Дети церкви.

В лицо ударил ледяной воздух и устремился по дыхательным путям к легким, выжигая на них свои узоры из инея. Лололошка физически чувствовал, как острые сосульки прорастают через органы дыхания, перекрывая доступ к кислороду. В невольной, неловкой попытке себе помочь и хоть как-то согреться, он переминался с одной босой ноги на другую и тер голые покрасневшие плечи ладошками.  Рядом с ним стоял мужчина надзиратель, а епископ Лукий только приближался, ведя за собой толпу детей с утренней трапезы и помахивая кадилом, будто расчищая дорогу перед собой от злых, нечистых духов. Лололошка уже не чувствовал ничего, кроме холода и бесконечно сильного желания заснуть, никогда больше не просыпаясь. Он точно не помнил, что происходило этой ночью — обрывками в памяти мелькали равнодушные иконы, разъяренные крики, обличавшие его во всех доступных и недоступных смертным мерзостях. Лололошка не знал, почему снова ничего толком не помнит и ощущал острое чувство вины за свою беспомощность. Наверняка епископ долго его вразумлял, но безрезультатно, он все равно не помнит сути всех разговоров. Зато помнит, как сильно у него кружилась голова.  Он осмотрел толпу детей рассеянным взглядом, и наткнулся на Джона. Отсюда Лололошка не мог разглядеть эмоций на его лице, однако чувствовал, что сосед весь на взводе. Переживает? Неужели? Эта мысль заставила улыбнуться про себя. Лололошка чувствовал исходящее от Джона тепло, свет, и радовался, что сосед сейчас не стоит на его месте. Видеть, как церковь разрушает личность Джона, которую Лололошка успел возвести до идеала, было бы слишком больно.  — Лололошка!  Он с усилием поднял глаза на епископа. Интересно, сколько его уже зовут? Сколько он пропустил, пока витал в своих мыслях?  — Слушаю, батюшка. — отозвался он дрожащим от холода голосом.  — Знаешь ли ты, какое наказание за воровство было в прошлом?  — Знаю, батюшка. — еще тише проговорил Лололошка, но это знание почему-то не вызывало у него никаких эмоций.  — Какой рукой?  Лололошка захлопал ресницами, пытаясь понять, чего от него хотят.  — Какой рукой ты украл?! — уже громче повторил епископ и схватил мальчика за волосы, начиная трясти. — Какой из этих двух грязных ручонок ты посмел нарушить святую заповедь?  Лололошка зажмурился от неожиданной боли и тихо зашипел. Глаза болели от декабрьского мороза, а выступившие на ресницах капли слез тут же примерзли к ним.  — Я.. я не знаю! — пробормотал он, неосознанно пытаясь отвернуть голову.  — Какой рукой?! Я у тебя спрашиваю, какой рукой, Лололошка! Какая рука вводит тебя в грех?  Так и не добившись ответа, епископ, наконец-то отпустил отрока. Он подошел к надзирателю и забрал у него из рук длинный кнут из сыромятной кожи, а затем с важным видом принялся расхаживать перед толпой детей.   — Евангелие от Матвея гласит: Если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя.. — епископ подошел к Лололошке, тело которого уже посинело на морозе, и, обращаясь с ним, как с куклой, вытянул поочередно две его руки вперед. — Ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну! Воздух пронзил стремительный свист кнута, а затем по тонким, подрагивающим рукам пришелся сильный удар. Лололошка вскрикнул — боль была слишком быстрой, слишком резкой, чтобы успеть мужественно к ней подготовится. Сквозь слезы, застилавшие глаза, он разглядел, как на обоих руках проступают кровавые пятна, как алая жидкость начинает капать с глубоких порезов прямо на грязно-серый снег. Он не успел прийти в себя — последовал второй удар, третий, четвертый и Лололошка от боли перестал себя контролировать. Когда Лукий замахнулся для пятого, он отдернул руки и завел их за спину, скрепляя в замочек. Встретившись с разъяренным взглядом, Лололошка отчаянно замотал головой.  — В чем дело, дитя? — пророкотал епископ. — Не ты ли так отчаянно хотел искупить свой смертный грех?  — Нет.. — выдавил из себя Лололошка. — Я.. я не хочу. Хватит… — Ах вот как мы заговорили?  Лукий присвистнул, и рядом с ним вырос надзиратель.  — Помоги мальчику, любезный брат мой. Будь добр.  Надзиратель, который как и все мужчины в этом монастыре являлся бывшим законченным, а следовательно, руководствовался во взаимодействии с детьми сугубо тюремными понятиями, схватил Лололошку за худые, кровоточащие плечи и потянул его руки на себя. — Нет.. не надо! — взмолился тот, пытаясь сопротивляться, однако, что он мог сделать? Абсолютно ничего. Его крепко держали за кисти рук, не обращая внимания на мольбы остановится. Епископ занес над ним кнут — высоко, так, чтобы все стоящие дети видели — и со всей своей яростью ударил Лололошку. 

***

Осознав намерения епископа, Джон понял, что никогда в жизни не простит себя, если не вступится до того, как Лукий тронет его соседа. Под евангелие от Матвея он решительно направился в центр, намереваясь публично признать виноватым себя. Что угодно, только бы другим снова не пришлось страдать из-за него.  Внезапно его резко поймали за руку и дернули назад в толпу сверстников. Джон моментально узнал этого человека — Альфред, друг Лололошки, который вчера вечером… очень правильно понял ситуацию. Только почему он вмешивается? Джон выругался себе под нос и собрался дать наглецу в лоб, однако обнаружил, что не может освободить руки. Его крепко скрутили в собственном балахоне, не давая двигаться. Альфред оказался неожиданно силён.  — Что ты творишь? — злобно прошипел Джон. — Сам говорил, что я виноват, я пытаюсь исправиться!  — Ты только хуже сделаешь.  Альфред сжал его сильнее, и Джон почувствовал, что ему начинает не хватать воздуха.  — Если ты скажешь, что ты виноват — Лололошку ко всему прочему обвинять во лжи и отмудохают еще сильнее! Даже не думай..  Оба обернулись на крик Лололошки. Джон перестал слышать, что пытается донести до него Альфред, наблюдая за тем, как по рукам соседа стекает кровь. Сердце бешено застучало, и с каждым новом ударом Джон чувствовал, как от бессилия начинает сходить с ума. Это он должен был там быть.  — Отпусти меня. — настойчиво поговорил Джон, пытаясь хотя бы в разговоре сохранять самообладание. — Я должен что-то сделать.. я не могу просто стоять и смотреть..  — Все, что ты должен был делать — это никогда в жизни не открывать свой рот. — жестко бросил Альфред. — Я был бы очень рад поменять вас местами, но твое вмешательство лишь усугубит ситуацию. Не вздумай.  Слова Альфреда действительно задевали и давили еще больше на чувство вины. Джон чувствовал, как его трясет от злости и ненависти. За каждый удар, за каждое обвинение, за каждый взгляд в сторону Лололошки, епископ, надзиратели — все они заслуживали жестокой смерти. Джон хотел закрыть глаза, заткнуть уши, не видеть и не слышать то, как издеваются над Лололошкой. Никогда еще жизнь не казалась ему настолько несправедливой.  Сколько все это длилось Джон не знал, однако видел, что тело его соседа постепенно превращается в кровавое месиво. Лололошка уже не кричал, не пытался уговаривать. Он упал на колени, а Лукий продолжал его бить, уже не рукам, а по спине, плечам — по всему телу, до куда доставал кнут. Такое чувство, будто причинение боли беззащитным детям доставляло ему удовольствие. Но наконец-то поучительный урок был окончен. Надзиратель поднял Лололошку со снега и куда-то унес, а епископ, осенив крестным знаменем толпу подростков, разогнал их по кельям и работам. Проводив взглядом фигуру воспитателя, Джон почувствовал необъяснимый страх. Вдруг он больше никогда не увидит своего соседа? Не успеет извиниться, не успеет спасти.. в глазах защипало от собственных мыслей, и он невольно уткнулся в плечо Альфреда, который все еще не давал ему двинуться с места. Вот он — пример настоящего друга — понял Джон. А ему никогда не стать таким.  — Не делай глупостей. — вымолвил Альфред и, наконец-то, отпустил его. — Хуже будет.  — Я.. — Джон покрутил затекшими кистями рук и потер глаза. — Я все исправлю.  — Как? — с отчаянием в голосе спросил Альфред. — Сделанного не воротишь! — Я больше не допущу такого. Я сбегу отсюда и заберу его с собой. Никто, слышишь? Никто мне не помешает!  Лицо напротив стало еще более грустным.  — У меня были друзья, которые говорили также. Они ушли в большой мир — сказали, что вернуться за мной. Но никто не вернулся.  — Я вернусь, Альфред. — прошептал Джон. — Я должен. Я сделаю всё для того, чтобы они ответили за свои поступки.  — Хаха! — легкая, безнадежная улыбка озарила лицо мальчика. — Сразу видно, что ты здесь недавно. 

***

Весь день Джон не мог расслабиться ни на минуту. Ныть, расстраиваться и винить себя долго он всё-таки не умел, поэтому все силы, все свои знания направил на то, чтобы придумать план побега. Он запоминал территорию, анализировал расписание надзирателей, но в глубине души знал, что все это бесполезно. В первую очередь ему нужно было отыскать свои документы, потом понять как далеко они находятся от ближайшего населенного пункта и лишь после этого действовать. Впрочем, все вышесказанное выполнить было нереально, поэтому Джон пытался хотя бы создать видимость того, что он что-то делает.  Громкий стук в дверь прервал его фантазии об идеальном побеге. Джон с опаской подошел к ней — ночь на дворе, кто мог его побеспокоить? Может, Лололошка вернулся? Эта мысль позволила ему открыть дверь, однако на пороге стоял его сегодняшний друговраг с фонариком в руке — Альфред.  — Пошли. — вместо объяснений сказал он. — Мне сказали тебя привести.  — Куда? Кто? — Джон недоверчиво осмотрел Альфреда, но тот уже нырнул обратно в уличную темноту. Любопытство в голове у Джона побеждало всегда, поэтому, не долго думая, он последовал за своим новым знакомым, ориентируясь маячивший впереди свет фонарика.  Они шли тихо и быстро. Обогнув церковь, Альфред отворил дверь в задний корпус, в котором Джону еще бывать не приходилось. Тут на удивление тепло и пахло какими-то травами. Атмосфера уюта проскальзывала то там, то тут, и Джон немного успокоился. Пройдя какое-то время по темному коридору, Альфред отворил очередную дверь, и Джон оказался на пороге просторного помещения. Стены и пол были деревянными. В углу тихо потрескивали дровишки в огне печки. Под потолком висели травы и сушенные грибы, а пол был устелен пыльным, шерстяным ковром. В правом углу висели несколько икон и по всему помещению горели лампадки. А справа располагалась еще одна маленькая, деревянная дверь. Что было за ней, Джон не знал, да и знать не хотел. Сейчас его внимание полностью захватил лежащий под иконами на большой кровати Лололошка. Его глаза были закрыты, лицо спокойное, светлое, выражало одну только эмоцию — умиротворение. До шеи он был укрыт коричневым пледом, а поверх лежали руки, перевязанные белыми бинтами, на которых проступали темные пятна крови. Рядом с Лололошкой, у кровати, на низком табурете сидел какой-то старик с длинной темной бородой и пышными усами. Одет был в бордовый халат, а на плече у него был вышит большой белый крест. Завидев прибывших, он повернулся к ним, и Джон впервые почувствовал, что кто-то взрослый смотрит на него с такой теплотой. Тем не менее, осторожность не повредит.  — Альфред, мальчик мой, привел таки его? Славно, славно.. — старик поднялся с табурета и подошел к детям. — Спаси тебя Христос, выручил! Теперь беги спать, а то завтра — ух! Работать!  — Я вас понял, отец Беренгарий. — ровно отозвался Альфред, без тени страха и беспокойства, с которой тут обычно общаются дети со взрослыми. — Доброй ночи.  Дверь за Альфредом закрылась, и Джон остался один. Он молча смотрел на лицо своего соседа, воображая худшие сценарии, но в итоге решил просто спросить.  — Ээ.. Беренгарий, верно? Скажите пожалуйста, он же.. жив? — Жив, жив твой Лололошка! — радостно отозвался Беренгарий и поманил Джона к кровати. — Сейчас полежит, отдохнет и снова бегать вместе будете!  От этих слов с плеч свалился огромный груз ответственности. Джон весь засиял и был готов на шею кинуться этому старику в знак благодарности, однако, разумеется, сдержал порыв эмоций.  — Спасибо.. за то, что поставите его на ноги.  — Ох, я то что? На все воля Божья, я то тут ничего…  — Нет вы. — упрямо повторил Джон.  — Ну, пусть буду я. — Беренгарий ободряюще подмигнул Джону, а тот в ответ закатил глаза, но в глубине души впервые за сутки почувствовал себя спокойно.  — Слушайте, а как… почему я вообще здесь?  — Ох, я знал что ты спросишь. Присаживайся.. — Джон уселся на край кровати Лололошки и приготовился слушать. — Альфред то, помогает мне переодически, смышленый малый, знаешь, разбирается в травках некоторых. Вот и сейчас… когда братца твоего принесли, позвал я его, одному тяжко было. Помогал он мне, сидел вот, бинтовал ручку… правую.. а затем как начал резко рассказывать про тебя! Рассказал, что ты у нас, оказывается, бунтарь! Уходить собираешься и брата своего.. — Он мне не брат. — поправил Джон. — Мы просто внешне похожи.  — Ох, не брат значит? — Беренгарий выглядел удивленным. — Что ж… эво как занимательно. Продолжу, пожалуй. Лололошку видимо мы и разбудили своими разговорами. Открыл он глаза, и говорит мне, мол, позовите Джона. Альфред сразу ругаться начал было, но без толку — позовите и позовите. А как тебя позвать то, если ты на послушаниях? В итоге решили внимания не обратить, а под ночь приходит ко мне Альфред и говорит, что, надобно бы позвать всё-таки. И вот, позвали тебя! Сиди, только тихо — не свестись. Отмажу я вас, конечно, но зачем лишний раз епископа то гневать?  — Звал значит.. — Джон осторожно тронул Лололошку за руку. Теплая. Пульс есть. Значит правда жить будет.  — Звал! — подтвердил Беренгарий. — Слушай, Джонушка, посиди ты с ним немного, а я пойду-ка прилягу, что-то умаялся. Как устанешь, обратно соберешься — маякни, дружок.  — Хорошо.. — медленно кивнул Джон. Скрипнула боковая дверь, и он остался наедине со спящим. 

***

Если бы Джона сейчас попросили сделать сто земных поклонов перед кроватью Лололошки, он бы без вопросов сделал все двести, чтобы избавиться от поглощающего чувства вины и искупить свои грехи. Он долго разглядывал чужое лицо, запоминая его в деталях, на всякий случай. Оно было так похоже на его собственное, но все же совершенно другое. Кожа у Лололошки была более нездоровой, а сейчас и вообще мертвенно-бледной. То тут, то там на ней красовались темные полосы шрамов. А вот рубец на щеке, оставшийся после нагайки, когда Лололошка заступился за него. Джон протянул руку и осторожно погладил чужую щеку большим пальцем, а затем запустил ладонь Лололошке в волосы. Запутанные, наощупь жесткие. Структура была явно повреждена из-за нехватки витаминов для поддержания здорового развития — еще одно напоминание о том, насколько все плохо. Джон неловко гладил Лололошку по голове, не открывая взгляда от безмятежного лица, а другой рукой аккуратно сплел свои пальцы с пальцами соседа. Интересно, зачем Лололошка хотел его видеть? Наверно, чтобы обвинить в случившимся. Сто процентов сосед теперь его ненавидит, не будет с ним разговаривать, за такой то косяк. Джон сжал чужую руку малость сильнее, при мысли о том, как откроются сейчас эти голубые глаза, а в них — чистая ненависть. И это будет заслуженно, но слишком… невыносимо.  Дверь скрипнула и Джон от неожиданности подскочил на месте. Наверно, старик пришел отправить его спать? Джон понимал, что ему надо идти, но уже приготовился начать уговаривать Беренгария, чтобы тот позволил ему остаться. Однако, вместо высокого старика и черной бороды, в свете огня мелькнуло знакомое белое лицо с большими зелеными глазами.  — Ты спать не планируешь? — зевнув, поинтересовалась Сайрисса и присела на пол рядом с кроватью Лололошки.  — Не планирую. — отозвался Джон, все еще держа Лололошку за руку. — А ты? Что ты то тут делаешь?  — Я тут работаю. — пожала плечами девушка. — Помогаю.  — А, как Альфред?  Сайрисса изменилась в лице и резко отрезала.  — Нет.  — А как тогда? — продолжал допытываться Джон. — Знаешь, ты какая-то… странная. В плане, я не видел тебя среди других детей. Ты появляешься только ночью с каким-то неясными целями, и…  — Как ты думаешь, Джон! — раздраженно оборвала его Сайрисса. — Почему я не появляюсь среди других детей?  — Ну.. — он осмотрел девушку с ног до головы. Через ее тонкую белую кожу проступали синеватые веточки вен, пышные белые волосы были заплетены в пучок. Яркие, зеленые глаза были необычно большими, черты лица — аккуратные и хрупкие. Джон тут же счел ее очень симпатичной внешне, и резко сообразил. — Потому что ты альбинос? — А я не ошиблась.. ты правда умный. — Сайрисса вздохнула. — Меня просто.. все здесь ненавидят.  — За внешность? Только поэтому? — Джон заметил, как губы девушки неуловимо дрогнули. — Если не хочешь рассказывать свою трагичную судьбу, я не настаиваю. Просто если ты что-то выкидываешь, а потом не объясняешь, то это выглядит не очень.  — Тц.. ладно. Я расскажу тебе свою историю, и надеюсь через нее ты поймешь это место получше. Просто, я слышала, что епископ тебя тоже окрестил одержимым дьяволом и все в таком духе. Мне кажется что ты бы смог.. меня понять.  — Да говори уже, раз заинтриговала. — поторопил Джон. Упоминания дьяволов и епископов начали действовать на него как триггер к агрессии.  — Ну и ладно! Вот ты сто процентов не знаешь, кто здесь главный!  — Епископ Лукий! Да-да, понимаю, что не официально, но заправляет всем тут он, я уже заметил.  — Нет! Над ним есть.. поважнее человек. Епископ зовёт его отцом.  — Тц, я с этим вашим отцом еще ни разу не сталкивался..  Джон почувствовал, как Сайрисса хватает его за руку и их глаза встретились. Взгляд ее выражал чистый страх.  — И не надо. Ради всего святого, Джон. Я тебя прошу.  — А ты его так близко знаешь? — поинтересовался Джон. Ему стало слегка не по себе.  — Да. Мы с ним… родственники по крови. Он приходится мне троюродным дедом. И он… виноват в том, что я здесь оказалась и в том, что мне тут живется хуже чем остальным.  — Вот это новости.. — пробормотал Джон. — А подробнее можно?  — Мм.. хорошо. Я не скажу, что ты вызываешь у меня доверие, Джон, просто мне.. не с кем говорить. Ты единственный, кто отнесся ко мне, как к человеку..  — Я поня-ял, что тебе одиноко. И готов тебя слушать.. вместо того, чтобы идти спать. — Спасибо. Вообщем… У меня была семья, Джон. У меня были родители и старшая сестра. И все они погибли из-за.. него. Не перебивай!.. у меня нет доказательств, но я знаю, что он подстраивал смерти всех моих родственников, а затем каким-то чудом переписывал на себя их имущества. Моя семья оставалась последней. И сейчас.. осталась только я. После смерти моих родителей и старшей сестры, он забрал меня в это треклятое место на воспитание.. ты не представляешь, что мне пришлось пережить.  Джон чувствовал, как на протяжении рассказа Сайрисса все сильнее впивается ему в руку, но решил потерпеть. Он ждал продолжения истории, но в итоге получил в лоб неожиданный вопрос.  — Кто… кто у тебя умер, Джон?  Дыхание неожиданно перехватило.  — Что?.. — растерянно переспросил он почти шепотом. — С чего ты..  — Ты так цепляешься за него. — Сайрисса кивнула на Лололошку. — Ты посмотрел на него и первым делом спросил, жив ли он. Я слышала. Мертвые уже лежали на кровати перед тобой?  Джон не думал, что разговор примет такой оборот и был совершенно не готов общаться на эту тему. Как бы он не пытался подавить в памяти ту страшную ночь, она моментально всплыла перед глазами. Джону даже показалось, что за окном пошел дождь, прямо как тогда — но стучали не капли, а его собственное сердце.  — Да. — наконец вымолвил он. — Моя сестра умерла в октябре этого года ночью в понедельник. А с утра я пошел в школу.  — Мою сестру сбила машина у меня на глазах тринадцать лет назад. — поделилась в ответ Сайрисса.  Джон поднял на нее взгляд, ища понимания, но не нашел его там. Она явно не знает, каково это — быть виноватым в чьей-то смерти.  — Это не зависело от тебя. — прошептал он. — В ее смерти был виноват этот ваш отец. А там.. Там я был виноват, Сайрисса. Я не справился.  — Может быть, у тебя такая судьба, Джон? Быть причиной несчастья для тех, кто тебе дорог. — она кивнула на Лололошку, а Джону захотелось удавиться на месте.  — Я не просил тебя делать обо мне выводы. И тем более говорить их в слух, Сайрисса. — отчеканил он, пытаясь сделать вид, что чужие слова его никак не задели. — Просто рассказывай то что хочешь, и уходи.  — Ладно. — безучастно ответила она. — Своей историей я не хотела давить на жалость, Джон. Я хочу, чтобы ты понимал, что за человек управляет здесь всем. Просто будь осторожен. Вряд ли тебя убьют, но есть вещи.. хуже смерти. 

***

Джон не помнил, как уснул, но уже выучил, когда должен просыпаться. Любой шорох был способен пробудить его, и как только начиналась суета на улице, глаза открывались уже сами собой. Он огляделся и обнаружил что уснул, примостившись в ногах у Лололошки, и не выпуская его руку из своей. Осознавать это было как-то неловко, поэтому Джон слез и принялся разминать затекшие части тела. Интересно, где ходит Беренгарий? Искать его у Джона сейчас не было времени. Он склонился над Лололошкой, убеждаясь, что он в порядке, и, поддавшись внезапному порыву эмоций, прикоснулся губами к чужому лбу, будто говоря спящему Лололошке, что все будет хорошо.  — Джонушка! — раздался позади возглас Беренгария, и Джон от неожиданности отскочил от своего соседа, как от огня. Старик удивленно оглядел его, а затем неодобрительно покачал головой.  — Ох.. Послушай меня.. я не твой духовный наставник, но хочу тебе сказать, что… ээ..  Беренгарий подошел ближе и наклонился к Джону, будто собираясь сказать что-то запретное.  — Мальчик мальчика любить не может, Джонушка..  Эта фраза была последней в списке тех, что Джон ожидал услышать в своей жизни. Он несколько секунд в шоке смотрел на Беренгария, а затем сразу начал возражать: — Да вы.. да с чего вы взяли вообще! Я и не..  — Я все понимаю, правда, но греховно это… не дай Господь Бог, увидит вас кто.. я закрою глаза, Джонушка, но это первый и последний раз.. понял меня? Чтобы больше я такого от вас не видел и не слышал!  — Да ничего такого нет! Понимаю я, все понимаю!  Джон замахал руками в знак протеста, и Беренгарий удовлетворенно улыбнулся.  — Вот и молодец! А теперь беги, беги! Служба сегодня, воскресенье! Нельзя на литургию опаздывать, как раз и покаешься в своих блудных помыслах, если имеются таковые..  — Ой ну вас.. — бросил Джон, вылетая из комнаты прочь и закрывая за собой дверь. Скажет тоже, старик этот.. блудные помыслы!  — Только я порадовался, что нашел кого-то адекватного здесь.. — пробормотал Джон себе под нос, ища выход на улицу. — Старик конечно неплох, но со своими тараканами явно.. Хотя… вряд ли здесь вообще есть кто-то в здравом уме.