Дети церкви.

Как бы Джону не хотелось не подстраиваться под обстоятельства, люди, а тем более дети способны были приспособиться к любым условиям. Он исключением не стал и, если не пытался качать права, выполнял запланированную работу быстрее своих сверстников. В глубине души Джон осознавал, что пока что никуда от обретенных обязанностей не деться, и мысленно решил сделать всем окружающим одолжение, мол, вот он я, великодушно помогаю необразованным, глупым фанатикам в их мелких проблемках.  Гибкость мышления, быстрота и точность движений, а также образованность и уникальное видение сразу ставили Джона на ступень выше ровесников. Он был способен выполнять задачи качественнее и быстрее, если не пытался устраивать скандалы на каждом повороте. Впрочем, конец недели — правила игры плюс минус были усвоены. Джон ни к кому не цеплялся, да и к нему, на удивление, тоже никто не лез, из-за чего работать он закончил раньше всех и был отпущен заниматься своими делами.  Сегодня, впрочем, все были отпущены раньше. Перед вечерней трапезой наконец-то можно будет официально очистить не только свою бессмертную душу от грехов, но и бренное тело удостоить вниманием. А Джон только этого и ждал. Авантюра с попыткой помыть голову в ведре хоть и облегчила ему судьбу, но с каждым днём, да что там, с каждым часом, он все больше переживал за состояние своего внешнего вида. До паники боясь подцепить вшей, какие-нибудь кожные заболевания, разновидности которых Джон, разумеется, знал, и ненавидя уже эту вонючую обувь, грязный балахон до глубины души, подросток не придумал, какими уговорами будет заставлять себя снова выйти в мир из бани. А с мыслями о ней, невольно пришли мысли о собственном теле. Интересно, как оно выглядит? Джон не задумывался о себе уже пару дней, что казалось ему нонсенсом, но задумавшись сейчас, почувствовал страх. Он знал, что не увидит того, к чему привык. Знал, что будет разочарован, но был обязан увидеть свое состояние. 

***

Скрипнула дверь и на пороге показался уже привычный, грязный, уставший сосед, глаза которого сразу выразили до одури знакомое непонимание. Напротив него стоял Джон в одной хлопковой черной рубахе с длинным рукавом, а в его ногах валялся черный балахон и штаны. Видимо, сосед явно собирался раздеваться до трусов, и вошедший Лололошка его ни капли не смутил, а наоборот — обрадовал.  — Что ты делаешь, Джон? Замерзнешь.. — Лололошка поспешил закрыть за собой дверь, чтобы не выпустить последнее тепло из кельи. — Раздеваются, вообще-то, в предбаннике! А до этого нам надо будет еще воду носить и…  — Цыц. — оборвал его Джон, изо всех сил пытаясь развязать завязки на рубашке. — Я хочу посмотреть…  — На что? — с любопытством поинтересовался Лололошка, украдкой разглядывая соседа, чтобы тот не дай бог не решил обвинять его в блудных помыслах.  — Да блин.. Как это развязывать, еб.. емае! — Джон рассерженно топнул ногой и сел рядом с Лололошкой.  Повисла пауза, а затем пальцы второго робко потянулись к завязочкам.  — Давай я попробую..  Джон похлопал глазами, но затем пренебрежительно фыркнул и махнул рукой, мол, делай что хочешь.  Пальцы Лололошки аккуратно поддели бечевку и, повозившись совсем немного, он развязал ее и поднял взгляд на Джона с улыбкой на губах. Тот же в лёгком замешательстве оглядел соседа и вздохнул.  — Это потому что ты ногти никогда в жизни не стриг. — бросил Джон вместо спасибо. — Тебе легче.  Он стянул с себя рубашку и встал с кровати, игнорируя поникший вид соседа. — Я скажу тебе спасибо, если ты скажешь, как я выгляжу.  — В смысле?  Лололошка пробежался глазами по чужому телу, уже получив на это разрешение. Зрелище, конечно, печальное, и никак не сходилось с тем ангельским образом, в который Джон попал в их первую встречу. Волосы, уже давно не уложенные, висели грязными сосульками, на лице несколько почерневших царапин, а губы все в кровоточащих трещинах. Худые плечи украшали россыпи иссиня-черных синяков, как и предплечья. Кожа на руках истрескалась и покраснела. От вечных голодовок торчали кости ребер, ключиц, бедер, а на острые колени страшно было смотреть. И они, и голени были покрыты гематомами, такими, что было непонятно, как Джон до сих пор на ногах держится. Впрочем, его внешний вид ужаснул бы любого нормального человека, но явно не Лололошку. Тот был абсолютно равнодушен.  — Ну в смысле! По тому, что мне удалось разглядеть, я выгляжу просто отвратительно. Полная картина еще хуже выглядит? Признавайся.  — Да нет.. я не понимаю, чего ты от меня хочешь. Я не вижу ничего страшного, бывало и хуже.  На этот раз пришла пора удивляться Джону. Его брови взметнулись вверх, а затем он сердито уселся рядом с Лололошкой и ткнул на свои колени.  — У меня в кожу вросла греча. — мрачно констатировал он. — Будь моя воля, я бы никогда не хотел видеть ничего подобного.  Лололошка осмотрел чужие ноги и его губы слегка дрогнули. Он ничего не сказал в ответ, но вместо слов задрал вверх балахон, а затем штанину и обнажил свою кожу. Его колени были в мелких синяках, однако их покрывало множество круглых шрамов. Джон недоверчиво глянул сначала на соседа, а затем осмотрел внимательнее его кожу и заметил сквозь нее несколько почерневших крупинок, а вокруг них — покрасневшие воспаления.  — И этого я тоже видеть не хотел. — признался Джон. — Уродство.  — Да? — Лололошка провел пальцами по своей коже и немного поморщился. — Почему ты так переживаешь о внешности? — Я переживаю о себе! Я люблю себя, свою внешность, свое здоровье, физическое и психологическое, я не хочу портить всё это ради… ради того, во что даже не верю.  Лололошка нахмурился и скрыл ноги обратно тканью.  — Это эгоистично — ставить себя на первое место.  — А ставить детей на ночь на гречку — о-очень благородно, да-а. — саркастично отозвался Джон. — Можешь думать, как хочешь. И если что, я твоего мнения не спрашивал. А сейчас.. надо попробовать что-то с этим сделать. Уж больно мне не нравится ходить с дырявыми коленями.

***

Решение пришло скоро. Отломив острый кусок древесины от ножки табурета, Джон, уже положив огромный болт на антисанитарию и пытавшийся спасти хотя бы свои колени от инородных объектов и последующих воспалений, безжалостно выковыривал крупу из кожи. Кровь ручьями текла по ногам — ему было все равно. Он счищал травмированный слой чистой кожи до подкожной жировой клетчатки, пытаясь снова сделать ее ровной. Вместе с кровью на пол слетали ошметки эпидермиса, дермы и гречневая крупа. Джон чувствовал, как горят и пульсируют колени, но понимал необходимость этого процесса и через боль заставлял себя поднимать руку из раза в раз. Он не хотел ходить в будущем как Лололошка, с напоминанием о своей слабости.  Сосед же смотрел на него широко раскрытыми глазами. Эта степень гордого упрямства, когда человек намеренно калечит себя, чтобы стереть следы того, что его покалечили другие, стала еще одним незнакомым проявлением человеческого волевого характера. Лололошка смотрел на истерзанную кожу и вспоминал, что тоже может испытывать боль. Лучше было смотреть на лицо Джона, видеть в нем проявление силы характера и решимость добиться своего во чтобы то ни стало. Каждый раз, наблюдая как это лицо искажается от боли, Лололошка порывался остановить его, отобрать этот треклятый кусок дерева и вышвырнуть в окошко, но не мог себя заставить. Ему нравилось смотреть на то, как еще можно жить. Пусть так, пусть Джон страдает за мирские вещи из-за собственной самовлюбленности, но раз для него это важно, то… имеет право?  — Ты похож на святого мученика. — проговорил Лололошка, вставая с кровати. Пора было идти. — Им тоже сдирали кожу, когда они отказывались отречься от Бога. А ты.. наоборот..  — Я сам себе царь и бог. — сквозь зубы пробормотал Джон. На коленях не осталось живого места, однако теперь это был результат его работы и ни одно зерно не врастет в его кожу. — И ты можешь обойтись без своих идиотских сравнений? Последнее, что я хочу слышать — истории про то, как в древности нецивилизованное быдло мучало и убивало себе подобных из-за такой глупости, как выдуманный дядя, живущий на небе!  Джон тяжело вздохнул и заметил, как глаза застилают слезы. Он слишком устал. Как представит, что сейчас идти надо на какой-то колодец и тоскать воду, то… нет. Надо было вставать. Надо было помыть голову, черт возьми! Яростно протерев глаза, он заметил, что Лололошка притягивает ему обратно одежду, и истерически усмехнулся, забирая черные тряпки. Сосед такой забавный, такой милый, когда пытается заботиться о… о том, как бы не опоздать в баню и не огрести от надзирателей, очевидно. Джон натянул рубашку, штаны, накинул балахон и еле передвигаясь вышел за Лололошкой следом, чувствуя как кровь все еще струится по ногам, и как ткань штанов прилипает к ним. Каким образом он будет их отдирать когда натаскает воду для мытья, Джон пока не знал. 

***

Да, времени на помыться детям предоставили меньше, чем на литургии, однако Джон не тратил его зря. Кровь удалось кое-как остановить, одежду они оставили в общей куче в предбаннике, и теперь, сидя со своим притащенным ведром воды у печки и постепенно смывая с себя грязь, кровь, пот, вытаскивая какие-то веточки из волос и кое-как прочесывая их пальцами, Джон впервые за эти дни почувствовал себя плюс минус.. довольным. Оказалось, для счастья нужно так мало. Тепло, вода и чтоб ни одна живая душа не трогала. Только расслабляться Джон все равно никогда не умел. Смывая какое-то вонючее хозяйственное мыло коричневатого оттенка с волос, он уже продумывал план, как провести им в келью хоть какую-то возможность умываться по утрам. Только для него нужно было одобрение соседа.  Лололошка переговаривался сейчас с каким-то белобрысым пацаном. Джон видел его мимолетом несколько раз и вроде знал, что они с его соседом неплохо общаются. Это, однако, не помешало ему встрять в их разговор.  — Лололошка! Нам надо поговорить, поэтому заканчивай свою пустую болтовню с… этим.  — Джон! Его зовут Альфред! И это некрасиво вот так..  — Тц, ну простите.. Альфред.  — Бог простит. — ровным тоном отозвался мальчуган, и Джон почувствовал, как от упоминания бога у него скоро задергается глаз, поэтому молча утащил Лололошку за собой.  Они забрались на самую верхнюю полку, где было жарче всего, где никто из детей никогда не появлялся, и только после этого Джон выпалил: — Ты должен украсть мыло.  — Что? — в недоумении переспросил Лололошка, а затем рассерженно замотал головой. — Я не буду нарушать восьмую заповедь..  — Гораздо страшнее нарушать общепринятые нормы гигиены. — перебил его Джон. — Ну.. ну пожалуйста! Ты не понимаешь, насколько важно умываться по утрам, но я обещаю, что это будет в разы полезнее, чем соблюдение восьмой заповеди.  Лололошка сам не ожидал от себя того, что всерьез задумается над предложением Джона, и настолько быстро. Так поучилось явно не из-за того, что ему хотелось умываться по утрам, просто… недавняя картина разодранной кожи, скрип, хруст, капающая кровь на деревянный пол… все это до сих пор стояло перед глазами, и никакой Альфред не смог своим диалогом заставить его позабыть о случившемся. Ну ничего, если это было неугодно богу — он забудет.. даже если не хочет забывать.  — Вот у нас будет мыло, Джон.. — задумчиво протянул Лололошка, смотря на покалеченные ноги соседа. — И вот ты больше не будешь пытаться снять с себя кожу?  Такого ответа Джон явно не ожидал, поэтому на пару секунд впал в ступор, а затем закатил глаза.  — Ты слишко-ом драматизируешь, блин. Но… какая-то логика в этом есть. Впрочем, ты должен понимать что тебе тоже нужно мыло… О господи, почему я объясняю четырнадцатилетнему взрослому лбу важность соблюдения чистоты своего… бренного тела!  — Я согласен. — коротко бросил Лололошка, сам не до конца понимая, на что согласился. — Я понимаю.  Джон скептически приподнял бровь, оглядел соседа, но промолчал. Ему было тошно от мысли, что Лололошка пытается о нем заботиться. Своим поведением он не пытался манипулировать и давить на жалость! Видимо, сосед оказался впечатлительным.. с другой стороны, иначе он бы не согласился.  — Ладно. — махнул рукой Джон. — Только не попадись. А я займусь водой.  — Ты собрался стащить ведро? Безумец, их же всех пересчитывают…  — Да не ссы, Лололошка, — усмехнулся Джон, сползая на нижние полки. — Все обойдется. 

***

— Аминь! — провозгласил какой-то надзиратель и всё приступили к вечерней трапезе. Джон больше не являлся ходячим привередой, поэтому снисходительно поковырял безвкусную картошку, пытаясь подавить воспоминания об условиях, в которых им готовили пищу. Хотя, сейчас все это было неважно — он, наконец-то, был чист и плюс минус опрятен. Осталось лишь сменить одежду и можно считать, что все пошло на лад. Сидящий рядом Лололошка тоже радовал — на человека стал похож, а не на землекопа! То есть их сходство стало более поразительным. Джон заметил, что стоило помыть лица, как любопытных взглядов становилось все больше. Не каждый день же видишь абсолютно идентичных подростков, отличающихся лишь по цвету глаз. И Джон все чаще ловил себя на мысли, что несказанно рад тому, что в мире, оказывается, разгуливает еще один внешнее идеальный человек. Красота спасет мир, и у этого мира по логике Джона шансов стало больше.  Идиллия с треском развалилась и рассыпалась на тысячу осколков, когда дверь в трапезную отворилась и порог переступил епископ Лукий, а за ним — монахиня. Джон сразу заметил, как затихли дети за столом и сам невольно притих, мысленно перебирая варианты того, где он сегодня успел накосячить. Ведро вроде все еще на месте…  — Дети мои, вынужден сообщить вам крайне прискорбные новости. — начал епископ, опираясь на стол двумя ладонями. — Господь вас жестоко наказал.  Джон почувствовал, как по ряду прошлась волна паники и закатил глаза. Эти дети епископа знают столько лет и до сих пор не поняли, что все его речи — пустое сотрясание воздуха?  — Я понимаю, что провалы в памяти в столь юном возрасте случаются… — продолжил Лукий, и резко сорвался на яростный крик. — Но как вам, бессовестным, хватило наглости позабыть заповеди Божьи!  Его рука ударила по столу так, что подскочили тарелки, и Джон догадался, что случилось. Он обернулся на сидящего рядом Лололошку и по его бледному виду понял, что он тоже все осознает.  — Простите меня, дети, за столь бурный взрыв эмоций.. — снова смягчился Лукий, и Джону захотелось воткнуть ему ложку в горло за бесконечные эмоциональные качели. — Вынужден объясниться. Кто-то из вас совершил великое зло, и навсегда закрыл себе дорогу в царство небесное. Скорбь моя по его юной душе слишком велика, чтобы держать ее в себе..  Джон сжал под столом ногу Лололошки, призывая держать себя в руках, но знал, что ведомый сосед воспримет страшную судьбу без царства небесного как катастрофу, а слова епископа — как истину.   — Что же случилось, батюшка? — раздался голос монахини. Джон понимал, что они заранее договорились разыграть этот спектакль, зная, что запуганные дети ничего не поймут. Какая же отвратительная актерская игра.  — Один из моих дорогих детей предал нас…. Пропало мыло из бани. Сам бог подсказал перепроверить их количество, хоть мы никогда так и не делали, и не зря. Господь все знает, ничего от него не скроешь. Все тайное становится явным, дети мои.  На памяти Джона никогда еще не случалось скандала подобного масштаба из-за куска мыла. Ситуация была абсурдной и казалась несерьезной постановкой, однако он чувствовал, что Лололошка искренне верит в слова епископа. Он чувствовал, как дрожат чужие колени под его пальцами, как напрягается все тело, будто в ожидании удара, и в глубине души начинал винить в случившимся себя.  — А теперь, попрошу добровольно признаться того, кто виновен в содеянном. Иначе, наказанию подвергнутся все. Считаю до трех, дети мои. Раз.. — все моментально зашумели, пытаясь найти виноватого. — Два… — Джон чувствовал, как Лололошка пытается встать, но еле-еле удерживал его на месте. Это он должен встать, он виноват. Не Лололошка.. — Три!  Джон почувствовал, как его руку отталкивают. Сосед поднялся, покачнулся, но встал твердо и решительно. Епископ Лукий весь аж засветился от счастья и подозвал его к себе. Впрочем, тут же его лицо приняло разочарованное выражение.  — Как так-то, Лололошка.. поддался таки, влиянию бесовскому…  Все, как по команде, обернулись на Джона, но тот даже не заметил, не открывая взгляда от Лололошки. Сердце стучало как бешенное, а мозг отчаянно пытался сообразить план спасения. Безрезультатно.  — Я растил тебя с детства. Заботился, как о родном сыне своем, чтобы ты потом всадил мне нож в спину, плюнул мне в лицо и станцевал на костях моих! Бессовестный эгоист! Сердце твое холоднее льда, души в тебе, оказывается, нет! Смотрю я в холодные глаза твои и не вижу там ни капли раскаяния! Ни капли сожаления! Пустота одна, пустое сердце твое недостойное! Ах, да что с тобой говорить…  Лололошка молча смотрел в пол. В данный момент он был согласен с каждым словом епископа. Он неблагодарный, никчемный эгоист. Он всех, всех подставил.  — Я раскаиваюсь, святой отец! — с трудом проговорил Лололошка, так как это были именно те слова, которые от него ждали. — Пожалуйста.. дайте мне шанс…  Епископ тут же успокоился и мягко, по-отцовски, улыбнулся.  — О, грешное дитя.. Бог милостив. Он всем дает право на искупление.  Рука Лукия легла на плечо Лололошке.  — И ты воспользуешься этим правом. Хочешь ты того, или нет.  Епископ вывел Лололошку из трапезной, а Джон в отчаянии схватился за голову, вцепившись себе в волосы. Он злился и ненавидел весь мир. Ненавидел епископа, который так жестоко манипулировал беззащитными детьми. Ненавидел Лололошку за то, что тот не может отстаивать свои права и так унижается. Ненавидел самого себя за то, что втянул соседа в свою авантюру. Может, он и правда такой эгоист? Может, все его поведение — одна сплошная манипуляция? Может…  Кто-то с силой дернул его за шиворот, развернул к себе, и Джон встретился с глазами с тем самым белобрысым другом Лололошки. Кажется.. его звали Альфред. Но важнее сейчас было не имя, а степень гнева, которую выражало его лицо.  — Это все из-за тебя. Это ты виноват. Во всем. — отчеканил он и толкнул Джона обратно, а затем сразу направился к выходу из трапезной.  Желания с ним спорить не было. Джон и так понимал, что Альфред безусловно прав.