Малолетка

Лера не знала, который час. Она даже не знала, какой сегодня день. Спектр её интересов заканчивался на попытке понять, как жить без него, потому что ей казалось, что это попросту невозможно. Она искала ответ в посеревшем лице Саши, в чересчур красных для обычного «не выспалась» глазах Люды и в напряжённых уголках губ Шмидта, когда тот украдкой заглядывал внутрь кабинета. Она искала ответ во впадинах кожаного дивана, на котором провела последние минуты своей жизни. Девчонка искренне считала, будто Витя смог заразить её вспоротым горлом, ибо она умирала вместе с ним всё то время, пока плотнее подбивала пальто Белова под руки Пчёлкина и стирала рукавом своего практически багровую кровь. В тот момент, когда Шмидт оттащил Титову от погружённого на носилки тела, а Саша закрыл Вите глаза, последний живой вздох вырвался изо рта Леры. Сейчас она тоже дышала, но уже смертью. — Ты не против, если я пороюсь в его вещах? — в могильной тишине кабинета она звучала, как лязг ножа об асфальт. Девчонка боковым зрением заметила короткий кивок, не зная, ответил Белов на её вопрос или просто был сейчас согласен на всё. Титова не была уверена, что сможет встать на ноги, потому что ей казалось, что её кости раздроблены в пыль, а мышцы разорваны в нескольких местах. Она сидела в этом кабинете с задёрнутыми гардинами, прислушиваясь к дыханию Белова, и атрофировалась всё сильнее. Они даже не разговаривали. Боль всегда лучше делится в молчании, словно ей так легче произвести равноценный раздел, взвесить всё и передать в руки тех, кто ближайшие дни будет загибаться в агонии собственных мыслей. — Люд, их кабинет не заперт? — остановившись возле стойки секретаря, осипшим голосом спросила Лера. Она не смотрела вправо, на ту, к кому обращалась. Девчонка не могла. Ей казалось, что вот здесь проходила чёткая граница чувств, и боль Титовой не имела права касаться боли Люды даже глазами. — Нет, открыт, — девушка ответила практически как раньше. Когда она не заламывала безымянный палец правой руки, кольцо на котором старалось выжечь под собой оттиск в качестве напоминания. — Тебе сделать чай? — Ничего не хочу, — мотнула головой Титова. Она обманывала Люду, обманывая, на самом деле, саму себя. Кое-чего Лера хотела, но это было настолько недостижимое, что легче было притвориться, будто интерес пропал ко всему в мире. Люда взяла себя в руки настолько крепко, словно на них были надеты ежовые рукавицы. Лишь раз Титова увидела, как девушка украдкой вытерла слезу, едва успевшую выкатиться из глаза. Лера не знала, это было оцепенение или попытка абстрагироваться, но прямая осанка и ласковый тон голоса Люды вызывали в девчонке уважение. Титова рыдала каждый час, запираясь в туалете офиса, слышимость из которого позволяла уловить её истерику даже на первом этаже. А Люда не плакала. Она оказалась куда сильнее, чем Лера могла представить. Девчонка несмело нажала на ручку двери, опасаясь, что оттуда выскочит приведение и что-нибудь сделает с ней. Впрочем… те приведения, которые могли сидеть за закрытой дверью, не причинили бы Титовой вреда. Они оба любили её при жизни, пускай и по-разному, так что после смерти едва ли она ждала от них какой-то подлости. Она не думала, что будет так больно вернуться сюда спустя… Боже, да сколько же времени прошло? По её ощущениям — вечность, но это вряд ли. Кажется, Лера успела вырубиться ненадолго дважды, и Саша точно один раз уезжал, оставляя её одну развлекаться с маятником Фуко. Люда тоже ездила домой, Белову пришлось самолично варить кофе и вливать в него коньяк. Судя по тому, как сейчас в луче солнца из окна танцевали пылинки, флиртующе кружась друг с другом, время не перевалило за четыре часа дня. Значит, прошло меньше суток. Оставалось не так много времени до их свидания меж могильных плит. — Я не трогала ничего со стола Вити, — подошедшая сзади Люда могла бы напугать Леру, если бы у той осталась возможность пугаться. Бескровное лицо любимого мужчины — довольно высокая планка страха, не находите? — Ты не знаешь, можно залезать в ящики? — Девчонка мимолётно обернулась, увидев дрожащий подбородок Люды, и стало чуть легче. — Александр Николаевич сказал, что обыска не будет, так что можно. — Девчонка обняла себя руками, рассчитывая, что её отпустит ещё сильнее. Это всегда работало: Космос обнимал её на похоронах родителей, Витя прижимал к себе во время истерик, и каждый чёртов раз объятия снимали тот слой, в котором сидело желание загнуться в ближайшем уголке. Очевидно, это работало не из-за самого факта ладоней на теле. Секрет был в другом. В других. Странно, но из-за того, что только в этом кабинете не были задёрнуты шторы, казалось, будто бы здесь сосредоточилась жизнь. В этом была особенно жуткая ирония, как если бы судьба хотела через преломление света поиздеваться над Титовой, напомнив ей отражающиеся в его пустых радужках искры фейерверков. Лера всегда считала, что глаза Вити зажигались в восторге или раздражении, горели и кололись, когда он приближался к гортанному стону, и падающие бенгальские огни… они ощущались символами. Особенно то, как медленно потухали с рассветом. Девчонка не искала чего-то конкретного, у неё не было плана, как и всегда, если дело касалось Пчёлкина. Она практически не хотела находить ничего здесь, кроме одной детали — крошечной, почти что не имеющей значения части пазла. Титова могла бы просто забыть про это, если бы воспоминания о лукавой ухмылке Вити не свербели у неё между рёбер, а потом не склеивали бы ресницы, когда она запиралась в туалете и выла. Ручка ящика едва не осталась в руке Леры, настолько сильно девчонка дёрнула её на себя, после выпустив металл, будто ошпарилась. Ладонь зудела, ныла, и Титова была близка к тому, чтобы содрать с себя кожу, пока глаза бегали по небольшой бумажке, лежащей сверху. Лера боялась взять её пальцами, думая, что это тоже может оказаться призраком и исчезнуть. Во всяком случае, на что-то из реального мира бумажка плохо походила. — Всё нормально? — осторожно, стараясь не звучать здесь с эхом, спросил заглянувший в кабинет Белов. Он искренне считал, что у Люды куда больше причин сходить с ума, но лицо Леры подсказывало парню, что поддержка нужна той, чьё окровавленное белое пальто служило ей одеялом. — Гражданское дело. Пчёлкину Виктору Павловичу. В качестве истца, — бормотала девчонка, двумя пальцами поднимая бумажку в воздух. Словно на неё был нанесён яд, и Титова старалась минимизировать поражение тканей, прекрасно понимая, что она пропитывалась токсинами через склеру глаз, просто читая текст. — Ты знаешь, что это? — Повестка в суд, — Белов пожал плечами и в его голосе не осталось ничего, кроме чувства вины. Даже усталость испарилась. И злость тоже. — Он несколько месяцев назад подал на развод. Там вроде должна стоять дата заседания. — Двадцать шестое декабря. — Лера отбросила в сторону бумажку, как если бы та резко воспламенилась. Яд стал горючим. Потому что девчонку затрясло в агонии. — Он не говорил мне, что подал на развод. Он, блять, не говорил мне ничего об этом! Сука! Он не сказал ни слова! Ладони ударились по столу вместе с вырвавшимся криком. И ещё раз. И опять. Титова надеялась, избивая дерево, взвинтить в себе истерику до состояния шторма, потому что все эти полдня она оставалась штилем, и Лера ненавидела её за это. Витя так же себя вёл, перед тем как заорать. Был спокойным. И девчонку это бесило не меньше, пока она стояла напротив и надрывала глотку, прося его развестись. — Когда он решил развестись? — замерев, спросила Титова. Ладони горели, и она рассчитывала на волдыри через пару часов. — Ещё после той годовщины мы с ним об этом говорили, — Белов помялся, не зная, стоит ли подходить ближе к Лере, которая теперь хохотала. Будто он рассказал ей самую забавную в мире шутку, задел то, что болело внутри настолько долго, что превратилось в искромётный юмор. Говорят, самые травматичные вещи психика старается высмеивать, и психика девчонки очищалась, сдирая с себя скальп. Она поперхнулась солью и хохотом, закашлявшись. Титова покосилась на повестку, которая должна была стать его подарком, если бы Кос не вошёл в кабинет, и осела на диван возле стены. Лера однозначно должна была пройти до него около пяти шагов, но её мозг не уловил, как девчонка очутилась на скрипящей коже. Титова вжалась в диван, обхватив колени руками, и бесцельно оглядывала кабинет, не задерживаясь взглядом ни на чём и вместе с тем концентрируясь на всём сразу. Повестка в суд на заседание о расторжении брака. Часы, которые она стащила с его запястья, хохоча. Брошенный на пол пиджак. Кажется, Витя скинул его за секунду до того, как Лера сама потянулась к его плечам. Весь кабинет был сосредоточением самых счастливых и болезненных воспоминаний. Пальцы прошлись по животу девчонки, словно материнский инстинкт неожиданно проснулся, пытаясь напомнить о беременности. Титова горько усмехнулась: боль от потери оказалась куда сильнее, чем счастье за развивающуюся внутри жизнь. Говорят, она слышала это когда-то ещё в школе, что беременным нельзя нервничать, особенно на ранних сроках, но вряд ли гинекологи допускали, будто на глазах будущей матери умрёт отец её ребёнка. Они с Витей не подходили под описание нормальной пары, а значит, и правила для них должны были существовать другие. Лера прокручивала вчерашние слова о беременности и его лицо после. Сначала ошарашенное, совершенно растерянное, словно она говорила на непонятном языка, а после — выражение абсолютного счастья, соединяющее искристые глаза и широкую улыбку. Вспоминала его признание в любви, брошенное между делом, сквозь очередную ссору, как обвинение, и купалась в той фразе. Она бы хотела захлебнуться в ней. То, что все эти полдня дня якорило девчонку от истерики, теперь накрыло с головой. Она ждала его. Добермана с гладкой шёрсткой, переливающейся на свету. Ждала его скалящуюся пасть напротив себя, ожидала вспененную слюну и уже представляла, как позволит вцепиться себе в горло, растерзать, а он просто исчез. Наверное, это было закономерно: доберман испарился, ушёл вместе с хозяином, и Титова ненавидела его за это. Пчёлкин забрал у неё всё: любовь, счастье, причинённую им боль. Он просто забрал это всё разом и ушёл по-английски, не прощаясь, не подарив какую-нибудь безделушку на память, которая бы пряталась под стопками белья, где обычно люди скрывают самые страшные секреты. Он бы мог оставить ей хотя бы боль, но, видимо, посчитал это чересчур щедрым подарком. Лера вдохнула поглубже, собирая в себе то, что раньше казалось скалой из силы, а теперь билось о внутренние органы щепками. Она вытерла слёзы со щёк, что не имело никакого смысла, поднялась на ноги и побрела обратно в кабинет Саши. Там было темно и не так страшно. Там было что-то, что давало ей надежду. Диван, вокруг которого витал запах перегара и сигарет, напоминал девчонке о глупом перелистывании журнала, когда Пчёлкин поцеловал её, прежде чем спуститься на улицу встречать гостей. Он ушёл и не оставил ей возможности знать, что тот день был последним. Если бы только она хотя бы догадывалась, то сделала бы чай без лимона, купила бы пачку «Курабье», пожелала бы ему доброго утра. Лера бы сделала всё то, чего не делала раньше. Если бы она хотя бы догадывалась… Девчонка зашла в кабинет в тот момент, когда Саша пропускал какие-то бумаги через шредер. Дурная мысль, проскочившая в голову Титовой, будто бы можно было уничтожить заодно и повестку, защекотала извилины. Ей хотелось избавиться от знания того, что Витя планировал развестись. — Ты не занят? — В кабинет без стука вошёл Шмидт, обращаясь только к Саше. Лера словно сливалась с интерьером, а потому начальник службы охраны Белова старательно не замечал девчонку. Она догадывалась, что он делал это не по своей воле. Скорее всего, ему приказал Саша. — Занят, заходи, — ответил Белов и опустил очередной лист, от которого через секунду остались лишь мелкие фрагменты. Титова чувствовала себя ровно так же. Она прекрасно понимала бумагу. — Александр Николаевич, к вам журналисты, — Люда вошла вслед за Шмидтом. Леру удивляло, что она обращалась к Саше на «ты» и по имени, а невеста Космоса держала субординацию даже после всего произошедшего. — Люда, я же сказал: никаких интервью, — отрезал Белов. Шмидт покачал головой, раскладывая на столе газеты, словно хотел принести вести первым. Девчонка смотрела ему в спину прожигающим взглядом, искренне считая виновным парня. Это он не проверил Макса как следует, он не поставил охрану рядом с палатой Фила, где были убиты Валера с Тамарой, о чём узнала Титова этим утром. Это он был виноват, а не все вокруг. Лере просто нужно было обвинить кого-то и этим кем-то она назначила Шмидта. Ничего личного. Голый расчёт, чтобы найти козла отпущения. — У газетчиков башни посрывало, — с явным осуждениям рассказывал парень, в то время как девчонка аккуратно вдавливалась в диван. — «Ночь длинных ножей», «Демократия в опасности», «Война кандидатов», — он на память зачитывал заголовки статей, украшающих первые полосы утренних газет. Они звучали будто штампы, от которых не отмыться. — По делу есть что-нибудь? — Белов перебирал газеты в руках, хмурясь, но как-то странно. Словно ему нужно было сводить брови ближе, так казалось правильно, но за этим жестом не стояло эмоций. — Вроде нет, — отрицательно качнул головой начальник охраны. — Что по Максу? — Титова напрягла слух, уставившись в одну точку перед собой. Её тоже интересовал этот вопрос и как жить дальше. Первый виделся более лёгким для ответа. — Короче, кроме наших, считай, полгорода шустрит. Пока ни слуха, ни духа. Люди считают, его тоже исполнили. — Ох, Лера надеялась на это. Она желала возмездия до огонька в кончиках пальцев, до злорадной ухмылки каждый раз, когда ей снилась перерезанная глотка Максима в получасовой дрёме. — Работайте, — не поддаваясь приятным картинкам из головы девчонки, ответил Белов. — Я видел его машину, значит, там был кто-нибудь? — вопросительный тон Саши скорее напоминал надежду, чем уверенность. И Титова рассчитывала, что там был Макс, которого позже «исполнили», и теперь он готовился гнить на подмосковном кладбище. А лучше, как дворовая псина, где-то возле обочины дороги. — Саш, тут вот ещё какое дело, — Шмидт неуверенно потёр шею, присаживаясь. — Я сегодня виделся с Колей Большим, Тариелом, Воркутой и Алмазом. Они хотели с тобой встретиться. Ну, они много беспокоятся из-за всей этой канители. Вокруг тебя сейчас столько ментовских. Боже, если бы Титова могла набрать достаточно сил, чтобы вскочить на ноги, она подлетела бы к парню и свернула тому шею. Слово «канитель» в качестве описания убийства лучших друзей — это, пожалуй, самое мерзкое, что можно было произнести. Её любимого мужчину, отца её ребёнка убили! Зарезали рядом с офисом не для того, чтобы это называли «канителью» на следующий же день! — Что они хотят? — очень по-деловому спросил Саша. — Короче, братва осуждает тех, кто развязал бойню, — вкрадчивость голоса Шмидта била по барабанным перепонкам Леры. Она догадывалась, к чему тот вёл, и, судя по лицу Саши, они сидели в одной лодке. — И обещают помочь найти гадов. — Я понял. Чё они хотят? — словно давая шанс Шмидту передумать и не произносить просьбу вслух, задал вопрос Белов. — Ну, в общем, люди просят тебя не включать ответку. Всем и так сейчас трудно. А если ответим — государство озвереет. Начнётся такое, что не расхлебать. Чёрт. Это… этого не могло быть. Титова зажала рот рукой, рассчитывая усмирить надрывный хохот, который планировал заполнить собой кабинет. Их убили совсем недавно, а люди уже решили, что эти смерти должны остаться в прошлом, на перевёрнутой странице. Лера искренне считала, что она не сможет перелистнуть её никогда, и Саша, если приглядеться, тоже не планировал этого делать. — Шмидт, — с подозрительным спокойствием произнёс Белов. — Саш, я только передаю, — оправдывался парень на неозвученную фразу. Впрочем, было ясно, почему он говорил так. — Я только объясняю. Видишь вот эти вещи? Это вещи моих друзей. — На столе Саши лежали нагрудные часы в узорчатом переплетении металла, солнцезащитные очки и небольшая игрушка в виде скелета, которая светилась в темноте, если подержать над лампой. — Космос. С ним я дружил с пяти лет. Витя, Валера. Белов медленно обходил стол, повышая тон голоса с каждым шагом. Делая его жёстче, безапелляционнее. Титова продолжала смотреть в одну точку, словно только в ней могла успокоиться, и наслаждалась раскручивающимся механизмом голоса Саши. — А теперь моих друзей нет. Какая-то тварь порезала их, как скотов. И вы мне говорите, чтобы я не врубал ответку? Я по натуре не толстовец, вашу мать! Буду давить! — он произносил слова настолько чётко, будто бил по ним молотком, стирая в порошок. Красное лицо, побелевшие губы — Белов был в ярости. Он трясся от той ненависти, которая, словно марионеточными нитками, дёргала его руку, вдалбливая ладонь в стол, а вместе с тем и смысл слов в мозг Шмидта. Парень опустил вниз голову, а Лера расплылась в довольной улыбке. Она на секунду ощутила нечто схожее со счастьем, какую-то извращённую его форму, в которой сидела радость от возмездия. Девчонка не знала, кто стоял за Максом, хотя Саша и говорил ей, что ему известно это. Она просто не интересовалась. Но сейчас, расправляя плечи и смотря на Белова с диким оскалом, Титова решительно настроилась увидеть, как месть за смерть близких настигнет того, кто отдал приказ убить всех. Наверное, этот человек испытывал то же самое, что испытывала Лера, встав на ноги: удовольствие и предвкушение.

***

Чёрный внедорожник мчался по Москве, оставляя позади себя Триумфальную арку. Мокрый снег вперемешку с дождём разбивался о лобовое стекло, из-за чего дворники работали беспрерывно, будто отвлекающий манёвр, необходимый нервам девчонки, которые бурлили в клетках организма. Она не знала, куда они ехали, но знала, к кому и для чего. На Титовой не было верхней одежды, Белов буквально вырвал у неё из рук пятнистое пальто, скорее всего, понимая, что он рехнётся, если Лера наденет его и будет сидеть в нём на заднем сидении машины. Саша должен был оставаться хладнокровным, возвращая должок. Это главное правило мести: на трезвую голову она куда мощнее, чем в порыве гнева. Внедорожник остановился возле действительно красивого дома, в котором девчонка бы купила себе квартиру, если бы Пчёлкин ей когда-нибудь предложил съехаться. Забавно, что теперь Титова всё оценивала через призму их отношений. — Не выходи, ладно? — ровно спросил Саша, чуть нагибаясь вперёд и разглядывая дом через лобовое стекло. — Там холодно, заболеешь ещё. — Хорошо, — Лера покорно кивнула головой без привычных пререканий. Она подумала, что не рассказывать Белову о беременности было лучшей идеей, которую сгенерировал её мозг, иначе не оставалось бы шанса увидеть отмщение своими глазами. Девчонка ощущала возможность посмотреть за расстрелом как что-то, что приласкает боль. Всё происходящее дальше, после того, как Саша вышел из машины и перекинулся о чём-то со Шмидтом, выглядело бредово, но теперь всё в жизни выглядело именно так, а потому Титова даже не смогла изобразить удивление. Ручной пулемёт на капоте «Гелентвагена» идеально вписывался в пейзаж, очереди выпущенных по окнам квартиры пуль прекрасно дополняли беснующихся демонов, которые били чечётку по мозгу Леры. Она практически переползла на переднее сиденье, не желая упустить ни одного выстрела, и чувствовала себя, должно быть, так же, как люди, которых привозили в приёмное отделение больницы, где главврачом работала мама Гоши. На девчонку отлично бы села сейчас смирительная рубашка, вот только она категорически не сочеталась с возбуждёнными аплодисментами, которые вторили очередям из РПК. Восторг впрыскивался в ненависть и образовывал истерику, будто новое химическое вещество. Титова одичало улыбалась и хохотала, а из её глаз градом летели слёзы. Она хотела смерти человека там, в квартире, так же сильно, как когда-то давно хотела получить в подарок от отца из заграничной поездки новую пачку фломастеров. Совершенно искренне. — Ненавижу! Ненавижу! — орала Лера и хлопала. А Саша всё продолжал стрелять, подтверждая, что иногда сумасшествие имеет разный выплеск. Она понимала, что это какая-то больная, абсолютно нездоровая история — радоваться осколкам стекла под окнами помпезного дома, но в её любви к Вите всегда была нездоровая часть, а потому… потому битое стекло идеально вплеталось в общее полотно. Не могло всё закончиться окровавленным ножом рядом с бордюром. Их отношения продолжали становиться неадекватными даже после того, как Пчёлкин посмел закончить со своей частью. Очередь прекратилась непозволительно быстро. Над дулом поднимался дым, и создавалось впечатление, словно этому пулемёту резко приспичило покурить, перевести дыхание. Титова переползала обратно, продолжая тихонько посмеиваться. Уже не так заливисто. Как будто она поняла, насколько плохо обстояло дело с её психическим состоянием, и в этом осознании не было ничего дающего надежду на излечение. — Он умер, да? — Лера вцепилась в рукав пальто Саши, как только он сел обратно в машину. — Умер же? — Эта сука живучая, — Белов цедил слова сквозь зубы. Он сжал пальцы девчонки, рассчитывая на дрожь, которая была бы вполне логичной после увиденного, вот только Титова разучилась адекватно реагировать. — Куда тебя отвезти? — Я посплю в офисе, — ответила она то же, что и ранним утром. Судя по лицу Саши, он не испытывал удовлетворения. Лера его хорошо в этом понимала. Расстрел квартиры не чувствовался вендеттой, сведением счётов, нет. Очки всё ещё перевешивали в сторону Каверина. То, что теперь в его квартире не осталось целых окон, было просто выплеском эмоций, попыткой насытить дьявола внутри, но тот лишь облизнулся и поправил салфетку на груди в ожидании основного блюда. Для рогатого пулемётные очереди — закуска. Даже не горячая. Так, мясная нарезка в стол. — Я завтра поеду к его родителям, — Саша говорил пустым голосом, без эмоций, оставив те вместе с осколками стекла на асфальте. — Хочу посмотреть в глаза. — Я не поеду, если ты об этом, — успокаиваясь, у Леры получалось мыслить рационально и отвечать почти не рвано. — Но я планировала завтра поехать к Кате и поговорить обо всём. — Попрошу Шмидта отправить с тобой кого-нибудь из ребят, — Белов стягивал с рук кожаные перчатки, концентрируясь на этом жесте, чтобы лишний раз не поднимать головы. Как будто он привыкал к опущенной на постоянной основе, тренировал шею человека, виновато разглядывающего обувь. — Извини, но я не доверяю тому, кто не смог их защитить, — откинувшись на красную кожу салона, чеканно произнесла Титова. — Скажешь мне тогда, во сколько тебя забрать оттуда. — Лера со спины видела, что задела за живое. Он тоже никому не доверял теперь. Кажется, даже себе.

***

Титова аккуратно закрыла за собой калитку, отметив на подсознательном уровне прикрытые полиэтиленовой плёнкой кусты пионовидных роз, которые мама посадила когда-то очень давно, и каждый год они становились её головной болью. Видимо, сестра не решалась просто забить на их существование, а заботилась подобающим образом. Как мама. Создавала идеальный фасад. Лера не нервничала. Совсем. Знала, что выглядела ужасно, что шуба смотрелась чересчур помпезно и инородно, что собранные в хвост волосы выдавали спешку сборов «петухами», но всё равно оставалась спокойной, поднимаясь по лестнице и открывая дверь в дом. Штиль истерики внутри не менялся. Его тихая гладь полностью сожрала всё волнение. Катя сидела за столом и крутила в руке бокал вина. Она не могла не видеть, как Лера зашла на участок, но и не могла выпить четверть бутылки за несколько секунд. Очевидно, Пчёлкина сидела вот так уже какое-то время. — Не думала, что ты приедешь, — продолжая смотреть в окно, сказала она громче, чем следовало. — Мне больше нечего терять, — девчонка прошла дальше, оценив новогоднюю мишуру по оконной раме. Здесь не пахло смертью, как в офисе, и это уже ощущалось противоестественным. Титова привыкла к металлическому привкусу крови на кончике языка. — Я решила сказать тебе это лично: его убили. — Да, мне звонил следователь, — кивнув, подтвердила Пчёлкина и сделала большой глоток вина. — Это всё? — Нет, не всё. — Лера поставила сумку на стол, рядом с бутылкой, расстегнула пуговицы шубы и села напротив сестры. — Я хотела поговорить с тобой. Ты лучше меня знаешь, что я могу вышвырнуть тебя из этого дома по закону. — С удовольствием понаблюдаю, как ты разрушишь своё имя, — натурально пропела Катя и вновь отпила. Её лёгкая, почти что игривая улыбка пыталась маскировать ярость, но не справлялась с этим, ибо девушка пила в половину первого дня. Титова осмотрелась по сторонам, вспоминая, как они ужинали здесь вместе с родителями ещё до свадьбы Пчёлкиных. Катя с мамой обсуждали детали торжества, а Витя и отец украдкой посматривали футбол. Много изменилось с тех пор. Как минимум две трети компании уже не было в живых, а ведь прошло чуть больше пяти лет. Судьба отобрала у Леры такое огромное количество близких людей, будто ей хотелось истребить саму девчонку, и она решила подкрасться со спины. — Предлагаю обмен: я отдаю тебе дачу, а ты переписываешь на меня треть квартиры на Цветном, которая остаётся тебе по наследству, — на вдохе выдала Титова предложение, над которым она раздумывала всю ночь. — Ого, меняешь память о родителях на память о мужике? — Катя, наконец, с приподнятой бровью посмотрела на сестру. — Мило. — Не в этом дело, — отмахнулась Лера. Ей этот разговор давался тяжело. Она привыкла говорить, сглатывая кружащую смерть, а не предвкушение нового тысячелетия. — А в чём? Подожди-ка… — сощурившись, сестра пощёлкала возле своего лица пальцами, — хочешь владеть долей в квартире, в которой он трахался со мной? Никогда не думала, что ты извращенка, знаешь, — она расхохоталась, окончательно избавившись от лживого налёта равнодушия. Ей тоже было больно. Иначе она бы не допила половину бокала в один глоток. — Я беременна, Кать. И я хочу, чтобы у его ребёнка было что-то от отца. — Титовой померещилось, что Пчёлкина побелела от злости, наливая бордовую жидкость до середины дорогого хрусталя. Недостаточно бордовую. Кровь не выглядела такой разбавленной. — Боже, а я всё не могла понять, почему он так трясся над разводом! — смеясь, девушка подняла бокал в воздух и прокрутила его, буквально тыча обручальным кольцом в лицо сестры. — Вот оно в чём дело: залетевшая любовница. Скажи честно, специально сделала это, чтобы, наконец, оставить его с собой? Злость. Столько злости в шёпоте Лера никогда не слышала. Оголенной, переходящей в желание растерзать, почти животной. Девчонка не планировала резать эту рану, во всяком случае, не хотела водить по ней тесаком собственными руками. Титова слышала: Пчёлкину задел тот факт, что сестра была беременна от него, а вот она сама не смогла родить когда-то. — Я понятия не имела о разводе, а он не знал о ребёнке, — не разжимая челюсти, сказала Лера. — Пчёлкин решил развестись с тобой просто потому, что больше не хотел играться в семью, представляешь? — Это, наверное, больно? — Кате пришлось залпом выпить всё содержимое бокала, чтобы нацепить фальшивое равнодушие на лицо. Господи, она прикладывала столько сил, лишь бы скрыть очевидное, что это заслуживало стоячих оваций. — Сидеть тут со мной и пытаться выторговать хоть что-то в память о нём. — Ты согласна на дарственную или нет? — Стряхнув со стола невидимую язвительность, девчонка посмотрела сестре в глаза. Впервые так смело. Ей действительно больше нечего было терять, кроме возможности дать своему ребёнку хотя бы воспоминания об отце. — Этот дом значит для меня куда больше, чем хата на Цветном. — Играючи легко Пчёлкина подняла бутылку, на глаз оценив меньше половины, и налила очередную порцию. Только сейчас Титова заметила пять пустых бутылок рядом с ножкой стола. Лере казалось странным осознавать, что дорога к их боли была вымощена чувствами к одному и тому же человеку. Девчонке нравилось считать, будто Катя понятия не имела, что испытывала сестра, какие чувства в ней могли распалять те голубые блюдца и светлые волосы. Видимо, Титова недооценила, что может создать брак, пускай и построенный на договоре, подписях и печатях. Он сотворил шестую допитую бутылку без признаков закуски. — Ты прекрасно знаешь, что он тебя не любил, — выдохнула Лера, глядя в пол. Ей это помогало — озвучивать очевидное. Она говорила себе эту фразу постоянно, когда входная дверь квартиры закрывалась за спиной Вити. — Сказать люблю — это ещё не всё, — хмыкнула Пчёлкина. Она, чуть оступившись, поднялась и пошатывающимся шагом дошла до серванта, из которого вытащила новую бутылку вина. — На это ведутся дурочки с комплексом неполноценности. Типа тебя. — Ну, ты-то не такая, — усмехнулась девчонка, нервно перебирая пальцы. — Да, я умнее, — Катя криво улыбнулась. Натренированными движениями она вкрутила штопор, вытащила пробку и отбросила в сторону. Скорее всего, у неё сдавали нервы, потому что глоток прямо из горла не вязался с деланной безучастностью, которую старательно транслировала девушка. — Я навсегда останусь его женой. А ты всегда будешь той, кого он втихаря поёбывал. Титова выдохнула через рот, проглатывая и эту правду тоже. Она думала о ней сразу после того, как убеждала себя в нелюбви Пчёлкина к жене. Лера смогла выработать иммунитет к оскорбительному слову «любовница», которое сопровождало каждый их секс. — После того, как вступишь в наследство, — девчонка поправила ворот шубы, встав на ноги, и уцепилась пальцами за ручки сумки, — я приеду к тебе с юристом и оформим дарственные. Она услышала отчётливое фырканье в спину, а после характерное бульканье вина, льющегося в бокал. Титова бы тоже хотела сейчас напиться, вот только причина её появления в этом доме вряд ли оказалась счастлива, начни мать заливать горе алкоголем. — Мне жаль, — практически беззвучно сказала Катя, останавливая сестру уже у двери. Лучше бы она просто сделала глоток. — Ты врёшь, — Лера покачала головой, дотронувшись до металла дверной ручки. — У тебя отсутствует тот отдел мозга, который отвечает за сожаление. — Мне не жаль тебя или его, — хмыкнула сестра, судя по звуку, в бокал. — Мне жаль ребёнка, которого он тебе заделал. Остаться сиротой ещё в утробе — ну как можно быть такими отвратительными родителями? Хорошо хоть я от него не родила. Титова вышла на улицу, задыхаясь от попадающих в горло игл. Это были не снежинки. О, нет! Она была бы счастлива отхаркивать их. Слова сестры попадали ей напрямую в лёгкие, минуя трахею, и Леру едва на вырвало на затянутый полиэтиленом куст. Девчонка опиралась рукой на балку крыльца, около которой стояла пять с половиной лет назад. Витя тогда набросил ей на плечи свою рубашку, курил, а она смотрела вперёд и не любила его. Те воспоминания казались глупыми картинками из прошлой жизни, которой никогда не было. Во всяком случае, сейчас Лера считала, что той ночью с ним разговаривала не она. Глаза девчонки ловили расфокус, метались по подтаявшему на участке снегу, и это всё постепенно умирало. Её воспоминания из той жизни, где она могла позволить себе приехать на дачу, чтобы почувствовать родительское тепло, охладевали, коченели, и на них появлялись трупные пятна. Вряд ли судебные медики станут вскрывать то количество памятных кадров, которые Титова погребала за своей спиной. На негнущихся ногах она вышла прямо к «Гелентвагену», из выхлопной трубы которого шёл дым. Она ухватилась за ручку авто так же, как хваталась за возможность убраться отсюда, не дожидаясь рвоты возле калитки. Лера бы списала своё состояние на токсикоз, если бы беременность не появлялась в её голове как способ получить желаемое от сестры. Не более того. Манипуляция, развивающаяся четырнадцать недель. В салоне был спёртый табачный запах, что резко контрастировало с морозной свежестью декабрьского ветра. Он был ласковый, практически заботливый. Не заползал за шиворот, не подхватывал полы шубы, он просто существовал. — Как ты? — Наверное, Белов ожидал в ответ что-то вроде «нормально». Наверное, он ожидал что угодно, но точно не два пальца у виска Титовой и имитацию выстрела. И это было куда красноречивее любых слов. — Надо к Юрию Ростиславовичу заехать, я обещал. Посидишь в машине? Не думаю, что это надолго. — Не против, если я поднимусь? — Лера задала вопрос, бросив взгляд на Шмидта за рулём, отъезжающего от ворот теперь уже почти-Катиного дома. — Как хочешь, — машинально поведя плечом, словно он не хотел думать ещё и об этом, Саша отвернулся к окну. Девчонке ничего не оставалось, кроме как последовать его примеру. Она смотрела, как куцые кроны деревьев сменялись пушистыми елями и пихтами, становясь ещё более ущербными в сравнении. Титова бы боялась посмотреть в глаза отцу Космоса после всех этих лет, если бы она испытывала за своими плечами хотя бы толику вины. Лера считала, что и она, и Юрий Ростиславович попали в западню, именуемую улыбкой Коса, оба не смогли выбраться, а теперь расхлёбывали последствия своего помутнения, вытаскивали из глазных яблок розовые осколки. — Как они? — Девчонка провела указательным пальцем по подбородку, будто хотела слегка смягчить тон голоса этим движением. — Херово, — помолчав где-то секунд пятнадцать, подбирая слова, ответил Белов. — Мама сдаёт на глазах, батя ещё хоть как-то держится. Про тебя спрашивали. Титова задержала дыхание, не зная, имела ли право задавать вопросы, однако последняя фраза Саши подсказывала ей, что он рассчитывал на продолжение разговора. Ей пришлось выдохнуть и поправить рукава шубы, прежде чем заговорить опять. — Что спрашивали? — с опаской поинтересовалась Лера, пытаясь смазать страх поднятым вверх подбородком. — Как ты себя чувствуешь после всего этого. Говорили, что переживают за тебя. По-моему, он рассказал им о ваших отношениях, — Белов говорил неуверенно, точно хотел чётко дать понять, что его слова — предположения, не основанные на физических фактах. Чёрт, он так много ей не говорил. Скрывал такое количество скелетированных секретов, будто его квартира целиком была заполнена шкафами. Про развод, разговоры с родителями о «них». Девчонка примерно представляла масштаб того, о чём она не знала и вряд ли когда-нибудь ей раскроется, и становилось жутко. Она фактически жила с человеком, понятия не имея, чем тот дышал вне стен её квартиры. Титова многое бы хотела спросить у Пчёлкина сейчас, имея какое-то количество карт на руках, но он умер, забирая ответы с собой навсегда. Лера мышечной памятью вспоминала этот дом. Она нервно провела вспотевшими от работающей на полную печки в машине ладонями по ногам, оставляя влагу впитываться в плотную ткань чёрных брюк, поправила горловину водолазки того же цвета, словно та могла её придушить по пути к подъездной двери, и сильнее затянула высокий хвост. Девчонка в точности повторяла свои действия пятилетней давности, с той лишь разницей, что теперь она не хотела приглянуться Юрию Ростиславовичу. Титова надеялась не разозлить его своим появлением в квартире. — Саш, пацаны лестницу проверят и можем подниматься, — обернувшись, размеренно произнёс Шмидт. — Останься в машине, — Саша открыл дверь и так непривычно подал Лере руку, показывая, что обращался он не к ней. — Нас двоих там и так много будет. Девчонку поражало, как грозный на внешний вид парень становился покорным, буквально услужливым от голоса Белова. Словно его хребет надламывался под тяжестью интонации, с которой разговаривал бригадир, и шея сгибалась. — Я хотел поговорить с тобой без лишних ушей. — Белов приобнял Титову за то место, где под толстым слоем шубы скрывалась талия, неспешно ведя по заснеженному двору, давая время своим подчинённым убедиться в безопасности подъезда. — Зорин попросил меня ничего не предпринимать, залечь на дно. — Ты удивил бы меня, если бы сказал, что он вручил тебе автомат, — фыркнула Лера. — А ещё я встречался с человеком с Лубянки, — медленно, будто он вкладывал эти мысли в мозг девчонки, рассказывал Саша, — и у комитета то же самое… предложение ко мне. Некоторые предложения не предполагают отказа, ты знала? — Догадывалась, — Титова сильнее запахнула норку, пряча покрасневшие ладони в рукавах. — И что ты решил? — Я должен провести похороны, и я их проведу. — Ей нравилась эта твёрдость. Та, которая ломала хребет Шмидту, заставляла Леру ровнее держать спину и выше поднимать подбородок. — Запомни одну вещь, только ни о чём меня не спрашивай, всё равно не отвечу. — Они остановились возле металлической входной двери, Саша развернулся к девчонке и посмотрел прямо без попытки утаить что-либо. — Верь только тому, что увидишь своими глазами, хорошо? Никогда не доверяй просто словам. Если кто-то говорит что-то без железобетонных доказательств — анализируй, кому и зачем это может быть нужно. — Хорошо, — моргнув, соврала Титова. Потому что она не поняла ничего из его тихой речи, но это звучало так, словно однажды слова обретут смысл, и ей нужно быть к этому готовой. Металлическая дверь с мимолётным писком раскрылась в тот момент, когда Саша нежно улыбнулся и стряхнул растаявшие снежинки с ворота шубы Леры. Он даже не посмотрел на парня, выходящего к ним и явно стушевавшегося. — Всё чисто, — кивнув, юноша в кожаной дублёнке отступил в сторону, пропуская парочку внутрь подъезда. Они поднимались в лифте, сохраняя такое напряжённое молчание, что оно могло вспыхнуть и сжечь тросы, если бы в воздух попал хотя бы атом метана. Каждый думал о своём, и это своё крутилось вокруг ножевого ранения в живот. Уродливая удача сопровождала наточенный клинок — обычно люди не умирали лишь от одного проникающего, но Макс обладал невиданным запасом фарта. С разорванной селезёнкой Холмогорову не оставалось ничего, кроме как, хрипя, умереть за считанные минуты. Юрий Ростиславович открыл быстро. Очень. Лере потребовалось бы втрое дольше времени, чтобы подойти и распахнуть дверь в квартиру, не говоря уже о том, что ей бы понадобилось несколько суток, дабы подготовиться к этой встрече. — Лерочка, — губы мужчины растянулись в отцовской улыбке с капелькой грусти, оценивая внешний вид девчонки и пропуская гостей в квартиру. — Давно мы с тобой не виделись. — Здравствуйте, Юрий Ростиславович, — Титова несмело кивнула, осторожно ступая за Беловым в коридор. Она снимала ботинки на небольшом каблуке, вспоминая, как отец Космоса выглядел в их первую и единственную встречу. Он заметно осунулся. Лера не стала бы гарантировать, что это был длительный процесс. Она зареклась ничему больше не давать гарантий. Скорбь высосала из мужчины всю жизнь, забрала оттенки из кожи на лице, отняла умение ровно держать спину. Единственное, что оставила — это манеры, но подобные черты, пожалуй, так просто из человека вытравить невозможно. Холмогоров галантно помог девчонке снять шубу и повесил ту на плечики, рукой показав в комнату, где они пять лет назад обедали. Интерьер совершенно не изменился, разве что стол-книжка стоял возле стены, а не заполнял собой добрую часть комнаты. Юрий Ростиславович молча сел на диван, укрыл ноги пледом и достал из-за спины альбом с фотографиями. Все молчали. Всем казалось странным что-то говорить. — Я некоторые перебрал, — передав в руки Белова несколько сложенных отдельно на бархатной обложке снимков, медленно произнёс Холмогоров и надел очки. Кажется, раньше он обходился без них. — Вот, посмотри, какие хорошие есть. — Без проблем, — Саша кивнул, словно школьник на педсовете, разбивший в кабинете химии окно. — Лерочка, может быть, ты чай хочешь? — Девчонка отрицательно мотнула головой, надеясь стать невидимой. Она погружалась в свои восемнадцать лет, где не было этой щемящей в области рёбер боли. По крайней мере, тогда она ещё не знала, какого это: задыхаться от проткнутого лёгкого, которое на рентгеновском снимке никто не увидит. Белов перебирал снимки не спешно, но по его лицу отчётливо читалась тяжесть происходящего. — Вот, — он протянул Юрию Ростиславовичу карточку, и Титовой не хотелось знать, как выглядел на ней Кос. Она упорно заливала в свои извилины образ Космоса, щурящегося от солнца на ВДНХ в день их первого свидания. Ей необходимо было запомнить его таким. — Хорошая. — Ничего, — Холмогоров немного отодвинул фото, разглядывая его. — Только он здесь какой-то грустный, а я хочу, чтоб мой сынок улыбался. Он у меня весёлый мальчик был. Лера прикрыла веки, из которых грозились политься слёзы, и её лицо стало острым, очерченным. Дотронешься — пореза не избежать. Она сжимала челюсти, наплевав на боль в дёснах, и умоляла себя не рыдать. Эта квартира не заслуживала её слёз. Девчонка не заслуживала плакать в квартире Юрия Ростиславовича. Саша молчал с минуту, подбирая правильные слова, а, быть может, просто сам собирал себя по кусочкам. Титова не решалась посмотреть на него, боясь осквернить рыданиями кресло гостиной. — Щас я пойду ещё поищу, — полушёпот Белова обращался в катализатор к её истерике. Чем тише он разговаривал, тем сильнее накатывало ощущение неизбежности. Прямая зависимость, из которой Лера старательно не выбиралась. — Ко мне вчера вечером приезжала Люда. — Девчонка не поняла, к кому обращался Холмогоров: то ли к ней, то ли к Белову, скрывающемуся в коридоре. — Бедная девочка. Обеих вас жаль. — Она держится лучше меня, — пробормотала Титова практически по буквам. — Как же вас угораздило-то, а? — Юрий Ростиславович покачал головой. Если бы она только знала ответ на этот вопрос. Наверное, всему виной ртутно-голубые и васильковые глаза. Всё дело было в них. Холмогоров не без труда поднялся с дивана, мимоходом сжав ладонь на плече Леры. Эта немая поддержка значила куда больше, чем любые слова, которые бы он мог сказать. — Чаю хочешь? — обратился мужчина к вернувшемуся в комнату Белову. — Не. — Девчонка продолжила разглядывать ноги и снимать пылинки с ткани на коленях, отвлекая себя. — У меня права его остались. Может, отсюда фотографию взять? Строгая. — Ничего, — голос Юрия Ростиславовича почти исчезал за звуком льющегося чая. — Только сделай получше. — Сделаем. Титова обернулась, и ей почудилось, что эта комната — собрание всего, что не имело права окутываться в минорные тональности голосов. От тёплого свечения торшера, картины на стене, наброшенного на спинку дивана пледа, должно было веять уютом и запахом сигар, но никак не ладаном. — Саша, у меня будет к тебе одна просьба. — Мужчины невидящим взглядом смотрели перед собой, кажется, разглядывая просьбу, соскальзывающую с языка Холмогорова. Они оба видели кадры того, что можно было ожидать за смерти лучших друзей. Лера тоже их видела, вот только её они привлекали. — Я слушаю, — с отчётливым отказом заранее ответил Белов. — Не убивай никого. — Холмогоров поднялся из кресла, будто ему физически тяжело становилось сидеть на одном месте и подошёл к окну. — У меня сына забрали и всё равно я тебе говорю: не убивай! Молчание Саши звучало достаточным ответом. Девчонка боялась дышать, впервые встретившись с правдой о том, кем был Саша Белый, вот так, в уюте профессорской квартиры, а не прочитав это заголовком криминальной хроники. — Ты в церковь ходишь? — Титова скорее чувствовала пронизывающую вопрос злость лопатками, чем слышала. — Я не помню, когда был в последний раз, — искренностью признания на искренность просьбы отплатил Белов. — Сходи! Вы сами во всём виноваты. И Космос, и Витя. Вы совсем озверели и кровью умылись. И Слава Богу, что ты остался жив! — Лера жмурила глаза и если бы не считала это глупостью — закрыла бы уши, потому что эта правда… Господи, она была ещё более мерзкой, чем сироп от кашля, который мама заставляла её пить в детстве. — Саша, не гневи Бога, не испытывай судьбу! Слышишь? Юрий Ростиславович знал, о чём говорил. Потому что только люди преклонного возраста знают цену этой жизни, исключительно они понимают, что такое время. Оно смотрит отражением из зеркала, проваливается в складках глубоких морщин на лбу. Время собирается несколькими опоясывающими браслетами на запястьях и украшает дряхлую шею. Каждый прожитый день превращается в задумчивый взгляд куда-то вдаль и ностальгический голос. Молодость всегда думает, что она на шаг впереди, но даже это известно старикам. Как секреты Древнего Рима, знания о прошлом кочуют из уст в уста всех, кто удостоился такой чести: дойти до заката жизни. — Я не знаю, что ответить. — Белов не смотрел в глаза Холмогорову, вернувшемуся обратно к креслу. — Саш, — Юрий Ростиславович избавился от жёсткости в голосе, растворил её в искреннем волнении, и Лере всё больше начинало казаться, что нахождение здесь — та часть пережитой боли, отпечаток которой навсегда будет звучать ласковой правдой, вспарывающей грудную клетку, — ведь ты мне как сын. — Извините, Юрий Ростиславович, не хочу вас обманывать. — Рука Саши легла на предплечье мужчины, в глазах которого надежда сменялась разочарованной болью. Как будто месть Белова была сильнее, чем желание жить, а Холмогоров ставил как раз на второе и прогорел. — Лер, поехали. — Простите, — она сглотнула и моргнула. Слеза всё же скатилась по щеке, не дождавшись, пока входная дверь за спиной издаст характерный хлопок. В лифте, возможно, стоял концентрированный запах свободы, или Титова успела свихнуться за полчаса, проведённых в квартире отца Космоса — неизвестно. Вот только вместе с закрывшимися дверями кабины всё то, что нарастало поверх её отчаяния, что она так надеялась соскрести однажды, собралось воедино и вспыхнуло, будто метан проник не в кислород, а в организм Леры. Истерика вселилась в тело девчонки, бросившись на стену, и удары сыпались один за другим. Её вопль эхом разносился по всему подъезду, пугая, пожалуй, даже сонных крыс в подвале. Титова стёсывала кожу на костяшках, сломала два ногтя под корень, а её бесы швыряли хрупкое тельце из стороны в сторону и подстрекали продолжать, сидя на плечах и шепча в уши. — Так не бывает! — заверещала Лера, со всей силы шлёпнув по дверцам кабины, и её ноги подогнулись под весом тела. Она захлёбывалась этой панической истерикой, словно только в ней могла существовать, чувствовать себя комфортно. Словно она насыщалась ею, чтобы продолжать жить. — Тихо-тихо, — сбросив первый шок, Белов аккуратно поднял её, старательно избегая зрительного контакта. — Вставай, давай. Ты же сильная, Титова, ты справишься. — Я устала, — Лера прорывалась сквозь истерию, пыталась вернуться в своё тело. — Я больше не могу. И она правда больше не могла. Девчонка закончилась в крохотной кабине лифта с прожжёнными кнопками третьего и седьмого этажа. Вот так просто: раз — и Титовой нет. Осталась только истерика.

***

Она стояла одна. Между отцом Космоса и родителями Вити, будто ей не было места ни в одной из этих семей. Лера тряслась от холода, клацая зубами. Её мутило от запаха ладана, поднимающегося над кадило вместе с дымом, и от собственной беспомощности. Где-то на фоне Люда захлёбывалась слезами, прямо над ухом причитала Наталья Ивановна, а Титова… она просто дрожала, неспособная больше ни на что. На похоронах родителей было легче. Тогда стены внутри головы Леры выстраивались, становясь сильнее от ладоней Коса на её спине. Теперь он лежал в гробу по правую руку от девчонки. Витя в тот день что-то пошутил, мол, она могла выбить ему зуб. Теперь все шутки проглатывала крышка гроба слева. Титова на самом деле осталась одна, понятия не имея, где взять сил хотя бы на один жалкий кирпичик. О полноценной стене речи не шло. До этого момента Лера не была уверена, что отказаться от прощания в зале морга — хорошая идея, всё же ей выпала возможность посмотреть на двух главных мужчин в своей жизни в последний раз, но теперь, когда её лицо омывали не слёзы, а боль и скорбь, оказалось, что поехать сразу на кладбище было правильным. Озноб оставлял пробоины там, где были позвоночные диски, рассыпал скелет девчонки даже при виде закрытых крышек гроба. Скорее всего, её пришлось бы откачивать скорой, посмотри она на Витю или Коса лицом к лицу. Титова взглянула направо, скрываясь от кусающей мокрые дорожки на щеках стужи, сосредотачиваясь на красной ленте, которую подхватывал ветер и развевал, будто знамя. Венок от безымянного скорбящего украшала надпись «Любимому Вите». Когда-то в том Берлинском отеле он сказал, что предпочёл бы её. Лера решила исполнить его просьбу, пускай и считала это отвратительным жестом по отношению к Кате. — Господи помилуй! Господи помилуй! Господи помилуй! — Священник размахивал кадило, ветер забирал запах ладана, доносил его до девчонки, и ту начинало подташнивать. — Милости Божьего, царствия небесного и оставления грехов их у Христа-бессмертного царя и Бога нашего просим. — Отпевающая грехи молитва звучала насмешкой. Титова думала, что их грехи не смогли бы очистить и всей русской православной церковью. Разве что Тамара могла отделаться одним отпеванием. Лера старалась держаться на ногах крепко, понимая: ей не на кого опереться. В прямом смысле. У неё осталась она сама, их общий ребёнок и вгрызающаяся в сердце боль. Она бы не заметила странного мужчину в очках и слишком непрезентабельном для похорон людей такого уровня пальто. Все здесь сегодня выряжались так, словно гробы оценивали, достаточное ли уважение им оказано дороговизной одежд и аксессуаров. — Господа! — крикнул забредший случайно на кладбище мужчина. Во всяком случае, он не выглядел знакомым. Молитва стихла, замолкли и вороны в небе. Все ждали, что выдаст нарушитель процессии. — Друзья, только что сообщили: на въезде в Москву убит Александр Белов. Подбородок предательски задрожал. Лера оступилась, едва не упав, словно хотела избежать столкновения с этой правдой, избавиться от необходимости принимать её. Разбегающиеся люди вокруг, слёзы и испуганные вздохи — это всё проходило мимо. Девчонка с остервенением принялась выстраивать злополучную стену, которой чертовски не хватало, просто чтобы дожить до той секунды, когда горсть промёрзлой земли упадёт из её левой ладони на крышку гроба. Титова не верила. Отказывалась верить, вспоминая фразы Белова, приобретающие сейчас смысл. «Никогда не доверяй просто словам» крутилось на повторе, отдельные буквы заедало, и фразы начинались сначала, словно Лера записала их на кассету и вставила в свой потрёпанный красный «Sharp». Она не видела этого. Не смотрела своими глазами на убитого Сашу, который должен был приехать сюда с семьёй. Ничего, кроме громкого заявления постороннего ей человека. Согласитесь, довольно сомнительная аргументация в пользу правдивости слов. Девчонка заметила, как Павел Викторович кивнул подошедшим мужикам с тросами, и те незамедлительно подхватили гробы. Титова замыкающей присоединилась к веренице людей, провожающих в последний путь своих любимых. Она анализировала. Делала то, чему Витя старательно учил её все эти годы — просчитывала наперёд. Титова отдавала дань памяти тем, что упрямо становилась «не идиоткой», пока гроб ещё не закопали. Она считала, что он должен был смотреть на неё в данную секунду с восхищением и гордостью в голубых блюдцах. Лера сделала это — стала той, кого он лепил. Саша сказал ей анализировать, кому и зачем может быть нужна информация, поданная на блюдечке, и ответ возник сам собой — только Белову. Ни федералы, ни тем более Зорин не стали бы светить этим на похоронах. Их вполне бы устроили первые полосы газет, главная новость в вечерних новостях, робкий слушок в криминальных кругах, мол, убили даже Белого, а остальных и подавно замочат, если станут рыпаться. Такой яркий и помпезный жест подходил исключительно Саше. Ну, или Лере хотелось так думать. — Лерочка, — Наталья Ивановна заботливо положила руку ей на спину, вырывая из мыслей. Оказалось, девчонка стояла возле вырытой ямы, и крышка гроба с нескрываемой гордостью смотрела прямо на Титову, — землю нужно кинуть. Она неуверенно опустилась на корточки, так, чтобы не слишком сдавливать живот, набрала затвердевшей и покрывшейся тонким слоем искристого снега земли, и комья скорее выпали, чем Лера их бросила. Она слышала глухие удары о дерево, смотрела на золочёный крест, отражающий в себе солнце, и тихо прошептала: — Я помню, что ты рассказывал мне про сына, но мы так и не выбрали имя дочери. Они слишком много всего недо, чтобы сейчас у девчонки была хотя бы какая-то возможность справиться с происходящим. Возможно, поженись они и проживи в браке лет двадцать, она стала бы танцевать на его могиле от счастья. Но у них столько всего ещё было впереди, что смерть ощущалась чем-то предательским, лишившим каких-то важных этапов в жизни. Десятки невыкрикнутых слов, когда Пчёлкин раскидывал бы носки по спальне, а Титова их собирала. Сотни недовольных взглядов наутро после вечерней ссоры, поводом для которой стало бы пюре с комочками. Чудом уцелевшая и не треснувшая посуда в раковине, которая, собственно, и была бы истинной причиной конфликта. У них слишком много всего должно было случиться в будущем, словно жизнь откладывала самое вкусное на потом, желая растянуть момент. И теперь это разом оборвалось, оставляя на месте длинной истории недосказанность в виде могильного креста и гроба с шёлковой обивкой. Их чувства оказались невылюбленными до конца.

***

Лера крутила в руке посадочный талон, думая о том, что ей следовало полететь другим рейсом. Это было чересчур странно: оставленный под ковриком конверт с новым загранпаспортом, в котором стоял штамп о полученной на пять лет визе в США, билет и короткая записка «Если души не умирают, значит прощаться — отрицать разлуку». Она бы узнала этот почерк из миллиона — слишком часто он дополнял документы на очередную серую проводку через галерею сопроводительным письмецом, в котором сквозила власть. Титова усмехнулась и похлопала посадочным по руке, рассуждая о том, как часто она видела строчки, написанные Витей или Косом. Вроде бы ни разу. Пчёлкин однозначно не оставил после себя собраний сочинений, из которых можно было бы потом состряпать душещипательный сценарий, по которому сняли бы сериал или, упаси Господи, написали книгу. Лера могла представить, как кривилось лицо читателя при подробных описаниях их странных отношений. — Ну долго там ещё? — возмущённо рявкнул мужчина позади девчонки. Их рейс должен был взмыть в воздух около десяти минут назад, отправляя весенних пташек, севших в салон лайнера, к «стране грёз». Титова видела взволнованных бортпроводниц, то и дело заглядывающих в «рукав», слышала запах недовольства пассажиров, но на самом деле не обращала на это внимания. Её мысли поглощал побег за океан, получение синего паспорта для ребёнка через каких-то четыре месяца и дальнейшие планы на жизнь. Она решительно была настроена вернуться в Россию через месяц после родов и построить то, в чём теперь заключалось её существование — она планировал сделать галерею куда грандиознее, нежели раньше. Ей хотелось доказать всем вокруг, что смерть Вити не забрала себе смысл, напротив, взрастила в Титовой такую упорную силу, которой хватило бы для столкновения тектонических плит. Мальчик лет восьми плюхнулся на соседнее кресло, но он не вёл себя, как обычный ребёнок. Лере казалось, перед долгим путешествием дети возбуждённо ёрзают, крутятся, задают сотню вопросов, непременно дёргают родителей за рукав. Этот паренёк аккуратно придвинулся вглубь кресла, тихонько окликнув девушку, чья сумка опустилась на кресло у прохода: — Мам, ну не плачь ты, — слишком рассудительно для своего возраста произнёс мальчик. — Ты же всё понимаешь! Папа к нам прилетит, вот увидишь. Титова быстро посмотрела на мальчугана, грустно улыбнувшись, но что-то очень знакомое в лице парня заставило взглянуть на его мать. — Оля? — Лера ошарашено бегала по короткому каре Беловой, которое явно было париком, смотрела на её заплаканные глаза и вдруг заметила совсем крохотный живот. Девчонка так часто разглядывала свой собственный, что осознание пришло к ней быстрее, чем она моргнула. — Ты… давно? — Шестнадцать недель, — по щекам Беловой лились кристально чистые слёзы. В них не было надрыва или истерики. Ничего такого. Какие-то слёзы смирения. — А ты? — Двадцать шестая. — Пчёлкин? — Пожалуй, впервые Лера увидела настолько искреннюю улыбку на лице Оли. Слезам всегда идёт искренность, подчёркивая её, как будто лучший в мире макияж. — Да. Главный его мне подарок. Они смотрели друг на друга, не зная, имело ли смысл говорить о чём-то ещё. Просить прощения за своё поведение, сопутствующее их встречи все эти годы, вспоминать былые обиды и комкать их, отбрасывая в сторону, словно пережитки прошлого. Наверное, то, что действительно имело под собой хоть какой-то смысл, сейчас ударило Титову пяткой и покрутилось, устраиваясь поудобнее перед долгой дорогой в совсем другую жизнь. Эта игра, в которой девушки оказались пешками на поле, про которых все как-то забыли по ходу партии, отобрала у них возможность наслаждаться прожитыми днями. Лера до сих пор понятия не имела, по каким правилам она велась и были ли они вовсе, потому что ей казалось, они менялись на ходу каждые сутки, обнуляя прошлые победы и ставя таймер до следующего хода. Девчонка ощущала себя проигравшей, даже не сделав ни единого движения на доске. Фигуры вокруг неё сметали друг друга, зарабатывая очки, как возможность поиграть ещё день, а она только и успевала крутить головой в надежде не пропустить очередной ход конём, который может стать фатальным. Когда же он наступил, она читала журнал, недовольно хмурясь на диване в офисе. Вот так, по-дурацки Титова не увидела, как её король упал замертво, рассматривая ночное небо над головой.