Прокурор

Воскресенье, 23 часа 10 минут

Дом помощника прокурора штата Джека Барретта, спальня

— Ди, можно задать тебе вопрос? — тихо спрашивает Барретт, развалившийся на своей половине постели и жадно вдыхающий лёгкими воздух, а вместе с ним запах ментоловой сигареты, которую вот уже минуту неспешно раскуривает абсолютно обнажённая пуэрториканка, сидящая на краю той же постели, отвернувшись к собеседнику спиной. — Мне понравилось, но для второго раза я слишком устала, — протягивает она в ответ и, смяв окурок в кружке, стоящей на прикроватной тумбочке, ложится рядом, по-прежнему не оборачиваясь к собеседнику лицом. — Да я не об этом, — фыркает он, расплываясь в ухмылке, а затем, придвинувшись ближе, приобнимает наёмницу сзади и шёпотом, обжигая горячим дыханием её ухо, задаёт следующий вопрос: — Ответь, ты любишь Уолкера? — Люблю, — невольно цедит Флорес, радуюсь тому, что оппонент не видит выражения её лица. — Ясно, — расстроено вздыхает помощник прокурора, откидываясь на прежнее место. — Тогда к чему всё это? — Что к чему? — слегка раздражённо уточняет она, стараясь успокоить взыгравшее в ней недовольство и делая вид, что не понимает, что речь идёт о последнем событии, которое, как бы это странно не звучало, ей нужно было не только посетить, но и организовать, а также, к сожалению, участвовать, и мысли о котором теперь вызывают у неё сожаление и желание помыться. — Секс между нами! Что же ещё?! — словно обиженное дитя, срывается Барретт. — Ты, между прочим, обещал нам помочь, — не сдерживается девушка и, резко встав, начинает спешно надевать на себя лежащую рядом одежду. — Теперь же предъявляешь мне обвинения в том, что я люблю человека, который верил в тебя, а ты вынудил его возлюбленную пойти на крайние меры только ради того, чтобы ты, наконец, соизволил пораскинуть мозгами и… — Я знаю нужного человека, — прерывает он наёмницу, когда та, уже практически полностью одевшись, стоит возле напольного зеркала, поправляя ещё сильнее, чем до этого, растрепавшиеся локоны. От услышанного Диана, не размыкая губ, коротко улыбается собственному отражению, а затем, повернувшись на месте, обращается к продолжающему мирно лежать на постели мужчине, отмечая при этом, как быстро её глаза привыкли к темноте и как хорошо теперь ей видно его слегка опечаленное лицо. — Что ты сказал, Джек? — переспрашивает она, делая вид, что не расслышала сказанного. — Я знаю, кому можно отдать это дело, — покорно вторит он и, приподнявшись, садится, облокачиваясь на мягкое изголовье кровати. — И я сделаю то, о чём вы с Уолкером меня просите. Только прошу тебя, Ди, пожалуйста, останься со мной этой ночью! — чуть ли не взмаливается помощник прокурора, задетый холодностью горячей пуэрториканки, с первого взгляда вынудившей беспрекословно покориться ей, а после подарившей страстный порыв, который, как ему сейчас кажется, наполняет смыслом всю его жизнь. — Сначала расскажи мне о нём, — требует наёмница. — Кто знает, может, ты его выдумал. — С чего бы мне это делать? — возмущается Барретт. — Даже не знаю, Джек! — разводя руки в стороны, выдаёт она. — Быть может, с того, что у нас был просто секс, а ты так расфантазировался и нагнал драмы, что я теперь вынуждена чувствовать себя виноватой. — Это не просто секс, — не соглашается помощник прокурора, хмуря ровные каштановые брови, при этом немного приоткрывая рот и застывая в немом непонимании. — Вот именно об этом я и говорю! — Флорес срывается с места, проходит несколько шагов вперёд, плюхается на край постели и, согнувшись пополам, принимается обуваться. — Томми не из тех, кто пускает всё на самотёк, — бурчит себе под нос. — Ты хоть знаешь, что он послал своего человека убить адвоката Ферланда? Знаешь, что будет с тобой, если он узнает, что между нами произошло? — интересуется, разгибаясь обратно и обращая суровый взгляд на лежащего рядом мужчину. — Подумай ещё раз, прежде чем лгать мне ради, возможно, последнего секса в твоей жизни. — Ди, я не хочу, чтобы Уолкер узнал об этом, так же как не хочу и не собираюсь тебе лгать, — Баррет приподнимается, отрываясь от изголовья кровати и, придвинувшись к краю, вкладывает руку в теплую ладонь девушки, пропуская свои пальцы между её. — Поверь, человек, о котором я говорю, действительно существует. И если рассказ о нём поможет сохранить произошедшее между нами в тайне, а тебя убедит остаться со мной в эту ночь… — Я слушаю, — нетерпеливо прерывает она. — Когда директор КБР поручил Лисбон дело Уолкера, она на некоторое время была отстранена от своей команды, — начинает он. — В связи с этим была сформирована новая, дабы её подчинённые в период отсутствия должного командования не чувствовали вседозволенности, а дела не простаивали. Старшим агентом был назначен человек со стороны и, насколько мне известно, с внушительным резюме. Военная подготовка, знания различных видов противоборств, масса спортивных хобби, как любительских, так и профессиональных. Ну, знаешь, такие люди, Ди, они… — протягивает мужчина, стараясь подобрать верные слова. — Индифферентные, — заканчивает за него наёмница, тяжело вздыхая и опуская голову. — Я… Кхм! — опоминается она. — Моя сестра была такой. Гордая выпускница учебного центра федерального правоохранительного агентства. Безупречная репутация, исключительные навыки полиглота, физической культуры. Внутри неё теплилось неуёмное стремление стать лучше, самосовершенствоваться, служить родине. — Я думал, вы жили на Амазонке, — говорит Барретт. — Что? — переспрашивает девушка и, подняв голову, оборачивается обратно, обращая внимание на озадаченное лицо собеседника. — Да, конечно, — подтверждает она. Моя сестра вырвалась оттуда в поисках лучшей жизни. Погоня за мечтой, привела её работать в ЦРУ. Тогда ей казалось, что она поступает правильно, собирая кучу грязных фактов на политиков, прокуроров, судей, адвокатов и бизнесменов. Но каждый грёбаный раз, — стиснув от злости зубы, шипит она, — выполнив свою работу идеально, сестра узнавала, что грязи не достаточно, и ей приходилось всё дорабатывать, тем самым одновременно выполняя поручения прямого начальства и выслуживаясь перед непосредственным. — Что с ней произошло? — с явственным интересом задаёт он вопрос. — Переосмысление, — хмыкает Флорес. — Соседский газон ведь всегда зеленее, верно? Казалось бы, какая ещё существует разница между наёмными убийствами и сбором ложных фактов, кроме суммы заработка и степени законности? Однако разница всё-таки есть. На противоположной стороне можно действовать по-своему, при этом одномоментно играть против обеих сторон. Мир перестаёт делиться на чёрное и белое и становится серым, невзрачным. Но он хотя бы больше не приукрашен дешёвой мишурой, а для ложного лоска присыпан стразами. Он, наконец, реален, такой, какой есть на самом деле, — самозабвенно подытоживает Диана. — Она умерла? — предполагает Джек. — Кто? — недопонимает девушка. — Твоя сестра, — отвечает он. — Ты говоришь о ней и обо всём, чем она занималась, так, будто сама пережила и ощутила то же самое. Такое случается, когда умирает кто-то очень близкий, — с пониманием выдаёт помощник прокурора, а после уточняет: — В какой-то мере начинаешь пытаться жить его жизнью, воодушевляться взглядами, мечтами и убеждениями, чтобы не чувствовать боль от невосполнимой утраты. — Да. Да, она умерла, — блефует наёмница и, поняв, что дальнейшее восхищение своей профессиональной деятельностью может привести к разоблачению, унимается, возвращаясь к исходной теме: — Так что там с тем типом? Он точно не состоит в близких отношениях с Лисбон и Ардилесом? — Как я уже говорил, Рэймонд - Железный Дровосек до встречи с Гудвином, — фигурально выражается он, но, завидев, как искажается мимика собеседницы, вырисовывая хмурое нечто, поясняет: — Он бессердечный человек и законченный карьерист. Грубо говоря, типичный армеец со стержнем в заднем проходе, который никогда не даст ему прогнуться под тяжестью коррупции или тем более принимать активное участие в абсолютно чуждом для него празднике жизни. — Превосходно, Джек, — улыбается она, делая одобряющий кивок головой. — Теперь, — улыбка становится шире, — я отправляюсь в ванную, а после мы ложимся спать. — Но… — хочет возразить помощник прокурора. — Тсс, — шепчет Флорес, прикладывая указательный палец к его губам. — Завтра трудный день, а то, чем ты хочешь заняться, выбьет тебя из сил. — Но… — не унимается Барретт. — Успокойся, тигр! — выдаёт девушка. — Это ещё успеется. Мы ведь только начали, правда? — заискивает она. — Уолкер далеко, а у нас с тобой полно времени. — Я теб… хо… и л… — сквозь сдавленные фалангой губы пытается произнести он. — Позже, — шёпотом продолжает наёмница и, убрав руку от лица мужчины, коротко, но сладко целует его. — Скоро вернусь, — ласково произносит она напоследок и, встав, не торопясь, следует в сторону ванной комнаты, по пути демонстративно избавляясь от элементов своей одежды, напрочь отключаясь от ещё недавно гнетущего чувства сожаления и мысленно празднуя маленькую победу, цена которой в скором времени оправдает себя, принеся ей внушительную кучу денег.

Понедельник, 6 часов 5 минут

КБР, кабинет старшего агента Рэймонда Хаффнера

Льдина. Так, при желании, используя лишь одно слово, можно описать этот насквозь пропитанный многомесячной пылью кабинет, промёрзший от потоков кондиционерного воздуха, что выставлен на температурный режим ниже пятнадцати градусов. При этом здесь, в этой, образно выражаясь, оторванной от общества глыбе, дрейфующей посреди второго общего зала КБР, располагающегося на первом этаже, по понятным причинам наглухо закрыты все окна, а на них установлены алюминиевые жалюзи, надёжно защищающие от лучей жаркого калифорнийского солнца человека, обитающего в этих непригодных для большинства условиях. По углам, скатавшись в приличные клубки, собирается микроскопический мусор, что, в свою очередь, свидетельствует о недоверии здешнего обитателя к клининговому персоналу. Однако в это же самое время, буквально крича о противоречивости его характера, на широком деревянном столе с едва ли не блестящей от чистоты поверхностью, старательно натёртой чем-то вроде специального грязеотталкивающего средства, царит образцовый порядок. Итак, вот уже двадцать долгих минут Джек Барретт, воодушевлённый вчерашним рандеву с умопомрачительно красивой пуэрториканкой, слушает непрерывистый звук стационарного телефона, разрывающегося от чьего-то настойчивого звонка, и терпеливо ждёт, пока агент Хаффнер по самолично придуманному им прозвищу «Железный Дровосек» придёт на работу, ответит на вопросы названивающего индивида, после чего он, наконец, сможет передать ему злополучную папку по делу Ферланда, которое, с учётом внесённых в него правок, обязательно запустит цепь событий, рьяно ожидаемых его новыми, если так можно выразиться, друзьями. — Да?! — в конце концов, не сдержавшись, рявкает помощник прокурора, подняв трубку. — Кто это? — звучит растерянный мужской голос на том конце провода. — Вам-то что? — огрызается Джек. — Вы знаете, какой сейчас час? — Я… — успевает промямлить абонент, прежде чем он его прерывает. — Так, по всем, даже экстренным, — Барретт делает акцент на последнем слове, — вопросам звоните диспетчеру, а не старшему агенту, — и, подытожив мысль, с треском кладёт трубку обратно на аппарат. — Чёртовы обыватели! — высказывается он. — Думают, нам до них есть какое-то дело, — в сердцах продолжает, стараясь как-то отвлечься от постепенно нарастающего волнения, проявляющегося дрожью во всём теле. — Как вы сюда попали? — звучит ровный мужской голос агента Хаффнера, разрезая тишину и нарушая практически состоявшийся разговор помощника прокурора с самим собой. После чего, не дождавшись ответа, агент по-хозяйски обходит нежданного посетителя и, опустившись в старое кожаное кресло, придвигается ближе к столу, складывая на нём руки. — Ну, я слушаю, — протягивает он. — А? Что? — Джеку становится по-настоящему волнительно, когда слегка поблёкшие голубые глаза с расположенными ровнёхонько посередине в них крохотными чёрными точечками сверлят его лицо, будто заранее знают, что скрывается под натянутой на него маской. — Шесть тридцать утра, помощник прокурора, мой кабинет, — перечисляет агент. — Предполагаю, что что-то случилось. Или, быть может, вы, мистер Барретт, ненароком перепутали этажи? Все дела с прокуратурой ведёт агент Лисбон, — напоминает он. — Я… Это… Зна… Знаю, — заикается тот, с трудом сглатывая слюну. — Я… Тут… В общем вот, — не в силах припомнить и слова из своей ранее подготовленной речи, Джек просто протягивает агенту, остающемуся по-прежнему невозмутимым, папку с делом. Хаффнер опускает глаза на протянутую ему папку, берёт её, сразу же кладя перед собой на стол. Но прежде чем он успевает потянуть за уголок обложки, чтобы ознакомиться с содержимом, раздаётся звонок, вынуждая его отвлечься, а посетителя буквально встрепенуться от неожиданности. — Всё в порядке? — интересуется агент, указывая на помощника прокурора рукой, но в очередной раз не дожидается ответа и, подняв трубку, громко, строго произносит: — Да, слушаю? А, это ты, — продолжает он уже мягче, переключаясь на разговор с позвонившим абонентом, откидываясь на кресле и кривя тонкие бесцветные губы в едва заметной улыбке. — Ты в курсе, что ты забыл закрыть дверь мой в кабинет? Что значит, тебе было не до этого? — мимика агента возвращается в прежнее состояние. — Между прочим, тот факт, что ты вчера вечером отлично постарался и вымотал нас обоих, не даёт тебе право забывать столь важные для меня вещи. Учти… Джек начинает нервничать. Рэймонд Хаффнер «Железный Дровосек» или как там его, в хорошем расположении духа, праздно, да ещё и прямо при нём, общается по телефону с неизвестным, с улыбкой на лице, что-то там заявляет, объясняется, словно с любовницей. Где тот долговязый человек в сером костюме, без признаков каких либо эмоций на лице, о котором совсем недавно он так упоенно рассказывал Диане. Мысли ворохом шуршат в голове, кровь бьёт в виски, и единственное, что приходит на ум, это схватить лежащую на столе папку и бежать, бежать, куда глаза глядят. Ведь если он ошибётся, если «Железный Дровосек» уже получил своё сердце у Гудвина, значит, люди Уолкера с ним жестоко расправятся, и не видать ему Флорес, как своих ушей. — Что? Что-то шипит. Подожди, — просит агент абонента и, оторвав трубку от уха, несколько раз стучит по микрофону двумя фалангами, а затем прикладывает её обратно. — Ты уже звонил? Когда? Что? Ах, да, ко мне пришёл помощник Ардилеса, мистер Барретт, — сообщает он и, подняв на побледневшего посетителя блёкло-голубые глаза, спрашивает: — Вы что, в моём отсутствии отвечали на звонки? — Он слишком долго звонил, вот я и подумал, что… Ну… — невнятно цедит Джек. Хаффнер в который раз не дожидается ответа и, наконец, открыв папку, принимается изучать дело. Через какое-то время Рэймонд, вникнув в написанное в судебном протоколе, холодно просит позвонившего отложить их разговор на потом и вешает трубку. — Как это дело оказалось у вас? — голос агента звучит с привычной тональностью, напоминая шум ледяного ручья, припорошенные сединой русые брови медленно ползут к переносице, а взмывшие вверх глаза, упёртые в Джека, кажутся ему ещё более блёклыми, чем были до. — Это… моя работа? — неуверенно оправдывается напрочь обескураженный нестандартным поведением собеседника Барретт, но, припомнив о том, кто и конкретно что, его вдохновило прийти сюда, а также какую должность он по-прежнему занимает, а какую ещё, если верить россказням Флорес, займёт, смелеет и выдаёт: — Ваша задача как можно скорее во всём разобраться, агент Хаффнер, а не задавать лишних вопросов сотруднику прокуратуры и тратить его время попусту, — отчеканив каждое слово ребячливой интонацией, а после, деловито поджав нижнюю губу, он, повернувшись на месте, быстрым шагом пересекает ничтожное расстояние от стола до двери и, радуясь, что «Железный Дровосек» не окликнул его, наконец-то покидает промёрзший кабинет.

Понедельник, 20 часов 15 минут

Дом старшего агента Рэймонда Хаффнера, гостиная

— Рэй, прошу, пожалуйста! Мы же оба достаточно хорошо знаем Освальдо. Знаем, что он никогда бы не сделал того, на что здесь, в этом, — злобно фыркает Джейн, подбирая нужное слово и тыча в разбросанные на диване листки, — чёртовом протоколе, указывают факты, — на выдохе договаривает он. — Уверен, этот Барретт что-то задумал. — Барретт?! Задумал?! — усмехается Хаффнер. — Тебе следует расслабиться, Пэт. В последнее время, с тех самых пор, как я уговорил тебя дать себе передышку и взять хотя бы недельный отпуск, тебе всюду мерещатся заговоры. Вспомни, как пару дней назад ты увидел соседа, раскапывающего яму на заднем дворе своего дома, чтобы, как ты заверил меня, похоронить в ней всю свою семью. Я поверил тебе, пошёл проверять, даже пистолет прихватил. Но только начал пристрастный допрос, тем самым напугав того до смерти, выяснил, что у старика нет никакой семьи, а его собаку сбила машина, и тот просто-напросто хоронил её, — продолжает он и, предварительно скинув с себя ботинки, брюки, пиджак и рубашку, надевает халат, запахивая и тут же завязывая его широким поясом, а после устало плюхается на диван рядом с менталистом, закидывая ему на плечо руку и, прижав к накаченной груди его голову, лохматит и без того спутанные льняные волосы. — Как я уже рассказал тебе, Джек нервничал, вызывал подозрение, когда разговаривал со мной сегодня утром. Но додуматься до такого… — прицыкивает агент и, прищурив один из глаз, кренит голову набок, искоса глядя на прижавшегося к нему собеседника, всем своим видом давая понять, что тот, о ком идёт речь, не обладает достаточным интеллектом для разработки подобного плана. — То есть, ты полностью уверен в идиотизме помощника прокурора, но не в честности и неподкупности самого прокурора?! — неожиданно для самого себя, Патрик вскакивает с места, вырываясь из крепких объятий, и, оказавшись на твёрдой почве, демонстративно заламывает на груди руки, при этом состраивая на лице гримасу обиженного ребёнка. — Признаю, я ошибся с соседом, но этот старый хрыч сам виноват. Зачем было нужно копать такую глубокую яму для карликового шпица?! Хорошо, Рэй, — выдыхает он, предаваясь хладнокровной логике, которая подсказывает ему, что разум его оппонента не удастся поколебать вышедшими из-под контроля эмоциями. — Если ты такой умный, ответь, зачем с доходом Освальдо какая-то там ничтожная взятка? — Почему ты думаешь, что она была ничтожной? — отстранённо интересуется Хаффнер, не удостаивая взглядом менталиста, и, уперев подбородок в грудь, увлечённо теребит один из концов пояса от надетого на нем тёмно-серого вафельного халата. — Да что с тобой?! — чуть ли не вскрикивает Джейн. — Ведь все наши подозрения в адрес Ардилеса не подтвердились. Он оказался достойным парнем. Помимо этого, у них с Лисбон в скором будущем намечается свадьба, а ты, как мне кажется, задумал всё испортить… и… и… — Во-первых, — спокойно перебивает Рэймонд, наконец поднимая взгляд на суетящегося возле него менталиста, — это были не наши, а твои подозрения. Во-вторых, как ни крути, мне нужно делать свою работу. — Так делай! — приободряется Патрик. — Найди настоящего виновника, а не ходи вокруг да около подложного следа. — Ты изменился, Пэтти, стал мягкотелым, радушным и более дружелюбным, но детская наивность, как я погляжу, в тебе неискоренима, — с усмешкой подмечает агент. — На прошлой должности мне неоднократно встречались честные, — на последнем слове он поднимает обе руки вверх, делая воздушные кавычки, — прокуроры, адвокаты, судьи. Честные, — вторит Хаффнер, — ровно до тех самых пор, пока не вскрывались их офшорные счета, любовницы, внебрачные дети и прочая грязь, которую только можно представить. — Прошу, Рэй, — Джейн опускается на колени, оказываясь прямо напротив непреклонного мужчины, вальяжно восседающего на диване, берёт одну из его рук в свои, массирующими движениями начинает гладить шероховатую, слегка хладную поверхность. — Прежде чем ты сделаешь то, что посчитаешь нужным, отдай копию папки Терезе, а затем дай ей хотя бы трое суток, чтобы она могла во всём разобраться. — О, Господи, Пэт! — встрепенувшись, выдаёт тот и, резко отстранив от себя менталиста, встаёт, принимаясь метаться по гостиной из угла в угол, пока менталист, не поднимаясь с пола, разворачивается и прислоняется спиной к дивану, обхватывая обеими руками подогнутые к животу ноги. — Ты хоть иногда думаешь, что говоришь?! Дать трое суток, чтобы во всём разобраться, — срываясь на фальцет, цитирует Хаффнер. — Ты уже практически год, как работаешь в моей команде, а всё ещё не усвоил, что у таких, как мы, — остервенело тычет в грудь, бросая мимолётные взгляды на неподвижно сидящего на полу мужчину, — настоящих агентов КБР, а не жалких консультантов вроде тебя, есть регламент, сроки, обязанности и субординация, в конце концов. В нашей работе нет места родственным связям и дружеским одолжениям. Это против правил, — теперь его голос уходит в баритон, — и против моих принципов. — Я прошу это сделать не ради них, а ради нас, Рэй, — стараясь говорить ровно, поясняет Джейн, сдерживая обиду изнутри расцарапывающую грудную клетку и подступающую комом в горле. — Нас? — цедит Рэймонд, останавливаясь посреди помещения и, уперев глаза в собеседника, устремляется к нему, а поравнявшись, опускается на пол, оказываясь напротив. — Нет никаких нас, Джейн, — отрезает он, чем вынуждает того отводить наполняющиеся влагой глаза в сторону. — С тобой рядом я чувствую себя юнцом, которому отец дал денег, чтобы тот сходил в магазин за продуктами, а он вместо этого направился в местный бордель, снял там самую дорогостоящую проститутку, которую только мог позволить себе, чтобы, наконец, научиться по-настоящему целоваться. Но, оценив финансовое положение, понял, что у него хватает только на банальный секс. — Знаю, наши отношения для тебя ничего не значат, — сквозь слёзы хрипит Патрик, утирая скатывающиеся по щекам струйки тыльной стороной ладони, — но если подумать, то я всё ещё здесь. Пью твой любимый зелёный чай, хотя люблю чёрный, готовлю разнообразные завтраки, хотя раньше даже не подозревал о существовании некоторой из кухонной утвари, по утрам с радостью просыпаюсь рядом, а вечером с трепетом надеюсь, что рядом засну. Ты не выгнал меня, хотя мог сделать это давным-давно, когда только узнал, что я за человек. Больше того, ты, мой Боевой Упрямец, — так менталист называет Хаффнера, стараясь успокоить того, когда в силу неудачного рабочего дня или другого разочаровывающего его события он начинает отстраняться, уходить в себя, а порой, после тайно сожалея об этом, отыгрывается на партнёре, — причина перемен во мне. Ты, изломив меня, словно старый, неправильно сросшийся перелом, смог воскресить давно умершие во мне человеческие чувства. Я не прошу тебя узаконить наши с тобой отношения или убить человека, а прошу, нет, даже умоляю, всего лишь отдать чёртову папку Лисбон, чтобы потом не сожалеть о содеянном всю свою оставшуюся жизнь, как сожалел я, взяв на себя больше положенного в тот день, когда Красный Джон убил мою семью.

Вторник, 7 часов 20 минут

КБР, кабинет старшего агента Терезы Лисбон

— Доброе утро, любимая, — войдя в кабинет и закрыв за собой дверь, радушно здоровается прокурор с его обитательницей. — Доброе, любимый, — отзывается Тереза, подняв голову и широко улыбнувшись долгожданному посетителю. — Я принёс завтрак, — сообщает Ардилес, затем поднимает вверх руку с коричневым бумажным пакетом, осторожно трясёт им и опускает на край стола, а после рядом ставит два высоких картонных стакана с крепким кофе, надёжно закреплённых в отверстиях двойного гофрированного подстаканника. Лисбон встаёт из кресла, обходит стол и, развернув пакет, заглядывает внутрь. — Ммм, — протягивает она, когда из глубины бумажного свёртка вырывается сладковатый запах свежеиспеченных шоколадных маффинов, нехило ударяя по её обонятельным рецепторам. — Знал, что тебе понравится, — с улыбкой в голосе произносит Освальдо, а затем подходит к девушке сзади, обнимает её за талию и, убрав копну крупных локонов в сторону, осторожно целует шею. — Я думала, наш завтрак сегодня не состоится, — шёпотом говорит Тереза, запрокидывая голову назад, на плечо мужчины и растворяясь в его объятиях. — Утром ты говорил, что у тебя полно дел в офисе, — припоминает она. — И я так думал, — соглашается прокурор, выпуская Лисбон из объятий, которая тут же разворачивается к нему лицом, — пока не приехал сегодня ни свет ни заря в свой офис, в котором уже во всю трудился Барретт, энергично рассортировывая кучу накопившихся на моём столе папок и гордо заявляя мне, что возьмёт всю рутинную работу на себя. Он, кстати сказать, уже второй день кряду поражает нас с коллегами своим из ниоткуда возникшим трудоголизмом, — добавляет он под конец. — Надо же, это абсолютно на него не похоже, — хмыкает она. — Но всё же я благодарна ему за то, что ты здесь, и мы можем пропустить по стаканчику кофе перед тем, как начнётся рабочий день. — Я тоже, — улыбается Освальдо и, подавшись вперёд, впивается в слегка приоткрытые нежно-розовые губы девушки. Продолжительный, с каждой секундой становящийся всё более страстным поцелуй прерывает чьё-то громкое откашливание, вынуждающее Лисбон и Ардилеса резко отпрянуть друг от друга и начать поправлять одежду, делая вид, что ничего из того, за что бы им обоим пришлось краснеть перед неслышно вошедшим в кабинет человеком, не произошло. — Агент Хаффнер?! — удивившись, спрашивает Тереза, обернувшись в сторону двери. — Рэймонд! — Освальдо, только что закончивший разглаживать складки надетой на нём белоснежной рубашки, протягивает руку, желая поздороваться с долговязым хмурым типом в тёмно-сером, удачно гармонирующим с холодным оттенком его блёкло-голубых глаз костюме. Но тот, не удостоив прокурора и мимолётным взглядом, обращается ко всё ещё слегка растерянной девушке: — Мы можем поговорить, агент Лисбон? — цедит сквозь зубы он. — Конечно, говорите, — отзывается она. — В чём дело? Что-то случилось? — Наедине, — отрезает Хаффнер. — Не думаю, что у нас есть какие-то секреты от прокуратуры, — с улыбкой отшучивается Тереза, стараясь разрядить обстановку. Но более чем обычно, серьёзное лицо агента даёт ей понять, что попытка юмора была не к месту и, переведя взгляд на Освальдо, она делает виноватый вид. — Ничего, всё в порядке, — успокаивает её Ардилес. — Я как раз хотел проведать Джека. Боюсь, его трудоголизм - это всего-навсего временное явление, и он уже наверняка, развалившись в моём кресле, допивает десятую кружку любимого им латте за просмотром очередного нашумевшего сериала, — подытожив, прокурор в крайний раз окидывает взглядом хмурого типа, продолжающего стоять неподвижно и сверлить взглядом Лисбон, а затем покидает кабинет, несильно захлопывая за собой дверь. — Агент Хаффнер, объясните, что происходит?! — негодующе спрашивает девушка, когда остаётся с незваным гостем наедине. — Почему вы врываетесь мой кабинет без стука в неурочное время, прерываете завтрак с моим будущим мужем и, простите, что приходится напоминать, по совместительству прокурором штата, а потом заявляете, что то, о чём вы хотите со мной поговорить, категорически нельзя озвучивать в его присутствии? — Тереза, тебе лучше сесть, — говорит он, резко переходя на ты, и делает это более мягко, чем несколько секунд тому назад. Она сначала, конечно, хочет что-то возразить, ведь её многообещающее утро было грубо прервано. Но, заметив в руках агента типичную папку с делом, а в блёкло-голубых глазах - нетипичную жалость, молча возвращается к своему креслу и садится. — Сразу хочу прояснить, что прийти к тебе меня уговорил Джейн, а это, — агент поднимает вверх руку с коричневой папкой, — я получил от одного из помощников прокуратуры, если быть точнее, Джека Барретта, и понятия не имею, как из судебного архива оно оказалась у него, — с этими словами он делает два шага вперёд, оказываясь в плотную к столу, за котором сидит внимающая его словам девушка, и кладёт папку прямо перед ней, которую она тут же открывает и принимается изучать, а агент продолжает: — Как я уже сказал, это Джейн попросил меня поставить тебя в известность, как попросил и о том, чтобы я дал тебе три дня, чтобы во всём разобраться. — Джейн? — вполголоса вопросительно произносит Лисбон, внимательно вчитываясь в текст. — Да, Джейн, — расслышав её вопрос, повторяет Хаффнер. — Я дам тебе два, Тереза, и буду очень надеется, что ты сделаешь всё так, как сделала бы, будь это не твой будущий муж, а абсолютно незнакомый тебе человек, — оперившись обеими руками на край стола, агент вынуждает находящуюся в полном, судя по побледневшему лицу и сильно нахмуренным бровям, замешательстве девушку поднять голову и обратить на него внимание. — Что означает, что даже учитывая незаконность всей этой схемы, ты будешь следовать протоколу. — Рэй, — теперь и она, сама того не осознавая, переходит на ты, говоря очень-очень тихо, опасаясь, что лишний шум может нанести непоправимый ущерб миру, казавшимся до сего момента бетонным, а теперь вдруг ставшим хрустальным. Ей даже практически слышится и видится, как там и сям, издавая характерный треск и постепенно покрывая всё вокруг стекольной пылью и микроскопическими осколками, рушится то, что в последнее время для неё стало так дорого и, можно сказать, практически бесценно, — что это? Как? Ты уверен? То есть, я хочу знать, ты уже всё проверил? Как же присяжные, судья Маркленд, сам Ферланд, в конце концов? Ты… — озвучив лишь несколько из тысячи разнообразных вопросов, наперебой возникающих в голове за последние несколько секунд, она запинается, вынужденная утирать краем рукава пиджака становящимися влажными щёки и глаза в попытке сдержаться, чтобы окончательно не расплакаться. Всегда сильная духом Тереза Лисбон прекрасно помнит, что в последний раз, когда нахлынувшие эмоции вынудили её так плакать, был день смерти отца. День, в который неважно, хотелось ей того или нет, пришлось стать сильной. Именно по этой причине её жизнь до встречи с Освальдо Ардилесом была чередой обязанностей перед братьями, коллегами, обществом, после - забытьём, прекрасным потоком маленьких, до того неведомых ей радостей жизни. Сегодня, вернее сказать, сейчас, стало переломной точкой, где всё вокруг, за исключением продолжавших растрескиваться трещин воображаемого ею хрустального купола, остановилось, замерло, прекратило свой естественный ход. Будто, как и в тот самый день, ожидало выбора, предрешающего её дальнейшую судьбу и саму суть. — Прости, — вспомнив вчерашнюю реакцию Джейна, подобную этой, и осознав, что преподнёс своё решение слишком грубо, извиняется Хаффнер. — Это дело, — выпрямившись, агент садится на край стола и, развернувшись к девушке вполоборота, заламывает у груди руки, задумчиво продолжая: — Понимаешь, оно выглядит так, будто с ним кто-то поработал, но в тоже время, если представить, что всё это дело рук одного человека, — он делает паузу, недолго думает и, наконец, говорит: — Нет, Тереза, это невозможно. — Что ты хочешь сказать? — слегка успокоившись, спрашивает она. — Почему невозможно? — Проблема в том, что в деле есть информация, откровенно наталкивающая о взятке, причём настолько откровенная, что даже любой курсант или патрульный сможет высказать эту теорию. Вот только в тоже время нет ничего и никого, кто бы мог свидетельствовать об обратном. Смотри, — агент протягивает руку и прикладывает палец к лежащей на столе кипе листков. — Месяц назад Ферланд впадает в кому. Чуть погодя в архиве судмедэкспертов случается пожар, в котором они утрачивают абсолютно все документы со сведениями по этому делу. Затем, через несколько дней, кстати, незадолго до того, как судья Маркленд выходит на пенсию и уезжает из страны, сорокадвухлетний адвокат Ферланда умирает от обширного инфаркта, — монотонно перечисляет он, сверяясь с текстом, а вдобавок к этому упоминает другие подробности, которые за прошедшую, несомненно, бессонную для него ночь смог разузнать менталист в своих тщетных попытках докопаться до правды. — Так что ты уж прости, Тереза, — удручённо вздыхает, слезая с края стола, — но это даже в мозге Патрика не укладывается, в котором, ты и сама знаешь, всегда творится что-то вроде парада марширующих на двух задних лапах Чеширских котов Льюиса Кэрролла во главе с Булгаковским Бегемотом. — Джен изучал дело? — обнадежившись, уточняет Лисбон. — Он говорил тебе, что думает обо всём этом? Ты сказал, что он просил тебя прийти ко мне, — припоминает она, как Хаффнер несколько раз упомянул, благодаря кому он и эта злополучная папка теперь находятся в её кабинете, — но прошу, скажи, что Патрик хочет помочь нам, а не как в прошлый раз, понапрасну обвинять Освальдо, не имея при этом никаких оснований? — Он хочет помочь, — успокаивает её агент. — Только вот его вся теория заговора строится вокруг Джека Барретта, — с очевидной усмешкой в голосе поясняет он. — Да, согласна, он глуповат, — поддерживает Тереза его негласное замечание в адрес помощника прокурора. — Глуповат?! — удивлённо восклицая, Хаффнер нетипично вздёргивает вверх брови. — Он как клишированный герой фильмов Гая Ричи. — Знаю, знаю, Рэй, — вновь соглашается она, стараясь раньше времени не придаваться полному отчаянию и не думать о постоянно напоминающих о себе воображаемых трещинах, а вместе с тем норовить ухватиться за пусть тонкую, но всё же соломинку надежды. — Но если подумать, может же быть такое, что… — Быть может, Тереза, — холодно перебивает он, принимаясь мерить кабинет шагами, изредка бросая жалостливые взгляды на оппонентку. — Быть может, мистер Барретт почувствовал острую необходимость в карьерном росте. Так сказать, словил мимолётную мысль, поступившую в его голову так же неожиданно, как звонок от работника прокуратуры из отдела кадров с новостью о приёме на работу. Быть может даже, что он всё так долго и кропотливо планировал, что, в конце концов, в его иссохшем мозгу, обычно способным только на глупые фантазии, родился безупречный пошаговый план, который заключался в тех самых невероятно удачных совпадениях, что я уже озвучил тебе раньше. Быть может, — вторит агент, замирая на месте и, тяжело вздохнув, поворачивает голову в сторону девушки, продолжающей неподвижно сидеть в своём кресле и с лицом полного отчаяния безропотно принимать всё происходящее. — Всё может быть, Тереза, но если я ввяжусь в эту игру без козырей, то рискую проиграть и не успею опомниться, как почувствую тяжёлую ладонь Бертрама на своём плече, разочаровано похлопывающую его и знаменующую моё бесславное отправление в добровольно-принудительную отставку, — договорив, долговязый мужчина устремляется к выходу из кабинета, но на секунду останавливается в проёме и коротко бросает напоследок, при этом возвращаясь к прежнему тембру голоса и соблюдая привычную субординацию: — Я слишком долго шёл к этой должности, агент Лисбон, и если вы хотите, чтобы я рискнул тем, что, как вы теперь понимаете, мне очень дорого, потратьте предоставленные вам двое суток с умом и найдите те самые тузы, а лучше парочку джокеров. Хлопает дверь, и Тереза вздрагивает от страха того, что хрустальный купол вот-вот рассыплется на части, усыпая всё вокруг бесконечным множеством осколков различных форм и размеров. Однако чуть погодя наступает тишина, томящая душу, давящая слух, невыносимая для разума и по-прежнему терпеливо, но зловеще ожидающая от неё выбора, который либо поспособствует окончательному разрушению созданного ими с Освальдо мира, либо…