Мудрость обнимающая лотос

Бумажный амулет затрепетал на ветру. Цзян Чэн даже не взглянул на него, обратил в пепел, а вот я успела прочесть заклинание. «Замедление Ци» — гласила золотистая надпись по центру. Бело-золотая энергия так и не сложилась в царственный пион, повисла клочьями тумана вокруг руки Цзян Чэна. Искры Цзыдянь легко разогнали эту духовную силу. Лань Ванцзи в один миг оказался впереди, рывком обнажил меч. — Усмирение, — упало нефритовыми бусинами к ногам с его уст. Я хмыкнула, услышав от Лань Ванцзи три правила, что были основой техники клана Лань. Убеждение не помогло — по слабости ли сердца, из страха или по личной вере все те заклинатели Цзинь, что пришли к их лагерю, возглавляемые марионеткой, отступать не собирались. Они не просили смерти, как те заклинатели, что вынуждены были встать на пути моего отца. Но и нападать первыми они не решались. Мечи в их ладонях подрагивали: некоторых мужчин колотила дрожь. Страх то и дело мелькал в их глазах: ведь перспектива вступить в сражение лично с главой Цзян и Вторым Нефритом Гусу не сулила для них добра. — Как же вы пали под черепашьим яйцом, — выплюнул Цзян Чэн, все еще не поворачиваясь к ним лицом. Даже сейчас, застыв в полоборота, со вскинутой рукой, на кончиках пальцев которой танцевало ярко-зеленое ядовитое пламя, а на предплечье красовалась Цзыдянь, он, не применив еще ни одного своего заклинания в ответ, был страшен. — Нападаете со спины, — его голос напоминал шипение дракона, хранящего покой Яньло. — Никакой чести! — громко воскликнул он и резко повернулся к своим врагам. Часовые не дремали: едва только увидев нападение на своего главу, они резко прокусили указательный палец руки, каплей своей крови оживили амулеты. Замелькали ярко-алые вспышки, а следом в сторону врагов полетели два ярко-алых шара. Раздались взрывы: строй заклинателей Цзинь разрушился, смешался. Там, куда упали шары энергии, зияли небольшие кратеры, а ревущее неугасаемое пламя пожирало тела заклинателей. Пламя распространилось с быстротой звука: и вот уже пылает земля под ногами, а две сотни заклинателей разделены между собой двумя огненными стенами. Те, кто стоял ближе всех, скидывали с себя одежду: быстро поняли, что адский огонь не унять обычными способами. Крики и стоны погибающих в огне были едва слышны за треском жадного пламени. Призванная заклятьями стихия уничтожала все на своем пути в радиусе полли. На миг и правда начало казаться, что разверзлись адские врата, и неугасимое вечное пламя вырвалось наружу, неся с собой смерть и освобождение. — Стр-р-роиться! — приказал У Ян заклинателям в лагере. В один миг заклинатели заняли свои позиции: выстроившись в две шеренги, они мгновенно отправились в полет, на помощь своему командованию. У Ян остался оборонять лагерь и бросил взгляд через плечо, туда, где под зеленеющим кленом застыли призраки мора. Из-за спин заклинателей Цзинь донеслись крики: к ним подоспело подкрепление. И скоро в сторону лагеря полетели боевые заклинания. Бело-золотые шары энергии врезались в защитный барьер вокруг лагеря, оставляя на стене вмятины и трещины. Пион распускал свои лепестки, пытался смять благородный лотос, развеять вихри Фэн среди его лепестков. Лезвие Бичэня вспыхнуло голубоватым светом, только миг — и Лань Ванцзи взмыл в воздух и, взмахнув рукой, шутя разрубил сеть в полете. Бело-золотое заклинание распалось, и грязный дымок повалил вверх, раздался скрежет, от которого заклинатели Цзян и заклинатели Не едва не утратили контроль. Кто-то из наших людей присел, прикрывая голову ладонями, кто-то держал барьер вокруг себя и своих товарищей. Цзян Чэн пошевелил рукой, и Цзыдянь снова развернулась в полную силу. Заклинатели Цзинь отступили к своим, скрылись за их спинами, спешно пытаясь перегруппироваться. Вперед выступили заклинатели, вооруженные гуцинями. Даже отсюда я видела темные сети заклинаний, опутывающие этот божественный инструмент. На лицах музыкантов застыло пустое выражение: в их глазах не осталось ни искры жизни. Словно в насмешку над Лань Ванцзи, одежды их больше напоминали крой заклинателей Лань. Снова полетели вперед шары энергии, снова врезались в защитный барьер над лагерем. Снова раздался скрежет и вой: выли от ярости и гнева запертые в мощных заклинаниях Цзинь мертвецы. Заклинатели Цзинь единым шагом двинулись вперед. Лань Ванцзи поднял взгляд на игроков, и я содрогнулась от той ненависти, которая исказила его благородные черты лица. Его глаза едва ли не вспыхнули голубоватым пламенем, а вся фигура словно засветилась. Драгоценная вышивка его бело-голубого ханьфу, которая сама по себе являлась оберегом, загорелась священным огнем. — Уничтожение, — сказал он, глядя на то, как игроки потянулись к струнам гуциня. Ярость заклинателей Цзинь возросла. Их словно питали темные заклинания своего главы. По правому и левому флангу шли ожесточенные бои: я слышала громоподобный рев сабель заклинателей Не, и этот звук уничтожал темные заклинания наших врагов на подлете. Темное железо заскрежетало и завыло: эта мерзкая мелодия поплыла в воздухе. Наши заклинатели на миг дрогнули, но следом, вспомнив о наших оберегах, как один потянулись к груди. Лань Ванцзи ударил кончиками пальцев по своему мечу: густой и низкий звук поплыл по округе, белоснежные волны духовной силы разрастались с каждым его таким ударом по клинку. Цзян Чэн окинул пространство взглядом и, быстро оценив обстановку, взмыл над землей. Цзыдянь мелькала вокруг него фиолетовым вихрем, и только заслышав плеть, неугасаемое прежде пламя изогнулось, еще ниже припало к земле. Повинуясь приказам Владеющего Ядами, огонь пополз в сторону заклинателей Цзинь. Словно живые змеи, они ползли за стремительно несущимся вперед Цзян Чэном. Темных сетей стало больше. Заклинатели, только заприметив издалека главу Цзян, не жалели талисманов и амулетов, чтобы попытаться его остановить. Увидев своего главу, своего генерала, от фланговых частей отделилось по два десятка бойцов: больше было бы ошибкой, и эти заклинатели поспешили за ним следом. Огонь выл, дрожала земля от темных и светлых заклинаний. Цзян Чэн и сопровождавшие его заклинатели Цзян ворвались во вражеский строй, ударили в самый его центр. Я видела, как одновременно подняли головы духи мора, как мертвым красным огнем загорелись их знамена. Язычки пламени танцевали на полотне, оживляли и напитывали темные символы. Издалека я ощутила их темную ярость, медленно, очень медленно духи поветрий повернулись в нашу сторону. Они чувствовали нас, своих Хозяев, своих приемных родителей. Их чувствительность только усиливалась от того, как крепла и проявлялась в реальности наша с Вэй Усянем связь. — Господин, — приподнял маску один из них, и мы увидели утонченные черты белоснежного лица, словно кистью выведенные на бумаге. — Хозяйка, — донеслось из-за плотно сжатых губ. — Убейте. Их всех! — взлетел мой голос вверх, а тьма снова легла плащом на плечи. Ярость и безумие затопили меня, алая пелена упала на глаза. Сердце в груди словно замерло, кровь застучала в ушах. Беспросветная тьма царила у меня внутри, а горло через мгновение стало гореть от нестерпимой жажды. Кровь… боль… мучение. В тот миг я жаждала утопить весь мир в крови и отчаянии. Угроза моей родственной душе, моему другу, моим людям… Боль тех несчастных, что мне только предстоит успокоить, освободить. Бессилие, которое едва не затопило меня, когда там, в вечности, разрушая Построение Мертвой Луны, я услышала голос отца: «Помнить! Помнить!» Я услышала мерзкую, пробирающую до костей мелодию гуциня, услышала удары в защитный барьер, а после почти что безумный смешок. Я услышала низкий голос: — Видите, господин Лань? Видите, где теперь он? Видите, кто теперь он? Ваше сопротивление ничего не изменит! — на миг воцарилась тишина, а после грянуло мерзкое и злое. — Думаешь, я не понимаю, для чего ты заперся здесь вместе со мной? Я напрягла все свои духовные силы, чтобы разрушить стену, разделявшую меня и Гуанъяо с Цзэу-Цзюнем. Душа моя знала, о ком идет речь, а разум все еще пытался сопротивляться. Но я шла вперед, я желала знать правду, какой бы горькой она ни оказалась. — Ты ничего не понимаешь, А-Яо, — отозвался Лань Сичэнь. Сконцентрировав в центрах ладоней всю свою силу, я направила энергию в сторону Башни, но стена между нами осталась на своем месте. Я все еще не могла видеть происходящее под золотой крышей, но могла слышать. И я прислушалась, пытаясь уловить хоть какие-то звуки, кроме голосов, а, возможно, и по эху от них понять, где именно в Башне содержится Первый Нефрит и мой отец. «Или то, что от него осталось», — мелькнула страшная, леденящая душу мысль, от которой я замерла на месте. Я прислушалась ко все нарастающему внутреннему крику: как эхо в горах. Цепкие когти ужаса вцепились в меня, тонкими лезвиями проникали внутрь моего существа. Я прислушалась к пространству, но уловила лишь тихий и злобный смех. Смех человека, теряющего последние остатки разума. Так смеется виновный, поднимаясь на плаху, когда не остается ничего, кроме как принять плоды своих трудов. Так смеется человек, который много лет тяготился своей жизнью и дыхание смерти на своем лице воспринимает как освобождение. — Отпусти его, А-Яо, — я вздрогнула, услышав голос Лань Сичэня. Столько силы звучало в этом голосе, сплошной и чистой силы. В уменьшительном обращении не сквозила насмешка, лишь четкая граница между положениями одного и другого. В голосе главы Лань не было ни страха, ни боли — одна лишь мощь. — Замени мной, если тебе так нужно кого-то мучать. Но отпусти, отпусти, пока не пришла… — раздались хрипы, будто говорившему не хватило воздуха. — Не пришла? — голос Гуанъяо стал ниже, злее и холоднее. — Не пришла?! Ну же, договаривай! Следом послышался мелодичный и громкий, грозный перелив струн, в котором я узнала один из методов техники Убиения. «Что он с тобой сделал, Цзэу-цзюнь?! Что он сделал с ним?!» — моя голова едва не взорвалась от внутреннего вопля. Ярость, ярость дочери Не, ярость Тигрицы поднялась внутри меня, не остудив темного жара, но лишь больше распалив его. Безумие тащило меня на дно, тьма струилась по меридианам. Раздался короткий рык, и мое сердце замерло в груди. — Пока не пришла госпожа Цзян, — прозвучавший в полной темноте голос Лань Сичэня помог моему угасающему разуму не кануть в пустоту, а звук, который раздался следом… Словно бы кто-то с огромной силой поднял волну, которая выбросила меня далеко вверх, из самой пучины. «Бася! Это Бася!» — моя голова едва не взорвалась от еще одного внутреннего крика. Горестный, короткий рык — так рычит погибающий тигр, телом прикрывая своих детенышей от охотников. Одна лишь скорбь звучала в коротком напеве Бася. Боль… — Остановись, А-Яо. Еще есть шанс. Даже при такой расстановке фишек на доске — еще есть шанс. Ты уедешь в изгнание… — но главу Лань тут же бесцеремонно прервали. — Изгнание? — с издевкой поинтересовался Цзинь Гуанъяо. — Что же ты больше не зовешь меня в Облачные глубины, Цзэу-цзюнь? Злобный смех был тихим, от того еще более страшным, утробным. Я представила его лицо, лицо главы Лань, в этот миг, когда с его губ упали слова: — Ты не достоин снова увидеть Облачные Глубины. Ты не стоишь нашего спасения. Смех Гуанъяо в ответ на такие слова грянул, как клекот стаи грифов: — Чистым уже не останешься, Сичэнь. Ты хуже, чем я: ты молча-а-ал, хотя давно подозревал меня. На твоих руках кровь дагэ. На твоей совести его смерть! Ты с упорством игнорировал все знаки, все намеки от этой девки. А ведь Фэн служила вам, со всей самоотдачей… Был бы на моей стороне такой преданный человек, — Цзинь Гуанъяо помедлил лишь на миг, а после в его голосе прозвучала деловитость. — А впрочем, это уже неважно. Ты предлагаешь мне изгнание, но Облачных Глубин я не достоин? Ты отвратителен, Сичэнь. И что ты сделаешь? Организуешь мой побег? — мерзкий, отвратительный смешок, полный презрения, — И как ты это объяснишь всей той своре, что соберется у моей двери, ну-ка? Сичэ-э-энь, — в голосе Гуанъяо прозвучала издевательская ласка, — да они все же тебя на мечи поднимут, как сообщника, — судя по звукам, Гуанъяо прислонился лбом ко лбу Лань Сичэня. — Тебе достанется тот гнев, что они копили для меня. Короткую тишину, воцарившуюся, было после этих слов, наршил сам Гуанъяо: — А ты с этим не справишься, не по твоим плечам, беленький. Голос Цзэу-цзюня не дрогнул в ответ на такую отповедь: — Ты не достоин мира заклинателей, но пока ты жив, всегда есть шанс на искупление. — Искупление? — я дрогнула от силы ненависти и ярости, которая прозвучала в голосе Гуанъяо. — Искупление? — снова повторил он. — Да кто ты такой, чтобы решать, кому и как искупать свою вину? Кто ты такой, чтобы решать, что и кому нужно искупать, а, глава Лань? Кто?! Искупление! Вы вечно хотели заставить меня что-то искупить. Я всегда был перед вами виноват, а за что? За то, что моя мать… — Госпожа Мэн Ши не виновата, — немедленно отозвался Лань Сичэнь. — Заткнись! Замолчи! — вскрикнул Цзинь Гуанъяо. — Да ты и мизинца ее не стоишь! Вы все вместе с вашей дрянной бабой! — барьер, разделявший нас, ослаб, и все больше звуков с той стороны я могла слышать. Я услышала, как Цзинь Гуанъяо схватил Лань Сичэня за одежду, как встряхнул: — Вы и пальцем — никто из вас — не пошевелил, чтобы ей помочь! Вы… — Госпожа Цзян воздвигла на том месте храм. У статуи Гуаньинь ее лицо, А-Яо. Гробовая тишина воцарилась после этих слов, не только снаружи, но и внутри меня. Мне показалось, что я лишилась слуха — таким всё казалось мёртвым. — То-о-ом ме-е-есте-е-е-е, — издевательски протянул Цзинь Гуанъяо. — Ты даже боишься произнести слово «бордель», Сичэнь, — он хмыкнул и, судя по звукам, поднялся на ноги. — Как же ты собирался меня спасать из тьмы, а? А ты бы и не спас, — на выдохе сообщил ему Цзинь Гуаняо, — не смог. Никто бы не смог. — Ты не был таким, А-Яо. В тебе был свет. — Был, — холодно отозвался он, — пока вы сами его не уничтожили. — Ты хотел помогать всем нуждающимся. Хотел творить благое и избегать неблагого, ты помнишь? Ты хотел исправить ошибки своего отца. — Я и исправил. — Ты хотел очистить клан Цзинь, привести его… — Клан Цзинь под моей рукой получил то, чего он заслуживает, — ни одного чувства не прозвучало в голосе Цзинь Гуанъяо. Так выносит вердикт равнодушный судья. — Говоришь, Фэн построила храм. А при жизни? Хоть кто-то сделал хоть шажок, хоть малейшее усилие, чтобы ее спасти? — Но ведь и ты ничего не сделал, А-Яо. Тишина после этих слов показалась мне вечной, и я даже удивилась, когда наконец услышала голос Цзинь Гуанъяо. — Она умерла, Сичэнь. Умерла. И тут грянул знакомый звонкий раскат. Бася рассвирепела, наполнила все вокруг грозным воем. Облегчение наполнило мою душу, едва я услышала поющего духа сабли. — Лишь бы А-Сан не услышал, — пробормотала я, совсем потерявшись во времени и пространстве. Словно он мог быть сейчас рядом со мной, словно моему А-Сану могла грозить опасность… Не зная, что он это слышал почти каждую ночь. В тот миг я еще не знала, какую ношу нес мой второй брат… Перед глазами встала сцена нашего прощания с Не Минцзюэ, наши последние объятия, а в ушах звенел его приказ: выжить самой и защитить Нечистую Юдоль. Ему было мало вырвать его руку из моей ладони. Гуанъяо было мало покушаться на существование клана Цинхэ Не. Он приготовил для меня свой лучший прощальный подарок. — Вот от чего ты берег меня, братец… Вот от чего… вы все, — снова выдохнула я. — Положи саблю на место, — снова послышался голос Лань Сичэня, подтверждая мои мысли. — Отпусти его. — Разуме-е-ется, — раздался тихий шепот в ответ. — Я спущу тигра с поводка. А ты поглядишь на это вместе со всеми. А я посмотрю, чего вы все стоите, пра-а-а-вильные, белы-ы-ы-е, ве-е-е-ер-рные. В тот миг мать-Тьма, безликая в сотне ликов, помогла собрать мне головоломку. Ненависть ударила меня, словно кнут по спине, разом заныли давно зажившие раны. Мне показалось, что вышитые на спине полосы, четырежды пересекающие лик черного Яцзы, обернулись свежими ранами, и кровь щедро полилась на черный шелк. Все то, от чего мои драгоценности пытались уберечь меня в этой войне, четко встало у меня перед глазами. Но не боль, не сожаление и даже не память о наших алых нитях наполнила мое сердце в тот миг. Искажение нашего искусства, попрание нашего учения — все слилось во мне. Я едва не шагнула вперед, едва не полетела с обрыва: перед моими глазами была сеточка темной и светлой ци, образовывающая парящее передо мной зеркало. Я вглядывалась в письмена, желая изменить их, превратить их в портал. Не замечая, как Вэй Усянь встал боком, как пристально он смотрел то на меня, то на призраков мора. Как пылали алым океаном его глаза. Ветер, налетевший на меня, хотел подсказать мне, что мой брат уже вскинул руку с Чэнцинь. Мой Ветер вцепился в мои волосы, выл, как верный пес, над самым ухом, мой Ветер пытался вернуть меня из черной бездны. Издалека донесся до меня мелодичный перелив колокольчика Цзян, но, оказывается, он громко звенел у меня на поясе. Духи мора глядели на меня и, едва только заслышав в моем приказе темную мощь, завыли, присели в едином порыве. Они не рассуждали, не стремились меня одернуть — они тонко ловили мое настроение, читали в моей душе волю. Я видела, как длинные загнутые когти выросли на их руках, как белый туман превратился в кровавый. Еще миг — и они примут свои страшные, гневные формы, — с ликованием осознала я. Двое из призраков скользнули к штандартам, одновременно вырвали древка из земли… Еще миг, и этому миру конец. — Сведите с ума тех, кто поддался! Введите в испуг тех, кто колеблется. Но тех, кто заклинает инь — истребите без пощады, — раздался голос Вэй Усяня. Голос, от которого я вздрогнула и немедленно склонилась в глубоком поклоне. Вэй Усянь оказался передо мной, закрыл собой обзор. — Мой отец, Цзэу-цзюнь, — как мантру повторяла я, раскачиваясь маятником из стороны в сторону. Краем сознания я уловила, как Вэй Усянь сжал мою руку в своей. Телом я ощутила его пронзительный взгляд. Взгляд, полный любви и сострадания. Он привел меня в гармонию, в порыве моего отчаяния и безумия он протянул мне руку. Снова. — А-Чжи, — позвал он меня, привлекая в свои объятия. Флейта играла, парила над нашими головами, и рядом с ней крутился колокольчик Цзян. — А-Чэн, — произнесла я, потянулась рукой к серебрянной звенящей сфере. — А-Чэн, — звала я, пытаясь дотянуться до колокольчика, который кружился и звенел, не замолкая ни на миг. — А-Чжи, А-Чжи, А-Чжи, — звал Вэй Усянь. — Вспомни, вспомни, как мы впервые поехали в Цаи, на фестиваль лодок. Ты помнишь? — я сквозь пелену на глазах увидела его взгляд, полный надежды и любви. Его брови высоко взлетели вверх, а черты лица сгладились, стали мягкими. Я снова видела его лицо через лицо Мо Сюаньюйя, еще одного несчастного, что стал ступенькой на нашем пути. — Помнишь, как вы бегали с А-Чэном по каменным бортикам каналов? А как смеялась шицзе, ты помнишь? Помнишь, — он снова привлек меня к себе, поцеловал в макушку, выдохнул: — Помнишь, даже госпожа Юй, дядюшка Цзян в этот день были счастливы? Ты ведь помнишь? А шицзе? Наша А-Ли была самой красивой из всех девушек в тот день. Помнишь солнце, — Вэй Усянь отстранился от меня, взял мое лицо в ладони, — помнишь как оно играло на голубоватой воде? Помнишь хушань? Мы с Цзян Чэном купили вам с Яньли по вееру, да-да, — бормотал он, вглядываясь в мое лицо. Я видела все, о чем говорил мой брат, мой А-Сянь: все это яркими цветными картинками в сборнике нашей жизни мелькало перед глазами. Я задыхалась, как бывает после долгих рыданий, я жадно ловила ртом воздух, пытаясь одновременно вырваться из рук Вэй Усяня и прижаться к нему крепче. Внутри, все с большей силой разливалось тепло. Оно стремилось мягким золотом по моим жилам, наполняло меня всю от макушки до пят. Счастье. Мир. Покой. Они приходили на смену ярости и тьме. Старейшина Илина знал слова для своей Правой Руки. А брат знал, как достучаться до своей сестры, как вывести ее из самого глубокого ущелья, знал, что она пойдет навстречу, побежит, едва только услышав его голос, через любой лабиринт, перепрыгнет через ров со змеями, пройдет через огонь, через бездну, через лес, где листья — железные лезвия. Потому что он сам однажды бежал на ее голос, бежал так быстро и так издалека, что сносил не одну пару стальных ботинок. Он сам держался в морозной пустоте лишь одним: его любят, его ждут. Он должен вернуться. Не ради себя, ради них, ради нас. Даже если это будет снова стоить ему жизни — Вэй Усянь был обязан вернуться. Вернуться к нам, а значит и к самому себе. Наши руки снова сплелись в замок, пальцы крепко сжались в этой хватке. Ци заструилась от него ко мне: А-Сянь, мой дорогой А-Сянь, мой А-Сянь делился со мной лучиком своей энергии. Светлая, золотая, тонкая ниточка плавно стекала с его руки на мою, стремилась к самому сердцу. А в ушах наших — плеск весел драконьих лодок, мелодичный смех нашей шицзе, радостные разговоры между матушкой Юй и отцом Фенмянем. Между нами, вокруг нас, украшенный к празднику шумный город: гирлянды и флаги, шумная и пестрая толпа влечет нас все дальше, к речному каналу. — Я сохранил это для тебя, сестренка, — голос, полный такого юного счастья, но с нотками взрослого человека. Так говорит тот, кто навсегда сумел сохранить в себе дитя, пусть и в малом. Так говорит тот, кто всегда улыбается наперекор невзгодам. Переплетению наших рук не хватало только одной ладони. И от этого жеста все вокруг бы залилось, вспыхнуло бы фиолетовыми искрами. — А-Чэн, — выдохнули мы оба и будто бы заозирались, и здесь, посреди бесплодного холма, и там, далеко в наших детских воспоминаниях. Как тогда, так и теперь мы оба искали его, ждали его. — Он придет, — счастливо выдохнула я и потерлась щекой о наши спаянные ладони. — Он обязательно придет, — кивнул А-Сянь. — Но я… я видела, видела… я слышала, слышала… Тень набежала на небосвод, буря пришла с далекого моря. И вот уже безжалостный вихрь сносит и мнет счастливые картины прошлого и настоящего. Беспросветная тоска верещит, словно злой дух, снова желает выпустить свои когти, заполнить собой душу. Меркнет все недавнее счастье, пропадает из виду яркая драконья лодка, увозит на себе образы доброго прошлого. Наши руки еще держат одна другую, только объятия холодеют. И над ущельем раздался крик… *** — Это не должно сломить тебя, А-Чжи, не должно, — очнулась я под его шепот. Мы сидели на камне, вокруг нас царила ночь. Зеркало все еще парило над обрывом, мелодичным тихим гудением напоминая о себе. — Как давно ты знаешь? — буркнула я неловко, выбираясь из объятий брата. Я покачнулась, едва не упав, но все же вырвалась из его рук и села, глядя прямо на землю. — До? После возвращения? — я уперлась ладонями в землю, не замечая, как ранят мою нежную кожу мелкие камушки. — А быть может, быть может, — хрипела я и мотала головой. Я полусидела, упираясь руками в землю. Вокруг меня все еще парил Ветер, он не мог разогнать духовную силу, порожденную моим криком. — Быть может, ты обо всем знал, едва только ступил на тропинки в Пустошах Скорби? — я хотела его растерзать в тот миг. Тьма и безумие еще не покинули до конца мою душу, и все же… Все же упрямо свет, что излучал в этот миг мой брат, излучал для меня, все глубже проникал внутрь, в саму мою душу. — Знал, едва только отправился в Диюй? — хрипло проговорила я. Я смяла ткань у груди так, словно хотела вырвать свое собственное сердце. — Вы знали… вы все всё знали, — бормотала я, разглядывая серую породу перед собой. — Мать умна, — мрачно ответил Вэй Усянь, я услышала, как он поднялся на ноги. — Этот урок нам бы следовало усвоить давно. Она никому из своих детей не даст остаться в неведении. — Давно, — эхом отозвалась я, на миг прикрыв глаза. Вэй Усянь присел рядом, я ощутила его плечом. — Не сразу, А-Чжи. Я узнал все не сразу, — с грустью сообщил он. Я села, положила голову ему на плечо. Мне показалось, что грозный кованый Яцзы впился в его тело. Но брат лишь повел плечом, помог мне устроиться поудобнее и не пораниться самому. — Поэтому ты спрашивал меня о том, что нас связывает: Ветер и Яцзы, — прошептала я. — Я не думал… не думал, что все обернется так. — Так, — снова эхом ответила я. — Это не должно сломить тебя, А-Чжи. Снова эти жестокие слова! Я в беспомощности посмотрела на него, мои губы дрогнули. — Как, — только и смогла спросить я. — Как не сломаться, А-Сянь? — я заглянула в его глаза в поисках ответа, но брат лишь отвел взгляд. Вэй Усянь тяжело вздохнул, крепче обнял: — Вина лежит на нас всех, так дай ее нам искупить. — Вина? — взъярилась я и попыталась его оттолкнуть. — Вина? — я неловко, покачиваясь, поднялась на ноги. — «Вина» — это слишком мелкое слово, — заявила я, возвышаясь над ним, — слишком мелкое. Не отражает всей сути, — бросила я и утерла тыльной стороной ладони предательскую влагу. — «Фэн должна вернуться в мир», сказал мне ты, там, на Луаньцзань! И что проку?! Что проку, Вэй Усянь! — я согнулась пополам, прижала одну руку к животу, другая безвольно повисла вдоль тела. — Что толку было от моего возвращения в мир заклинателей? — прорыдала я сухим плачем. — Они ни Диюя меня не слушали! — сквозь пелену я смотрела на лицо Вэй Усяня. Улыбка упрямо цвела на его губах сквозь страшную ответную боль. — Ни Диюя! — закричала я, взметнув ладонь в сторону Золотой Башни. — Цзинь Гуаньшань, шифу Лань, Цзэу-Цзюнь, да даже отец! Я… Каждый преследовал свой интерес, каждый вел свою нить от общего клубка. — Я знаю, — осенним ветром прошелестел Вэй Усянь. — Что ты знаешь?! — прорыдала я. — Тебя не было с нами все эти годы, не было! Они все, все, — я снова утерла потоки слез, смешанные с краской от священной вязи на моем лице, — все пялились на меня, жаждали обвинить меня во лжи! В предательстве! Думаешь, отец, — я махнула рукой в сторону Цинхэ Не, — так уж и сразу целиком и полностью меня принял? — я ткнула пальцем в его грудь. — Не-э-эт, — тряхнула я головой. — Он готов был меня убить! И я бы подставила свою голову, о, Небо, подставила! — сообщила я и, покачиваясь, отошла подальше. — Все эти годы, — с ненавистью выплюнула я, желая, чтобы эти слова обратились клубком ядовитых змей и расползлись по округе, — все эти годы они все пялились на меня, как на какую-то диковинку, зверька заморского, — обида сжирала меня, сжигала изнутри. — Оценивали каждый мой жест. Каждое мое слово пробовали на зуб. И я подчинилась им, — я впилась пристальным взглядом в Вэй Усяня, — Я играла свою роль так, что даже взыскательный Цзинь Гуаньшань оказался в плену, — мои глаза вспыхнули огнями. — А еще А-Чэн, — следом пробормотала я. — Он терпел все эти шепотки за нашими спинами, он упрямо верил, а следом заставил поверить всех остальных в свою правду. Нашу правду, А-Сянь, — словно плетью ударила я. — Это шутка, А-Чжи. А шутка не ложь, — криво усмехаясь, ответил он. — Они жаждали видеть именно такой сценарий. Убитого злодея, плененную сестру, разлученных влюбленных, что воссоединяются после долгой разлуки. — Хотели, — согласилась я. — И наелись своих песен сполна. Все эти заносчивые хмыри только и думали: как бы найти в госпоже Цзян изъян? Но вот незадача, — щелкнула я пальцами, — как ни погляди, куда ни посмотри, а изъяна-то нет! — я подбоченилась и зажмурилась. — Изъян был, просто они не додумались его увидеть, — честно ответил мне брат. Я лишь развела руками по сторонам и устало пожала плечами. — Вини меня, — предложил мне мой брат. Снова я увидела прежнего А-Сяня. А-Сяня, готового взвалить на свои плечи всю тяжесть мира, всю его вину. Лишь бы родной человек перед ним, давно ставший ему ближе, чем любой кровный, не мучился среди терна боли. Я не позволила ему этого тогда, не могла позволить и теперь. Ветер и пригоняет тучи и разгоняет облака, так же и я не могла позволить никому из тех, кого я люблю, страдать. Я замерла, судорожно выдохнула: — Это было бы слишком просто, А-Сянь. Найти только одного виноватого. — Зато правда, — он легко поднялся на ноги, изящным шагом направился ко мне. — Правда, — снова эхом отозвалась я. — Правда… — я посмотрела на свой рукав, на серебряную нить, вьющуюся по черному шелку. — Истина Фэн в том, чтобы проявлять их природу, — то ли простонала, то ли вороном прокаркала я, — проявлять, а не править самой! Я поставлена служить. Самим Небом ставлена! Я запрокинула голову к небу, страстно желая дождя. Но ветер донес до меня лишь отдаленные раскаты сражений. — Все мои труды полетели к Яньло на обед, — буркнула я, пожираемая изнутри обидой. — Цзян Чэн все видел и понимал, но даже он никак не мог мне помочь. Каково нам было, А-Сянь? — Я знаю, — выдохнул он. — Надеюсь, — фыркнула я, — Яньло было вкусно жевать мои потуги докричаться до всех них. Мир заклинателей всегда будет уязвим перед такими, как Цзинь Гуанъяо. Чужаки никогда не принесут с собой счастья, — упрямо заявила я. — А они будут появляться, А-Сянь! — я тряхнула руками, словно сбрасывала с кончиков пальцев влагу. — То, что мы усмирили инь, еще не значит, что весь мир станет Персиковым духом! — Только теперь на пути будем стоять мы. Вместе. Сильнее, чем прежде, — уверенность, прозвучавшая в его голосе, передалась и мне. Он осторожно подошел ближе, потому что знал, что буря спадает. — Владыки кланов бессмертных выбрали направление Ветра Перемен. Между тобой и Цзинь Гуанъяо они поставили на тебя, — хохотнул Вэй Усянь. Я против воли тоже улыбнулась этой очевидной истине. — Поставили, — признала я его правоту. — А значит, тебя все же услышали, сестренка, — он приблизился еще на полшага. — Важнее было помочь Ветру Перемен, чем укрощать ублюдка. Ну кто он? Досадная помеха, одна из возможных и при этом самая простая. Важнее было направить твой Ветер, а он лишь под руку попался. Важнее было исполнить свой долг, чем разбираться с сыночком. Он еще не понял: его восхождение было выгодно всем. Нам с тобой он показал бреши в нашем учении. А еще и нагнал тьмы, да так что даже Цзян Чэн бы не сделал лучше. — И у меня есть некоторые мысли по этому поводу, — немедленно отозвалась я. Вэй Усянь довольно кивнул и продолжил: — Да и для всех остальных послужил проявителем. Но для глав кланов… Важнее было услышать последнюю из Фэн, сыграть по твоим правилам, а малыш А-Яо, — Вэй Усянь крутанул флейту меж пальцев, — снова стал игрушкой чужих интересов. Мстительная улыбка после этих его слов у нас была одна на двоих. Я обняла себя за плечи, сделала несколько шагов прочь. Подошла к самому обрыву, глянула вниз: там, в ущелье клубился ночной туман, и скупой свет луны вырисовывал очертания искривленных деревьев и камней. Словно мрачные тени фестиваля призраков они колыхались на ветру и замерли в ожидании чего-то. Цзинь Гуаньшань, Не Минцзюэ, шифу Лань, Лань Сичэнь. Я мысленно произнесла каждое из имен и каждый из них словно предстал передо мной. Так уж работает разум, предстал во всем своем блеске и великолепии. В глазах Цзинь Гуаньшаня плескалось веселье, он утирал губы, как часто делал в кругу близких едва выпив вина. Его лицо светилось от довольства, а на губах промелькнула улыбка. Не Минцзюэ, мой отец. Мой генерал, чей проницательный взгляд, казалось, способен меня найти во всех трех мирах. Не Минцзюэ взирал на меня с благодушной снисходительностью, ни в чем не обвиняя. Шифу Лань. Я знала, что за суровостью и бурями, которые он обязательно обрушит на мою голову в нашу следующую встречу, всегда скрывалась тревога. Лань были к Фэн ближе всех — общий Предок связывал нас как прежде так и теперь. Но теперь, в образе что предстал передо мной, я прочла в глазах шифу Лань старческую тоску. Он не разглядел, в нас, тогда упрямых гордецах два юных дарования, и поступил как поступает всякий родитель сталкиваясь с неизвестным, но неизменно угрожающим своему ребенку: применил силу. Я не сомневалась — шифу уже сложил все детали. Мне сохранили жизнь, позволили возвыситься, укрепить свое положение. Они позволили мне убедить себя в своей роли, ведь не будь в моих словах правды у нас ничего бы не вышло. «Они рискнули всем, ” — промелькнуло в моей голове и я в отчаянии сжала в ладони ткань рукава, на миг представив, как могло бы все обернуться, действительно окажись я чудовищем… Но они, все они, совсем не просто так были главами орденов и кланов. И совсем не просто так мы, — все мы, — были связаны вековыми цепями обетов и союзов. Я пошевелила пальцами, призывая Ветер и стихия покорно ответила на мой зов. Я ощутила Ветер меж пальцев, и погладила его, словно покорного зверя. Голос Вэй Усяня вывел меня из забытья. — Ни цзянши он так и не понял, взбираясь на лестницу по ступеням из твоих слез, А-Чжи. Ваше с ним противостояние, все это, — он обвел руками пространство, будто бы снова захотел обнять весь мир, — от начала и до конца наше. Наше с тобой, — брат указал на себя, потом на меня, — наше с А-Чэном и Лань Чжанем. — Как хороши они были, — восхищенно выдохнула я, — А-Сянь! — Хороши, — благодушно согласился А-Сянь, изо всех сил пытаясь сохранить серьезность. — Наше со всеми остальными заклинателями. Мы этот мир с тобой по косточкам разобрали, А-Чжи. И оба знали, когда остановиться. Ты знала, А-Чжи. — Ты поверил в судьбу? — хохотнула я. А-Сянь покачал головой с улыбкой: — В закономерности, А-Чжи. — Отец отпрвился на бой, когда понял, кому помог взобраться наверх, — я покачала головой. — Чифэнь-цзюнь наивно считал, что ублюдок выйдет на честный бой, — грустным смешком ответил мне мой брат. Стало холодно, а темнота вокруг словно бы загустела. Я поведала ему: — Он занимался каллиграфией, медитируя на иероглиф «Защита». Защита, А-Сянь. Он разогнал всех своих людей от себя, оставил лишь двоих, самых близких и верных. Когда на твоих плечах долг по защите, ничего другого не остается. Я отошла на полшага, постучала себя по груди: — Вот тут пусто, А-Сянь. Пусто. Едва я произнесла это, как колокольчик Цзян лег в мою дрожащую ладонь. Он мигнул фиолетово-черным бликом. — Тепло, — рассмеялась я, привязывая колокольчик к поясу. И все еще не поднимая глаз, продолжила: — Отступить сейчас и все бросить будет унижением. Дослушай, — я взметнула ладонь, зная, что мой брат хочет меня перебить. — Унижением к памяти всех, кто ушел. Всех, кто меня благословил. Благословил нас с тобой, А-Сянь, — я посмотрела ему в глаза. Он снова ломано усмехнулся: — Цзинь Гуаньшань, Не Минцзюэ. Я кивала каждому из имен: — Я столько лет шла вперед вопреки всему, вопреки всему смотрела в глаза последствиям своих действий. Тут пусто, А-Сянь, — снова сказала я, похлопав себя по груди. — Но ничего другого не остается. — Этого он и добивался все эти годы, щ-щ-енок. Чтобы ты взяла больше, чем можешь унести. Он смотрел, как жажда власти сводит с ума его отца, и решил, что ты точно такая же. — Вла-а-асть, — кивнула я. — Он предлагал мне власть. И прими я хоть на цзинь больше… — я цокнула языком, покачала головой, — Небо бы этого не стерпело. Я огляделась по сторонам, вслушалась в отдаленные звуки боя. — Ты ждал от меня криков и обвинений в предательстве, А-Сянь, — припечатала я. — И прежняя Тяньчжи наградила бы тебя ими сполна-а-а, — протянула я, сложив руки на груди. Вэй Усянь не протестовал, он спокойно слушал меня, проигрывая флейтой в руке. Я пропустила тот миг, как она оказалась в его ладони, а впрочем, это было и не важно. — Но ничто не останется неизменным. За те годы, что тебя не было с нами, я научилась ценить любовь. Искорку ли, пламя ли, неважно. Все, что вы сделали, сделали не из вины, — на моих губах появилась нежная улыбка. Я шагнула навстречу брату, осторожно погладила его по щеке. — Только из любви. — А-Чэн рассказал, что с тобой было после… после, — выдохнул А-Сянь. После того, как я вернулась из Башни. В ночь, когда погиб мой отец. Что бы ни случилось, я больше не имею права на забытье. Что бы ни выросло передо мной, ни вышло мне навстречу на моем пути — я больше не дрогну. — Потеряет контроль, — кивнула я. — Я слышала обрывок вашей беседы у Дафань. — я перевела взгляд на него руку, бережно взяла ладонь в свою. Осторожно приподняла рукав, разглядывая его рану. Вэй Усянь сначала хотел отнять свою руку, спрятать испачканную повязку, но под моим взглядом все же смягчился, позволил прикоснуться кончиками пальцев к алым разводам. — И если придется, — хрипло пробормотала я, — я заново научу любви вас всех. И А-Сянь, мой А-Сянь, мой дорогой брат, мой теплый лучик, мой смешливый брат посмотрел на меня. Его глаза заволокло дымкой воспоминаний, на миг на лицо набежала грусть только для того, чтобы развеяться, как утренний дым от его улыбки. Он поспешно спрятал руки за спиной и шагнул ближе ко мне. Он улыбался так ясно и чисто, так открыто и так доверчиво, что ответная улыбка на моем лице не заставила себя ждать. — Да нет, Тяньчжи, — его голос дрогнул, — ты говоришь, что ничто не остаётся неизменным. А я все ещё вижу тебя: ту девчонку, что лазила со мной по деревьям. Ту девчонку, которая, пряча от меня свои раны и царапины, бежала ко мне, стоило мне оступиться, — он ласково прикоснулся к моей щеке. — Ту девушку, поставившую вверх дном весь мир заклинателей! Всё ту же Тяньчжи, что хохотала до упаду вместе со мной, всё ту же Тяньчжи, что пила со мной вино. Ты ничуть не поменялась, Тяньчжи, — дрожащей ладонью он заправил непослушную прядь мне за ухо. — Даже она все та же, — он кивнул на убранные волосы, — вся та же прядка падает тебе на лицо все с той же стороны. Ты не поменялась, Тяньчжи. Ты стала мудрее, но и эта мудрость всегда жила в тебе. Вернуться обратно и не увидеть в тебе и искорки прежнего огня, не увидеть в тебе и тени прежнего веселья было бы потерей. Я говорил, Тяньчжи, тьма всегда оставляет свой след, — он положил ладони мне на плечи и с улыбкой объявил, — да только вот моя сестренка ей не подвластна. Вдруг пространство наполнилось мелодичным пением, мы с А-Сянем резко повернулись на звук. *** Ожило парящее в воздухе зеркало, ведь заложенная в заклятье энергия, как горная река с вершины, еще не прошла свой путь до конца. Я вдруг коротко рассмеялась, понимая, чувствуя всей собой, что за пейзажи вот-вот предстанут моему глазу. Сотворенный артефакт понимал чаяния моей души: совсем скоро его мутноватая гладь задрожала и моему взгляду предстала комната А-Лина. Я слабо пискнула и тут же закрыла ладонями лицо, будто бы мой дорогой племянник мог меня услышать. Вэй Усянь понимающе улыбнулся и отошел было на пару шагов в сторону, но я успела схватить его за руку и без слов, требовательно, потянула к себе. Однако, мой брат ловким движением высвободился из моей хватки и осторожно похлопал меня по руке: — Тяньчжи, — с глубоким вздохом объяснил он мне, — юноши еще не признали… не признали меня своим дядей, — закончил он с натянутой улыбкой, за которой прятал всю свою грусть. Он кинул робкий взгляд в сторону артефакта, но все же в отражение не взглянул, опустил глаза к земле, да так и продолжил говорить. — Я уже люблю их, всех, без исключения, но пока мы ничего не решили между собой, это будет… неправильно, — твердо закончил он, наконец, посмотрев мне прямо в глаза. — Им еще кровавый долг с меня требовать. — А-Сянь! — недовольно воскликнула я и даже топнула ногой. — А-Чжи, не надо, — покачал головой Вэй Усянь и осторожно выпустил мою руку. Улыбаясь, все еще улыбаясь, он пятился во тьму, в спасительную для него тьму, пока наконец не скрылся под сенью одного из мертвых деревьев. — Я здесь, — раздался его голос из темноты, когда он почувствовал, что старая боль, воспоминание о прощании в Фумо, поднялась в наших душах одновременно. — Я всегда буду здесь, смотреть на тебя из темноты. Ну же, — голос Вэй Усяня прозвучал уже недовольно, требовательно. — Смотри на своих молодых тигров. Я благодарно кивнула и вся обратилась в сторону зеркала. Я боялась так, как не боялась еще ни разу в жизни: ладони мои похолодели, я цепко, словно обезьяна в лиану, вцепилась в свои широкие рукава генеральского платья. Я смотрела в отражение… *** В покоях Цзинь Лина горел свет, несмотря на час Свиньи, мой мальчик так и не отошел ко сну. Я тут же одернула себя за материнскую слабость, за нежность, которая затопила мое сердце: какой может быть сон для юноши, которого заперли подальше от войны? Он стоял спиной к своим гостям, смотрел в окно, изучал мостики и переходы Пристани Лотоса. Я видела, как он напряжен, читала это в его осанке, которая сейчас была слишком уж твердой, не свойственной даже такому юноше как он, слышала это в едва слышных вздохах, которые рвались у него из груди. Мой А-Инь тенью стоял у стены: замер между кроватью и комодом, в котором его друг хранил свои разные секреты. Висящий рядом с ним узорный светильник в виде лотоса бросал на лицо моего сына тени. А-Шэнь сидел напротив него, за столиком, и медленно, неспешно разливал чай. Его движения были уже по-юношески изящны и при этом по-мужски резки. А в центре комнаты, поглаживая Фею по холке, прямо на полу, скрестив ноги сидел Не Хуайсан. Мой А-Сан словно почувствовал, что за ним наблюдают: он поднял голову от довольно урчащей собаки и как-то по особенному улыбнулся луне. Я не могла не улыбнуться в ответ: какой бы ни была наша связь, к чему бы она ни привела нас по итогу — мы были и оставались семьей. Я знала, что он придет к нашим детям, я знала, что он найдет для них нужные слова. — Останься, — вдруг прочла я беззвучное по губам Не Хуайсана. — Я хочу, чтобы ты это видела и слышала, — все так же закончил он и с легкой грустью взглянул на луну. Но получилось так, что он смотрел мне прямо в глаза. Я кивнула, Не Хуайсан едва заметным движением наклонил голову в ответ и с теплом потрепал Фею за ушком. А-Шэнь наполнил чашу для себя и вздрогнул, лишь на миг прислушался к пространству, словно и правда мог уловить мое присутствие, но потом вздохнул и оглядел обоих своих братьев. А-Инь прикрыл глаза и даже не дёрнулся, когда А-Лин со всего размаха саданул по деревянной раме круглого окна. — Дядя, — глухо прозвучал его голос. «Совсем по-взрослому!» — радостно ударило мое сердце. — Дядя, вы требуете невозможного, — в этот миг голос А-Лина так напоминал мне голос Цзян Чэна, что я невольно улыбнулась. — Ну почему же невозможного, А-Лин, — со вздохом Не Хуайсан расправил плечи и осторожно, стараясь не потревожить дремлющую на его колене Фею, размялся. — Ты наполовину Цзян, для тебя нет ничего невозможного, — нотку иронии в голосе Не Хуайсана уловил лишь А-Шэнь. Он, несмотря на всю свою любовь и почтение, метнул в сторону своего дядюшки острый, как стилет, взгляд. Не Хуайсан отбил этот выпад ироничной улыбкой и приподнятой бровью и снова зарылся пальцами в густой мех Феи. — Почему я должен его помиловать?! — голос А-Лина взлетел, он в очередной раз хлопнул ладонями по раме, сжал дерево в руках до жалостного скрипа. А-Инь повернулся к своему другу, собираясь что-то сказать, но тут же поймал условный знак от А-Шэня. Рассудив, что послушаться младшего брата сейчас будет разумнее, А-Инь вздохнул. — Это будет мудро, племянник, — Не Хуайсан, взмахнул рукой и тут же с вежливым наклоном головы принял из рук подошедшего А-Шэня чашку с чаем. Он немедленно пригубил напиток: — М-м-м, чудно. А-Шэнь, ты во всем и всегда сын своей матери, — объявил Не Хуайсан. А-Лин, едва заслышав это, вскинулся: — Я вообще-то тоже племянник своей тетушки! Я улыбнулась услышав его ворчание, а Не Хуайсан позволил себе короткий смешок: — Верно. И именно поэтому ты должен его помиловать. — Да за что?! — вскричал А-Лин, топнул ногой. Фея заворочалась во сне, ее хвост с силой ударил по деревянному полу. — За то, что он всюду совал свой нос?! За то, что он обманул дядюшку и тетушку? Дважды разрушил нашу семью? За то, — А-Лин схватил в руки свой меч, прежде прислоненный к стене, — что он наплел ей Яньло ведает что, а она по доброте своей и пошла? — А-Лин, — холодно приказал Не Хуайсан, посмотрел на него исподлобья. — Простите, тетушка, — пробормотал мой племянник так, словно я стояла рядом. — Ничего, милый, ничего, — тут же отозвалась я. — Ее — я помилую. Но Вэй Усянь от меня подобной милости не дождется! — А-Лин указал эфесом в сторону. Не Хуайсан покачал головой по сторонам: — Вот в кого перетекла вся ненависть шиди, да-а, — протянул он и залпом осушил чашку. — Долг крови… — начал было А-Лин и осекся. — Договаривай, А-Лин, — хмуро и тяжело отозвался Не Хуайсан, пристально разглядывая пустую нефритовую чашку в своей руке. — Уж о долгах крови мне известно хор-рошо-о-о-о, — зловеще протянул он, и все же не стал пугать никого из юношей. Угрозу почувствовали все, даже из укрытия Вэй Усяня донесся до меня смешок. — Я не сяду за один стол с убийцей моих родителей! С тем, кто разделил мою семью! — В тебе говорят чувства! Чувства, а не холодный разум! — плетью хлестнул голос Не Хуайсана, и теперь он сурово посмотрел на А-Лина исподлобья. — Ты будущий Верховный Заклинатель в этом мире, — начал он, осторожно приспуская верхнее одеяние с плеч. Он высвободился так, что ничуть не потревожил спящую Фею. Казалось, ее сон стал только слаще и крепче, когда Не Хуайсан мягко поднялся на ноги. — В мире, — продолжил он, уже стоя на ногах, — который сейчас очищают и вновь завоевывают для тебя твои дядя и тетя! И он! — Не Хуайсан указал на А-Лина пальцем. Мой племянник высокомерно вскинул голову, парировал дрожащим голосом: — Хочет купить себе жалкую жизнь, выкляньчить себе… — А-Лин, прекрати, — зазвенел голосок А-Шэня. — Ты обижаешь мою матушку! Она никогда бы не связалась с жалким и ничтожным человеком. — И моего отца! — недовольно воскликнул А-Инь, притопнув. — Думаешь, если бы Вэй Усянь был виноват в сожженной Пристани, вернулся бы он?! — Вернулся бы он, — поддержал юношей Не Хуайсан, — если бы действительно был тем, кем его все считали… — Дядя! — нестройно воскликнули трое юношей и удивленно уставились на него. — А-Сан? — недовольно протянула я. Лицо Не Хуайсана осветила улыбка, будто бы он услышал мой голос. Он расправил серые рукава ханьфу и как-то по-особенному погладил одну из складок манжета. «Ну же, сестренка, — читала я по его условным жестам, — ты же умница и гордость клана Не. Ксяокин, разве ты думаешь, что я бы позволил неправедному случиться? Хватит с нашего мира грязи и без возвращения убийцы. Как низко я бы ни пал — это лишь мое падение, и даже у него есть цель. Я ведь тоже Не, сестренка, — читала я, — и о своем долге перед миром заклинателей не забываю ни на мгновение». — И избавление принес мне мой палач, — тихо прошептал Вэй Усянь в своем укрытии. Я бросила через плечо: — Если вдруг передумаешь становиться главой Илин Вэй, подайся в драматурги. Вся Поднебесная рыдать будет от твоих пьес! На пару с ним, — я мотнула головой в сторону отражения Не Хуайсана. — Откроете музыкальный дом. А что? Один актер, другой пьесы писать будет! — я сверкнула глазами в сторону Вэй Усяня. — Тогда тебе придется этим домом владеть, — иронично отозвался братец из темноты. — Ступай-ка ты, братец, — фыркнула я. — Ты гляди, сестренка, — отозвался Вэй Усянь, словно подталкивая меня ближе к зеркалу. — Не отвлекайся. — Я все эти годы давал вам урок скрытности. Вы, — он по очереди указал ладонью на каждого из них, — судя по тому что дядюшка Яо ничего не знает, хорошо его усвоили. — Не нашего ума дела, — пробубнил А-Лин, тыльной стороной ладони вытирая глаза, — надо значит надо. Он подошел к столику с чаем, и тут же уселся рядом с А-Шэнем. Они наклонились друг к другу и о чем-то зашептались. — Так даже веселее, дядя, — обратился к нему А-Инь. — Это как в «Стратагемах»: поднять шум на востоке, напасть на западе! — наш с А-Чэном первенец довольно надулся. Я, как девчонка, захлопала в ладоши, затанцевала на месте, возглас счастья вырвался из моей груди, и ночной ветерок унес его прямо к небесам. Вмиг я растеряла весь свой запал дочери Не Минцзюэ, дитя Ветра, да даже Демоницы Илина. Под отдаленный грохот войны мир увидел обычную женщину, тем паче — мать, которая тонула в нежности и любви к своим детям. Не Хуайсан снова бросил взгляд в окно, на багровеющую в небе луну, и прошептал беззвучно: — Должен же кто-то приглядеть за вашими детьми, пока вы оружием бряцаете. Я закатила глаза и протянула руку, словно хотела его по-теплому толкнуть в бок, и Не Хуайсан шутливо подмигнул луне на небосводе, и даже едва заметно покачнулся на месте, словно бы и правда почувствовал толчок. Но услышав своего племянника, Не Хуайсан просиял, он даже тепло улыбнулся нашему первенцу, и взгляд его залучился как-то по-особенному: — Все верно, А-Инь. Истинный глава Цзян всегда проницателен. А внук Чифэнь-цзюня знает больше, чем говорит. А-Инь расцвел от такой похвалы, совсем как Цзян Чэн в юности, он гордо выпятил грудь, высокомерно огляделся по сторонам, словно вокруг были те, кто в этом сомневался. Напряжение, висевшее в воздухе, медленно растворялось. — А-Лин, — Не Хуайсан повернулся к нему, — тебе совсем не обязательно сидеть с ним за одним столом. Но решение ты должен принимать не сейчас. — Расставить значки и знамена, — выдохнул А-Лин, вспоминая недавнее чтение вслух от А-Шэня. Мой младший сын радостно кивнул в ответ: — Все верно. Я читал им, дядюшка Не, — мой сын с гордостью извлек из рукава сложенный сборник. Не Хуайсан довольно кивнул ему. — Н-но тогда я должен быть рядом с ними, — неуверенно протянул А-Лин. — Какой же я правитель, пока мои родные и подданные очищают и завоевывают для меня весь мир. Кто же будет слушаться такого трусливого правителя? Кто будет любить такого слабого… родича, — тихо закончил он, совсем растерявшись под взглядами своих братьев и дяди. — В этом-то и секрет мудрого правителя, — щелкнул пальцами Не Хуайсан, — чувствовать этот тонкий миг между своим появлением и свободой для своих подчиненных. — Матушка и отец делают большое дело, — голос А-Иня даже немного дрогнул. — Ты покажешься на сцене в свой черед, А-Лин. Так же, как и ты, А-Инь, — осторожно и туманно ответил Не Хуайсан. А-Лин низко опустил голову и судорожно вцепился в чашку с чаем, и, опустив голову, тихо пробормотал: — А у… у тетушки там есть?.. Есть чай? — он вскинул голову, заозирался по сторонам. Его грустный и немного затравленный взгляд скользил по их лицам в поисках ответа. — Откуда? — недовольно буркнул А-Инь и резко, стремительно подошел к своим братьям, скрывая за несколько грубыми движениями и словами свою тревогу. — У Вэй Усяня в карманах всегда все ветра матушкины гуляют. — Он ее что, голодом морить будет? — гневно выпалил А-Лин и едва не вскочил на ноги. — Пусть только попробует, — дерзко отозвался А-Инь, — я ему вмиг ноги переломаю. — А я хребет, — мрачно закончил А-Шэнь. — Но такого не будет, дагэ, эргэ, вам не стоит переживать. — Лучше бы ты спросил, А-Лин, есть ли у твоей тетушки время на чай, — иронично предложил Не Хуайсан. — И то верно, — дернулся А-Лин. — Если ее только ранят… всего лишь одна, крохотная царапинка… И главе Цзинь конец! — гордо заявил он и дерзко вскинул голову. А-Шэнь тяжело вздохнул, спрятал ото всех тень своих переживаний, что все же мелькнули в его взгляде: — Матушка и отец слишком умелые бойцы и могущественные заклинатели, чтобы дать себя ранить, А-Лин. В следующий же миг раздался грохот, будто бы рухнули рубежи обороны. Я вскинула взгляд за горизонт, — небо уже окрасилось в алый — бросила последний взгляд в зеркало, словно бы и правда прощалась со всеми ними. Прощаться вот так, после нашего прощания... Нежность последний раз расцвела в моей душе, я вскинула ладонь и в один миг, в один взмах уничтожила, разбила вдребезги сотканное заклятье. Пришло время приниматься за работу.