Дети церкви.

Джон в очередной раз оторвал голову от обшарпанной деревянной парты и поднял заспанный взгляд на молодую монахиню, что читала собравшимся здесь детям какие-то заунывные речи. Сегодня их подняли раньше обычного и после утренних молитв с трапезой согнали в тесную комнатку и усадили за деревянные парты. Выходные закончились. Настало время учебы.  Сперва радости не было предела, однако сомнения в местной системе образования присутствовали и, как оказалось, не зря. Идя вместе с другими детьми по коридору, Джон сразу подметил, что возраст их небольшой толпы достаточно.. разнообразный. Впереди топали настоящие младшеклассники — по виду третий, четвертый класс, а замыкали шествие пара человек, которым уже по возрасту полагалось в ВУЗ.  Школа, если ее можно было так назвать, размещалась в маленьком одноэтажном корпусе, и то, на класс была выделена только одна комната. По соседству с ними располагались палаты тяжело больных, какие-то склады, и ко второму уроку Джон уже смерился с тем, что пока он пытается вывести заостренным кончиком пера нечто похожее на каллиграфические буквы, за стенкой происходит отпевание очередного преставившегося к Господу Богу больного раком.   Третим уроком был предмет, гордо носивший название "основы православной культуры", и он окончательно развеял надежду Джона на то, что он не потеряет интерес к происходящему и не уснет. На прошлом уроке каллиграфии он измазал пальцы в фиолетовых чернилах, на первом уроке под заунывное чтение жития святых пребывал в легком шоке от происходящего, но сейчас уткнулся носом в деревянную поверхность стола и пребывал где-то в полусне. Пусть с ним делают что угодно — плевать. Хотя бы сейчас должны оставить в покое.  Опасения в кой-то веке оказались напрасны. Единственное, на что здесь всем было абсолютно всё равно — образование, а Лололошка, единственный кто мог своей праведностью помешать Джону спать на уроках, за целое утро не обмолвился с ним ни словечком — видимо, находился под впечатлением от вчерашних слов Лукия и боялся попасть под дурное влияние соседа. Джон пытался до него достучаться, но времени особо не было. Единственное, что удалось выяснить подростку — запрета на общение они пока что не получили, так как жили по прежнему вместе. Радоваться этому или нет, Джон пока что для себя не решил. 

***

После еще парочки подобных уроков, настала пора исполнять послушания. Видимо, где-то да действовали слова епископа, так как Джона отправили в одного намывать полы во всех корпусах монастыря, чтобы оградить других детей от зла. С отвращением осмотрев грязную половую тряпку и с трудом притащив ледяную воду из колодца, Джон впервые за несколько дней увидел свое отражение в мутной воде и ужаснулся.  Немытые волосы запутались и свисали растрепанными патлами с головы, лицо все грязное и исцарапанное. Джон пошел дальше, стремясь разглядеть в воде свои зубы, покрасневшие от недосыпа глаза, но только усугубил ситуацию. Волна резкого отвращения к своей внешности, раньше ему никогда не знакомая, ударила так сильно, что в первое мгновение он подумал утопиться в этом ведре, а в следующее вскочил и направился в трапезную — единственное место, где он видел подобия умывальников.  Внешность Джон ценил в себе всегда, сколько помнил, считая это важной частью своей личности, на которой держалось приличное количество его самооценки. С самого детства он стремился выглядеть хорошо, а для этого ему требовался минимум. Привыкнув к собственной идеальности, сложно было разочаровываться в ней, поэтому оставшись в стадии отрицания, он ворвался в незапертые двери трапезной и сразу бросился на кухню.  — Прости господи! — воскликнула кухарка, навстречу которой вылетел Джон, чуть не сбив ее с ног в дверях на кухню. — Это что ж творится то!  Проигнорировав замечание, Джон застыл на пороге. На него воззрилось три удивленных пары глаз, но мальчик их проигнорировал. Отыскав взглядом ведро с чистой водой, рядом с которой стоял железный ковшик, Джон подскочил к нему и с ходу окунул лицо в воду, соскребая ногтями с кожи грязь быстрыми резкими движениями, совершенно не щадя себя. Паника от отвращения к самому себе начала постепенно отступать. Сквозь возмущенные женские голоса, что-то причитавшие в негодовании, он слышал собственное биение сердца, приходившее в норму от осознания того, что он становится чище, а следовательно лучше.  Чья-то сильная рука в вонючей, пахнущей отвратительным сливочным маслом, рванула его за шею наверх, заставив оторваться от ведра. Джон только сейчас осознал, что стоит весь мокрый, а вода, скорее всего предназначавшаяся для питья, расплескалась и почернела. Однако это было неважно! Пусть грязь будет где угодно, пусть даже ему придется пить эту воду — главное, что снаружи он будет чистым.  Злобная старая кухарка, однако, так явно не считала. Она цепко держала его за мокрые волосы и причитала: — Бессовестный! Эгоист! Ты хоть понимаешь, что творишь! Прости господи, совести у тебя нет! Только портить, и портить, и мешать, и мешать.. дьявол у тебя в голове сидит, богохульник! Воду портить..  — Дьявол.. — усмехнулся в ответ Джон. Его подобные замечания никогда особо не задевали — за свою жизнь ему много раз сообщали о том, что он бессовестный эгоист. — Пусть лучше в моей голове дьявол сидит, а не вши и прочая дрянь. Если вы… голову согласны мыть только по праздникам.. я вашего мнения не разделяю..  — Вот дрянь! — старуха толкнула его в сторону и схватилась за ножик, валявшийся рядом, которым чистили картошку к вечерней трапезе. — Волосы! Заботишься о волосах, как кисейная барышня! Может, тебе еще юбочки и чулочки носить хочется, да под мальчиков ложиться? Содомит! Позор! А ну давай сюда свои волосы, я тебе их..  Джон перескочил через стол и бросился бежать вон от разъяренных кухарок. Ему было одновременно и страшно — не каждый день за тобой бегает страшная грязная карга с ножом — но в тоже время он еле сдерживал смех от нелепости ее речей. Интересно, а здешние дети воспринимают такие оскорбления всерьез? Тот же Лололошка.. если ему сказать, что он "содомит", какова будет степень ужаса, наблюдаемая Джоном в его сияющих голубых глазах? Невольно задумавшись о красоте цвета радужки своего соседа, Джон чуть не полетел на пол, споткнувшись о деревянный порог трапезной, и поймал себя на мысли, что думает сейчас явно не о том. 

***

— О милостивый Бог мой! — громкий голос разносился по сводам церкви. — За какие грехи послал ты мне этого неблагодарного, больного мальчишку! Чем, чем я был…  Джон скучающе сидел на скамейке, теребя черную накидку в руках и наблюдая за показными страданиями священника перед храмовой иконой. Он сам не мог объяснить, почему его каждый вечер тащат как провинившегося на ковер к этому старику. Ну подумаешь сорвал вечернюю трапезу, испугал и разозлил кухарок, не выполнил свое послушание и проспал почти все сегодняшние предметы, но это все от безысходности! Джон не хотел выживать, он хотел жить, и был готов отстаивать свои права хотя бы на то, чтобы умыть лицо в чистой воде.  — В гроб меня сведут его выходки!  Джон вздрогнул и перевел взгляд на епископа. Эту фразу он уже слышал от своей матери, прежде чем та оставила его здесь. А вдруг он и тогда был настолько невыносим? Родители же не могли обойтись с ним настолько несправедливо.. — А ну иди сюда! — к сожалению, епископ Лукий вспомнил о причине своих страданий. Джон подошел, все еще думая о своем и находясь в какой-то прострации. Неокрепший подростковый ум отчаянно искал причину всех своих несчастьях, копаясь в себе. В чем он провинился? Что сделал не так? В глубине души ответ напрашивался сам собой…  — Ты и меня погубить хочешь?! Ирод малолетний! Одной жизни тебе мало, так нет, надо еще!  Внутри все сжалось, и Джон перевел беспомощный взгляд на епископа. Откуда он знает? Родители рассказали ему? Сказали, в чем он виноват?  — Не надо мне характер тут свой показывать. — продолжал епископ. — Я вразумить тебя пытаюсь, а он, ишь, волком смотрит, будто я зла ему хочу!  — Нормально я смотрю.. — огрызнулся Джон, но взгляд упер в пол. Ему не хотелось больше думать ни о чем. Никогда.  — Дерзость! Гордыня! Непомерная гордыня для того, кто ничего достойного из себя не представляет… о Господь, Отец мой небесный! Послал мне это наказание!..  — Так вы меня сами тут держите! — Джон схватил епископа за рукав белоснежного одеяния. — Я вас не просил!  — Мой долг, прошу заметить! — Лукий отдернул руку и брезгливо отряхнул рукав. — Спасать таких как ты!  Джон отметил про себя, что епископ противоречит сам себе, но прокомментировать его слова не успел.  — Вчера ты отделался достаточно легко, матершинник. Сегодня мне придется снова тебя наказывать! Как бы мне не хотелось выглядеть в твоих глазах жестоким, ты меня вынуждаешь. Надеюсь хоть с возрастом поймешь, что я действую тебе на пользу. 

***

Интересно, кому в голову пришло сказать, что ад и рай — противоположенные вещи, если именно в божьем доме твориться настоящий ад, похлеще, чем то, что изображали на иконах? Так размышлял Джон, перестав чувствовать ноги где-то через два-три часа наказания. Перед тем, как глаза закрылись, он успел вдоволь насмотреться икон и наслушаться проповедей о том, как мучаются грешники в аду, как огонь плавит их кожу и все сжигает волосы до защитного пушка на лице. Как рубят черти им руки и ноги, как варят заживо в раскаленных чугунных котлах нерадивых, непослушных отроков, погрязших в блудных мыслях, греховных страстях и поддавшихся смертному греху — гордыне.  Джон точно знал, что за ним наблюдают. Кто конкретно — епископ, надзиратель, или сам Господь Бог, он понятия не имел, однако сил на то, чтобы элементарно открыть глаза у него не было. Жесткие зерна гречихи впивались в оголенные колени, рвали и без того травмированную, тонкую кожу в мясо. Шрамы точно останутся.. в лучшем случае это будут шрамы, а в худшем Джон уже воображал как собственноручно счищает воспаленную кожу маленьким кухонным ножиком, что врезался в его память за сегодняшний день.  Он резко вздрогнул — понял, что засыпает, стоя на коленях перед алтарем и открыл глаза. Свечи уже не горели. Епископ сказал, что Джону предстоит простоять так до шести утра, а затем идти на утренние молитвы. Интересно, сколько сейчас времени? Все ушли? Может, он тут и правда один? Вряд ли епископ будет жертвовать своим сном ради того, чтобы наблюдать за ним. Да и как наблюдать в полной темноте? Внутри снова загорелся огонек сопротивления. Возможно стоит.. ослушаться еще раз.  Где-то рядом послышался шум и Джон замер. Неужели тут действительно еще кто-то есть, кроме него? Он прислушался и различил в тишине еле слышимые звуки, будто кто-то пытался заглушить рыдания. Это было неожиданно, но подросток почему-то обрадовался возможности отвлечься, и понадеялся, что ему не мерещится.   — Эй! — тихо окликнул он кого бы то не было в темноте. — Ты чего ревешь?  Звуки затихли. Джон почувствовал себя идиотом — скорее всего, ему правда уже кажется всякое. Однако, минуту спустя чиркнула спичка, церковь озарил слабый свет свечи, и Джон разглядел в отблесках огня девичье лицо, обрамленное белыми волосами. Кто это… ангел? Он что, умер, и сейчас будет путешествовать три дня по земле, девять дней по раю и сорок в аду? Наваждение однако не прошло. Девчушка осторожно подошла к нему и села рядом. Какое-то время они молча изучали лица друг друга и в итоге Джон позволил убедится себе в реальности девочки. — У тебя глаза красные. Ужасно выглядит. — бестактно ляпнул он. — Чего ревешь?  Большие зеленые глаза напротив растеряли любопытство и в них отразилась обида.  — Из-за чего реву, спрашиваешь? Из-за тебя.  — Как из-за меня? — растерянно спросил Джон, чувствуя, что не вникает в суть диалога.  — Так. Из-за тебя я не могу пойти спать. Мне наказали следить за тобой, вот я и плачу и ропщу, пока никто не слышит.  Огонек непослушания разгорелся ярче.  — Так тут больше тебя никого нет? Верно? Девочка нахмурила брови и отрицательно покачала головой.  — Никого.  — Так что ж мы сидим!  Джон слишком резко встал и чуть не грохнулся назад, не сразу сумев разогнуть колени. С них посыпалась гречневая крупа и, тихо шипя от боли, Джон отряхнул их руками, чувствуя, как сильно деформировалась кожа. Хорошо, что в слабом свете он не видит, насколько ужасно это выглядит. Зато видит отразившийся в изумрудных глазах девочки шок и.. любопытство? Ее рука вцепилась в его подол черного балахона и потянула вниз.  — А ну встань обратно!  — Че? Ни за что на свете! — Джон легко вырвался из хватки ее пальцев и остался стоять. А девочка поднялась и, внезапно, оказалась на пол головы выше.  — Мне приказали..  — Мне тоже много чего приказывали! Забей, никто не узнает.  — Бог всё видит..  — Не существует этого вашего "бога"!  В воздухе повисла пауза. Стоять становилось слишком тяжело, поэтому Джон заковылял к ближайшей деревянной лавочке, которую было видно в свете свечи. За ним раздались робкие шаги — девочка пошла следом, после чего и села рядом. Он ждал, что она что-то спросит, но в итоге как всегда заговорил первым:  — Как тебя зовут хоть?  — Сайрисса. — моментально отозвалась она и неожиданно издала смешок. — Теперь я понимаю, почему мне советовали не разговаривать с тобой, Джон. — О, ничего нового! Они просто бояться, что единственный адекватный человек здесь начнет другим фанатикам открывать глаза!  — Хаха.. ты не можешь быть адекватным, Джон.  — Ого, ты знаешь моё имя..  — Потому что ты — мужчина.  — Что?! Уж в моей половой принадлежности меня еще не обвиняли! — Я знаю, что бога не существует. Я всегда это знала. — Сайрисса будто впала в какое-то состояние аффекта. — Но мне всегда говорили обратное. Я начала сомневаться, я начала.. — она положила руки Джону на плечи и начала всматриваться в его глаза. Не найдя там ничего подозрительного, на ее бледном лице заиграла нездоровая улыбка, а на щеках заиграл красный румянец.  — Ты действительно болен, Джон. И это так… радует…

***

Дверь в келью скрипнула и Джон, не успев зайти за порог, встретился с горящей голубизной чужих глаз. Его сосед не спал. Даже не лежал. Он сидел с неестественно прямой осанкой и пялился на дверь.  — Где ты был? — поинтересовался Лололошка, будто пытаясь сожрать Джона своим каким-то одержимым взглядом.  — О-о.. теперь ты со мной говоришь? Может, мне стоит пропадать почаще?  Джон закрыл за собой дверь. Он еле дошел до кельи после того, как епископ явился подготавливаться к чтению утренних молитв и отпустил их с Сайриссой, а теперь еще Лололошка чудит.. ну не понимал Джон своего соседа, как не крути.  — Господь сказал возлюбить врага своего. — в голове Лололошки это выглядело достойным аргументов на свое нездоровое беспокойство, когда как Джон лишь посмеялся и присел рядом с ним на кровать.  — Ты правда считаешь меня врагом, соседушка? — поинтересовался он, изучающее рассматривая чужое лицо. Лололошка внезапно замялся и помотал головой.  — Нет..  — Тогда-а.. кого там еще Господь Бог приказал возлюбить? Ближнего своего? То есть я твой ближний, раз ты меня возлюбил?  — Нет! — Лололошка явно запутался в том, что говорил Джон и поджал колени под себя. — Отстань!  — Да я бы с радостью.. — пробормотал Джон. — Только нам пора идти на твои любимые утренние молитвы.!