Малолетка

Титова понятия не имела, в какой момент она очутилась, укутанная в одеяло, посреди кровати Космоса. Девчонка улавливала голоса дальше по коридору, возможно, на кухне. Три мужских и один женский. Катя. Это её ноты. Такой же надрыв, как и по телефону. Из других Лера смогла вычленить только Коса, остальные казались ей знакомыми, но воспалённый горем мозг не был готов выдавать информацию так быстро. Последнее воспоминание Титовой — это парижский аэропорт и из раза в раз повторяющий одну и ту же фразу Холмогоров. — Так надо, пей, — говорил он, двигая в сторону девчонки бокал с виски. И она пила. А что ей оставалось делать? Тело сотрясалось в импульсах рыданий настолько сильно и пугающе, что сотрудники аэропорта решили уточнить у Леры, всё ли в порядке. Это был такой странный вопрос. Ничего не было в порядке. Ровным счётом. Титовой казалось, что весь этот грёбаный мир не в порядке! Лимон, которым она закусывала виски, ещё сильнее обжигал горло после алкоголя. Бутерброд с копчёным сервелатом, который впихивал в девчонку Космос. Всё вокруг резко вышло за пределы нормы и вряд ли вернётся на круги своя. Лера надеялась, что ей приснится какой-нибудь кошмар. Она когда-то услышала, будто во время снов психика выбрасывает свои самые страшные картинки и очищается подобным образом, высвобождает человека из оков страха. Но девчонке не снилось ничего. Кромешная беспроглядная темнота окутывала её, а потому и просыпаться не хотелось. Там, в беспамятстве, не было страха. И именно поэтому безумно хотелось остаться во сне как можно дольше. Ведь стоило Титовой открыть глаза, как путы реальности сдавили её сильнее прежнего. Словно они просто отдыхали, пока Лера отсыпалась. Девчонка потянулась в кровати, понятия не имея, какой сегодня день и сколько времени. Плотные шторы оказались задёрнуты наглухо, выполняя свою главную функцию: не позволять свету проникать сквозь себя. Ни солнечному, ни лунному. Как самый суровый охранник на входе в клуб, ткань останавливала лучи и блики, разворачивая те и отправляя их домой, будто не по дресс-коду одетых девиц. Титова поднялась с кровати и зашаркала в ту сторону, откуда доносились голоса. Сон всё ещё бродил по её телу, и слишком сильный свет дальше по коридору заставил поёжиться, слегка отклонить голову и прищуриться, пока Лера заходила на кухню. — Привет. — К ней лицом на стуле сидел Пчёлкин и курил. Судя по заполненной доверху пепельнице, это являлось его главным занятием. На лице парня вырисовывалась какая-то вымученная улыбка, которой девчонка никогда у него не замечала раньше. — Ты проснулась. — Обернулся Космос, зажав в пальцах сигарету. — Мы тебя разбудили, да? — Титова отрицательно покачала головой. За окном стояла ночь. Беззвёздная. Иссиня-чёрная. — Привет. — Катя, стоя возле плиты, чуть отклонилась в проход. Лера с трудом узнала в убитой горем девушке сестру. Лицо опухло, словно она проплакала последний год не прерываясь. — П-привет. — Девочка неуклюже качнула головой в кивке. Так, будто её шея была на шарнирах и могла двигаться в произвольных движениях. Сидящий на стуле возле окна Белов исподлобья смотрел на Титову. Саше казалось, она должна вытворить нечто эдакое в ближайшие пару секунд. Грохнуться в обморок, разрыдаться, завопить что есть мочи. Он ждал хоть какой-то реакции от человека, раздавленного болью, но Лера не делала ничего. Она стояла в дверном проёме и осматривала собравшихся людей. Кухня превратилась по ощущениям в небольшую коробку, в которую напихали слишком много тел. На неё смотрели все. Так таращатся зрители в зоопарке, ожидая, когда какое-нибудь животное подготовится к броску. И их взгляды ощущались сотнями насекомых, бегающих по коже. Их хотелось сбросить с себя, придавить носком и размазать по полу. Потому что девчонка не была готова бросаться. У неё не хватило бы сил даже на крик. — Сколько, — Титова прочистила горло, растирая остатки сна на кулаке, которым протирала глаза, — времени сейчас? И какой день? — Половина шестого утра, — сверившись с часами, негромко сказал Пчёлкин. — Уже тридцатое, получается. — Лер, тебе, может, налить чего? — На лице Кати скакало волнение. Перепрыгивало между чертами, отражалось в радужках. — Чай там или что-нибудь успокоительное? — Нет, — Лера шагнула назад, — спокойствия мне хватает. А когда похороны? — Завтра утром, — глухо ответил Космос. — Если ты не хочешь, можешь не ех… — Я поеду. — Девчонка смотрела в пол, отступая назад. — Это мои родители. Она зашла в ванную, закрывая за собой дверь на замок. Смотрела в зеркало напротив и ловила в отражении совершенно незнакомую девушку. Эта барышня с тёмными кругами под глазами и опухшим лицом выглядела как призрак себя прежней. Блондинистые волосы завитками-змейками торчали во все стороны, на шее виднелись красные полосы царапин с засохшей кровью, а само лицо отдавало мертвецкой бледностью. — Кос, — негромко прикрикнула Титова. — Да? — спросил Холмогоров из-за двери и дёрнул не поддающуюся ему ручку. — Откуда у меня царапины на шее? — Она проводила по ним подушечками пальцев, словно могла залечить какой-то магией. — Ты в самолёте пыталась… Я не знаю, пыталась содрать с себя кожу. Там ещё на руках. — Поняла. — Лера кивнула отражению, будто бы именно оно отвечало ей. Девчонка стягивала рубашку Космоса, в которую он её заботливо переодел, через голову и действительно обнаружила на внутренней стороне предплечий неглубокие порезы. Так, словно Титова хотела вскрыть вены ногтями, под ровным срезом которых запеклась её собственная кровь. Она забралась под душ, вода в котором напоминала кипяток, и закрыла глаза. Царапины безбожно жгли, напоминая Лере, до чего конкретно довело её настигнувшее в Париже безумие. Но девчонка не обращала никакого внимания. Тело не могло причинить даже близко такой же вред, как мысли о смерти родителей. Физическая оболочка пыталась обратить на себя внимание, сражалась за сознание Титовой с сидящей внутри болью, но проигрывала всухую. У неё не было ни единого шанса выстоять на этом поле боя. Так всегда бывает, когда мир вокруг становится лишь фоном для существования. Когда целая планета превращается в иллюзию, в голограмму. Когда ты сам для себя — это только оболочка, форма, в которой нужно находиться. Так происходит в тот момент, когда твои мысли где-то очень далеко. Мысли Леры сидели в коридоре квартиры родителей, где они в последний раз виделись с папой. Каждая, даже мельчайшая мысль приковывалась к стулу мамы в «Авроре», на котором она сидела в день рождения младшей дочери. Рассудок девчонки раскололся надвое и остался навсегда там. Рядом с мамой и папой. Струи душа ласково гладили её по щекам, линии челюсти. Нежными движениями проходились по плечам Титовой, обнимали её. Как обнимали родители, когда она, маленькая, плакала из-за разбитых коленей. Вода летела вниз, стекала по ногам, пытаясь окутать Леру, защитить её от всех бед за пределами душевой шторки. Она, словно нарочно, делала то, что делают родители с детьми: старалась стать оберегом от невзгод. И так же, как родители, была не способна на такой подвиг. Это сложно предотвратить, а уж когда беда пришла в твою жизнь — вовсе невозможно. Лера закрыла вентили и вышла из ванны, осторожно ступая на пол. Все движения были как в замедленной съёмке. Взмах руки к полотенцу занял у девчонки в три раза больше времени, чем обычно. Она обтиралась махровой тканью, с силой тёрла кожу, надеясь оставить на ней хоть немного ощущения этой липкой боли. Но оно будто пиявкой присосалось, выкачивая кровь ежесекундно. Возможно, Титова от этого была настолько бледной. Эти пиявки сидели на каждом сантиметре тела и всё продолжали сосать отравленную горем кровь. Обычно после таких процедур становится лучше, но не в этот раз. Лера щёлкнула замком в двери, и голоса на кухне тут же замолкли. Каждый боялся, что именно его слово станет спусковым механизмом к её истерике, не понимая до идиотизма очевидную вещь: истерика уже тут. Вот прямо в коридоре, который паршиво освещался плафоном с кухни. Стояла, заточённая внутри Титовой, и скалилась. Клацала зубами, прокусывала её внутренние органы и под страхом смерти приказывала девчонке молчать. Лера видела её разъярённую пасть так отчётливо, что у неё даже не закрадывалось мысли заорать. Она знала, что упадёт замертво, если только позволит себе открыть рот, ослушаться приказа истерики. — Иди ко мне. — Космос обвил руками её плечи и прижал крепко к себе, не чувствуя в ответ ничего. Титова не шелохнулась. Закрыла глаза и рвано дышала, мысленно прося хотя бы на пару секунд перестать разрывать её на ошмётки изнутри. Чувствуя дрожь тела под своими ладонями, Холмогоров прижал девчонку ближе. И ей хотелось стоять так вечно. Чтобы Кос оказался способен залатать каждую из пробоин в организме Леры, из-за которых ей было так чертовски пусто.

***

Этот день всегда ассоциируется с мигающей гирляндой, обмотанной вокруг ёлки с острыми иголками. Каждая минута закована в разного размера шариках, что вешают за петельки из ниток на ветки праздничного дерева, которое, если оно настоящее, обязательно пахнет так же, как лес после дождя. Хвоей. Этот день точно всегда про несколько салатов и закусок, которые просто невозможно съесть за ночь. Обычно они остаются в холодильнике на ближайшие пару дней, становясь и завтраком, и обедом с ужином. Этот день однозначно не про похороны. Он был изобретён для того, чтобы люди могли беспричинно радоваться, хохотать, поздравлять друг друга с наступающим. Лере казалось, что судьба извратилась за восемнадцать лет достаточно, отбирая у неё дни рождения, но тут девчонку ждало малоприятное известие: судьба только начала. Список того, что у неё будет отобрано в течении жизни, ещё даже не достиг трети, а Титова уже была готова взвыть от несправедливости. Очередной праздник, который навсегда присвоили себе чёрные одежды и грустные лица. Тридцать первое декабря, отныне ставшее не днём, когда она будет возбуждённо смотреть старые фильмы под нарезание салатов, а превратившееся в тот день, когда похоронили родителей. Все хлопоты взяли на себя Витя и Кос. Хлопоты… обычно они о чём-то приятном. Про подготовку к свадьбе, про наряд на выпускной. Но едва ли в выборе дерева для гроба и заказа венков было что-то, что могло доставить удовольствие. Лера понятия не имела, как конкретно пройдёт прощание. Холмогоров ни во что её не посвящал, да и она сама не рвалась разузнать побольше. Девчонка искренне считала, что стоит ей только заикнуться про детали процессии, как одна из частичек её выдержки, которая и так на ладан дышала, растратится в пустую. И Титова рассыплется ещё до начала похорон. Утром тридцать первого Лера достала из шкафа чёрное вязаное платье, которое прошлым вечером купил Космос, и второй раз за полтора суток посмотрелась в зеркало. Теперь на неё смотрел призрак призрака. Девчонка не видела ни в одной черте лица ничего знакомого. Она словно повзрослела разом лет на десять, хотя в её случае уместнее слово постарела. Утрата близких не взрослит, она именно старит. Прокладывает на лице морщины, иногда, вот как у Титовой, невидимые глазом, но ощутимые эмоционально. Фраза «Сдаёт на глазах» как никогда идеально подходила той девушке, которая аккуратно убирала светлые волосы в тугой низкий пучок. — Я рядом, — прошептал подошедший сзади Кос и невесомо поцеловал Леру в макушку. — Я знаю. — Она прикрыла глаза, улавливая запах одеколона и сигарет. Этот запах сейчас ощущался самым родным. Сам парень стал для Титовой родным. По-настоящему близким. Это неизменно случается со всеми людьми, переживающими бок о бок горе. Оно сближает, связывает воедино канатом навсегда. Даже если однажды дороги разойдутся, тот самый, кто обнимал, когда это было необходимо, и молчал в те моменты, когда нужно было послушать тишину, останется ближайшим. Потому что боль, что бы там ни говорили, она не проходит никогда. А значит, и эти узы не порвутся, на какое бы расстояние их не растягивало. Лера надевала пальто, мысленно оттягивая момент. Всерьёз рассчитывая, что если делать это как можно медленнее, что-то изменится. Возможно, ей удастся собраться, подобно пазлу, в чёткую картинку, которая бы транслировала выдержку и силу. Почему-то девчонке казалось, что сегодня она должна быть стойкой. Перед десятками людей, пришедших проститься с родителями под беснующимся снегопадом на улице, она должна выглядеть максимально уверенной. Стать скалой, об которую соболезнования разобьются, не достигнув сердца. Потому что она не хотела впускать их внутрь, подкармливать истерику с руки и поощрять свои же страхи. Титова плохо осознавала происходящее. В какой момент они оказались внутри машины Космоса, когда он умудрился включить на одной из радиоволн в магнитоле станцию «Давящая гробовая тишина». Лера смотрела в окно автомобиля, отвлекая себя мыслями об украшенной Москве, и продолжала выстраивать свою личную стену. Кирпичик за кирпичиком укладывала её, проходилась цементом, а потом опускала ещё один идеальный ровный прямоугольник грязно-оранжевого цвета. Девчонке бы хотелось, чтобы жизнь стала другой. С идеальными, любящими, живыми родителями. С Косом, который не ходил бы угрюмый последние пару недель и не срывался на всём подряд, повышая голос от пустяка. Ей бы так хотелось, чтобы Катя была одной из тех сестёр, с которыми ты общаешься, словно она — твоя лучшая подруга. Чтобы обязательно у Вити и Кати был ребёнок. Но мир — это не сферический конь в вакууме, он не способен быть совершенным. И в этом его прелесть вперемешку с карой человечеству. Волковское кладбище сегодня выглядело так, будто на нём кто-то решил устроить показ мод. Женщины в объёмных шубах толпились возле стелы с какой-то грустной надписью, которую Титова прочитать не смогла. Мужчины в чёрных шерстяных пальто держали в руках чётное количество цветов. Это всё напоминало дом похоронных свиданий. И отдавало лицемерием. Потому что, Лере так казалось, невозможно наряжаться на прощание с человеком, провожая того в последний путь. Это кощунство. Два гроба стояли на постаментах. Люди выстроились в шеренгу, как на уроке физкультуры. Не хватало только рассчитаться на первый-второй, прихватив мяч для волейбола. Несколько венков пристроились рядом с деревянными саркофагами, грозясь рухнуть на землю от порывов ветра. Всё здесь было сюрреалистичным. Особенно две дочери покойных, которые не отходили от своих мужчин ни на шаг. Будто бы стоило им только шелохнуться, хотя бы попытаться самостоятельно двинуться, и они закончатся между стелой и гробами. — Ты как? — без приветствия обратилась Катя к подошедшей сестре. — Мы хороним родителей, — огрызнулась Лера, — как ты думаешь? — Я нормально у тебя спросила. — Пчёлкина перевела отрешённый взгляд на девчонку, и та отметила, что на лице у Кати идеальный макияж. Наверное, потратила на него не меньше часа. — Я нормально тебе ответила. — Титова встала между сестрой и Косом. Парень завершал вереницу из тех, кто пришёл этим утром проститься. Космос был рядом. Как охранник, как личный телохранитель. Готовый встать грудью на защиту Леры в любое мгновение, если только ей это понадобится. Не планируя дожидаться озвученной просьбы о помощи, Холмогоров ежесекундно был наготове. Если бы он не знал её настоящую, то повёлся бы на всю эту чепуху вроде идеально затянутого пучка волос и по фигуре сидящего платья. Судя по тому, как на Леру смотрели собравшиеся проводить Титовых, эти придурки реально велись на шпагу, вставленную меж позвонков девчонки. Космос же замечал, как она одёргивала плотно сидящую на своих бёдрах юбку платья, и внутренне сжимался при каждом таком действии. Она выдавала своё волнение с потрохами, но он не собирался ей этого говорить. Холмогоров был здесь в качестве поддержки, а не для того, чтобы рассказывать, как стоило себя вести. Лера никогда бы не подумала, что на похоронах тоже есть ведущий. Но, оказалось, такая услуга для тех, кто побогаче, предоставлялась в любом приличном похоронном бюро. Взрослый мужчина в чёрном костюме, рубашке и пальто встал меж гробов с прискорбным видом, громко объявив собравшимся, что ввиду сильного снега крышки поднимут лишь на десять минут. Он не уточнял, по какой причине, но всё и так было понятно: загримированные трупы больше не выдержат. Двое могильщиков подняли дубовые крышки, и Лера отшатнулась. Она не видела лиц, но сложенные друг на друга две пары ладоней цвета снега на земле словно дотронулись до девчонки, попытались пробить её стену. Титову удержала рука Холмогорова, который поймал еле держащегося на ногтях призрака, не давая упасть. — Красотка, ты пойдёшь прощаться? — тихо спросил он на ухо Леры. Она смогла кивнуть, но с места не сдвинулась. Около пяти минут никто не решался подойти. Девчонка сама была одной из тех, кому физически сложно было переносить вес тела с одной ступни на другую, но потом она осознала поразительную вещь: это действительно последний раз, когда она видит маму и папу. Они никуда не уезжают, как ей хотелось думать, не меняют место жительства и не становятся затворниками. Они умерли. Титова ступила вперёд, проминая под подошвой сапог снег, концентрируясь только на его хрусте. Она в пять шагов оказалась возле родителей и наклонилась к отцу, осторожно прикоснувшись к его рукам. На ощупь те напоминали ледышки. — Прости меня, папочка, — прошептала Лера на ухо Игорю Владимировичу. — Прости, пожалуйста. Я была неправа. Я очень сильно люблю тебя, прости, прости. Сзади послышались шаги. Одного человека. Девчонка понятия не имела, кто это. Она стояла с закрытыми глазами и шептала извинения, зная, что отец их слышит. Он не мог не услышать. Титова с трудом приподняла веки и заметила Катю. Сестра тоже хотела в первую очередь проститься именно с папой. Лера решила не мешать ей, оставить их наедине. Она в последний раз провела пальцами по ладоням отца и развернулась к маме. Девчонка почувствовала слёзы на губах, когда прислонилась своей щекой к щеке Натальи Петровны. Она гладила маму по плечу, тихо всхлипывая. — Мамочка, я так тебя люблю, — плакала Титова. — Я знаю, ты бы не хотела, чтобы я сейчас ревела. Посмотри, как много людей пришло с вами попрощаться. Мамуля, прости. Я знаю, ты бы хотела, чтобы я улыбалась, но я не могу. Ты мне очень нужна. Лера плакала прямо в гроб, и её слёзы оставались на щеках Натальи Петровны. Будто бы женщина и сама всплакнула. Где-то сзади девчонка услышала обрывок фразы: «…нельзя плакать над гробом. Человек на том свете будет тонуть в слезах». Она чудом не заорала, приказывая заткнуться. Это всё ощущалось слишком. Слишком формально. Слишком гнетуще. Слишком болезненно. — Девушки, снег начинает сильнее падать, нужно закрывать, — со знанием дела, заранее успокаивающе, произнёс мужчина, которого ведущим назвать не поворачивался язык. Плакальщик? Вроде так правильно? Лера сжала ладонь на плече мамы и обернулась к отцу, прощаясь одними только глазами. Обещая не подвести их, хотя вряд ли родители возлагали слишком большие надежды на младшую дочь. Но именно сегодня вспоминать об этом не хотелось. В любой другой день — пожалуйста, Лера была бы готова по пунктам пройтись в списке требований к идеальному ребёнку семейства Титовых, которые она нарушала. Но только не в тот день, когда это самое семейство осиротело. Девчонке казалось, что самая большая боль, которую она когда-либо испытывала, появилась в коридоре квартиры родителей возле тумбочки. Вместе с хлопком входной двери и криком Игоря Владимировича. Она на самом деле считала, будто сделать ей хуже просто нереально. Хлёсткие слова, каучуковым мячиком прыгнувшие в её сознание, были до последних дней верхней планкой, но смерть всегда заранее в фаворе таких состязаний. Для неё в жизни каждого отведена верхняя ступень пьедестала. И вот в последний день уходящего 94-го года она-таки соизволила занять почётное место. Из-за собственной тихой истерики Титова не слышала, как заколачивали гроб. Она отвернулась, уткнувшись лицом в лацкан пальто Космоса, и сосредоточилась на его поглаживающих движениях вдоль её позвоночника. Лера отмеряла своё дыхание. Вдох через нос и выдох через рот. По два счёта на каждое движение. Голоса, плач людей смешались в комок, она их даже не могла различить. Отчётливо выделялись всхлипы Кати, но это всё ещё было мятой бумагой где-то на фоне. Девчонка простояла так, спасаясь на ткани пальто Коса, цепляясь за его руки, как за последнюю надежду, до тех пор, пока стоящий неподалёку Фил не окликнул их обоих. — Лер, надо кинуть землю, — прочистил горло Валера, — но, если ты не хочешь… — Я в порядке. — Она говорила так, словно впечатывала каждую букву в своё собственное сознание. Пыталась убедить саму себя в этой смехотворной лжи. Титова думала, что каждый здесь сегодня пришёл с подмогой. Катя с Витей, Лера с Космосом. Те же в качестве поддержки приволокли своих друзей. И, видит Бог, среди всех собравшихся они являлись далеко не самыми неожиданными гостями. Некоторых из утирающих слёзы возле двух ям девчонка не видела ни разу в жизни. Вполне возможно, они вообще не знали родителей, а пришли просто так. Ну, знаете, завести под шумок полезные знакомства. Титова бегло кинула горстку земли и попятилась назад, боясь потерять сознание и упасть вниз. Она тратила неимоверное количество сил на выстраивание и удержание стен. В ней не осталось уже ничего, кроме этой кирпичной кладки. По правде говоря, в Лере и было-то не слишком много: пара капель гонора, юношеская бравада и наглость. Пшик. А уж когда испарился и этот не особо большой внутренний багаж, стало совсем пусто. Люди вдруг вереницей стали двигаться от Кати к Лере. Подходили, заботливо клали свои ладони поверх их и говорили идиотские формальности. Титова выуживала из себя слова благодарности за соболезнования на автомате, как будто какая-то часть её мозга отделилась от общей боли, закрыла себя за стеной и заставляла девчонку участливо кивать на очередное «мне так жаль». Ей бы хотелось послать их всех. Прикрикнуть, что она не верит ни одному слову, но это чувствовалось исполинской задачей. Лера бы с ней не справилась. Сил не осталось вовсе. — Хотя бы улыбнись, когда тебе соболезнования говорят, — проходя мимо девчонки в сторону машины, шепнула Катя. — Я не могу. — Титова ошарашено смотрела на сестру. — У меня не получается. — Постарайся, твоё недовольное лицо никому лучше не сделает.

***

Родители любили организовывать обеды у себя дома. Мама часто накрывала длинный стол в гостиной, приглашая разных людей. Иногда это выливалось в смотрины для дочерей, иногда просто оставалось в рамках посиделок. Но точно никогда атмосфера в квартире не навевала ужас. Абсолютно однозначно молчание не протискивалось в швы тканевых салфеток на коленях и не подмешивалось в красное вино, разлитое по бокалам. На местах, где обычно сидели родители, по оба края стола расположились две вазы с цветами. Белые розы. Лера поняла, что поминками занималась Катя, по этой незначительной детали. Именно старшая дочь дарила маме на праздники такие цветы. Это была их личная сургучная печать на беспрекословной любви и понимании друг друга. Будь сейчас какой-то праздник, Титова бы обязательно нахмурилась, завидев плотные бутоны на длинных стеблях. Но что такое два букета, пусть и напоминающих девчонке место в иерархии детей, по сравнению с происходящим вокруг? Сущий пустяк. Стены квартиры озлобились на Леру. Особенно коридор. Она могла бы поклясться, что тот недовольно скривился, завидев её, и даже фыркнул. Сняв и повесив в коридоре пальто, девчонка сбежала в комнату. Ей нужна была передышка. Просто пара минут собраться с мыслями, а после выйти к двум десяткам совершенно посторонних людей, которые корчили из себя практически родственников, и слушать монотонные заунывные речи. Титова закрыла за собой дверь, оставив Коса в качестве помощника Кате, Оле, Тамаре и друзьям парня. И тут же пожалела, что её троса, который так умело тащил последние несколько недель наверх, не оказалось под рукой. Возле кровати на тумбочке лежала красная книжка с двуглавым орлом на обложке. Её левый паспорт, который Лера швырнула практически в лицо отцу, как плевок. Воспоминания каждой детали того утра всплывали в памяти с немыслимой скоростью, словно всё происходило не несколько недель назад, а от силы часом раньше. Ну, может, парой. Теперь же та ссора проглядывалась будто за стеклом прошлой жизни, через призму отчаяния становилась ещё более болезненной. В дверь постучались, и, не дожидаясь ответа, она немного отворилась, позволяя Космосу просунуть внутрь лишь голову. — Красотка, там все уже за столом. — Он смотрел на неё с опаской. С неподдельным страхом. Это заставляло внутренне напрягаться: даже самый близкий человек её побаивался. — Пойдем. Посидим час и поедем домой, хорошо? — Ага, — она сглотнула нервы, собравшиеся в шарик внутри горла. — Это твоя комната? — Холмогоров старался звучать непринуждённо, но едва ли за непринуждённость можно принять тон голоса как у психиатра. — Да, моя. — Титова осматривалась по сторонам, будто бы никогда раньше тут не бывала. — Я думал, у тебя тут будет не так по-девчачьи, — прыснул Кос. — Ну, знаешь, вот эти все мягкие игрушки… Не говори, что ты спала с ними. — Только с мишкой и то до десяти лет. — Ему удалось невозможное. В небольшую щель внутри её кирпичной стены парень умудрился протащить немного светлой эмоции, выразившейся в улыбке. Космос приобнял Титову за талию и плавно повёл в гостиную, где за столом сидели самые близкие. Настолько самые и до того близкие, что из двадцати человек Лера знала семь. Помимо всех друзей Холмогорова с женщинами, девчонка узнала крёстного. Тот разговаривал о чём-то с Сашей, когда Лера опустилась на стул напротив сестры. — Я бы хотела сказать первая. — Катя встала, легко подхватив с колен белую салфетку с кружевом по краям. Мамину любимую. — Я понимала, что такой день может рано или поздно наступить, но мне всегда казалось, что до него так долго, что я успею подготовиться. Спасибо вам, что пришли, что разделяете наше с Лерой горе. Мама и папа были бы очень рады, узнав, что такое количество людей их любило и пришло попрощаться. Пчёлкина опустила вниз голову и, закрыв глаза, тихо выдохнула. Для Леры это выглядело чересчур театрально. Катя, будто внутри неё стоял секундомер, отсчитала ровно шестьдесят секунд и пригубила вино. Сидящая же напротив неё сестра осушила свой бокал залпом, вспоминая, что ела она в последний раз между глотками виски в аэропорту Парижа. Два дня назад. Алкоголь не подействовал так, как планировала Титова. Он работал против неё, а не в сговоре. Ей бы хотелось, чтобы сейчас ноги стали ватными, а веки налились свинцом. Чтобы всё тело ощущалось бременем, которое необходимо донести до постели. Вместо этого произошло то, чего Лера хотела меньше всего: вино преобразовалось в кувалду и разбило к чертям её стену, выпуская истерику наружу. За столом стали проскакивать робкие диалоги. Какие-то заводила Катя, другие — незнакомые девчонке женщины. Их попытки вести светскую беседу подхватывал Зорин, продолжал Белов и так по кругу. Молчала исключительно Титова. Питалась красным сухим вином, которое вязало по рецепторам на языке, и молчала, глядя в свою пустую тарелку. — Девочки, мы так любили вашу маму! — Поднялись женщины, которых, по памяти Леры, Наталья Петровна перетащила за собой в новую школу много лет назад. — Естественно, — фыркнула девчонка, — если бы не она, вы бы полы мыли за три копейки в своей школе. — Что? — Та, что стояла ближе к Титовой, обернулась и нахмурилась. Это выглядело смешно. Она просто не могла не услышать фразу, брошенную злостью и вином прямо в них. — Извините, несу чушь. — Лера пожала плечами и хлебнула ещё алкоголя. — Нервы ни к чёрту, сами понимаете. Она чувствовала себя безнаказанной. Видела, как таращились на неё буквально все, разве что кроме Холмогорова, и испытывала нечто приятное внутри. Как будто с ложки стекал мёд, сделанный из желчи, прямо по сердцу и гортани. Опоясывал связки, подстёгивая продолжать отвечать язвительно. С неподдельным интересом, особенно внимательно смотрел на девчонку Пчёлкин. Она продолжала удивлять, когда создавалось впечатление, что он уже выучил её вдоль и поперёк. У неё действительно был какой-то дар. Тот, благодаря которому Лера выводила людей из себя просто интонацией, которой разговаривала. Казалось, она могла оскорбить, даже читая молитву. Женщины молча отпили из своих бокалов и присели на места так же, как садились подсудимые на скамью. С вставленной в позвоночник иглой, пропитанной ядом слов. Катя же, натянув улыбку на лицо, нагнулась ближе к столу, подзывая сестру пальцем. — Ты ведёшь себя омерзительно, — процедила Пчёлкина, не разжимая челюсти. — Да что ты говоришь? — усмехнулась Лера. — Я… я… — Катя мотала головой, набирала в лёгкие воздух. И это так чертовски сложно, когда ты вынуждена сохранять благопристойное лицо. — Что? Нажалуешься маме? — Алкоголь сыграл ещё одну злую шутку. Развязал язык и превратил тот в плети. Они оставили пару алеющих полос на щеке Пчёлкиной. Во всяком случае, девчонке так показалось, ибо старшая сестра отшатнулась, будто её ударили. — Да как ты смеешь? — Катя говорила, а её челюсть не двигалась совсем. Ни на миллиметр. — Это не только твои родители были и не только тебе плохо, — выплюнула Титова со злобой. Лера видела, что сестра хотела ответить. И она могла бы поклясться, что, не будь сейчас вокруг собравшихся, глазеющих на их перепалку людей, Катя непременно напомнила бы, что именно она являлась любимой дочерью. Девчонка даже рассчитывала на подобную фразу. Возможно, это бы отрезвило. А может быть, позволило бы назвать сестру жалкой. Титова хотела сказать и ей что-нибудь мерзкое. Просто чтобы знать, что девушке напротив больно ничуть не меньше. Пчёлкин понимал: сейчас Лера как никогда готова броситься на сестру. Он сумел изучить повадки девчонки просто восхитительно. Перед тем, как выпалить нечто малоприятное, Титова игралась, кидалась колкими, но не слишком, фразами. Слегка хамила и паясничала. Но ровно в этот же момент можно было заметить, как её тело деревенело. Превращалось практически в статую. Парадокс. Бескостный язык и абсолютно каменная поза. Лера прокрутила в руке ножку бокала. Слишком большого для того, чтобы держать его, словно тот не был размером с половину её головы. Она бесшумно выдохнула, натянув на лицо улыбку, которая как бы говорила «я в норме». Но девчонка нихера не была в норме. Её раздирало изнутри от звука голосов каждого из собравшихся за этим столом. Странно, что люди, которые не вызывали рвотные позывы в Титовой, молчали. Космос и его друзья не произнесли ни слова за последние минут десять, хотя, честное слово, лучше бы они трещали без умолку, чем эти нескончаемые, слишком напыщенные фразочки, вылетающие из уст остальных присутствующих. У каждого слова был свой оттенок, но почему-то все они были тёмными. Нет, Лера осознавала, что сидела на поминках, а не на утреннике в детском саду, но никто даже не пытался вдохнуть живости в свои речи. Каждый слог был в диапазоне от сожаления до понимания. Хотя, что они могли понимать? Не их родителей похоронили четырьмя часами ранее. — Я бы хотела сказать пару слов. — Поднялась какая-то женщина, которая, по воспоминаниям девчонки, работала на отца. Титова не была уверена, потому как видела её только на юбилеях и подобных пафосных сборищах. — Игорь Владимирович был замечательным человеком… Лера отставила бокал в сторону, на что пошли последние крохи её самообладания. Это словосочетание «замечательный человек» уже набило оскомину в голове, так часто произносилось за день. Как будто люди не смогли придумать ничего оригинального и просто читали по бумажке не слишком хорошо заученный текст, который составил ученик третьего класса без особой фантазии и со скудным словарным запасом. Она даже не слушала. Просто смотрела в упор на Катю, лицо которой нужно было фотографировать, а после продавать для бюро ритуальных услуг. Такая натуральная скорбь. Девчонке захотелось попытаться повторить эту гримасу, но ничего не выходило. Каждый мускул на её лице замер, а после зацементировался. Ударишь — и всё раскрошится. И Титова надеялась, что никому в голову не придёт бить её сегодня, ведь этот драчун имел вполне реальную возможность лицезреть, как выглядела ничем не прикрытая боль. Слезами, всхлипами, благодарной улыбкой за соболезнования. Ничем. Лера прожигала дыру на щеке сестры. Пыталась добраться до нутра той. Рассмотреть: им одинаково больно? Но со стороны это выглядело так, будто девчонка завидовала. Тому, что не в состоянии держать на людях участливое выражение лица. Тому, что ей в наследство от родителей не досталась выдержка. Наследство. Даже черты характеров родителей теперь, казалось, разделились между правопреемниками. Титова перевела взгляд, когда коллега отца опустилась на стул, а сразу после поднялся мужчина. Он был другом семьи, но Лера видела его в жизни от силы раза три. Не больше. Девчонка хотела опять вернуться взглядом к сестре, чтобы подловить ту на искренней эмоции, но ровно в эту секунду мужчина заговорил. — Я знал Игоря двадцать лет, и он был… — в своей голове Титова договорила эту фразу в унисон с «выступающим», не ошибившись в правильности ни одной буквы, — … замечательным человеком. Аккуратно отодвинув стул, Лера встала. Каждый шаг был такой спокойный, как если бы она просто прогуливалась. Девчонка шла вперёд, ничем не выдавая, что внутри у неё сейчас атомная война. Жертвой была исключительно Титова, а пепел имел настолько низкую концентрацию, что, поражая внутренние органы, не давал телу умереть. Всё так же размеренно она дошла до кабинета отца и, войдя внутрь, прикрыла за собой дверь даже не с хлопком. Вот на это пошли последние крохи её самообладания. Лера осмотрелась по сторонам. Всё выглядело так, будто папа просто уехал по делам. Вернётся через несколько часов, закроется здесь и будет читать какие-то супер-важные бумаги, которые после аккуратно уберёт в секретер. Истерика в последний раз оскалилась, обнажила свою пасть и ринулась вперёд, разрывая девчонку изнутри на такие мелкие фрагменты, что их не собрал бы и самый гениальный хирург в Мире. Она громила всё, что видела. Будто если посильнее швырнёт вот эту рамку, в которую вставлена фотография двух маленьких девочек с косичками, стоящих на веранде дачи, станет легче. Если осколки стекла будут совсем крошечные. Такие, которые невозможно собрать руками, чтобы не пустить кровь из ладоней. Тогда будет хорошо. Нормально. Терпимо. Рамка, встретившись со стеной, отскочила обратно в Леру, но пожалела и без того израненного ребёнка. Да, сейчас Титова моментально превратилась в девчушку, которая пыталась переорать свою собственную боль. Вытравить всю обиду на жизнь, преобразовать её в злость. Она крушила отцовский кабинет, наплевав на то, что в какой-то момент открылась дверь. Лера даже не повела плечом на это, потому что ровно в ту секунду со стола отца на пол улетели какие-то бумаги, тяжёлая шариковая ручка «Паркер» в кейсе и дырокол. Титова чувствовала себя под взглядами собравшихся на её крики людей так же, как большая бумага, в которой оставляют идентичные друг другу круглые отверстия. Насквозь. Без шансов, что на их месте что-то ещё будет. Космос, Пчёлкин, Фил и Белый смотрели на неё во все глаза. Ни один из них ничего подобного не видел ни разу. Бьющаяся в истерике девчонка, лицо которой раскраснелось, а грудь вздымалась настолько часто, что каждый из парней боялся, как бы она не задохнулась ненароком. — Лера, — тихо позвал Холмогоров, пытаясь привлечь её внимание. — Уходите! — взревела Титова, швырнув в наблюдателей рокс, который разбился о стену рядом с дверным косяком. — Пошли вон! Её отчаяние передавалось воздушно-капельным путём. Пчёлкин ощущал в груди нечто, что не смог бы описать словами, даже если бы прочёл в три раза больше книг за всю свою жизнь, чем то количество произведений, которое он в действительности брал в руки. Витя натурально ощутил давление и резь чётко по центру грудной клетки. Будто бы там пошла трещина, которая разрасталась с каждым всхлипом Леры, с каждым надрывным рыком, когда она опять пыталась причинить боль этому кабинету. И он бы хотел защитить её. Увезти куда подальше, обнять и закрыть глаза на весь тот мрак, что творился в жизни девчонки. Но Пчёлкин не мог. Потому что он был скован цепью. Она связывала его и Катю. Точнее не так. Цепью и была Катя. А ещё Витя прекрасно осознавал, что Титова для него — просто сестра жены и девушка брата. У парня не было никакого права защищать этот рыдающий комок из горя. Голос супруги из-за спины Пчёлкина отдавался металлическим скрежетом звеньев в голове парня, когда мягкая ладонь Кати опустилась на его плечо. — Оставьте её. Она припадочная. Слова сестры резали по живому, без анестезии. Вырывали с мясом сердце и швыряли его, как тот рокс. Это было больно. Катя сказала с пренебрежением, разве что не стряхнула разъярённый взгляд девчонки с себя, будто невидимую пыль. — Кать, я всё понимаю, но ты перегибаешь палку, — громко произнёс Холмогоров. Он звучал как судья, выносящий Пчёлкиной обвинительный приговор за излишнюю чёрствость и холодность. Хотя внутри и понимал Катю. Кос сам после смерти мамы на всех огрызался, как загнанный в угол зверёк с подбитой лапой. К такому нельзя подходить близко. Загрызёт нахуй и даже не моргнёт. Лере стало хуже в сотню раз. Теперь Холмогоров не был её опорой, он стал скалой из жалости. Грёбаным утёсом, с которого девчонка спрыгнула вниз. Её придавило огромной плитой, и она просто не хотела дышать, потому что это бы означало, что она нуждалась в сожалении. Катя, фыркнув, развернулась на пятках, что-то быстро объясняя собравшимся гостям. Скорее всего, скормила какую-нибудь чушь, будто у Титовой нервный срыв и она не в себе. Но вот в чём парадокс: не было это чушью! Лера, правда, не в себе, и её нервы в действительности разорвались. — Пожалуйста, выйдите, — прошептала девчонка с придыханием, умудрившись выкроить у истерики минуту на отдых. — Я хочу побыть одна. — Красотка, давай я с тобой останусь? — Космос продолжал стоять на безопасном расстоянии. Как рядом с вольером, где наматывало круги разъярённое животное, чувствующее запах крови. — Космос, пожалуйста, — надавила Титова. — Я приду, как только успокоюсь. — Лер, — подал голос Валера. Самый тихий из всех и самый, пожалуй, неожиданный, — не бери в голову, ладно? Это нормально. Хочешь, можешь мне по морде заехать? Полегчает. — Или нам всем, — усмехнулся Белов, опираясь плечом о косяк двери. — Да, хочешь? Я тебе покажу, как бить. У Пчёлы зуб вылетит, вот увидишь! — Фил продолжал говорить глупости, вглядываясь в улыбку, которая прорывалась сквозь слёзы на лице Леры. Девчонка вытерла руками глаза и хохотнула. — Я даже с тебя денег не возьму за вставной, — рассмеялся Витя. — Только давай не передний! — Вставишь себе золотой, — хохотала Титова. — Помнишь, мы тебе рассказывали, что я ему нос сломал? — поддержал друзей Космос. — Давай, красотка, теперь твоя очередь. — Не, — она замотала головой, продолжая улыбаться почти как раньше, — спасибо. Я правда чуть-чуть посижу тут и выйду, хорошо? — Давай. — Филатов подмигнул ей и добавил, наклонившись. — Но, если что, номер мой у Коса возьмёшь, удар поставим. Будешь его шугать по дому. — Э, давай без вот этого, она ж реально драться начнёт. Знаешь, как она одеяло отбирает? — Холмогоров закрыл дверь снаружи, шутливо жалуясь на Титову. И стоило ей остаться посреди разгромленного кабинета, как вдруг стало чуть легче. Раскуроченная рана, пусть и незаметная, всегда болит сильнее, когда на неё смотрят. Но вот один на один со своей болью договориться проще. Вы словно садитесь за стол переговоров и подписываете пакт о ненападении. Составляете график, согласно которому эта самая рана может ныть в специально отведённое ей время. Исключительно когда у вас свидание наедине. Без букетов цветов, ресторанов и мерцающих свечей. Под аккомпанемент льющейся из крана воды, которая сможет заглушить звуки поцелуев. Ведь боль всегда целуется дико, заставляя тебя рыдать. Она вышла из своего убежища, просидев там не меньше пары часов. С одной стороны, Лере не хотелось пересекаться взглядами с пришедшими на поминки людьми. С другой… она рассматривала те бумаги отца, что улетели в приступе гнева на пол. Откидывала напечатанные и с благоговением перечитывала те, которые навсегда сохранили почерк папы. Проводила подушечками пальцев по словам, наслаждалась ощущением продавленных линий под стержнем. Девчонка решилась открыть дверь, когда остались слышны лишь голоса Вити, Космоса и Кати. Вряд ли они трепались только втроём. Она осторожно пришла в гостиную, за столом которой и правда сидело лишь три человека. — Как ты? — Первая заметила сестру Катя. — Более-менее. — Пожала плечами Титова, всё ещё двигаясь так, будто вокруг неё раскиданы мины, и забралась на колени к Холмогорову. — Прости меня. — Пчёлкина качала головой, когда Лера увидела слёзы, бегущие по щекам старшей. — Прости, я сказала бред. Прости, мне так плохо. — Я знаю. Это был инстинкт. Такой же сильный, как материнский, только немного другой. Они обе одновременно подскочили на ноги и почти подбежали друг к другу, крепко схватившись в объятиях. И вот сейчас наступила та секунда, которую хотелось и запомнить, и вытравить из памяти без какого-либо намёка на остаточное явление: девушки рыдали друг у друга на плечах. Всхлипывали, заливали слезами ткань платьев, сильнее сжимали объятия и выли. Парни даже не дышали, боясь нарушить их общность. Потому что сегодняшний день Титовой и Пчёлкиной было необходимо разделить пополам. Так ведь учат сестёр? Всё поровну. Даже адское пламя потери. — Давайте здесь останемся на ночь? — тихо спросила в волосы Леры старшая, но в комнате, где некоторые не пускали кислород в лёгкие, это звучало практически криком. — У вас не было планов? — Нет. — Девчонка обернулась к Косу. — Мы останемся? — Конечно. — Кивнул Холмогоров и слабо улыбнулся. — Конечно, останемся. Это был самый паршивый Новый год из всех возможных. Вчетвером они убрали со стола, сложили тот и поставили возле стены. Лера хотела переодеться в пижаму, которую привёз ей когда-то отец из заграничной поездки, но её помощь в гостиной оказалась важнее. Катя же накидала на пол подушки, служащие и диваном, и кроватью. Они лежали, ели какие-то салаты, которые гости не особо распробовали, и смотрели «Иронию судьбы». Но хотя бы этот Новый год был для Титовой в кругу семьи. Пусть и очень условной. — Я люблю эту песню, — улыбнулась Лера. — Знаю, что вы терпеть не можете, как я пою, но придётся слушать. — Ты разве плохо поёшь? — хмыкнул Космос. — Ужасно, — рассмеялся Пчёлкин. — Особенно паршиво ей удаётся «Ласковый май». — Ты присутствовал всего на одном концерте! — деланно обиделась девчонка. — Я была тогда не в голосе! — Неправда! — Катя приподняла уголки губ, поворачиваясь к сестре лицом. — Я с детства слушаю, как ты поёшь, и это действительно ужасно! — Мне нравится, что вы больны не мной… — затянула Титова, на что Витя демонстративно простонал. — Ну пожалуйста, ну не-ет, — ныла сестра. — Мне нравится, что я больна не вами… — продолжала Лера, специально уходя в настолько высокие ноты, что Холмогоров пытался закрыть ей рот рукой под общий смех. — Пощади, — хохотала Катя. — Что никогда тяжёлый шар земной… — крутясь, пела девчонка, — … не уплывёт под нашими ногами. Мне нравится, что можно быть смешной, распущенной и не играть словами. — Она не успокоится, пока у нас не лопнут перепонки, — заявила Пчёлкина. — И не краснеть удушливой волной, слегка соприкоснувшись рукавами. — Титова уже стала задыхаться от того, как активно отбрыкивалась от пытавшегося её утихомирить Космоса. — Да всё, всё. Я больше не буду, честно. — Точно? — Приподнял бровь Кос. Она кивнула, но на её лице плыла такая лукавая улыбка, что ложь читалась уж слишком явно. — За то, что вы меня, не зная сами, так любите! — снова завопила Лера и тут же замолкла под ладонью парня, которому удалось её схватить. Пчёлкин обнимал за плечи жену, оставлял на её затылке несколько невесомых поцелуев и думал, что девчонка нихуя не выкупала. Пела эту песню просто так, от балды, не видя перед своими глазами: слова, как никогда отлично ложились на её собственную жизнь. Потому что она могла быть смешной и распущенной. А он, сам того не зная, дарил ей ночной покой. Витя понятия не имел, что Цветаева написала эти строки про супруга сестры. Вот уж где действительно пряталась ирония судьбы.