或許全部 - ВОЗМОЖНО ВСЕ

      После победы над темным заклинателем, о которой взрослые, посовещавшись, решили все же рассказать (и наверняка с множеством умалчиваний!), всех учеников Буцзинши собрали в одном из внутренних залов крепости. О битве рассказывать вышел сам чжушоу главы Не, и кто-то из цинхийцев тихонько простонал:       — Ну все, это же будет сухо, как отчет о ночной охоте!       — Тише ты! Пусть хоть так, главное — знать, что вообще было, а то опять слухами перебивались бы.       Юань был с этим согласен, хотя уж их компании-то не на что было жаловаться, они обо всем уже узнали из самых что ни на есть первых уст. Шимэй пересказала все едва ли не дословно, когда смогла успокоить сердце. Но то, что им — малолеткам и ученикам постарше — все же решили рассказать, заставляло задуматься. Юань считал: это неспроста. И не ошибся!       После этого собрания им огласили новое расписание, и тут уж даже Цзян Цяо удивленно присвистнул: кажется, их вознамерились загонять до полного изнеможения, да еще и не просто так, потому что после обычных, привычных уже занятий, им предстояли тренировки на отработку взаимодействия в парах, тройках и больших группах. А еще — усиленные занятия с целителями, не одно в неделю, а одно раз в два дня!       — Шисюн Цю, — отловив ставшего почти неуловимым старшего ученика, Юань состроил самое умильное выражение лица, какое только сумел: — Шисюн Цю, к чему нас готовят?       Шисюн Цю посмотрел на Юаня с лёгкой укоризной: то ли «А я откуда знаю?», то ли «Ну очевидно же!». Но всё-таки ответил:       — Мне не говорили. Но старшие обсуждали, что в окрестностях Ичэна сейчас неспокойно. После уничтожения отступника всё, что ловчая команда не успела передавить, расползлось по окрестностям.       На этом шисюн Юаня оставил, но дальше догадаться было уже несложно: на зачистку такой территории нужно очень, очень много людей. И логично в таком случае привлечь и их, учеников!       Своими догадками Юань немедля поделился с друзьями — и от восторженных воплей их, видимо, удержало только воспитание. Юаня — тоже: это будет его первая нормальная ночная охота! Главное — не вляпаться ещё во что-нибудь и не опозориться снова. Цзян Цяо, как всегда, озвучил этот глас разума:       — На одной ночной охоте мы уже показали себя не с лучшей стороны. Нам сейчас не делить неубитого тигра стоит, а готовиться.       И именно эти слова стали толчком к тяжелым размышлениям Юаня. Их спор — все еще неразрешенный, но так и висевший над ними, как переспелая локва, следовало или заканчивать в ближайшие дни, или отменить вовсе. Но когда он снова завел разговор об этом, все (кроме Цзян Цяо, вот уж воистину глас разума!) немедленно воспротивились простой отмене, наперебой начав утверждать, что время найдется!       Юань же… разозлился. Действительно разозлился. Это не было легкое неудовольствие или раздражение, которые, с пробуждением огня, он начал ощущать чаще и несколько сильнее, но благодаря цзюнь-ци сдерживал и усмирял легче и быстрее. Нет, это была настоящая, острая и тяжелая злость. В том числе и на возлюбленного, что так легкомысленно согласен был тратить время на глупость, вместо того, чтобы тренироваться в поте лица, особенно памятуя о прошлом годе. С Цзинъи следовало поговорить — наедине и очень серьезно. Но нигде на территории Буцзинши уединиться было попросту невозможно, убежище «у колоска» навевало совсем иное настроение, остальные не были надежны. Да и время…       Отловить шисюна Цю снова стоило, кажется, еще большего труда.       — Куда? Опять? — насмешливо сморщил нос Цю Чжаньло. — Помнится, после первой ночевки в городе кое-кто загремел в лазарет на четыре дня.       Юаня словно с размаху окунули в жидкое пламя, он помотал головой, с трудом отметая смущение:       — Не за тем! Просто… поговорить. О важном. В крепости не получается, все время кто-то или что-то мешает.       — Но на целую ночь?..       Юань не нашелся с ответом. Потому что… Ох, шисюн, конечно, был прав, на разговоры уйдет совсем не вся ночь.       Шисюн пофыркал, явно не доверяя их самообладанию — Юаню это фырканье было слышать разом и стыдно, и оскорбительно: неужели он в чужих глазах и вправду выглядит таким легкомысленным и несдержанным?! — но ещё одну отлучку на ночь позволил. И напомнил, что если они утром не явятся на занятия — пенять могут только на себя. Юань клятвенно заверил: будут на месте в срок. И отправился вылавливать своего любимого ланьца, на удивление крепко спевшегося с молодым наследником Оуян и проводившего с ним на стрелковом поле довольно много времени. Юань не ревновал… Ну, почти не ревновал. Он сам стрелял отлично, но не увлекался этим искусством так сильно, да и руки берег теперь чуточку больше, чем прежде. А вот Цзинъи… Айя, дитя ветра, что тут говорить?       Цзинъи нашелся именно там, где Юань и думал. И в той же компании, в которой он ожидал его найти. И хотя лента Цзинъи не покидала запястья Юаня, а Оуян Цзычжэнь всерьез ухаживал за Вэй Цин, в сердце Юаня снова вспыхнул жгучий огонек злости. Это уже заставляло его волноваться о собственном состоянии. Что-то не так с его ци? Но он не далее как утром, на медитации, проверял себя, и оба ядра были спокойны, никаких отклонений!       Впрочем, разобраться, с чего его потянуло на глупую беспричинную ревность, Юань мог и позже. А сейчас он не намеревался тратить ни мига из того времени, что мог бы провести наедине с возлюбленным. Оуян Цзычжэнь понятливо испарился при первом же намёке, и Цзинъи посмотрел на Юаня с легкой тревогой:       — Что-то случилось?       Юань попытался придать лицу пристойное выражение, посмотрел в чуть настороженные теплые глаза напротив — и сдался. Подошёл вплотную, плечом к плечу и шепнул на ухо:       — Я получил для нас позволение переночевать сегодня в городе, — и для доходчивости мимолётно огладил чужое запястье пальцами. После чего тут же отстранился — с самым незаинтересованным видом, какой только смог себе придать. Судя по вмиг разгоревшемуся взгляду Цзинъи — получилось не очень…       Юань не знал, на каких остатках воли смог сначала не бежать до ворот, а после — сохранять приемлемую скорость в полёте, не несясь как на пожар. Но в знакомую уже гостиницу они вошли вполне спокойно, хотя Юаню для этого и понадобилось усердно не смотреть на возлюбленного: от каждого случайного взгляда огонь в крови разгорался всё сильнее, и он даже почти боялся, что может случайно, как в самом начале обучения, что-нибудь поджечь. Их спокойствие иссякло, как только Юань закрыл за ними дверь комнаты.       Они слишком давно не были вдвоем — считай, уже успела дважды народиться, вызреть и умереть Луна. И это было чересчур долгое ожидание, Юань истощил все запасы терпения и теперь с ужасом иногда думал, что будет после — когда обучение в Буцзинши закончится. Но прямо сейчас он мог думать лишь об одном, и его соображения хватило только на хриплое:       — А-И, талисманы.       Если бы пришлось еще и ими озаботиться, у него не достало бы сил сдержаться и не разметать в клочья их одежды, и Цзинъи это понял, так что развешивал талисманы тишины и неприкосновенности он сам, почти с опаской кося глазом на стоящего посреди комнаты и старающегося дышать медленно Юаня. И после приблизился осторожно, словно к готовому взорваться сигнальному огню, который отчего-то не взлетел в небо, а остался на земле.       — А-Юань?       — Если я сделаю что-то не так, останови меня.       — А…       Больше Цзинъи ничего сказать не успел, Юань отпустил так долго сдерживаемое пламя, переплавляя его в желание.       Первым делом, повалив Цзинъи на расстеленную кровать, Юань крепко прижал его к постели, стиснув запястья пальцами и притершись щекой к щеке, прошептал:       — Я хочу, чтобы ты сегодня лежал тихо-тихо и не двигался.       Губы то и дело касались горячей, словно согретый солнцем персик, щеки возлюбленного, и Юань не утерпел, провел по ней уже специально: сперва кончиком носа, втягивая запах, потом самым краешком языка, слизывая легкий привкус соли, снова губами, наслаждаясь лаской едва заметного персикового пушка, когда-нибудь — ну, уже почти скоро — грозящего стать редкой юношеской порослью на щеках.       — А-Юань… Ох, А-Юань!       Цзинъи под ним крупно задрожал, закатил глаза, поворачивая голову и пытаясь поймать его губы в поцелуй. Его тело, обнаженное и горячее, откликалось со всем пылом юности даже на такую незамысловатую ласку, и это было… огненно! Юань с трудом держал себя в руках, всего было слишком много: и собственного любовного пыла, и реакции возлюбленного на легчайшие касания, и всё это время копившегося недовольства — на то, что никак не получается остаться наедине, на творимую друзьями глупость… Юань боялся, что ещё чуть-чуть — и никакой выдержки ему не хватит, чтобы не дать обжигающим угольям собственных чувств превратиться в ревущий пожар, не разбирающий правых и виноватых. И он не хотел, чтобы ветром, раздувшим из углей этот пожар, оказалась обычная для них с Цзинъи игривая борьба.       Но Цзинъи таял под руками, притирался всем телом и был, похоже, согласен на всё что угодно. И соблазн — сделать это «что угодно», дать возлюбленному на себе почувствовать, до чего он довёл Юаня — был слишком велик, чтобы он мог позволить себе ему поддаться. В порыве страсти причинить Цзинъи боль — последнее, что Юань хотел бы. Точнее, не так: иногда, даже не сходя с ума от страсти настолько сильно, как сейчас, они причиняли друг другу боль, кусаясь и царапаясь, получая от этого только больше удовольствия. Но в этом Юань был впереди, такая приправа к и без того острому блюду ему нравилась куда больше, чем, возможно, его любовнику. И тем больше Юань сейчас боялся самого себя, теряющего контроль: хотелось укусить Цзинъи так сильно, чтобы прокусить кожу, слизать кровь, оставить метку, а может даже вплести в этот укус свою ци, чтоб след остался надолго…       Пока он еще держался, пока было еще хоть как-то возможно контролировать свои зверские желания, Юань решил им потакать — и впился зубами в плечо Цзинъи, туда, где не было ни особых болевых точек, ни могущих пострадать связок, но где после одежда будет тереться о кожу и раздражать укус. Заглушающие талисманы оказались очень кстати — Цзинъи голос не сдержал. А Юань практически лишился остатков соображения, услышав его. А еще Цзинъи был виновен: то ли в отместку, то ли забыв о просьбе Юаня, дернул руками, освободив правую — и вцепился в спину. Кажется, тогда Юань в самом деле зарычал, словно сяньли.       В следующий миг Цзинъи снова оказался скручен, но дальше рассчитывать на его послушание Юань не стал. Заклятье надежно связало Цзинъи руки, задрав их вверх, к изголовью, и не рассеялось бы, пока Юань не снял его сам. Но выдержка Юаня уже треснула, и чтобы самому не натворить глупостей, он потянулся к заранее отставленному в сторону кувшинчику с маслом. Приподнялся и выгнулся, дразнясь и давая понять, что собирается делать. Сперва он хотел быть в этот раз драконом, но сейчас понимал — не смог бы удержаться и был бы чересчур груб. Но это не значило, что он не будет им этой ночью в другой раз, когда пламя внутри насытится первой страстью и поутихнет.       — Смотри на меня! — прикрикнул на прикрывшего глаза возлюбленного, жестко ухватил за подбородок, поворачивая к себе и не позволяя никак иначе пытаться сдерживаться.       И Цзинъи смотрел. Больше не отводил глаз, ерзал под Юанем, беспомощно дёргал руками и бессвязно умолял поторопиться. Юань ему потакать не собирался, как бы ни хотелось — отвыкшие мышцы расслаблялись под пальцами медленно, а он совсем не хотел оказаться в лекарских палатах ещё раз по тому же поводу. Так что когда он наконец решил, что хватит, и пустил багряного коня в медные ворота, их стоны слились в один. Оседланный и взнузданный, его своевольный дракон все еще не был укрощен и объезжен, это стоило исправить. Чем Юань и занялся со всем пылом, чередуя ласку и жесткость. Он был жесток и к себе, замирая на месте, когда хотелось добрать последние движения и взлететь к небесам, лаская себя совсем не так, как привык, едва касаясь, не оставляя следов и дрожа от неутолимого желания. Бьющегося под ним Цзинъи он укрощал, сжимая коленями и лодыжками, наказывал за неповиновение очередным укусом — вскоре всю его грудь, весь этот бледный лунный шелк пятнали алые полукружья.       Но в полной мере Юань всё же контролировать мог только себя, и Цзинъи достиг небесного пика первым. Забился под Юанем, как норовистый жеребец, и словно бескостный, обмяк, хрипло дыша. Себя Юань довёл рукой, добавив к алым цветам на белом холсте капли жемчужной росы. Оставшихся сил ему хватило только на то, чтобы снять с Цзинъи заклятье-веревку и рухнуть рядом.

***

      Юань лениво и бессмысленно водил пальцами по плечу любовника. Цзинъи таращился в потолок и, кажется, ничего не видел. Потом несколько раз моргнул и повернул голову, уставился на Юаня с восторгом хорошо наглаженного щенка. Говорить, тем более на темы не очень приятные, нарушая гармонию вечера, не хотелось совершенно, но преглупое выражение глаз возлюбленного напомнило, зачем вообще Юань их на самом деле сюда привёл. Пора было заканчивать с глупостями.       — А-И, сердце моё. Нам нужно серьёзно поговорить.       Цзинъи ещё раз моргнул и слегка насторожился:       — Что-то случилось, А-Юань?       — Ничего нового. Но нам нужно закончить с этим нелепым спором. Немедленно. И я очень не хочу так поступать, но раз все уперлись — не вижу другого выхода: я собираюсь всё рассказать старшим.       Цзинъи молчал, и Юань приподнялся на локте, всматриваясь в его лицо и пытаясь понять по малейшим изменениям на нем работу мысли. Цзинъи хмурился, покусывал губу, переняв дурную привычку у самого Юаня, потом и вовсе запустил руку в волосы, и без того спутанные, накрутил прядь на пальцы и потянул, заставив Юаня с ворчанием остановить его руку: с такими способами подстегивать мысли его возлюбленный лишится своей роскошной шевелюры!       Когда Цзинъи прикрыл глаза и заговорил, Юань весь превратился в слух:       — Ты в самом деле считаешь, что это… глупо и не нужно?       Юань фыркнул:       — Не просто не нужно, А-И! Это… Просто подумай, если нас поймают за подобным — а нас поймают, потому что это Буцзинши, и ни ты, ни я, ни даже шимэй Аи не знаем, какие заклятья здесь оберегают покой обитателей крепости, на кого они завязаны и сколько их, — так вот, когда нас поймают, это будет позор. Подумай, каково будет нашим старшим. Ты хотел бы такого своим отцам? Я своему главе и родителям — нет.       Цзинъи зримо поник. Он совершенно отчетливо мог представить себе реакцию глав Лань на подобное, Юань не сомневался — и она не была бы радостной. Более того, их компания ославилась бы перед всем цзянху: в Буцзинши сейчас было слишком много людей, в том числе и наследников иных кланов, чтобы удалось скрыть, за что их будут наказывать. Это Юань тоже поспешил озвучить. Цзинъи со вздохом ткнулся в подушку, снова поднял лицо к Юаню. Выглядел он совершенно несчастным, как щеночек — привязался же образ! — у которого отобрали косточку. Юань не удержался и погладил его по щеке:       — А-И. Ты ведь понимаешь, что я прав.       Цзинъи опять тяжело вздохнул и уже сам потерся щекой о ладонь:       — Да. Ты прав. А мы — идиоты, у которых вместо разума в сердце играет дурная кровь. И как теперь это донести до остальных?       — Поговорим с ними еще раз. Теперь, когда «против» спора нас будет трое вместе с Цзян Цяо, я надеюсь, остальных мы сумеем переубедить. А если нет, — Юань жестко прищурился, практически специально копируя выражение своего цзунчжу, — я не постесняюсь пойти к Хуалун-цзюню.       — Почему именно к нему? — Цзинъи, кажется, наконец отошел от истомы их битвы в облаках и стал способен рассуждать серьезно и вдумчиво, хвала Небесам!       — Потому что именно он найдет способ, как донести до остальных всю серьезность ситуации, не станет действовать сгоряча, как мог бы Не-цзунчжу, не будет слишком мягок, как Не-дайфу и… и обойдется без насмешек, как Вэй-цзунчжу.       Вздох Цзинъи в равной мере выражал обречённость и согласие.       — Да, если дело дойдет до Вэй-цзунчжу, он нас всех засмеёт. — Цзинъи чуть задумчиво помолчал и злорадно — и неожиданно прозорливо — добавил: — Если наши девы заартачатся, надо будет этим пригрозить: перед ним шимэй точно потерять лицо не захотят! А Оуян-сюн в одиночку упорствовать не станет. — И вправду, он не похож на человека, который станет творить глупости из одного упрямства, — с этим Юань был согласен. И не мог не спросить: — А ты-то чего упирался, А-И?       И прищурился на закрасневшиеся скулы возлюбленного, который молчал, словно прикусил язык.       — Ты что же это, думал, если согласишься отступить, тебя посчитают струсившим? Или… ты думал, что это я посчитаю тебя таким?       Цзинъи повел плечом, словно стряхвая неловкость:       — Ты бы не посчитал, я и не думал. Просто… я в последнее время какой-то прямо образцовый молодой господин: прилежно учусь, правил не нарушаю, а всякий раз, как нарушил — смиренно принимаю наказание… Впору подумать, что в Юньшэне это не я был достаточно умён, чтобы избегать наказаний за шалости, а родители меня жалели. А это не так! — к концу речи Цзинъи окончательно сбился на недовольное бурчание.       Юань притянул его к себе поближе, утешающе обнимая:       — Глупости надумал. Просто в Юньшэне ты знаешь каждый камешек и тропинку, там тебе и любой куст, и родник за друга-помощника, и всю систему защиты ты тоже знаешь, ведь с рождения там жил. А здесь — нет, вот и попадались мы по глупости и от самонадеянности. Значит, просто хотел избавиться от неуверенности в своей непревзойденной способности вывернуться угрем из ловушки? — Юань украдкой подсунул пальцы к его боку и коварно принялся щекотать.       Цзинъи не спустил ему подлого нападения и принялся отбиваться, так же норовя если не защекотать, то хоть от души ощупать… Ничего удивительного, что их возня скоро вновь превратилась в цветочную битву.

***

      Во второй раз за вечер оказавшись прижатым под Юанем, Цзинъи лишь для видимости слегка подергался — и расслабился. Его возлюбленный обладал воистину пламенным темпераментом и изощренной фантазией, и каждая из его задумок приводила к их взаимному удовольствию, так что смысла пытаться вырваться Цзинъи не видел.       По крайней мере, не сейчас: таким взглядом, полным тщательно сдерживаемого огня, раньше Юань смотрел на него только в самом начале знакомства, когда валять мечтал скорее в пыли тренировочной площадки, чем по простыням. И это, конечно, было здорово, но спаррингов им и на тренировках в Буцзинши хватало, а Юань сегодня явно не уступил бы инициативу без серьезного боя. Ничего, у Цзинъи ещё будет шанс отыграться за сегодняшние притеснения, в этом он был совершенно уверен!       — Ты говорил, что хотел бы попробовать, каково было мне в тот раз, когда ты использовал лишь пальцы, — почти прижимаясь губами к уху, прошептал Юань. — Хочешь сейчас?       Цзинъи вспыхнул, стоило лишь припомнить, как происходило то, о чем говорил его возлюбленный, и представить, что это его тонкие, но очень сильные и ловкие пальцы — с острыми, между прочим, ногтями! — будут скользить по маслу и терзать его бедную хризантему…       — Х-хочу…       — Тогда не сопротивляйся и слушайся, А-И, — обещанием небесных персиковых рощ прозвучал мягкий приказ. — Перевернись и подними бедра.       Когда он послушно, внутренне плавясь разом от желания и смущения, выполнил сказанное, под живот ему запихнули подушку, а руки заставили вытянуть вперед и снова связали незнакомым заклятьем — оно выглядело, как мягкая, почти неощутимая веревка, горячая и покалывающая иголочками холода одновременно. Цзинъи заметил себе расспросить возлюбленного об этом заклятьи потом, и выбросил все посторонние мысли из разума. Он и не смог бы мыслить — только не тогда, когда его бедра так властно раздвигали, не тогда, когда обе половинки его персика сперва обласкали легкими поцелуями, а после — оставили по укусу на каждой, заставив охнуть. Не тогда, когда его любимый бесстыдник, словно лис, мокро лизнул его от самой точки чан-цян до копчика, а после принялся дразнить короткими горячими и влажными прикосновениями его хризантему. У Цзинъи закружилась голова, а всю чувствительность тела, казалось, собрало именно там, где так нагло и собственнически хозяйничал язык Юаня, а после и его безжалостные пальцы, сперва такие нежные, а после — не ведающие пощады…       Больно ему не было ни единой мяо, но и передышки — тоже. Казалось, Юань ведет его по бесконечной лестнице, выстроенной до самых Небесных Чертогов. Сперва он сдерживался и только тихо постанывал, потом выдержка изменила ему, должно быть, в тот момент, когда кончики пальцев любимого мучителя коснулись потаенной жемчужины — вырвавшийся из его груди стон был громким и хриплым. Еще позже, когда его лишили возможности даже пытаться получить больше, нежели хотел дать в каждый момент времени его ласковый палач, жестко и с немалой силой прижимая поясницу, он сорвался на мольбы и откровенный скулеж. И лишь когда его, уже совершенно изнемогшего от недостаточности лишь пальцев Юаня, наконец пронзило его горячее янское копье, он взвыл от облегчения и вместе с тем еще большей муки неутоленного желания.       Юань никуда не спешил. Юань, словно впитав в себя ланьскую выдержку, брал его неторопливо, придерживаясь четкого ритма, заставляя Цзинъи впасть в какое-то подобие священного транса, потеряться в этом ритме, раствориться, словно песчаный бархан в приливной волне. Когда его лестница в небо превратилась в долгое, почти бесконечное падение, он так и не понял, просто позволил себе отдаться этому падению целиком.              В сознание он пришел уже ночью, начисто вымытый, укутанный в одеяло, в надежном тепле обернувшихся вокруг него рук. Потребовалось некоторое время, чтобы все это ощутить и понять, и только после Цзинъи решил открыть глаза. Судя по отсветам на ширме и потолке, на столе горела свеча в бумажном фонаре. Цзинъи чуть повернул голову и встретился взглядом с любимыми горечавковыми глазами. Они были спокойными и чуть сонными, словно Юань все это время ждал, пока он очнется, чтобы зевнуть, пряча лицо в его плечо, пробормотать «Доброй ночи» и уснуть.       Улыбнувшись, Цзинъи ткнулся носом в его макушку, в копну пахнущих летним луговым разнотравьем косиц, прошептал:       — Доброй… — и тоже закрыл глаза.

***

      Буцзинши встретила их одобрительным взглядом шисюна Цю: они с Юанем пришли на занятия вовремя и выглядели пристойно. А то, что иногда позевывали — так это разве что шисюн Цзян и заметил.       С Цзян Цяо им и удалось поговорить первым: шепнуть утром, когда заскочили в общую комнату, что после занятий нужно собрать всех на их обычном месте в беседке, много времени не заняло. Как и сообщить, ради чего. Облегчение на лице Цзян Цяо при словах «мы хотим отменить спор» смог различить и Цзинъи, что было красноречивее любых слов. Цзинъи даже самую малость устыдился. И весь день закалял сердце перед встречей с наиболее серьезным их противником: молодыми госпожами Вэй и Цзян.       Когда вся компания собралась в излюбленной беседке, поутихли обсуждения прошедшего дня и жалобы на лютующих наставников, Юань встал и вышел в центр беседки. Цзинъи во все глаза уставился на него, чувствуя буквально кожей, приподнявшимися дыбом волосками на руках и загривке идущие от возлюбленного эманации «серьезного разговора». Куда привычнее было видеть мягкую улыбку и слышать негромкий, мелодичный, словно переливы струн Мулин, голос, но сейчас перед ними стоял совсем другой Юань: похожий на нацеленную стрелу или приготовленный к удару клинок.       — Молодые господа и госпожи, ставлю вас в известность, что наш спор отменяется, а возражения по этому поводу не принимаются. Те из вас, кто решит не считаться с мнением этого Вэй Чансиня, а так же наследника Лань и шисюна Цзян Цяочжаня, и продолжит упорствовать в желании что-то кому-то доказать, будут иметь дело с последствиями лично. А так как этот Вэй, не имея, по всей видимости, никакого веса и возможности повлиять на это решение, не собирается рубить мечом воду, этот намерен поставить в известность того, кто и вес и возможность имеет, а именно — Хуалун-цзюня.       Юань во время этой речи был неотразим, словно Небесный Император, лично спустившийся с небес, дабы изъявить свою волю. Настолько неотразим, что Цзинъи, несмотря на проведенную вместе ночь, пожалел, что они не могут немедля остаться наедине.       Увы, остальные искреннего восторга Цзинъи не разделили, потому что, как только Юань закончил говорить, в воздух взвились два возмущенных возгласа. Оуян Цзычжэнь промолчал, но его сердитый взгляд был достаточно выразителен. Девы же переглянулись — и Вэй Цин с выразительным фырканьем отвернулась, давая слово Цзян Аи. — Вэй Чансинь. Цзян Цяочжань. Наследник Лань. Как вы верно заметили, вы не имеете веса принимать решение за нас. Не желаете участвовать сами? Вас никто не заставляет! Однако прикрывать собственную… м-м-м… нерешительность, — Цзинъи чуть не подавился воздухом, отчётливо расслышав непроизнесённое «трусость», — всеобщим благом и именем Верховного заклинателя — это уже слишком. — Вообще-то, имеют! — в голове у Цзинъи от возмущения аж прояснилось. — Цзян Цяочжань приходится тебе, шимэй Аи, шисюном. Так же как и Вэй Чансинь. И шимэй Цин он приходится дашисюном. Так что они имеют полное право наставить своих шимэй на истинный путь любыми приемлемыми методами, если посчитают, что те с него сбились. А вот Наследнику Оуян, — Цзинъи отвесил насмешливый поклон в сторону всё сильнее хмурящегося приятеля, — в нелегком деле сохранения лица своего ордена перед всея цзянху остаётся полагаться лишь на себя.       Цзычжэнь, которому напомнили про ответственность, ощутимо растерялся и скис. Вэй Цин сверлила Цзинъи своими жуткими глазами, и сказать, о чём она думает, он бы не взялся. А вот Цзян Аи возражения, очевидно, только распалили.       — Ох, так значит, шисюны милостиво решили избавить этих шимэй от тяжести принятия решений? Как великодушно!       — Этот Лань рад, что шимэй оценила заботу. Потому что если нет — последствия её решения скажутся на всех нас.       — Хуалун-цзюню, если придётся, я укажу на всех участников спора и попрошу дать нам равное наказание, ведь не предотвратил — значит, подстрекал, — снова взял слово Юань.       Цзинъи считал это решение, с одной стороны, не совсем справедливым — они-то одумались сами! С другой же — вполне логичным, ибо изначально идею поддержали все, так что в конце концов решение Юаня неохотно одобрил.       — Этот Вэй просит шимэй и наследника Оуян так же подумать о том, как это наказание скажется не на них, а на их старших. В ордене Не нет правил о запрете слухов, и этот Вэй не сомневается: как только нам будет назначено наказание, причину его будет знать последний щенок на псарне уже через ши…       — Да с чего ты вообще взял, что мы попадемся?! — запальчиво вскочила Вэй Цин.       — С того, что это не Фэнхуан Во и не Ляньхуа У, и не обитель Оуян, систему защиты крепости вы не знаете, какие заклятья оберегают покой ее обитателей — тоже, и даже ваша подруга сяо Лань вам этого не скажет, потому что это — уже не шутка, а подсудное дело, за разглашение таких сведений полагается удар дисциплинарного кнута, если кто-то позабыл уложения. Вас поймают на деянии, что убийственно для репутации благородных дев. Шимэй Цин, ты — яннюй главы. Ты хочешь, чтобы вся Цзянху вспомнила старые сплетни, припомнив ему и грехи юности, и все, что только можно и нельзя? Шимэй Аи, ты помолвлена с дашисюном, но тебя поймают на подглядывании за мужчиной. Ты подумала о том, как это скажется не на тебе — на наследнике Вэй? Наследник Оуян, как верно сказал Цзинъи, вам указывать я не смею, и последствия останутся на вашей совести. Я все сказал, молодые господа и госпожи. Смиренно жду вашего решения.       Юань отошел к выходу, развернулся к ним спиной и облокотился плечом о столбик беседки, опустив голову. Даже его спина выражала то самое смирение и готовность принять последствия. Цзинъи отошёл к нему, но отворачиваться не стал: он выразительные гримасы умел корчить только лицом. А вот Цзян Цяо наоборот, шагнул вперёд, к Цзян Аи, и поклонился. Уже из поклона, не поднимая головы, сказал:       — Что бы ни решила госпожа — этот будет следовать за ней, пока ему будет позволено.       — А-Цяо?..       Подобная торжественность и серьезность показалась настолько неуместной в их споре, даже учитывая предыдущие, вполне серьезные слова Юаня, что обернулись на него все. Даже Юань — который, похоже, первый понял к чему идёт дело и растерянно прикусил губу. Для остальных же — и в первую очередь для Цзян Аи — Цзян Цяо пояснил:       — Как и сказал молодой господин Вэй, это дело касается репутации и безопасности госпожи. Тень не имеет права покидать господина в такой ситуации — и я не покину… Однако слова «не смог предотвратить — значит подстрекал» так же правдивы. Один раз я не уберёг госпожу из незнания. Это учли, и этому бездарному позволили остаться при госпоже. Второй оплошности этому ни глава Цзян, ни глава Вэй не спустят.       — Я могу приказать тебе не следовать за мной! — еще более запальчиво, с головой выдавая свою огненную природу, воскликнула Цзян Аи.       — Пока еще нет, — ровно проговорил Цяочжань.       — Ты!.. Вы все!.. — Аи-мэй стряхнула с рук искры и мелкие язычки пламени, обводя присутствующих пылающими от гнева глазами, топнула: — Мне нужно подумать. И ты, — ее палец ткнулся в грудь Цяочжаня, — за мной не пойдешь, даже если я пока не могу приказывать тебе. Иначе я никогда и не буду, ясно?!       Цзинъи вчуже стало обидно за друга, лицо которого вовсе превратилось в каменную маску. В глазах Юаня отразилось неподдельное страдание: ему совсем не хотелось подобных конфликтов, тем более, среди друзей. Оуян Цзычжэнь сжимал кулаки и напряженно мыслил. Вэй Цин, как схватилась за свой боевой тешань в середине спора, так и держалась, только костяшки побелели, да из-под ладони по стальным накладкам уже поползла капелька крови. Цзинъи остро захотелось добыть свою Хэдао и вложить в «Исцеление сердца» столько духовных сил, сколько хватит, чтобы все успокоились, но… Эту мелодию не применяют без согласия. Пришлось держаться и ждать, пока Цзян Аи, горячим вихрем промчавшаяся мимо них с Юанем, исчезнув за поворотом тропы, вернется, обдумав все.

***

      Быть серьёзной и ответственной молодой госпожой, принимать решения взвешенно и с осознанием последствий, думать о политике и репутации — это всё было тем, что Аи обязана была делать, но вот сейчас совершенно не хотела. А хотела она превратиться в слизь — и чтобы кто-то её собрал; или сжечь несколько тренировочных манекенов; или хотя бы помахать мечом до изнеможения.       Последним, как самым доступным, Аи и занялась, прибежав на ближайшую свободную тренировочную площадку. Тайсинь звенела в руках, разделяя ярость хозяйки, и со свистом кромсала воздух…       Аи представила напротив одного такого «не желающего рубить воду» и нанесла особо сильный удар, который ухнул в пустоту, не встретив сопротивления, и она вложила меч в ножны. Злость толком так и не рассеялась, лишь припорошилась усталостью; вокруг сгущались сумерки, предвещающие скорый удар гонга. На краю площадки скучала Вэй Цин. Когда Аи подошла к ней, сказала с таким вредным лицом, будто ябедничала:       — Наши молодые господа не решились к тебе подойти. Сказали, что у тебя есть время всё обдумать до завтра.       — А ты сама что думаешь? — Аи устало потерла переносицу, но теперь, когда отступила ослепляющая ярость, а пламя, недовольно плюясь искрами, вернулось в золотое ядро, у нее начала противно ныть голова где-то за глазами.       Вот если бы здесь был ее Ян-гэ, он положил бы ладонь на ее лоб, и все мгновенно прошло бы… Или А-Цяо — он тоже мог… Но идти к нему сейчас было невозможно: отбой на носу, да и стыдно за то, что сорвалась на нем. Хотя… нет, он тоже виноват — распознать попытку мягко направить ее в нужную сторону Аи смогла, это ее и взъярило.       Цин поморщилась, упрямо тряхнула головой. Буркнула:       — Не знаю я. Обидно, конечно — такое развлечение обломал! Зная шисюна — он, если мы завтра не скажем, что ни за кем следить не будем, и вправду пойдёт сдаваться. А там уже… — Цин растерянно пожала плечами: она явно не представляла, какое же наказание им может придумать Верховный заклинатель. Аи тоже не представляла. Но дядя Вэй всегда хвалил изобретательность своего приятеля — и это явно чего-то стоило. Цин продолжила:       — Можно, конечно, соврать что не будем, а потом всё равно проследить…       Это предложение прозвучало так, словно Цин сама не верила в то, что говорит. Аи её понимала: да, они конечно могут… но это будет уже как-то не так. Она не выдержала и ругнулась теми словами, которые раньше частенько слышала от Цин. Та расхохоталась и настолько демонстративно манерно сморщила нос, что расхохоталась уже Аи. Отсмеявшись, подвела итог:       — Стоит признать: эти гуи болотные поют нам чуские песни со всех сторон! Если мы согласимся — никакого спора не будет, не согласимся — получим наказание, согласимся и солжем — для начала просто не получим удовольствия. Всё настроение своими нравоучениями перебили, я теперь буду только то и делать, что ходить и думать «а что, если поймают». Заразы!       Цин рядом согласно вздохнула. Они обе уже, пожалуй, понимали, что никакой слежки устраивать не будут… Но просто так взять и согласиться с чужими требованиями Аи не позволяли фамильные гордость и упрямство.       — Вира. Раз уж они испортили нам развлечение — я хочу компенсацию. Есть идеи, Цин-сяоцзе?       Вэй Цин хищно прищурилась:       — У нас есть ещё целый день, чтобы придумать, что с них стребовать, Аи-сяоцзе!       Назавтра Аи почти стало совестно что-то требовать с этих троих, стоило им с Цин, а после и Оуян Цзычжэню сказать, что отказываются от спора — такое неподдельное облегчение и почти счастье высветилось в глазах что у А-Юаня, что у А-Цяо. Но Аи не желала идти на поводу у этих щенячьих глаз, так что условие было поставлено: каждый из троих «обломщиков» должен им с Цин по желанию. Это должны были быть выполнимые для юношей их положения желания, а не «луну с неба, цветы из императорского сада», и срок загадывания оного желания ограничен не был. Да хоть через десяток лет — глядишь, кто-то и до луны, и до императорского трона дорастет. Цин хохотала, высказывая последнее предположение, и Аи не стала говорить ей, как опасно блеснули при нем глаза ее сумасшедшего влюбленного А-Ле.       — Если молодым госпожам так уж скучно, — улыбнулся Юань уже совсем привычной мягкой улыбкой, — этот шисюн предлагает после занятий устроить состязание.       — Пф, и в чем же?       — В танцах. Но не просто так, а на шелковом платке. Известно у вас такое, Цзычжэнь?       Молодой Оуян только покачал головой:       — Да я и в обычных не силен. Но с удовольствием посмотрю.       А-Цяо закатил глаза, сложил руки на груди и всем видом демонстрировал, что на эту забаву никто его не загонит. Потому что он как раз мог, пожалуй, обставить их всех, но не хотел показывать свои настоящие умения. Аи так и зудело заставить и его сплясать, но пришлось держать себя в руках: ему, как Тени, раскрывать все свои умения даже перед друзьями явно не рекомендовали наставники. Но и позволить ему стоять в стороне Аи никак не собиралась!       — Хорошо! Значит, устроим состязание с танцами на платке. А кто не хочет танцевать… Тот будет аккомпанировать!       Оуян Цзычжэнь явно задумался, чего ему хочется меньше — опозориться в состязании или весь вечер петь, потому что с музыкальными инструментами он был откровенно плох. А вот Цзян Цяо, судя по ставшему совсем уж невыразительным лицу, отлично понял, в кого изначально нацеливался укол. Единственный инструмент, которым он с горем пополам сумел овладеть, был сюнь. И лучше всего у него получались печальные песни про несчастную любовь и деву, пошедшую топиться, а после завывающую неупокоенным духом в прибрежных камышах. Ах, этот трагичный посвист, слушая который хотелось самой пойти уже утопиться, лишь бы больше не слышать этих душераздирающих звуков! Иногда Аи казалось, что А-Цяо специально так играет, просто чтобы его больше не просили этого делать — и эта стратегия работала, но в этот раз Аи не собиралась позволить ему так просто избежать повинности!       — Как прикажет моя госпожа, — смиренно склонился А-Цяо, но Аи всем своим существом поняла: за этот приказ он еще отыграется. Со всем уважением и смирением Тени, но так, что она поймет и проникнется. Потому что Тень — это не безвольная игрушка и не заклятый на раз и навсегда установленный порядок действий тренировочный болван. Дядя Вэй — Тень, а в изобретательности ему не откажешь, особенно, в изобретательности на скрытые пакости, призванные не просто уколоть, а вылечить, как лекарская игла, этим уколом. А-Цяо, конечно, еще далеко до высот любимого бобо, но он прилежный ученик. Бр-р-р! И ведь потом Аи некого будет винить, кроме себя.       — Только не «Высокий берег» и не «Свистящий тростник»! — если она услышит эти призрачные завывания — ей-ей, даже дядина Чэньцин не может хуже! — то танцевать просто не сумеет, только свернуться в клубок и ныть.       — Как пожелает госпожа, — почтительно повторил А-Цяо, и Аи заподозрила, что это «госпожа» ей слушать ещё долго.       Их любимая беседка для танцев была тесновата, так что на этот раз расположились на одном из личных тренировочных полей Не — их провела сяо Лань. И заодно напросилась участвовать. А Не Ли притащил барабан.       Младшие Не ни в танцах, ни в музыке пока не преуспели, так что им всё-таки досталась роль зрителей. А Оуян Цзычжэнь всё же решился танцевать вместе со всеми, смеясь, что лучше он попробует научиться сейчас, чем будет отказываться всю жизнь.       Аи быстро объяснила правила: танцевать можно как угодно и что угодно, но не выходя за границу расстеленного на земле платка из тонкого шелка. И платок тот должен оставаться непотревоженным, не сминаться и тем более не рваться. В остальном — хоть несский танец с саблей, хоть цзянский «плывущий лотос», хоть и вэньский-вэйский любой. Особым шиком считалось, если мужчина вышел танцевать женский танец и оказался в нем лучше девы, или наоборот, дева сплясала мужской.       — Вы бы видели, как отец «плывущий лотос» танцует! Сама тетушка Яньли признает, что он с нею наравне, — гордо похвасталась Аи.       — Ифу не хуже, — тут же влезла Цин.       — Папа тоже умеет, но его на платок поди загони, он только с лентами плясать любит, — вздохнула сяо Лань. — А мама обещала со счетными книгами закончить и прийти, на нас посмотреть.       — Госпожа Не придет?       — Ой…       Аи уловила лиловый промельк и насмешливый блеск в глазах шисюна Юаня. Что ж, им было скучно? Теперь не будет!       В итоге решили, что раз уж на их «соревновании» будет присутствовать сама госпожа Не, она и будет судьёй. Потому что если она будет участвовать — победитель предрешён. А пока ожидали её — устанавливали очередность.       Цзычжэнь вызвался танцевать первым. Неловко посмеиваясь, пояснил:       — Я и так знаю, что в этом состязании буду посрамлен, а если ещё и сначала увижу, как именно, то после, наверное, и вовсе в ногах запутаюсь!       Второй назначили сяо Лань — по той же причине; у неё, в сравнении с остальными, было гораздо меньше опыта. Молодая госпожа Не надулась, но спорить всё же не стала: если в поединке она ту же Аи пока победить так и не смогла, почему с танцем должно быть иначе?       А дальше бросали жребий: остальные участники были примерно равны в умениях. Третьим выпало танцевать Лань Цзинъи, и он, судя по взгляду, очень смущался этим, ведь, по сути, выходил первым из тех, кто мог потягаться в искусстве танца с другими. Правда, Аи не знала, сумеет ли он исполнить женский танец, или нет. После него была очередь самой Аи, потом — Цин, а самым последним (а не жульничал ли шисюн?) — Вэй Юаню.       После жеребьевки ждали совсем недолго: едва успели расстелить потертый серо-зеленый платок, принесённый всё той же сяо Лань: ни Аи, ни Цин у себя даже не искали, потому как ничего подходящего в цянькуни, отправляясь в Буцзинши, не положили.       Тетушка Яньли вплыла на облюбованное ими поле, словно дух лотосового бутона: из-под серо-зеленых внешних одеяний празднично лиловели внутренние, а на губах цвела улыбка. Она с лукавыми смешинками в глазах выслушала просьбу судить их и, царственно кивнув, опустилась на скамью у края площадки. Цзычжэнь, до того шептавшийся с А-Цяо — видимо, договаривавшийся о музыке — поежившись, осторожно ступил на платок.       Мелодия, хотя и не была одной из любимых шисюном печальных баллад, бодростью и задором также не отличалась. То, что Цзычжэнь исполнял, явно было женским танцем: плавным и тягучим, рассчитанным на длинные широкие рукава и струящийся подол, и в исполнении юноши в узком тренировочном цзяньсю выглядело откровенно неуклюже. В сочетании с сурово нахмуренным лбом и сосредоточенным взглядом — так и вовсе потешно, и Аи периодически прятала смешки в рукав, краем глаза ловя на том же и остальных.       Платок, несмотря на всю осторожность Цзычжэня, смялся где-то на середине танца, придав бровям исполнителя особо скорбный наклон, но молодой господин Оуян всё же прилежно дотанцевал до конца. И даже получил в награду сомнительное по ценности подбадривание от своей недосягаемой луны:       — Через сотню повторов, возможно, молодому господину Оуян и удастся не посрамить своих сестер, танцуя с ними в одном ряду!       — Я не узнаю этого танца. Откуда он? — Юаня интересовали вещи более практичные. Он, выросший в многонародном Чуньцю, в котором встречались и юньмэнские, и цишаньские, и традиции Гусу, редко не мог опознать, откуда взялся тот или иной обычай.       Цзычжэнь снова неловко улыбнулся:       — Три сестры, вы помните, да? Им как-то в руки попал низкопробный романчик — не желтые страницы, я для того его и читал, чтобы увериться! — поспешно пояснил он в ответ на потрясённые взгляды, — про императорский двор то ли прошлой, то ли позапрошлой династии. Этот танец в романе исполнялся танцовщицами перед императором. Описано было довольно подробно, и девочкам захотелось попробовать станцевать. — Очередное неловкое пожатие плечами. — Пришлось помогать.       Над «Танцем наложницы», как немедля окрестила его бесстыдница-Цин, похихикали ещё немного. А тётушка Яньли, несмотря на то, что улыбалась вместе со всеми, похоже, дала Цзычжэню и пару советов — иначе их шушуканье в стороне Аи истолковать не могла.       Сяо Лань выступила чуть лучше: платок у неё тоже смялся к середине, когда она слишком увлеклась и перестала следить за ногами. Но исполняла она уже хорошо знакомый ей традиционный танец с саблей, так что само по себе зрелище вышло вполне пристойное. Ритм мелодии в этот раз задавал её брат, и барабанная дробь разогнала всем кровь, заставив приплясывать на месте. Получив от матушки несколько советов, так же наедине и тихо, сяо Лань успокоилась и повеселела, с жадным любопытством глядя на то, как к платку выходит наследник Лань.       Аи скосила глаза, глянула на дашисюна и тут же отвернулась, мысленно ругая его на все затоны: ну ведь совершенно же не скрываются, паршивцы, ну как так можно? Пусть бобо уже все про них понял, но все остальные-то почему должны страдать? Уф, словно на солнце глянула, аж в глазах рябит теперь! Пришлось смотреть на ланьца, придирчиво оценивая, как двигается, как держит себя.       Лань Цзинъи явно красовался и распушался. Вынул из прически ленту, скрепляющую волосы, повел головой… Аи пришлось цапнуть Юаня за руку и пребольно впиться в его ладонь ногтями, иначе он, как заклятый, шагнул бы вперед. А так только вздрогнул, виновато и благодарно посмотрел на нее и даже не стал отнимать руку. А Аи не стала выпускать ее: Цзинъи еще даже не начал танцевать, только готовился. Тетушка Яньли достала из рукава сяо, и Аи теперь уже сама принялась глазеть, не отрываясь: как тетушка играет на пипе и дицзы, она уже видела и слышала, но вот сяо при ней в руках тетушки появилась впервые. Когда госпожа Не приложила ее к губам, Аи поняла — почему. Наверняка глава Не запретил, слишком… ох, слишком уж это было, словно небесная фея снизошла до смертных.       А танец ланьского бесстыдника наверняка был в Гусу строго-настрого запрещен, потому что — ну! Это же было откровенное бесстыдное предложение ступить на весенние цветущие травы и играть под ивами! А платок у него смялся только в самом конце. Аи прикусила губу: ей придется постараться, чтоб выступить не хуже!       Исполнять нечто такое же бесстыдное Аи ни в коем случае не собиралась — это юношам если что и будет, так разве что пара насмешек, а девам подобное позволено исполнять только в личных покоях, перед супругом. Так что Аи собиралась показать вполне пристойный, традиционный в Юньмэне для Праздника урожая мужской танец. И смела надеяться, что сделает это хорошо: несмотря на то, что именно этим движениям целенаправленно её никто не учил, она каждый год видела, как танцует отец, да и сама уже пробовала во время таких же соревнований.       Родной юньмэнский мотив, заведенный А-Цяо, заставил тетушку Яньли улыбнуться шире; барабан Не Ли вскоре присоединился к флейтам, и Аи окунулась в движение, отсекая от себя всё, кроме музыки и платка под ногами.       Когда музыка стихла, на припыленном шёлке не было ни одной складки, лишь слегка бугрились потревоженные ветерком края.       — Похоже, победитель уже определён! — Цзинъи с досадой хлопнул себя по колену.       Аи самодовольно улыбнулась и не удержалась от колкости:       — Возможно, если бы кто-то был больше сосредоточен на самом танце, а не на том, смотрят ли на него, всё было бы не так очевидно.       Цзинъи вскинул голову, но зарождающийся спор прервал Юань:       — У нас ещё два участника, шимэй, шисюн. Пока мы не выступим — ещё ничего не очевидно.       — А ты надеешься побороться за победу? — Аи подразнила и его.       — Твердо намерен это сделать, — Юань ответил ей безмятежной улыбкой.       — Айя! — Цин махнула на них обоих своим веером, фыркнула, как недовольная кошка: — А меня вы в расчет, значит, не берете? Ну, в принципе, правильно, но это не значит, что я не буду стараться!       Вэй Цин решительно встала на платок. В руках у неё появился бамбуковый посох, который Аи видела на тренировках в Фэнхуан Во; в Цинхэ Цин-сяоцзе его почти не доставала, тренируясь с другим оружием. Пронзительно свистнул сюнь, гулко отозвался барабан — и Цин взвилась вихрем движений.       Танец был довольно простой — какая-то пастушья плясовая — но задорный, Аи и сама начала притопывать в такт. При том, как бодро Цин, танцуя, перебирала ногами — удивительно, как платок продержался гораздо дольше, чем полтанца!       После танца Вэй Цин сердито фыркнула на предавший её почти у цели скользкий шёлк, но недовольство на её лице быстро сменилось гордостью: ведь сяо Лань и Оуян Цзычжэня она однозначно перетанцевала, да и Лань Цзинъи дышала в спину! И похвалы — восторженно-влюбленные от ее А-Ле и более сдержанные от остальных, Аи в том числе — Цин заслужила.

***

      Платок расправили, и Юань шагнул к нему, оставив без внимания переглядки музыкантов.       — А как же музыка, шисюн?       — Вряд ли кто-то знает эту мелодию, шимэй, да и на флейтах ее не исполняют. Я без музыки.       Совсем без нее Юань, конечно, не обошелся бы, сложно было одновременно держать в голове ритм, в руках — пламя, да еще и за платком следить. Так что он самую малость схитрил: обернулся к солнцу, что уже почти коснулось вершин гор, готовясь уйти на покой, и запел. Это был простой благодарственный канон, у Цзян такой был, только его пели для великой Чанцзян, и у Цзинь тоже был, в нем обращались к Земле, дающей блага земные и принимающей в конце пути. В Цишани — в те времена, когда ее владыки еще не ступили на кривую тропу жажды власти, — молились Солнцу и его Дочери. В храмах и на площадях танцевали юные девы, несущие в руках чаши с горящим маслом. Юаню было куда проще, чем им — чаш у него не было, он не рисковал пролить на себя масло. В сложенных чашечками ладонях горела его огненная ци. Под собственный медленный распев он ступил на платок и отрешился ото всего мира, прикрыв глаза.       Танец с огненными чашами танцевала его мама. До того, как стать женой папы, она была одной из храмовых танцовщиц: каждая ветвь могучего кланового древа была обязана отправить одну из своих дочерей в столицу. На празднике Солнцестояния отец увидел ее, танцующей среди прочих — и украл. То есть, не совсем украл, конечно, но что-то такое было. Мама, которую карьера столичной храмовой танцовщицы не прельщала, взвесила все «за» и «против» — и согласилась быть украденной молодым горячим заклинателем. Это потом уже был скандал и выяснилось, что Вэнь Шаньци был помолвлен с кем-то, кто был ему не по нраву, были долгие разборки, даже дошло до самого Владыки, который махнул рукой и позволил папе перейти в ветвь целителей, когда его отец пригрозил вовсе изгнать за непочтительность и непокорство…       Юань танцевал, забывшись в пляске своего личного пламени и отпустив себя: это был хороший шанс на то, что оно успокоится и больше не будет донимать его беспричинной злостью. Дать ему волю, позволить вести себя — и…       На краю тренировочного поля прозвучала встроившаяся в танец и словно бы подхватившая Юаня дробь с перезвоном: кто-то выбивал ее из шоугу, маленького барабанчика из ящеричьей кожи с подвешенными по ободу медными колокольчиками. Юань откликнулся на этот звук, и пламя в его ладонях вспыхнуло выше.       Юань не был мастером в этом танце, тем более, что он в самом деле был чисто женским. Просто в детстве, да и потом, позже, он встречал рассвет и провожал закат, танцуя вместе с мамой во дворе их дома в Фэнхуан Во. Сейчас, допевая последние строки канона, он словно бы окунулся в совсем недавно закончившееся детство. Солнце скрылось за самой высокой вершиной, одарив ее огненным ореолом. Юань поклонился ему, опустил руки, погасив пламя, заморгал, приходя в себя.

***

      Первым свое восхищение поторопился высказать Не-дайфу, который и играл на шоугу, подойдя к тренировочному полю где-то на второй трети танца Вэй-сюна. Старший молодой господин Не, то есть, Не Ли, хоть и примерялся к своему тангу, но все же не рискнул вступить и сбить нечаянно танцору ритм, а вот Не Цюнлинь влился в него, словно играл с самого начала, на полувдохе, и ни единого раза не ошибся, выбивая из крошечного барабанчика звонкий сердечный ритм, сопровождаемый перезвоном медных колокольцев.       И вот теперь — обнимал еще не отдышавшегося, еще не отпустившего танец Вэй Чансиня, улыбался и негромко радовался:       — Этот скромный уже много лет не слышал благодарственный канон Солнечной Деве, а уж сам танец не видел и того больше! А-Юань, ты так порадовал старика!       Хотя какой же он старик, ну, право! Он, вроде бы, младше главы Вэй, если Цзычжэнь не ошибался, хотя на занятиях родословные он заучивал так, чтоб и во сне без запинки отбарабанить, и перед наставниками лицо не потерять. К тому же, ему это было важно: у него подрастали три сестры! Так что — нет, не ошибся Цзычжэнь, Не-дайфу была-то всего тридцать одна весна. Но это, должно быть, общее у всех старших, кто воочию видит перед собой их, следующее поколение.       Вэй-сюн выбрался из его хватки, тяжело дыша, и огляделся; расцвёл широкой улыбкой, взглянув на едва пошедший волной платок. Оглядел их лица — Цзычжэнь тоже глянул по сторонам: зависть, восхищение и одобрение на них были написаны вполне отчётливо; про себя Цзычжэнь тоже не сомневался — такой красоты он ещё никогда не видел!       Цзычжэнь уже хотел подойти к победителю (тут и вердикта госпожи Не не нужно было, чтобы не сомневаться в том, кто он), но передумал. Вэй-сюн зацепился взглядом за Лань-сюна — и не отводил глаз уже с фэнь. И лицо у него было странное, словно вот-вот сделает что-то… То ли ударит, то ли ещё что-то, столь же… Неуместное.       Пока Цзычжэнь раздумывал — Не-дайфу, кажется, тоже заметил эти их переглядки и как-то странно — то ли сокрушенно, то ли грустно покачал головой, а после негромко приказал и Лань-сюну, и Вэй-сюну идти за ним. Цзычжэнь посчитал это знаком судьбы — точнее намёком, что стоит наконец аккуратно уточнить один деликатный момент — и оглянулся на дев Цзян и Вэй.       — Как странно, молодые господа Лань и Вэй повздорили, что ли? Опять? — частью Цзычжэнь и вправду об этом беспокоился — ему вовсе не хотелось узнать, что меж его друзьями, являющимися в его представлении истинным примером родственных душ, могла случиться ссора.       Молодая госпожа Цзян кашлянула словно бы смущённо. Вздохнула со смирением:       — Знаешь, Оуян-сюн, они вообще часто по мелочам спорят. Насколько я знаю. Сами разберутся! Надеюсь…       Первая фраза прозвучала как-то странно, очень похоже на попытки врать его мэймэй. Вторая — со злым запалом, как у человека, который совершенно не хочет иметь с происходящим дело, но знает, что всё равно придётся. А вот последнее обреченное «надеюсь» Цзычжэнь уже едва расслышал, но это было уже не важно. Цзычжэнь почти уверился, что прав — и что прямым вопросом никого не оскорбит, но путь к отступлению себе оставил — и процитировал:       — Среди цветов под луной — разбитое зеркало вновь станет целым       Девы покосились на него, переглянулись меж собой и разом тяжко вздохнули. Вэй Цин закатила глаза и ответила так же якобы отвлечённо:       — Сколько голову не прячь — а хвост торчит! — Разгорячившись и плюнув на приличия сказала совсем откровенно: — Эта парочка бииняо совсем себя в руках не держит! Мне кажется, что когда они говорят, что ещё ничего не решили и не хотят огласки — то затыкают уши в первую очередь себе!       Цзычжэнь, который вроде тоже ещё не решил и ни к чему не готов, со вздохом признал:       — Я их понимаю, моя госпожа, — и лишь по внезапному румянцу на щеках возлюбленной девы-луны понял, что сказал что-то не то.       Хотя… не то чтобы он не хотел сказать именно это. Именно такое обращение к деве Вэй он мысленно произносил уже не раз, примеряясь, как бы это прозвучало в реальности. Ну, вот оно и прозвучало. И ему, честно признать, понравилось. Он хотел бы говорить эти слова именно ей — в этом он уже не сомневался. Так что с какой-то частью своих размышлений он уже определился. Но вот с остальным!       Дева Цзян фыркнула и посмотрела неодобрительно теперь уже на них с Цин:       — Меня окружают влюбленные. И медленно сужают кольцо! Вы хоть понимаете, как мне завидно?!       Цзычжэнь моргнул и удивленно глянул на нее. Завидно… чему? Он что-то не так понял? Но прежде чем он успел сказать хоть слово, Вэй Цин виновато потупилась и вздохнула: — Прости-прости, сяоцзе! — Молодой господин Оуян! Не надо тянуть ростки, помогая им расти, — Цзян Аи метнула в него сердитый взгляд, развернулась и стремительно ушла с поля.       Цзян Цяо поспешил за ней, да и все остальные уже разошлись, ведь сигнал к отбою должен был уже прозвучать совсем скоро.       — А-Цин, что я не так сказал? — растерянно глянул на девушку Цзычжэнь.       — Сяоцзе запрещено до свадьбы видеться с женихом. Так что ей наблюдать воркование наших «бииняо» — всё равно, что хлебать уксус! — после чего Цин снова порозовела и отвела глаза. Цзычжэнь сам за неё додумал умолчанное: а тут ещё и он со своими ухаживаниями — и им с Вэй Цин видеться никто не запрещает.       — Моя госпожа, я провожу тебя до казарм?       Цзян-гунян всё равно уже ушла, а чего ухо не слышит — то не тревожит разум. А его а-Цин совершенно очаровательна с румянцем, так чего упускать возможность?       Провожая свою деву-луну, Цзычжэнь не забывал говорить любезности, наслаждаясь тем, как она их принимала, но это не мешало ему обдумывать все, что случилось за последнее время. В том числе и то, подтверждение чему он сегодня получил. Отец не зря внял его мольбам и отправил в Цинхэ на этот год: Цзычжэнь обрел намного больше, нежели уверенность в себе. К примеру, дружбу с теми, кто в силах обуздать дракона и приручить феникса, даже если им пока кажется, что со своими старшими они в этом не сравнятся. А значит, он всеми силами должен был сохранить ее, эту дружбу, эти связи, укрепить и упрочить. Главное — отыскать верные слова, чтобы убедить отца. Тоже, в некотором роде, подвиг сродни обуздыванию дракона. И ему придется постараться, чтобы встать вровень со своими друзьями.