或許全部 - ВОЗМОЖНО ВСЕ

      Юань просыпался тяжело — несмотря на то, что на него было накинуто тёплое одеяло, его бил озноб. Голова была тяжёлая, как от долгого недосыпа в то время, когда они с Учителем чересчур увлеклись. Диагноз был ясен, недаром же он был учеником клана лекарей: он простудился. Придётся всё-таки идти к целителям и просить у наставников день отдыха… Юань надеялся, что без этого обойдётся — он не для того приехал в Гусу, чтобы валяться в постели, как какая-то изнеженная молодая госпожа! К сожалению, непривычная местность сделала своё дело — в Чуньцю в это время года было, может, и не теплее, но точно суше, снег скрипел под ногами, сиял и переливался под холодным зимним солнцем. В Гусу солнечных дней зимой было еще меньше, чем летом, а в Юньшэне, окруженном горами с множеством незамерзающих потоков, было сыро и пасмурно, несмотря на вечные горные ветра, пронизывающие сотнями ледяных клинков даже самые теплые одежды. К этому Юань оказался не готов, а еще очень тревожился за шимэй — зимы в Юньмэне были и вовсе намного теплее! Хотя в их прошлую встречу Аи утверждала, что совершенно не мерзнет — матушка позаботилась, чтобы у нее хватало теплой одежды, в девичьих яши под кроватями проходил кан с горячим воздухом, а в ланьши постоянно горели жаровни. Юношам таких излишеств не полагалось: в Гусу Лань считалось, что они должны быть закаленными. Что и говорить, если адепты ордена Лань даже зимой ходили медитировать на Холодные источники!       Глаза Юань открывал с мыслью, что стоит попросить Цзян Цяо предупредить наставников... и сбился. Он успел уже привыкнуть к потолку в их яши — и это точно был не он. В первые мгновения юноша подумал, что Цзян-сюн сам оттащил его к целителям. А потом зацепился непослушной рукой за одеяло, и пальцы отозвались резкой пронизывающей болью. Стон он проглотить не успел. А когда повернул голову, заметив движение сбоку, память вернулась, словно в голову плеснули кипятком. Он попытался выдавить из себя вопрос, где он и что тут делает наследник Лань, но вышло невнятное хрипение. А по тому, с какой привычной легкостью Лань Цзинъи сновал по комнате, Юань догадался, что никакой это не лекарский павильон.       Дальше была на удивление сердечная просьба больше не доводить себя до истощения и… Юань широко распахнул глаза, рассматривая преклонившего колени и опустившего голову наследника… нет, Лань И. И он не смог продолжать злиться. Не смог продолжать отгораживаться. Юань разрешил ему называть себя по первому имени.       Уже это было довольно смущающе, а когда до него полностью дошла вся ситуация, он не знал, как бы так взять — и провалиться в глубины Диюя, потому что мало того, что ночь он провел в чужой кровати, буквально лишив места для сна хозяина дома. Так он еще и раздет был до исподнего! И расплетен… Лишь мысли, что это мог сделать только один человек, хватило, чтобы вся кровь бросилась ему в лицо.       На то, чтобы не спрятаться под одеяло с головой, как в детстве, ушла вся выдержка Юаня. Лань И суетился вокруг, будто пытался предугадать любое его желание, смотрел смущённо-довольным взглядом и постоянно звал по имени, словно наслаждался тем, как оно звучит. Юань же вспоминал все намёки — хотя какие к гую намёки, Лань И был дивно откровенен! — и пытался понять, на что же он согласился. Забрать назад позволение звать по имени и слова прощения ему не давали ни воспитание, ни совесть: Юань действительно не считал его виноватым, да и слишком уж счастлив сейчас казался Лань И, чтобы просто взять и разбить это счастье. Но он был липуч, как сапожный клей, и надоедлив, как учуявшая мёд оса, и раньше — что же сейчас будет?! Особенно учитывая его мотивы.       Если думать честно — Лань И был Юаню симпатичен. Он был хорош как боец и заклинатель, имел лёгкий весёлый нрав и ясный разум. Если бы не его казавшаяся тогда, в самом начале, странной липучесть, и не случай с дракой и наказанием, они уже давно были бы добрыми друзьями… Но Лань И хотел с ним не дружить! А Юань, будучи учеником клана целителей, слишком хорошо мог представить, чего же именно тот хотел, и совершенно точно жалел, что этим знанием обладает — пребывай он в блаженном неведении, принять решение, что делать дальше и как вести себя по отношению к Лань И, было бы гораздо легче.       Все эти мысли проходили фоном, пока он пытался встать, понял, что сил слишком мало, а еще — что неприятно тянет в даньтяне.       — Нас… То есть, Лань И, я что же, доигрался до искажения? — рассматривая очень аккуратно забинтованные руки, спросил он, поймав паузу в речи юноши.       — Не совсем. Искажением это не было, а вот истощением ядра — да. Да еще и простуда наложилась. Тебе придется хотя бы пару дней провести в постели.       — Но не в твоей же!       Юань прикусил язык, но поздно: на лице Лань И перемешались разом и легкая обида, и насмешка, и явное желание подразнить:       — Почему нет? Ты не стеснишь меня, если останешься в цзинши на эти дни.       Юань выразительно обвел взглядом комнаты: двери спальни были широко распахнуты, превращая ее и главную комнату в почти единое помещение, и второй кровати в них он как-то не наблюдал, а кушетка, стоявшая у окна, была чересчур мала для рослого Лань И. Кровать, конечно, была широкой, но… Юань снова почувствовал, как заливает жаром все лицо и шею: ни-за-что! Он не станет делить постель с Лань И!       Гуев Лань совершенно явственно хихикнул, прикрывая рот рукавом. Кашлянул, пытаясь вернуть себе серьезный вид.       — Ладно тебе, А-Юань, я же не настолько бесстыж. Мне не трудно поспать на кушетке или вовсе на полу.       — Нет нужды! — Понимая, что вышло слишком резко, Юань попытался смягчить эту резкость логичными, как ему казалось, доводами: — Зачем такие жертвы, если у меня есть собственная постель в яши?       Перед тем, что прозвучало после, он оказался абсолютно безоружен:       — Я просто хотел бы позаботиться о тебе. Хотя бы пока не заживут твои руки. Разреши мне, А-Юань. Заплести тебе косы, помочь одеться. Ничего больше я, обещаю, пока не попрошу. Пока ты сам не позволишь.       Заботливый, нежный и вежливый Лань И оказался слишком серьёзным оружием для юного и не закалённого жизненными невзгодами сердца Юаня. А главное — смущающим до полного онемения, так что когда Юань отмер — отказывать было уже поздно. Лицо уже привычно горело, и Юань с тоской подумал, что из-за этого человека он останется красным, как варёный рак, на всю жизнь.              Дальнейшее было ожидаемо смущающим и нелепым — Юаню требовалось умыться, расчесаться и что-нибудь поесть, и самостоятельно он этого сделать не мог. Лань И же, несмотря на огромное желание, болящим помогать не умел, зато обладал совершенно неуёмным энтузиазмом, из-за чего они Юаня чуть не облили сначала водой, а потом и бульоном. Это если не брать во внимание то, что Лань И прошёлся по лицу Юаня влажной тряпицей, мимолётно задев щеку пальцами, а после кормил с ложки.       Расчёсывание же… О, это было отдельной пыткой! Причем — для обоих. Раньше Юаня расчесывала только мама, это было в далеком детстве; лет с семи никто не прикасался к его волосам, и ощущать чужие — и не мамины — руки было сперва лишь непривычно. Потом — приятно, Лань И был бережен и нетороплив, пропуская пряди сквозь зубцы гребня и, кажется, собственные пальцы почти с трепетом… Потом голову Юаня заполонили привычные уже мысли про мотивы и приличия, и он порадовался, что сидит к Лань И спиной, потому что — ну сколько можно краснеть, Юань не удивится и посчитает заслуженным, если Лань И его засмеёт!       Лань И не смеялся, лишь иногда тихо вздыхал, заставляя Юаня желать немедля провалиться сквозь землю и больше никогда не позволять этому человеку прикасаться к его волосам. Тем более что чем дальше Юань размышлял, тем более подозрительным считал то, что они не смогли найти его гребень. Юань точно знал, что, выходя из комнаты, брал его с собой и прятал достаточно надёжно, чтобы тот не мог просто где-то выпасть. Но Лань И перетряхнул всю его одежду, и гребня нигде не было! Так что ему пришлось взять свой. И он этим обстоятельством выглядел, на взгляд Юаня, уж чересчур довольным.       С мыслей его сбил извиняющийся голос Лань И:       — А-Юань, я вдруг понял, что совершенно не умею заплетать косы. Ты согласишься эти дни походить с пучком? Просто… это единственная прическа, которую я действительно могу тебе сделать, и это будет выглядеть опрятно.       Юань пожал плечами:       — Сделай, что можешь, главное ведь не соответствие прически клану, а пристойный вид. У нас не столь строго относятся к тому, заплетены ли волосы в косы или просто связаны в хвост, главное, чтобы не выглядели растрепанным сорочьим гнездом. Только на практических уроках у целителей требуют повязывать волосы футоу, чтоб ни волоска не попало в лекарства.       — Ого, все так строго?       Юань, надо признаться, слегка увлекся, рассказывая, что да, уроки целителей, пожалуй, самые сложные в их клане, потому что человеческое тело и здоровье зависят от такого количества нюансов, которые можно — и нужно! — учить и искать до конца жизни. Увлекся настолько, что не заметил, как Лань И закончил делать ему прическу. И только сообразив, что тот уже давно не касается его волос, тем не менее сидя за спиной и согревая его плечи ладонями, прервался на полуслове и запоздало вздрогнул. Чужой длинный выдох прогнал по телу табун мурашек, и руки медленно убрались, отчего стало на мгновение холодно и неуютно. Лань И счел его дрожь признаком озноба и снова накинул на его плечи одеяло.       — Тебе рано вставать. Я сам оповещу наставников, а после принесу тебе записи с уроков. Если хочешь, зайду в библиотеку и возьму для тебя книг.       — Разве можно выносить из библиотеки книги? — удивился Юань.       Лань И с хитрой усмешечкой наклонился к нему и промурлыкал:       — Если ты — наследник клана Лань — можно все, что не запрещено пятьюдесятью двумя правилами.       Юань согласился. Он, зная себя, подозревал, что, не имея возможности тренироваться и не заняв себя чем-то ещё, уже через шичэнь начнёт с ума сходить от скуки, так что книги были бы кстати. Лань И просиял и унёсся добывать запрошенные тома, наконец оставляя его в одиночестве.       Юань уже понял, что вставать или пытаться что-то сделать самостоятельно ему рано, но не делать совершенно ничего не привык. А так как самой полезной формой ничегонеделания, которой теоретически возможно заниматься в любых условиях и состоянии, являлась медитация — ею Юань и решил заняться. Тем более что ему стоило бы очистить разум и разобраться, как он умудрился довести себя до такого непотребства.       Первым, что он отследил, было душевное состояние, начиная с последней встречи с шимэй. Тогда с ним, вроде бы, все было еще в порядке, его тревоги Аи успокоила, похвасталась, что ее наконец приняли, как подругу, не только приглашенные ученицы, но и некоторые девы из Лань, и Юань был этим искренне обрадован: он понимал, как важно для Аи не оставаться в одиночестве, при том постоянно находясь среди людей. Об этом говорил сам глава Вэй, если изыскивал время провести несколько уроков у учеников постарше.       Дальше все было не так радужно. На следующий день у него начался один из тех периодов, когда в учебе происходит затык, и, сколько ни бейся, какая-то не дающаяся мелочь портит все успехи, а без нее нельзя двигаться дальше. Вот оно, то самое, что заставило Юаня сперва пытаться пробить этот затык, буквально примерзая к камням у водопада, а после — сорваться на словно бы нарочно понижавшего темп ведущей мелодии Лань Цзинъи. И когда тот, вместо того чтобы играть, вовсе опустил флейту и принялся что-то говорить — Юань вспыхнул. Погрузившись в воспоминание о том дне, он перебрал его по фэням, пока не нашел нужный момент.       «Не торопись, тебе стоит дать себе отдых, и все начнет получаться. Может быть, мне сказать наставнику, чтобы отпустил тебя на пару дней? Мы могли бы сходить в город после занятий. В Гусу будет фестиваль зимнего вина, а вечером — огненное представление…». Юань вспомнил резанувшую по сердцу тоску: в Чуньцю тоже устраивали огненную потеху на замерзшем озере, сам глава и старшие, у кого уже хорошо получалось управление внутренним пламенем… Дальше был его злобный рявк — и почти насильное погружение самого себя в транс, чтобы угнаться, сохранить темп, не ощущать боли.       Ну что ж, Лань И был прав — ему стоило отдохнуть. Что и придётся делать сейчас, не вставая с постели, вместо того, чтобы насладиться фестивалем и приятной компанией. Не хотел с Лань И — мог бы Аи туда сводить, упёртый заучившийся баран! Теперь выбора — ни компании, ни места отдыха — у него не было вовсе.       Юань продолжил медитацию. Раз уж начал, стоило сделать всё по правилам, не останавливаясь на заинтересовавшем моменте — обдумать можно и позже. Дальше всё было именно так, как и рассказывал Лань И: наспех обработанные пальцы и путь со всё ещё пребывающим в трансе Юанем в цзинши, успокаивающий отвар…       Отвар Юань смог распознать даже по памяти — обычное успокоительное пополам со снотворным. Для адептов Чуньцю Вэй его делали сильнее — у тех, кто работает с лекарственными составами и ядами (которые иногда суть одно и то же), сама собою появляется способность противостоять им. Так что на Юаня он подействовал не сразу, ещё около сяоши позволяя смутно ощущать окружающее, не засыпая до конца. И по этим туманным ощущениям тела, по приглушенным, как сквозь вату, звукам, он мог примерно понять, что его сперва раздели, довольно осторожно, и короткий характерный стук выпавшего гребня он тоже вспомнил. А после принялись расплетать и расчесывать — тогда обоняния коснулся аромат масла с тонкой ноткой вишневых лепестков. Дальше он уснул глубже, и… снилось ему какое-то совершеннейшее непотребство.       Вынырнув из медитации, Юань потрогал губы, отмечая, что практически все ранки и трещинки на них затянулись. Свою дурную привычку — чуть что кусать губы — он знал. В Юньшэне с наступлением холодов они пересыхали и лопались из-за этого так, что он уже подумывал попросить у целителей хоть какое-то средство. Сейчас они были в порядке. Значит, все приснившееся ему было результатом… кхм… лечения? Пресветлая Гуаньинь, Лань И даже рядом нет, но Юань был готов сгореть просто от одного предположения, что тот прошлым вечером касался его губ, пусть даже и в целительной манипуляции, потому что дурной разум самого Юаня подсунул ему сон о поцелуях! Да чтоб его сяньли так целовал!       Учитывая это и то, что Лань И явно не планировал начать вести себя пристойней, судя по тому, как он Юаня расчёсывал, Юань с трудом представлял, как переживёт следующие три дня — и не сгорит от смущения.       

***

      С высоты полёта Гусу показался Аи шумным и живым, почти неотличимым от родных Юньмэна и Чуньцю. После это впечатление подтвердилось — говор, традиции и архитектура, может, и были другими, но люди были всё те же.       Юньшэн Аи с высоты не видела — они сошли с мечей у подножья лестницы, но нависающие над головой скалы и холодные лица встречающих заставляли чувствовать себя неуютно, словно бы не на своём месте. Тем более что на Аи, кроме адептов Лань, которым вроде бы как раз и полагалось присматривать за прибывшими, кажется, пялилась еще и половина приглашённых учеников вместе с родителями. Аи была дочерью главы клана, она привыкла, что ей уделяют много внимания, но обычно оно было гораздо более… доброжелательным, что ли? Так жадно и пристально на неё раньше не смотрели точно. А если и смотрели — Аи не замечала, потому что рядом всегда были Ян-гэ, Цзян Цяо или Вэй Юань.       Когда все церемонии наконец закончились, и их с девушками — кроме неё в Гусу в этом году прибыло ещё трое — увели на женскую половину, лучше не стало. Уж на что суров был характер мамы, но девы и наставницы Лань, с которыми Аи теперь пришлось соседствовать, казались и вовсе ледышками! Так не ступи, туда не смотри, эдак не повернись… Юная госпожа из благородного рода должна и обязана… Аи поняла, почему изначально никто не желал отсылать её в Гусу Лань — все местные «нельзя и не должно» вместе с перечнем «должна и обязана» напрочь перекрывали всю ту пользу, которую Аи давали уроки местных мастериц. Тем более что непосредственно заклинательству их учили мало, много времени уделяя искусствам, требуемым скорее от будущей супруги, чем от воительницы. Аи понимала: Гусу Лань — довольно косный орден, для них воспитывать из дочерей скорее послушных супруг, чем кого-то иного, в порядке вещей, да и другие ордена начали присылать к ним девиц больше с целью после удачно выдать замуж, чем действительно чему-то обучить… Но нельзя же так! С утра до вечера сплошные «нельзя», те скромные занятия, что действительно касаются заклинательства, ведутся только в теории, а на полигон не пускают даже в частном порядке! И — что немаловажно — с Юанем и Цяо-шисюном не дают не то что видеться, а даже и переписываться!       Ничего удивительного, что когда им с Юанем наконец удалось пересечься — она с радостью согласилась сбегать за стену, чтобы там потренироваться и поболтать вволю. И никак не ожидала, что Юаню это будет стоить ссоры с соучеником и наказания!       Хотя отношения между другом и наследником Лань Аи с самого начала показались странными, будто Юань ей чего-то недоговаривал. Только позже, когда ей удалось, наконец, завязать с некоторыми из дев Лань чуть более близкие отношения, чем те, что ограничивались знанием имени да приветствием и прощанием, она узнала, что буквально весь Юньшэн — мужская часть, конечно, — считает, что между этими двумя самая настоящая тихая война. И все всё ждали, когда же она перерастет во что-то большее, ведь наставник Лань Минбай уже высказал обеспокоенность тем, что каждый их поединок становится все ближе к настоящей схватке не на жизнь, а насмерть! В последнюю их с Юанем встречу этот негодяй заболтал ее совсем, заставив забыть о том, что она собиралась хорошенько выспросить его о проблемах с наследником Лань. Но ничего, на следующей она не позволит ему так просто уйти от темы. Если всему виной та неловкая ситуация, когда этот глупый Лань решил, что она, Аи, оказывает своему шисюну далеко не дружеское расположение, «обманывая» жениха, то она добьется возможности встретиться с ним лично и… и… нос ему набок свернет, дураку, чтоб не совал в чужие дела! Ну что это такое, в конце концов? Хоть и назвался другом Ян-Яну, но не сторожем же его невесте?       Мысли об этом занимали ее несколько дней, но на расспросы соучениц она отшучивалась, что соскучилась по праздничным блюдам, которые готовят в Юньмэне и Чуньцю, что у жениха вот-вот будет день рождения, а ей даже увидеться с ним не позволено.       — Не слишком ли шимэй юна, чтоб думать о женихе все дни напролет? — с неудовольствием заметила одна из старших соучениц Лань, на изумление некрасивая, с редкими рябинками от доу, которой, казалось, заклинатели не болели, а поди ж ты. Должно быть, золотое ядро этой девы было слишком слабым, чтобы справиться с болезнью.       — Но я вовсе не думаю о нем все дни напролет, — Аи вскинула голову и поджала губы.       Вот будет ей еще указывать кто-то, о чем думать! Мало им запрета на действия, еще и сердце в клетку запереть теперь, что ли?       Девица Лань в ответ только надменно фыркнула, точнее, фыркнула бы, если бы это было дозволено и подобало, и отвернулась. Аи отвернулась тоже — уж чужое мнение о не действиях даже, а мыслях, её не интересовало.              Ближе к зиме стало немного легче — девы Лань, видимо, привыкли к новеньким, да и занятий по заклинательству стало больше, а замечаний от наставниц, соответственно, меньше, потому как плохой заклинательницей или лентяйкой Аи точно не была! Некоторые девушки даже начали обращаться к ней за советом, что достаточно сильно льстило. А уж когда время подошло к праздникам, Юньшэн и вовсе стал напоминать обычное живое поместье, а не обитель призраков: девицы носились с лентами и нарядами, упрашивая наставниц отпустить их в город с братьями или женихами. Аи тоже хотела бы спуститься в Цайи, но связаться с обоими шисюнами на мужской половине пока не выходило, а без сопровождающего её никто бы в город не пустил. Сбежать тайком тоже не представлялось возможным — в праздники защиту должны были усилить как раз на такой случай. Разве что напроситься с кем-то из дев, у которых сопровождающие уже есть?       До фестиваля оставалось всего ничего, а ведь разрешение нужно было испрашивать заранее. Аи не верилось, что Юань не сообразил бы, как сильно ей хочется выбраться из этой черно-белой обители правил на праздник, и то, что от него не было вестей, ее немного злило, но больше заставляло нервничать. И совсем уж полетело в Диюй ее настроение, когда наставница передала ей разрешение встретиться с Цзян Цяо. Шисюн Цяо за все время, что они пробыли в Юньшэне, ни разу не виделся с ней! Юань говорил, это потому, что он и без того знает, что она благополучна, Аи не уточняла — она-то была в курсе, кто учил этого юношу и чему. Хотя все равно обида чуть покалывала: мог бы и пробраться на женскую половину, разведчик гуев!       И вот теперь — встреча. Конечно же она поспешила, выдерживая быстроту шага на самой грани между бегом, а значит и нарушением внутренних правил Юньшэна, в ту «нефритовую полусотню» не входивших, но тем не менее неукоснительно соблюдавшихся.       А-Цяо был… А яо-мо его знает, каким он был — по лицу шисюна Аи и раньше ничего прочитать не могла, и сейчас тем более. Оставалось ждать, что скажет. И хорошо бы, чтоб говорил развернуто, а не короткими, по слову, репликами, как привык.       — Шимэй Аи, — А-Цяо, едва она вошла в отведённую для встречи комнату, сперва поклонился по всем правилам, вынуждая и её следовать этикету. И только после этого улыбнулся неловко, явно пытаясь извиниться этой улыбкой за всё сразу — и за долгие месяцы без встреч, и за отчуждённость сейчас.       В другое время она, может, и простила бы его сразу, но сейчас... Пускай сперва объяснится! И почему не приходил сам, и почему сейчас нет вестей от Юаня… И вообще — до неё здесь так медленно доходят новости, а А-Цяо всегда всё знает!       — Шисюн Цяочжань, — взглядом показала, что сердится, в самом деле сердится, и ему стоит быть поразговорчивее, коль уж пришел. — Рада видеть тебя в добром здравии. — И яду в голос побольше, чтоб вышло похоже на папочку.       — Я тоже рад видеть тебя, — взгляд А-Цяо сделался ощутимо несчастным — он не любил ссор с теми, кто действительно был ему близок. — Прости, что не навещал так долго, но я знал, что у шимэй всё хорошо. И шимэй о моих делах тоже знала.       Последнее утверждение прозвучало с такой непоколебимой уверенностью, что Аи фыркнула: одно дело знать то, что знаешь ты, а другое — быть уверенным в чужом знании! Самоуверенность, которая не доведет до добра. Но говорить ему об этом сейчас, когда буквально в чжане греют уши два наставника Лань? Это надо совсем рехнуться.       — Шимэй, может, и знала, но скучать по тебе это не мешало. А раз уж я вижу тебя прямо перед собой — рассказывай, как дела.       Намекать, чтоб повел ее на праздник, Аи пока не торопилась. Сперва следовало унять тревогу, вкогтившуюся в сердце. Если пришел А-Цяо, но не пришел А-Юань, значит, младший шисюн не смог. А чтобы А-Юань не смог явиться на встречу, должно было случиться что-то из ряда вон.       А-Цяо начал, как всегда кратко, описывать их с Юанем жизнь — и его описание, честно сказать, весьма отличалось от того, что рассказывал Юань. Потому что Юань упоминал, конечно, что много учится, но почему-то не упомянул, что стал лучшим в классе, что так и не завёл друзей, хотя им восхищались многие юноши и среди приглашенных учеников, и среди Лань… И — А-Цяо так же, как и Юань, попытался ускользнуть от темы их с наследником Лань взаимоотношений! Что Аи не на шутку встревожило — неужели с Юанем что-то случилось из-за этого глупого мальчишки?!       — А-Цяо. Что произошло? — отбросив все витийствования, спросила прямо, глядя в серо-зеленоватые глаза. У всех кровных Цзян глаза были в той или иной мере серыми, с прожилками другого цвета, хоть карего, хоть синего, или фиолетового, как у папы, но у него так из-за родовой особенности ци и от бабушки Цзыюань досталось. Аи тряхнула головой, выгоняя лишние мысли. Будто сама себя пыталась увести от главного! — Что с А-Юанем?       А-Цяо неодобрительно поджал губы, становясь в этот миг немного похожим на папу:       — Доучился. — Увидел испуг на лице Аи и поспешил продолжить: — Перенапрягся во время тренировки и теперь отлёживается. Ничего серьёзного, через пару дней он будет в порядке.       Аи подозрительно сощурилась: это ж как должен был тренироваться Юань, чтобы перенапрячься и отлеживаться аж два дня?! Обычно он очень серьезно относился к предупреждениям учителей и целителей, прекрасно знал, когда остановиться, и умел остановить ее, если случалось увлечься. Это точно из-за наследника Лань!       — Пару дней?       Судя по замешательству в глазах шисюна, он сейчас думал что-то вроде «зря я это сказал».       — А-Цяо. Чтобы Юаню понадобилось отлеживаться аж два дня, он должен был как минимум сломать ногу. Ну, не сломать, тогда бы он отлеживался пару недель. Говори уже, что и кто с ним сделал? Или я сама узнаю.       Подтекст «переберусь через эту гуеву стену и приду разбираться» читался на раз.       — Не сломал он ничего, только порезал пальцы.       Аи знала, как Юань мог порезаться — сама не раз бинтовала его руки после уроков циня. И если в Чуньцю его энтузиазм сдерживал дядя Вэй и иногда — дядя Цзян, который и сам был натурой увлекающейся, то здесь, похоже, не нашлось того, кто сказал бы ему «хватит». Хотя Аи считала, что Юань всё-таки достаточно разумен, чтобы не совершать таких глупостей. Но всего лишь порезанные пальцы не стали бы для него препятствием и причиной именно что отлеживаться.       — Пальцы. Порезал. Цзян Цяочжань, мне из тебя каждое слово пытками добывать прикажешь? — тихо-тихо, чтобы услышал только он, едва шевеля губами, спросила Аи. — Ну?       — Порезал пальцы и перенапрягся, пытаясь освоить новую мелодию и забыв об отдыхе. — Цзян Цяо заметил её хмурый взгляд и продолжил: — Это то, что сказал мне он сам, сяо Аи, хочешь узнать больше — дождись, пока Юань выздоровеет, и пытай уже его, юная госпожа!       — Будь уверен, выпытаю все, — кивнула Аи. — Ну а раз это мы выяснили, теперь второй вопрос: надеюсь, шисюн сообразил, что этой Аи до дохлых гулей надоело видеть четыре стены, а через два дня в Гусу фестиваль?       На лице Цзян Цяо отразилось ясно видимое облегчение, и Аи подумалось, что что-то он от неё всё-таки смог утаить. Но шанса возвратиться к теме А-Цяо ей не дал:       — Этот шисюн не настолько глуп, чтобы этого не понять, и уже договорился с наставниками. Нас отпустят в день фестиваля.              Аи было немного грустно, что Юаня не будет с ними на фестивале, но по Цзян Цяо она тоже соскучилась, так что к празднику готовилась с воодушевлением. Даже договорилась с некоторыми девушками встретиться в городе — те знали Гусу гораздо лучше и могли показать что-то интересное. А-Цяо же должен был ждать её сразу у ворот, вниз они собирались спускаться вдвоём, чтобы иметь наконец возможность поговорить без лишних ушей.       Перед самым праздником прошел снегопад, и небо расчистилось. Утро выдалось таким умиротворенно-ясным, словно и небо намеревалось этот день отпраздновать как следует. В кои-то веки Аи действительно любовалась окрестными горами, ступая по узкой расчищенной тропке от ворот женской половины резиденции к мужской, с огромным трудом подавив желание заглянуть к Вэй Юаню. Останавливало только то, что она понятия не имела, где находится его яши, да и где вообще живут приглашенные ученики, и опасалась заблудиться на многочисленных тропках и попасться на глаза кому угодно. Так что пришлось чинно пройти по единственной знакомой дороге, так никого и не встретив, пока не свернула к воротам резиденции.       Цзян Цяо ее уже ждал, чинно подал руку, напомнив ей все годы в Юньмэне, когда точно так же сопровождал ее при выходе в город. За воротами Аи позволила себе рассмеяться и чуть сильнее повиснуть на его руке.       — А-Цяо, А-Цяо, улыбнись! От твоей кислой мины гули в окрестных озерах передохли! — это была ее любимая дразнилка для чересчур серьезного друга.       Тот сделал лицо ещё серьёзнее, до нарочитого, и придирчивым тоном поправил:       — Они передохли от непревзойдено-возвышеных мин здешних обитателей, я ни при чём.       Аи снова рассмеялась — иногда А-Цяо всё-таки умел отбрасывать свою серьезность, хотя понять, когда он шутит, дано было не каждому.       — Ты просто не представляешь, какие же они там все зану-у-удные, А-Цяо! Мне кажется, что юноши все-таки не настолько, а вот девы — ну будто им всем уже по тысяче лет, как пэн-хоу, и у каждой свое личное кладбище, которое надо молча поминать каждый день! А наставницы и вовсе просто ужас. Сейчас уже ничего, и я попривыкла, и они, должно быть, смирились, а сначала так и зыркали, чуть шаг пошире сделаешь или на уроке зевнешь невзначай! А на мою форму до сих пор смотрят, как на личного врага! — Аи уткнулась ему в плечо, хихикая.       Она и сегодня надела не платье — их в ее вещах попросту не было, хотя мама, конечно, собирая ей вещи, положила только платья. Но Аи-то заранее собрала себе все нужное, так что заменить один цянькунь на другой труда не составило. Вот и вышло, что все ее милые девичьи наряды остались дома. С собой она взяла только мужские варианты форменных ханьфу Цзян, в том числе и парадный зимний, в которым шла сейчас. Не перед кем ей здесь в платьях красоваться, а и было бы… Ян-гэ она и в мужском ханьфу мила.       А-Цяо задумчиво пожал плечами:       — Здесь слишком привыкли жить по правилам. И хотя большую их часть убрали со стены, сделав их исполнение необязательным, эти правила успели превратиться в традиции, которым всё равно следуют и учат детей. Вполне возможно, что и за пять поколений это не уйдёт, а сейчас даже одно смениться не успело. На форму шиди Юаня тоже многие смотрели неодобрительно, пока не поняли, что ведёт он себя много скромнее тех учеников, которые чуть не в десяток слоёв закутались.       — Ох, А-Цяо, скука же смертная так жить, — вздохнула Аи. — Ни за что бы не согласилась, даже если б заставляли силой, стать женой кого-то из Лань. Это все равно что в клетку добровольно, да руки дать себе связать! Какое счастье, что у меня есть Ян-гэ!       Зябко вздрогнув, помолчала и тихо, с самым обеспокоенным выражением лица, что только смогла изобразить — впрочем, это легко далось, она ведь в самом деле беспокоилась, заговорила снова:       — А-Цяо, меня тревожат все эти слухи, что у Юаня с наследником Лань чуть ли не война в открытую. Может, конечно, преувеличивают — девы же! — но хоть ты мне скажи правду? От этого упрямца я так и не добилась внятного ответа, ты же понимаешь, он просто тревожить не хочет, а то, что отговорки меня напрягают только больше, не доходит до него. Но ты-то понимаешь? А-Цяо, пожалуйста, может, мне до глав Лань как-то достучаться уже надо? Вэй-сюн — не наследник, даже не близкий родич дяди Усяня, чтоб вес какой-то иметь, вернее, они так могут думать, ну, не знаю, а? Они же не могут не знать, что дядя Усянь и дядя Минфэн за любого из Вэй на клочки порвут и скажут, что так и было?       А-Цяо посмотрел на неё с укоризной:       — Сяо Аи, скажи, твои родители сами с каждой ссорой меж учениками разбираются? Или, может, у них дела поважнее есть? Главы Лань прекрасно знают характер и привычки глав Вэй, но у них и кроме спора между Лань Цзинъи и шиди Юанем есть чем заняться. Тем более что всё и вправду не так кошмарно, как смотрится со стороны.       Аи досадливо цокнула: Цзян Цяо уходил от прямого ответа так виртуозно, словно у самого Верховного заклинателя учился! А уж дядя Хуайсан это умел как никто!       — Тогда сам расскажи, что происходит, ты ведь своими глазами их каждый день видишь, а я только слухи подбираю, как крошки с чужого стола.       Цзян Цяо тяжело вздохнул, словно говорить на эту тему ему было неприятно:       — Они друг другу интересны. Среди ровесников ни у одного из них нет соперника и партнёра для тренировок более подходящего… Только сцепились огонь с ветром: общение у них не очень удачно началось, а упертость шиди Юаня ты знаешь. Лань Цзинъи — такой же, вот и не могут никак понять, что друг с другом делать.       Аи представила это — как два молодых барашка уперлись друг в друга лбами и пихаются, не в силах уже отступить, потому что рога-то сцепились... И захихикала.       Тревога о дорогом друге потихоньку выходила из нее этим смехом, сменяясь уверенностью, что Юань разберется. Он ведь умница.              Аи не могла не сравнивать то, как проходили фестивали в городах, которые стали ей родными — Юньмэне и Чуньцю, с тем, как праздновали здесь. Конечно, отличалось многое, но радость людей, их счастье от осознания того, что минует еще один мирный год — уже почти миновал, четырнадцатый с той ужасной войны, — оно чувствовалось. Уже почти выросло поколение детей, знавших, что такое война, только по первым тяжелым годам, родились те, кто и этого знать не будет.       В Юньмэне, когда они всей семьей выходили праздновать в город, люди искренне кланялись папе за то, что сумел поднять из руин город, орден, обескровленный клан, за считанные годы вновь сделал так, что Хубэй считается одной из богатейших провинций Цзянху. Они благодарили маму за ее золотые руки и без ненависти называли госпожой Вэнь, понимая, что она — из другого клана, что та ветвь Вэнь ни в чем не виновна, ни один из них. В Чуньцю и вовсе не вспоминали о том, что все старшие Вэй когда-то были Вэнь. Люди перевернули эти страницы, вымарали страх и ненависть из летописи жизни.       Здесь, в городе, казалось, было так же. Аи расслабилась и отдалась искреннему веселью, тянула своего шисюна к лоткам, к помостам уличных балаганов, к музыкантам. Ей нравился певучий, текучий местный говор. И даже хотелось — вопреки правилам и наставлениям всех взрослых — попробовать это самое зимнее вино, в честь которого и был фестиваль. Но для последнего надо было потерять А-Цяо, а рисковать заблудиться в незнакомом городе без сопровождающего Аи не хотела. Да и любимый дядя Усянь строго говорил, что им, с огнем в крови, вином лучше не увлекаться, хотя оно и не пьянит их так сильно, как остальных людей, потому что быстро «сгорает», подстегивать свою кровь и дар им не следует — можно пристраститься. И отводил глаза, особенно если рядом оказывался дядя Минфэн. Аи знала, что с вином в их семье была связана какая-то очень давняя история, но так и не узнала, какая именно.       Но в Гусу и без вина было, что попробовать и чем развлечься. Аи успела потанцевать, сыграть в игру на меткость, выиграв себе совершенно кошмарного набитого соломой ослика — она понятия не имела, зачем ей этот ужас, но было весело; измазаться танхулу, потому что засмотрелась на дававшееся тут же, у берега, представление, и споткнулась — А-Цяо смотрел на эту недостойную заклинательницы неуклюжесть со всей возможной укоризной, но Аи было слишком интересно, в Юньмэне в ходу были другие сюжеты! — после чего пришлось долго искать, где умыться; и встретиться наконец с подругами, после чего снова потанцевать…       Когда представление закончилось, и на тот же помост вышли трюкачи с огненной потехой, А-Цяо пришлось Аи держать и срочно тащить в другую сторону, потому что она намеревалась «показать дешёвым фиглярам, как надо с огнём обращаться!». Вернулись к компании они, только когда Аи снова умылась и поостыла. И заодно порадовалась, что не решилась всё-таки пробовать вино — среди мороженных Лань она, оказывается, отвыкла от настоящих эмоций! И слегка опьянела просто от радости, что не нужно держать себя в руках.              Ближе к вечеру, когда пора уже было возвращаться в Юньшэн, было решено напоследок пустить по реке фонарики. Горная река — бурная у истока, но успокаивающаяся здесь, у подножия горы, тем не менее никогда не замерзала, а для запуска фонариков можно было спуститься с каменной набережной на устроенные прямо на воде мостки. Рискуя промочить ноги, конечно, но Аи понадеялась на мастерство сапожника и собственноручно написанные на подошвах заклятья. Правда, тому было уже несколько месяцев, но ци Аи в них вливала исправно: в Юньшэне тоже легко было влезть в лужу, особенно если ее присыпало снегом.       Только позже, размышляя над всем, что случилось после гуляния, Аи поняла, что А-Цяо не просто так шагнул к ней на мостки, чуть не притопив их. Он прикрыл собой ее, дуру, зажегшую фонарик собственной ци. К сожалению, потом, когда они вернулись в резиденцию, на девичьей половине шисюна рядом с ней уже не было, некому было одернуть слишком рьяно глотнувшую воздуха свободы деву.       Каким бы солнечным ни был этот день, он был зимним, а ветер у воды пронизывал насквозь, словно клинки ледяных яо-мо. Хотелось поскорее добраться до теплого яши, переодеться в сухое, закутаться в одеяло и даже не идти на ужин. И выстывшая комната стала не очень приятным сюрпризом: те ученицы, что не получили разрешения на поход в город, в яши тоже не остались, разойдясь по домам, и печь погасили во избежание несчастья. Ее нужно было разжечь как можно скорее, иначе у Аи начало бы портиться настроение, а ей хотелось сохранить его как можно дольше. Не отдавая себе отчета в том, что творит, она заложила в печь побольше дров и метнула сгусток чистого пламени, заставляя их разгореться.       Какая-то из девиц пронзительно взвизгнула, словно увидала гуля в собственной постели, и Аи резко развернулась, зажигая в руке ещё один огонёк. Нежити в комнате, конечно, не оказалось, зато на неё смотрели, как на этого самого гуля. Старшая из дев сурово свела брови и скомандовала:       — Погаси немедленно!       Аи, внутренне похолодев, впитала ци. Пламя на ладони погасло, не оставив и следа. Все, что ей оставалось — сделать вид, что все в порядке, снова вернуться к печке, подкладывая дрова вместо прогоревших. И так же делано-невозмутимо пройти к своей постели и начать переодеваться. Спиной она чувствовала чужие взгляды, как острые иглы.              Следующим утром, не успела она выйти из яши, младшая ученица передала ей приказ явиться к старшей наставнице. Тяжело вздохнув, Аи повиновалась, машинально проверив, все ли хорошо с ее прической и одеждой. Не хотелось прибавлять упреков в неряшливости ко всему, что будет сказано. А оно будет, Аи даже не сомневалась.       Ей заранее было стыдно перед родителями и дядей Усянем, ведь обещала же держать себя в руках! Ян-гэ тоже рассказывал, как косо могут посмотреть на того, кто в столь раннем возрасте использует силу стихии без проводника в виде меча или заклинающего инструмента. Даже папа не мог призвать молнию просто так, только направив ци в Цзыдянь. Вроде бы, по слухам, Юй Тэнмань, приемная дочь старшей сестры бабушки Аи, могла и без кнута, считалось, что из-за ее удивительной силы старшая госпожа Юй ее и удочерила. Аи с Юй Тэнмань виделась в жизни всего пару раз, та была старше, и дети дальней родни ее интересовали мало, так что сказать, правда ли это, Аи не могла. Но в клане дяди таких «самородков» было достаточно много.       Наставница смотрела на Аи даже не как вчера девицы в яши — со страхом и непониманием, а как… на что-то очень мерзкое. Такое выражение лица Аи однажды видела у одной из шицзе в Пристани Лотоса — они тогда убежали на дальний пляж, чтобы искупаться, и оставили одежды на берегу… Та шицзе не заметила, что в её шень заполз ядовитый слизень, и чуть не надела его. Увидеть такое выражение, пускай и тщательно скрываемое, у человека, смотрящего на неё саму, было словно вступить в лошадиное «яблоко». Аи поглубже загнала желание поинтересоваться, не сделала ли этого сама наставница с утра пораньше, чтоб не дать выползти на лицо ни единой эмоции. Поклонилась и принялась ждать. Молчание затягивалось, нарушать его первой было нельзя — Аи была по сути ни в чем не виновата, заморочки Лань по поводу чужих умений были внутренними заморочками самих Лань. Наказывать ее просто не за что — она не сделала ничего плохого. Так что лучший вариант поведения был, как говорил дядя Усянь, помалкивать в рукав.       — Цзян Аи, — сухой голос словно песком по свежим царапинам прошелся. — Ты осознаешь, что сделала?       — Эта ученица не сделала ничего дурного, Лань-лаоши.       Наставница поджала губы и прошлась взглядом по всей фигуре Аи, словно выискивала, к чему бы придраться, но, видимо, не нашла и решила зайти издалека.       — Юньшэн построен из дерева, и с огнём в нём стоит обращаться осторожнее. Однажды он уже пострадал от пожара, молодая госпожа Цзян, и никому не хотелось бы, чтобы это произошло снова.       Под этим взглядом Аи хотелось то ли немедля исчезнуть, то ли взорваться, высказав всё, что думает и о Лань, и об их резиденции, и о наставнице в частности, но она обещала родителям и дяде, так что лишь сжала кулаки под прикрытием рукавов. Она могла бы сказать, что Ляньхуа-У тоже построен из дерева, и то, что он стоит на воде большей частью, не стало бы спасением в случае пожара. Но ей слова не давали, и приходилось молчать и слушать.       — В год перед началом войны к стенам Юньшэна пришло тысячное войско Вэнь, чтобы принудить наш орден к повиновению вопиющим приказам тогдашнего Владыки Бессмертных — Вэнь Жоханя. — Фамилию «Вэнь» наставница выплевывала так, словно та жгла ей рот. — Вэнь Сюй, наследник клана, вел его, и после трех дней осады ворвался на территорию резиденции. Клановый огонь Вэнь не потушить водой, вам ведь это известно, молодая госпожа Цзян?       Аи обратила внимание на это очередное выделение ее фамилии, почувствовала, как загораются гневным румянцем щеки и уши. Да, она наполовину Вэнь! Да, в ее крови пляшет не небесное пламя отца, доставшееся ему от бабушки Юй Цзыюань, и нет ни капли власти над водой, что была присуща дедушке Цзян Фэнмяню. Свой дар Аи получила явно от мамы, точнее, от крови Вэнь, и разве это ее вина?       — Эта ученица знает, Лань-лаоши. Эту ученицу также учили управлять своей духовной силой. Эта ученица всего лишь разожгла огонь в печи. Там, где он ничему не смог бы причинить вреда. Эта ученица не понимает, какое отношение ее деяние имеет к делам давно минувших дней и тем более к злодеяниям старшей ветви клана Вэнь, к коим ветвь Цзычань Вэнь никак не причастна.       Да, она могла, могла смиренно выслушать разглагольствования о прошлом. Но… нет, не могла. Сразу вспоминались лица родителей, темневшие от гнева и скорби глаза отца, проскальзывающие в мамином взгляде искры вины, хотя ее вины в той войне не было, не было совсем! А дядя Усянь? А остальные ее названные дяди? Никто из них не хотел вспоминать о войне и не мог спокойно говорить о прошлом. Но они все, не сговариваясь, решили отпустить войну, заботясь о настоящем и будущем. Не забыть, нет, такое не забывается, наверное, никогда. Но отпустить. Здесь же… Эти засушенные, закоснелые, вцепившиеся в прошлое, как древние магнолии в каменистую землю, Лань!       Аи казалось, поджать губы еще сильнее просто невозможно, но наставница Лань с этим достижением справилась: ее рот превратился в тонкую бескровную нитку. Кажется, она хотела добавить что-то ещё, но терпение Аи закончилось. Была бы она дома — пошла бы сейчас на тренировочную площадку, сбросить пар… Но сейчас придётся терпеть. И медитировать, как дядя Усянь учил, чтобы не давать этим лицемерам ни малейшего повода!       — Есть ли у Лань-лаоши ещё наставления для этой ученицы? Эта ученица не хотела бы нарушать распорядок и опаздывать на занятия.       Наставлений, судя по молчанию женщины, больше не было, а какой-то судорожный взмах Аи решила считать разрешением удалиться, что и сделала, поклонившись. Ее переполняли дурные предчувствия, но Аи старалась их отогнать. Она сильная, справится.       

***

      Когда Цзинъи вернулся в цзинши после занятий и похода в библиотеку, а еще — на кухню за бао и рисом с овощами, он рассчитывал увидеть Юаня в постели, как и оставлял. Но этот упрямый… барашек! Вместо того, чтобы отоспаться, он устроился у кровати на циновке и медитировал.       Несмотря на то, что в цзинши Цзинъи ввалился, как привык, не особенно заботясь о тишине — и забыв, конечно, о том, что его невольный сосед может спать, — Юань даже не пошевелился. Но замереть Цзинъи заставило не то, что он мог прервать чужую медитацию, а то, как она проходила. Забинтованные руки Юань держал над нижним даньтянем, и едва заметное лиловое мерцание окутывало и их, и мягко струилось по телу, словно пеленая в первый луч рассвета сквозь туман. Сейчас даже касаться его не было нужды — тот самый отклик первородной, чистой ци мира Цзинъи чувствовал даже на расстоянии.       Бесшумно прикрыв двери, он оставил Вэй Юаня в относительном одиночестве спальни, занявшись всем, что принес, чутко прислушиваясь. Уловив, что медитация закончилась — кое-кто упертый попытался встать и оперся о кровать не локтями, а кистями, — вошел и бросился поднимать. Неловко дернул завязанную вокруг пучка ленту, и та, словно живая, соскользнула, а вместе с тем спину и плечи Юаня накрыла смоляная волна уже не настолько сильно вьющихся, но все еще не совсем прямых волос.       Цзинъи знал, что сам виноват в том, что лента слетела. Он ее так завязал — и сделал это нарочно. Именно затем, чтобы получить законное право снова касаться этих волос. Но в первое мгновение все равно замер, онемело любуясь ими и не имея сил отстраниться, вдыхая идущий от них запах собственного масла. Это было как близкий взрыв талисмана: осознание, что на Юане словно осталась его часть, его собственническая метка.       Юань же снова закусил губу и залился краской, дернулся из рук, и пришлось все-таки позволить ему сесть на кровать, идти и брать гребень…       — Очень жаль, что мой потерялся, — как-то ощутимо прохладно сказал Юань. — Это был мамин подарок.       Кольнуло виной: Цзинъи подарки родителей тоже ценил и опечалился бы, если бы потерял один из них… Но он ведь не по-настоящему потерялся, Цзинъи его сохранит в лучшем виде! А потом они, может, даже «найдут» этот гребень — если Юань подарит ему что-то взамен…       Цзинъи прекратил заниматься самообманом — даже если так случится, что Юань его подарками завалит, первый его подарок, пускай сам Юань даже не знал о том, что подарил его, Цзинъи не вернёт. Как бы его ни грызла по этому поводу совесть. Но позже гребень взамен Юаню всё равно будет нужен — он, к сожалению, не собирался оставаться в цзинши навсегда, чтобы Цзинъи мог причесывать его своим гребнем… А позволить касаться этих волос гребню, одолженному у соседа или кого-то ещё, Цзинъи не мог.       На этот раз он затянул ленту как положено: если бы пучок распустился ещё раз, его точно обвинили бы в криворукости, что Цзинъи пережил бы, и вполне могли попробовать причесаться самостоятельно, чего уже следовало избежать. Он в очередной раз подумал, что Юаню точно пошёл бы простой высокий хвост, но залюбоваться опять ему не дали — Юань потребовал свои книги, явно собираясь учиться, а не отдыхать.       — Иногда я смотрю на тебя и думаю, что боги точно подшутили, и ты родился не в том клане, А-Юань, — отдавая ему свиток с записями лекций и стопку книг, пробормотал Цзинъи, борясь с желанием удержать его руки за запястья, проскользнув пальцами под узкие рукава шаня.       В ответ Юань только хмыкнул. Книги он удерживал на предплечьях, и невозможность использовать кисти, пальцы, явно его тяготила. Цзинъи думал: как он собирается листать книги? Думал: ему будет позволено сидеть рядом. Но не думал, что его соученик сможет перелистывать и удерживать книгу просто взглядом. Хотя нет, конечно же, не взглядом Юань это делал. Тонкая паутинка ци касалась листа, и это явно было не самое простое занятие.       — Я тебе настолько противен, что даже помощи у меня не попросишь? — состроив смертельно обиженное выражение лица, Цзинъи подобрался ближе, устроился рядом с кроватью, опустив подбородок на сложенные на краю руки. — А-Юань? Юань-ди? Юань-эр?       — Бесстыдник! — ниточка ци ощутимо щелкнула ему по лбу. А Цзинъи этот щелчок, видимо, очистил разум от любовного дурмана:       — Вэй Юань! Ты с ума сошёл — пользоваться ци в твоём состоянии?!       Медитация — это ещё куда ни шло, это полезно, но такая тонкая и кропотливая работа с духовной энергией с пусть и не поврежденным, но опустошенным золотым ядром!       — Лань Цзинъи. Уймись. Ты снова делаешь поспешные выводы, не зная всего?       Цзинъи пристыженно умолк и изобразил полнейшее внимание.       — Я не использую собственную духовную энергию ян и тем более не напрягаю золотое ядро. Можешь проверить, если не веришь на слово.       П-проверить? Прикоснуться? Да Цзинъи был бы полным идиотом, если бы не воспользовался предложением! Так что он, стараясь не показывать охватившего его нетерпения, приложил пальцы к чужому запястью. Собственная ци Цзинъи потекла по меридианам Юаня к золотому ядру, обнаруживая ровно то, о чём тот и говорил — никакого излишнего напряжения! Если бы Цзинъи своими глазами не видел, что тот до сих пор держит духовной энергией книгу — не поверил бы.       — А теперь сюда, — Юань указал кончиками забинтованных пальцев на… нижний даньтянь?       Цзинъи не поверил своим глазам, но то, что юноша при этом буквально полыхнул от смущения, подсказало, что ему не привиделось.       — Не надо на меня так смотреть! Ты хотел проверить — проверяй! — почти зло сузил глаза Юань.       Цзинъи постарался нацепить на лицо самое невозмутимое выражение, какое у него только было в запасе, но мысленно чуть ли не кричал от смущения и восторга. И чуть-чуть — недоумения, как-то слишком уж быстро развивались их отношения! Ещё буквально вчера Юань и разговаривать с ним не желал, а теперь позволяет такое! Но шанс он упускать не собирался, так что немедленно прижал ладонь, куда было сказано, даже сквозь ткань ощущая жар кожи, твердость чуть дрогнувших мышц — и покалывание ци. Цзинъи застыл, впитывая ощущения — и никак не мог решить, которое из них завораживает его больше. Захотелось отбросить мешающуюся ткань, потянуться собственной ци глубже… В ладонь словно ударило острыми иглами, отталкивая ее прочь.       — Убедился?       — Что это такое?       Цзинъи никогда не слышал о том, что у заклинателя может быть два золотых ядра! Да хоть у небожителя! Этого просто не могло быть, и точка. Что-то из последних мыслей он, кажется, выдал вслух, потому что Юань фыркнул:       — У меня не два золотых ядра. То, что находится в нижнем даньтяне, глава Вэй называет синьшэн. Это не ядро в полном смысле слова, хотя, возможно, только пока. Это центр меридианов, по которым течет истинная ци. Именно ее я использую сейчас, в том числе и для того, чтобы восстановить золотое ядро. Но она, к сожалению, действует медленнее янской ци.       — Это разве не тайное знание?       На голову Цзинъи сегодня, кажется, могло обрушиться само небо — он не испытал бы большего потрясения.       — Чушь. Целители и лекари нашего клана обмениваются письмами и трактатами об истинной ци со всеми целителями и лекарями Цзянху. Использовать или не использовать эти знания — выбор совести каждого. Глава Вэй считает, что запирая знания о медицине, которые могли бы спасти тысячи и десятки тысяч, в тайных библиотеках, заклинатели совершают преступление. Но, говоря опять же его словами, это преступление ляжет на душу того, кто его совершил. Ювэй и Увэй взвешиваются на весах человеческой совести, но каждое из них после будет взвешено и оценено Яньло-ваном.       — Ты восхищаешься им, — заметил Цзинъи. В его груди разливался кипящий уксус, отдаваясь кислотой на языке.       — Как я могу не восхищаться человеком, который, по сути, подарил нам всем новую жизнь? Он мой глава клана. Мой наставник, гарант безопасности и моей, и всех моих родных, близких, друзей. Почти божество, правда, если бы он это услышал, стыдил бы меня и высмеивал до конца моих дней. Так что имей в виду — это только между нами. А сейчас позволь мне заняться уроками.       Вэй Юань демонстративно уткнулся взглядом в книгу, и судя по тому, что его глаза двигались по столбцам, действительно читал.       Цзинъи, с одной стороны, вполне был готов хлебнуть уксуса, ибо желал бы, чтобы так превозносил Юань его, а не кого-то другого; с другой стороны…       Цзинъи, как иногда с досадой и ещё каким-то непонятным для наследника чувством говорил папа Яо, был «избалованным молодым господином», который если и познал горести — то лишь в далёком детстве. В дальнейшем же у него всегда была уверенность в будущем, и не только своём — Лань Сичэнь и Лань Чуньяо заботились и о нём самом, и об ордене Гусу Лань, и о клане Лань. Но даже если бы их не было (Цзинъи передёрнуло ужасом от одной лишь мысли), клан и орден продолжили бы жить. Пускай не так хорошо, как сейчас, но продолжили. Оправились бы от войны, набрали учеников… Тем не менее, и отца, и папу Яо многие — и сам Цзинъи тоже чуть-чуть — превозносили, потому что полноценно восстановиться после войны и достичь нынешнего величия орден смог только благодаря им. Да и вообще, они обладали множеством талантов и непревзойдёнными волей и разумом, многим соученикам Цзинъи для восхищения хватало одного этого.       А вот орден Чуньцю Вэй и клан Вэй — полностью детище Вэй Усяня. Тех его представителей, кто, как и Вэй Юань, раньше носил иную фамилию, скорее всего не было бы в живых ещё к концу войны, как и самого Юаня; те же, кто пришёл в орден позже, без его покровительства наверняка побирались бы на улицах — или тоже гнили в какой-нибудь канаве. Драгоценные знания целителей ветви Цзычань Вэнь были бы бесследно утрачены. Все те новые знания и техники, которыми сейчас славился Чуньцю Вэй — тоже плод разума и труда Вэй Усяня… Сердцем Цзинъи понимал, о чём говорит Юань. И готов был простить — во имя того, что именно этот человек дал ему возможность узнать Юаня; ну и при условии, что и ему самому перепадёт когда-нибудь хоть один такой же восхищённый взгляд, какой стал у Юаня, говорящего о своём главе.              У Цзинъи, в отличии от Юаня, оправданий для пропуска занятий не было, так что ему пришлось оставить того в цзинши наедине с книгами. Вернуться он смог лишь в обед — с двумя порциями супа и уже предвкушая совместную трапезу. Вот только покормить себя с ложки на этот раз Юань не позволил.       — Я вполне могу держать пиалу и сам, — заявил этот вредина, и просто выпил суп через край. Да, это не особенно соответствовало правилам этикета, но Цзинъи его понимал, хоть это и не мешало ему сожалеть об упущенной возможности. Ничего, на ужин будет рис с овощами. Его через край не похлебаешь.       После обеда у Цзинъи тоже была масса дел, как у Первого ученика, как у надзирающего за порядком да и просто шисюна для младших. Но ему удалось выкроить буквально сяоши, и он собирался потратить его на то, чтобы слетать в Гусу на рынок, подыскать для Вэй Юаня достойный гребень или же заказать, если в лавках не найдется ничего приемлемого.       Он успел хорошо изучить свой подарок. Изящный, но вполне подходящий мужчине гребень был вырезан из черепахового панциря и украшен ненавязчивой резьбой в виде ветки сосны, обвитой тонким побегом цветка, напоминающего формой уванво. Почему именно такой цветок, тоже было понятно — из-за цвета, хотя Цзинъи считал, что горечавки ему соответствуют больше. Но он не мог купить слишком похожий гребень — он ведь видел его только один раз и недолго, вряд ли мог запомнить форму и рисунок резьбы. Значит, ограничиваться мог лишь собственной фантазией и приличиями.       На меч он поднялся сразу у ворот, не желая тратить время на спуск по ступеням. И в Гусу был уже спустя кэ, спешиться пришлось у ворот: правила магистрата на этот счет были строги, и ссориться с ним не желали даже заклинатели Гусу Лань.       До фестиваля оставалась ещё пара дней, но на улицах было уже многолюдно — в город прибывали торговцы, и выбор у Цзинъи был большой. Гребни черепаховые, деревянные, даже серебряные — глаза разбегались! Но пока того, который был бы не просто хорош, а подходил именно Юаню, Цзинъи не нашёл. Мелькнула даже мысль сделать у кого-то из мастеров заказ, но это было бы слишком долго, а гребень Юаню понадобится уже через пару дней. Так что Цзинъи продолжал обходить лавки, впадая в уныние: он нашел несколько неплохих деревянных гребней, но все они были значительно дешевле подаренного черепахового, что было неуместно. Костяные гребни казались для Юаня слишком блеклыми, черепаховые — все как один хуже прежнего! Цзинъи понимал, что пристрастен, но поделать с собой ничего не мог и не сказать, что хотел.       Хотя в итоге удалось найти неплохой вариант — тот мастер делал не простые деревянные гребни, а инкрустировал их камнями. Из-за того, что дерево хрупче металла и служить будет меньше — так делали редко, потому что камень повышал стоимость…       Но гребни в той лавке были хороши — кедровые, черного дерева, сандаловые… Последний Цзинъи и выбрал — с инкрустацией зелёной яшмой и лазуритом, изображающей цветы горечавки. Оставалось лишь подарить этот гребень так, чтобы Цзинъи им же и не убили — сущий пустяк, верно?              Через три дня Юань уже вполне поправился — его ядру больше ничего не грозило, и пальцы стремительно заживали: хотя он ещё не мог заплести себе привычные косицы или держать палочки, но с простым пучком и ложкой уже вполне справлялся. Через день-два у Цзинъи уже не будет повода удерживать его в цзинши, а купленный гребень всё ещё жёг рукав.       Юань оказался на диво нетребовательным соседом, которому от Цзинъи буквально ничего не было нужно кроме простейшей помощи и новых книг, когда он дочитал прежние. Создавалось даже впечатление, что он пытался свести любое общение меж ними к необходимому, пусть теперь и называл Цзинъи по имени, но был всё так же вежлив, хотя уже и не обжигал холодом, и когда Лань И норовил прикоснуться — стремился отстраниться, если была возможность.       По сравнению с первым днём, когда Юань весело спорил с ним и позволил проверить своё ядро — это был шаг назад. Цзинъи, кроме того, что все эти дни плохо спал и довёл технику медитаций, успокаивающих душу, до совершенства, был по этому поводу в трауре: если так дальше пойдёт, он и до отбытия приглашённых учеников из Гусу не справится! Нужно было что-то придумать, что позволит им сблизиться так же, как сразу после травмы Юаня — и желательно вообще без травм.       Об этом Цзинъи думал все эти дни, занимаясь ли уроками, обязанностями Первого ученика или отдыхая. Ему, в конце концов, даже кошмар приснился в последнюю ночь, правда, он ничего не запомнил, но ощущение было тягостным. А вот пробуждение — необычайно приятным: из сна его выдернула теплая ладонь с шершавинками заживающих порезов и всплеск прохладно-мятной, как лекарственный настой, ци.       — А-И? Проснись. Попей воды, тебе приснилось что-то плохое?       Под голову осторожно пробралась вторая ладонь, приподнимая, в губы ткнулся край пиалы с чистой водой, не ледяной, а приятно-прохладной — и с ощущением все той же ци, которой ее, скорее всего, и согрели.       Цзинъи выпил, благодарно кивнул. Сон стремительно истирался из разума, изгнанный теплом ладоней, прохладой воды и беспокойством в чужом голосе. Когда в детстве Цзинъи снились кошмары, или становилось грустно или страшно, рядом с ним редко оказывался кто-то, кто бы его успокоил — воспитатели его недолюбливали. Часто после кошмаров он среди ночи сбегал из Запретного города к отцу и папе, что приязнь к нему среди воспитателей только уменьшало… Сбежать и сейчас хотелось — от собственных чувств и обманутых ожиданий. В конце концов, почему его не устраивает дружба с Юанем? Они ведь вполне неплохо начали общаться, и продолжалось это «неплохо» ровно до того мига, как Цзинъи начинал оказывать ему недвусмысленные знаки внимания — после этого Юань тут же замыкался в себе. Вдруг ему юноши и вовсе не нравятся?       Способ побега от себя Цзинъи знал лишь один — очень неодобряемый в Юньшэне. Прибегал к нему редко, в принципе, всего пару раз за прошлый год. Интересно, согласился бы Юань сбежать с ним прямо сейчас в Гусу, там была одна винная лавочка, что работала даже ночью… Лучшим способом что-то узнать было спросить, что он и сделал. Полюбовался на широко распахнувшиеся глаза, в которых спустя полфэня заискрился смех:       — Молодой господин Лань, тебя во сне чем по темечку приложило?       — Ничем, — буркнул Цзинъи. Не было сил даже порадоваться тому, что над ним снова потешаются вот так, едва заметно.       — Ай-я, похоже, все-таки приложило. Не хочешь спать — давай выпьем чаю, но сбегать в морозную ночь, чтобы напиться — не лучший способ заработать очередную порку.       Юань поднялся, бесшумно прошелся по цзинши — он за эти дни успел выучить, что где стоит, и Цзинъи осталось только смотреть, как он выставляет на столик чайные принадлежности и разжигает жаровенку, чтобы согреть воду. Смотреть и любоваться на это слегка сонное, растрепанное чудо, не выказывающее и тени неудовольствия тем, что его разбудили.       — А ты не хочешь спать?       — До колокола осталось примерно полтора сяоши. Нет смысла ложиться. К тому же, сегодня я вернусь в яши, так что будем видеться только на занятиях. Почему бы не провести это время за разговором и чаем? Тебе это нужно, я же вижу.       Цзинъи кивнул и встал со своего импровизированного ложа на циновке в углу спальни. Разговор так разговор, действительно — не худший способ скоротать время. Он не любил засыпать снова после кошмаров. Если он засыпал, ему начинало казаться, что он и не просыпался, и кошмар мог вернуться. Такой сон не давал отдыха и отнимал последние силы.       Кошмары ушли, как ему казалось, навсегда, как только он сформировал золотое ядро. Оно, словно негасимый светоч, защищало и дарило уверенность, что теперь он сможет защититься сам и защитить всех, кто ему дорог. И он правда верил в это. И не просто верил — он работал, чтобы это так и было. В поте лица, не позволяя себе лениться, если урок мог дать еще толику силы, еще крупицу знаний.       Никакой урок не мог дать ему знаний о том, как сделать желанного человека своим, если тот этого не желает. Первый ученик ордена Гусу Лань провалился.              Вэй Юань медленно, немного сонно разливал чай по пиалам зеленой исинской глины. Несмотря на незапланированно раннюю побудку и не до конца отпустивший сон, он был все равно достоин того, чтобы ставить его в пример Цзинъи: его руки не дрожали, даже едва выздоровев после болезненных порезов, движения были плавными, а ночные одежды покрывал один из шеньи самого Цзинъи. Он предложил его Юаню после того, как узнал, что среди ночи тот часто просыпается, чтобы попить воды и умыться, после чего оставшуюся половину ночи спит, даже не ворочаясь. К этому времени в цзинши обычно воздух выстывал совсем, и Цзинъи положил на край кровати теплый шеньи из тонкой-тонкой шерсти, буркнув, что хотел бы видеть А-Юаня здоровым, а не простывшим снова потому, что тот выбрался в холод из-под теплого одеяла. Все это было чушью, чушью и отговорками: даже с опустошенным ядром заклинатель не заболеет от одного лишь перепада тепла и холода, Юань простыл только после многочасовых бдений в промозглой сырости от водопада и ледяного камня. Но Юань промолчал, только улыбнулся, и той же ночью закутался в шеньи, выходя из спальни в главную комнату, чтобы тихонько поплескать в лицо холодной водой. Цзинъи пришлось медитировать до утра.       Сейчас Юань кутался в белоснежный, расшитый голубым шелком халат, и реальность для Цзинъи застили фантазии о том, что это привычное для них действо и времяпровождение, что Юань всегда будет носить белое, и он имеет право сесть за его спиной и собрать его волосы, откинуть на плечо, коснуться губами длинной крепкой шеи, чувствуя под побледневшей без привычного солнца кожей биение жилки и двух тонких меридианов, в которых течет такая разная ци…       — А-И? — негромкий, все еще ломкий голос — выдающий то, что А-Юань младше на целый год. Теплое прикосновение к руке. — А-И, что тебя так расстроило вчера?       Цзинъи стиснул зубы, кулак, спрятанный под столом, впился в ладонь ногтями… Не помогло: слова уже давно рвались наружу, и А-Юань сам был виноват в том, что они вырвались, проломив клетку-ребра, взрезав острыми перьями гортань и губы:       — Этот ничтожный ничуть не нравится А-Юаню, верно? Должно быть, А-Юаню и вовсе не нравятся юноши, ведь он — не из тех, кто желает надкусить персик. Но А-Юань очень добр и позволяет этому ничтожному…       — Замолчи. Сейчас же!       Словно словесного приказа, запечатавшего рот Цзинъи надежнее заклятья, было мало, его рот зажала изящная, узковатая для будущего мужчины кисть, испещренная зажившими рубцами на ребре ладони и фалангах пальцев, с тонкой нежной кожицей на подушечках.       — Ты совершенно, совершенно не знаешь, о чем говоришь. Не знаешь меня и мои мысли, чувства, желания, судя лишь по тому, что видишь. Но разве ты видишь все? Разве мы настолько близко знакомы, чтобы я без смущения открыл тебе свое сердце и душу? Разве мы настолько взрослые оба, чтобы счесть рождающиеся сейчас чувства тем, что свяжет алой нитью?       В неверном свете ночной жемчужины Цзинъи видел, что щёки Юаня заливает мягкий румянец, но взгляд его был совершенно серьёзен. Юань отнял руку от его губ и взялся за пиалу, словно надеясь спрятать за ней своё смущение. Цзинъи тоже отпил свой чай — он уже сказал достаточно, настало время подумать. Прикрыл глаза, пытаясь осознать то, что сказал ему Юань. Пока вывод напрашивался лишь один:       — Я слишком спешу? — и, судя по сердито-смущённому взгляду, он был верен.       Это смущение — как и то, что его не послали в Диюй с такими разговорами, грело сердце и вселяло надежду в душу. И заодно подпитывало безумные фантазии Цзинъи, так что он отставил пиалу и снова начал говорить, торопливо, словно если он не скажет сейчас — эти слова так и останутся грузом на его душе:       — Просто ты уедешь через жалкие пять месяцев, и мне постоянно кажется, что если я не успею привязать тебя к себе, то больше не увижу. Ты не захочешь уезжать из своего солнечного Чуньцю ради меня, если я не стану для тебя кем-то по-настоящему важным за это время — и больше у меня шанса не будет! Разве не так?       За время его речи глаза Юаня успели увеличиться раза в два, словно у чем-то сильно удивленной совушки, а теперь еще и отсвечивали лиловым на дне зрачков. Но он очень быстро справился с собой, хотя жест, которым он прикрыл лицо, массируя кончиками пальцев точку между бровей, был очень похож на жест папы Яо, когда тот понимал, что его долгая нравоучительная беседа отлетела от Цзинъи, как сушеный горох от каменной стенки.       — Лань Цзинъи… Лань И… Боги и будды, Пресветлая Гуаньинь! Ты совсем меня не слышал? Жалкие пять месяцев — это целых пять месяцев, и если кое-кто не будет пытаться бежать поперед меча, за это время можно многое успеть!       Он выдохнул, залпом допил чай и налил себе и Цзинъи еще.       — Послушай, я сам еще не знаю, что такое влечение, и кто в итоге мне будет интереснее — ароматные пионы или яшмовые хризантемы, да и ты тоже не знаешь, не отпирайся. Мы оба в том возрасте, когда от обилия цветов вокруг кружит голову, и выбрать нет сил. Ты — не из той ветви Лань, что проклята со времен основателя Лань Аня. Я — не из тех, кто с первого взгляда находит родственную душу, как главы моего клана или дашисюн со своей невестой. Мы свободны в своем выборе. И если тебя сейчас волнует, что мы никогда больше не встретимся, то напомню, что Цзянху не так уж и велика, совместные Большие охоты и соревнования проводятся довольно часто, а Чуньцю расположен на краю тех земель, куда все ордены и кланы наведываются, чтобы очистить их от порождений тьмы, пока их не взял под руку никакой клан или орден на постоянной основе. Мы еще не раз встретимся после того, как закончится этот год. Уж это-то я могу обещать!       Когда Юань сердился, то становился совершенно очарователен — его глаза сверкали, щеки алели, а шеньи сбился от резкого жеста, которым Юань поднимал руку, и приоткрыл ключицы…       Юань запахнулся плотнее, поняв, куда Цзинъи смотрит, и выглядел уже скорее обиженным, чем сердитым. Цзинъи поспешил оправдаться, пока ему не досталось незаслуженно:       — Я услышал тебя. И разумом я, может, и согласен с тобой, но сердце твердит мне иное, и ничего с ним поделать я не могу. — Цзинъи поднял руку, упреждая возражения: — И не хочу. То время, которое я провожу рядом с тобой сейчас — самое счастливое в моей жизни, и я не хочу терять это ощущение только потому, что в будущем чувства любого из нас могут изменится. Но если тебе неуютно от моего напора — я буду вести себя сдержаннее, — не удержался и добавил: — не хочу случайно помять лепестки этого нежного цветка.       — Ах ты! — Юань вспыхнул и гневно сощурился: — Ничего, на следующей тренировке я тебе покажу, кто тут нежный цветок! Не думай, что год старшинства тебя спасет, молодой господин Лань!       Эта вспышка, вместо того, чтобы добавить напряжения, как-то неуловимо разрядила его, да и Юань, кажется, все-таки не сердился всерьез.       Гулкий звук утреннего колокола заставил их вздрогнуть: время за разговором действительно пролетело незаметно. Умывшись и одевшись, Цзинъи глубоко вдохнул и попросил, видя, что Юань намеревается просто взять гребень из его рук, а не ждет помощи:       — А-Юань, позволь мне в последний раз заплести твои волосы. Завтра я уже не смогу этого сделать, прошу, не лишай меня удовольствия хотя бы сегодня?       Вэй Юань слегка закатил глаза, но послушно опустился на колени, распуская косу, в которую собирал волосы перед сном. Вернее, это сделал Цзинъи, под его чутким руководством больше напутавший, чем наплевший, но переделывать Юань не стал, а за ночь коса совершенно растрепалась.       Цзинъи расчесывал его волосы, с удовольствием замечая, что Юань больше не смущается и не уходит в себя, принимая его помощь в таком личном деле; наоборот — спина его расслаблена, а глаза чуть прикрыты от удовольствия… Захотелось сделать какую-нибудь глупость — например, наклониться и поцеловать пушистые, едва заметно трепещущие ресницы. Но Цзинъи всё же не был полным болваном и действительно не хотел помять этот нежный цветок, который только начал раскрываться, не показав ещё Цзинъи толком ни свой цвет, ни форму лепестков. Так что он просто отложил гребень, не став делать ничего, чего ему так хотелось.       Эту ночь Юань проведёт уже в яши. А значит, утром ему потребуется чем-то расчесаться, чтобы заплести свои вэйские косы. Сказать по чести, Цзинъи успел уже по ним соскучиться, все-таки с этой прической Юань был… Юань. И багряная лента на собранных в хвост косичках делала его еще ярче, как и бесстыдная одежда его клана. Время, когда он казался тихим белым кроликом, пригревшимся в цзинши, закончилось: перед Цзинъи стоял уже совсем иначе выглядевший юноша, готовый к выходу.       — А-Юань… — Цзинъи тяжело сглотнул: правило, запрещающее ложь, входило в «нефритовую полусотню». — Мне… Мне очень жаль, что из-за меня ты потерял свой гребень, должно быть, в цзинши я тащил тебя неаккуратно, и он где-то выпал. И… Тебе ведь все равно понадобится новый? Я подумал… Пожалуйста, не подумай дурного, но… Ты можешь считать это компенсацией за пропущенный фестиваль, и все такое?       Рука, в которой он сжимал завернутый в шелковый платок гребень, ощутимо вспотела — как хорошо, что он догадался его завернуть!       Юань едва заметно смутился — эту его эмоцию Цзинъи уже научился различать — после чего, кажется, разозлился на собственное смущение и Цзинъи как того, кто его вызвал, разом. Глубоко вдохнул, успокаиваясь — и протянул руку, принимая подарок.       На гребень Юань смотрел каким-то непонятным взглядом, словно не мог решить, что он чувствует. Придирчиво провёл пальцами по зубцам и инкрустации, осмотрел со всех сторон и чуть ли не обнюхал — Цзинъи чуть не хихикнул от нелепости предположения и общего напряжения. Но вот подарок скользнул в чужой рукав, а Юань улыбнулся ему — Цзинъи чуть не ослеп от этой улыбки:       — Спасибо.       

***

      — Не спрашивай, — было первое, что Юань сказал Цзян Цяо после того, как зашел в яши после занятий.       — Не буду, — хмыкнул тот. — Рад видеть, что ты поправился.       — Расскажешь, как там мэймэй? Вы погуляли на фестивале? — и хихикнул, глядя на страдальчески заломленные брови друга. — Давай-давай, молчун Цяо-гэ, рассказывай мне все.       — Я ведь могу попросить о том же.       Юань закрыл лицо ладонями и тихо застонал.       — Я не знаю, что тебе сказать.       Цзян Цяо, казалось, сжалился над ним и коротко, словно в отчете о Ночной охоте, рассказал, как прошел фестиваль и как они с Аи-мэй провели позавчерашний день. Но вечером, когда Юань распустил непривычную ему прическу, намереваясь с утра заплестись по-вэйски, Цяо хватило одного только взгляда на новый гребень, чтобы он снова залился краской и простонал:       — Не спрашивай!