Малолетка

Сколько Катя себя помнила, а помнила она хорошо лет с десяти, столько в её голове сидела очень чёткая, даже примитивная истина: ты — никто, если твою фамилию не знают в нужных кругах. Именно поэтому ей никогда не хотелось стать журналистом, к примеру, или же учёным, который компонует разные химические элементы в одну формулу. О таких не знают. Их имена не могут достать контрамарки в театр на царскую ложу, фамилии не обеспечивают стол в ресторане, полностью забитом людьми. Если уж массам и известно что-то о каких-то выдающихся химиках, так это те люди, которые создавали оружие. Как правило, массового поражения. А Пчёлкина была пацифисткой, потому такой жизненный курс выбирать не собиралась. Сейчас в руках девушки, будто джокеры из колоды, оказалось аж две значимые и уважаемые фамилии. Пчёлкина могла зайти в бар, казино, клуб, подконтрольные бригаде Белова, точно зная: входную дверь ей почти позволено выбить с ноги. Титова же могла звонить знакомым отцу чиновникам, выясняя номер лучшего в Москве врача, и никто не отказал. В память об отце каждый из тех толстосумов в лепёшку бы расшибся, но хирурга от Бога припомнил. Фамилия — буквально одёжка, по которой, как известно, встречают. Судя по всему, Катя вырядилась при рождении в платье из чистого золота. — Я убью его, — теребя край пальто, в сотый раз выдохнула девушка, не расцепив челюсти ни на миллиметр. — Клянусь, я придушу его голыми руками. Она обернулась на мужа, который только молчал и упрямо вёл автомобиль вперёд, пролетая на мигающий зелёный сигнал светофора. — Слышишь меня? Я его убью! — сорвалась на крик Пчёлкина. — И мне плевать, что он твой друг! Эта мразь не будет жить, если она… если с ней… Руки задрожали, когда Катя с силой надавила на губы, запрещая словам вылетать из приоткрытого рта. Если Лера умрёт. — С ней всё будет в порядке, — с нажимом процедил Витя, убеждая воздух вокруг поверить ему. Потому что сейчас кислород в машине стягивался на горле, подобно удавке. — С ней уже не всё в порядке! — завопила Пчёлкина себе в пальцы. — Она в коме! Это, блять, не порядок никакой! — Врач же сказал, что это искусственная кома, — настаивал парень, умасливал правдой удавку. — Да мне плевать, ясно тебе? — рявкнула девушка. — Что с твоим Космосом? М? Он дома! Пчёлкин лишь сильнее сжал челюсти, отчего желваки напряглись так сильно, что кожа на них норовила лопнуть, не выдержав напряжения. Ему нечего было ответить. Потому что Космос действительно был уже дома. — Никогда не прощу! — в сердцах заявила Катя. — Ни ему, ни тебе! Ты знал, что он употребляет. Знал же! И ты нихера не сделал, чтобы его остановить! Витя отчётливо услышал, как что-то хрустнуло, и мог поклясться: это был его подъязычный хрящ. Воздух сжался от обвинений ещё сильнее, обернулся вокруг горла парня трижды, убивая его медленно и с наслаждением. Но это был всего лишь камешек, попавший под рифлёную шину «Мерседеса» на подъезде к НИИ имени Склифосовского. Ерунда, если не брать во внимание причину, по которой чёрный автомобиль летел по Москве на максимальной скорости, которую удалось выжать из двигателя. — Он пожалеет, что на свет родился, обещаю! — выходя из машины, твёрдо заявила девушка. И Пчёлкин знал: она не врёт. Катя на ходу вытирала одинокую слезу, катившуюся зигзагом по странной траектории на её щеке из-за порывистого ветра в лицо, когда спешно перебирала ступени приёмного отделения под ногами. Казалось, если она будет двигаться чуть медленнее, то не успеет вырвать сестру из лап смерти. Словно это имело хоть какое-то значение для той, кого не пустят в палату реанимации. К пациентам в таком состоянии не позволено входить даже, что называется, блатным. — Здравствуйте, — звук каблуков по плитке отдавался пульсациями в висках, стоило только Пчёлкиной войти в небольшое помещение и заметить в маленьком окошке женщину, что-то записывающую в журнал и поправляющую очки, линза на которых должна работать лупой, учитывая толщину. — Здравствуйте, вы по поводу Космоса Юрьевича? — Женщина участливо взглянула на Катю, отодвинув в сторону журнал записи пациентов, и снова притронулась двумя пальцами к дужке. Уже трое влетали в эти двери ровно таким же варварским способом, и каждый спрашивал про Холмогорова. Впервые это была девушка. Витя заметил, как напряглись плечи супруги, когда она перевела бушующий ненавистью взгляд на него. — Нет, — жёстко произнёс парень, почти гипнотизируя Катю своими глазами. Приказывая ей оставаться на месте и не вцепляться в лицо работницы приёмного отделения. В конце концов, женщина ни в чём не виновата. — Мы по поводу Валерии Титовой. Их доставили вместе, наверное. — Ах, по поводу Валерии, да-да, — они кивала, будто болванчик, и быстро поднималась из-за стола, причитая себе под нос. — Да, конечно. Пойдёмте, я провожу вас к доктору. Сухожилия на спине Пчёлкиной натягивались, будто канаты над пропастью, пока эта женщина в белом халате семенила по длинному коридору. Катя шла следом, двигаясь ритмично с супругом, шаг которого был таким чётким, что его легко можно было принять за марширующего по плацу офицера. Витя точно не напоминал рядового солдата. Те нет-нет да сбиваются, а этот вышагивал абсолютно выверено. В воздухе стоял концентрированный запах, словно прямо в кислород подмешали нашатырный спирт, звуки пульса на мониторе и холодные металлические скальпели. Девушка цепляла боковым зрением надписи на табличках, которые украшали потрёпанные деревянные двери, выхватывая отдельные слова. Заведующий. Травматологическое. Реаниматолог. Женщина с очками-лупами остановилась лишь в самом конце, возле двери, которая практически упиралась в окно с небольшим низким белым подоконником. Она дважды аккуратно постучала кулаком по двери и, дождавшись громкого «Войдите», заглянула внутрь. — Александр Романович, к вам по поводу Титовой, — ровно произнесла она. — Ох, да, конечно. — Катя втянула через нос воздух, и тот сразу же защекотал слизистую, пробирая от головы до кончиков пальцев на ногах холодом. В кислород подмешали ещё и фразы медперсонала, которые говорят только родственникам пациентов. Они всегда страшно-правдивые. Кабинет главного врача отличался богатым убранством, особенно на фоне общей нищеты медицинского учреждения, даже при том условии, что Склиф — далеко не самая бедная больница в Москве. Длинный стол из массива дуба, кожаное кресло, края которого выглядывали из-за спины доктора. Два дивана, кофейный столик в центре. Всё отдавало ощущением, будто бюджет заведения целиком и полностью вбухивают вот в этот интерьер, а на сдачу уже латают дыры за его пределами. — Здравствуйте, Александр Романович, — огибая женщину, сказала Пчёлкина, уверенно входя в кабинет. — Меня зовут Екатерина, я вам звонила. — Да-да, вы от Виктора Петровича, — закивал главврач и указал на стулья вдоль языка стола. — Проходите, присаживайтесь. — Добрый день. — Витя закрыл дверь за собой не глядя прямо перед носом сопровождающей их сюда работницы. Александр Романович подобрался, поправил ворот халата, наблюдая, как посетители занимали стулья ближе к краю, и подумал, что вот с такими родственниками всегда общаться сложнее. На их лицах написана власть. В том, как девушка поставила свою сумку на соседний стул, без труда можно было определить уровень влияния. Впрочем, звонок по рекомендации человека из администрации президента сам по себе уже был рычагом давления. Вряд ли любой житель России мог похвастаться подобными знакомствами. — Мы бы хотели узнать о состоянии Леры, — заговорила первой Пчёлкина. — По телефону я поняла, что она в коме, — девушка проглотила вздох. — Да, она сейчас находится в медикаментозной коме, — подтвердил доктор, заметив мелкую дрожь в пальцах Кати. — Ну-ну, не переживайте так. Кем вы ей приходитесь? — Я старшая сестра. — Что с ней? — голос Вити звучал глухо, ибо удавка на его шее готовилась обернуться ещё раз, ожидая ответ. — Сейчас состояние стабильно тяжёлое. — Александр Романович сцепил руки перед собой в замок. — На данный момент положительной динамики нет, но и отрицательной тоже, а это уже хорошо. — Она выживет? — Небольшая венка на виске Пчёлкиной запульсировала. Автомобильные аварии теперь стали главным её страхом. Наверное, на их роду было какое-то проклятие, связанное с транспортными средствами. — Я не очень понимаю, что значит медикаментозная кома. — У Валерии раздроблена коленная чашечка, перелом трёх рёбер, вывих запястья, закрытая черепно-мозговая травма и множественные ушибы. — Пчёлкин поперхнулся, слыша весь этот список бед, свалившийся на одну совсем маленькую девчонку. — Господи, — Катя ахнула. — Нам… нам искать сиделку или место на кладбище? — Ни то, ни другое. — Девушку немного отпустило. Всё же оба варианта звучали паршиво. — Благо, отёк удалось быстро снять и кровоизлияния в мозг не произошло, но неделю точно Валерия проведёт в коме. Организму нужно дать время набраться сил для восстановления. Ей повезло, на самом деле. Катя вздёрнула бровь, глядя на Александра Романовича чуть свысока. Теперь она уже не была уверена, что это помещение — его кабинет. Вполне возможно, он один из пациентов психиатрического отделения, сбежавший и притворившийся доктором. Только умалишённый мог описать человека в коме как счастливчика. — Повезло? — недоверчиво уточнила девушка. — Удар пришёлся на пассажирскую дверь. Удивительно, как она не вылетела через лобовое, — принялся объясняться Александр Романович. — В таком случае, боюсь, шансов бы не осталось вовсе. А сейчас самое страшное, могу вас заверить, осталось позади. Ещё длительное лечение, восстановление… — Что-то требуется? — подал голос Пчёлкин, мысленно стягивая удавку сильными пальцами и швыряя ту на пол. От осознания, что самое страшное позади, дышать было легче. — Лекарства какие-то? — Я дам вам список, — деловито кивнул доктор. — В остальном пока нужно только время. Витя перевёл взгляд на супругу, в сотый раз удивляясь тому, что его так поразило ещё после выкидыша. На лице Кати каллиграфическим почерком были выведены все боли, которые настигали девушку с той секунды, как она потеряла ребёнка. Каждый чёртов раз, когда она кидалась на стены, колотила те со всей дури и рыдала. Парень видел эти витиеватые заглавные буквы. Каждая новая строчка — очередной удар судьбы. И на любой другой не осталось бы живого места, лицо посерело бы и выцвело, как пододеяльник на солнце, но только не в случае с Пчёлкиной. Витя знал: она сломлена. Её позвоночник перебит в каждом сантиметре костей, но при всём этом Катя держалась так, будто это лишь очередная задача, которую необходимо решить. Не огромный забор, а небольшая оградка. Придётся постараться, подхватить подол юбки, повыше приподнять ногу, но в итоге удастся переступить и пойти дальше. Наверное, именно в этом была самая яркая черта девушки. Умение держать лицо при ком-то. Катя сегодня нанесла на кожу слишком много духов, брызнув дважды на шею, за ухом, на запястья, и теперь кабинет заполнялся цветочным ароматом, который пытался перебить то, чем на самом деле разило от девушки за версту. Страх смерти едва ли возможно скрыть шлейфом парфюма. — Я могу к ней войти? — её голос звучал так, словно отрицательного ответа на вопрос вовсе быть не могло. — К сожалению, пока нет, — вопреки ожиданиям, заявил Александр Романович. — Она перенесла две операции за ночь, ей нужен полный покой. И вам не стоит видеть сестру в подобном состоянии, поверьте мне. Пчёлкина сдавила обручальное кольцо, прокрутила его, будто поправляя, следом провернула тот же фокус с тремя другими кольцами и браслетом, украшавшим запястье. Ей нужно было почувствовать под пальцами металл. Прикоснуться к чему-то, что могло бы удержать сознание в рамках адекватности. Вам не стоит видеть сестру в подобном состоянии. Одна эта фраза ощущалась как изуродованное тело и личико Леры, разрезанное сотнями осколков стёкол. Катя поправила золотую цепь толстого плетения на шее. Ей нужно было чувствовать что-то, кроме страха, который оседал словами доктора на позвонках идеально ровной осанки. — Я сейчас напишу вам список лекарств, которые было бы отлично достать, — засуетился Александр Романович, подхватил шариковую ручку и взял небольшой бумажный квадратик из пластмассовой прозрачной подставки. — После того, как Валерия придёт в себя, нужны будут ещё препараты. Восстановительный процесс долгий, сами понимаете… — Пишите. Достанем всё, что нужно. — Витя бы перетряс весь мир, ища каждое в списке название на полках аптек. — По поводу посещений ещё хотел пообщаться. — Пчёлкин выпрямил спину, копируя позу жены, словно именно так человек даёт понять свою значимость. — Когда к ней можно? — Поймите, она без сознания, — доктор быстро составлял список, попутно отвечая на вопрос, и Катя с удивлением рассматривала, насколько инициативно двигалась рука Александра Романовича. Судя по всему, в его кабинет влили даже те бабки, которые выделяли на лекарства. — Это пустая трата времени — сидеть возле её койки. — Поймите, нам похуй, — выделил последнее слово Пчёлкин. — Так когда к ней можно будет войти? — Ну если вам… всё равно, — сглотнул вязкую слюну врач, понимая: перед ним сидел точно не профессорский сынок, а человек, относящийся к касте, которую журнал «Огонёк» в своё время обозвал «новыми русскими», — то думаю, что через пару дней вас пустят в палату. Катя вновь поправила браслет, что не сместился с прошлого прикосновения к нему, и буквально на секунду прикрыла глаза. Ей всегда казалось, что разрешают зайти в палату только к безнадёжным пациентам, будто дают негласное разрешение попрощаться, обнять ещё тёплое тело. — Вот, возьмите, — Александр Романович протянул небольшой листок не кому-то конкретно, а просто вперёд, и ценная бумажка мигом оказалась зажатой в пальцах Пчёлкина. — У вас есть ещё какие-то вопросы? — Почему водителя отпустили домой? — Перевела глаза на доктора девушка. — Как я уже сказал, удар пришёлся на пассажирскую сторону, насколько мне известно. Водитель выкрутил руль влево, избегая столкновения. Уголки губ Пчёлкиной дёрнулись наверх в тике, стоило только услышать ей важнейшую подробность аварии. Если бы она видела себя со стороны, то натурально испугалась бы того, каким стало её лицо. Подобно фарфоровой маске, мускулы застыли, изображая крайнюю степень омерзения. Отец крутанул руль вправо, когда его машину занесло на дороге. Кате рассказал это следователь транспортной милиции. До последней секунды папа хотел спасти свою Наталью, как он называл маму. Сейчас это ощущалось доказательством любви одного мужчины и показателем абсолютного безразличия другого. — Спасибо большое, Александр Романович, — Пчёлкина ухватила сумку, ручки на которой скрипнули под подушечками пальцев. — Я приеду к Лере через пару дней. — Да, конечно, вам выпишут пропуск. — Витя поднялся со стула синхронно с женой, протягивая раскрытую ладонь главврачу. — До свидания. Маска на лице девушки раскололась надвое, как только хлопок двери за её спиной оглушающе прозвучал по коридору больницы. Из-под осколков потекли слёзы облегчения, которые всегда ощущаются как нечто, способное растворить кожу. Серная кислота прямо из глаз лилась на красные от укусов губы и щипалась, словно хотела добраться до мяса. Катя беззвучно плакала, запрокидывая голову назад, и сжимала в руке кожаные ручки на сумке, края которых впивались в её ладони и доставляли боль, несоизмеримую с той, что испытывала Пчёлкина в глубине грудной клетки. — Тш-ш, тихо. — Витя притянул супругу к себе, обвивая руками её плечи. Слёзы из глаз Кати текли по его шее, когда девушка уткнулась в неё лицом, забирались за ворот рубашки и дорожками бежали ниже, постепенно высыхая в районе косых мышц. — Она выкарабкается, слышишь? — Почему ты сказал ей, где он? — горько шептала Пчёлкина, облизывая губы и снова кусая кожу, которой просто не хватало времени на регенерацию. — Если бы не ты, она бы туда не поехала. Парень вёл ладонью по спине супруги, прижимал её ближе, но в то же время хотел оттолкнуть на несколько километров от себя. Он и сам задавался тем же вопросом. Ровно в ту секунду, несколько часов назад, когда ему позвонил Фил и сказал, что Лера с Косом разбились вроде как наглухо, Витя начал раз за разом крутить в голове обвинения, озвученные Катей ему в шею. Она имела полное право винить всех вокруг. Коса, Пчёлу, водителя грузовика. По правде сказать, ей бы стоило заодно добавить в список виновных саму себя и сестру, ведь Лера не ушла после того удара о дверной косяк, а Катя не повлияла на неё, прекрасно понимая, что сестра не упала с кровати. Можно было бы винить весь грёбаный мир, и это не имело бы никакого значения. Так же глупо, как выяснять, почему человек покончил с собой уже после похорон. Ничего ведь уже не изменишь. Катя заливала слезами голубую рубашку Вити, которая возле верхней пуговицы стала тёмно-синей из-за впитавшейся влаги. Каждый вдох и выдох происходил в три рваных действия. Девушка дрожала, и эта дрожь проникала даже в гортань, по которой лилась смесь из солёной жидкости и крови, проступившей на истерзанных губах. Фамилия действительно могла дать массу преимуществ, облегчить судьбу там, где это требовалось, но даже самая громкая не способна уберечь тебя от истины, что до идиотизма проста: богатые тоже плачут. Мексиканцы, снявшие сериал с таким названием, видимо, что-то знали об этом. У Кати Пчёлкиной было целых две влиятельных фамилии в арсенале, а она всё равно рыдала в шею мужа, выторговывая у смерти сестру.

***

Пчёлкин привык к тому, как она вздрагивала и выгибала спину, делая осанку совершенной, стоило только войти ему. Как накрывала одной своей ладонью Лерину, сжимая второй — пальцы сестры. Делала вид, будто не целовала только что каждый пальчик, сгибаясь пополам и утыкаясь лбом в сбитое одеяло. Её всегда выдавали отпечатки помады на фалангах. Она действительно целовала буквально каждый пальчик. — Тебе надо поспать, — тихо произнёс Витя. Катя запрещала говорить в палате громко, будто Лера просто спала, а сестра берегла её от внешнего мира. — Тебе надо было поспать часов двадцать назад. — Нет, — девушка подавила зевок, сжав зубы, и помотала головой для убедительности, — я в порядке. Врач сказал, что она должна сегодня или завтра уже окончательно очнуться. Я хочу быть рядом. — Этот мудак говорит так уже сколько? Четыре дня? — фыркнул Пчёлкин, стащил с себя серый пиджак и кинул тот на одно из двух стоящих возле стены кресел. — Пять. — Будто в трансе, Катя поднесла ладонь сестры к щеке и потёрлась о неё, оставляя пыльно-розовые следы на своей коже. — Она ведь вчера уже приходила в себя. — Она думала, что ты — ваша мама, — плюхнулся в кресло парень. — Это не считается за приходила в себя. Витя знал, о чём говорил. Он застал момент, когда Лера медленно разлепляла веки, и та картинка навсегда отпечаталась где-то в его голове. Пчёлкин повидал достаточно поистине жутких ситуаций, но вчерашняя войдёт в его личную коллекцию тех воспоминаний, которые он попросит стереть себе, если однажды такая возможность представится. Потому что это было на самом деле пугающе. Девчонка дёргалась, словно от разрядов тока, её руки сжимались в кулаки, врач по-умному назвал это спастикой, а голова неестественно крутилась из стороны в сторону. Хоррор в режиме реального времени вселял куда больший страх, чем «Кошмар на улице Вязов». Фредди Крюгера можно хотя бы вырубить красной кнопкой на пульте. — Но она… она открыла глаза, смотрела на меня! — принялась тараторить Катя. — Ты же видел это! У неё был осознанный взгляд! — Кать, она смотрела так, будто по вене себе пустила, — Пчёлкин склонил голову немного вперёд, как бы намекая, что они явно видели разные глаза одного человека. — Поезжай домой, пожалуйста. Если она реально придёт в себя, я тебе позвоню. Ему бы стоило добавить в конце какой-нибудь вопрос. «Ладно?» или «Хорошо?». Но Витя не планировал давать жене шанса остаться в просторной палате, которая вмещала в себя даже холодильник и стол, пусть и небольшой, ещё хотя бы минуту. Девушка действительно выглядела отвратительно. Ей ужасно не шло. Растрёпанные волосы, выбивающиеся из тугого низкого пучка, беспорядочно обрамляли лицо, прилипая в области скулы парой прядок. Следы потёкшей туши доходили до подбородка, прерываясь в паре мест, откуда они размазались в разные стороны. Девушка не слишком активно вытирала их. Из-за постоянных рыданий пудра собралась возле глаз, западая в складки, которых и не было никогда, теперь рисуя морщины на лице Пчёлкиной. Её старили поплывший макияж и горе. В двадцать один год не возраст определяет внешний вид, а то, насколько твоя жизнь напоминает беспроглядный ад. Жизнь Кати выбивала сто из ста в этом рейтинге. — Я переоденусь, приведу себя в порядок и вернусь. — Украдкой Катя оставила отпечаток своих губ на костяшках сестры, но, по правде говоря, теперь Лера отпечатывалась на ней, а не наоборот. Всю помаду Пчёлкина давно уже стёрла в прошлых поцелуях. — Поспи, — поднявшись с кресла, цокнул языком Витя. — Ты реально вымоталась. Она рассеяно кивнула, встала, бегло поцеловала супруга на прощание и вышла, сжимая в руках пальто и сумку. Уже неделю Катя фактически жила здесь. Она первые два дня существовала в ожидании, когда пройдёт сорок восемь часов. Девушка каждый час проверяла время, делая невидимую зарубку, и снова ждала. Подрывалась к телефону, думая, что там могут сообщить нечто хорошее. Или просто не сообщить ничего плохого. Она была согласна на стабильно тяжёлое состояние всей ситуации. А ещё Катя плакала. Много. Очень. Витя ненавидел женские слёзы, потому что они волновали его слишком сильно. Парень был не в состоянии рационально мыслить, если рядом девушка заходилась в рыданиях. Любая. Это распространялось абсолютно на всех. У Пчёлкина с детства выработался странный инстинкт, частенько мешавший ему, но едва ли парень воспринимал его за недостаток. В его понимании слёзы не должны течь из глаз женщины ни по какой причине. Ну, разве что от счастья, но вряд ли супруга рыдала потому, что у её сестры раздроблена только одна коленная чашечка вместо двух. Вите хотелось всё исправить, починить, словно заклинившую программу в ЭВМ. Было бы прекрасно, пойди когда-то давно Витя Пчёлкин учиться в медицинский, закончи его с отличием и стань сейчас светилом мировой хирургии. Да, это был бы восхитительный расклад. Он-то, дурак, хотел аквалангистом стать, а надо было мечтать по-крупному. — Ну привет, мелкая, — усмехнулся парень, занимая стул, который был ещё тёплый. Катя просидела на нём около пятнадцати часов подряд. — Выглядишь лучше, чем вчера. Его рука на автомате дёрнулась к ладони Леры. Хотелось дотронуться, хотелось провести большим пальцем по её щеке. Он всего дважды оставался с девчонкой один на один в палате, сейчас случился третий, и каждый раз Витя разговаривал с Титовой. Чувствовал себя сумасшедшим, но не мог остановиться. Он мысленно смеялся: впервые она не отвечала на его слова язвительно. Такой шанс нужно было использовать по максимуму. А потому Пчёлкин рассказывал про продажу оружия, про то, что Кос передвигается на костылях. Рассказывал ей всё то, чего не говорил жене. Ещё Витя извинялся. Просил прощения, что проебался и не сделал того, что решил сам для себя тогда, на дачном крыльце. Он ведь планировал оберегать Титову, защищать её, насколько возможно защитить человека, который постоянно попадает в задницу. Суть конструктивного диалога заключается в том, чтобы оба человека находились в сознании, но если рассматривать в качестве собеседника Леру, то уж лучше она будет спать под действием препаратов. Шанс поругаться стремится к нулю, хотя всё равно остаётся. — Ты меня напугала вчера, — тихо сказал Пчёлкин. — Если планируешь сегодня опять вот так смотреть, то предупреди заранее. Парень хохотнул себе под нос от этих слов, разминая шею. Он был уверен: знай Титова, какой эффект её бормотание и дикие глаза произвели на Витю, делала бы подобное трижды за день. Это было похоже на неё. Творить что-то просто из вредности, издеваясь лишь так, как она может. Почему-то часто вспоминалась та ночь, когда Пчёлкин вытащил её из ментовки. Он ляпнул ей что-то, мол, чтобы она не обращалась никогда за помощью, ведь он не поможет. Какая чушь. Даже если бы Лера позвонила ему через минуту после того, как машина отъехала от задних ворот дома, парень бы примчался. Наорал бы на неё, заявив, будто это в последний раз, но примчался. И сделал бы это снова. Каждый раз становился бы последним. Просто до следующего звонка в ночи. — Кос хотел к тебе приехать, — выдохнул Витя, откинувшись на спинку стула. — Я сказал, что Катюха его порвёт, но ему похуй. У них было несколько разговоров на очень повышенных тонах относительно посещения Титовой. Космосу было стыдно. Это читалось в том, как он опускал глаза, рассматривая офисный паркет, каждый день узнавая состояние Леры. Это было видно по тому, как он отворачивал в сторону перемотанную бинтами башку, стоило только Вите войти в кабинет. Но Пчёлкин не жалел друга. Стыд — меньшее, что тот должен был испытывать, по мнению Вити. Он искренне считал ушибы Коса недостаточной платой за всё произошедшее. В первую их встречу после аварии Пчёлкин выплюнул отвратительную по своей язвительности фразу, которая крутилась на языке, словно пуля, а потом попала точно в друга. «Ты должен быть на её месте», — крикнул Витя, и Холмогоров кивнул. Он и сам пускал подобные свинцовые куски себе точно в висок. Поэтому, если Пчёлкин хотел убить Космоса, то слишком опоздал. Невозможно сделать плохо тому, кто израсходовал ни одну обойму, направляя невидимый ТТ-шник в себя самого. Витя коснулся катетера, вставленного в локтевой сгиб девчонки, прощупал его немного и убрал пальцы. Ему хотелось дотронуться до неё, но он пиздец как боялся этого. Он не был уверен, что его не пробьёт на какой-нибудь больший порыв. Погладить по голове, сжать её ладонь так же, как это делала Катя. Говорят, когда тебе кто-то нужен, хочется постоянно касаться его. Витя хотел. И ещё хотел не испытывать к ней ничего. Два несовместимых компонента смешивались внутри, выпускали наружу, словно реагенты, осознание: он бы очень хотел её оставить для себя. Потому что Катя бы не поехала вызволять мужа из какого-то гадюшника после того, как тот её отпиздил. Катя бы даже не осталась после первого удара. А эта малолетка помчалась, села в машину к угашенному Косу, была с ним реально до самого конца. Пчёлкин хотел, чтобы его любили так же. Наверное, на такое способна лишь Лера из всех девушек, которых Витя когда-либо знал, а потому она была необходима в его жизни. Пускай бы просто существовала рядом, как некий символ: любить настолько возможно. Он бы смотрел на неё, зная, что кому-то в мире простят всё на свете, пусть и не ему. Кого-то обожают до помутнённого рассудка. Очень эгоистично он хотел видеть, как она живёт, наблюдать за ней, словно через экран монитора. Пчёлкин — конченый эгоист, желавший её нормальной жизни больше чего-либо в эту минуту. Прибор, постоянно показывающий пульс пациентки, запищал, но Витя даже не вздрогнул. Это происходило постоянно. Медсестра объясняла это барахлением техники, якобы всякое бывает, а потому уже после парочки подобных ситуаций Пчёлкин никак не реагировал. Он обменял свою нервную систему на возможность посидеть возле Титовой лишнюю минуту, пока молоденькая медсестра не придёт и не попросит его выйти на какое-то время, проверяя состояние Леры. Парня больше не пугал тонкий звук из монитора. Каждая нервная клетка упала в карман времени и их договору: Вите позволено находиться рядом ровно столько, сколько отсчитывают каблуки девушки в белом халате, которые уже слышались по коридору. Они договорились на минуту — осталось около пятнадцати секунд, когда открылась дверь. — Позвольте, — протискиваясь между койкой и ногами Пчёлкина, негромко произнесла медсестра, глядя то на девчонку, то на скачущую зигзагообразную зелёную полоску. — Выйдите в коридор, пожалуйста. Очевидно, счёт в банке у Вити был куда больше, чем состояние нервной системы, ибо тот срок, который ему продали, ощущался ничтожно мизерным. Парень поднялся со стула и уловил движение справа от себя. — Она приходит в себя! — Пчёлкин замер, не двигаясь вовсе, когда медсестра нагнулась к пациентке, чьи пальцы вновь стали сжиматься так сильно, что разглядывалось каждое сухожилие мышцы-разгибателя. — Подождите за дверью, — девушка, зыркнув себе за плечо, удивительным образом соединяла в голосе ласку и жёсткость. И он бы вышел. Подождал за дверью, если бы в следующую секунду Лера не распахнула глаза, переводя их со стен на лица присутствующих в палате с безумной скоростью. Будто она вспомнила оставленную здесь вещь, а теперь выискивала её в каждом атоме, каждой молекуле, но никак не могла найти. — Нам надо… — хрипло произнесла девчонка, оглядывая Витю с головы до ног. — Нам срочно надо уходить. Он сейчас придёт! Пошли, быстрее, нам надо убираться! Парень считал, что его напугало прошлое пробуждение? Вздор. Сейчас становилось действительно страшно, когда хаотичный взгляд Титовой виделся обеспокоенным. Она словно сжирала глазами здравомыслие из двоих посетителей своей палаты, заражала их безумием. Потому что Пчёлкин сам стал озираться по сторонам, ища того, кто мог так напугать её. — Кто придёт? — нахмурился он. — Выйдите в коридор, она не в себе! — ласковость испарилась, оставляя только стальную жёсткость. — Он… — сглотнула девчонка, резко дёрнув на себя руку, в которой медсестра проверяла катетер. — Отпустите меня! Хватит! Мне надо бежать, не трогайте! Витя отступил на три шага, пятясь к двери и пытаясь вместе с тем понять, о чём говорила Титова. Она действительно была не в себе. Сумасшествие витало вокруг неё дымкой, пробивалось даже не столько через слова, сколько просачивалось между радужкой и зрачком глаз. Пчёлкин видел его. Мог дать голову на отсечение, что видел. — Не уходи! — крикнула Лера, но голос сорвался и превратился в хрип. Связки не были готовы напрягаться столь резво. — Вить, пожалуйста, он придёт сюда! Видимо, у медработников существовал какой-то регламент, отточенный до автоматизма за годы работы. Наверное, там было что-то о долгом нахождении у тяжёлых пациентов, ибо буквально в тот же момент, когда девчонка подалась корпусом ближе, синхронно с очередным шагом Пчёлкина к двери, в палату влетел лечащий врач. Судя по всему, Склиф напитывал этим ненормальным взглядом каждого, кто находился слишком долго внутри здания. Глаза Александра Романовича метались от пациентки к медсестре, перепрыгивали, как кузнечик, на парня, а после возвращались снова к Титовой. Их сумасшествие заражало. Втискивалось в поры, будто в одежду не по размеру, заставляя сальные железы работать в полную силу. Витя ненавидел, когда ситуация выходила из-под контроля. Он не был одним из тех, кто облегчённо вздыхал, осознавая, что от него ничего не зависит. Напротив, парень всегда хотел точно знать свою роль, понимать, какие конкретно действия нужно предпринять непосредственно ему. А сейчас Пчёлкин стоял и пялился на всё происходящее, пока по спине бежала узкая дорожка солоноватой жидкости, пропитанная непониманием. Она делала белую рубашку в том месте прозрачной, и Вите хотелось накинуть сверху пиджак. Скрыть следы своего страха — доказательство беспомощности, под плотной тканью. Уберечь от любопытных глаз знание: Витя Пчёлкин боялся восемнадцатилетней девчонки. Потому что она пугала его в эту минуту до ужаса. — Лера, — Александр Романович отодвинул в сторону медсестру, опускаясь на койку пациентки, — скажите, вы узнаёте кого-то здесь? — Да, конечно, — фыркнула девчонка. — Конечно, я знаю Витю, что за бред? — Отлично, — мягко произнёс доктор. — А кем он вам приходится? — Он этот, — Титова смотрела на замершего парня, словно вспоминала, где конкретно могла познакомиться с ним. — Деверь мой, вот. — Зять, — Пчёлкин хохотнул, вспоминая, как они обсуждали это однажды на даче. — Деверь — это брат мужа, я ж тебе говорил. — Не важно! — отмахнулась она. — Что происходит? Безумие отступало. Это было заметно по тому, как плечи девчонки расслаблялись. Как взгляд её менялся с хаоса на потерянный, пока она вглядывалась в белые стены палаты. Такого же цвета, как рубашка Вити и, впрочем, его лицо. Кровь всегда предателем сбегает первая, стоит только человеку чего-то испугаться. Его кожа соединяла вместе и кипенно-белую рубашку, и то место, в которое впитался пот. Каждый сосуд просматривался теперь очень явственно, а отдельные, вот, например, возле глаза, вовсе проступали и становились выпуклыми, пульсируя вместе с ударами сердца. — Как вы себя чувствуете? — игнорируя требующую ответы Леру, спросил Александр Романович. — Головокружения, тошноты нет? — Пчёлкин, чё происходит? — девчонка смекнула, что этот мужик в белом халате не планировал вести диалог по её правилам. — Лер, отвечай на вопросы, а! — Никто в палате, на самом деле, не собирался объяснять ей происходящее. Один из присутствующих вообще нихера не соображал. Тут скорее было бы неплохо и ему поставить какую-нибудь капельницу. Для профилактики, так сказать. — Меня не тошнит, ничего не кружится, — сдавшись, измученно пропищала девчонка. Даже плечи опустились вниз, принимая поражение. — Немного болит колено и вот тут, — она почти прислонила левую руку к рёбрам, сгибая ту в локте, но молниеносно пискнула. — Ай! А ещё болит эта штука! — К сожалению, её мы убрать пока не можем, — хмыкнул доктор и поднялся на ноги. — Я зайду к вам буквально через пятнадцать минут, и мы обо всём поговорим, хорошо? — Да. — Её нос сморщился, а между бровей образовалась складочка, пока Лера крутила рукой в разные стороны, пытаясь найти то положение, где бы игла капельницы не доставляла такой отчётливый дискомфорт. Пчёлкин не пошевелился. Он смотрел, как выходил из палаты Александр Романович и медсестра, пытаясь понять, какого чёрта. Почему они не собирают консилиум? Не рассматривают Титову под микроскопом? Два вопроса о самочувствии человека, вышедшего из комы, — это норма? — Пчёлкин, — шепнула Лера, как только закрылась дверь, — эй, ты меня слышишь? Надо валить! — Чего? — Витя надеялся, что ему показалось. — В смысле? — Ты же слышал, он щас вернётся, — закатила глаза девчонка. — Давай, у меня реально нога болит, помоги встать. Пошли отсюда. — Лер, это не смешно. — Он смотрел на её вполне серьёзный вид, надеясь, что она просто выдаёт юмористический этюд. — Я и не шучу! — Титова крикнула шёпотом. — Так поможешь или нет? Он ошибся. Безумие не испарилось, не расщепилось в воздухе под действием атомов кислорода. Лера была отвратительной лгуньей всегда, но сейчас она умудрилась обвести вокруг пальца сразу двух взрослых мужчин, что, без сомнения, заслуживало бы стоячих оваций, если бы не один небольшой нюанс: она чудом уцелела в действительно жуткой аварии, а теперь намеревалась драпануть из больницы, прихватив в качестве подельника Пчёлкина. — Лер, ты в больнице, тебя никто отсюда никуда не выпустит. — Витя выпрямил спину, желая выглядеть так, будто он знал о чём говорил. — Сейчас придёт врач, осмотрит тебя и… — И убьёт! — со злостью крикнула она. — Ты не понимаешь этого? Он хочет меня убить! Пчёлкин судорожно придумывал достаточно весомый для её воспалённого мозга аргумент. Перебирал в голове десятки причин, почему доктор однозначно не причинит ей вреда. Она не станет слушать про клятву Гиппократа — это однозначно. Ей будет плевать на то, что этот Александр Романович по сто раз на дню заходил, контролируя какие-то показатели и дыхание. Плевать она хотела на огромную кучу денег, которую тратили Катя с Витей, отплачивая отдельную одноместную палату, лекарства и прочие необходимые составляющие комфортного пребывания Титовой в стенах Склифа. Парень уже почти придумал. Практически схватил за хвост обещание, будто он сейчас подгонит машину прямо ко входу, вернётся и заберёт её. А вместо этого позовёт Александра Романовича, расскажет всё тому и настоятельно порекомендует через пару зелёных шелестящих купюр посадить к девчонке кого-нибудь, кто бы стал личной охраной для Титовой. Ох, Витя был уверен: эта отбитая могла и в окно сигануть, лишь бы сбежать. Кто-кто, а она точно могла. Доползёт по-пластунски, с её ногой иначе никак, и выпрыгнет. Но Пчёлкин не успел ей соврать. Дверь с едва заметным скрипом открылась, и в палату вошёл всё тот же главврач. Он сжимал в ладони левой руки какую-то папку, крутя шариковую ручку меж пальцев правой, и искренне улыбался, глядя на свою пациентку. Та же… Ну, в принципе, Витя был даже рад, что стоял достаточно далеко от неё. Пара его шагов вперёд — и она бы смогла дотянуться, вцепиться в шею и придушить. Во всяком случае, взгляд её обещал именно такое развитие событий. Лера искренне считала: если бы он не медлил, они бы уже неслись из этой поганой больницы так быстро, что сверкали бы пятки. Но тугодум Пчёлкин всё испортил, и теперь Титову пустят на органы. — Виктор Павлович, — поравнявшись с парнем, негромко произнёс Александр Романович, — подождите, пожалуйста, в коридоре. — Да, окей. — Наконец, Витя смог сдвинуться с места, продолжая то, что начал ещё около двадцати минут назад. Парень нащупал за спиной ручку двери, открывая её достаточно широко, чтобы выйти не глядя. Каждый шаг, который он делал спиной вперёд, отдавался в мышцах и суставах скрежетом, словно это именно он пролежал в коме неделю, и именно ему придётся практически заново учиться ходить. Пчёлкин смотрел ей в глаза, видя, как они округлялись. Она точно боялась, что он сейчас уйдет. Еле заметно мотала головой из стороны в сторону, буквально умоляя не оставлять один на один с доктором. Уголок губы Вити приподнялся, стоило ему только переступить порог и очутиться в пространстве коридора, воздух в котором слишком концентрировался на желании пахнуть спиртовым раствором. Хотелось улыбаться. Лыбиться во все тридцать два. Возможно, даже рассмеяться. Парень никогда не верил во всякую чепуху, якобы можно загадать желание, и то непременно исполнится. Люди любят добавлять, мол, нужно не просто придумывать, чего ты хочешь добиться, а искренне верить в это. И в это тоже Пчёлкин не верил. Даже в тот момент, когда загаданное им желание исполнилось, он продолжал притворяться скептиком, списывая всё на заслугу доктора. Правильно, кстати. Может, этот Александр Романович был не просто врачом, а джинном? Иначе почему Витя хотел, чтобы Лера очнулась и это произошло? Если оно так, то в запасе у Пчёлкина было ещё два желания. И каждое он планировал потратить на неё.

***

Девчонка не верила ни единому слову. Каждый день она просила рассказать ей правду. Заявляла, что все вокруг обманывают её вот уже неделю, но и врач, и Катя твердили одну и ту же невероятную историю. Титова даже думала, что они сговорились. Встретились где-то под покровом ночи, выдумали все эти глупости про аварию и кому, сверившись в самых мельчайших деталях, а теперь пытаются её, Леру, убедить, будто их россказни — не выдумка. Правдивость каждого слова выдавало многое. Девчонка с трудом дышала, всё же сломанные рёбра не срастались на ней, как на собаке, а потому вдохнуть, что называется, полной грудью не получалось. Плотные слои бинтов стягивали её, словно в корсет. Титова бы не удивилась, если бы в один из дней обнаружила атласные шлейки на спине, которые медсёстры рывком дёргали на себя и стягивали предмет гардероба потуже. Ссадины и царапины засохли, раздражая Леру и подначивая отковырнуть где-нибудь корку. Что она и делала, собственно, упрямо не давая коже восстановиться полностью и стать ровной, чистой. Стоило только краям слегка отойти, заманчиво оттопыриться, как девчонка поддевала те ногтем и тянула наверх, пока не начинала шипеть от боли, но продолжала. Оставшаяся висеть на полпути корочка раздражала куда сильнее. Периодически появлялось головокружение, приходя в каком-то известном только ему графике, но Титову это волновало мало. Её вообще не заботило почти ничего, кроме пары действительно важных деталей. Во-первых, она не могла ходить. Уж если и было очевидное подтверждение каждого звука, рассказывающего об аварии, то оно однозначно заточилось в синих медицинских нитках, которые торчали вдоль коленной чашечки на правой ноге, стягивая кожу, и буквально вопили: «Ты правда чуть не умерла!». Даже эти нитки вступили в преступный сговор с доктором и сестрой. Во-вторых, ни разу не приехал Кос. А она ждала. Ждала так сильно, что плакала вечерами, когда девушка в белом халате приносила Титовой стакан воды и несколько пилюль. Лера не спрашивала, зачем они нужны, ведь и так понимала. Постоянно ноющее колено прекращало болеть, а сон приходил так быстро, что девчонка не успевала осознать происходящее, стоило только выпить таблетки. Наверное, сон был единственным посетителем, которого с радостью пускали после отбоя. Но Космос не приезжал даже в отведённые для посещения часы. Ни одного разочка не заглянул узнать, в порядке ли Титова. Если боль, когда она пыталась двигать ногой или набрать полные лёгкие кислорода, ещё можно было терпеть, то от этой не помогала ни одна таблетка. Анестетик местного применения мог бы появиться в её палате, растянуть губы в привычной ему улыбке, и всё бы прошло. Как жаль, что врачи не в силах выписать рецепты на подобные лекарственные препараты. А ещё иногда появлялось какое-то странное ощущение. Оно свербело между висками, подстрекало Титову на безумство. Она косилась на раствор капельницы, очень медленно текущий в прозрачной трубке к её вене, и думала, что была бы даже рада, если бы кто-то случайно пустил воздух. Девчонка знала, что от подобного умирают. И видит Бог, каждый день, когда Космос не приходил, эта возможная смерть становилась всё более желанной. — Как думаешь, мне дадут инвалидность? — отрывая Катю от разглядывания двора больницы, громко поинтересовалась Лера. — Ну что ты глупости всякие перебираешь? — Сестра коротко глянула себе через плечо, уловив озорную улыбку на лице девчонки. — Конечно, нет. Через пару недель бегать уже будешь. — Эх, жалко, — искренне расчувствовалась Титова. — Я слышала, инвалидам пособие положено. — Правда, вот незадача! — ёрничала Катя. — На что же тебе жить-то? Ой, подожди-ка… Точно, у тебя же огромное наследство и мы с Витей! Лера закатила глаза. Уж если кто и не станет её обеспечивать, так это Пчёлкин. Он отказался вчера притащить ей в палату жареную курицу, ещё и врачу всё рассказал. Стоял, про какой-то список разрешённых продуктов талдычил, а девчонка с каждой секундой всё сильнее грустнела, сглатывая собравшуюся под языком слюну. Она уже даже представляла, как откусит небольшой кусок от ножки. Слегка розовое мясо будет таять волокнами на языке, но самое вкусное — это поджаренная румяная кожа. Скорее всего, за время доставки она бы намокла, но это было не так страшно, как вообще отсутствие подрумяненной птицы в цепких руках голодной Титовой. Она была уверена: посидел бы Пчёлкин пару дней на питании без соли, сахара, да и вкуса заодно, первый бы притащил и куру, и пирожки бы приволок. Как миленький! — А ты не знаешь, как дела у Космоса? — Лера звучала тихо и несмело, прожигая глазами дыру в лопатках сестры, которая заметно напряглась и чуть повела головой, будто увернулась от вопроса. — Сегодня теплее стало, ты заметила? — улыбнувшись, оглянулась Катя. — Я спрошу у Александра Романовича, можно ли взять коляску. Витя приедет и спустит тебя, хоть свежим воздухом подышишь. — Пчёлкина подошла вплотную к сестре, ласково проведя ладонью по её щеке. — Совсем серое лицо стало. На какое-то мгновение девчонке показалось, что перед ней оказалась мама. Поправила край плотного одеяла возле груди Титовой, немного подмяла его и нежно, словно тетиву натянули, приподняла уголки губ. Безусловно, то была Катя, но волны, которые посылал весь её вид, невероятным образом вторили Наталье Петровне. Лера эту улыбку помнила хорошо. Она означала большой амбарный замок, который не вскроешь просто так, не подденешь механизм шпилькой. Пчёлкина закрыла все чувства и слова внутри, наверное, борясь с тем, чтобы ответить. То, как она повела плечом, выдавало: девушка находилась в опасной близости к малоприятным, как минимум для Титовой словам. В этом было одно из главных отличий меж сёстрами. Окажись сейчас на месте Кати Лера, та бы выплюнула из себя всю желчь, на которую была способна. Кидалась бы обвинениями, словно дротиками, попадая точно в десятку. Острые кончики впивались бы в свежие раны, заставляя те кровоточить и делать ещё больнее. Девочка не сомневалась: ей не хватило бы ни ума, ни выдержки просто проглотить всё происходящее, снисходительно улыбнуться и покинуть палату. А Кате… ей хватало всего. Грации, чтобы аккуратно обойти больничную койку и едва ощутимо погладить сестру, заодно поправив одеяло в ногах. Она умела абсолютно бесшумно уйти, когда Лера засыпала, и так же вернуться, прихватив с собой свежую выпечку в булочной за углом. К слову, Пчёлкин наотрез отказывался покупать что-то даже там, ведь слойки с сыром он точно между яблоками и соком в списке не обнаруживал. Катя была лёгкая, как ветер. Приносила с собой невесомость, окутывающую палату запахом её цветочных духов и весны, но стоит только немного этот самый ветер потревожить — берегись. Закрутится в воронку и снесёт каждого на своём пути. — Привет, хромоножка, — улыбающееся лицо человека, следующего правилам больничного питания, появилось в дверном проёме. Он всегда резко открывал дверь, не утруждая себя стуками. Наверное, виной всему отсутствие дверного звонка. — Как дела? — Как сажа бела, — фыркнула Лера. — Я не хромоножка! — А Катюха где? — Пчёлкин нахмурился, отмечая сумку и пальто жены в кресле. — С любовником развлекается, — не моргнув, ответила девчонка. — Сказала, ты её не удовлетворяешь. Она закусила внутреннюю сторону щеки, запрещая себе хохотать. Лицо Вити вытягивалось, хоть он и понимал, что её слова — не больше, чем очередная чушь, которую Титова молола чуть ли не беспрерывно. — Общаться с тобой, когда ты была без сознания, было намного приятнее, — процедил Пчёлкин, склонив набок голову. — Ты говорил со мной, пока я валялась в отключке? — Лера прислонила руки к груди, наивно захлопала глазками и театрально вздохнула. Эта напускная невинность только портила её, делала какой-то дешёвой, что ли. — Как это мило! Я щас расплачусь! — Прекрати идиотничать. — Пчёлкин ненавидел дешёвок. Наверное, поэтому и женился на Кате. Их глаза, поставь рядом, было бы не отличить. Идентичный голубой цвет, абсолютно попадающий друг в друга оттенок. На первый взгляд разницу рассмотреть не удалось бы, но это только верхний слой, самый примитивный. В действительности же они отличались. Радужки Леры переливались искрами задора, детских проказ и колкостей. Витины собирали в себе крапинки стальной крошки, замешенной в голубую окантовку зрачка. — Ой, ты уже тут. — Катя вошла в палату, на физическом уровне чувствуя электричество, парящее в воздухе, когда дотронулась губами до выбритой щеки супруга. — Что-то случилось? — Он опять обзывается, — закатила глаза девчонка. — Назвал меня хромоножкой! — А твоя сестра сказала, что ты была с любовником, — Пчёлкин отплатил той же монетой, ябедничая. — Давай, колись, кто он? — Вы как малые дети, честное слово, — устало выдохнула девушка. — Ну ладно Лера, ну ты-то куда? — Вот именно, Пчёлкин! Взрослый мужик, а ведёшь себя… — она картинно качала головой и цокала языком, словно разочаровалась в парне. — Я щас тебя столкну с кровати и даже не подумаю поднимать, — хохотнул он. — Посмотрим, как обратно залезешь. Девчонка приоткрыла губы, набрала в лёгкие воздух, планируя ответить что-нибудь максимально едкое. Чтобы у Вити во рту остался привкус желчи, подмешенный к его слюне, как только он вдохнёт её слова. Хотела смотреть, как он скривит лицо, проглотив горькую субстанцию, и наслаждаться дрогнувшими мускулами парня, пока смесь будет течь по его горлу, осознавая сказанное. Но вместо этого Титова резво отпрянула назад, когда Пчёлкин чуть подался ближе, в выпаде хватаясь за её одеяло. — Всё-всё, хватит, — засмеялась она. — Ты победил, только не толкайся! — Двадцать пять, а ума меньше, чем у детсадовца, — расхохоталась Катя. — Так, за дверью коляска, идём гулять! — Не, ну ты не хромоножка, согласен, — давя смех, сказал Витя. — Те хотя бы ходить могут. Ты инвалид. — Как думаешь, пособия мне положены? — Лера повыше подтянулась на подушке и посмотрела с интересом на свои ноги. — Конечно, чё за вопрос? — парень подошёл вплотную к койке, которая неприятно скрипела под ёрзающей Титовой. — Давай, калека, обхватывайся за шею, будем тебя выгуливать. — Я не собака! — она насупилась, глядя, как Пчёлкин склонялся к ней, но покорно сцепила пальцы в замок на его шее. — Кто ж спорит? Собаки хотя бы сами ходят. — Будто и не замечая её недовольного взгляда, Витя подхватил девчонку на руки, отмечая про себя, что за последние пару дней она стала чуть тяжелее. Всё ещё весила как пёрышко, просто чуть более плотное. Не гусиное, а скорее перо страуса. Катя с Витей таскали её гулять каждые два дня, наблюдая, как менялось лицо Леры. Яблочки щёк окрашивались в красноватый оттенок, когда она запрокидывала голову, подставляя лицо солнцу. В больничной палате кожа действительно принимала серый цвет, выглядела как застиранная тряпка, к которой забывают добавить кондиционер в стиральной машинке, а на воздухе всё менялось. Даже искры в глазах становились ярче. Честнее. Теперь они походили на бенгальские огни, зажжённый от лучей солнца, и этот искристый свет отскакивал от голых деревьев, отражался в лужах, падал на коричневый от сырости асфальт и прыгал на двух сопровождающих. В Титовой виделось так много жизни, что Пчёлкин невольно задумался: что было бы, если бы эти огни потухли навсегда под искорёженным металлом тачки Коса? Наверное, какая-то часть мирового света осталась бы там же.

***

Космос сидел в коридоре, откинувшись спиной на стену и запрокинув голову. Неровная поверхность штукатурки острыми пиками впивалась ему в затылок, усиливая головную боль даже через плотный слой бинтов. Последний атрибут, напоминающий об аварии, должны были снять со дня на день. В остальном внешний вид парня ничем не выдавал то, во что превратилась машина после произошедшего. Кос бы так хотел помочь Лере, но куда уж там. Он оказался не способен спасти даже себя, а тут другой человек. Холмогоров очень чётко осознавал: то, что сейчас девчонка на больничной койке — целиком и полностью его вина. Она измерялась не в пролитых слезах Титовой, а в каждом ударе, который наносил Космос под дозой. В каждом вдохе порошка через ноздри. Вину можно было измерить в количестве стёкол, которые, без сомнения, вытащили из кожи Леры. Холмогоров навсегда оставил не только душевные раны ей на память о себе, но и вполне реальные. Те, которые она будет ежедневно видеть, вращаясь перед зеркалом, прежде чем выйти из дома. И вот сейчас тот, кто искалечил девчонку, пришёл, чтобы помочь её вылечить. Какой бред. То, что убивает, оживить не может. Это закон жизни. Один из тех, который и Кос, и Лера уяснили навсегда, встретившись с грузовиком на двухполосной дороге. Голос друга за дверью то срывался на высокие ноты, то звучал совсем глухо. Пчёла решил сам поговорить с ней для начала. Сказать, кто пришёл проведать девчонку и удостовериться, что она в состоянии выдержать это. — Я не хочу его видеть! — её голос звучал так громко, словно она крикнула прямо в ухо. — Не хочу, ясно? — Ты же сама спрашивала, как… — Холмогоров не разобрал, что конкретно Титова спрашивала. Витя понизил тон к концу фразы. Парень нахмурился, посмотрев на свои руки. Пальцы дрожали, как если бы он простоял на холоде не больше пятнадцати минут и околел. Постепенно даже к лютому морозу тело привыкает, температура внутри подстраивается под внешнюю, и тремор пропадает. А Космос пока не успел привыкнуть, оттого и колотило его, будто отбойным молотком. — Слышал? — Из палаты вышел Пчёла, мотнув головой назад. — Верещит, как резанная. — Я зайду, — глухо ответил Холмогоров. — Спасибо, брат. — Ага, — фыркнул Витя. Кос был уверен: друг бы посоветовал засунуть благодарности себе в жопу, если бы ему не пришлось минутой раньше общаться с истеричной девчонкой. Он хотел войти в палату плавно, не выдавая своё волнение ничем. Холмогоров умел, даже при учёте своего роста, двигаться медленно, элегантно в какой-то степени. Но сейчас шаги были ломанными, с заметной тревогой, что не скрылось от глаз единственной пациентки внутри комнаты. Испуганный, виноватый вид Космоса напротив её койки был той тропой, по которой она будет раз за разом идти в свои ночные кошмары. Его присутствие в стенах Лериной палаты давило на её мозг, заставляло работать шестерёнки на полной мощности. Если бы она могла, она бы дёрнулась от него, как от прокажённого. И это было бы правильно. Люди так шарахаются от своих страхов, которые неожиданно являются не вместе с вышедшей на смену солнцу луной, а наяву. Это как встретиться с огромным тарантулом, имея в загашнике арахнофобию. Сотни пауков точно приснятся несколько ночей подряд. — Зачем ты приехал? — первой заговорила Титова, прищуриваясь, но не так, как она делала это на солнце. Сейчас она щурилась от презрения. — Я хотел поговорить, — Кос вымученно опустошил лёгкие, переминаясь с ноги на ногу. — Уходи, — ровно ответила Лера и опустила вниз голову. — Лер, мне жаль… — Нужно было придумать какую-то речь. Точно стоило подготовиться к этому разговору заранее, взвесить каждое своё слово, но парень решил импровизировать, а там будь что будет. — Космос, пожалуйста, уйди, — всхлипнула она. — Или добей. — Что? — теперь пришла очередь Холмогорова щуриться, отгоняя морок обиды её слов от себя. — Выбирай, Кос, — пожав плечами, Титова втянула в себя воздух через нос и вытерла влагу, залившую её щёки до подбородка за несколько секунд. — Либо за дверь, либо вытащи из-за пазухи пистолет и пусти пулю мне в лоб. — Не неси чушь, — рыкнул он. Лера точно издевалась. Говорила пустые фразы, стараясь задеть парня посильнее, и у неё это получалось. — Я устала. Правда. Это всё. Ты зря припёрся. Лера подняла на Космоса глаза, и он увидел, как она плакала. Это не было похоже на то, как ревут дети, падая и раздирая коленки об асфальт во время летних школьных каникул. Это и не было похоже на те слёзы, которые вытекают из глаз, когда получаешь плохую оценку, хотя точно знаешь, что незаслуженно. И это даже не походило на те девичьи слёзы, когда расстаёшься со своей первой любовью, которая, безусловно, была на всю жизнь. У Титовой лились очень взрослые слёзы. Такие, какими может плакать глубоко раненая женщина. Слёзы из обиды, осознания и смирения. — Лер, я завяжу, мы начнём всё заново… — он продолжал стоять в полуметре от её койки, не решаясь подойти ближе. Холмогоров довольно неплохо считывал повадки Леры и сейчас видел: стоит ему приблизиться — она сорвётся. Завопит в голос, надрывая связки. — Ты врёшь! — заорала девчонка, с вызовом вскинув подбородок. А он ведь даже не пошевелился. — Ты обещал это уже! Слёзы стали теперь постоянным спутником их встреч. Она всерьёз рассчитывала, что чем больше жидкости вытечет из её глаз, тем легче станет. Титовой казалось, что люди ровно по этой причине и плачут: должно стать легче. Как дети прикладывают к ранам подорожник, ожидая исцеления. В случае Леры и Космоса, она прикладывала к открытому перелому основания черепа небольшой зелёный листочек. Конечно, это не работало. — Лер, давай поговорим, — его голос звучал так же, как у тех людей, которые отпускаются на колени в церкви и молят Господа излечить родного человека от рака крови. Абсолютно искренне и безнадёжно. — Мы этим и занимаемся, — зло прошипела девчонка. — Не так, — Кос мотнул головой, вглядываясь в её лицо. — Давай поговорим нормально. — Наши нормальные разговоры закончились между твоим рандеву с какими-то шлюхами и моими переломанными рёбрами, — уголок губы Титовой подскочил наверх. Она могла бы сделать вид, что пошутила, если бы вылетевшие слова не ударили по лицу парня кнутом. — Я сказала: это всё. Мы не будем ничего пробовать снова. Я не хочу. Выйди за дверь и не возвращайся больше никогда, понял? — Я тебя не отпущу так просто. — Всё та же мольба в голосе, пусть и немного изменившаяся. Теперь он не просил об излечении. Он требовал этого от Бога, будто бы тот задолжал ему желание, проиграв в «Кашу». Космос посмотрел на неё долго, протяжно. Возможно, надеялся, что сейчас она передумает. Сломает своё твёрдое решение всё закончить, порвёт его на мелкие кусочки и выбросит. Хотел разглядеть что-то, что бы подсказало: всё можно исправить. Постараться, попотеть, но вернуть их отношения на круги своя реально. Вместо этого Холмогоров видел плачущую девчонку, которая слизывала солёные слёзы с губ, но не тушевалась. В ней ничего не крошилось, никакого решение не растворялось под натиском его надежд. — Уходи, — она сказала это тихо, будто повысь немного голос, и это слово утратило бы свою суть. И он исполнил её просьбу. Хотя бы одну, но Кос должен был выполнить. Она просила его завязать с наркотой — он этого не сделал, так что уйти… уйти сейчас было честно по отношению к ней. Лера так боялась, что эта боль никогда не утихнет. Останется в ней навсегда, растечётся по органам склизкой жижей, а после застынет. Не пройдёт до конца жизни, будет с каждым годом делать вид, что исчезает, практически флиртуя, чтобы после выпитого бокала вина прийти опять, подмигнув. И она боялась не той боли, которую испытала во время аварии. Боже, конечно, речь не о ней. Эта пройдёт, врачи постараются. Она рассуждала про ту боль, которую он причинял ей, вдыхая в себя кокаин. Боль, когда он бил её. Пришло время повзрослеть и признать: Космос не «просто разозлился». Он ударил её дважды. Под дозой. И это не попытка оправдать его или что-то вроде того. Просто констатация факта. Он употреблял, не видя, как девчонку напротив размазывало от ненависти к порошку по стенке, оставляя месивом возле плинтусов. И вот сейчас, как только дверь за ним тихонько прикрылась, всё повторилось. Куда быстрее, чем раньше, даже как-то чересчур скоро. Её опять размазывало, превращало в фарш, перекрученный почти что в пасту. И она ощущала себя так же. Захлёбываясь рёвом в горле, била по койке. Та жалобно скрипела, а Титова била её ещё сильнее. Мстила за свой шрам на колене, за каждую зажившую не до конца царапину. Она дралась со своим внутренним, измываясь над внешним, потому что так выть могут лишь те, кто хочет изуродовать себя. Впрочем, Лера уже считала себя уродливой. То, как она любила Космоса, даже после всего произошедшего, точно делало её обезображенной. И это правильно. Все их отношения — один сплошной порок, так чего можно было ждать от расставания? Оно просто обязано было создать на милом личике гримасу боли.