегда был непредсказуем для Лололошки и, постепенно, он начал беспокоиться.  — Ты можешь хотя бы предупреждать как-то, прежде чем таким наглым образом вторгаться в хрупкое равновесие моего внутреннего мира? — горько заметил Джон, окончательно отрываясь от своей математики. — Это блин.. бесчеловечно.  Лололошка не ожидал такого ответа, поэтому воспринял все серьезно. Он правда бесчеловечный? Ужасный, бестактный, эгоистичный…  — Если что, я шучу! — Джон оборвал его поток мыслей также легко, как и запустил. — Пытаюсь хоть как-то не сойти с ума от устроенных тобой эмоциональных качелей. Нет, серьезно, ты не мог мне сказать раньше? Я ведь уже почти смирился с тем, что ты меня будешь ненавидеть всю свою жизнь.  — Извини. — Лололошка виновато развернулся к Джону. — Я просто… боюсь тебя.  — Меня? Меня то за что.. — растерянно пробормотал Джон и почувствовал, что снова расстраивается.  — За то, что ты не такой, как я. У тебя есть что-то такое… особенное… чего я ни у кого здесь не видел.  — Мозги что ли? — саркастично отозвался Джон. — Это да. Верно подмечено.  — В том числе. — серьезно ответил Лололошка. — Господь покарает меня за такие слова, но я не могу ничего сделать со своими мыслями, Джон. Я не хочу думать о тебе, но я думаю, думаю больше, чем молюсь..  — Думать больше, чем молиться — абсолютно здоровое поведение. — сообщил Джон, пропуская мимо ушей предмет размышления Лололошки. Он после об этом подумает. Не сейчас.  — Меня учили иначе.. да ты сам знаешь. — Лололошка тяжело вздохнул. — Я очень виноват, Джон.  — Не говори ерунды. Виноват не ты. Виноваты те, кто вбил тебе чувство вины в голову.  Оба замолчали и каждый уставился в свою стенку, пропуская через себя полученную друг от друга информацию. Джон только сейчас почувствовал, как его накрывает от облегчения и окрыляет чувство эйфории. Лололошка не испытывает к нему ненависти. Он ошибался всю эту неделю и в первый раз собственная ошибка принесла столько радости.  — Джон. — Лололошка прервал его поток мыслей. — А я знаю, что ты себя винишь.  — О господи-и.. — протянул Джон и уронил голову на стол. — Что ж все так и норовят покопаться у меня в голове!  — Прости. Просто… я помню первую ночь.. я помню, как просил позвать тебя, почему-то был уверен, что нам нужно попрощаться. И ты пришел, а я так ничего сказать и не мог — просто лежал.. чувствовал, что ты держишь меня за руку. Слышал, что ты с кем-то говорил, с какой-то девушкой.. Вы оба были очень расстроены и обсуждали страшные вещи. Мне кажется.. ты считал себя виноватым в чем-то ужасном.  — Аэа.. девушку кстати Сайрисса звали, ты знаешь ее? — моментально среагировал Джон. Он не хотел сразу портить себе настроение подобными разговорами и попытался перевести тему. Лололошка в ответ лишь хмыкнул, но видимо все понял.  — Я слышал про нее, но никогда не видел… про нее кстати все плохо говорят, Джон.  — Что? Почему? Характер у нее конечно своеобразный, но не настолько же..  — Все вокруг говорят, что она страшная грешница. Знаешь, что она делала еще когда совсем маленькая была?  — Ээ.. да у вас тут все грехом считают. Небось "отче наш" пела недостаточно громко?  Лололошка хихикнул, но его лицо быстро приняло прежнее серьезное выражение. Он приблизился к Джону и понизил тон:  — Она — блудница. Развратница, Джон. Нечистая.  — В смысле.. — Джон мысленно отметил себе никогда ничему здесь больше не удивляться, а затем до него быстро дошел смысл сказанного, и ситуация резко перевернулась вверх дном.  — Говорят, что она встречалась со взрослыми воспитателями. Соблазняла, искушала, вводила в грех своей ангельской светлой внешностью. Не целомудренная девочка. Епископ всегда угрожал, мол, потеряем девственность до свадьбы и всё, в аду гореть будем.. рассказывал нам истории про эту… Говорил, что много его братьев любезных пострадало из-за ее бесстыдства..  — Вы совсем тут все с ума посходили! — возмущенно перебил его Джон. — Да вас расстрелять мало! Ты хоть.. ты хоть представляешь, что ты говоришь? О, теперь я понимаю о чем она говорила мне, Лололошка. — Я лишь говорю тебе то, что знаю. — агрессивная реакция Джона осталась непонятой. Лололошка натянул одеяло до шеи, пытаясь осознать, что так взбесило соседа.  — Ты ничего не знаешь, раз говоришь подобное!  Джон резко поднялся и плюхнулся на свою кровать. Они засиделись за полночь. Пора было спать.  — Она не виновата ни в чём, Лололошка. — проговорил Джон уже более спокойно. — Как и ты. Как и все дети, которые оказались в этом треклятом месте. Жертва не может быть виновата, понял меня?… Вряд ли. Но ты поймешь, я в это верю. Как только мы выберемся отсюда — никто не уйдет безнаказанным. Я клянусь, Лололошка, даже если ты считаешь клятву — грехом. 

***

Дни летели, и несмотря на все свое отрицание происходящего, с течением времени Джон начал свыкаться с подобной жизнью. Этот факт его настораживал, однако из-за чистой беспомощности вместе с невозможностью действовать жестко и радикально, ничего не оставалось, кроме чистого выживания. Все чаще Джон замечал, что становится более равнодушным к происходящему, и, посматривая на Лололошку, в глазах которого почти всегда можно было прочесть одну лишь ледяную пустоту, понимал, что это — его будущее. Впрочем, был и обратный эффект. По ночам Джон частенько уламывал соседа составить ему компанию и заставлял учить математику, физику, химию, рассказывал наизусть правила из учебников по русскому. Пытался даже начать посвещать соседа и в английский язык — но тот наотрез отказался, ссылаясь на то, что ничего общего с прогнившим западом иметь не хочет. Впрочем, когда Джон отрыл в библиотеке учебник по истории и обнаружил там замазанные страницы, все стало на свои места. Всю жизнь дети подвергались жестокой пропаганде и цензуре — поведение Лололошки было объяснимо, хоть и раздражало порой настолько, что хотелось больше никогда с соседом не общаться.  Медленно, но верно, все начинало налаживаться до одной единственной злосчастной ночи, после которой Джон пообещал себе не расслабляться никогда в жизни. В ту ночь он впервые уломал Лололошку начать проходить английский алфавит, а под утро с полотенцем во рту сидел привязанный к кровати, чувствуя, как длинная медицинская игла входит в разодранную кожу, сшивая проходящую через всю спину уродливую рану от надзирательского хлыста. Джон старался не кричать, сохранять лицо хотя бы перед Лололошкой, что судорожно сжимал его руку, сидя на коленях около кровати. Он зажмурил глаза, сдерживая слезы. В голове беспощадно гремел ненавистный голос, обвинявший его в разврате, в мракобесии, в гордыне и эгоизме. Джон помнил, что что-то говорил в ответ, пытался смягчить ситуацию, пока в мыслях крутилась одна единственная мысль: "лишь бы Лололошка снова не пострадал из-за меня".  Он чувствовал, как в ответ тяжелые руки ударяют его по лицу, а с тела сдирают балахон, рубашку и бьют хлыстом со всей силы. Слышал, как Лололошка просит, умоляет перестать, а затем его снова бьют по спине. Джону мерещится хруст собственного позвоночника, после чего глаза он открывает уже здесь, от впившейся в спину иглы, и чувствует, что кошмар только начинается.  Время будто не шло вовсе и, чтобы чем-то себя отвлечь от непрекращающейся боли, Джон принялся считать стежки, которые затягивали чьи-то умелые пальцы на его коже. Они были быстрыми и ловкими, но это не делало их менее болезненными. Джон насчитал целых двадцать три, прежде чем понял, что задыхается. В глазах снова потемнело и в этот раз пришел в себя он уже не скоро. 

***

— Зачастили Вы ко мне, Лололошка, ох, не к добру это всё.. — Простите, но мы сами не в восторге..  — Я, конечно, не спешу осуждать, дитя, но сам видишь, к чему приводит такая крепкая дружеская любовь.  — Да вы то хоть не начинайте..  — Ну хорошо, хорошо, как скажешь, Лошечка, как скажешь…  Прийдя в себя, Джон первым делом различил два голоса, находившиеся достаточно близко. Первый, очевидно, Лололошка, а второй чем-то смахивал на деда лекаря Беренгария. Подобное положение дел было весьма логично, посему Джон позволил себе начать вспоминать предшествующие события. Он помнил, что они с Лололошкой сидели под иконами у него на кровати и вроде как.. учили английский. Джон выводил ему алфавит и транскрипции, а потом, усталость, видимо, взяла свое. Джон не помнил, как уснул, но зато прекрасно помнил, как их растащили друг от друга за руки, за ноги, и с криками потащили прямо на утренние молитвы. Подросток не знал даже половины слов, которыми его обозвали добропорядочные монахи и монахини, зато узнал, что через буквы английского алфавита ему в голову проникает сатана и сеет там блуд. Узнал, что он развращает души других отроков, что является самим антихристом и разрушителем рода человеческого. А судя по тому, настолько ему сейчас было больно — демона изгоняли далеко не гуманными способами. Джон выдохнул и открыл глаза. Даже если сатана больше не сидит у него в голове, лучше чувствовать себя он не стал.  — Да говорю ж я тебе, осторожнее ты с ним будь..   — Ничего плохого мы не делали! Епископ как обычно..  — Лололошка! Не подобает яйцам курицу учить!  — Вы не понимаете..  Разговор приобретал какие-то повышенные тона, и Джон впервые слышал, чтобы Лололошка так уверенно отстаивал свою позицию. Он приподнялся на локтях, игнорируя боль и спорщики моментально переключили все свое внимание на него.  — Джонушка! Куда ты подскочил, мальчик мой! Ложись, давай ложись обратно.. — запричитал Беренгарий, однако Лололошка подлетел к кровати первым.  — Как ты? — обеспокоено поинтересовался он, ловя соседа за худые пальцы.  — Поря-ядок. — сообщил Джон и натянул на лицо ободряющую улыбку. — Жить буду, Лололошка. В отличии от тех товарищей, кто мешает мне это делать спокойно. — добавил он шепотом и почувствовал, как в голове щелкнуло что-то абсолютно новое.