或許全部 - ВОЗМОЖНО ВСЕ

      После того, как Юань ушёл из цзинши, она стала казаться слишком пустой и большой для одного Цзинъи. Постель и шэньи едва заметно пахли Юанем, под подушкой нашлась одна из его лент… Никто не встречал его дома — и желание возвращаться туда тоже пропало. Тем более что теперь Юань действительно ждал Цзинъи на тренировки — он сам об этом сказал, пообещав, что как только восстановится достаточно — они продолжат занятия у водопада. Сомнений в том, что на поединки их по-прежнему будут ставить в пару, ни у одного из них тоже не возникло.       Пока, насколько он вызнал, наставники советовали юному Вэй поберечься, отослав сперва к лекарям, а после разрешив присутствовать на занятиях. Цзинъи, слушавший его ответы, был не то чтобы удивлен, но скорее обрадован тому, что в пройденных остальными за эти дни темах Юань разобрался совершенно самостоятельно и отвечал без малейших запинок, а на уроке у мастера начертаний даже умудрился немного подискутировать и доказать свою точку зрения на то, как можно было бы улучшить талисман. Мастер после, распустив учеников, ворчал себе под нос что-то о растущих конкурентах, Вэй и Цзинь, но начертанный Юанем талисман бережно спрятал в рукав.       Тоска мешалась с гордостью и радостью за сердечного… друга, пусть пока так, но увы, долго подобное настроение сохранить не удалось.       Уже на следующий день Цзинъи, выходя с урока последним, как и всегда, был остановлен Цзян Цяочжанем.       — Наследник Лань, — хмуро поклонился юноша, и его вид Цзинъи не понравился сразу. — Есть разговор. Срочный.       Что такое срочность, Цзинъи понимал, так что тут же повёл его в один из многочисленных уединённых уголков Юньшэна, которые можно было найти, только если знать, что он там есть — или если тебе шесть и ты привык ходить не по протоптанным тропинкам, а в «норах» под кустами. Цзян Цяочжань полузаброшенной и заросшей беседкой удовлетворился, лишь бросил пару подозрительных взглядов по сторонам, но к сути дела перешёл.       — У шимэй Аи очень сильна кровь Вэнь и огненный дар. Это безопасно — она умеет с ним управляться и никому не причинит вреда, но многие из Лань так не считают. Она зажгла духовной силой жаровню, и это увидели её соученицы. После этого её вызывала к себе старшая наставница. — Цзян Цяочжань помолчал, давая Цзинъи возможность самому осмыслить происходящее и сделать выводы. Увидев же на лице Цзинъи проблеск осознания, продолжил: — Еще на церемонии приветствия учеников на неё так обратили внимание некоторые из присутствовавших глав. Их наследники позже начали активно вспоминать тиранию Вэнь и затронули в разговорах также госпожу Цзян и орден Чуньцю Вэй. Позже разговоры утихли, так как девы в Юньшэне, к счастью, живут отдельно, и у молодых господ, возникли более увлекательные дела, чем обсуждать то, что даже не присутствует пред их взорами. — На этот раз молчание ученика Цзян, как и сопутствующий ему прищур, показались Цзинъи почти зловещими, и он с долей восхищения предположил, что, увлечённый своими чувствами, вероятно пропустил нечто весьма интересное, и нужно будет потом расспросить патрули о происходивших в течение месяца после прибытия учеников происшествиях. Цзян Цяочжань тем временем закончил разговор — словно поставил императорскую печать: — Сейчас молодые господа снова начали болтать глупости.       Цзинъи совершенно искренне глубоко поклонился ему:       — Этот наследник благодарит молодого господина Цзян за предупреждение и сделает все, что только возможно, чтобы прекратить подобные разговоры. И предотвратить повторение их в будущем.       Цзян Цяочжань кивнул, развернулся и канул в начавшемся снегопаде, словно и не было. А вот Цзинъи остался, на холоде думалось намного лучше, нежели в цзинши, а подумать ему было над чем.       Что он мог сделать, кроме как обратиться за помощью к родителям? Это всегда успеется, ему в любом случае придется это сделать, так как на женскую половину резиденции ему хода нет, а повлиять на Старшую наставницу определенно нужно. Хотя… С этим ему может помочь кое-кто другой.       Он вскочил и бегом бросился к дому, только чудом разминувшись с патрулем, а оттуда, прихватив мешочек с любимым чаем и тайком купленными в Гусу сладостями — на самую таинственную вершину Юньшэна. Конечно, приходить в гости так поздно — неприлично, но дело было срочным, и ему очень, просто позарез требовался совет. Никто не мог помочь ему так, как Мэйню-лаоши.       Мэйню-лаоши надежды Цзинъи оправдала: напоила чаем; терпеливо выслушала — лукаво щурясь каждый раз, когда Цзинъи поминал А-Юаня, отчего он начинал краснеть и запинаться; пробурчала что-то неодобрительное по поводу Старшей наставницы и пообещала решить вопрос. Уважительный взгляд Цзян Цяочжаня через несколько дней сообщил, что обещание своё она сдержала, и Цзинъи преисполнился гордости пополам со стыдом: с одной стороны, это сделал не он, он всего лишь нашёл того, кто сделает это вместо него… С другой стороны, папа Яо частенько говорил, что задача главы состоит не в том, чтобы решать все проблемы самостоятельно, а как раз в том, чтобы найти нужных людей и поставить им правильные цели, так что как наследник главы он, наверное, мог гордиться?..       С молодыми господами дело обстояло сложнее — правила, сообразно которому обсуждать людей за спиной было запрещено, на Стене больше не было — и наказывать их, соответственно, было не за что. Изыскивать же способы и наказывать их за другие прегрешения? Это ничего не даст — не поймут, Цзинъи был уверен. Обращаться к родителям с этим было глупо — и он не стал. Достаточно было того, что Цзян Аи на женской половине никто не смел обсуждать… Ну, наверное, этого в самом деле было достаточно, чтобы он не чувствовал призрачной вины перед старшим другом, что не смог защитить его невесту. Увы, он так и не познакомился с нею, но, как успел вызнать, тем девам, что желали, будет позволено войти на тренировочное поле вместе с юношами — и уже совсем скоро. А ему ведь еще придется извиняться за ту глупую драку! Ох, он совершенно об этом забыл!       После уроков он выловил Вэй Юаня, спешившего на занятие с цинем за спиной:       — А-Юань, постой!       Тот улыбнулся чуть нервно:       — А-И, если это важно, проводи меня и расскажи по пути, если ждет — я приду после урока в цзинши или библиотеку.       Даже если бы Цзинъи не считал мнение подруги Юаня и невесты Тяньяня о себе важным, шанс побыть с Юанем он упустить всё равно не мог. Так что на урок они пошли вместе. И если Юань молчал, ожидая слов Цзинъи и с каждым мяо становясь всё нетерпеливее — почему тот молчит, если посчитал разговор важным?! — то сам Цзинъи просто не знал, как начать этот разговор. И решил, что логично будет начать с начала:       — А-Юань, я так и не извинился за то, что полез в ту ночь в драку. Я был не прав и в действительности ничего не знал ни о тебе, ни о молодой госпоже Цзян и ваших отношениях. — он остановился и поклонился по всем правилам: — Этот ничтожный извиняется за то, что сделал поспешные выводы, и за своё недостойное поведение!       — Но… Но… А-И! Ты уже извинился, а я принял твои слова. А! Пресветлая Гуаньинь, я понял. Прости, уроки в классе совсем не то что уроки в одиночестве, у меня в голове словно дикий рой пчел жужжит... Я понял. Не переживай, мы с Цяо-гэ все устроим. Прости, мне в самом деле уже придется бежать, чтобы успеть, — протараторил в ответ Юань, смущенно похлопал по его плечу и рванул по дорожке к павильону своего мастера. Через мяо он уже исчез среди заснеженных магнолий и пиний, как призрак.       Цзинъи остался хлопать глазами на тропе и гадать, что же тот понял и что собирается устроить вместе с Цзян Цяочжанем.              Долго гадать не пришлось — всего лишь неделю, до того, как наставники действительно разрешили девам Лань и приглашенным ученицам прийти на общее тренировочное поле. Это был первый раз, на самом деле, когда в Гусу Лань решили попробовать совместные тренировки. Насколько Цзинъи знал, папа Яо этого очень долго добивался, ставя в пример Великие ордена Не и Цзян, где никакого разделения не существовало, а девы из этих орденов и кланов показывали удивительные результаты и считались сильнейшими среди заклинательниц.       Его распирало любопытство: какова будет невеста Ян-гэ в бою? И кого ей выберут в пару? Наверняка сперва поставят не с самым сильным противником. А может быть и наоборот, позволят встать напротив привычного ей по домашним занятиям шисюна. Цзян Цяочжань вообще-то легким противником не был ни разу, но свой реальный уровень не показывал, как и Вэй Тяньянь когда-то.       Цзян Аи, как Цзинъи и предполагал, для начала поставили в пару с не очень умелым мечником… Который оказался в снегу через пару фэней. И Юань, и Цзян Цяочжань приняли победу своей шимэй с невозмутимостью людей, которые ожидали именно этого. Со следующими двумя её противниками произошло ровно то же. Наставник удивлённо приподнял бровь и отослал молодую госпожу Цзян с поля, попросив подождать.       Та учтиво поклонилась и подошла к Юаню. А рядом с Юанем по привычке пристроился Цзинъи, которому при её приближении захотелось оправить и так идеально сидящее ханьфу и выпрямить и без того прямую спину. Дева Цзян ему лишь улыбнулась — ее улыбка была очень похожа на улыбку Тяньяня — и встала рядом с другом. Оба решили воспользоваться моментом и наговориться, кажется, за все месяцы порознь, правда, Цзинъи старался не прислушиваться, а они не повышали голосов. И вообще понимали друг друга, кажется, с полуслова.       — …потом они говорят: вышивка тренирует усердие. Юань-гэ, клянусь, я теперь понимаю, откуда в тетушке Яньли столько терпения, но мама ведь тоже любит вышивать!       Юань прикрыл рот ладонью, тихо захохотал:       — Мэймэй, твоя мама больше не по ткани шьет, все ее терпение уходит на остолопов, которые умудрились попортить свои шкуры на Ночной охоте, а это, знаешь ли, совсем другое ощущение!       — Кстати об остолопах. Руки, Юань.       — Да все уже…       — Руки. Быстро!       Цзинъи грел и без того горящие уши, но тут уже не выдержал, повернул голову, чуть-чуть, чтобы увидеть, как дева Цзян внимательно рассматривает кисти Юаня и цокает:       — Не ожидала от тебя такой безответственности, шисюн.       — Прости.       — Кому сказать «спасибо» за заботу о тебе? А-Цяо?       — М-м-м… Нет.       — Нет?!       Цзинъи покраснел — одновременно с Юанем. И сам не заметил, как совершенно неприлично развернулся к ним с Цзян Аи всем корпусом — и встретился с ней взглядом.       — Ах, вот кому. Что ж, эта Цзян от всего сердца благодарит наследника Лань за то, что присмотрели за моим неугомонным шисюном, — вытянув руки с мечом вперед, девушка степенно поклонилась ему, а он не успел остановить, вот дурак! Оставалось только сделать то же самое, хотя он не благодарил — просил прощения за нелепое недопонимание и оскорбление, допущенное по незнанию.       — Да простила уже, — она словно походя отбросила церемонные расшаркивания. — Но должна сказать: Ян-гэ написал, что при встрече даст вам в лоб. Предупреждаю по-дружески, чтоб вы потом не дулись, наследник Лань, и не гадали, за что.       — И в мыслях не держал! — поспешил отказаться Цзинъи и улыбнулся: — Но, может, дуйсян моего тансюна будет называть меня по имени? Этого зовут Лань Цзинъи.       — Эту зовут Цзян Аи. Я рада буду возможности называть тебя по имени, Цзинъи.       И это также могло означать, что она рада будет самой возможности пообщаться — которой раньше у них не было.       Цзинъи немного опасался эту девушку, хотя и сам не понимал, почему. Она выглядела достаточно мягкой, несмотря на то, что явно была сильна как заклинательница, и к тому же была близка людям, которые Цзинъи дороги… Но было в ней что-то, не дававшее расслабиться.       Все его мысли словно сдуло теплым весенним ветром, когда рядом засмеялся Юань. Он смеялся и смеялся, негромко, но с искренним весельем, и его горечавковые глаза искрились и сияли.       — Вы даже не представляете, как мне сейчас хорошо-то стало! Я честно боялся, что вы не поладите, моя мэймэй иногда такая пугающая!       — Что ты сказал?! Ах ты! Ну все, молодой господин Вэй, пощады можешь не ждать!       — Вот! Вот о чем я говорил!       На них было нужно смотреть. На них и на вставшего чуть поодаль Цзян Цяочжаня, который просто охранял их, позволяя немного подурачиться, и не подпускал никого, встречая ледяным клинком взгляда.       «Я хочу так же… Я тоже так хочу! Хочу к вам, к тебе!»       Цзинъи до крови прикусил язык, чтобы не вырвалось ни звука из этой мольбы. Он хотел. Он всю свою пока еще короткую жизнь отчаянно хотел такой свободы быть собой в любой момент, даже когда ты воплощение этикета. У Юаня это получалось, со стороны виднее. У Цзян Аи — чуть сложнее, но ее пламя ярче, бешеннее. А Юань, его Юань — огонь костра в ночи после долгого пути, очаг, разожженный чтобы обогреть и накормить. О, он не сомневался, что это пламя, так удачно маскирующееся под мятную прохладу целительной ци, может взреветь неконтролируемым пожаром. Или контролируемым. Он хотел его себе.       Он понимал, что не получит, никогда не получит. Только на время, быть может? Будет ловить одинокие искры, умирая от холода...       Пока Цзинъи любовался прекрасной картиной и пытался сдержать себя в руках — прошла большая часть урока. На поле вызвали Юаня — и Цзинъи порадовался, что вот сейчас он сможет хоть так, посредством клинков, прикоснуться к своей мечте… Следующим прозвучало имя Цзян Аи. Цзинъи не понял, что чувствует — досаду или предвкушение? Смотреть, как сражается его А-Юань, было не менее увлекательно, чем самому скрещивать с ним клинки, тем более что Цзинъи ведь хотел узнать, какова Цзян Аи в бою — и это будет лучший шанс. Но Цзинъи, оказывается, привык быть его единственным партнёром!       Юань и Аи тем временем вышли на поле. Одинаковые позиции, одинаковые улыбки на лицах и блеск в глазах — в этот момент было особенно видно, что они пусть и дальняя, но — родня. Поклоны наставнику, друг другу — и… Цзинъи забыл, что нужно дышать, моргать, превратился в зрение, не в силах оторвать глаз от мира, взорвавшегося радугой на кромках мечей, искрами, тонущими во взрытом и утоптанном снегу, едва уловимыми движениями. Им, конечно, не хватало опыта, который приходит с возрастом, не хватало непрерывного изящества боевого танца, но было видно, что эти двое всецело отдаются радости схватки. Они знали друг друга, вливались в каждое движение, предугадывая следующий шаг противника, хотя у каждого было, чем удивить — и бой продолжался. Гибкость и стремительность девушки встречалась с напором и мощью Юаня, а в следующее мгновение ему приходилось уступать, обманутому хитрым уворотом, уходить в защиту, чтобы ударить так, как это почти невозможно, припадая к снегу, взвиваясь, как язык пламени из обманчиво притухших углей — и уже она отступала, кружилась и путала его взмахами широких рукавов. В какой-то момент Цзян Аи даже взлетела, отталкиваясь от его клинка, упала сверху, как атакующий сокол, вынуждая перекатиться, уходя от удара, но и на этом бой не закончился. Снова плели стальное кружево сталкивающиеся мечи, пели ликующе, довольные…       Наставник остановил бой, волной духовной энергии разметав их в стороны, и только тогда Цзинъи опомнился, огляделся: сторожевые Звери, шесть из двенадцати, светились, замыкая круг, напоенные ци противников.       На этом урок был окончен — наставник решил, что после такого выпускать на поле кого-то ещё бесполезно. Тем более что из класса единственный, кто не провёл ещё ни одного поединка, был сам Цзинъи — который и в класс-то собственно не входил, и тренировался с приглашёнными учениками исключительно по собственной инициативе. И он вполне мог потренироваться в другой раз — тем более что делать это он предпочитал с Юанем, а тому явно сейчас нужен был отдых. Например, в одной из уединённых беседок, куда Цзинъи и повёл всю компанию — не будет же вреда, если молодая госпожа Цзян вернётся с уроков чуть позже, чем остальные девы? А Юань будет благодарен Цзинъи за возможность пообщаться с подругой. А сам Цзинъи, возможно, наберётся сил сказать ей больше, чем пару фраз.       Как его на самом деле втянули в разговор — он так и не понял, впрочем, эти двое умудрились разговорить даже Цзян Цяо — к его концу, то есть, к сумеркам, Цзинъи был для всех уже просто Цзинъи, как и Аи для него — Аи-мэй. Спохватившись, он предложил самолично проводить деву Цзян на женскую половину, прекрасно отдавая себе отчет, что зарабатывает наказание, но было плевать. Слишком хорош был вечер.       Старшая наставница была жутко недовольна. Цзинъи натянул маску Наследника Лань и взял всю ответственность на себя. И даже самостоятельно отправился в ханьши, чтобы повиниться перед родителями.       Родители выслушали с недовольством на лицах. Цзинъи уже давно научился       различать оттенки этого недовольства, и мог с уверенностью сказать: отец был недоволен тем, что Цзинъи опять попрал приличия. Папа Яо… Кажется, это было то самое выражение лица «не мог, что ли, не попадаться?» Цзинъи постарался взглядом выразить ему всю глубину своего раскаяния: в данном случае «не попадаться» значило подставить Аи-мэй, а этого он допустить не мог.       Папу этот взгляд, кажется, впечатлил. Отца — нет, тем более что Цзинъи и не надеялся. Так что наказание Цзинъи ждало суровое:       — Пятьдесят ферул и переписать «Благонравие» в стойке на руках. Десять раз. Ты уже не маленький, Цзинъи, и должен понимать последствия своих действий: оставаться на мужской половине, без сопровождения и уведомления наставниц, для девы недопустимо! Это может повлиять как на её репутацию, так и на репутацию тех, кто находился с ней!       — Сичэнь, — папа Яо вмешался прежде, чем Цзинъи смиренно признал себя виновным и ушёл получать заслуженное, — дева Цзян была с сопровождением — и молодой господин Цзян, и молодой господин Вэй ей родня. Более того, их отправили с молодой госпожой как раз затем, чтоб они служили ей сопровождением — и они возложенные на них обязанности исполняли со всем тщанием.       — Главе Цзян стоило бы отправить с девой Цзян в сопровождение доверенную подругу, а не двух шалопаев!       — Сичэнь, — папа Яо взглядом указал на старательно прикинувшегося вазой в углу Цзинъи.       — Хорошо. Но то, что они не сообщили наставницам, все равно подлежит наказанию.       — Отмени ферулы. Это лишнее, право. А-Хуань.       Цзинъи пожелал стать невидимым и просочиться сквозь стену.       — «Трактат о благонравии», пять раз, в стойке на руках. Брысь отсюда.       Закрывал дверь за собой Цзинъи особо тщательно.              То, что они с Юанем условились встретиться в цзинши и до отбоя немного поиграть дуэтом, он забыл. Потому, когда раздался негромкий стук в дверь, все, что Цзинъи мог — это промычать нечто отдаленно похожее на разрешение войти: зажатые губами концы лобной ленты мешали, он очень старался их не обслюнявить.       — О. Я не вовремя? — Вэй Юань вошел и закрыл дверь.       Из стойки Цзинъи не мог видеть его лица, но по голосу понял, что тот усмехается.       — Интересно, за что тебя так наказали? Учитель рассказывал, что для Лань это достаточно редкое наказание. О, прости, ты не можешь ответить. И поиграть нам, кажется, сегодня не судьба, да? Если хочешь, я могу сыграть тебе сам.       Цзинъи восторженно замычал — конечно, он хочет! Если Юань будет сидеть с ним рядом и играть — причём именно ему, а не просто в процессе тренировки — то даже это наказание Цзинъи будет считать наградой!       Юань его мычание расшифровал правильно и с тихим смешком начал устраиваться — очистил от лишних вещей столик, уложил на него гуцинь и уселся сам. Вскоре цзинши заполнили нежные переливы струн. Мелодию Цзинъи не узнавал, да и звучала она иногда повторяющимися в разных тонах отрывками — так что он сделал предположение, что удостоился стать свидетелем сочинения новой мелодии. Такое доверие грело душу.       Угол обзора был не очень хорош, так что Цзинъи, иногда поднимая глаза от «Благонравия», мог видеть лишь локоть и часть плеча Юаня — но и этого хватало, чтобы преисполниться блаженством. Воистину — замечательное окончание дня!              Выпросить разрешение на тренировки вне учебных групп Цзинъи удалось достаточно легко: Лань Минбай только покивал, мол, среди старших учеников им равных нет, а ждать каждый раз почти до окончания урока, чтобы сразиться — только терять время. Потому теперь они под приглядом одного из подмастерий наставника занимались на отдельном поле. Сперва разминка: земля, скованная цепкими травяными корнями, хоть и чавкала под ногами, напитанная талой водой, но в болото не раскисала. После — поклон и… они забывали обо всем. Можно было перестать сдерживаться, думать о правилах и приличиях. Были только они и два меча, и клубящееся марево силы между ними, вокруг них: зыбкая мятная прохлада и колкие лиловые искры, леденящая свежесть ветра и туман, обманывающий чувства. Весенние оттепели накатывали волнами, то принося обманчивое тепло, то отступая и позволяя холоду сковать влагу. Их поединки теперь часто напоминали первый месяц весны в Гусу.       Они были равны, и даже если один из них проигрывал сегодня — завтра мог проиграть второй, но чаще всего эти пляски заканчивались ничьей, когда с поля они выходили далеко не благопристойными адептами-учениками, а готовыми кандидатами на поход к прачкам в наказание: с головы до ног в грязи, если день был теплым, или в снегу, если ночью поле сковал морозец и припорошило снегом.       Цзинъи признавал: стиль Чуньцю Вэй был безумием, сплетенным из стилей Цзян, Лань, Вэнь, даже Не и Цзинь. Но больше в нем было чего-то самобытного. Юань дрался жёстко, порой жестоко, удерживая хладнокровие только усилием воли, натренированной опять же жесткими и жестокими уроками клана целителей.       — А что ты думал? Целители — самые страшные люди в Цзянху! — оттирая со лба грязь, открыто смеялся Юань.       Цзинъи дело с целителями имел редко, и потому оставалось верить на слово. Хотя звучало противоречиво: те, кто спасает жизни — жестоки? Эту претензию Цзинъи и озвучил. На что получил вполне разумное объяснение:       — Иногда для того, чтобы спасти жизнь, спасаемому требуется причинить боль. Вскрывать нарывы, зашивать наживую или вовсе отсечь больную часть, чтобы спасти оставшееся здоровым — разве это сможет человек, лишенный всяческой жестокости? — Юань затих, смотря куда-то вдаль — в собственную память, похоже. — Глава Вэй как-то обмолвился, что если бы ему во время войны пришлось сотворить лютого мертвеца из кого-то из его друзей — самый сильный вышел бы из дяди Не Цюнлиня. А он — один из самых мягких людей, что я знаю.       Цзинъи пару раз видел целителя Не. С тем, что тот мягок и застенчив, он мог согласиться. Но тема явно была неприятна для Юаня, и он постарался вернуться к обсуждению боя. На этот раз в него пришлось вмешиваться наставнику Лань Минбаю, потому что он счел один из примененных Юанем приемов недостойным честного боя. На тренировочном поле Юань промолчал, только поклонился. Но сейчас, когда принялись разбирать произошедшее вдвоем, разгорячился, доказывая, что все было в рамках допустимого:       — Этому приему меня обучил сам глава Вэй, ты хочешь сказать, что он мог бы учить адептов чему-то бесчестному?!       — Я безмерно уважаю главу Вэй и его мастерство, но оно отрабатывалось на поле боя, где было не до чести, а нас тренируют для благородных поединков, в которых подобный стиль неуместен!       — Но разве основная задача заклинателей — благородные поединки? А не схватки ли с нечистью, которые по сути — то же поле боя? Твари тьмы за благородство не скажут спасибо, даже когда дожрут то, что от тебя останется!       Цзинъи открыл рот, чтобы возразить, и понял — сказать ему нечего, потому что Вэй Юань прав. В своей правоте он — грязный, мокрый, со сбившимся набок хвостом из косичек — был настолько прекрасен, что прикусить язык Цзинъи просто не успел:       — Перестань… Прекрати быть таким… Таким ярким! Или я тебя… поцелую!       И без того слегка раскрасневшийся в пылу спора Юань залился вовсе алым румянцем, но вместо очередного, уже почти привычного «Бесстыдник!» Цзинъи услышал совершенно неожиданное:       — Хах, разве молодые господа из Лань умеют целоваться? У вас в клане такое строгое воспитание!       Цзинъи от такой постановки вопроса и сам покраснел… Но он целоваться умел! В теории. И ещё он тренировался на спелых локвах, подслушав несколько лет назад об этом у приглашенных учеников — в возрасте которых сейчас находился сам.       И один раз он пробовал на практике. С самим Юанем, и тот на его умения не жаловался. Он, конечно, и не мог, потому что спал и ничего не знал — что было совершенно нечестно, потому что раз он задаёт такой вопрос — ему интересно, разве нет?       И такие размышления опять заставили язык Цзинъи говорить вперёд, а понимать, что сказал — после:       — Хочешь проверить?       — М-м, наследник Лань уже закален в боях и может похвалиться победами?       Цзинъи не знал, зачем, но солгал, все равно дальше краснеть было уже некуда:       — Именно. Могу поделиться опытом.       Между ними было слишком маленькое расстояние. За Юанем — большое старое дерево гинкго. В голове у Цзинъи — совершенно никаких мыслей, кроме того, какими будут на вкус губы Юаня в этот раз.       — Не верю. О наследнике Лань ходит много слухов, но ни одного о его побе…       Договорить Цзинъи ему не дал.       В первую мяо, когда Цзинъи только толкнул его, прижимая к дереву, Юань ещё пробовал как-то увернуться — не успев осознать, лишь по привычке отвечая ударом на удар и потому немного неуклюже, но когда Цзинъи перехватил его руки и прижался губами к губам, глядя в большие удивлённые глаза, затих вовсе.       Губы Юаня были прохладными, с привкусом соли и земли — они оба сегодня извалялись во взрытой жухлой траве и грязи. На нижней чувствовалась трещинка — Юань опять забывал наносить бальзам? Цзинъи лизнул эту трещинку, обещая себе: если ему будет позволено, он сам станет смазывать эти губы бальзамом. Отстранился на мяо, всё ещё глядя в глаза Юаня — темные, с расплывшимися чёрными зрачками — и приник снова.       Пульс в запястьях, зажатых его ладонями, бился как сумасшедший, губы под его губами медленно теплели и раскрывались, и Цзинъи прикрыл глаза и прижался крепче, чувствуя, что сам теряет волю и не в силах больше стоять на ногах. Под дерево, на грубые корни, выпирающие арками из прошлогодней бурой листвы, они сползли вдвоем. Цзинъи не мог заставить себя отпустить Юаня, пальцы было не разжать, а хотелось стать еще ближе, и он завел руки за его спину. Юаню пришлось выгнуться, но ни единого звука протеста не прозвучало, только острые крепкие зубы сомкнулись на губе Цзинъи, и слабая нотка боли вплелась в остальные ощущения, сводя с ума еще сильнее. Он толкнулся языком, высвобождаясь и заставляя Юаня сдать позиции, раскрывая его губы, рискуя быть укушенным уже посерьезнее… Но Юань больше не сопротивлялся, а глаза его закрылись, словно он сдался окончательно. И теперь оставалось только перехватить его запястья в одну ладонь — и снова намотать на кулак рассыпавшиеся из распустившейся ленты косы… И брать, брать, присваивать, захватывать наконец, а не красть, как в первый раз.       «Мой! Мой! Сам меня спровоцировал, ты сам — хотел, ведь правда? Ты хотел!»       Удержать одной рукой Юаня ему все-таки не удалось, но тот, вырвав запястья из захвата, не оттолкнул, а вцепился в его плечи, качнулся вперед, лишая равновесия, роняя на плотный ковер опада, упал сверху — отнимая инициативу и возможность даже помыслить о том, чтобы прекратить. И он кусался, не умея выразить свое желание иначе, кусался и зализывал укушенное, толкался глубже, жадно и почти лишая дыхания — и снова кусал.       Цзинъи чувствовал, как в нём поднимается весенний прилив, как часто — в унисон с сердцем Юаня — бьется его сердце, и жаждал больше, ещё больше — прикосновений, поцелуев, всего, что Юань сможет ему дать…       Цзинъи остановился, потому что не знал, что делать дальше. Точнее, знал, в теории, но собственные руки, хватающиеся за чужой пояс, вдруг показались неуклюжими, а до тела добралась сырость от припорошившего утром землю и подтаявшего от жара их тел снега. Остановился — и задался вопросом: что они творят? В лесу, на холодной мокрой листве…       Юань почувствовал — он всегда был чуток — и отстранился, смотря блаженными лиловеющими глазами, часто дыша приоткрытым пунцовым ртом:       — А-И?..       То, как это прозвучало, чуть не столкнуло Цзинъи в пучину желания снова, но он удержался. А Юань приходил в себя просто непозволительно быстро, и яркий румянец на его щеках выцветал и сменялся бледностью. С Цзинъи он буквально слетел пушинкой, стукнулся плечом о дерево, куснул до брызнувшей крови губу:       — П-прости! Прости, пожалуйста, я… Бо-о-оги… Прости, А-И!       С каждым этим дрожащим, срывающимся «Прости» он делал шаг назад, запинаясь о корни, пока не развернулся и не рванул куда-то мимо тропы.       Цзинъи потребовалось больше времени, чтобы сообразить, что произошло — и за что Юань извинялся, дурачок, Цзинъи первым это начал! — но Юньшэн он знал лучше. Сказать, что хорошо знает Юаня, он пока не мог, но предположил, что тот, как только опомнится после случившегося, захочет успокоиться или спрятаться. К сожалению, раздвоиться Цзинъи не мог, так что нужно было выбрать — яши или Холодные источники?       В яши, скорее всего, будет Цзян Цяо. Цзинъи на месте Юаня совершенно не хотел бы сейчас с кем-то объясняться, так что пошёл к Холодным источникам. И оказался прав: на камне лежала аккуратно сложенная одежда Юаня, а сам он, похоже, в одних только ку, судя по видневшимся из-под воды обнаженным плечам, плескал в лицо воду горсть за горстью, с каждым разом делая шажок в сторону: вокруг него вода парила, словно разогретая подземным пламенем.       Цзинъи отвёл взгляд в сторону — неразумно было бы раздувать едва потухшие угли сейчас, когда Цзинъи даже холод источников не поможет — в виду их сомнительной холодности, пока в них присутствует Вэй Юань. Но было поздно: Юань уже почувствовал взгляд и обернулся. Сделал пару судорожных шагов назад, отступая от Цзинъи — и на лице его отразилась боль, словно… Цзинъи не мог подобрать слов, но был уверен, что так не смотрят на человека, с которым упоенно целовались от силы кэ назад.       — А-Юань, — тихо позвал его Цзинъи, опускаясь на камень рядом с кромкой бассейна. — Тебе вовсе не нужно было извиняться, это я…       — Я виноват. Я дразнил тебя. Прости, — Юань вытянул сомкнутые руки, замер в поклоне: рассыпавшиеся по плечам косы упали в воду, тяжелые, полные влаги. Цзинъи подумал, что распущенными они снова станут похожи на грозовую тучу.       Он никогда не был хорош в утешениях. Тем более не тогда, когда считал повод расстройства глупостью. Так что решил в очередной раз просто сказать правду — похоже, с Юанем это работало лучше всех возможных уловок:       — Чтобы не дразнить меня, тебе придётся оказаться за тысячу ли — да и то я не уверен, что это сработает. Потому что одно то, как ты дышишь, смеёшься, говоришь, читаешь… Да что угодно! И то, что я всё это видел и помню, разжигает пожар в моей душе. Мне не нужен был повод, чтобы сделать то, что я сделал — он у меня всегда найдется, мне нужна была лишь уверенность, что ты не сбежишь в ту же мяо, как я это сделаю... — на этих словах Цзинъи помрачнел, потому что пусть и не в ту же мяо, но Юань всё-таки от него сбежал.       — Если бы я не сбежал… — юноша качнул головой. — Посмотри на воду. В моей семье все надеялись, что мамина кровь окажется сильнее. Но я… пошел в отца. Даже глава не распознал, моя ци не выдает огонь. Я не думал, что так случится. Ты понимаешь? Я. Мог. Тебя. Обжечь.       — Я не настолько дурак, чтобы позволить тебе это. И если бы ты потерял контроль — в крайнем случае вполне мог бы напихать тебе снега за шиворот, его вокруг сейчас полно, не обязательно далеко бежать. — Цзинъи состроил озабоченное лицо: — Но летом это, конечно, будет проблемой — снега не будет, а бегать на холодные источники после каждого поцелуя — так легче из них вовсе не выходить!       — Бесстыдник! — в него полетели брызги — вода в самом деле была теплой.       — М-м-м, кто из нас еще бесстыдник! Нежишься в целом озере такой приятной воды, а я вынужден мерзнуть на берегу и только мечтать.       — Она не везде теплая, — смущенно буркнул Юань. — И я был бы не против, будь она сейчас похолоднее. А тебе нужно умыться, потому что ты похож на сяньли, который кого-то загрыз.       Цзинъи фыркнул и послушно склонился над водой. У берега та и вправду была почти ледяной, как ей и положено в холодном источнике, но всё же немного теплее привычного. Не будь Цзинъи в последнее время на них частым гостем — и не заметил бы.       Даже в бликующем, бегущем рябью отражении было видно — губы у Цзинъи опухли и покраснели и в запекшейся крови, и назавтра, если не обработать, будут похожи на сливы. Придётся сегодня заняться медитацией. На этот раз — не только той, что успокаивает дух, хотя и той — обязательно.       — Так как, насчёт молодых господ Лань ты выяснил? Потому что молодые господа Вэй целоваться совершенно точно не умеют! — ему вспомнилось, почему его губы вообще пострадали.       Юань застонал, закрыл лицо руками и с головой ушел под воду, и место, где этот «горячий ключ» пытался отсидеться, запарило еще сильнее.       Цзинъи рассмеялся, умываясь. Ах, как дорого он бы дал, чтобы в самом деле оказаться сейчас рядом. Но сперва стоило дать Юаню успокоиться. И… поговорить с Цзян Аи? Если даже глава Вэй не знал, что в крови Вэй Чансиня таится огонь, возможно, его не обучали толком сдерживать силу стихии. Следующая мысль заставила Цзинъи похолодеть: а что, если его заберут в Чуньцю? Не позволят остаться, ведь заклинатель с плохо контролируемым даром опасен? Нет-нет-нет. Они что-то придумают. Обязательно придумают! Он не мог потерять эти жалкие месяцы счастья, что у него еще оставались.       Когда Юань все-таки вынырнул — Цзинъи мимоходом восхитился тому, как долго тот сумел пробыть под водой, — он мягко позвал:       — А-Юань, вылезай. Если хочешь, я сейчас уйду, только не сиди долго в воде. Скоро отбой.       — Хочешь искупаться? — вопрос стукнул его по голове, как обух мясницкого топора, аж в глазах потемнело. Но Юань продолжил, глядя уже совсем иначе, без мути желания и горечи: — Я удержу себя в руках. А теплая вода гораздо приятнее, когда ее нет нужды носить в бочку и греть.       — Это прекрасно, что ты можешь держать себя в руках. — Цзинъи прошёлся мимолётным взглядом по обнажённым плечам, виднеющимся над кромкой воды, и отвернулся. Конечно, Цзинъи хотел бы искупаться — в тёплой воде, в уединении рядом со своей мечтой. Но совершенно не хотел рисковать продолжить то, что они прервали, если Юань переоценил свою выдержку — потому что на свою Цинъи не надеялся вовсе, а это было бы не ко времени, совершенно не ко времени! — или ссорой, если Юань свою выдержку оценил верно, а вот Цзинъи терпение утратит окончательно.       Повисшее молчание разбивал только плеск воды. Потом он услышал тихий вздох и смешок:       — Лань-гэгэ не надеется удержать себя в руках? Этот Юань польщен, но все-таки не считает это заслуженным. Я выхожу, вода останется теплой на какое-то время. Ты не мог бы отвернуться?       От обращения Цзинъи снова вспыхнул — ну нельзя же так, он действительно не был уверен в том, что у него получится держать себя в руках! — и зажмурился. Вскоре он услышал плеск воды, шлепанье босых ног по камню и шуршание одежды. А когда позволил себе повернуться — Юань уже был одет и теперь старательно пытался отжать от воды косы.       — Вода теплой долго не будет, — он стоял спиной и к Цзинъи, и к источнику. — И я ухожу, пока не заледенели волосы. Встретимся завтра?       В голосе уже не было и тени насмешки, только неуверенность: «Мы друг другу в глаза вообще смотреть сможем после сегодняшнего?». Цзинъи был уверен, что смогут — для него мало что изменилось, он слишком часто представлял себе что-то подобное тому, что произошло. И как бы ему ни было сложно, постарается, чтобы и для Юаня ничего не изменилось — если так ему будет проще.       — Конечно! Мы ещё не отработали ту мелодию в дуэте. И ты обещал сыграть мне что-то из сочинений Цзян Минфэна, — говорил это Цзинъи, уже скидывая одежду. Вода и вправду манила курящимся над ней лёгким парком, и не стоило упускать шанс.       Заканчивал омовение он уже в почти привычно-ледяной воде, но зато смог обрести ясность мышления и спокойно уйти в медитацию, оказавшись дома, чтобы залечить губы и полученные на тренировке синяки, успокоить душу и в самом деле не сходить с ума утром, едва встретившись взглядом с неуверенными горечавковыми глазами.       Тогда, перед занятием, он позволил себе только намек на улыбку и чуть заметный кивок. А после занятий уже привычно выловил Цзян Цяо — тот был единственным, кто мог в какой-то мере обеспечить им прикрытие. Ведь сам Цзинъи намеревался прикрывать Юаня и Цзян Аи во время побегов за стену. За ночь он все хорошенько обдумал и пришел к решению, которое, конечно, было далеко не идеальным. Узнают родители — и он даже не мог себе представить то наказание, которое ему придется понести.       Цзян Цяо внимательно выслушал его, взглядом разделал, как кухарка — цыпленка для гунбао, помолчал — каждая мяо его молчания опускалась на плечи Цзинъи увесистым камнем, пока он не решил, что исчерпал свои возможности, как осел из Гуйчжоу, и только после кивнул:       — Хорошо. Но только если согласится сама Аи-мэй. Если она откажет, потому что не уверена, сообщим главам.       Цзинъи закивал: как бы он ни хотел оставить Юаня рядом с собой, если это будет угрожать его жизни или здоровью — Цзинъи отступит. Теперь главное — поговорить с самими Юанем и Аи-мэй.              Первое было легко — они уже договорились встретиться после занятий, и оставалось лишь дождаться этого времени. Цзинъи ждал Юаня на их месте у водопада, задумчиво покручивая в пальцах сяо, и пытался решить, стоит ли начинать разговор сразу — или сначала, как условились, потренироваться. Когда Юань пришёл — решил, что разговор может и повременить: Юань выглядел почти испуганным, хотя и скрывал это за привычной маской, и для начала его стоило успокоить. А значит, вести себя так, словно прошлого вечера не было, никто никого не целовал под старым гинкго. Только к середине их привычной тренировки все более-менее наладилось, Юань перестал зажиматься, деревенеть от любого пристального взгляда, смог не только погрузиться в мелодию, но и направить духовную силу, которую теперь приходилось отслеживать Цзинъи. Повторив успех еще трижды, он сунул Хэдао за пояс и хлопнул в ладони:       — Достаточно на сегодня. Может, пойдем туда, где тепло и можно выпить чаю?       Юань глянул на него искоса, прищурился, улыбаясь самыми уголками губ:       — О. Лань-гэгэ обрел уверенность и равновесие?       Куда только подевалась его собственная неуверенность, вот только что была — и… Потом до Цзинъи дошло: это огонь. Пробужденный огонь влияет на Юаня, то вспыхивая, то затухая, отсюда и эти внезапные перепады настроения, и открытый вызов в глазах.       Цзинъи нравоучительно поднял палец, стараясь не краснеть слишком сильно:       — Лань-гэгэ всю ночь провёл в медитации, усмиряющей дух, основы которой было бы полезно изучить и А-Юаню! Так что пойдём. Медитировать на холоде, конечно, полезно, но мы сегодня и так намёрзлись достаточно.       Кто бы рассказал ему, что учить предмет своих мечтаний медитации, усмиряющей дух, будет так сложно! Тут впору было самому снова и снова медитировать, не глядя на сосредоточенно слушающего объяснения юношу, который в следующее мгновение мог податься вперед, прикусывая губу, тряхнуть головой, отбрасывая за спину косички, сделать еще что-нибудь, скорее всего не нарочно, но сбивая концентрацию Цзинъи.       — А-Юань, соберись, это важно!       — Я понимаю, — юноша снова куснул губу. — Прости. Я буду стараться.       Он и вправду старался, но все получилось только в тот момент, когда он обратился не к золотому ядру, сосредоточиваясь на течении родной духовной силы, а к истинной ци. Знакомый лиловый отсвет окутал его, лицо разгладилось, ушло напряжение — и эта сила, коснувшись Цзинъи, успокоила и его.       Проблему это не решало, конечно. Юаню действительно необходимо было научиться контролировать силу врожденную, а не ту, что обретали воспитанники Чуньцю Вэй под руководством главы клана. С ее-то контролем у Юаня не было ни малейших проблем. Но за неимением лучшего, оставалось пока только это.              Два дня спустя Цзян Цяо сказал, что передал Аи предложение встретиться в Гусу — и получил разрешение у глав Лань на это. И на то, чтобы рядом не вертелся никто из наставников Лань.       — Ты ведь можешь покидать резиденцию в любое время?       — Не в любое, но особо не отчитываюсь. Но я буду, может, чуть опоздаю. Встретимся в чайной «У старой магнолии», это рядом с рыночной улицей, второй от набережной.       Цзян Цяо сосредоточенно кивнул.              Собственно, так все и устроилось. Теперь они сбегали за стену втроём. Юаню нужны были тренировки, а рисковать и официально просить встреч с Аи-мэй — единственной, кто сейчас мог объяснить ему хоть что-то — было бы глупо. Всё равно им не дали бы даже остаться наедине, что уж говорить о «наедине на тренировочной площадке». И Цзинъи сначала отговаривали, но он был непреклонен: по сути, им пришлось это делать из-за него. Если бы он не провоцировал Юаня — в том не проснулась бы кровь Вэнь.       Если бы Цзинъи повёл себя как ответственный человек и наследник клана, то сообщил бы родителям, и Юань сейчас тренировался бы в Чуньцю, под руководством своего главы, не рискуя, что что-то пойдёт не так, или их поймают. Так что меньшее, что мог Цзинъи сделать в этом случае — быть рядом, чтобы, если придется, взять всю вину на себя. Цзян Цяо прикрывал их изнутри, готовый нарваться на наказание, но отвлечь патрули, если что-то действительно пойдет не так. И все втроем они обязаны были не допустить наказания Цзян Аи, потому что вот уж кто, а она оказалась втянута в это едва ли не против воли.              В том разговоре в чайной, отгородившись ото всех талисманами, первое, что сделала дева Цзян — обрушила на них громы и молнии.       — Мои тренировки заняли почти полные два года! И меня гонял дядя Усянь — лично! А вы хотите, чтобы я, сама еще недоучка, научила Юаня всему этому за… сколько? День? Неделю? Месяц?!       Цзян Цяо выглядел как всегда каменной охранной статуей, а вот Юань сник и почти съежился, опустив голову. Да и Цзинъи под огненным взглядом девы Цзян прочувствовал всю глупость их решения. И он не знал, что Аи-мэй увидела в его глазах, почему замолчала, сжав губы и сурово сведя брови, а потом повелительным жестом отправила своих сопровождающих прочь:       — Цзян Цяочжань, Вэй Чансинь, выйдите.       Перечить ей не осмелились ни один, ни второй — это был приказ молодой госпожи, а не просьба шимэй или подруги. Когда оба покинули зону действия талисмана, Цзян Аи пристально взглянула в глаза Цзинъи.       — Наследник Лань, я достаточно хорошо умею слушать и смотреть, чтобы составить свое мнение о человеке. И мне казалось, что, несмотря на некоторую… легкость характера, вам не свойственно совершать опрометчивые поступки. Я была уверена, что человек, воспитанием и обучением которого занимались столь выдающиеся люди, как главы Лань, не может быть настолько безрассуден даже в юном возрасте. Но то, что я вижу и слышу сейчас, заставляет меня усомниться в своих выводах. В первую очередь потому, что я не понимаю, что вами движет. Не так давно все вокруг считали, что между вами и А-Юанем самая настоящая война, что вы невзлюбили его с первого взгляда и высмеиваете и придираетесь в своей манере, чтобы сделать его жизнь невыносимой, заставить его сорваться и быть с позором отосланным прочь задолго до конца обучения. Старший шисюн уверил меня, что это не так. Я сама уверилась, что ваши отношения достаточно теплы, иначе бы вы не взяли на себя заботу о Юане, когда он поранился. Я осмелилась думать, что вы — друзья. Но друг не стал бы поступать настолько безрассудно, зная, что по-настоящему хороший выход для Юаня — это возвращение в Чуньцю и обучение у главы Вэй. Вы же… словно не желаете этого? Что вами движет, наследник Лань?       Цзинъи не знал, что ответить. Потому что молодая госпожа Цзян была права в каждом своём слове: он безрассуден и эгоистичен, они с Юанем не друзья, а то, что им движет… Цзинъи поднялся из-за стола, поклонился этой пугающей девушке и затараторил из поклона, надеясь, что молодая госпожа Цзян не захочет расстраивать своего шисюна безвременной кончиной Цзинъи:       — По окончании срока обучения этот недостойный Лань надеется испросить у главы Вэй позволения ухаживать за Вэй Чансинем!       Поднять голову было действительно страшно: хватало того, что он видел: на кончиках пальцев Цзян Аи, обманчиво-спокойно лежащих на столе, горели злобные алые искры. А уж когда эти тонкие девичьи пальчики согнулись, постукивая по столешнице, под ноготками остались обугленные лунки.       — Ухаживать. За моим шисюном, — а вот голос у девы Цзян был таким, что промораживал насквозь. — Наследник Лань. Единственный сын глав Лань. Единственный прямой наследник клана. Собирается ухаживать за… Дайте-ка подумать? Не дочь знаменитого клана. И даже не дева. И — ну, допустим, уже есть два прецедента, — не сын, пусть не наследник, хотя некоторые алчные особы согласны были бы отдать и наследника, лишь бы урвать кусок побольше, ну, второй. Нет, да и клан — тот, что все еще кажется многим гвоздем в глазу. Я ничего не забыла?       Цзинъи чувствовал себя… оплеванным. И ладно бы только себя — то, что Цзян Аи поставила А-Юаня ниже тех бесполезных куриц и самовлюбленных глупцов, которых только что упомянула, возмущало его до глубины души!       — Этот недостойный собирается ухаживать за Первым учеником достойного ордена, юношей, одарённым многими талантами, и…       — Тц-тц-тц, мой милый друг, успокойся. Сядь и не маячь, и без того хозяйка уже приглядывается, хотя талисман должен отвлекать внимание от нас. Не понравилось, правда? То, что я сказала?       Аи словно сбросила уродливую маску яо-мо, потерла знакомым жестом точку между бровей, грустно улыбаясь.       — Про клан Вэй — это я буквально процитировала. А остальное… Скажи, что я не права? И ваши собственные старейшины не будут против?       Понимать, что тебя всего лишь проверяли, было неприятно — но Аи-мэй права, он ещё не раз услышит нечто подобное:       — Как сама молодая госпожа Цзян говорила — прецедент уже был. И даже не один. И сам глава Вэй, отличающийся благородным воспитанием, но по старой памяти многими до сих пор называемый «сыном слуги», и мой папа Яо… — Цзинъи проглотил то, что хотел сказать дальше — о происхождении папы Яо он сам узнал почти случайно, и это стоило хранить в секрете, хватит того, что Цзинъи сбился и назвал его домашним именем! — Оба являются в высшей степени достойными людьми, и то, что каждый из них состоит в фуцзянском браке, не помешало им воспитать себе достойных наследников. Я смею надеяться, что достойных. И смею надеяться, что и глава Вэй считает так же и позволит мне добиваться внимания А-Юаня.       Аи вздохнула, повертела гайвань с остывшим чаем, подняла на него взгляд.       — Я не могу говорить за дядю Усяня. Но если ты уверен, что к концу нашего тут зак… то есть, обучения не передумаешь… Я не знаю, каково это — влюбляться. Ян-гэ я люблю всю мою жизнь, наверное, я даже не умела связно мыслить и говорить, но уже любила его. Мы — родственные души. Дядя Усянь и дядя Минфэн — тоже, но они далеко не сразу пришли к пониманию этого, не говоря уж о принятии. Только небожители видят красную нить, которая связывает две души, и мне неизвестно, связаны ли ваши, или это… просто чувство, самое обычное, а не божественная кара и дар. Но ради него я… помогу А-Юаню. Не скажу, что из меня хороший учитель, скорей уж наоборот. Но я сделаю все, что будет в моих силах.       Цзинъи снова ей поклонился — слов, чтобы выразить свою благодарность за обещание помощи и то, что она приняла его, у него не было. Но Цзинъи по крайней мере был уверен: если он не сделает какую-то глупость, в борьбе за сердце А-Юаня у него появился если и не союзник, то по крайней мере тот, кто не даст его привязанности пойти А-Юаню во вред.              И вот так они пришли к тому, что Цзинъи, нагруженный сброшенными одеждами, вынужден был сгорать со смущения и желать закрыть глаза, потому что оба — и ученик, и наставница, — остались лишь в нижних одеяниях, шанях и кучжэ! Какое бесстыдство! И в то же время не мог отвести взгляда, потому что когда бы еще он получил шанс увидеть такое действо — настоящую власть Вэнь над пламенем?       Никто из его поколения не сможет увидеть знаменитейшие представления, что давались в Безночном Городе в Чуньцзэ, праздник Небесных Фонариков, да и на все прочие тоже. В библиотеке были книги, описывающие эти праздники, правда, с точки зрения морали клана Лань, и там жестко критиковали и то, что даже глава клана Вэнь выходит на площадь и танцует с огнем, и то, что во время этого «огнепоклонники» бесстыдно обнажаются так, как не принято даже среди работников ивовых беседок. Правда, книга рассказывала о временах примерно четвертого поколения после основания клана, Вэнь Мао был в самом деле из рода огнепоклонников, а никак уж не монахом, и ко времени правления Вэнь Жоханя многое в Безночном Городе успело измениться к худшему.       — Нет! Нет, Юань! Ты сейчас снова сожжешь одежду и будешь заниматься голышом, клянусь! Соберись. Огонь — это твоя же ци, он неотделим от нее, ты ведь можешь управлять ци.       — Он жжется.       — Не жжется. Он послушен тебе. Это ты — его хозяин, а не он — твой господин. Огонь — не чудовище и не враг тебе. Он рожден вместе с тобой и столько лет был твоей частью, разве он может быть врагом? Это не болезнь, это… твое второе сердце.       Юань прыснул, зажал рот ладонью, но остановиться не мог — хохотал, даже свалившись в едва пробивающуюся травку на колени.       — Дурак. Вот что с человеком-то обучение в клане целителей делает, — пробурчала Цзян Аи, отходя к Цзинъи и забирая у него свой теплый шеньи, расшитый лотосами по широким рукавам и вороту. — Ты посмотри, как хохочет. Впрочем, ладно, это просто напряжение так выходит. Как думаешь, Лань-сюн, твои родители все еще не знают о наших отлучках?       Цзинъи пожал плечами:       — Если бы глава знал — нам уже всыпали ферул столько, что из Павильона Наказаний нас бы уносили. Но за безопасность Юньшэна уже давно отвечает папа Яо, он, может, и подозревает что-то, но всегда считал, что важно не столько соблюдать правила, сколько не попадаться на их нарушении. Так что пока мы не попадаемся на глаза посторонним — всё в порядке.       — Ха, дядя Усянь говорит так же. Дядя Минфэн за время его обучения в Юньшэне за стенами его не поймал ни разу.       — Да ну, Второй Нефрит — и ни разу?       — Ага. А наказывали дядю вообще только раз, и это в клане Вэй практически эталон: если ты учился в Гусу, попытайся переплюнуть дядю Усяня и не будь наказанным ни разу. Но это только для Вэй, так что А-Цяо не участвует, а меня уже наказывали. Ну а Юань провалился уже дважды.       Дважды? Но когда, Цзинъи знает лишь про одно наказание — их общее?!       Аи-мэй его недоумение встретила собственным:       — За драку — это было второе наказание, первое было за нарушение комендантского часа, ты ведь сам за ним тогда присматривал?       Пока Цзинъи пытался сдержать заливающую его лицо краску, лицо Аи-мэй приобретало всё более странное выражение, совмещающее в себе удивление и вредность.       — Так-так-так. Что-то с наказаниями не чисто?       От допроса — и последующей расправы (Цзинъи был уверен, что за шисюна Цзян Аи порвет на клочки и не запыхается) его спасло то, что Юань смог успокоиться и был готов продолжать тренировку, так что Аи лишь грозно зыркнула на Цзинъи и снова скинула шеньи ему на руки.              Дни были насыщенными, ночи — тоже, спал Цзинъи теперь от силы по два шичэня, да и в те спалось ему так, что к концу цзинчжэ он научился стирать быстро и аккуратно, что постель, что ночные одежды. Медитация уже попросту не справлялась: снилось, как призрачное зеленоватое пламя слизывает с вольного разлета плеч шань и нижнюю рубаху, оставляя Юаня полуобнаженным под таким же зеленоватым светом луны. Цзян Аи тогда просто закрыла глаза и села, помахав в сторону Цзинъи ладонью, мол, выведи его из медитации и прикрой чем-нибудь. А Цзинъи пришлось…       Самым досадным — хотя и разумным, и оправданным — было то, что кроме снов у Цзинъи больше ничего не было. Точнее, не так: они спарринговали, музицировали, беседовали за чаем, иногда выбирались вместе в город, Юань улыбался ему и смеялся его шуткам, но за всё это время Цзинъи не больше пары раз коснулся края его рукава, что уж говорить о прикосновениях, подобных тем, что ему удавалось украсть, пока помогал Юаню во время лечения, или, тем более, том самом поцелуе. Цзинъи изнывал и мечтал хотя бы подержаться за руки, но настаивать права не имел. Аи-мэй специально для него рассказала, что ради ее правильного обучения Вэй Тяньяню пришлось уехать из родного дома в Цинхэ на полтора года.       — И я искренне не понимаю, что может выйти у нас. И если это условие — быть подальше от того, кто воспламеняет, — важно, а мы его сейчас нарушаем, и это откликнется в будущем проблемами… Вы же понимаете оба, я себе простить не смогу.       Вэй Юань встал перед ней на колени, касаясь лбом земли, принимая всю вину и все последствия на себя. Цзян Аи сердито топнула ногой, легонько пнула его в плечо:       — Дурак! Даже если я сейчас скажу, что так и быть, и все на тебе, думаешь, мне станет легче? Или если он, — тонкий пальчик ткнул в Цзинъи, вообще замершего столбом, переваривая эту сцену, — сделает то же самое, что и ты? Толку от этих поклонов!       Ответа на этот вопрос Цзинъи не знал, и дал себе зарок: если к Цисицзе у Юаня не станет получаться лучше, Цзинъи попросит его — или Аи-мэй — написать главе Вэй. Его эгоизм не стоит ни жизни, ни здоровья, ни совершенствования Юаня.       Цзинъи понимал, что это полумеры, что он тянет время и написать стоило бы уже сейчас… Но он эгоистично желал отпраздновать Сорочий праздник с Юанем. Возможно, это будет единственный Цисицзе, который они отпразднуют вдвоём — и Цзинъи хотел его себе.       Но до Цисицзе пока было далеко, и приближался лишь Чуньфэнь. В Юньшэне его особо не праздновали, но Цзинъи намеревался вытащить их компанию в Гусу, уж там-то праздник будет что надо! И как же хорошо, что первым он спросил об этом Цзян Цяо, и как же он благодарил богиню Удачи, что именно Цзян Цяо попался ему на глаза первым в тот день, а не А-Юань, потому что Цяо, позволив себе чуть поморщиться, покачал головой:       — Если уйдем в Гусу на Чуньфэнь, то на четвертый день после него нас уже не отпустят. Кстати, ты уже приготовил хоть что-то? У меня вечно проблема — что дарить. Думал — струны куплю, так я ж куплю не те, да и Юань свои сам заклинает…       Цзинъи недоуменно моргнул, понимая, что что-то упустил. Подарок Юаню на четвёртый день после Чуньфэнь? Цзинъи одолело нехорошее предчувствие:       — А что будет на четвёртый день после Чуньфэнь?       Теперь с недоумением на него посмотрел уже Цзян Цяо:       — Ты что, забыл о дне рождения Юаня? — и через мяо с уверенностью добавил, увидев на лице Цзинъи потрясение: — Ты и не знал.       — Не знал... Цзян-сюн, что ему подарить?! — Цзинъи едва удержался, чтобы не потрясти приятеля за плечи — мысли в его голове смешались, как специи с рисом, выдавливая на поверхность всякие глупости вроде «Побить Юаня в поединке, чтоб знал, как молчать о важных вещах!», «Подарить ему поцелуй — вдруг на праздник будет можно?» и самую главную — ту, что он озвучил. Лицо Цзян Цяо тем временем приняло беспомощное выражение:       — Да не знаю я, сказал ведь!..       — А-а-а! Надо попросить совета…       — У шимэй! — закончил Цзян Цяо. — Она-то должна знать, что ему можно подарить?       Увы, чаяния не оправдались. Цзян Аи развела руками и беспомощно хихикнула:       — Я его прошлый день рождения вообще пропустила, потому что не знала, когда он. А-Юань предпочитает молчать о таком. Как будто если мы его поздравим, небеса сойдут с оси! Но по секрету скажу — он любит пряную рыбку по-цишаньски. Только ее тут никто не готовит.       Глаза у Цзинъи загорелись: рыбу можно купить, а приготовят они сами. Он договорится с поварами, чтобы пустили на кухню, когда там никого нет, хоть это и ночь, но уж как-нибудь! Вот только оставалась одна загвоздка:       — Аи-мэй, скажи, что ты знаешь рецепт?!       — Неа. Но его знает матушка Юаня. И если кое-кто прямо очень хочет порадовать моего младшего шисюна, этому кое-кому, наверное, не составит труда пробраться в Зеленую галерею, пройти в Фэнхуан Во, отыскать дом Вэй Шаньци и Вэй Яоцин, и расспросить госпожу Яоцин, как готовить любимое блюдо ее сына.       Это звучало как безумие, достойное записи в летописях и воспевания в балладах и через сотню лет. И — наказания такого, что Цзинъи месяц с постели не встанет!       Осторожность боролась в нём со страстью — к Юаню и приключениям, страхом — он не так планировал знакомиться с родителями возлюбленного! — и любопытством — Цзинъи ещё не приходилось пользоваться Зелёной галереей в одиночку. Это вообще возможно? Он нахмурился, пытаясь вспомнить, как родители активировали артефакты арок, и думая, чем отвлечь стражей. Отстранённо спросил:       — А как найти дом уважаемых господ Вэй?..       Пробудил от задумчивости его странный, похожий на хрюканье звук, словно кто-то смеялся в рукав. Смеялся в рукав?!       Цзинъи поднял глаза — задумавшись, он прикрыл веки, разглядывая древесный узор досок пола — и узрел и вправду смеющуюся в рукав, даже раскрасневшуюся от хохота, прислонившись к стене, Аи-мэй. Цзян Цяо стоял рядом с настолько постным лицом, что если бы не подрагивающие губы и покрасневшие щёки — сошёл бы за одного из старейшин Лань. Захотелось, как маленькому, закричать «Все папам расскажу!!!», и затопать ногами. Это был жестокий розыгрыш, Цзинъи ведь повёлся!       Отсмеявшись, Аи-мэй вытерла слезы и покачала головой:       — Ах, у тебя было столь вдохновенное лицо, Лань-сюн, и я верю, что у тебя даже могло получиться. Хотя бы что-то. Но куда проще отправить письмо уважаемой матушке Юаня, причем, от моего имени — это не вызовет вопросов точно, тетушка Яоцин меня хорошо знает. А чтобы дошло скорее, тут уж можешь попросить помощи у родителей, только в самом деле попросить, а не тайком подсунуть письмо в стопку тех, что отправляются с адептами, как это сделала однажды я.       — Аи-мэй действительно жестокая и пугающая, — жалобно пробормотал Цзинъи, — я восхищен Ян-гэ, он просто герой!       — А ведь я и по ушам настучать могу за такое.       — Не надо! Ты самая прекрасная и лучезарная! — завопил Цзинъи, осознав, как облажался.       — Что вы так шумите? — освободившийся от своего урока Юань, наконец отыскавший друзей в облюбованной ими чайной в Гусу, устало свалился за столик совсем рядом с Цзинъи, покачнулся и привалился к нему плечом. — Хочу ненадолго помереть. Дня на три. Можно?       — Нельзя, — Цзинъи осторожно, чтобы не спугнуть, покосился на соседа. — Но могу выпросить у наставников для нас день отдыха где-то через неделю. Устроит?       Юань вяло улыбнулся:       — Отдых — это хорошо…       — А-Юань, — встревоженно позвала Аи. — Покажи руки.       — А? Нет-нет, все в порядке, правда…       Руки он тут же спрятал под стол подальше, выпрямился и вообще изобразил, что все отлично. Если бы! Цзинъи, перехватив его запястье, потянул руку Юаня на себя, получил смертельно обиженный взгляд и вытащил его кисть на свет. Порезов до крови было всего два, но все остальное тоже не внушало радости: алые полосы, казалось, врезались в кожу, только чудом ее не прорывая.       — А-Юань, что это такое? — сурово свела брови Аи-мэй.       — Это пройдет. Все хорошо, — твердо, пусть и глядя в стол, ответил Юань. — У меня не «затык». Просто пришлось повторять много раз, пока получилось правильно.       — В прошлый раз ты тоже «просто повторял», и чем это кончилось?! — Цзинъи, может, и был излишне жёсток, но у него не было ни малейшего желания снова видеть окровавленные руки Юаня и его остановившийся взгляд. Так что он решительно перехватил запястье юноши и пустил по его меридианам свою ци, проверяя, насколько всё плохо. Юань в первую мяо попытался вывернуться, но после обречённо затих: если бы они начали бороться всерьёз, то точно перевернули бы столик, да и поздно было — Цзинъи успел узнать основное.       — А-Юань, — Цзинъи придвинулся ближе, мурлыкнул ему на ухо: — Это не «всё хорошо», это истощение. А-Юань, доводить себя до истощения неразумно, и мы об этом уже даже говорили… Неужели А-Юаню так понравилось отдыхать от забот в обществе этого недостойного, что он решил повторить? В таком случае А-Юаню достаточно было попросить…       Цзинъи был испуган и зол — а потому не думал, что говорит, и едва сдерживался, лишь краем сознания понимая, что они в людном месте, и потому схватить Юаня, потрясти за плечи, а потом на собственном мече доставить в цзинши и уложить в постель, чтобы этот одержимый наконец-то отдохнул — плохая идея.       Зол, если так подумать, был не только он. А еще Вэй Юань был устал, он был среди тех, кто ему близок, он явно хотел спать, есть, намазать руки, чтобы избавиться от боли — и все это подряд, и его разум был затуманен. Ничем иным то, что сорвалось с его снова искусанных губ, Цзинъи после объяснить не мог:       — Попросить? Что ж… — юноша вывернулся, сел на колени рядом со столиком, словно примерный ученик, сложил руки в подобающем жесте и четко выговорил: — Гэгэ, пожалуйста, позаботься об этом недостойном.       Это выглядело, словно ещё один сюжет для неспокойных снов Цзинъи: его бросило в жар, и всё-таки схватить Юаня и отнести в Юньшэн показалось вдруг хорошей идеей. Остановил его только задушенный писк и надсадный кашель поблизости.       С трудом отведя взгляд от Юаня и повернув голову, Цзинъи увидел прикрывающую рот ладонью и отчаянно красную Цзян Аи и подавившегося, видимо, чаем Цзян Цяо. И вспомнил, что они пока находятся в чайной, на виду у доброго десятка людей!       Так что в следующую мяо он уже поднимал Юаня с колен и садил на стул, а краснели они примерно одинаково — вопиющее бесстыдство! Так забыться на людях!       — Знаете, А-Юань, кажется, и вправду очень устал, думаю, мы дальше погуляем сами, — пробормотала Аи, стараясь не смотреть в сторону их обоих. — Хах, я думала, мне привычно уже все. Ну, знаете ли, любимые дяди — у них свои отношения с приличиями, но как-то я не ожидала… Так что идите-ка вы в самом деле в Юньшэн. И если молодой господин Лань будет все-таки добр и проследит, чтобы мой непутевый шисюн поел и лег отдыхать, эта Цзян постарается достойно отблагодарить. Или, может… ах, я не могу отправить с ним А-Цяо и не могу отправить его одного!       Цзинъи встал и поклонился, надеясь, что доверие Аи-мэй к нему всё же не попрано безвозвратно:       — Этот недостойный обязуется проследить, чтобы А-Юань выспался, поел и не брался за занятия до завтрашнего утра минимум. Аи-мэй может не беспокоиться.       А Юань ничего не сказал и глаз от пола не поднимал. И держался на расстоянии двух поклонов — до половины лестницы в Облачные Глубины держался, только плечи опускались все ниже, а шаги начали «звучать» — обычно Вэй Юань ходил совершенно бесшумно в этих его вэйских сапожках на мягких подошвах. А потом он споткнулся и остановился.       — Извини… Я… Это было очень глупо с моей стороны, А-И.       Цзинъи не стал отвечать — просто молча вызвал меч, подхватил изумлённо выдохнувшего Юаня на руки и поднялся в воздух. «Это было действительно глупо, А-Юань»? «Сейчас, не сказав, что устал, и продолжая упрямиться, ты тоже поступаешь глупо, А-Юань»? Что он мог сказать такого, что Юань и сам не знал? Ничего, пожалуй, а потому решил ограничиться молчаливой помощью.       Недалеко от ворот Юньшэна они сошли с меча и вошли, как приличные люди, что не помешало Цзинъи подойти ближе к Юаню, как только они миновали караул, и в цзинши вести под руку. Что самое удивительное — тот даже не протестовал, ни когда летели, ни когда шли. И в цзинши сел там, где усадили, покорно позволил положить свои руки на стол, даже не дернулся, когда Цзинъи приподнимал рукава, чтобы не замочить, промывал царапины и ранки — их все-таки оказалось не две, а больше, ведь вторую — левую — руку он в чайной не видел. Но Цзинъи промолчал — и продолжал молчать Юань, сидел с закрытыми глазами и даже не вздрагивал.       Цзинъи не стал бинтовать ему руки, на этот раз кровь не шла, остановившись еще до того, как Юань, должно быть, покинул урок. Просто потребовал, чтобы, пока он сходит в трапезную, тот руками не двигал — мазь должна впитаться. Когда он вернулся с обедом, Юань спал за столом, уткнувшись головой в предплечье. Будить его было жалко, но накормить было важнее, иначе откуда телу брать силы для восстановления? Цзинъи тихонько потряс его за плечо, и Юань хныкнул, забормотал себе под нос:       — Голова болит… Так болит голова… Расплети меня, пожалуйста…       Цзинъи сделал вид, что после этих слов оглох, и тихого, совсем детского «мамочка» не услышал.       Но расплел. И верхнюю одежду с Юаня снял, и уложил в собственную постель… Всё это так напоминало события, которые произошли несколько месяцев назад, что Цзинъи невольно выглянул за окно, но снаружи была весна, а не осень, Юань его не ненавидит, а через неделю его день рождения, и они приготовят Юаню рыбу по-цишаньски, и ещё что-нибудь вкусное…       Цзинъи провёл рукой по бледной, ещё не успевшей загореть под первым весенним солнцем щеке — а прошлогодний загар за зиму успел сойти, и Юань бессознательно подался навстречу ласкающему движению. Цзинъи от души вздохнул, наложил на еду согревающий талисман — и привычно пошёл медитировать, почти безуспешно, но от этого не менее упорно.              Юань спал недолго — всего шичэнь или около того, потом заворочался, сбивая одеяло в сторону, сел, как-то очумело повел головой, глядя сквозь упавшие на лицо вьющиеся пряди.       — А-И?       Цзинъи, с первых же звуков прервавший по сути так и не начавшуюся медитацию, поднялся и пересел ближе к постели.       — Проголодался?       — М-м-м... Не знаю, пока не понял. Т-ты… расплел меня? Зачем?       — Ты сам попросил, в полусне, наверное. Сказал, что болит голова.       Юань покраснел, но как-то бледно, словно безразличие усталости его еще не отпустило до конца.       — Ты в самом деле решил обо мне позаботиться, гэгэ?       — Я ведь обещал.       Цзинъи перенёс на постель короб с едой и раскрыл, вложил в руку Юаня палочки. Тот несколько мяо недоуменно глядел на них… Потом по его губам скользнула слабая улыбка — и он протянул палочки назад, лукаво поглядывая из-под ресниц. У Цзинъи от этого взгляда перехватило дыхание, но предложенное он взял недрогнувшей рукой, и первый кусочек поднёс к губам Юаня — тоже. Дальше невозмутимым оставаться было сложно, наблюдая, как совсем рядом с его пальцами приоткрываются губы Юаня, как из-за них осторожно показывается кончик языка, первым касаясь угощения — а потом рот открывается шире, принимая в себя предложенное, как перекатывается по длинной шее кадык во время каждого глотка…       — …Ты разве не хочешь?       Не хочет? Неправда, он хочет, еще как. Только вопрос всех вопросов — чего именно? За что ему эта пытка — этот темный горечавковый взгляд?       — Ешь, пожалуйста, ешь… — голос сорвался на хрип, Цзинъи кашлянул в рукав, отвернувшись.       Наваждение все равно не закончилось: риса и овощей в пиале было еще много. Были еще паровые булочки, и он, наверное, свихнулся совсем, отщипывая воздушное тесто и поднося кусочек ко рту Юаня. И кто из них свихнулся больше, если тот прихватил его пальцы губами, а кончик языка прошелся по ним, будто там было что слизывать…       В следующую мяо короб с едой оказался отставлен на пол, а Цзинъи навис над Юанем, судорожно облизывая враз пересохшие губы и едва удерживая себя в руках:       — Останови меня!.. — то ли рык, то ли стон — Цзинъи было всё равно, если Юань не скажет сейчас «нет»... Если Юань...       Юань не сказал ничего, просто поднял руку и коснулся его щеки, провел до подбородка, обхватывая, с нажимом прошелся подушечкой большого пальца по губам, скользнул ладонью дальше, на шею, под волосы, ощутимо царапнув длинными ухоженными ногтями кожу — и потянул к себе. И это было явно не «Остановись» или «Нет». В горечавковых глазах плясало лиловое пламя, но того, другого, кровного вэньского, не было: ведь не было ци, что несла бы его.       Они повалились на кровать, и Юань больше не кусался, разве что совсем чуть-чуть, а Цзинъи не чувствовал себя неуклюжим, пробираясь ладонями под шань и нащупывая завязки чжунданя. Касаться бледной гладкой кожи, чувствовать под губами другие губы, слышать заполошное, прерывистое дыхание — всё это так долго лишь снилось Цзинъи, что он чуть было не забыл об одной маленькой детали…       Пришлось крепко, до боли — Юань недовольно зашипел — стиснуть чужую талию; всё Будды и Гуаньинь, Цзинъи почти мог обхватить эту талию ладонями! — и закусить собственную губу до крови, чтобы отстраниться.       — Твой глава, Вэй Юань, твой гуев — уважаемый — глава Вэй — Ди-цзуньши, чтоб ему жить долго и счастливо, однажды сделал моим родителям «подарок», — он едва не шипел, уткнувшись лбом в бурно вздымающуюся грудь Юаня, явно не понимающего, почему они остановились. — Как раз в тот день, когда в Юньшэн приехал учиться твой дашисюн. Если мы… Если мы сейчас переступим... черту невинности, мои родители об этом узнают на следующее же утро.       — И что… находится до… этой черты? — Юань потянул его за волосы, заставив поднять голову и смотреть в глаза. — Что мы можем делать?       — Я не уверен точно… Нельзя — оставлять свою энергию Ян в партнёре. Всё остальное, что этого не делает — должно быть можно.       Глаза Юаня вспыхнули, губы изогнулись в лукавой усмешке:       — Напомни мне, почему я здесь.       Цзинъи осоловело мотнул головой, щекотнув чёлкой чужую грудь. Юань здесь… здесь — это в постели и объятиях Цзинъи? Нет, вопрос сложнее, ну что за загадки в такой момент! Юань здесь, с ним, в его цзинши…       — …У тебя не осталось энергии!.. — Цзинъи восторженно выдохнул, понимая, что Юаню можно — всё. А вот сам Цзинъи довести себя до истощения не догадался, и что ему можно — большой вопрос, который у него сейчас нет ни малейшего желания решать. Так что он просто перевернулся на спину, опрокидывая Юаня на себя, и демонстративно завёл руки за голову, скрестив запястья. Пьяно улыбнулся:       — Делай, что хочешь!       — Не пожалей после, гэгэ, — Юань пробормотал это в его губы, а потом…       Наверное, он видел не только медицинские трактаты. И читал не только строго и сухо написанные учебные пособия. В Фэнхуан Во, в конце концов, часто заглядывал Верховный заклинатель, а он в молодости славился тем, что рисовал… всякое. Наверное... Цзинъи подумал об этом и тут же забыл, смятый, сметенный, словно сухой листок, вихрем до странности смелых и одновременно осторожных ласк. Может, дело было в том, что пальцы у Юаня все же были не в лучшей форме, или в чем-то еще, но он, устроившись на бедрах Цзинъи, развязывал его дай, потом завязки шеньи верхнего, после — нижнего, и чжунъи, и разворачивал ткань, как будто раскрывал «заленившийся» бутон белой лилии, не желающий раскрыться самостоятельно — аккуратно и осторожно.       — Столько слоев, и все такие плотные. Тебе не жарко? — он наклонился, провел носом по шее от уха до плеча, замер на мяо и куснул обнажившуюся ключицу.       Цзинъи вскрикнул, выгнулся, сжав кулаки — раз уж он позволил Юаню творить всё, что тот хочет — он сдержит слово! Согласно выдохнул, не совсем даже понимая, с чем соглашается:       — Жарко!..       Юань приподнялся, заглянул мельком в глаза и снова опустился, прихватив уже другую ключицу. Провёл ногтями по ребрам, царапая кожу, снова заставляя Цзинъи ёрзать и выгибаться... На каждое его касание Цзинъи отзывался вздохом, вскриком или стоном, и смотрел не отрываясь на вдохновлённое, полное огня лицо Юаня, на его сухие, зачарованно приоткрытые губы; на то, как внимательно сам Юань смотрел на Цзинъи.       — ...как цинь… — Цзинъи не расслышал тихое бормотание:       — Что?..       — Ты — как цинь. — Юань поднял на него пьяные, такие же пьяные, каким чувствовал себя Цзинъи, глаза, и сказал: — И я хочу заставить тебя звучать.       О, он в полной мере исполнил свое желание. Цзинъи пришлось вцепиться в собственные волосы, в лобную ленту, чтобы не рвануть его, не прекратить все одним движением — и все же испортить. Но он не мог — ни до слов Юаня, ни, тем более после них — не мог замолчать, откликаясь на прикосновения губ, на острые, но легкие укусы, оставлявшие следы на коже, на то, как возникает, словно струна, тонкая алая полоска, следуя за острым ноготком. Не смог сдержать крик, заметавшийся по цзинши, когда узкая ладонь медленно, словно пытая, опустилась с солнечного сплетения на живот, как кончики пальцев погладили, проникая под шелк ку, игриво зацепили завязки, но так и не потянули, а ладонь уже совсем иначе, тяжело и властно легла поверх шелка, прижимая давно готового к полету дракона, пойманного в силки, несвободного.       — Еще. Звучи еще!       Двинулись пальцы, оглаживая, ощупывая каждый фэнь горячего твердого тела — нежно и ласково. Острые, словно у ласки, зубы прикусили сосок — почти жестоко.       Цзинъи чувствовал давление и жар чужой ладони внизу сквозь ткань, чувствовал влагу и жар дыхания на груди, чувствовал, как гладит его, царапая кожу ногтями, свободная рука, словно перебирает струны — и этих ощущений было для него слишком много. Так много, что не удалось удержать в груди — да он и не старался — еще один протяжный вскрик, а на шёлке под ладонью Юаня расплылось влажное, пахнущее остро и пряно, пятно. Цзинъи обмяк, тяжело дыша и всхлипывая, и единственное, что не давало ему закрыть глаза и провалиться в сон — взгляд Юаня, всё ещё голодный и жаркий, и едва заметная дрожь его рук на теле Цзинъи. Юань наклонился к нему, прижавшись к бедрам, но постаравшись не слишком давить на все еще твердый, ставший слишком чувствительным нефритовый стебель. Прижался к его груди щекой, ухом, спросил, жадно и жаждуще:       — Тебе хорошо, А-И?       Это его «А-И» звучало как «любовь».       — Скажи, тебе было хорошо?       — Хорошо... Лучше всего на свете! Лучше, чем все мои сны и фантазии, чем всё, что я читал в книгах! — Его голос захлёбывался и прерывался, Цзинъи ещё не восстановил дыхание, но продолжал говорить, будто второго шанса высказаться у него не будет: — Ты — лучшее, что случилось в моей жизни, А-Юань, и я никогда не пожалею ни о сегодняшнем дне, ни о том, что встретил тебя... Я люблю тебя, А-Юань.       На его боках наверное остались следы от ногтей и синяки, когда Юань стиснул пальцы, тихо, беззвучно забился над ним, вжимаясь, горячо выдыхая в грудь. И распластался, как шелковая лента, замер неподвижно, бурно дыша и медленно успокаиваясь.       И только когда успокоились оба, и даже сердца забились почти спокойно, Юань поднял голову, приподнялся на руках, чтобы заглянуть ему в глаза.       — Я… тоже тебя люблю. Надеюсь, что это любовь... Пока, правда, это больше похоже на сумасшествие.       Цзинъи улыбнулся ему:       — Тогда давай сойдём с ума вместе?