或許全部 - ВОЗМОЖНО ВСЕ

      То, что чуть не искалечило его младшего брата, лежало на столе. Цельная доска из древесины персика была исчерчена печатями, поверх — слой талисманов, но от этого всё равно тянуло смертным холодом, вонью гниющей плоти и злым шепотом на грани сознания. Не по-настоящему, но Вэй Ин ощущал попытку этого повлиять на его разум именно так. Полузабытое воспоминание зудело на грани восприятия: он уже однажды чувствовал что-то подобное… Или не он?        Он хорошо помнил ощущения от той Тьмы, с которой, укоренившейся в его теле, словно сорняк, сражался много месяцев, пока не выжег ее из себя пламенем и цзюнь-ци. Они были похожи, словно… словно две раны, нанесенные одним и тем же оружием — но всё-таки отличались.        Вэй Ин ещё немного посидел, прислушиваясь к себе и пытаясь понять, откуда же ему знакомо именно это ощущение — и плюнул, когда поймал себя на том, что клонится ближе к столу.        Простыми размышлениями источник воспоминаний — а в том, что это именно воспоминания, Вэй Ин теперь был уверен — было явно не вычислить. А вычислить было необходимо, Вэй Ин не собирался идти на лишний риск и лезть к этому, если знания можно было получить и более безопасным путём.       Так что через кэ Вэй Ин уже запер ту часть мастерской, в которой лежало это, и поднял над ней дополнительную защиту, а сам устроился для медитации в соседней комнате. В последний момент догадавшись расположить рядом с собой мечи и флейты: они были с ним большую часть его жизни, и Вэй Ин был уверен — подскажут нужное, даже если он сам упустит.       Сперва он погрузился в обычную медитацию, очищая разум и приводя в равновесие все чувства, это было необходимо именно сейчас, когда это воздействовало на него, а сердце болело за раненого и страдающего диди. Когда же незримая буря внутри улеглась, он смог погрузиться глубже, касаясь синьшэн и по духовным венам распространяя свое внимание на все тело. Двойственность впечатлений уже давно не сбивала его, он вспомнил ее и в своем первом, праведном совершенствовании. Тогда ему-ребенку собственное тело казалось одновременно и маленьким, ограниченным и странным, и бескрайним, как великая Поднебесная, испещренная озерами и реками, горными массивами и каньонами, хранящая в себе и драгоценности, и гниющие трупы.        Сейчас он знал свое тело во всем его несовершенстве, со всеми много раз переломанными костями и рваными связками, шрамами и очагами болезней. Он много лет совершенствовался с цзюнь-ци в духовных венах, но даже этот срок не выправил всего. Отравление се-ци было слишком глубоким, а то, что его огонь и цзюнь-ци буквально прожгли в теле новые каналы, тоже не могло считаться нормальным совершенствованием. До сих пор иногда он находил в себе остатки тех, старых, искалеченных и мертвых, выжигал пламенем и залечивал после в глубоких медитациях. Зато теперь он лучше многих — и даже старейшин-целителей своего клана — знал, как устроено тело заклинателя.        Но сейчас его целью было не исцеление, хотя он целенаправленно искал хотя бы какой-то кусочек прошлого. И нашел — затаившийся за сердцем крохкий стеклянистый сосуд, неощутимый и не беспокоивший долгие годы, но могущий стать смертельно-опасным в любой момент. Вместо того, чтобы выжечь его, он коснулся этого пережитка прошлого, погружаясь в память тела, которую тот мог нести. За плечами тут же потяжелело: Суйбянь и Хэйюэ встали на страже. Поверх духовной проекции его руки легли еще две — призрачные и едва уловимые, сливаясь в одну: Чуньди помнила, как по этому сосуду струилась золотая ян-ци, Чэньцин знала, как его жгла диким холодом се-ци. Но Чуньди отступила, сейчас ему нужна была память Чэньцин, и темная флейта повела его глубже, к самому моменту своего рождения. Где-то за границей его восприятия, сосредоточенного на ней, огненная боль опоясала горло, напоминая, зачем вообще он в муках породил свой темнейший артефакт, почти свою духовную дочь, вобравшую в себя все темные стороны его души, его жажду мести, власти, его кровожадность и жестокость, способность отбросить любые нормы морали и человечности.       Но Чэньцин, при всем этом, была милосердна. Своим, темным милосердием. Она провела его по острым лезвиям памяти о войне быстро, не останавливаясь ни на чем, пока не вложила его руку в жесткую ладонь младшей сестры, словно говоря: «Она в тот миг была рядом с тобой, а не я, смотри».       И Вэй Ин увидел замедленно в сотни раз и оттого почти мучительно долго длящийся бой, в реальности занявший не более кэ. Увидел и ощутил снова, как в его грудь вонзаются покрытые вязью заклятий длинные ногти, скорее — когти, вспарывая плоть и вырезая ее кусок, как этот истекающий кровью ошметок подносят к кроваво-алым губам… Как на миг что-то меняется в вишневых глазах напротив, они словно очищаются от мутной взвеси, в их глубине проступает измученная не годами — десятилетиями сражений с тьмой душа, уже почти побежденная, но не сдавшаяся.        «Ты моей крови, дитя? — голос, ничуть не похожий на тот нечеловеческий рык, что звучал в реальности, был исполнен почти безумной надежды и сопереживания. — Ты — пламя Вэнь! О, дитя, ты тоже отравлен Ею… Я виноват, я так виноват — не сумел никого спасти и пропал сам, моими руками Она натворила столько бед… Но хотя бы ты!.. Хотя бы тебя я спасу, верь мне! Обещай мне… Я вижу в тебе великую силу, дитя, ты сможешь Ее уничтожить. Обещай мне, что сделаешь это!» — «Обещаю».       И в его тело хлынули потоком Пламя и цзюнь-ци, каким-то невероятным образом оставшиеся незапятнанными Тьмой где-то в самом сердце золотого ядра Вэнь Жоханя — то немногое, что он оберегал все эти годы в надежде… на что? На чудо, милость богов? Не боги привели Вэй Ина на ступени Дворца Солнца, нет. Слепая судьба и его собственный выбор — во вмешательство богов в дела людей Вэй Ин уже давно не верил.         Разум словно погрузили в огненный шквал и придавили тысячами даней камня, столь огромен был массив знаний, сейчас, уже в этот момент, в настоящем разворачивающийся из крохотного зерна, заложенного в него в тот миг распадающейся и гибнущей от последнего усилия душой Вэнь Жоханя. Вэй Ин выдержал его с трудом: десятилетия — в два раза больше времени, чем он вообще жил на свете — кропотливо собираемых сведений и исследований, каждая крупица знаний, которую только мог отыскать и извлечь острый разум так и не ставшего мастером артефактора, ученого и исследователя в своей сути.        В медитации время бежит иначе, и Вэй Ин понятия не имел, сколько он так просидел — тщательно, не упуская ни одной мелочи, пролистывая страницы драгоценных чужих знаний — пока не наткнулся на то, зачем сюда пришёл.       Вэнь Жохань провёл на Луаньцзан гораздо меньше времени, чем Вэй Ин — и Вэй Ин был ранен, обессилен и голодал, а Вэнь Жохань взял с собой припасы и людей; Вэнь Жохань был старше и опытнее, и уже считался одним из лучших артефакторов своего поколения, а Вэй Ин был неопытным недоучкой, вчерашним мальчишкой.        Вэнь Жохань пришёл узнать, что такое Луаньцзан — и действительно узнал о могильнике многое, и многое оттуда унёс. В том числе — скромный скальный обломок, черный и маслянисто блестящий, с пятнающими его прожилками и вкраплениями ржаво-коричневой, словно старая кровь, руды. Осколок нёс в себе отпечаток сознания Луаньцзан и каплю его силы, и Вэнь Жохань надеялся: наблюдая за развитием этого осколка, он сможет понять принципы, по которым существует се-ци, а значит — найдёт способы защищаться и исцеляться от неё…       Вэнь Жохань не успел, се-ци — и безумие — поглотили его раньше. Сначала он просто понял, что на это понадобится слишком много времени, и отложил исследование осколка, занялся иными делами, лишь изредка вспоминая о старом замысле, после — счёл бесполезным и окончательно забросил, а потом и вовсе забыл о его существовании. Она заставила его забыть. Вэнь Жохань не знал — не заметил — когда и как осколок исчез из мастерской и оказался у того человека — но зато самого человека помнил: Старейшина, особо доверенный. Один из немногих, кому было разрешено входить в личные мастерские Главы.       Дальнейшее Вэй Ин мог предположить и сам. Се-чжунцзы — он решил назвать эту мерзость так за схожесть с семенем сорной травы, которой дай только упасть в плодородную почву — и тут же взойдет, раскинет корни и задушит любой полезный злак или травку — не просто обладало способностью отравлять собой все, что вокруг. В нем была часть извращенного и злобного разума той сущности, в которую обратились души всех погибших в великой битве древности, не нашедшие покоя, и души всех людей, что после попадали в ловушку могильника. Эта часть могла отыскать лазейку, наверное, даже в душу небожителя, тем более это не составило труда с человеком, чьи амбиции и желания вот-вот должны были обратиться в прах вместе с погибающим орденом и кланом. А золотое ядро не защищало от безумия, даже такое сильное, как у Вэнь Жоханя, скорей уж, наоборот, чем сильнее оно было, тем более защищенным чувствовал себя обманутый тьмой глупец и тем меньше замечал за собой признаки отравления. Не золотое ядро хранило Вэй Ина от влияния Тьмы Луаньцзанган. Но того, что спасло его в свое время, не было ни у Вэнь Жоханя, ни у того Вэнь, чье имя так и останется забытым, а могилы не будет — его прах был развеян над Ичэном.        Тьма Луаньцзанган ненавидела цзюнь-ци. Она не пробила бы защиту разума Вэй Ина так уж скоро… Но он не собирался давать ей лазейки и время.       Выйдя из зала для медитации, он отыскал Цзян Минфэна. Любимый супруг был обеспокоен:       — Вэй Ин, ты провел в медитации трое суток. И выглядишь…        — Не очень хорошо, я догадываюсь, — Вэй Ин улыбнулся, обнимая его щеки ладонями, мысленно поморщившись: голос срывался на сип и хрипы, а горло словно снова перепахало изнутри острыми когтями. — Я искал тебя, чтобы сообщить: все дела клана и ордена ложатся на твои плечи, мой возлюбленный супруг. Три дня я буду отдыхать и копить силы, а после уйду в бессрочный затвор — необходимо как можно скорее завершить расчеты по самому важному проекту, я уже и так слишком сильно затянул сроки.       — Бессрочный? — в золотых глазах метнулись тени печали и беспокойства.       — Не знаю, сколько времени мне понадобится: может быть, день, а может и несколько месяцев. Но я обещаю…       Цзян Минфэн перебил его, крепко сжав запястья:       — Дай допуск в мастерскую Вэй Чжун. Меня ты не пускаешь, но хотя бы ей позволь побыть твоей Тенью на это время.       — Тенью — нет. Но как почтительная дочь, она может позаботиться о том, чтобы я не забывал поесть. — Вэй Ин, конечно, сказал это как можно легкомысленнее, но вообще-то он мог забыть, да. Ещё Вэй Ин обязательно будет забывать менять одежду и умываться, будет работать сутками без перерывов и засыпать за столом… Но это всё, в отличие от отсутствия пищи, не нанесёт его здоровью серьезного вреда, хотя выглядеть он будет и не очень хорошо.       И поэтому допускать в этот затвор возлюбленного супруга было бы плохой идеей: слишком уж тот болел сердцем за малейшее неудобство Вэй Ина, а сам Вэй Ин — слишком остро чувствовал беспокойство супруга. Чжун-эр, единственная настоящая ученица Вэй Ина, воспитанная как Тень, относилась к физическим неудобствам — и своим, и окружающих — гораздо проще. Она не станет сильно тревожиться, увидев синяки у него под глазами или неделю нечесаные волосы, и отвлекать наставника этими мелочами от дела. И вполне справится с тем, чтобы подсунуть ему под руки что-то съедобное.        

***

      Три дня Вэй Ин, как и обещал, занимался тем, что ел, спал, гулял и предупреждал окружающих, что уходит в затвор. Ещё — проверил успехи Вэй Чжун и дал наставления на следующие пару месяцев: ей не стоило прерывать тренировки, а Вэй Ину — отвлекаться от дела. Через три дня все приготовления были завершены — и двери личной мастерской Главы Вэй закрылись для всех, и открывались лишь дважды в сутки для его ученицы, исправно заносившей туда подносы со снедью и выносившей пустые тарелки и вести; долго-долго — одни и те же: “Глава в порядке, ещё не закончил.”       Иногда по его приказу Вэй Чжун приносила запрошенные книги. Несколько раз Цзян Минфэну приходилось отправлять вестников в Гусу, Ланьлин или даже в Цинхэ, посылая следом или Тяньяня, или бегом бежать самому за свитками или книгами, которыми не располагал клан Вэй. Договоренность на этот счет между побратимами существовала давно и поддерживалась свято: как и клан Вэй безвозмездно делился знаниями и открытиями в целительстве, так и с ним обменивались теми, что были или основами, или — в крайних и неотложных случаях — древними и незаслуженно секретными. Никогда прежде в цзянху такой практики не было, кланы зубами держались за сакральные знания, таили свои манускрипты за заклятьями и запорами. Как показала прошедшая война, никакие заклятья не стали преградой захватчикам, когда те пришли в Юньшэн и Ляньхуа У. Восстановить потерянное было почти невозможно. Но сохранить и преумножить оставшееся было проще вместе.       Тем более все главы-побратимы знали, что если глава Вэй попросил помощи — значит, это что-то важное. Возможно — жизненно важное. Цзян Минфэн представлял, как трудно было Лань Сичэню справиться с сопротивлением старейшин такому новшеству. Но никто не отказал. Лишь обеспокоенно пытались выяснить, что такое создает — или, учитывая запросы, готовится разрушать — глава Вэй.       Минфэн пока держался и не говорил — Вэй Ин не любил рассказывать о незаконченных затеях. К тому же он никогда не скрывал, что намеревается однажды уничтожить Луаньцзанган — просто считал, что у него есть больше времени, и не хотел никого тревожить слишком рано.       Для самого Минфэна время в разлуке тянулось, как горячая карамель — бесконечными вязкими нитями, словно сто лет и тысяча осеней — несмотря на то, что дел на Минфэна навалилось за двоих. Ни дыхание весны, ни первые робкие цветы, ни благоухание кипенно-белых и нежно-розовых садов не взволновали его сердце так, как это случалось все последние годы, потому что рядом не было того, кто делал прекрасный вид ещё совершеннее. И лишь когда сады Чуньцю Вэй начали вовсю зеленеть, его сердце наконец успокоилось.       Вэй Ин, вышедший из своей мастерской, был одет в единственный тонкий чжунъи, встрёпан, словно всю весну в его волосах гнездились птицы, и бледен, как покойник, но сиял широкой счастливой улыбкой, что дарила спокойствие и надежду лучше всяких слов.       — Вэй Ин? — осторожно сжав снова заострившиеся плечи ладонями, Минфэн заглянул в его глаза, почти хищно загоревшиеся знакомой ци.       — Неделя на отдых — и я созываю Большой Совет. Знаешь, свет мой, десять лет назад я думал, что пойду и героически лягу костями, но одержу победу над этим злом. Но сейчас я уже не тот глупый мальчик и совершенно не горю желанием умереть, оставив тебя и всю нашу стаю. Я прав, чжицзи?       — Конечно, прав. — От одной мысли об этих давних планах Минфэна продрало морозом; понадобилось усилие, чтобы не сжать руки ещё крепче.        — Вот! А раз я прав, поработать придётся всем! Мне нужны будут мастера печатей, мастера талисманов, мастера артефактов, те, кто умеет заклинать музыкой и словами, и просто сильные заклинатели… — Глаза Вэй Ина смеялись и щурились в хитрой усмешке: «Всем» — значило, что усилия придется приложить не одним лишь Великим кланам. И это было… хорошо.        Минфэн не выдержал — заставил супруга замолчать самым приятным из способов. Отстранился и посмотрел в глаза:       — Отдохни, Вэй Ин. А потом ты объяснишь мне свой план — и мы соберём всех, кого нужно.       Когда-то Вэнь Жохань жаждал объединить все кланы и ордена цзянху силой. Что бы он сказал на это?