或許全部 - ВОЗМОЖНО ВСЕ

      Вэнь Цин смотрела, как растёт её дочь — и благодарила Гуаньинь за то, что у старшей госпожи Вэнь в своё время родилась девочка. Потому что Аи с каждым днём всё больше, до боли, до ужаса напоминала деда. Те же вишнёвые глаза, те же тонкие черты лица, тот же огненный дар... После того, как Аи обрела ядро, она почти полгода прожила в Фэнхуан Во, чтобы Вэй Усянь обучил её контролировать пробудившийся в крови огонь.       Пока их спасала старая ложь о том, что Аи — действительно дочь Вэнь Цин и Цзян Ваньиня, но какое счастье, что у них — дочь, к девочкам присматриваются только свахи и ищущие сыновьям невест родители — и всем им Цин имеет право отказать. К сыну присматривались бы гораздо пристальнее.       Но Аи росла — и скрывать её становилось всё сложнее. Вэнь Цин представить не могла, что вскоре ей действительно придётся отдать Аи какому-то юнцу... Да и кому она может доверить своё солнце? Возможно, подросшие мальчишки Не? Но официально они — слишком близкая родня, это будет позор в глазах людей.       У Цзинь Цзысюаня у самого — две девицы, он в плане брака бесполезен. Есть, конечно, у него дальняя родня... Но — нет.       Ещё наследник подходящего возраста был у Лань, но отпускать солнышко-Аи в гнездо облачных змей? Нет, категорически нет.       А может, стоило присмотреться к воспитанникам Вэй Усяня? Они, конечно, не родовиты, и многие кланы посчитали бы подобный брак позором для высокородной госпожи, но им она сможет доверить свою девочку. Возможно даже, в таком случае Усянь отпустил бы адепта к Цзянам, и её девочке не пришлось уходить из Пристани...       Хотя Вэй Усянь, бесстыдник, когда она делилась с ним своей тревогой, только смеялся. И говорил, что ей не о чём беспокоиться, всё само сложится наилучшим образом. Вэнь Цин понимала, о чём, точнее, о ком он — о своём наследнике. Тяньянь юноша видный и одарённый, слегка беспокойный, как и все с огнем в крови, но он прекрасно относился к Аи и вполне мог бы стать ей чудесной партией… Будь он хоть на несколько лет младше.       Аи до церемонии Цзили было ещё два с хвостом года, а на Вэй Тяньяня уже засматривались юные заклинательницы побойчей, из тех, кто ходит на ночные охоты с шиди и шисюнами. И Вэнь Цин сомневалась, что за эти года не найдётся никого, кто сможет очаровать это юное дарование — и станет ему гораздо ближе Аи, которая, несмотря на своё стремительное взросление, всё ещё дитя. Разница меж ними — почти полных семь лет. Когда она, как мать и целитель, позволит дочери вступить в брак, Тяньяню будет никак не меньше двадцати трех. В таком возрасте мужчине уже неприлично ходить неженатым или хотя бы без кольца в ухе.       Вэнь Цин просто не верила, что мужчина может хранить верность так долго. И не надо ставить ей в пример ее супруга, это другое! Он, по крайней мере, не воздерживался!       Вэнь Цин тревожили эти мысли уже долго, и во время семейного визита в Фэнхуан Во она решилась рассказать о них людям, которые могли, кажется, найти выход даже из желудка дракона — возможно, смогли бы и ей подсказать, как поступить.       Вэй Усянь снова смеялся, а она-то надеялась, что в присутствии мужа и брата он к её словам отнесётся серьёзней, но напрасно. Правда, сказать ничего не успел — дверь в павильон с грохотом распахнулась, и на пороге возникла пышущая гневом почти до искр фигура Вэй Тяньяня.       — Дагэ! Эргэ! Глава Цзян! Госпожа Вэнь! Этот недостойный просит прощения за то, что нарушил уединение старших, но желает спросить: что он сделал, чтобы выглядеть в глазах госпожи легкомысленным волокитой, неспособным держать слово?!       — Вэй Тяньянь, — тихий голос Усяня заставил юношу опуститься на колени и склонить голову, но от него все равно веяло непримиримым желанием получить ответ.       Вэнь Цин рассматривала его так же внимательно, как рассматривала обычно разложенные на просушку травы, выискивая негодные, или иссеченную ткань в поисках источника болезни. Тяньянь высок, в свои почти-двадцать он уже вровень со старшим братом и обещал превзойти его в росте — кровь Вэнь в нем намного сильнее. Широкие плечи, узкую талию и крепкие руки и ноги бесстыдная форма адептов Чуньцю Вэй только подчеркивала, практически, выставляла напоказ. Еще какие-то два года назад он был похож на голенастого жеребенка. Сейчас Вэнь Цин могла назвать его самым настоящим жеребцом. Зимой Вэй Усянь проведет для него церемонию гуаньли — и готов жених. Да даже если он сам не захочет — у женщин есть множество способов, чтобы подтолкнуть.       — Ты сам должен понимать, Вэй Тяньянь, что моя дочь…       — Наша, — веско вставил Цзян Чэн и нахмурился.       — Наша дочь еще дитя, а ты уже взрослый мужчина. Заставлять тебя воздерживаться — глупо, да и кто может…       — Простите, госпожа Вэнь, — перебил ее этот несносный нахал, — но заставить меня, действительно, не может никто, кроме меня самого. Этот недостойный все понял. Этот Вэй просит его простить.       Через мяо его уже не было, и Вэнь Цин посмотрела на Вэй Усяня и Цзян Минфэна, которые переглядывались и переговаривались, кажется, вовсе без слов понимая друг друга.       В следующий кэ она поняла, что Усянь нервничает. И до того сильно, что в серебре его глаз загорелись лиловые огни.       — Вэй Усянь. Твой наследник может совершить какую-то глупость? — видя такую реакцию, Вэнь Цин тоже начала волноваться. И вспоминать все случаи, когда Ян эти самые глупости делал — хао своё он, в конце концов, заслужил по праву.       Вэй Усянь ответил не то, что она ожидала:       — Глупость? — смотрел на нее так, что Вэнь Цин поежилась под этим пронзительным взглядом. — Нет. А вот давно продуманное и просчитанное решение претворить в жизнь — да. Вэнь Цин, скажи, совершал ли я когда-нибудь… глупости?       Вэнь Цин закрыла глаза, подавляя пробирающую — всё ещё — дрожь от воспоминаний:       — Ты совершал самоубийственные безумства. И если у твоего наследника инстинкт самосохранения работает так же, как у тебя — Аи я за него не отдам точно!       — Война закончилась давно, мне незачем было делать из А-Яна то, что сделали из меня. Но он все-таки мой наследник и прямо сейчас он творит то, за что я, пожалуй, выпорол бы его, несмотря на отказ от физических наказаний, если бы не был в нем уверен.       Вэй Усянь закрыл лицо руками, опуская голову. Цзян Минфэн обнял его за плечи, в его глазах Цин видела только понимание и поддержку. Эти двое!       — Идем. Цин-цзэ, ты сама все увидишь и поймешь.       Вэй Тяньянь убежал не так давно, чтобы успеть сделать что-то серьезное, ведь так? Но Вэнь Цин пробрало холодом, а внутри разгорелся гнев, когда она поняла, куда Усянь их ведет. Храм предков! Да она убьет этого гаденыша своими руками, если только он посмел…       В маленьком уютном храме горели свечи и тянулся к стропилам дымок от благовонных палочек на алтаре. На алтаре, перед которым на коленях стоял Вэй Тяньянь, вытянув левую руку вверх и вперед, а перед ним — ее дочь, и в ее руках светился матово-лилово чужой — Янов — цзянь, касаясь обнаженного запястья юноши.       — …клянусь хранить верность единственной возлюбленной своей — Цзян Аи. Кровь моя в том порука, да повернется мой меч против меня, если нарушу свой обет. Режь, Аи.       Ганъюй — Вэнь Цин знала имя его меча — был острее ее лекарских ножей. Одного неаккуратного движения в руках двенадцатилетней девочки было бы достаточно, чтобы отсечь руку, но этого не случилось. Меч вспорол только кожу, нанося неглубокую, неопасную рану, но кровь брызнула на алтарь, пылая лиловым пламенем истинной ци — и это была… пусть не катастрофа, но как еще назвать, Вэнь Цин не нашла слов.       Ей хотелось ругаться теми словами, что благородной госпоже и знать не положено, но вместо этого она сказала так спокойно, как только смогла, опережая даже Вэй Усяня:       — Вэй Тяньянь. Ты понимаешь, что натворил?! — в конце голос всё же сорвался на крик, что в храме предков недопустимо — но пресветлая Гуаньинь, это была такая мелочь сейчас!       — Обеспечил свою честность, госпожа Вэнь, — Тяньянь неторопливо поднялся с колен и принял у Аи свой клинок. — Я буду верен Цзян Аи всю жизнь, не женюсь ни на ком, кроме неё, и если чувства мои не будут взаимны — отпущу её, не изменив при этом своему слову. Такая гарантия верности этого ничтожного устроит госпожу?       Вэнь Цин всё ещё считала этот поступок… не очень разумным, но да, глупостью он не являлся, скорее тем самым безумством, о котором она говорила Вэй Усяню. И да, это была надёжная гарантия. Что не значило, что она тут же растает и даст своё согласие — она не шутила, говоря, что не желает выдавать дочь за безумца!       Немного успокоившись, Вэнь Цин выдохнула и посмотрела на юношу, который когда-то был ей как еще один младший брат. Время меняет всех, и, кажется, став госпожой Цзян, она очерствела душой ко всем, кто не в её клане. Это было плохо, очень-очень плохо, непозволительно для целителя.       — А-Ян, — как давно она не позволяла себе такого обращения к нему! — Прости. Мои слова были слишком жестоки.       — Госпожа в своем праве, как мать, этот недостойный понимает и не держит обиды.       А вот Аи, кажется, обиделась на нее всерьез. С того момента, как они буквально ворвались в храм, дочь только сжимала губы в тонкую линию и не смотрела на нее. И молчала. Молчаливая Аи — это что-то невозможное, и так она становится еще больше похожей на деда. Пугающе похожей. В ее глазах плясало чистое алое пламя, не находя выхода. Вернее, находя — Аи приложила ладошку к порезу, на глазах превращающемуся в запекающийся коркой ожог, словно рану нанесли не просто мечом, а раскаленным докрасна. Вэнь Цин не успела ее одернуть, только в ужасе смотрела. Вэй Тяньянь молчал. Побелел, как рисовая мука, но молчал. Аи слишком поздно поняла, что сделала что-то не то, отдернула руку и тихо, совсем по-детски пискнула:       — Ой… Ян-Ян, тебе больно?       Вэй Усянь — такой же белый, как его наследник, с видимым трудом сдержался, чтобы не оттолкнуть девочку, просто отодвинул ее и окутал руку Яна своей ци. Все это заняло считанные мяо.       — Возвращаемся домой, немедленно, — от тихого голоса главы Вэй Вэнь Цин ощутила, как зашевелились волосы на голове. — Всем нужно успокоиться и отдохнуть. Цин-цзе, сяо Аи, кажется, все еще требуется обучение. Обсудим позже.              «Позже» наступило аж на следующий день — в этот все были слишком взволнованы. А тогда Вэнь Цин успела выспросить у дочери подробности клятвы, строго-настрого наказать не пользоваться пока ци и усадить в успокаивающую медитацию — благо то, что она случайно сделала со своим Ян-Яном, напугало и её саму… И навестить, собственно, Тяньяня. Ожог к тому моменту уже обработали и забинтовали, но Цин хватило и описаний, чтобы понять, насколько всё плохо — минимум месяц молодой господин Вэй рукой пользоваться не сможет, и это при том, что лечить его будут лучшие целители Цзянху. Такова была страшная особенность проклятого пламени Вэнь - нанесенные им ожоги никогда не исцелялись бесследно даже у самых сильных заклинателей, и у Яна останется след на руке, лучше прочего впечатывая в память произошедшее.       Она вошла в палату и села на край койки рядом с юношей, подбирая слова, но они не шли на ум, и Вэнь Цин заговорила, не зная, то ли пытается оправдаться, то ли нет:       — А-Ян, ты ведь понимаешь, что Аи еще совсем ребенок. И ее чувства к тебе могут измениться в любой момент, а неволить ее не позволю ни я, ни ее отец.       — Понимаю, тетя Цин, лучше чем кто-либо, — в его усмешке, так похожей на улыбку А-Сяня, сквозило что-то такое, что назвать она не могла.       — Тогда почему? Ты ведь обрекаешь себя не просто на одиночество!       — Тетя Цин, вы же знаете, что между дагэ и Чжань-гэ не просто любовь? — неожиданно спросил Ян. — Знаете? Они — почти как одна душа на двоих. Если уметь смотреть, это видно. Родственные души, которым не важно, какая стихия в крови, чьего клана имя носишь, какого пола твое воплощение. Тринадцать лет назад, когда вы вернулись с войны, и я впервые увидел в ваших руках вот такусенький сверток, — Ян свел руки, довольно точно изображая размеры едва ли месячного ребенка, — в котором было видно только огромный крикливый рот да глазища, как две спелые вишни, мне… Нет, не стало понятно, что она — моя родственная душа, просто я перестал видеть кого-то еще, кроме нее. Нет… Не подберу слов, тетя Цин, простите. Мой взгляд искал ее, я слышал ее, даже если был далеко, даже если спал. Я тогда просто разрывался между Сянь-гэгэ, Чжань-гэгэ и сяо Аи. А со временем — когда стал взрослее, эта связь стала крепче, чем даже с дагэ. Главнее, понимаете? Мне на самом деле все равно, кто там на меня смотрит, не смотрит. Главное, чтобы смотрела она. И я… Я верю, что такая связь может быть только взаимна. Что Аи любит меня и будет любить всегда. Она еще дитя, это верно. И ее любовь — детская. Но ей уже почти тринадцать, и скоро она станет девой, а не ребенком. Мне не трудно дождаться ее взросления. Мне труднее держать себя в руках и не тянуться к ней уже сейчас, но я все-таки мужчина, и силы воли у меня довольно, чтобы не навлечь позор ни на себя, ни на дагэ и Чжань-гэ.       Вэнь Цин ему верила. И где-то в глубине души, там куда ещё не проникла тревога — за дочь, за этого юношу и за их будущее — была рада за них. Это она и сказала:       — Если всё так, как ты сказал — я буду самой счастливой матерью из живущих. Но, а-Ян…       — Я понимаю. — Ян озвучил то, что она, остерегающаяся сама себя после всего сегодня сказанного, никак не могла выразить: — Я не собираюсь ставить под удар репутацию Аи. И буду вести себя в высшей степени пристойно. — Он тоскливо вздохнул и добавил: — Тем более что дагэ меня всё равно в Цинхэ вышлет, вот эту самую руку прозакладывать готов! — он потряс забинтованной от локтя до кисти конечностью и залихватски улыбнулся.              А на следующий день были долгие разговоры, от которых, кажется, заболела голова даже у Минфэна, но они всё решили. Вэй Тяньянь спешно отправится в Цинхэ, минимум на половину года — руку ему и Не Цюнлинь долечит — и вернётся в Фэнхуан Во только на Чуньцзе и собственную церемонию Гуаньли, после чего уедет обратно. Сяо Аи же останется на это время в Фэнхуан Во, и также вернётся домой лишь на праздник.       Вэнь Цин давно не видела Вэй Усяня таким озабоченным, но сама была в таком же смятении — дар её маленького солнышка оказался гораздо сильнее, чем они все предполагали. Её дочь ждал год тренировок не менее суровых, чем её… жениха. Даже думать о том, что у её дочери есть жених, было немыслимо! Воистину, не только её малышке нужно время на то, чтобы понять себя, но и ей самой — чтобы свыкнуться.       Но учеба в Фэнхуан Во продлится лишь год, а окончательное решение по вопросу… Свадьбы, помоги ей пресветлая Гуаньинь! — они будут принимать только через два, когда и Аи пройдёт Цзили. Это значило, что ещё год им нужно будет держать детей вдали друг от друга — и резиденции кланов, между которыми тот же а-Ян привык мотаться чуть не раз в месяц, для этой цели не подходили. Хотя у Вэнь Цин и был вариант — который она раньше даже не рассматривала, не желая отпускать дочь от себя.              Когда после семилетнего перерыва орден Гусу Лань в приглашениях для учеников упомянул, что ждёт не только наследников, но и наследниц — большинство посчитало это простой вежливостью.       Кто станет отсылать на чужбину девиц?! Им ведь и вовсе не обязательно быть сильными и умелыми заклинательницами, главное, чтоб умели вести дом и воспитывать детей — а этому их и в родных орденах обучить сумеют. Бывало, конечно что женщины становились главами орденов — вспомнить ту же Лань И, или Юй, которыми сейчас правила одна из сестёр приснопамятной Пурпурной Паучихи. В малых кланах, а кое-где и в самых маленьких орденах после войны вообще мужчин осталось немного, во многих управление на себя взяли вдовы или сёстры... Но отсылать дев в чужой орден? Всё равно нет!       А спустя несколько лет в Гусу прибыла девица из пресловутых Юй. В мужском костюме и искрящая молниями во все стороны, так что о характере её и предположений делать не стоило — видимо, глава Юй просто не справлялась уже с собственной наследницей, и понадеялась, что хоть строгость Облачных Глубин её укротит.       Вэнь Цин знала, что всё было не столь плохо, и молодая госпожа Юй у своей иму ходила шёлковая — слишком любила дальнюю тётушку, взявшую её в дом после сожжения Мэйшани. Но у них — если конкретнее, то у Вэнь Цин, Цзян Яньли, Вэй Усяня и Лань Чуньяо, — была цель. Все они, пусть и по разным причинам, близко к сердцу принимали то, как большинство мужчин — отцов, братьев и мужей — относится к женщинам. И если они могли подарить хотя бы заклинательницам чуть больше свободы, то почему нет? Так что и изменение порядков Гусу Лань, и дева Юй, прибывшая туда исключительно в качестве примера, были частью их плана.       Дева Юй жила на женской половине Юньшэна, обучалась с девами Лань, иногда посещая практические занятия вместе с другими приглашёнными учениками. И после окончания обучения скоропостижно выскочила замуж то ли за брата наследника какого-то мелкого клана, то ли за самого наследника — достаточно неприхотливого, чтобы он не постыдился взять фамилию жены.       Тут главы, особенно те, кого Гуаньинь одарила множеством дочерей, смекнули свою выгоду. Гусу Лань достаточно консервативен, чтобы не позволить молодёжи ничего излишнего и неподобающего — и это прекрасный шанс показать девиц на выданье самым завидным женихам своего поколения!       Многие, конечно, всё ещё не желали отпускать дочерей в чужие места — но с пяток приглашённых учениц в Юньшэне теперь всегда было. И на следующий год Цзян Аи вполне могла к ним присоединиться — несмотря на застарелую неприязнь Вэнь Цин к этому змеиному гнездовью, она не могла не признать, что за сяо Аи там могут присмотреть.       

***

      Родители утверждали, что впервые Вэй Юань увидел Сюэсин Сяня благодаря тому, что за ним некому было присмотреть.       Фэнхуан Во тогда только отстраивался, везде сновали адепты и рабочие вперемешку, и двухлетний малыш выскочил в приоткрытую калитку. После чего, закономерно, перепугался множества незнакомых людей, потерялся и прицепился к первому же человеку, который статью и одеждой напомнил ему отца. По словам тех, кто был свидетелем этой сцены, у Цзян Минфэна стало совершенно уморительное выражение лица, когда на его ноге повис какой-то малец, обозвал «папой» и разрыдался.       Его, конечно, быстро оттащили, выяснили, кто таков, и вернули родителям, но первое знакомство получилось незабываемое, по крайней мере, для одного из них.       В следующий раз достаточно близко общаться им довелось, когда Юань начал обучаться вместе с другими младшими адептами. Он обожал главу Вэй — а кто его не любил, яркого, словно солнце, светящее всему миру? Но Цзян Минфэн Юаня — в отличие от прочих учеников, скорее напуганных и смущённых строгостью и холодностью второго главы Вэй — тоже очаровал. Точные сдержанные движения, лёгкая отстранённость и прекрасный самоконтроль — всё это завораживало. Окончательно Вэй Юань пропал, когда случайно увидел урок Цзян Минфэна и Вэй Тяньяня — гуцинь под пальцами старшего заклинателя рыдал и звал, словно живой, и Юань понял: он хочет уметь так же.       Это было сложно, приходилось работать как за троих, но Вэй Юань справился, его заметили и начали учить. Прежде, конечно, с ним побеседовал сам глава Вэй. Так, как это умел он один. В его рабочий кабинет Юаня привел сам наследник, легонько подтолкнул слегка оробевшего мальчишку:       — Иди-иди, дагэ сказал, это важно, — и остался за дверью, закрывшейся с тихим шелестом.       Юань сложил руки и поклонился, как учили: без подобострастия, но с полным почтением. В кабинете были оба главы, и Юаню представилась редкая возможность сравнить их не в трапезном зале, где все всегда сидели чинно и как полагается, а вот так, когда они у себя и ведут себя как хочется, а не как по этикету положено. Цзян Минфэн, впрочем, даже здесь располагался за низким столиком для циня с абсолютно прямой спиной и с аккуратно расправленными полами уже не формы, а домашней одежды. Глава Вэй развалился перед другим столом, заваленным бумагами, свитками, какими-то еще вещами непонятного назначения, опираясь на локоть, поставленный на стол, и колено одной ноги, вытянув вторую чуть не на середину комнаты.       — А-Юань. До нас дошло твое желание обучаться техникам музыкального заклинательства. Это правда?       — Правда, глава. Этот ученик почёл бы за честь обучиться заклинать с помощью музыки, и будет счастлив, если глава сочтёт его достойным, — Юань поклонился ещё раз.       — Цинь, сяо, дицзы или что-то еще?       Юаню показалось, что глава Вэй, перечисляя инструменты, уже знал, что он выберет. Этот вопрос был только формальностью.       — Этот ученик предпочёл бы цинь, глава.       — Ах, никто меня не любит, в ученики ко мне не хочет, — притворно вздохнул Вэй Усянь, но глаза его смеялись, да и губы подрагивали, готовые сложиться в улыбку. — Ладно, А-Чжань, что скажешь? Проверишь мальчишку?       — Мгм. Иди сюда, Вэй Юань. Что ты знаешь о цине?       Пока Юань выцарапывал из своей памяти все, что мог вспомнить, потом непослушными пальцами пытался показать, что умеет — хотя ничего толком не умел, он всем своим существом чувствовал очень внимательный взгляд главы Вэй, как и в большую часть времени — нечитаемый. Он очень боялся, хотя и старался вести себя с достоинством, что его признают негодным, что нет у него никаких талантов, подходящих для обучения у самого Сюэсин Сяня! И этот взгляд не добавлял ему покоя. И тот фэнь, когда Цзян Минфэн остановил его, прикрыв в раздумьях глаза, растянулся для него не менее чем в сяоши. А вот следующий мяо стал для него самым счастливым в жизни:       — Я буду обучать тебя, Вэй Юань. Начиная с завтрашнего дня. Десятая стража. Скажи наставнику Вэй Хэяну, чтобы на это время тебе не ставил никаких занятий.       Вэй Юань едва мог верить своему слуху, практически забыл поклониться со всей признательностью, что испытывал, и растерял все слова.       — Что ж, отлично, — глава Вэй, о котором Юань в этот момент просто забыл, издал тихий смешок, напоминая о себе. — А-Юань, идем, я сам скажу наставнику. Минфэн, я скоро вернусь.       Юаню положили тяжелую руку на плечо и отпускать, кажется, не намеревались. Он с трудом собрался, предчувствуя что-то… Разговор? Что угадал, стало понятно, когда глава остался с ним один на один во внутреннем дворике чженфана, где они оказались. Жестом указав на ступени, он первым сел на теплое дерево, согретое полуденным солнцем.       — Вэй Юань. Я, как глава твоего клана, хочу, чтобы ты запомнил одну важную вещь.       Юань поклонился со всем почтением, на которое был способен — и которое чувствовал к этому человеку:       — Этот ученик запомнит наставления главы! — что бы глава ни сказал ему, Юань и вправду собирался запомнить — и следовать его словам, как только мог.       Широкая ладонь легла ему на макушку, слегка ероша волосы, портя с таким тщанием сделанную с утра прическу.       — Я знаю, что ты, Вэй Юань, очень ответственный и старательный ученик. Я знаю, что тебе очень нравится, как мой супруг играет на цине. Не красней, я знаю все, что происходит в ордене, — теплый смех прозвучал неожиданно, но голос главы тут же стал строгим и серьезным: — Для Цзян Минфэна твое желание учиться заклинать на цине — очень важно. Не считая А-Яна, ты станешь его первым учеником. Отнесись к этому со всей серьезностью, Вэй Юань. Так же, как к этому относится сам Сюэсин Сянь.       Юань почувствовал, как предательски защипало в глазах. Для второго главы Вэй это так важно?.. Юань торопливо поклонился, пряча помокревшие глаза, и воскликнул, сам испугавшись того, как звонко вышло:       — Этот ученик будет стараться и не подведёт Учителя!       Глава на это лишь снова рассмеялся и потрепал его по макушке.              Дни Вэй Юаня после этого не очень изменились, лишь работы добавилось: Цзян Минфэн был очень требовательным учителем, а Юань — старательным учеником. После уроков с ним болели пальцы и гудело в голове, но Юань был счастлив, замечая, как у него начинает получаться. Его учитель был не слишком щедр на похвалу, но Юаню хватало того, как теплели его золотистые глаза, всегда такие холодно-отрешенные, когда ученик добивался очередной победы над своим детски-неуклюжим телом, заставляя руки двигаться так, как надо. Иногда вместо Цзян Минфэна его хвалил глава Вэй, заставляя жарко краснеть от кратких подтверждающих «Мгм» от учителя.       Когда Юань начал учиться, ему было всего шесть. Через год Вэй Ян уехал на обучение в Юньшэн, а после — в Буцзинши, и все внимание учителя стало полностью принадлежать Юаню. Оно и до того, конечно, ему принадлежало большей частью, ведь наследник Вэй выбрал заклинающим инструментом пипу, но основы игры на гуцине все равно изучил. Теперь же… Вэй Юаня словно с головой окунули в огромное озеро и приказали его впитать. Он захлёбывался, но впитывал, ведь исполнялась его мечта! Он тренировался дома и в перерывах между занятиями, до кровящих пальцев и зевков в ладонь на прочих уроках. И ничего удивительного, что успехи его ухудшились, что незамедлительно дошло до глав. После чего последовал тягостный разговор, во время которого Юань краснел и бледнел, Цзян Минфэн — вполне заметно смущался, а глава Вэй их обоих стыдил за излишнее усердие — и явно при этом потешался.       Учитель несколько поумерил свое рвение, учитывая малый возраст ученика, Юань дал обещание ночами спать, а не упражняться, по крайней мере, пока не подрастет еще. И дни потекли размеренно — насколько размеренно они могут течь у мальчишки, одарённого во многих вещах, имеющего без числа приятелей и обучающегося заклинательству.              Незаметно миновали года, он становился старше, сформировал золотое ядро раньше прочих сверстников… И, по просьбе родителей, получил имя-в-быту от самого главы, на торжественном ужине.       Это было невероятно смущающе. Но столь же невероятно приятно: все знали, что глава Вэй, прежде чем дать имя, всегда на какое-то время уходит в медитацию, относясь к этому очень и очень серьезно. А после, вместе с именем, дарит ученику небольшой подарок, что-то, сделанное его рукой и только для этого человека.       В тот день Юаня одели не в обычную клановую форму, а в парадную, со скромной расшивкой серебром по подолу удлиненного каньцзяня и биси, пригласили на ужин в главный дом вместе с родителями. От волнения он путался ногами в полах и чувствовал, что лицо горит непрерывно. И не мог отвести взгляда, когда глава Вэй поднялся, держа в ладони чарку с вином, качнул ею в его сторону и заговорил, дождавшись тишины:       — Однажды в Цзычань пришел темный заклинатель. Пришел, чтобы забрать оттуда всех, провести в безопасное место. Во время этого похода в одной из повозок ехала молодая мать с младенцем. О, это был очень активный ребенок! — он усмехнулся. — Этому темному, конечно же, никто не позволил подержать малыша на руках, хотя он мог бы убаюкать его. Пришлось вырисовывать на бортах повозки талисман тишины.       По трапезной легким шелестом прошлись смешки, родители смеялись тоже, а Юань внезапно понял — это же о нем!       — Уже тогда этот скромный глава подумал, что это дитя будет столь же активным и дальше в своей жизни. Что ж, теперь этому главе выпала судьба дать имя-в-быту тому малышу, который уже совсем не малыш, а вполне себе юноша. И я называю тебя Чансинь, Вэй Чансинь. Носи это имя с гордостью, следуй зову своего сердца, но не забывай и про разум.       Пир продолжался до позднего вечера, и Вэй Юань успел устать от того, сколь много внимания ему уделяли сегодня — прежде такого с ним не бывало, и к концу праздника он позволил себе ускользнуть подальше, в одну из дальних беседок над озером. Он знал, что родители поймут: ему нужно было побыть одному в тишине, переварить все свалившиеся на его голову эмоции, привыкнуть к новому имени. Конечно, для родителей он останется Юанем еще надолго. Но на занятиях теперь его будут называть по-новому.       Он сидел тихо, можно сказать, медитировал, а потому, наверное, остался незамеченным главами, когда те вышли к озеру. Судя по звездам, наступил час Крысы, и Юаню уже давно следовало вернуться домой, чтобы лечь спать и не клевать носом на завтрашних занятиях, но теперь он не мог уйти, не мог потревожить глав в их уединении. Вода доносила до него их тихие голоса так четко, словно он стоял рядом, и это было, пожалуй, самым смущающим в этот день. Он был не тем, кому стоило быть свидетелем этой сцены, да и никто не был. Это должно было оставаться только между двумя. Но Юань не мог пошевелиться.       — Ночь прекрасна, А-Чжань. Станцуй со мной, мой Феникс.       — Как пожелает А-Ин.       Тихий звук — только став еще старше, Юань понял, что это был звук поцелуя. А после проникновенно и очень нежно запела флейта. Юань узнал этот голос сразу, хотя не мог, не должен был помнить. У главы Вэй было две дицзы: Чуньди, на которой он играл много раз на памяти Юаня; и Чэньцин, которой он касался редко, ведь это был не просто инструмент, но мощное заклинающее оружие. Однако сейчас звучала именно она, и мелодия, полная иньской и истинной ци, легла над озером, как темная тропа, поднимаясь в небеса. И два силуэта в серо-багряных одеяниях закружились на этой тропе, словно две цапли в брачном танце.       Зрелища прекраснее за свою жизнь Юань ещё не видел, и когда главы удалились в свои покои, — уже очень, очень поздно, домой шёл, как в бреду. И после не лёг спать, а взялся за цинь: пускай он не был в музыке и в десятую часть так же хорош, как учитель и глава, но он обязан был хоть как-то выразить то, что сегодня увидел.       На следующий день он закономерно зевал в рукав и клевал носом, но выражение глаз учителя, когда Юань через месяц представил ему свою первую самостоятельно составленную мелодию, окупило бессонные ночи и усталость стократ.       В глаза учитель лишь сдержанно, как и обычно, похвалил его и спросил, дал ли он мелодии имя… Юаню было немного стыдно за свою поспешность, но он знал, как назовёт ненаписанную ещё песню в тот же день, как к нему пришли первые её ноты. «Ецинь». Две серые цапли, танцующие над озером под звёздами, подарили ему возможность написать эту мелодию — и разве он мог назвать её как-то иначе?       Юаню было вполне достаточно сдержанной похвалы учителя — он знал, что тот ценит свои слова, и никогда не станет его хвалить ни за что. Но на следующий день поздравить его и поинтересоваться песней зашло чуть не пол-ордена! Юань краснел и не знал, куда деваться. А смеющийся взгляд главы Вэй на общем обеде объяснил ему все. Конечно, он не стал спрашивать, зачем тот это сделал, у самого Вэй Усяня. Но подошел посоветоваться к дашисюну, потому что это была обязанность наследника Вэй — помочь младшим разобраться в том, с чем у них возникли трудности.       — А, я знал, что ты придешь, Чансинь, — Вэй Тяньянь хлопнул его по плечу и подмигнул. — Бремя славы плечи оттянуло? Идем, поговорим в тишине.       Вопреки ожиданию, в поместье они не остались, но и в заповедные тутовые рощи Тяньянь его не повел. Они отправились к роднику, устроенному на полпути от Чуньцю к Фэнхуан Во. И там в самом деле было тихо и спокойно.       — Садись, спрашивай, если хочешь.       Юань замялся. Спрашивать… О чём спрашивать? Он не понимал, зачем глава так расхвалил его перед всеми, он ведь ничего такого особенного не сделал. Но вопрос получался какой-то глупый, будто он сомневался в своём главе. Пришлось искать золотую середину:       — Шисюн, я не понимаю, почему меня все так хвалят — это ведь всего лишь песня?!       — Нет, А-Синь. Позволишь тебя так называть?       — А… А-Юань, если шисюн хочет, — смешался Юань.       — Тогда для тебя я — Вэй Ян. Так вот, А-Юань, первая личная — это ведь личная, я прав? — мелодия для музыканта-заклинателя очень важна. Дагэ ведь и сам музыкант не из последних, он это понимает. А еще он тебе наглядно показал, что такое бремя славы, и пока это — слава в нашем клане, ордене, а после ведь о тебе заговорят и дальше. Чжань-гэ считает, ты талантлив. И тебя ждет большое будущее. Ты должен научиться как принимать похвалу, так и сдерживаться, не выказывая смущения. Любой талант достоин быть оцененным. И люди будут хвалить тебя, но так же будут и ругать, это неизбежно. И то, и другое ты должен уметь принимать достойно. Вот погоди, ты еще под руку кому-нибудь из Лань попадешь, наслушаешься критики. Чжань-гэ в этом смысле очень мягок, а зазнайки из Юньшэна, несмотря на правила, нет. Понятно?       — Понятно, шисюн.       На самом деле, понятно было очень смутно, и дома Юань ещё поразмыслит над словами шисюна, но что хвалят его заслуженно — понял. И совет не теряться усвоил тоже.       С тех пор с ним начали чаще заниматься, кроме учителя, и сам глава и дашисюн. С Вэй Яном у них была солидная разница в возрасте, и поговорить они могли разве что об учебе — но хватало и этого. В том же году Юаня назвали Первым учеником ордена и добавили обязанностей, соответствующих его новому статусу. И обязанностей этих было много. Теперь уже он, а не дашисюн, должен был помогать малышам-первогодкам, кто только начал формировать ядро, объяснять основы, разбираться в их нуждах. В Фэнхуан Во было много сирот, так уж вышло, что клан Вэй изначально принимал к себе тех, от кого отвернулись другие взрослые, до кого никому не было дела. Главе Вэй было. Первый и Старший ученики делили обязанности по их устройству, обеспечению и помощи в учебе. Конечно же, на них не скинули полностью все. В конце концов, Юаню было только двенадцать лет, он пока еще не так много мог и умел. Но это было воспитание силы и воли.       — Однажды Тяньянь станет главой клана и ордена, а ты, если не выберешь в жизни иную стезю, будешь его первым помощником, — отыскав Юаня в одной из озерных беседок, где тот пытался отдышаться от утомительного дня, сказал ему глава Вэй.       Коснулся лба, передавая духовные силы, и Юаня встряхнуло, словно в него попала маленькая молния.       — Уже сейчас я бы хотел, чтобы ты учился не только выматываться, как тряпочка, а правильно распределять силы и обязанности. Ты не должен был лично идти и разбираться с тем, что кому-то недодали комплект формы. Это пока еще обязанность твоего дашисюна. В итоге ты ему ее и передал, но ведь сперва потратил время и силы.       Юань пыхтел, но старался понимать, о чём ему говорят: каждый должен быть занят своим делом. Иначе, если будешь тратить время на то, что обязан сделать другой — не останется времени на то, что можешь сделать только ты. Юань был не так уж и незаменим, он пока лишь учился — но старался вспомнить, как старшие учили и направляли его, и поступать так же с младшими.       Обязанности Первого ученика затягивали так же, как раньше затягивали лишь уроки, и теперь Юань отмечал время не только по собственным успехам, но и по достижениям младших, за которыми присматривал.       Изредка эта пастораль разбавлялась вспышками событий, такими как ссоры младших, советы кланов или поступление пациентов к лекарям клана — и прочими событиями Цзянху, но самого Юаня они обычно не слишком затрагивали. Пока во время очередного визита четы Цзян в Фэнхуан Во — их никто не считал, слишком часто эти визиты бывали — не случилось что-то. О том, что именно произошло, он узнал гораздо позже, где-то через полгода, но тогда дашисюн едва успел с ним попрощаться, приказав не позорить клан и присмотреть за Цзян Аи, а сама Цзян Аи, когда её родители отбыли обратно в Юньмэн, осталась в Гнезде. Глава лично и довольно тайно учил её, и он и Учитель — оба выглядели встревоженными, а Вэй Яна, по словам Учителя, когда он осмелился спросить, когда дашисюн вернётся, не будет дома не менее года — всё это наводило на странные мысли, которые Юань старательно от себя гнал. И если взрослые не намеревались отвечать на его вопросы, которые даже задать им было бы бестактно и нагло, уж это Юань понимал, то он мог узнать правду и другим способом. А заодно — исполнить волю шисюна.       Цзян Аи Юань знал плохо. В сознательном возрасте он никогда не бывал в Юньмэне, только несмышлёным младенцем, а сама юная госпожа Цзян, когда приезжала в Чуньцю, больше времени проводила с дашисюном и старшими, чем со сверстниками. Пару лет назад она уже жила в Фэнхуан Во, но продолжалось это не так долго, и почти всё её время, не занятое главой, было отдано Вэй Яну. Так что знакомиться им предстояло, считай, заново.       Юань довольно легко сходился с людьми, хотя поначалу и робел. Сейчас, с обязанностями Первого ученика, робость была давно забыта. А этикет был вызубрен до мелочей, и потому Юань не особенно волновался, идя к покоям, куда поселили Цзян Аи. Дева Цзян днем выглядела немного грустно, а на ужин и вовсе не вышла. Юань нес маленький женлон с подогретой для нее едой и старался не слишком размахивать им, чтобы не расплескался суп.       Постучал в дверь и замер, гадая, что могло расстроить деву Цзян, и как он может ее утешить. Дашисюн не зря просил его приглядеть за нею. Просьбы Вэй Яна Юань старался исполнять со всем тщанием, просто потому, что это были просьбы человека, который был ему… близок? Дорог? Не так, как глава или Учитель, не так, как родители и многочисленные тетушки и дядюшки. Юань просто знал: приди нужда в помощи, и Вэй Ян примчится немедленно, закроет собой, победит зло, а потом утешит, согреет и вытрет слезы. Юань всю свою сознательную жизнь видел его таким.       Двери наконец распахнулись, и Юань смог увидеть деву Цзян. А натренированный на малышах взгляд тут же подметил следы слез, накусанную губку и помятые рукава.       — Шисюн Чансинь?       — Шимэй Аи, — Юань вежливо поклонился, поставив женлон на пол. — Этот шисюн заметил, что тебя не было на ужине, и решил принести его — не стоит пропускать трапезу без нужды. — Улыбнулся как можно теплее, опять вспоминая, как та же улыбка действовала на младших. — Если шимэй не против, этот шисюн мог бы составить ей компанию?       Когда грустно — обязательно нужно на что-то отвлечься, это Юань знал и по себе — и считал себя вполне способным это отвлечение обеспечить.       — Это глава Вэй приказал? — она даже глаза не опустила на женлон, из которого, между прочим, очень и очень аппетитно пахло: на ужин был суп из корня лотоса с ребрышками. Его не особенно часто готовили, скорее, по каким-то особым датам, насколько успел понять Юань. — Спасибо, шисюн, но эта шимэй не голодна. Надеюсь, глава Вэй не накажет тебя за то, что я не стала есть?       — Глава Вэй не наказывает никого!       — Тогда почему он отослал Яна? — девочка закрыла лицо рукавом, комкая тонкую ткань. — Это ли не наказание?       — Шимэй, я совсем ничего не понимаю, что случилось, — Юань взял ее за руку и подвел к кушетке у прорезного узорчатого окна. — Расскажешь?       Она опять закусила алеющую губу. Видно было, что ей хочется поделиться, спросить совета хоть у кого-нибудь, но что-то её останавливает. Юань догадывался: если произошло что-то серьёзное — деве Цзян могли запретить говорить лишнего. Волю старших он уважал:       — Если нельзя — можешь не говорить, что именно случилось. Скажи просто, что тебя расстраивает, обещаю, я никому не стану передавать.       Цзян Аи помолчала ещё с фэнь и решительно кивнула.       — Чансинь-шисюн, Ян-Ян пообещал мне кое-что. Поклялся в Храме предков. И все были этим недовольны, будто считали, что он не сможет сдержать обещание! И мной были недовольны, будто я не должна была это обещание принимать, а я верю Ян-Яну! — Цзян Аи снова раскраснелась и зашмыгала носом. Продолжила: — А я тогда так разозлилась, что случайно обожгла его, но я не хотела, а потом мы даже попрощаться не успели, потому что меня в лекарские покои не пускали, а потом он уехал, и я не понимаю, почему его отослали, это ведь я виновата, и… И… — Она окончательно разрыдалась, и Юань решился приобнять её, поглаживая по волосам.       Понятнее от рассказа девы Цзян стало не особо: что за важную клятву мог дать дашисюн ей аж в Храме предков? Юань принялся напряжённо думать, применяя заодно те немногие знания, что успел преподать ему глава лично. Осознание же чуть не заставило поперхнуться вздохом.       Очень немногие клятвы приносятся вот так, пред лицом предков. Даже клятва побратимства, которую дали шестеро Героев на горе Юньшань, приносилась лишь Небу и Земле. Те же, что давались в Храме предков, налагали на душу приносящего клятву нерушимые узы, и зачастую — не на одно перерождение. Недаром говорили, что супруги и в следующей жизни будут стремиться отыскать друг друга.       — Ох, шимэй, вы же не… — он хлопнул сам себя по щеке: нет, конечно же нет, не мог его идеальный дашисюн нарушить такое количество табу и отбить три поклона с несовершеннолетней девой, еще даже не вколовшей в волосы шпильки!       Дева Цзян недоуменно глянула на него мокрыми глазами, а потом покраснела ещё сильнее и отшатнулась, весьма чувствительно ткнув кулачком под рёбра:       — Конечно нет, как ты мог подумать! Мы просто пообещали…       Краткий миг воодушевления прошёл, и она снова сникла. Юань тоже выдохнул, постаравшись сделать это незаметно — ему не хотелось снова пострадать ни за что. А дашисюн и дева Цзян, видимо, просто заключили помолвку, а не сразу…       Юань понял, что сам краснеет не хуже собеседницы — рано ему было думать о свадьбах и прочем, ну почему он вдруг оказался в это втянут?!       — Этот недостойный думает, что дашисюн сделал все правильно, — выдохнув и немного успокоив сердце, сказал он, отходя к столу и вынимая из женлона миски и пиалы. — Дашисюн — тот, кто никогда не отступит от своего слова. Но и глава Вэй тоже сделал правильно: сейчас шимэй еще слишком юна, а дашисюн почти взрослый. Лекари говорят, что волнение плоти утихает вдали от того, на кого оно направлено.       Для него такие разговоры были обыденностью обучения, но он не учел, что в клане Цзян вряд ли учили таким тонкостям с того возраста, как девы теряют первую кровь, а юноши начинают видеть «мокрые» сны. Повернув голову, он почти испугался, что дева Цзян сейчас вспыхнет в самом прямом смысле слова, и придется тушить ее супом или чаем — воды он в прямой досягаемости не видел.       — Ты… Ты! Бесстыдник! — дева Цзян топнула ножкой и отвернулась, а Юань подавил в себе нервный смешок — вот этот жест наглядно показывал, какое она ещё дитя.       А ещё было немного лестно — «бесстыдником» часто госпожа Вэнь называла главу Вэй, и было приятно, что её дочь вспомнила именно это обзывательство — будто Юань и правда был чем-то похож на главу.       Немного выждав, Юань предложил примирение:       — Шимэй, давай ужинать — суп стынет.       В тот вечер ему все-таки удалось уговорить ее поесть. А еще пообещать, что проведет на один из тех уроков, что давались только адептам Чуньцю Вэй, чтобы она сама убедилась: это не он бесстыдник, а так говорят старшие.       Талисман тени ему для этого пришлось рисовать самостоятельно, и он знал, что, если глава или Учитель узнают, что он сделал, наказания не избежать, а его будет предварять долгая обстоятельная беседа с главой Вэй. Который непременно отошлет его вместо уроков игры на цине помогать хранителю библиотечного покоя или — того хуже — прачкам, или на кухню. Не то, чтобы Юань считал эту работу зазорной, но лишаться уроков с любимым Учителем было само по себе наказанием, и глава это точно знал.       Им повезло — Вэй Юань знал расписание младших и смог выбрать время, в которое проходили нужные уроки, а их с девой Цзян исчезновение в никуда не было заметно. На урок тоже удалось проскользнуть незамеченными наставницей, правда, с самого урока сбежать хотелось обоим. Юань решил, что деве Цзян лучше услышать то, как этому учат в Чуньцю Вэй именно дев — и не учёл, что он и сам услышит на этом уроке нечто новое, всё же юношам эту тему преподавали несколько по-другому… А ещё для него оказалось внезапным бесстыдство некоторых учениц, задававших весьма фривольные уточняющие вопросы. Юань готов был сбежать уже через кэ, но чтобы не привлекать внимание, пришлось дожидаться конца урока.       А что ещё оказалось для Юаня полнейшей неожиданностью — так это желание Цзян Аи, которая после этого приключения с ним целый день не разговаривала, посетить сходный урок для юношей!       — Мэймэй, да ведь это и будет то самое бесстыдство, в котором ты обвиняла меня! — закрывая лицо руками, простонал он.       Они спрятались ото всех в беседке у дальнего конца озера, туда нельзя было пройти незамеченным, и всегда было время, чтобы отсесть друг от друга подальше, делая вид, что не обсуждали ничего такого, а каждый читал свою книгу, исполняя урок.       — Да я же первым сгорю со стыда, шимэй!       Дева Цзян краснела и пыхтела, но упрямо стояла на своём:       — Должна же я знать, что об этом говорили Ян-гэ!       Юань сдался. Хочет — пускай слушает, но его потом не винит! И если их поймают — тоже.       

***

      Их не поймали, удача в этом месяце воистину благоволила Вэй Юаню. Но все прочие прогнозы оправдались — после урока у юношей они смотреть друг на друга не могли, так были смущены. Аи — тем, что услышала, а Вэй Юань — тем, что знал, что она знала.       Но — удивительное дело! — именно эти тайные уроки их сблизили. Разделенный на двоих секрет, тайком нарисованные для нее талисманы — Цзян Аи продолжала приходить на занятия для дев, внезапно осознав, что это не бесстыдство, как ей показалось. Там много и подробно рассказывали о здоровье будущей женщины, о том, как за собой ухаживать — частью она все это уже знала от матушки, но матушка в вопросах ее просвещения оказалась немного скупа… Или просто не могла считать ее уже не ребенком? Аи очень хотелось задать ей множество вопросов, но она сдерживалась: вот уйдет домой Зеленой галереей на праздники, и тогда все-все выспросит!       Гнездо Феникса ей нравилось — это поместье напоминало и дом, и в то же время было весьма отлично от Пристани Лотоса. За месяцы, что минули с начала ее обучения у дяди Усяня, она облазила и оббегала все, даже заповедные тутовые рощи, познакомившись с чжичжуся и заведя среди младших из паукодев подружек. Те одаривали ее удивительно красивыми лентами, а она таскала им сладости, купленные в Чуньцю, помогала разматывать коконы и с любопытством наблюдала за тем, как красят шелк.       Потихоньку, незаметно приходили мысли, что скоро — ну, как «скоро», через три или четыре года, может, даже через пять, если мама настоит, — она войдет в Фэнхуан Во, как госпожа Вэй, первая и единственная. Аи обхватывала себя руками за плечи и жаловалась Юаню, ее единственным доступным ушам, что пять лет — это просто невероятно долго! И что теперь она понимает Ян-Яна, и потому ей так его жалко! Юань же только фыркал:       — Дашисюн сильнее любого другого юноши. Кого мне жалко, так это мэймэй Аи.       За что немедленно получал кулачком в бок и звонкое «Бесстыдник!». Обучение в клане целителей все-таки сказывалось, она даже по столь туманному намеку уже понимала, что этот мальчишка имеет в виду, жарко краснела, но — хвала дяде Усяню — уже не поджигала ничего вокруг, сдерживая пламя внутри, направляя его в золотое ядро, заставляя впитывать и становиться сильнее.              Они с Яном так и не смогли увидеться в этот год, только раз в неделю прилетали от него крохотные птички-вестники, и она слышала его голос — такой взрослый, низкий, красивый. На семейном совете было решено, что обучение продлится еще на год: как раз до ее четырнадцатилетия, а после она уедет учиться в Гусу, еще на один год. И вернется домой, в Ляньхуа-У, как раз перед тем, как ей исполнится пятнадцать.       Нет, безусловно, все это время она не была заперта в Чуньцю. На все важные праздники Зеленая галерея открывалась для нее, и она могла возвращаться к маме и отцу, тискать братьев, которые теперь отбрыкивались от «девчачьих нежностей», тоже мне, взрослые мужчины! Но удивительно, как они могли так быстро меняться за то время, что она их не видела. Она скучала, вымещая это чувство на бедном А-Юане, которому было просто некуда деваться.       То, что о своем шисюне Аи говорит довольно часто, заметила матушка. И пригласила на разговор в их любимую беседку, где всегда стоял фонарик, зажигавшийся по вечерам, и чайный прибор, когда-то принадлежавший ее бабушке, которую Аи никогда не видела вживую, только на портрете, написанном дядей Усянем.       Чай мама всегда заваривала сама, и даже самый обычный состав у неё получался по-особому, Аи не могла даже объяснить — как именно. Что совсем не мешало Аи искренне наслаждаться напитком. И в этот раз всё было так же, как обычно: матушкин чай, фонарик и тихое пение цикад… Ожидаемо было и то, что мама расспрашивала Аи о её жизни в Фэнхуан Во — Аи тоже по ней скучала и первым делом выспросила все новости Пристани. А когда все новости закончились, судя по зазвеневшему между ними напряженному ожиданию, пришло время того самого разговора. Аи заранее было даже не страшно, скорее, любопытно, что матушке уже успели насплетничать такого, что она так крепко сжимает пиалу с чаем и так пристально рассматривает Аи.       — Мама, мне уже не двенадцать и даже не тринадцать. Ты волнуешься… о чем?       — Всё о том же, моё Солнышко… — матушка отставила пиалу и выпрямилась. — Ты всё ещё не жалеешь о том, что приняла ту клятву?       Аи задохнулась, пиала в её руках дрогнула, проливая чай на полированные доски.       — Мама. Возможно, в твоих глазах я всё то же дитя, что и два года назад — но это не так. Но так же, как и два года назад — я уверена в том, что Ян-гэ — тот человек, рядом с которым я хочу провести жизнь.       Вэнь Цин в сомнении качнула головой:       — Я вышла замуж за твоего отца, когда мне было двадцать четыре. После долгих раздумий и сомнений. Ты вдвое младше, а уже считаешь, что видела жизнь и понимаешь, что ждёт тебя в будущем. Но это не так, и о принятом сейчас решении ты можешь пожалеть тогда, когда что-то исправлять будет поздно.       — Но я не хочу исправлять ничего, мама! — Аи заставила себя поставить пиалу, сжала кулаки, загоняя пламя назад в золотое ядро, как не вовремя выпрыгнувшую из конуры сторожевую псину. — Нечего исправлять! Ян-гэ все сделал верно.       — А ты? — матушка смотрела на неё острым, словно лекарский нож, взглядом. — Ты верно сделала, что обрекла его на вечную преданность одной тебе, что бы ты в итоге ни выбрала? Вокруг уже есть и другие достойные люди, которые оказывают тебе знаки внимания, как тот же Вэй Чансинь, а ты ведь ещё даже не расцвела толком. Ты можешь выбрать любого из них… А Вэй Ян — нет. И для тебя это, несомненно, удобно — верный пёс навсегда, преданный и на твоей стороне несмотря ни на что. И ты ему совершенно ничем не будешь обязана. Только не очень красиво получится, но кто об этом узнает?       Аи вскочила, ногти впивались в ладони до крови.       — Мама, довольно. Теперь мне кажется, я напрасно позволила Ян-гэ отговорить меня от обоюдной клятвы — тогда бы не было никаких… разночтений.       Горло перехватывал ком, но она выпрямилась и смотрела матери в глаза, не отводя взгляда.       — Но знаешь, даже необоюдность клятвы не означает необоюдность нашей верности! А то, что рядом со мной появился такой друг, как шисюн Вэй Чансинь… Скажи, кто хоть раз позволил змеям и скорпионам злых слов проползти между дядей Усянем и тетушкой Яньли? Называли ли их — больше чем шиди и шицзе? Никто и никогда, я спрашивала! А-Юань для меня стал за эти два года самым лучшим шисюном, о каком только можно было бы мечтать! Но никогда, слышишь, никогда не станет кем-то большим, чем брат! И… удобно, ты говоришь? Удобно ли не видеть того, кого вижу каждую ночь во сне, но наяву не могу даже услышать голос? Удобно ли знать, что в его ухе вскоре заблестит мое золото, но самой не носить даже отметины от его меча, подтверждающей клятву? Я требую помолвку на Цзили. Это мое право, мама! — окровавленная ладонь со звонким шлепком ударила в перила беседки, оставляя выжженный отпечаток, словно печать.       Тогда матушка ответа ей не дала. А на следующий день Аи получила подтверждение, что в этом году, в начале месяца байлу отправится в Гусу — и значит, увидеть Ян-гэ она не сможет ещё год. Это расстраивало и злило разом: будто что-то изменится, если не давать им хотя бы взглянуть друг другу в лицо! И Аи приняла твердое решение: помолвку на Цзили они совершат независимо от дозволения родителей. Тем более ей казалось, если до этого дойдёт — дядя Вэй их поддержит.       Она даже решилась просить его о разговоре за закрытыми дверями: такое не следовало выносить на люди. И дядя Усянь не отказал, пригласил ее в кабинет, где не было даже его супруга, налил чаю и мягко улыбнулся:       — Рассказывай, огонечек, что у тебя на сердце?       Юань действительно был похож на своего главу, только в грудь дяди Аи прорыдала вдвое больше, чем в тот день — Юаню в плечо. И дядя так же задумчиво поглаживал её по волосам, давая время успокоиться. Когда она утёрла слезы, ласково улыбнулся:       — Цин-цзе всегда была несколько жестока — лекарская привычка. Но поверь, она не нарочно причинила тебе боль.       — А мне правда нельзя даже ненадолго увидеться с Ян-Яном? Бобо, ну пожа-а-алуйста!       Вэй Усянь рассмеялся, поправил ей волосы и заговорщически подмигнул:       — Если ты обещаешь, что не станешь бросаться ему на шею, как раньше, я вызову его из Буцзинши за день до твоего ухода домой. Но об этом — тс-с-с! — никто, совсем никто не должен знать. Даже А-Юань. Я знаю, как вы с ним близки, и что секретов меж вами нет, но все равно — даже ему не говори. Хорошо?       Аи неистово закивала в ответ. Скрыть такую важную весть от шисюна, конечно, будет непросто, но у Юаня было прекрасное воспитание и привычка не задавать лишних вопросов о вещах, которые сказано держать в тайне. Он до сих пор не знал, что именно тогда произошло в храме предков, и считал, похоже, что они с Ян-гэ уже тогда заключили помолвку, так что для сохранения тайны хватит честно сказать, что об этом запретил говорить глава.       — Но это не все, ведь так, огонечек? Прошу, если ты что-то задумала — сперва расскажи мне, матушке, отцу, любому облеченному твоим доверием взрослому.       «Не повторяй того, что сделали вы с Яном», — не прозвучало, но повисло в воздухе.       — Мы… То есть, я хотела бы, чтобы мы заключили помолвку с Ян-гэ сразу же на церемонии Цзили. Дядя Усянь, пожалуйста! Я готова потом ждать еще год или сколько потребуется, пока матушка разрешит нам надеть алые одежды, но я должна знать, что это случится!       Любимый дядя — действительно любимый, несмотря на его жестокость в обучении, — улыбнулся и снова растрепал ее волосы, вместо положенной юной госпоже прически связанные в простой хвост.       — Помолвка, как когда-то сказала твоя тетя Яньли, не приговор с императорской печатью. Ее всегда можно отменить. Но в вашем случае, я думаю, этого хватит, чтобы поддержать в ожидании. И это обещание станет для А-Яна весомой помощью его терпению. Знаешь, огонечек, я действительно удивлен тем, как он терпелив. И очень горжусь им — в детстве мой сяоди не отличался таким талантом. Он вырос, и я уверен, что вы станете самой красивой парой из тех, что мне довелось женить.       — Даже красивее чем мама с папой и тетя Яньли с дядей Цзюэ?       — Даже красивее них. Но не красивее нас с А-Чжанем, конечно.       — Бобо!       Его тихий смех растворял в ее груди ком недовыплаканных слез, а обещание заставляло трепетать сердце.       — На вашу свадьбу я сделаю для тебя самую прекрасную корону феникса, которую только видели люди.       — Бобо… Почему ты так… ты ласковее мамы с папой, ну почему?       Аи почувствовала, как дрогнули его руки, обнимающие ее плечи, но голос остался все так же мягок и тих:       — Потому что я твой дядя, огонечек. Кому как не мне знать, насколько трудно для Чэн-Чэна показывать свою любовь к родным людям, он с детства такой, как орех чилима: снаружи колючки, внутри — мягкая сердцевина. Ты поймешь сама, Аи-эр. А твоей матушке характер испортил ее род занятий и война, не вини ее, огонечек, я уверен, она любит тебя ничуть не меньше, чем ты ее. И уж точно не меньше, чем твой отец или я.       Тогда она согласилась, хотя заметку в памяти сделала. Эта короткая дрожь не могла быть просто так. Но какая тайна из жизни ее любимого дяди могла за ней скрываться, если он сам — ходячая тайна?              Теперь, когда Аи ждала не только того часа, когда уедет в холодный чужой Гусу, но и встречи с сердечным другом — дни полетели вдвое быстрее, тем более что и оставалось их не так уж много. Но за эти дни дядя Усянь решил окончательно увериться, что как бы она ни устала и не была расстроена — того, что произошло с Вэй Яном в Храме предков, не повторится, и никто не пострадает от её неосторожности.       С А-Юанем она тоже стала видеться реже — учить усерднее начали не только её. Пару раз ей приходилось перевязывать ему руки: не то чтобы пальцы кровили, но смотреть на них было жалко, а целебные повязки с травяными примочками еще никому не вредили.       — Ну и что ты так убиваешься на этих уроках, А-Юань?       — Не убиваюсь, просто... Ох, ладно, ты права, шимэй.       — То-то же! Давай без членовредительства, шисюн.       Сама Аи играть на чем-то струнном отказалась сразу и бесповоротно, а на флейте ей не заклинать было интересно, а просто выводить несложные мелодии, отдавая музыке сиюминутные порывы души. Этому ее тоже научил любимый дядюшка А-Сянь, он же подарил и инструмент — покрытую алым лаком дицзы, с золотистыми шелковыми нитями перехватов и алой нефритовой подвеской — бутоном розы, на золотой кисти. Матушка изменилась в лице, когда увидела эту подвеску, но почему — снова никто толком ничего не сказал.       Сейчас на флейту не хватало времени — после занятий хотелось разве что лечь и заснуть… А потом время вдруг закончилось вовсе: на одном из занятий дядя объявил, что в Гусу она отбывает уже через неделю, и подмигнул. Аи помнила их уговор — за день до отъезда она сможет увидеть Ян-гэ! А до того ей стоит отдохнуть и собрать вещи. И вести себя очень хорошо!       Аи знала, что провожать ее будут отец и матушка, но на церемонию приветствия отправится только отец — ну, традиция добираться до Гусу на мечах осталась неизменной, хотя девам, говорят, позволен любой другой способ, главное, подняться по лестнице к вратам Юньшэна. Так что мама с ними не полетит. Но ей никакой другой способ не был нужен, она отлично летала, ее цзянь — откованный с ее кровью, закаленный в том числе и ею, как полагалось ковать и закалять духовное оружие большой силы (по словам дяди Усяня, папа говорил, что это ересь, но не препятствовал), ее Тайсинь была ничуть не слабее дядиной Суйбянь, а может и Хэйюэ тоже. Аи мечтала, что однажды выйдет на тренировочное поле и сразится с ним, но до того ей еще расти и расти, тренироваться и учиться, как проклятой, чтобы даже не победить — хоть приблизиться к его уровню.       К слову, когда Аи, получив свой меч, примчалась хвастаться — и подарком, и именем, да и просто увидеться — она тогда уже месяца три не была дома, — мама схватилась за сердце, услышав имя меча. А потом подскочила и схватилась уже за свои боевые иглы с воплем:       — Я его убью!       Убить, конечно, никто никого не убил, но родители сначала кричали на дядю Усяня за закрытыми дверями, а после мама не разговаривала с ним почти месяц. Папа — неделю. Аи… Аи не понимала, что сделала не так, но миг радости был омрачён. И хотя Аи убеждала себя, что это не так и важно, но обида лежала на сердце.       Что не мешало Аи радоваться каждый раз, когда Тайсинь покидала ножны. В полетах ее, как и остальных учеников Чуньцю Вэй, тренировал дядя. Никто другой, наверное, не смог бы привить детям любви к высоте и свободе, к ветру и скорости. Были, конечно, те, кто боялся поначалу, но к концу обучения на мечах держались все. Аи представляла себе, как однажды будет лететь рядом с Яном… И краснела, потому что мечты сворачивали куда-то не туда, а дядя начинал хмуриться и грозил ей пальцем: «Цзян Аи, вернись с небес в этот грешный мир».              Отсчитывая последние дни, собирая потихоньку свои вещи и все нужное, Аи внезапно поняла, что совсем не соскучилась по дому. Дядя Усянь предложил ей на несколько дней вернуться в Пристань, а она… отказалась.       — Я плохо поступила, бобо? — придя в любимую беседку дяди Усяня и дяди Минфэна, она угнездилась между ними, пригрелась и решилась все-таки спросить. Ответил ей Цзян Минфэн:       — Нет. Если ты не хочешь идти — ты можешь не идти. — Помолчал и сказал: — Я не был там, где родился, пять лет.       Они помолчали ещё немного, и дядя Усянь добавил:       — Ты взрослеешь, огонечек, и в Пристани тебе становится тесно — думаю, твои родители поймут это. Особенно если ты не забудешь ни про них, ни про этих стариков, и будешь нам всем писать, — и привычным жестом взлохматил ей причёску.       Конечно же, она пообещала писать всем каждую неделю, возмутившись сперва: о каких таких стариках речь? Это он про себя и дядю Чжаня, что ли? И дядя Усянь хохотал, а дядя Минфэн только улыбался, но глаза его теплели.              И вот, наконец, пришел тот самый — предпоследний — день перед отлетом. Аи проснулась задолго до побудки, и уснуть уже не смогла, да и не пыталась. Наоборот, поднялась, сбегала в купальни, после долго-долго вычесывала волосы, раз пять поменяла прическу, пока не разозлилась и не завязала простой пучок, как уже давно привыкла. Надевать к такой прическе что-то вычурное было глупо, и она натянула форму, в которой ходила в Фэнхуан Во, как любой другой приглашенный ученик. А после — спустилась вниз, понимая, что не сможет сейчас заставить себя позавтракать, и остаться на одном месте — тоже не сможет.       Оставалось только одно: взять Тайсинь и идти на тренировочное поле. Стойки, выпады и связки надёжно заняли её разум, не оставляя места для волнений. Тело звенело, наполнялось силой, мир сосредоточился на кончике лезвия, и когда Аи закончила и отдышалась — солнце уже прочно обосновалось на небосводе.       Мысли и сомнения вернулись разом. Первая: она растрепалась и вспотела, как она будет встречать Ян-гэ в таком виде?! Вторая: он уже, должно быть, давно прибыл — а она его не встретила, что он мог подумать?! Третья мысль в голову прийти не успела, потому что она наконец огляделась по сторонам.       

***

      В Зеленой галерее Яна встречал только Сянь-гэгэ, и первым же делом они просто обнялись. Ян с изумлением понял, что перерос старшего брата на три цуня точно, а Вэй Усянь был далеко не низеньким.       — Вот же вымахал, настоящий лось, — ворчливо, смеясь одними глазами, проговорил тот, отодвигая его за плечи и рассматривая так пристально, словно хотел просмотреть насквозь. — Вы с А-Чжанем соревнуетесь, что ли? Хотя ты, кажется, и его перерос уже.       Ян улыбнулся:       — Можно проверить! — И демонстративно заозирался, словно хотел приступить к проверке прямо сейчас. Сянь-гэгэ хохотнул и повёл его в дом, рассказывая последние новости. Ян, конечно, возвращался на праздники и они виделись, а между тем — писали друг другу письма… Но слышать родной голос и понимать, что ты действительно вернулся — это было совсем другое. И прерывать брата совсем не хотелось, но…       — Гэгэ, ты сказал…       — Лось. Влюбленный лось! — насмешливо возмутился тот. — На тренировочном поле, том, что рядом со стрельбищем. Беги уж, но помни, что обещал: ведите себя прилично, как подобает Наследнику и юной госпоже высокого рода. Иначе Цин-цзе меня утыкает своими иглами, как подушечку для вышивальных иголок.       — Гэгэ, я помню, — почти обиделся Ян.       — А я тебе доверяю. Ну, беги уже.       И Ян действительно побежал — мог себе позволить, не в Гусу же! Остановился только перед тренировочным полем, наспех одёрнул одежды и пригладил волосы и подошёл ближе, наконец позволяя увидеть себя — и себе увидеть происходящее там.       Кроме лёгкой фигурки со знакомым клинком на поле никого не было — должно быть, гэгэ озаботился. Ян остановился в отдалении, давая себе время привыкнуть. Аи за эти годы изменилась, это было видно с первого взгляда — и чем дольше он смотрел, тем больше этих изменений видел.       Она повзрослела, вытянулась, стала похожа на юную стройную иву. Уже не детская угловатая фигурка — девичья, хоть под формой это и было незаметно, но он видел… или хотел видеть? Слегка изменились черты лица, в запале «боя с тенью» оно светилось вдохновением, и у Яна защемило сердце: как она была прекрасна в эти мгновения! Не ребенок — грозная воительница, сроднившаяся с клинком, ставшим продолжением ее руки. О таких следовало слагать стихи, что звучали бы рокотом боевых барабанов, а не журчанием тихих вод и шелестом трав. В ее глазах горело пламя истинной Вэнь, и только слепец и глупец мог поверить в то, что Аи — кровь от крови Цзян. Пусть он был мал, когда слышал тот разговор уже, считай, тринадцать лет назад, но память у него всегда была отличной. Он знал, что Аи — не родная дочь Цзян Ваньиня и Вэнь Цин. Дагэ взял с него клятву никогда никому об этом не рассказывать, даже самой Аи. А люди… люди видели только то, что хотели видеть, Сянь-гэгэ говорил это всегда. Обмануть тех, кто желает быть обманутым, ничего не стоит.       Когда Аи станет его женой, войдет в Фэнхуан Во, все вернется в свое истинное русло. Подслушивать, конечно, нехорошо, но как было иначе узнавать важное? Ян так делал всегда и будет делать впредь. Разговор между Сянь-гэгэ и Чжань-гэгэ такой был, на прошлый новый год как раз — дагэ говорил о том, что в обители озерных драконов, среди воды, его любимому «огонечку» становится слишком неуютно. Все время после Ян гадал, было ли Аи хорошо здесь?       Сейчас, наблюдая за ее тренировкой, впитывая каждое движение, он понимал: было. Здесь ей хорошо и свободно, иначе она не смогла бы забыться в танце со своей Тайсинь до той степени, чтобы не заметить наблюдателя.       Ян поудобней устроился на краю поля и приготовился ждать. Хотя сложно было сказать, что он действительно ждал — он любовался так же, как можно было бы любоваться прекраснейшим из пейзажей, и время летело незаметно. Когда Аи, наконец, завершила тренировку — Ян почти провалился в медитацию и отреагировал на то, что она остановилась, не сразу. А потом она посмотрела прямо на него, и Ян успел заметить, как её лицо застыло. Наверно, увидев её впервые на краю поля, сам Ян выглядел так же.       Первый порыв — броситься друг к другу — они подавили одновременно, только сделав один шаг, снова замерли, хотя зазвенела, заискрилась между ними натянувшаяся нить незримой связи.       «А-Ян» — прочитал он по губам и шагнул снова, медленно и осторожно, боясь сорваться. Дагэ никого не приставил к ним следить за пристойностью встречи, дагэ доверял ему, им — и как они могли разрушить это доверие?       — Аи… — вышло хрипло, словно все эти два года он молчал.       Они шли друг к другу медленно, словно вокруг был не пустующий полигон, а приём в большом ордене. Ян наконец-то мог смотреть прямо в её лицо, впитывать изменившиеся, повзрослевшие черты… А вот взгляд её ничуть не изменился — те же яркие вишни, смотрящие на него, как на божество. Сам Ян считал, что ничего божественного в нём как раз-таки нет, и божество стоит напротив. С каждым шагом навстречу два года порознь стирались и становились не важны. Как будут не важны и следующие — год Аи в Гусу и после, пока тетушка Цин не сжалится, не смилуется над ними обоими и не позволит им облачиться в алое и отбить три поклона.       — Я скучал, свет мой. Я так скучал по тебе, — он остановился в двух шагах, не смея подойти ближе, не смея обнять, прижать к себе, надышаться ее запахом, услышать стук сердца. — Аи, без тебя я был — слизь.       — Полная слизь! — Аи согласно кивнула, и Ян с изумлением понял, что её голос дрожит, а глаза подозрительно блестят. — Ян-Ян, я так скучала! Я... я хотела так много тебе рассказать, а теперь всё забыла, потому что ну какая разница, что там было, я просто так рада тебя видеть…       Аи всё тараторила и тараторила, и Ян вслушивался не столько в слова, сколько в сам голос, который звучал для его ушей лучшей из всех мелодий. Однажды он напишет песню для нее. Так, как это сделал Чжань-гэ для Сянь-гэ. Однажды… А пока он просто слушал и смотрел, заполняя два года пустоты и пытался надышаться на будущее своим небесным пламенем.