Fisherman and hunter

      Сухой свет упал на усталые глаза Уилла Грэма. Быстро, тяжело, не щадя. Он измотан от тяжелой работы и пьян после пяти стаканов с толстым дном, полных виски со льдом. Он смотрел в потолок и ему казалось, что тело наполняется удушающей силой, легкостью, способной поднять его и унести куда-то очень далеко. Туда, где не достанет сиротливый свет тусклой лампы. Туда, где не достанут обязательства и даже полюбившийся запах шерсти.       Под ним распластался Уилстон и еще несколько собак, и Грэм, подняв отяжелевшую голову вопреки мыслям о легкости, дернул ладонью, на что четвероногие друзья вскинули морды. — Выключите свет, ребята.       Собаки посмотрели любопытно, без понимания, и Уилстон облизал его пальцы, предполагая, что это именно то, что было нужно Уиллу. Он слабо поелозил по морде пса, сгреб скрученное одеяло, которое Уилл обычно использовал в качестве подушки, и укрылся, внезапно пронизанный холодом мартовской ночи. Он закрыл глаза и отвернулся, но еще долго маячил в полудреме, пока, наконец, не заснул.       Уилл любил рыбалку в тишине, редкие вечера, когда можно напиться и обнять дорогую женщину, такую же пьяную, а потому и позволяющую проявлять такие действия, и собак. Ему нравилось наблюдать за тем, как местные из общины собираются на охоту ранним утром, нравилось криво улыбаться идущей группе мужиков, несущих тушу оленя после удачной ловли, коротко махать им рукой, пока Уилл не понимал, что каждый раз выходит на порог собственного дома в трусах, а еще нравилось заводить мотор и отплывать как можно дальше от берега, чтобы посидеть в лодке среди туманности вод в утешающем одиночестве. Уиллу намного меньше нравилось то, что он не всегда слышит во сне, как просится пес на улицу, а потому на утро у порога его ждут крупные сюрпризы; ему меньше нравилось, когда заканчивался растворимый кофе и засорялся мотор или заплеталась леска удочки, и гораздо меньше нравилось просыпаться посреди ночи в холодном поту в совершенно мокрой постели (мокрой настолько, что он всерьез думал, что кошмар заставил его обмочиться: совсем как мальчишку после фильма ужасов) и затем долго в полудреме искать чистую футболку.       Вульф Трап служил ему отличным убежищем вдали от людей, которых он не понимал, которые не понимали его. Дом имел выход к заливу, бескрайнему, как море, и туманному почти в любое время года, и был окружен лесом потрясающей красоты, лесом, раскинувшим свои буковые деревья, великолепные сосны и кустарники на несколько сотен миль вдаль, да так, что единственные видимые и слышимые люди, способные забрести так далеко в одиночную глушь, были только редкими рыбаками, такими же одинокими, как Уилл, да охотниками, которых он видел несколько раз в неделю в определенное время сезона — летом, зимой или весной. Реже — осенью.       На своей уютной террасе, с которой Уилл видел все происходящее в округе, он обустроил себе уголок, где располагался в компании собак в подвесной качели — весьма романтично, особенно с кружкой чего-то горячего и с мягкими подушками. У него было не много свободного времени летом: однажды Уилл решил, что хочет сад, и посадил цветы и деревья с персиками, погибшими сразу же, потому что суровость климата не приняла нежность и теплолюбивость саженцев. Он решил, что сад будет прекрасным подарком для Молли, когда та решит вернуться. Он решил, что будет ухаживать за площадью, на которой мог бы побегать его сын. Решил, что эта инициатива окажется одобрена любимой женщиной, более того — она будет очарована, безвозвратно и безнадежно.       Так думал Уилл, но тянулся четвертый год с момента их расставания после того, как Молли обвинила его в том, что он окунулся с головой в свой безумный криминальный мир убийств и жестокости и совсем позабыл о ней, Уолтере. О себе. Мог ли Уилл Грэм ее винить в этом? Конечно нет. Он и сам понимал, что конца нет его работе, что Джек истязает его, как вола — безвольного и обессиленного, — но однажды всякая карьера подходит к концу. Уилл думал, что вскоре все закончится, потому что у него была Молли и ее сын, его сын, неужели он работал бы до глубокой старости, копаясь в мозгах всяких психопатов?       Так Уилл остался один — без семьи, жены, детей и даже настоящих друзей. Едва ли он работал как раньше, и Джек изменил свое отношение к нему: оставил, наконец, в покое, лишь иногда обращаясь к нему за помощью, и Уилл по-прежнему иногда преподавал студентам, но жизнь его уже не была такой, как до встречи с Молли. Теперь у него был он сам, собаки и ночные кошмары.       А еще нередкие переглядывания с охотником, всегда отстающим от общей компании мужиков. Он плелся позади, точно выслеживающий остальных, наблюдал за ними, иногда поворачивал голову в сторону дома Уилла, чтобы увидеть мужчину на террасе. Обычно охотники общины собирались в раннее предрассветное время: около пяти утра или вроде того, иногда еще раньше, а возвращались, когда на часах уже было десять. Уилл нередко просыпался от кошмаров, мучимый беспокойными снами и тревогой, а потом выходил на террасу, чтобы выгулять собак и посидеть на качелях, ненавязчиво укачивая себя, поджав одну ногу и растирая озябшие плечи. Когда еще гудела тьма леса, а небо только начинало заливаться чуть более светлыми тонами, Уилл смотрел вдаль и наслаждался звуками дикой природы. В такие дни и моменты он успевал застать охотников, возбужденных жаждой предвкушения пойманной добычи, и наблюдал, слыша даже издалека их невнятные разговоры. Для тех, кто охотится на столь чувствительное к звукам животное — оленя — они были слишком шумными. Но то быстро проходило: компания из шести-семи человек расходилась недалеко от дома Уилла по разные стороны. Некоторые шли вперед, а другие уходили вглубь леса прямо там, на месте расставания. Те, кто продолжали идти дальше, неизбежно замечали Уилла, непоколебимо сидящего на веранде своего дома вдали от людей. Иногда Грэм пытался представить, что они думали о нем, и это было нетрудно благодаря его высокой чувствительности к пониманию чужих чувств и мыслей: наверняка Уилла считали каким-то спятившим психом, который взял дом на отшибе, чтобы быть подальше от социума. Его, вероятно, считали бывшим заключенным, так и не сумевшим обрести понимание и покой среди людей; представляли просто безумцем без семьи или довольно злобным маньяком, который сам себя и огородил от общества. Уиллу это все было безразлично. Он готовился и ждал, когда Молли будет готова. Он действительно старался: Уилл сделал много вещей за время своего пребывания в Вульф Трап: он был рукастым и умел держать в руках хозяйство. В его доме не находилось ни одной сломанной вещи.       Однажды в предрассветной мгле, заволоченной слабым туманом и сыростью, Уиллу снова снился кошмар. Фигуры, имеющие вполне обычные размеры, то становились вдруг слишком огромными, пугая своей неожиданностью, то совсем мелкими. На него волнами кидалась ледяная муть, куски айсбергов и человеческих конечностей, поражающих своей краснотой и реалистичностью. Уиллу хотелось проснуться: он ужасно намок, у него сбилось дыхание; сердце, казалось, билось не под ребрами, а под самой кожей, покрывшейся огромными мурашками. Он бессвязно хватался ладонями за одеяло, простыни и воздух, а кошмарные видения тянули его все глубже и глубже, дальше и дальше, в самую тьму. Они растворяли кровать, чтобы Уилл, словно кисель, просочился сквозь нее и растворился в котле с булькающими кусками плоти, с лихорадочно трясущимися руками и агонически кричащими головами.       Уилл проснулся и испытал великую радость от того, что ему это удалось. Он не помнил, как перебрался с дивана на свою кровать, будучи пьяным. Он задышал ртом и закашлял от внезапного спазма пересохшего горла. Его трясло, на простынях серого цвета виднелся отпечаток собственного тела. Уилл сглотнул, спустил ноги с кровати и выровнял дыхание. Уилстон редко оставался в стороне, когда его хозяин снова вскакивал от ночных кошмаров, но он будто всегда знал, когда мужчине особенно непросто, а потому выбирался из-под кровати, где любил спать из-за прохлады, и провожал Уилла — он всегда вставал после сна, чтобы выпить воды, походить, проснуться окончательно и снова лечь спать с чистой головой.       Пес провожал его по изученной траектории: сначала Уилл добрел на негнущихся и дрожащих ногах до комода, откуда вынул чистую футболку, и бросил старую на спинку кресла. Пока он переодевался, то слегка шатался, еще не до конца отрезвевший. Затем он пошел на кухню, и Уилстон уже был там: стоял возле раковины и ждал, когда хозяин наберет холодной воды и задержит губы перед стаканом, вспоминая отрывки сна. После Уилл недолго постоял у столешницы, привалившись к ней и наблюдая за сонными собаками, многие из которых не захотели даже открывать глаза, а потом неторопливо двинулся в сторону террасы. Он выпустил Уилстона, немного придержав двери в ожидании, что кто-то еще из мохнатых захочет прогуляться, но затем закрыл и сел на качели. Уилл прикрыл глаза, даже не зная, сколько было времени. Он поежился от холода ранней весны и подтянул старое одеяло, которого не хватало на все его тело, и набросил на плечи. После выпитого алкоголя ему часто бывало холодно. Пес справил нужды и вернулся к хозяину, устроившись под качелью: он проведет там столько времени, сколько просидит Уилл.       Грэм сбивчиво вздохнул, лениво хмурясь от наблюдения за маленькими шрамами на руках, полученными в результате тяжелой работы. Для охотников было еще слишком рано, и он это чувствовал, потому что фонарь, свисающий с крыши, казался очень кстати, распространяя сонный свет, стекающий по стенам. Уилл не сидел долго — темнота окружающего мира и леса угнетала своей дикостью, ему хотелось поскорее заснуть снова. — Пойдем домой, — сказал Уилл псу, задремавшему от ожидания, — спасибо за то, что составил компанию.       Грэм поднялся, с неохотой оставляя плед, по привычке потянулся вверх, изгибаясь до хруста в позвонке. Он взглянул в сторону леса и скрытой тропинки и краем глаза уловил движение. Уилл насупился от света фонарика и остановился, наблюдая, как притаившийся в засаде зверь.       Он вгляделся, осознав, что увидел человека. Все таки это был охотник, Уиллу незачем переживать. Неужели он переоценил свое чувство восприятия времени, когда смело предположил, что было только три часа ночи? Или зима так быстро уступила весне, позволяя увеличить световой день?        Уилл стоял и смотрел на неспешно вышагивающий силуэт. Он был почти незаметен в одежде цвета просыпающегося леса в дождливую сырую весну. С его дома никогда нельзя было разглядеть лиц охотников, особенно в полумраке, особенно без очков, которыми Уилл нередко пренебрегал, но он чувствовал, что мужчина на него смотрит.       Раньше Грэму не доводилось приглашать к себе незнакомцев. Ему были приятны компании тех, кому он нравился, но он не страдал от одиночества, когда у него не было друзей, если на то пошло, и Уилл уж точно не стал бы бежать к лесу, чтобы пригласить неизвестно кого к себе. — Домой, Уилстон, — позвал он слегка охрипшим голосом, когда пес напрягся и тоже уловил присутствие кого-то постороннего, — заходи, идем спать.        Уилл, все еще непонятно хмурясь, запустил пса и недолго постоял, наблюдая, как медленно удаляется силуэт мужика. Затем он скрылся в доме, выключил свет и лег спать в еще влажную от пота постель.       Проснулся он в восемь утра, разбитый и с желанием сдохнуть. Раскладывая в миски собак корм, он думал о том, где оставил крысиный яд, чтобы добавить в кофе остринку. У него не болела голова после выпитого на ночь алкоголя. Он пытался вспомнить прошедший вечер и причину, по которой решил глушить одиночество виски.       Впервые за долгое время ему позвонила Молли. Она делала так очень редко, только если что-то случилось, а потому, получив от нее звонок во второй половине вчерашнего дня, Уилл сразу напрягся. Как оказалось зря — бывшая подружка хотела увидеться и поговорить с ним. У нее был веселый голос, ничего из короткого телефонного разговора не напрягало Уилла, ему было приятно услышать ее щебетания снова. Она предложила увидеться, и мужчина согласился, тут же откладывая домашние дела на потом.       Встретились они в маленьком кафе, не так далеко от его дома, где заказали только чай, и Уилл улыбался Молли: она посвежела, похорошела, стала более бодрой, веселой и жизнерадостной. Она ему тоже улыбалась, но как-то виновато и по-матерински. Он не мог разгадать тайну этого взгляда.       Они молча ждали свой облепиховый чай, смотря друг на друга, и Уилл надеялся, что она начнет говорить что-то, но женщина только смотрела в центр стола, поглаживая старую царапину на его поверхности мизинцем. Она глуповато посмеялась, прежде чем ответить на молчаливо вопрошающий взгляд Уилла: — Я хотела поговорить с тобой о кое-чем. — Я слушаю тебя, — он почти не удержался от слова «дорогая». Он решил, что этот разговор изменит их жизни, он решил, что не посмеет что-то испортить снова. Пожалуй, если и было еще что-то, что могло разрушить выстраивающийся между ними мост, так это следующие слова Молли: — Вау, не знаю даже, как сказать. — она убрала руки под стол. — В общем, за последние несколько месяцев мы с тобой почти не общались. Я встретила одного очень хорошего человека. Мы с ним понимаем друг друга и часто видимся. Ты же знаешь, я тебя очень уважаю, и поэтому решила сказать, чтобы ты не мучил себя. Не жди меня, Уилл. Я хочу, чтобы ты был счастлив и устраивал свою жизнь. Ты хороший, но мы с тобой из разных миров. Мне жаль, что я отняла у тебя столько времени и сил.       Улыбка с лица мужчины постепенно сползала вниз, образуя грустную «радугу». Он бы предпочел, чтобы в него выстрелили, и та боль от пули в любой части тела не была бы такой агонической, как слова любимой. Молли в один счет обрезала ему начинающие вырастать крылья без права отрастить новые. Он непонятно прыснул, заставляя подругу, нервно ждущую реакции с его стороны, напрячься. — Это… — он снова едва сдержался, чтобы не попросить, чтобы она его не оставляла, потому что он совсем один, едва сдержался, чтобы не начать задавать вопросы о том, где он просчитался, но скрыть болезненно звучащий голос не удалось, — я тебя поздравляю, Молли. Ты молодец. — Правда? — Да. Я тоже считаю, что ты заслуживаешь счастья.       «Со мной» — так и осталось несказанным и даже не разгаданным. Женщина облегченно выдохнула, улыбнулась официанту, принесшему чай, и принялась рассказывать о том, какие изменения произошли в ее жизни с появлением какого-то Синклера.       По возвращении домой Уилл разворотил весь свой сад. Вырвал олеандр, так трудно выводимый им в подобном климате, растоптал гортензии, безвозвратно уничножил то, что должно было очаровать Молли. Уилл потерял шансы обрести свое счастье.       К вечеру он изрядно выпил и потратил много времени, чтобы отмыться от грязи. Ему больше не хотелось, чтобы хоть что-то напоминало ему о своей жалкой неудавшейся попытке вернуть ее.       Утром, выпивая горький, как свое чувство обиды, кофе, Уилл прожигал взглядом усталых глаз края стола. Теперь, когда он лишился последнего близкого человека, он размышлял на тем, как сложится его жизнь дальше. Даже будучи психологически нездоровым человеком, способным читать каждую эмоцию, он надеялся на то, что однажды найдется кто-то, кто захочет провести с ним всю жизнь бок о бок. Что же: по крайней мере Молли потрудилась предупредить его. Спустя четыре года.       После завтрака на опустевший желудок, отозвавшийся на кофе неприятным жжением, Уилл позвонил Джеку. Несмотря на то, что он был его начальником, их отношения нередко вполне можно было назвать товарищескими. Иногда Кроуфорд или его жена Белла приглашали Уилла на ужин или совместный уикенд, на который тот так ни разу и не появился, и Джек делился с ним теми вещами, которыми начальники и подчиненные обычно не делятся. Было утро субботы, но у главы отдела поведенческих исследований ФБР редко выпадало время, чтобы отоспаться: он почти сразу ответил Грэму: — Уилл? Что стряслось? — Должно что-то случиться, чтобы я набрал единственному товарищу в свободное время? — прыснул он в ответ, поглядывая в окно, на далекие деревья. — Теперь я точно уверен в этом. — Не занят? — Для тебя найдется время. — сказал Джек после недолгого кряхтения. Вероятно, он что-то чинил дома. Потом продолжил уже спокойнее и доверительнее. — Что случилось, Уилл? — Я вчера виделся с Молли, — ответил он, не совсем уверенный в том, что хочет продолжать, — она теперь с другим. — Оу, это, — Джек помолчал, а затем раздалось приглушенное «Это Уилл Грэм? Передавай ему привет и пусть заезжает!» от Беллы, — даже не знаю. Ты долго ее ждал. — Возможно, мои действия были недостаточно активными. — Не в этом дело, Уилл, — вздохнул Джек так, словно разговаривал с ребенком, и мужчина посмотрел на своих собак, кусая внутреннюю сторону щеки и размышляя над тем, почему он вообще ему позвонил. Хотел ли он услышать мысли здорового человека на этот счет? — у тебя сумасшедшая работа, а Молли — она любит покой и стабильность. Да ты лучше меня знаешь, чего она хотела — простого женского счастья, да и только. Ей было бы очень тяжело с тобой. — Уилл промычал в ответ. — Это правда, и мы с тобой оба это знаем. Не хочешь заехать? Мы с Беллой редко видим тебя, хотим убедиться, что ты еще не оскотинел со своей сворой. — Мне нужно привести в порядок дом, — отмахнулся Уилл. Он знал, что если согласится на приглашение, то уедет от Кроуфорда пьяным снова, — хотел выяснить…       Он замолчал не надолго. Зои с умными глазами смотрела на хозяина, поворачивая голову из стороны в сторону. Макс и Бастер резвились на улице и энтузиазмом выдергивали последние цветы Уилла. В конце концов, теперь ему было нечего терять, кроме собак, верно? — Хотел спросить, есть ли у тебя лишняя работа для меня?       Джек едва не зашелся ликующим смехом. Должно быть, сожжение мостов с Молли его только порадовало. Он этого и ждал, чтобы снова прибрать к своим рукам самого эффективного (и единственного) профайлера, не способного разгадать разве что тайну построения египетских пирамид. — Я подыщу что-нибудь, что не сильно обременяло бы тебя. Ты знаешь, что дорог для меня не просто как работник, Уилл, обращайся и звони почаще. И не сиди там в своей дыре, бывай в городе. Все в твоей голове, Уилл.       Грэм сбросил звонок на весьма красноречивой ноте. Ему не нравилось, когда Джек много раз звал его по имени, но именно эта вещь возвращала его на землю. Он вздохнул, не зная, с чего начать, и вылил из турки густые остатки кофе в свою кружку. Утро было неприятным: необыкновенные, но безболезненные ощущения похмелья, запах собственного пота и легкая дрожь его напрягали. Тишина стояла гробовая, если не считать рычания играющих собак и шелеста веток от поднявшегося ветра. Небо было заволочено тучами, темными, как синяя сталь, но кое-где еще проглядывало теплое солнце. Часы отбивали девять с лишним утра, и если охотники Уиллу не померещились, то уже должны были возвращаться. Это стало его приятной традицией: встречать их, коротко махать рукой и незаметно улыбаться. Они были единственными людьми во всей ближайшей округе, которые не знали, что он может залезть им в головы и покопаться там, как в корзине с грязным бельем, и Уиллу не хотелось ничего портить.       Он сел на качели и стал менять высоту грузила на леске: рыба в такое время поднималась выше к кромке водной глади, больше не дремля на илистом дне. Голодная после холодной зимы, она с жадностью хватала приманку, попадая на крючок.       Сильный ветер обдувал мужчину то с одной стороны, то с другой, трепал волосы, и вскоре появившееся солнце снова спряталось за предгрозовыми тучами. Уилл, поправляя очки, будучи слишком увлеченным своим занятием, не сразу заметил, как вокруг потемнело. Он убрал удочку в чехол к остальным, повесил на воротник очки и стал убирать одеяло и подушки, которые могли намокнуть под предстоящим дождем. Первые грозовые перекаты вывели собак из колеи: Зои и еще несколько его четвероногих друзей боялась грома, а потому, поджав хвост, стала проситься домой и виться под ногами Уилла, ища утешения и покоя в сильном и добром хозяине.       Мужчина посмотрел в сторону леса, недолго выглядывая силуэты охотников, но те так и не появились. Он решил, что они вовсе не собирались охотиться в этот день недели, а ночной визитер, подобравшийся так близко к его дому, ему привиделся. Уилл с тоской посмотрел на небо, представляя, что еще не скоро будет копаться в саду, чтобы убрать беспорядок на заднем дворе, и запустил собак в дом. Зои бросилась искать укрытие от грома в нижних шкафчиках, под диваном и столами, страшно дрожа. Другие собаки тоже взбунтовались и заметались по дому, и Уиллу стоило приложить огромные усилия, чтобы успокоить их. Редко когда его мохнатая семья устраивала массовые истерии, и он решил, что это не к добру.       Когда начался дождь, он придумал себе другое занятие: постирал грязную одежду вместе с вспотевшей футболкой и постельным бельем, покормил друзей, снова убрался, вычистив полы до больничного блеска, — если он не замечал запаха собак, то это не значило, что не замечали другие. (Правда, кто — другие?) Затем Уилл взялся за приготовление обеда и ужина. Его клонило в сон, снедала тоска от тишины пустого дома и прошедшего разговора с Молли. Он подумывал принять предложение Джека и навестить его, но для этого пришлось бы покинуть Вульф Трап в самый пик скверности погоды: у него даже не хватило соуса и лука для приготовления пасты к макаронам, и он сделал их без нее, не желая ехать так далеко в ближайший магазин только за двумя малозначимыми ингредиентами.       Было около часа дня, когда дождь колотил по крыше, а Уилл не слышал стука в двери. Он понял, что его навестили, только когда собаки подхватили лай друг друга и столпились в прихожей. Уилл быстро натянул верхнюю одежду, потому что привык к теплоте комнатной температуры, и несмело открыл дверь. Мохнатые так и порывались облаять незваного гостя, но Уилл, пару раз шикнув на них, наконец посмотрел на нарушителя покоя.        На его пороге стоял мальчишка. Грэм выдохнул весь воздух из легких разом, почти болезненно и шумно. Он опешил: — Уолтер? Как ты здесь оказался?       Мальчик, промокший и плачущий, посмотрел на него снизу вверх, шмыгая носом. Он по-прежнему был очень серьезным для мальчишки теперь уже тринадцати лет. Под ним растекалась лужа, сам он выглядел так, словно только вынырнул из воды. — Это правда? — вопросил он смело. — Ты от нас уходишь? Мама сказала, она тебя любит, но у нее другой мужчина, и он хочет забрать нас с собой.        Уилл быстро запустил мальчика внутрь и закрыл двери. У него колотилось сердце, он прижал Уолтера к груди, и ребенок крепко обнял его, тут же пропитывая влагой насквозь, но все равно она ощущалась гораздо приятнее, чем пробуждение в поту среди ночи. От сына пахло мокрыми волосами, холодом и страхом.       Как многого он не понимал! Молли, возможно, всегда и будет любить Уилла, но искренней платонической и дружеской любовью. Совсем не той, которую хотел он. — Как ты приехал? — На автобусе. — Ближайшая автобусная остановка далеко отсюда, парень. — Я знаю, — Уолтер проглотил всхлип и потрепал шерсть Макса, — он очень вырос. — Мама знает, что ты здесь? Мы должны ей сообщить. — Я не хочу с ней разговаривать, я ее ненавижу! — Так нельзя, Уолтер, — Уилл подошел к телефону, набирая номер Молли и продолжая терпеливо объяснять, — она твоя мама и будет очень переживать из-за того, что ты не на месте. — Но я на месте! Оставь меня с собой, я не хочу к ним! Я буду рыбачить с тобой, если скажешь. Если скажешь, пойду охотиться! Забери меня у них!       Мужчина улыбнулся, скрывая боль в глазах. Вот уж кто был в восторге от того, что его понимали досконально — ребенок. — Нам нужно ее хотя бы предупредить. Согласен? Я не заставлю тебя разговаривать с ней.       Уолтер сел на диван и стал гладить собак, а Уилл — прислушиваться к гудкам. Но телефон так никто и не поднял. — Возможно, она позвонит сама позже, — пробормотал он и после недолгого молчания обратился к нему, — ты мог заблудиться. Я живу далеко, ко мне сложно добраться в одиночку, да еще и в такую погоду. Ты замерз? Я дам тебе что-то из своей одежды. Ты уже подрос, должно что-то подойти. Сделать тебе кофе? — Мама не разрешает мне пить его. — А я разрешу.       Уолтер слабо улыбнулся ему. Он в последний раз шмыгнул носом и вытер с волос капли. Уилл выдохнул и напряг слух, чтобы расслышать следующие возможные звонки. Он покопался в комоде, с трудом ища что-то, во что мог бы переодеть Уолтера. Его слегка потряхивало от волнения.       Когда он спустился со второго этажа, на котором практически не бывал, телефон зазвонил. Уолтер подскочил и схватил трубку, тут же сбрасывая. — Что ты делаешь, ребенок? — Уилл бросил одежду на диван и вытянул руку, чтобы забрать у него свой телефон. — Отдай. Мы должны сказать маме, что ты у меня и в безопасности. — Нет! Тогда она заберет меня! — истерично прокричал он. — Я привел аргументы в пользу того, почему нам необходимо ее уведомить, и ты был согласен. Отдай телефон, Уолтер.       Мальчишка покачал головой, испуганно пятясь назад. Собаки с любопытством стояли в стороне. Когда напряженную тишину снова пронзил звонок, заглушаемый раскатами грома снаружи, Уилл сделал резкий выпад и выхватил телефон у опешившего ребенка. — Нет, не отвечай! — Ало, Молли? — Уилл подставился боком, когда Уолтер бросился ему на руку и повис на ней. — Все хорошо, ни о чем не волнуйся, ехать не нужно, сейчас это опасно, дороги скользкие и… — Уилл Грэм, верно? — сказали на другом конце, и мужчина нахмурился от неловкости. Уолтер, ощутив, что одержал маленькую победу, прекратил бороться и отстал. — Я Эдвард Синклер, жених Молли. Она много о тебе рассказывала. — Да, я… приятно познакомиться. — Мы в отчаянии, Уолтер исчез и она считает, что он может быть у тебя.        Уилл посмотрел в глаза доверчивого ребенка, с надеждой взывающего ко всем чувствам мужчины, и в первую очередь — к эмпатии. Он сжал губы, когда Уолтер беззвучно захныкал, и мысленно попросил у него прощения.       Он бы никогда не отдал Уолтера в плохие руки, верно? Детям, у которых нет родителя, дети, которые успевают привязаться к одному из бывших своей матери, склонны к истерикам, отрицанию и непринятию, верно? Верно? — Он… он в порядке, да. Уолтер в безопасности.       Больше ничего говорить не пришлось. Он бросил трубку и посмотрел на сына, разбитого и бесстрастного. Уилл протянул руку, чтобы обнять его, но мальчишка отмахнулся. Он снова бросился на бывшего отчима и стал колотить его кулаками со всей яростью, на которую был способен. Уинстон и Макс принялись суетиться вокруг них, не зная, что предпринять: они любили детей, но и смотреть на то, как хозяина избивают, а он беспомощно стоит и слабо перехватывает руки мальчишки для них было невыносимо, поэтому те начали выть в унисон с захлебывающимися криками Уолтера. — Ты меня предал, предал! Я думал, ты мой настоящий отец! Отцы всегда учат своих сыновей рыбачить! Зачем ты научил меня, если ты не мой?        Уилл почувствовал почти физическую боль от его слов. Он с трудом сглотнул и сгреб мальчика в объятия. Он слушал, как все еще мокрый ребенок рыдает ему в грудь и воет от бессилия. Уилл не умел утешать, и только стоял, обнимая его. Он надеялся, что однажды Уолтер поймет все, когда станет старше.        Мальчик успокоился, и они в обнимку просидели на диване в окружении собак до тех пор, пока не закончился дождь. А после они пообедали невкусными макаронами с тефтелями, которые Уолтер запомнил навсегда, потому что еды лучше он в жизни не пробовал, а затем услышал, как возле дома паркуется машина.       Они вышли наружу, но мальчишка уже не плакал, только бесчувственно смотрел на выходящего из пикапа нового отчима. Он был высоким мужчиной, плотно слаженным, несколько напоминающим Уиллу самого себя: от этой ассоциации его передернуло. Он слабо тронул плечо мальчика, после чего тот, повернувшись к Грэму со вселенской тоской в глазах, сиротливо обнял его напоследок.       Синклер неловко ковылял по грязи, пачкая чистые ботинки, и остановился рядом с Уиллом, дружелюбно пожав ему руку. — Спасибо, что приглядел за ним. — Не ругай его за это, — предупредил Уилл напряженно, — иначе я найду на тебя управу.       Мужчина довольно улыбнулся. Он казался неплохим парнем, и Грэм это чувствовал, но недоверие к миру заставляло его напоминать окружающим, что он убивал людей — нередко с наслаждением. — Уолтер, садись в машину. Можешь поехать спереди, если хочешь, — сказал Синклер, и мальчик, коротко взглянув на Уилла и дождавшись его кивка, ушел, огибая лужи, а мужчина снова обратился к хозяину дома, — я мечтал о сыне, но своих детей у меня никогда не будет. Я его никогда не обижу. Более того — не дам Молли отругать за эту выходку.       Он снова пожал руку Грэма со словами: — Очень признателен тебе. Я как-нибудь завезу одежду позже. — Не стоит, — с трудом ответил Уилл.        Он понаблюдал, как удаляется пикап, надолго оставляя следы на земле, и зашел в дом, так и не столкнувшись взглядом с мальчиком. Собаки встретили его жалобным лизанием бессильно висящих рук. Уилл открыл шкафчик, коротко посмотрев на мокрое пятно на диване, и достал наполовину пустую бутылку виски, плеснув себе в кружку на несколько глотков.             Поздно ночью, ложась спать, он разрыдался.       Проснулся снова от кошмара в четыре часа, и никто ему не звонил, а его номер у Молли оказался заблокирован.       Жизнь Уилла превращалась в кошмар наяву. Он не знал, как с этим бороться. Все, что он с таким трудом выстраивал рушилось одно за другим, не давая ему и шанса на свободное от страданий будущее.       В очередной раз, когда он вышел на веранду после сна и уселся на качели в одиночестве, без компании Уилстона, то смог увидеть ряд идущих на охоту мужчин. Что-то даже побудило его напроситься с ними, чтобы не оставаться дома, но мысль ускользнула так же быстро, исчезая в туманном лесу, как и группа охотников. За ними всегда плелся «волк-одиночка», никогда не примыкающий к остальной «стае», и Уилл предпочитал называть его вожаком, контролирующим остальных, потому что вожаки волков всегда наблюдали издалека. Это было даже почти романтично, учитывая их деятельность.       Он снова увидел, как мужчина остановился, и узнал в нем того самого ночного гостя, который брел вдоль леса мимо Вульф Трап. Уилл по привычке махнул ему рукой, и незнакомец бесшумно отразил его движения. Пожалуй, неплохое начало утра.       Мужчина еще не надолго задержался, позволяя Грэму рассматривать его и щуриться от плохой видимости, после чего тоже скрылся за деревьями. Кому-то нужно было приглядывать за остальной стаей.       До десяти утра Уилл провел за рыбалкой. Она его утешала в любое время, в каком бы состоянии он ни находился. Было в этом занятии что-то поразительно медитативное: абсолютное единение с природой и окружающим миром, который, в отличие от людей, принимал Уилла таким, каким он был. Уилл сбежал в лес, как дикое животное, которому было суждено родиться там, вдали от общества, но он понял это слишком поздно: только когда люди нанесли ему слишком много ран, оставив одного заживлять их, перешивать, обеззараживать, потому что никто не любил его шрамы и не готов был принять с ними. И жил он в лесу, как Горбун из Нотр-Дама в своей колокольне, потому что в ином случае он бы коротал остаток жизни в психиатрической лечебнице.        Дождь угрожал полить снова, когда Уилл подумывал возвращаться. Обычно он рыбачил подальше от дома, чтобы создать видимость для самого себя, будто он один на свете. В какой-то момент он решил не уходить: рыбы было достаточно, приманка закончилась, и он захотел исследовать другие территории. Он завел мотор лодки и, хмуря лоб от бьющего в лицо ветра, стал высматривать округ, берег и богатый ветвистый лес. В своей первозданной дикости, нетронутости и отстраненности он был прекрасен. Свежий и вкусный предгрозовой воздух наполнял легкие и каждую вену, и Уиллу казалось, будто тот течет в нем. Он питался рыбой, которую ловил в заливе, дышал воздухом, пользовался дарами земли, которая преподносила ему это все, и ему было хорошо в Вульф Трап.       Вдруг лодка накренилась. Уилл пошатнулся, но вовремя взял себя в руки. Он недовольно подумал о том, что, возможно, налетел на какой-то подводный камень или старую корягу, которая наверняка поцарапала поверхность, и ему пришлось замедлиться. Но едва ли ему удалось удержать управление лодкой: мотор отказывался подчиняться Уиллу, и это заставило его занервничать. Он с трудом вырулил в сторону берега: лучше, если лодка заглохнет там, чем посреди воды, откуда он не докричится даже до охотников, которые лишь два раза в неделю проходят единственный близ лежащий путь.       Он состыковался с берегом как раз к моменту, когда мотор издал свой последний вздох. Уилл выругался и ступил ногами, облаченными в высокие резиновые сапоги, на скользкий и зеленый от длинных водорослей берег. Страшно злой, он проклинал себя за то, что его потянуло на приключения, потому что лодка отказывалась заводиться, а он находился почти в трех милях от дома. Вокруг был глухой лес, сдавливающий обилием красок. Возможно, где-то недалеко вполне могли бродить медведи, желающие полакомиться добычей полегче, чем ловкая рыба.       Уилл нервно вытянул лодку на берег, бросил снасти и пойманную добычу в сторону и перевернул ее, стараясь поменьше шуметь. Как он и ожидал, дно лодки оказалось поврежденным неизвестной корягой, на которую он напоролся. В моторе, ко всему прочему, нашлась целая заросль из намотанных водорослей, мелких веток и прочего подводного мусора.       «Вот и приплыли», — подумал Уилл и невесело прыснул от безнадежности: лодка не заведется, если не вычистить из мотора всю грязь, а для этого ему нужны его инструменты. До ближайшего жилого пункта — его дома — три мили. Пешком вдоль берега Уилл бы добрался, но дождь уже начинал накрапывать, да и свою ценную лодку оставлять ему не хотелось. У него было не много средств, чтобы позволить себе другую. Он мог бы вернуться за ней позже с инструментами, но он сомневался, что та все еще будет стоять на берегу: кто-то из охотников обязательно прибрал бы ее себе. Уилл все еще мог понадеяться на человеческое сердоболие и воззвать к пониманию, оставив записку с просьбой не трогать лодку, но это было бы уже слишком. Да и носить с собой блокнотов Уилл привычки не имел.       Он беспомощно бродил вокруг лодки, не зная, что ему стоит сделать. В конце концов, если он закинет ее на себя, как черепаха, даже предстоящая гроза не будет страшна. Так Уилл и поступил: он перевернул тяжелую лодку, стараясь не думать о том, что в одиночку на таком расстоянии он ее не дотащит, но если постарается, в конце концов, мог бы оставить ее и прикрыть листьями где-нибудь в ухабе поближе к дому.       Уилл решил не оставлять свои драгоценные снасти. Он спрятал все во внутреннюю часть лодки, закрыл и взвалил на себя. Впереди простиралась долгая дорога по неровному берегу вдоль леса.       Грэм часто уставал. У него была хорошая физическая подготовка, чтобы выдержать долгий бег или бег с препятствиями, но тяжести таскал он редко. Ему приходилось нередко останавливаться, чтобы перевести дух и восстановить дыхание. Лодку он не сбрасывал: больше усилий приходилось, чтобы снова взвалить ее на себя.       Он брел, утопая в трясине, но благодаря высоким сапогам ноги не промокали. Дождь шел потихоньку, будто сдерживаясь, чтобы пожалеть Уилла, и он слышал только собственное дыхание, постукивания капель по импровизированной крыше, шарканье лодки, иногда задевающей топь, и беспокойный шелест леса. Заглушая все посторонние звуки, Уилл тащился и забывался в собственных невеселых мыслях. В конце концов он снова остановился и решил передохнуть. Несмотря на прохладу, лицо его обтекало потом, и ему пришлось наклониться, удерживая ношу на спине, чтобы стереть капли с лица свободной рукой.       Когда Уилл поднял голову, он увидел на влажном пригорке у берега мужчину. Показалось, подумалось ему, поскольку галлюцинации нередко навещали Уилла, но даже когда он проморгался и уставился на незнакомца, мутного от прорезающих воздух водяных стрел дождя, он не исчез. Тот держал в руках ружье, и Грэм без труда вспомнил охотника-отшельника, идущего позади всей группы. Только теперь он стоял ближе, но все еще недостаточно, чтобы Уилл смог разглядеть его лицо. Он облегченно выдохнул и понадеялся, что сможет привлечь мужчину к помощи, а дома отблагодарить его рыбным блюдом… и мысль испарилась, когда охотник наставил на него ружье.       Уилл замер и почувствовал, что в груди у него что-то надломилось. Он обескураженно уставился на незнакомца, на ружье, смотрящее будто нарочно не на него, а чуть выше. Он ничего не успел произнести, только безмолвно прошептать одними губами непонятное даже ему самому слово, прежде чем раздался быстрый выпал почти бесшумного ружья. Тихий рокот пронесся по пустынной округе несколько раз. У Уилла подкосились ноги. Он выронил лодку и пригнулся, и та придавила ему ногу. В него стреляли однажды, у него остался шрам, и первые доли секунды, когда это происходило и пуля уже находилась в его теле не ощущались вовсе: он не почувствовал боли.       Но после ее не было тоже, даже когда прошло больше пяти секунд обмораживающего шока. Он замотал головой, повернулся за спину и столкнулся взглядом с огромной шерстистой мордой медведя. Уиллу доводилось услышать, что от этих животных разит псиной, поэтому не удивительно, что он не почувствовал его приближения сразу. Уилл нервно сглотнул и ошарашенно заелозил, как червяк, отползая назад. Быстро высвободившись из-под лодки, он неловко зашатался, переваливаясь на бок, не в силах подняться на ноги. Медведь смотрел на него красными глазами, налитыми кровью, злобой, страхом и отчаянием.       Если бы не охотник, Уилл бы не успел издать и звука: такая туша завалила бы его одной лапой. Весной медведи голодные, худые, но даже так, он был просто огромным. — Вообще, их нельзя убивать, — произнес охотник, оказавшись рядом, и протянул Уиллу руку. Он ухватился за нее и поднялся, не сводя глаз с медведя, — но он угрожал вашей жизни, поэтому у нас не было выбора. — Вы меня спасли, — пробормотал он в ответ понизившимся немым голосом. — Выходит, что так, — незнакомец улыбнулся, коротко и с тоской взглянув на медведя, — вы не ушиблись?       Уилл мотнул головой. Теперь, спустя те два года, что он наблюдал мужчину издалека, никогда не видя его вблизи, он не постеснялся посмотреть в его лицо.       Охотник был не намного выше Уилла, но у него складывалось впечатление, что он просто огромный, стоя в своих охотничьих сапогах на возвышающейся кочке из грязи и листьев. Оказывается, никакой это был не мужик, а мужчина весьма приятной наружности с благородным, слегка меланхоличным взглядом. Он растянул длинные губы в широкой улыбке, не обнажая зубов, и поправил на переносице очки. Охотник смотрел то на медведя, то на Уилла взглядом слегка прищуренных глаз цвета разбавленного коньяка или яблочного сока, и в них так и плескалась нотка таинственной хитринки, скрытой за тонким стеклом. Волосы цвета темного сена растрепались, но в этом чувствовался особый шарм. У него были широкие плечи и большая спина, которую Уилл изучил только когда незнакомец подошел к медведю и отвернулся от Грэма, чтобы удостовериться, что зверь точно мертв. — По-моему, мы уже встречались, — улыбнулся он Уиллу, — я много раз видел вас, сидящим на веранде вашего дома. — Да, я тоже видел. Вас.       Охотник помолчал, после чего издал забавный звук вроде «о» в результате некой забывчивости. — Меня зовут Ганнибал Лектер. — Уилл Грэм, — сглотнув вязкую слюну, ответил он мужчине, — и… вы оставите здесь эту тушу? — Разумеется, нет. Немного погодя, я позову других охотников, и они что-нибудь придумают. — Жаль его. — Разве что немного, — он перекинул ружье через плечо, — это естественный отбор, Грэм, он бы не стал играть с вами весной и тут же растерзал, если бы я в него не выстрелил.       Уилл недовольно насупился: неужели его новый знакомый, о котором он успел сложить неплохое мнение, оказался страшной воображалой и зазнавшимся рыцарем? Наверное, не каждый день мог завалить медведя! — Как вы оказались так далеко от дома? — Не только вас тянет на приключения, — увильнул он и, недобро покосившись в сторону медведя, вернулся к лодке. От падения на каменистый берег появилось еще несколько царапин, отразившихся на сердце Уилла, — заплыл далеко и мотор заглох. — Полагаю, вам снова понадобится помощь.       Уиллу мужчина начинал нравиться все меньше. Он едва скрыл раздражение и вздохнул. — Я справлюсь и сам, — ответил он, хотя недавно намеревался просить у него помощи, — вы лучше присмотрите за ним.       Ганнибал задумчиво сверкнул глазами. Улыбка не сходила с его губ. Вопреки всему, он помог Уиллу поднять лодку, а когда тот взвалил ее на себя, Ганнибал поднырнул следом. Он схватился за ее края, и Грэм ощутил, как легко стало идти. Теперь им приходилось останавливаться не каждые пять минут, а каждые пятнадцать.       Почти сразу нещадно полил дождь. Находясь под одной лодкой, они не разговаривали, потому что не слышали друг друга, а когда останавливались на перерыв, то припирали ее к двум стоящим рядом деревьям и опускали руки, чтобы выдохнуть. В такие моменты они могли перекинуться парой предложений, понаблюдать, как прозрачные капли дождя стекают по лодке, листьям, размывают горизонт залива, и снова отправляться дальше.       Когда они добрались до Вульф Трап, то сбросили лодку и добежали до веранды в несколько считанных футов. Уилл открыл двери и вошел, встречая обеспокоенных собак, а затем повернулся к Ганнибалу. — Ну, заходи.       Мужчина, стоя точно за порогом, несмело шагнул внутрь и закрыл за собой. Собаки обступили его, принялись обнюхивать и рычать, но не от злости на незнакомца, а от запаха медведя, которым пахли его сапоги. Уилл неловко засуетился: у него давно не было гостей, не считая визита Уолтера накануне, но мысли о нем вызвали у мужчины тоску. Он неопределенно махнул рукой: — Хотите кофе? Чай? Может, мои скудные кулинарные навыки смогут вас удовлетворить? — С удовольствием соглашусь на кофе, — улыбнулся Ганнибал и, потрепав Макса по шерсти, с любопытством понаблюдал за тем, как Уилл, не торопясь ставить чайник, глуповато стоит, уставившись на то, как рука охотника ласково гладит собаку, — что-то не так? — Нет… нет. Я просто, — Уилл прыснул от смеха, но улыбка тут же исчезла с его губ, — у меня вчера закончился кофе. Может, чай?       Ганнибал заразительно улыбнулся. Уилл отчего-то занервничал. Он почувствовал, будто предал себя, своих собак и собственный дом, впустив внутрь не охотника, а зверя. Он кивнул, струхнул с сильно вьющихся от влаги волос капли, бросил куртку в сторону и повернулся к плите. — Вы можете снять одежду. Дождь еще не скоро прекратится, возможно, что-то успеет высохнуть. — Я вам очень признателен. — А я — вам, — ответил Уилл, — вы спасли мою жизнь и помогли дотащить лодку. — Я уверен, вы сделали бы то же самое, оказавшись на моем месте. — Нет, — Уилл, оставляя чайник, повернулся к нему, — на вашем месте, увидев такого медведя, я бы наложил в штаны. — Я вас понимаю, — Ганнибал кивнул. — Ненавижу официоз. — Как тебе угодно, Грэм. — Все еще слишком. — Хорошо, Уилл, — очаровательно улыбнулся Лектер, — я могу позвонить от тебя? Подозреваю, что товарищи взволнованы моей пропажей.       Уилл кивнул, заметив, как мужчина коротко изучил «сувениры» над камином, наткнулся на фото с Молли и взял телефон, и Уиллу на мгновение стало не по себе. Он злобно нахмурился, не злясь на что-то конкретное, и дождался, когда закипит чайник. Он кусал язык от осознания того, что оказался недостаточно смелым, чтобы убрать фотографию. Наверное, он не сделал это только лишь потому что на ней был еще и Уолтер. В конце концов, нужно уметь благодарить прошлое за любой опыт. Но пока Уиллу хотелось его только проклинать.       Вечер воскресенья выдался особенно дождливым и холодным. Он сделал чай себе и гостю, покормил собак и попытался заставить себя смотреть ему в лицо — не получилось. Охотник обладал поразительной пронзительностью медового взгляда, и только когда Уилл смотрел на него, начинал понимать, что испытывали другие люди, когда сам Грэм копался в их голове — чувство наготы. Чувство, что он — олень, которого Ганнибал с улыбкой потрошит, подвесив за ноги. Чувство, что он — обезображенный урод, который пускает пену изо рта и не в силах встать с собственного кресла, пока перед ним сидит самый умный и адекватный на свете человек. Испытывая все это разом, умноженное друг на друга дважды, Уилл не мог поднять глаз выше чужих губ. Ему даже пришлось надеть очки, чтобы оправа хотя бы немного прерывала их зрительный контакт.       Однако он скоро успокоился, когда они с Ганнибалом сидели перед камином, который любезно предложил растопить охотник, и пили чай. За последние несколько лет у Уилла было не много моментов, когда он мог расслабиться без компании алкоголя. Ненароком Ганнибал спросил у него: — Твоя семья не дома? — он слегка вскинул брови, демонстрируя ненапускное дружелюбие. Уилл сжал губы в тонкую полоску и ответил, грея руки: — Не сегодня. А твои, наверное, переживают?       Ганнибал ухмыльнулся одной стороной губ и перевел взгляд в камин. В его глазах заплясали ясные лоскуты. — Хочется верить, что да. Как твоя нога? — А что с моей ногой? — Когда я выстрелил, ты выронил лодку, и она упала прямо на тебя. — Я чаще всего не замечаю, что где-то ударяюсь. Это было мелочью. По сравнению с тем, если бы меня слопал косолапый, — Уилл прыснул в кружку, — всегда хотел узнать, как вы, охотники, этим занимаетесь. В смысле, у вас, должно быть, есть лицензии.       Ганнибал загадочно хмыкнул. Он снял очки и положил их на колени. — Конечно, такая вещь имеется у каждого из общины. — Наверное, из-за убийства медведя у тебя будут неприятности. — Само собой разумеющееся, что мы не станем убивать медведей, лосей или пушных животных — на многих охотиться нельзя, — Ганнибал накрывал кружку с чаем практически всей рукой, — но мы живем в окрестностях, где главным нашим занятием является охота. Важно понимать различие между тем, хочет ли животное на тебя напасть и тем, пытается ли избежать этой участи. Они все знают, что человек — самое опасное существо. К тебе не сунется ни один зверь, потому что они боятся. Только голод или бешенство толкает их на отчаянные меры.       Уилл поднял брови. Он инстинктивно провел рукой по шерсти Элли. — А рога? — Не понимаю. — Что вы делаете с рогами оленей?       Ганнибал весело фыркнул: — Они становятся приятным сувениром в доме в качестве напоминания о той первой успешной охоте, в результате которой эти рога и оказались на твоей стене. А еще они довольно прилично стóят, если знать, как их правильно обработать и где именно продать. — Как по мне, это слишком претенциозно и вычурно, — Уилл отхлебнул чай. — Все люди склонны к проявлению символизма. — Но не я, — глухо пробормотал он. — Тебе чужда свойственность романтизации символизма? — довольно спросил Ганнибал. — Вроде того, — Уилл внимательно посмотрел на него.       Он размышлял над тем, как удивительно сложились обстоятельства: он не первый год наблюдал за группой охотников, махал рукой одному из них, а теперь они вдвоем сидели у его камина после долгого пути обратно и непродолжительной борьбы с медведем. Они не обсуждали свои приветствия издалека. Это было лишним. — Символы нередко определяют нашу идентичность. Они помогают раскрыть глубину эмоций. — Так говорят только психологи или те, у кого дом напичкан всякой сомнительной дрянью, — Уилл несдержанно усмехнулся и продолжил задавливать собеседника своими доводами, — и, судя по твоим умозаключениям и размышлениям, напрашивается вывод, что ты — и то, и другое.       Ганнибал недолго смотрел на него. Под его пристальным молчаливым взглядом становилось неуютно. Уилл открыл рот, чтобы извиниться за свою бестактность и за то, что он снова вообразил себе, что имеет право лезть в чужие головы, но гость, разразившись низким приятным хохотом, отставил опустевшую кружку чая в сторону и чуть подался вперед, демонстрируя заинтересованность. — Мне это нравится, — закивал он, — да, ты почти полностью прав. Раньше я работал психиатром, и у меня дома много символичных вещей. Не стану увиливать, у меня действительно есть некоторые особенности, которые удивляют других людей, а то и вовсе отталкивают. — У меня тоже, — почти с восторгом согласился Уилл. Он сдержал восхищенный вздох в себе. — Я заметил, — таинственным тоном сказал Ганнибал, слегка склонив голову в сторону, как любопытный щенок, — и это не плохо. Иногда наша индивидуальность и уникальность делают нас более интересными людьми, отсеивая ненужных личностей, чтобы найти кого-то гораздо более глубокого, ценного и дорогого. У меня, видишь ли, с этим проблемы.       Он застенчиво опустил взгляд, будто действительно смутился: воистину милое зрелище. Ресницы Ганнибала ловили на себя отблески камина, становясь почти серебристыми, как его высохшие волосы. — У меня тоже, — снова повторил Уилл и не сдержался от улыбки, — это и привело меня сюда.       Было ли Уиллу суждено встретить в своей жизни человека, столь похожего на себя, чтобы стать с ним друзьями и его жизнь обрела краски? Через что прошел Ганнибал, чтобы однажды встретить Грэма? Недолго они молчали, и молчание было неловким, потому что они все еще друг друга не знали. — У меня тоже есть собака, — сказал Ганнибал, глядя на друзей Уилла. — Правда? Как ее зовут? — Фанни, — кивнул он и посмотрел на пса, — этот красивый. Они все красивые. — Это Макс, ты ему нравишься, хотя он остерегается новых лиц. Слева Уилстон, — собаки поочередно поднимали головы, услышав свое имя, с энтузиазмом произнесенное Уиллом, — рядом Джек, Элли, это Бастер и Зои. Еще где-то был Харли. — Ты очень любишь животных, — Ганнибал не сдержал короткого смешка.       Уилл неловко заморгал. Когда люди видели, как он рассказывал о своих собаках, это вызывало у них не умиление, а сочувствие, потому что Уилл был одинок, имел проблемы с головой и нередко предпочитал компанию мохнатых, а не людей. Да и с чего бы ему выбирать их? Собаки не говорили ему, что он тридцати-с-лишним-летний одиночка, не закатывали глаза, когда он заговаривался, вовлеченный в какую-то важную тему, и не смотрели на него с ужасом, когда Уилл бился в истерике, не в силах справиться с эмоциями. Они любили его просто так, были с ним всегда и поддерживали, и даже Уилстон, который по ночам вставал вместе с ним, когда Уиллу снился кошмар, сделал гораздо больше, чем все люди, которых мужчина встречал.       Ему меньше всего хотелось, чтобы еще кто-то посчитал его странным.       Разумеется, он не стал рассказывать о том, почему именно так любит собак. Но ему и не пришлось, потому что зазвонил телефон. Уилл подпитывал слабую надежду на то, что звонила Молли, но это оказался один из охотников, которым часом ранее звонил Ганнибал. За считанные минуты к Вульф Трап подъехала машина, и Уилл пошел проводить нового знакомого. Дождь не перестал, но теперь Лектеру не пришлось бы идти домой в одиночку под открытым небом.       Перед тем, как уйти, Ганнибал пожал Уиллу руку. — Спасибо за теплый прием. Никогда не думал, что однажды все-таки окажусь в этом доме. И теперь я просто обязан пригласить тебя к себе в гости, чтобы ты узнал, что значит символизм в моей жизни. — Только из чувства обязанности? — попытался пошутить Грэм. — Ничуть. Скорее от наивной искренности и чистого желания узнать тебя получше, Уилл. У меня есть к тебе интерес.        Из машины вышло несколько мужиков. Они все поздоровались с Уиллом и сказали, что тоже нередко видели его издалека, а потом принялись засыпать Ганнибала удивленными вопросами.       Грэм проводил взглядом исчезающий внедорожник и остался на веранде, потому что собаки все еще гуляли. Он чувствовал себя менее разбитым, но более оскорбленным тем, что новое знакомство стоило ему покалеченной лодки и едва ли не жизни.       Все четвероногие быстро забежали в дом, не желая вымокать под ливнем, и Уилл еще долго сидел перед камином, досадливо смотря на их с Молли и Уолтером общую фотографию. Перед тем, как отправиться спать, он взял ее, недолго рассматривая вблизи, и сунул в шкаф, подальше от легко доступного места. Если с прошлым кончать — то сразу. Без сожалений. Только решение это приняли за Уилла — он имел право сожалеть. И вряд ли он обрубит все чувства хотя бы к Уолтеру. Привязанность всегда делала его уязвимым.       Ночью Уилл спал беспокойно, но не от кошмаров: у него разболелась нога, на которую он уронил лодку. Достаточно ощутимо, чтобы это мешало ему переворачиваться с бока на бок и ворочаться, как он любил, устраиваясь в постели, как в птичьем гнезде. Как в медвежьей берлоге.       Уилл лег на спину и уставился в темный потолок своей такой же темной спальни. Кое-где слышалось похрапывание Бастера и Уилстона, любящих быть поближе к нему. В окно неравномерно стучал дождь: то усиливаясь, то стихая. На полке — наоборот равномерно — тикали часы, настолько привычные слуху, что их щелчки даже не улавливались в общей суматохе ночи. Уилл лежал и думал о том, какие глаза были у Ганнибала в тот момент, когда он, стоя с лодкой на спине, смотрел прямо ему в лицо. О том, как уверенно, почти интимно он сжимал оружие, способное в долю секунды отнять у него жизнь. О том, что было бы, будь Уилл тем самым медведем: что бы он испытал, умирая от пули бездушного ружья Ганнибала — «вожака» стаи?       Думал о том, было ли предложение наведаться к нему не из вежливости. Но Уилл уже знал, что постарается отказаться, и Лектеру ничего не останется, кроме как согласиться на его условия: у Грэма больше не было сил притворяться нормальным при знакомстве с новыми людьми. У него отнималось много сил, когда он говорил то, что собеседник хотел услышать, когда он улыбался так, как хотел кто-то другой, когда он смотрел не затравленно-угрожающе, а дружелюбно и придурковато, как это делали другие. Он ужасно устал читать эмоции и мысли окружающих, чтобы понять, чего от него хотят. Пусть Кроуфорд с его женой знают, что он нестабилен, нередко девиантен, пусть студенты шепчутся о том, что он со странной страстью рассказывает про криминалистику — все они уже составили свое мнение о нем, потому что в отношении них скрыть себя настоящего было непосильным трудом.       Уилл перевернулся снова, зажал между коленями одеяло и уснул под шепот дождя.