По законам жанра

Принимать какое-то решение, которое изменит твою жизнь, всегда сложно. Даже если не сильно что-то поменяется, просто пройдёт по касательной. Если привычная рутина не перевернётся с ног на голову — всё равно боязно. Ведь придётся принимать последствия твоего решения. Ответственность. А она, как известно, иногда может лечь на плечи неподъёмным грузом. Заставить тебя сгибаться под тяжестью. Колени начнут выворачиваться в обратную сторону. Кости разломятся, будто песочное печенье. Возможно, тебя даже парализует или оставит инвалидом, передвигающимся до конца жизни в небольшом металлическом кресле с двумя колёсами. Ответственность — это самое правдивое, что есть в жизни. Вика ненавидела правду. Она ей претила. Была чем-то искусственным, неестественным в её насквозь пропитанном ложью существовании. Чем-то из прошлого. Выцветшей и облупившейся краской на потолке подъезда, который залит солнечным светом уже лет пятьдесят. Такой, какую хочется содрать и никогда не видеть. Поспелова согласилась работать с Беловым. Она избегала думать и тем более говорить «на Белова», ведь тогда бы означало, что Вика изменила своему принципу не становиться нанятым постоянным сотрудником, а как она могла изменить? Особенно себе. Зарываясь с носом в бумаги, всё отчетливее становилось ясно то, что девушка поняла изначально. Бизнес Саши не входил в легальное поле, но являлся абсолютно логичным для начала девяностых, которые потом станут называть «лихими». С этим родом деятельности справился бы даже второкурсник, однако Поспелову подобный расклад лишь радовал. Это означало одно: за непыльную работу платили те деньги, которые требовали, по правде говоря, большей отдачи. Как известно, если тебе предлагают нечто выгодное, отказываться — просто верх идиотизма. Работать она решила из дома, хотя друг и предлагал ей кабинет в офисе, соседний с Пчёлкиным. Не размышляя над этой идеей даже минуты, девушка решительно отказалась, заявив, что только зря будет тратить время на дорогу да мотаться из дома. Её слова были правдой, хоть и отчасти. Первостепенной причиной её нежелания появляться в стенах «Курс-Инвеста» являлась неизбежность встречи с человеком, которого Поспеловой не хотелось видеть. Или хотелось слишком сильно. Нет. Да. Андрей был неимоверно рад тому, что жена теперь чаще бывала дома, пускай на их отношения это не повлияло вообще никак. Ей быстро надоела игра в милую и любящую супругу, а потому всё вернулось на круги своя, отправилось по уже изученному маршруту, названием которого было безразличие. К Лаврову, к быту, к их семье. Это всё было таким неважным в жизни Вики, что она даже удивлялась, как не забывала о существовании супруга, когда того не оказывалось рядом. Серьёзно, он вполне мог пропасть из её головы, как, скажем, строчки стихотворения, которое задавали учить классе в пятом. Ты точно знаешь, что читал это, даже от зубов отскакивало, но никак не можешь вспомнить, о чём конкретно шла речь. Поспелова сидела на кухне за круглым столом, доставшимся этой квартире от бабушки Лаврова, и перебирала бумаги, периодически проверяя языком, насколько остыл в чашке чай, стоявший по левую руку. Звонок в дверь заставил её вздрогнуть. За неделю безвылазного сидения дома она уже совсем одичала, и теперь к обычному страху от резких звуков добавилась ещё какая-то странная паника от того, что мог вдруг кто-то прийти. Это кто-то как раз сейчас стоял и ждал, чтобы Вика открыла ему дверь. Она сделала это почти молниеносно, прекрасно понимая: лучше бы притвориться, словно никого нет дома. Задержать дыхание и не шевелиться. Ну, не будет же он стоять вечность? Да, так было бы лучше. Вопреки логике она быстро встала и молча открыла ему, отходя чуть назад в коридор, приглашая незваного гостя войти. Витя ступал в квартиру осторожно, как на минное поле, но при этом немного вальяжно. Его взгляд проходился по бежевым стенам в попытках зацепиться за что-то, на чём глазам пришлось бы остановиться, рассмотреть. Только этого не находилось. Разве что пара небольших пятен почти под потолком. Они отличались от основного цвета обоев, приковывая внимание своей ущербностью. Солнце не смогло бы добраться до этой части стены, окно находилось слишком далеко, но, наверное, в ясную погоду лучи отражались от стекла на кухонном гарнитуре и падали туда, создавая эти уродливые пятна. Квартира Поспеловой была… безликой. Такой же выцветшей, как этот злосчастный участок обоев. Никакой. Хотя нет. Никакая — качественное прилагательное, а его это место не заслуживало. Всё в помещении было, что называется, ладным. Обстановка располагала к царящему в доме уюту, которого в помине не было. Ощущение примерно такое же, как в морге, честно говоря. Пустоты и мертвецкого спокойствия. Лишь одно яркое пятно, да и то невидимое глазом, располагалось между Витей и Викой. Тёмный сгусток чего-то вязкого и склизкого. Чего-то такого, что никогда не хочешь ощутить на себе, боясь не выдержать всей мерзости. Это была боль. — Проходи на кухню, — Поспелова указала рукой в сторону открытой двери. Светло- коричневой. Господи, она будто пыталась окружить себя всем светлым, чтобы взять немного этого и добавить в свою палитру, состоящую исключительно из тёмных цветов. — Зачем ты приехал? — Я не знаю. — И эти слова — чистейшая правда. Витя понятия не имел, зачем примчался к ней. Зачем узнавал про её мужа абсолютно всё, до скольки тот работал, где трудился в поте лица. Достал даже медицинскую карту с анализами и группой крови. — Ясно. — Девушка закрыла дверь, тихо зашла на кухню, опускаясь на стул напротив Пчёлкина, который продолжал рассматривать обстановку. — Зачем ты переспала со мной, если замужем? — вопрос, требующий правдивого ответ. Опять. — Потому что захотела, — Вика пожала плечами и в один глоток осушила чашку с чаем, который всё ещё недостаточно остыл, чтобы так сделать. — Если ты приехал узнать это, то уходи. — Нет, — Пчёлкин, отодвинув стул, не отрывая ножки от пола, сел на него и очень по-хозяйски раскинулся. Будто это его халупа. Выглядело, сказать по правде, глупо, ибо он не вязался с чем-то безликим. — Сейчас вернётся с работы мой муж! — Витя вглядывался в её глаза, пытался разглядеть в них нужную зацепку и, видимо, заметил. Потому что его хохот стал первым громким звуком за весь недолгий разговор. — Он работает до восьми. — Вика должна была это знать. Но, блять. Блятьблятьблять. — Хорошая же ты жена, если даже не знаешь его график. — Это мой единственный проёб. — Она говорила это настолько безапелляционно, что будь на месте Пчёлкина любой другой, поверил бы. Любой, кто не трахался с ней чуть больше недели назад. — Серьёзно? — Витя подтянул к себе её чашку и налил из заварочного чайника чай, медленно превращающийся в чифир. Слегка остывший кипяток вытаскивал из небольших листочков весь вкус и пигмент. — Я в верности не клялась. — И вновь правда. Не было же никаких «в болезни и в здравии». Её брак держался лишь на паре подписей в амбарной книге ЗАГСа недалеко от Ленинградского вокзала. — Я о другом, — отмахнулся Пчёлкин и хлебнул напиток, чуть кривясь от слишком концентрированного вкуса, остававшегося на языке налётом. — Лавров, серьёзно? — А ты кого ожидал на его месте увидеть? Кеннеди? — Кого угодно, но не этого долбоёба. — Он снова заскользил взглядом по квартире. Будто что-то могло измениться в ней за этот небольшой отрезок времени. Пчёлкин искал какое-то доказательство того, что здесь жила счастливая семейная пара. Фотографии в рамках там или совместный портрет. Шарж, например, как те, которые писали уличные художники на Старом Арбате. Ему было просто необходимо зацепиться за какую-нибудь очевидную лживость, лишь бросить ту Вике в лицо. Нечто доказывающее её враньё самой себе. Но абсолютно каждая деталь говорила, что и она, и её муж прекрасно осознавали главный факт: их брак — ничто. Вите стало даже любопытно пообщаться с Андреем. Дождаться, когда тот вернётся с работы и посмотреть на него. Увидеть мужика, проживающего с девушкой, абсолютно ничего к нему не испытывающей. Ему казалось, это будет похоже на кунсткамеру, где в стеклянных банках заточены всякие уродцы. Да, что-то общее было у этой квартиры и тех сосудах с растворами. И в том, и в другом отсутствовала жизнь. — Ты можешь меня просто оставить в покое? — взмолилась Вика, следя за его взглядом. — Уходи, прошу тебя. — Ответь на один вопрос, и я уйду, — он допил чай, поставив кружку обратно перед Поспеловой. — Ты счастлива с ним? — Я на него уже ответила. — Когда? — Когда кончала под тобой, — впервые в жизни эта квартира услышала правду. Удивительно, как стены не обвалились от полученного шока. Пчёлкин лишь усмехнулся и ушёл. Говорить больше было не о чем. Он бы никогда в жизни не поверил, будто Поспелова выйдет замуж за кого-то типа Лаврова. Витя бы поставил все свои деньги, и ещё занял бы у друзей, на то, что она пойдёт под венец исключительно по-любви. Какой-то такой, о которой рассказывала в беседке перед экзаменами. Когда весь мир идёт к чёрту. Хорошо, что ему не предложили подобный спор. Было бы неприятно остаться банкротом в двадцать два года. Он вышел из квартиры, хлопнув дверью, казалось, унося на лацканах пиджака весь воздух. Иначе почему стало нечем дышать? От очевидных фактов легче уворачиваться, когда они летят по какой-то кривой линии, когда траектория слов заранее известна. Когда она предсказуемо мимо. Но если кидаться прямо в лицо, увернуться невозможно. Свинец пули из дула напротив твоего сердца всегда попадёт точно в цель. А уж если ты связан по рукам и ногам, примотанный к огромному столбу из правды, спастись не удастся. Ты в безвыходном положении. Остаётся только принимать пулю. Встречать её с достоинством. Было такое странное чувство. Агония смешивалась с ледяными иглами, однако не растворяла их. Они дополняли друг друга. Две абсолютно несовместные стихии превращались в нечто похожее на… отчаяние? То самое, когда ты понимаешь, что загнан в угол. Примерно похожим образом ощущают себя приговорённые к смертной казни. Ярость заставляет их встряхивать плечами и материться на палача, но пробирающий до костей холод даёт чётко понять: это конец. Вика так хотела бы сейчас всё забыть. Обратно вернуться к бумагам, перечитывать их десятки раз, находить новые решения старых вопросов. Она же умела это делать. Вот только в воздухе витал запах табака и парфюма, который источал Пчёлкин. Он протискивался в небольшие щели плинтуса, забивался туда намертво. Чтобы остаться с ней навечно. Чтобы быть напоминанием. Ежесекундным напоминанием её лжи. Тот запах, который Андрей, придя с работы, не почувствует, ведь Вика будет проветривать квартиру в течении трёх часов.