或許全部 - ВОЗМОЖНО ВСЕ

      Вырваться из Безночного города было счастьем, тем большим, чем больше Ханя пытались вовлечь в свои интриги старшие братья, дядюшки, кузены и прочие родственники, с интересом стервятников следящие за медленно угасающим отцом. Сам отец интереса к Ханю не проявлял, отдавая предпочтение старшему сыну, во всем похожему на него; спокойный и увлеченный учебой и уроками наставников-артефакторов Хань был для него пускай и не пустым местом, но не занимал мысли слишком много. Запасной вариант, третий сын, да еще и от второй жены... Но Хань был благодарен ему за то, что отец потакал его желаниям учиться и увлечению артефакторикой. Хмыкал, что это все материнская кровь виновата, и что было бы лучше, если бы Хань, раз уж идет на поводу у нее, изучал боевое направление, как Вэйлун Вэнь.       Ханя интересовало совсем не это. Наверное, он потому и сошелся так близко с главой цзычаньской ветви клана, степенным и улыбчивым Вэнь Сюйши, который не гнушался беседами с юношей, еще не увенчанным гуанем, зато увлеченным, почти одержимым своей идеей о создании артефакта, что будет выправлять потоки ци в теле заклинателя.       И нет, интерес Ханя к подобному вовсе не был вызван сыновней почтительностью или желанием продлить годы родителя. Хань прекрасно знал, что угасание отцовского золотого ядра — это кара за случайное убийство цилиня. Было бы преднамеренное — отец бы уже давно сошел на погребальный костер, а Безночный город раздирали бы свары за трон и проклятья. Так что здесь никто бы не помог главе клана, это понимали все вокруг, это понимал и сам Хань.       Его же интерес возник в тот момент, когда он узнал о проклятье, преследующем его близкого друга и весь их род. Уж кто-кто, а Шаньцзянь ничем не заслужил жить недолго и умереть в расцвете сил...              Хань познакомился с молодым главой Не еще в том возрасте, когда детям простительно не знать этих самых глав в лицо и разбираться в клановых-орденских цветах. Ханю тогда было всего пять, перед ним на тропинке внутреннего сада Солнечного дворца стоял самый высокий человек, которого он когда-либо видел, и он без малейших колебаний протянул ему руки:       — Подними меня.       Глава Не засмеялся — его смех уже тогда напоминал Ханю рев горной реки в стремнине, — и поднял. Вознес его на широкое плечо, словно в седло отцовского боевого жеребца:       — Далеко ли видно маленькому господину Вэнь?       — Да! — восторженно проверещал Хань, обозревая с высоты этакой башни свои «владения».       Тогда Не Шаньцзяню было двадцать.              Влюбился Хань в него гораздо позже... Или нет? В любом случае, осознал свою глупую обреченную влюбленность он лишь в тот момент, когда увидел главу Не в алых одеждах, выходящего из Храма предков Не рука об руку со своей юной женой. Сердце шестнадцатилетнего Ханя разбилось, но все равно не перестало любить. Он иногда думал: третий сын — не наследник, ему простительно уйти младшим мужем во имя укрепления отношений с дружественным кланом, верно? Он бы не ревновал Шаньцзяня к супруге, конечно же нет! Она была бы для него священна, как та, кто подарит любимому детей. Он же довольствовался бы тем, что дарил ласку и заботу, следил за здоровьем и ци...       Детей у Шаньцзяня пока еще не было, сам он говорил, что бережет жену, ее отдали за него слишком юной, а сыновья рода Не забирают у своих матерей слишком много сил. Если бы можно было влюбиться во второй раз, Хань сделал бы это в тот миг, когда услышал эти слова.              Для него-шестнадцатилетнего разница в пятнадцать лет ничего не значила. Но для него-девятнадцатилетнего она стала ножом, вонзенным в и без того истекающее кровью сердце. Теперь, исследовав все, что только смог отыскать о проблеме искажения ци, Хань понимал, что времени у него... у Шаньцзяня — все меньше с каждым днем. И потому изводил дядюшку Сюйши в этот раз он весьма основательно. И в Буцзинши летел, спрятав в цянькунь целый дань переписанных с позволения мастера-целителя трактатов, твердо намеренный применить самые новые методы диагностики к меридианам и ядру драгоценного друга, опробовать собственные артефакты, над которыми трудился в последний год, как проклятый.       

***

      В неприветливые серые горы Цинхэ уже пришла весна, и сад, высаженный легкой рукой госпожи Не, цвел, словно обезумевший, облекая суровую крепость Буцзинши облаком нежнейшего аромата и летящих по ветру лепестков. Глава Не, усмехаясь, смотрел на то, как его молодая супруга, визжа, словно девочка, бегает то за, то от третьего молодого господина Вэнь, смотря кто в этот раз водит в их игре.       Не Шаньцзянь никогда не ревновал свою Шугуан к молодому другу. Он был слишком взрослым для того, чтобы прекрасно видеть, на кого обращен горящий любовью взгляд А-Ханя. И видел он это уже достаточно давно, чтобы обдумать все и прийти к решению.       То, что А-Хань сам прилетел в этот раз в Цинхэ, было хорошо, не пришлось посылать письмо в его змеюшник. Шаньцзянь никогда не умел писать красиво и со множеством смыслов. В его письме соглядатаям и шпионам было бы слишком легко прочесть то, что он в него и вложил бы, а это могло навредить А-Ханю. Шаньцзянь хотел пригласить его в гости, а не давать его родичам удобный инструмент давления что на себя, что на юношу.       — Не-цзунчжу, прибыл глава Сэ, — доложил адепт.       В кои-то веки нашел время отдохнуть — и то отнимут!       — Проводи сюда.       Он понадеялся, что глава Сэ, по несчастливой случайности ставший собственно главой в том же возрасте, что и сам Шаньцзянь, явился за каким-нибудь пустяковым советом и скоро покинет Буцзинши. Он не нанимался становиться нянькой для совершеннолетнего мужчины, у которого своих советников и старейшин полно, но сглупил, дав совет, когда молодой глава едва не сделал ошибку, и теперь расплачивался за это: младшему собрату казалось, что он, глава Не, с высоты собственного опыта, превосходящего опыт Сэ Цинмина на целых четырнадцать лет, знает больше. А то, что это было всего четырнадцать лет, а не тридцать или полста, делало, наверное, менее смущающим обращение за помощью.       Что же, главу Сэ он выслушал, раздражаясь от понимания, что был прав: молодой Сэ Цинмин легко мог бы обратиться за помощью к собственным старейшинам, и те бы сказали ему то же самое, что вынужден был говорить сейчас Шаньцзянь. Но еще больше его раздражало то, что глава Сэ краем глаза поглядывал туда, где его жена играла в цзяньцзы с А-Ханем, перекидываясь оперенным воланчиком и смеясь с того, что он поддавался ей. Он бы предпочел никому не показывать лишний раз две свои радости жизни.       К счастью, глава Сэ не стал отнимать его время, заметив раздражение. Гневить известного своим нелегким нравом цинхийца? Есть более приемлемые способы свести счеты с жизнью. Выпроводив незваного гостя, Шаньцзянь скинул на каменную лавку большую часть облачения, оставшись в кучжэ и каньцзяне поверх шаня, сразу же стало легче дышать, и он шагнул под цветущие ветви:       — Эй, пчелки, примете в компанию старого шмеля?       А-Хань так мило краснел, что дразнить его было особым удовольствием. В нем Шаньцзянь себе отказывать не собирался.       Поиграв с ними еще с полсяоши, Шугуан убежала в замок, пообещав, что на ужин будет непременно что-нибудь особенное в честь приезда гостя. Шаньцзянь и Хань остались в саду, и глава Не чувствовал нарастающее напряжение, словно жар разгорающихся углей.       Шаг друг другу навстречу сделали одновременно.       — Не Шаньцзянь, я...       Глава Не обхватил его лицо ладонями, осторожно погладил скулы, почти опасаясь расцарапать чистую шелковую кожу загрубевшими от оружия подушечками. И поцеловал, сминая яркие, полнокровные губы, приказывая и подчиняя, всем существом ловя мгновенный жаркий отклик, обвившие за пояс руки, стискивающие так, что больно. Он не собирался сейчас позволять себе что-то большее, чем поцелуи. Он хотел сделать все правильно: отослать главе Вэнь письмо с предложением и подарки, честь по чести пройти все обряды фуцзянского брака, поклониться с А-Ханем в Храме предков. И лишь потом, сняв с него алые одеяния, взять, как подарок Небес.       Измучив податливо раскрывающиеся губы поцелуем, он слегка отстранился, глядя в затянутые поволокой вишневые глаза.       — А-Хань.       — Гэгэ...       Весна цвела над суровыми горами Цинхэ, ветви цветущих вишен осыпали их дождем белых лепестков, и в тот момент не было в мире никого счастливее Не Шаньцзяня.