或許全部 - ВОЗМОЖНО ВСЕ

      Глина ложиться в осмысленные формы не хотела. Вэй Ин пытался ее переупрямить, но выстроенный энергетическими контурами силуэт неизменно превращался в химеру с головой слона, туловищем обезьяны, лошадиным хвостом и — срам какой — конским же столпом. Нефритовым. То есть — глиняным.       Душераздирающе застонав, Вэй Ин смял глину в комок и с трудом подавил желание запустить его в стену. Вместо этого он вернул ком на верстак и сосредоточился.       Шестнадцатый вариант химеры — все еще со столпом, но хотя бы более-менее гармоничный на вид и напоминающий помесь яо-гоу и слона (уши тоже все еще выходили обязательным атрибутом) — удалось замаскировать тщательно вылепленной длинной шерстью. Подумав, Вэй Ин осторожно, чтобы не разрушить структуру вплетенного заклятья, вывел задранный вверх слоновий хобот и преувеличенно огромные бивни. Заклятье, кажется, сыто и довольно зашипело, щелкнуло — и влажная глина мгновенно затвердела. Мысленно погладив себя по голове за идею сперва присобачить химере шерсть, а после хобот и бивни, Вэй Ин окунул статуэтку-курильницу в небесно-голубую глазурь, вдохновенно вывел поверх нее расплывчатые силуэты облаков, прокалил своим пламенем и полюбовался результатом.       Теперь следовало рассчитать состав благовоний и испытать. Но сначала — выспаться. Если в эту курильницу поставить самую обычную сандаловую пирамидку, ничего не случится. Ну, не должно случиться! Все расчеты говорили о том, что для заявленного действия — перемещения души-шень в некое воображаемое спящим пространство, в котором будет идеально-комфортно для отдыха, — благовоние должно содержать не менее шести компонентов.       Зачем он прихватил курильницу с собой, Вэй Ин знал — похвастаться возлюбленному супругу. Почему не раскидал простенький, на три листа, расчет действия с однокомпонентным благовонием — не знал. Хотя, нет, знал и это. Лень и усталость, а еще та безалаберность, которая всю жизнь втравливала его в передряги, из которых он выбирался живым, на чем положительные стороны обычно и заканчивались.       Но, в общем, когда его любимый А-Чжань с сомнением посмотрел на чудище, явно оскорбляющее его тонкий вкус, и спросил, точно ли курильницей безопасно пользоваться — Вэй Ин беззаботно махнул рукой. И вскоре из хобота потянулся лёгкий дымок с ароматом любимых благовоний супруга, а Вэй Ин с наслаждением уткнулся носом ему в плечо и закрыл глаза.              Когда Вэй Ин открыл их — тут же захотел зажмуриться обратно. Потому что над головой был смутно знакомый потрепанный полог палатки, а Вэй Ин точно помнил, что засыпал в своих покоях — и первой его мыслью, окатившей всё тело холодом, было предположение, что у него опять что-то не в порядке с памятью. Если… Если это было так — нужно было немедленно найти кого-то из своих и уточнить, что именно могло случиться.       Словно отвечая на его желание, полог откинулся, впуская внутрь закатный свет, запах крови и воды вместе с человеком, которого Вэй Ин узнал бы в любом виде и обличье, но вот таким видеть и узнавать не хотел бы никогда. Но в то же время пришло понимание происходящего.       После эпической битвы с тьмой в собственном сознании снов Вэй Ин почти не видел и не запоминал. А его память о жизни до битвы с Вэнь Жоханем на ступенях Знойного дворца была похожа на сшитую из лоскутков куклу, смутно похожую на человека, но весьма отдаленно и неподробно. Однако некоторые эпизоды имели пугающую детализацию. Это были те, которыми с ним поделился любимый Минфэн: год в Юньшэне, лагерь перевоспитания, пещера Му-Си… Война — урывками, когда тогда еще Лань Ванцзи видел Ди-цзуньши и имел «счастье» общаться с ним.       Это был один из таких моментов.       — Вэй Ин? Ты чересчур опекаешь своего брата. Отпусти…       Он помнил, что был нем тогда, но сейчас Цзяньиси на пальце не было. Так что он только покачал головой и шагнул к мужу, отбирая у него таз с водой и отставляя подальше. Да, Сюэсин Сянь тогда пришел позаботиться о нем, а кончилось все… Тем, чем кончалась каждая их встреча после признания любимого, после данного ему выбора и отказа уйти.       То, как точно всё повторялось, подтверждало — это воспоминание. Всего лишь воспоминание, которое он видит во сне… И скорее всего, раз уж речь зашла о сне — виновата курильница. Нужно будет по пробуждении точно рассчитать, какое использованное в ней благовоние оказывает какой эффект. И извиниться перед супругом за легкомыслие — если уж ему, с его дырявой памятью, такая гадость снится, то что видит он?       Пока же вместо реального супруга у Вэй Ина было лишь воспоминание о нём. Невозможно юное, измождённое, с больными одинокими глазами — и пускай это уже ничего не изменит, Вэй Ин всё же хотел позаботиться о нём. Так что вместо того, чтобы позволять заботиться о себе, усадил и притянул в свои объятия, положил подбородок на плечо. Поколебался — и позвал:       — А-Чжань...       Юноша в его объятиях вздрогнул и резко отстранился, хватаясь за плечи:       — Вэй Ин? Ты… ты не… Вэй Ин!       Это одновременно и рассмешило, и слегка разозлило.       — А-Чжань, Цзян Минфэн, неужели тебе настолько дорого воспоминание о полубезумном, отравленном тьмой мне, что даже во сне ты за него цепляешься?       Он смотрел в расширившиеся, почти круглые глаза и готов был смеяться. Это был не его сон. Это был сон любимого супруга. Который только сейчас начинал осознавать, что спит и видит этот самый сон.       — А-Чжань, ах, А-Чжань, — промурлыкал, расплываясь в улыбке, — а ведь я помню, что там было дальше.       Минфэн, видимо, немного пришёл в себя — потому что слегка прищурился и посмотрел ему прямо в глаза:       — Моя любимая часть сна. — Его голос был лишь чуть ниже обычного, но Вэй Ина опалило жаром. Ах, любимая часть? Сколь неприхотлив его супруг!       — Но ведь ничего такого и не было.       — Мгм, — нежные ушные раковины слегка заалели, выдавая его. — Вэй Ин мучил меня.       — А ты хотел? Хотел бы, чтобы было? Зная, каким я тогда был?       — Любым. — Минфэн поднял руку, нежно провёл по его щеке, распаляя ещё сильнее. Нет, Вэй Ин не жалел, что всё у них случилось так, как случилось — его возлюбленный супруг в свой первый раз — да и в любой другой — был достоин большего, чем торопливое жесткое соитие с нетерпеливым, почти жестоким партнёром на грязном полу походной палатки, на которой даже заглушающих талисманов не висело — на что они немому?       Но… Он мог это вынести. Даже тогда — мог бы, и вправду был бы счастлив от того, что случилось. Это… Распаляло, да, восхищало: сколь стоек был его прекрасный феникс, сколь предан ему! — и побуждало продолжить.       — Правда? — Вэй Ин усилием воли зажёг в глазах багряные огоньки и нагнал в палатку того подавляющего ощущения, которое смутно осознавал в чужих воспоминаниях.       С восторгом почувствовал, как участился пульс мужа, заметил расширившиеся зрачки и дрогнувшие губы. Перехватил обмотанные лентами запястья, поднимая их над головой Минфэна и заводя назад, толкнул грудью, вынуждая упасть на спину, поддержав в последний миг — избавиться от привычки беречь его спину он не мог, пусть и знал, что сейчас с ней все хорошо, что тот Чжань, которого он видел сейчас, был здоров и силен, хотя война и отзывалась непроходящей усталостью. Сжал оба запястья одной ладонью, приподнимаясь и жадно оглядывая мужа — такого юного, открытого, еще не привыкшего толком выражать свои желания.       Свободной рукой распутал узел простого кожаного гэдая, сдернул его, но передумал отбрасывать в сторону. Ему нужны были обе свободные руки, так что ремень обвил запястья Минфэна, затянулся достаточно для того, чтобы обозначить намерение и приказ без слов. Дыхание Чжаня стало тяжелее и быстрее, и Вэй Ин больше не церемонился и не раздумывал, раздергивая полы его одежд, нетерпеливо разрывая завязки, если те не сдавались сразу. Прижал ладонью грудь:       — Не двигайся.       Соскользнул с бедер, попутно стягивая ку-чжэ и фо, сапоги вместе с носками прочь. Жестко развел колени, тут же занимая место меж ними и перехватывая лодыжки.       Побагровевший, воспрявший дракон Минфэна тяжело покачивался меж нефритово-белых бёдер, и Вэй Ин подавил слабое желание приласкать его — позже, для этого будет время позже — и обратил взгляд ниже. Его медные врата были плотно сомкнуты, не готовы к вторжению — и Вэй Ин даже тогда не стал бы калечить Минфэна столь жестоко и грубо. Но и бережным не был бы — так что закинул одну из бледных стройных ног себе на плечо и сплюнул в освободившуюся ладонь; растер слюну по пальцам, чтобы хоть как-то скользили — и загнал внутрь, в нежное и горячее, один сразу по костяшку. Насладился задушенным всхлипом, зажмуренными в смущении глазами и полыхающими, словно фонарики, ушами супруга — и после пары движений добавил ещё один палец. Этот вошёл туго, словно во сне возлюбленный и вправду забыл все их ночи, вновь сделался невинен, неспособен расслабить тело так, как будет хорошо им обоим — и тяжело дышал открытым ртом, вновь распахнув глаза, смотрел на Вэй Ина беспомощно, доверчиво и потерянно. Вэй Ин чувствовал, что его сердце не вынесет такого — оно уже сейчас плавилось от нежности. Но Чжань желал иного, и нужно было продолжать игру. И если он немножечко, самую капельку добавит ласки, это же не повредит?       Он закинул себе на плечо и вторую ногу возлюбленного, поддержал под поясницу, заставляя выгнуться, удерживаясь на полу лишь на лопатках, наклонил голову, до последнего не отпуская взглядом, мокро и жарко лизнул рядом с пальцами, втиснулся языком между ними и шелковым пульсирующим краем желанных врат, толкнулся глубже. Сдвинул руку и обласкал с другой стороны, выпуская слюну — так, чтоб непристойно захлюпало. Любимый от этого сжал бедра, на мяо зажав меж ними голову Вэй Ина, заметался с громким выдохом, но тут же снова замер, вспомнив приказ «не двигаться», лишь дрожал всем телом да всё так же шумно дышал. Вэй Ин провел языком ещё несколько раз, наслаждаясь нежностью горячей кожи, и выпрямился, опуская Минфэна обратно на пол и смотря в лицо. Тот закусил губу — Вэй Ин подавил желание поцеловать его, как делал всегда, когда возлюбленный пытался заставить себя молчать таким способом. Вэй Ин добавил третий палец — и его А-Чжань запрокинул голову, заелозил затылком по полу, крепко сцепил связанные руки между собой. Но по-настоящему страдающим не выглядел, этого выражения на его лице — тем более во время весенних игр — Вэй Ин бы не вынес.       Пальцы скользили слегка туго — но достаточно легко, чтобы что-то большее уже не принесло травм, возможно лишь некоторую болезненность.       — А-Чжань, смотри на меня, — хрипло приказал Вэй Ин, дождался обратившегося к нему взгляда и провернул ладонь, нажимая указательным и безымянным пальцами, средним же касаясь не так сильно — опыта у него хватало в том, чтобы дразнить возлюбленного супруга, не принося чрезмерных ощущений. Он не любил торопиться. Хотя здесь и сейчас, может, и стоило? Восхитительный небесный столп А-Чжаня уже казался выточенным из алого нефрита цветком, истекающим росой. А ведь они едва начали свою игру.       — А-Чжань. Смотри. На. Меня!       Затуманенные, влажные глаза, прикрывшиеся от силы ощущений, всё же снова обратились к нему. А-Чжань выпустил многострадальную губу, опухшую, покрасневшую и заманчиво блестящую от слюны:       — Вэй Ин… — едва слышным шёпотом, словно он и не стремился быть услышанным, лишь попробовать имя на вкус.       Вэй Ин ещё раз коснулся потаённой жемчужины, уже сильнее — по телу возлюбленного пробежала дрожь, но взгляда, покорный желанию Вэй Ина, он не отвел — и вынул пальцы. Снова сплюнул на ладонь, растер по собственному нефритовому столпу — и вошёл одним мощным движением, замер, давая время привыкнуть, переждать первую волну чувств, внимательно вглядываясь в глаза — не мелькнёт ли где-то в глубине искорка настоящей боли, а не того сладостного страдания, которое иногда доставляла им обоим затянувшаяся весенняя игра? Дождался только короткого задушенного стона и слегка закатившихся глаз — и движением плеч сдвинул ноги А-Чжаня на локти, вышел почти до конца — и толкнулся снова, уже не так глубоко, выдерживая веками освященный ритм: девять коротких толчков и один — жестокий, на всю длину, до хлопка плоти о плоть, и снова повторить, повторить, повторить, выбивая каждым таким длинным ударом новый стон, каждым коротким — задыхающийся всхлип, ведь все они били точно в цель.       Ритм затуманил и его собственный разум, размыл границы сна, всё сложнее было помнить о собственной роли в игре и не наклониться вперёд, нежно целуя возлюбленного супруга, вновь вздумавшего прикусить губу, или не приласкать его нефритовый стержень, покачивающейся в такт их движениям, провести ладонями по груди и бокам, почти не скрытым распахнутыми полами ханьфу… Но блаженное, покорное лицо его А-Чжаня стоило того, чтобы держать себя в руках. Ещё немного, совсем немного, довести возлюбленного до пика — и тогда уже сорваться вслед самому. Он все-таки позволил себе еще немного жестокости: выгнуть А-Чжаня так, чтобы он сложился почти пополам, и ускорить движения до предела, едва удерживаясь на самой грани, на острой кромке удовольствия, жадно впитывая совершенно поплывший взгляд, рваные стоны, пересыхающие от них губы, пытающиеся ухватить еще глоток воздуха, глубокий румянец на нефритовой коже…       С очередным глубоким толчком и судорожным выдохом Чжань сжался так, что двигаться стало почти больно; Вэй Ин почувствовал, как плеснуло на живот горячими каплями и юноша обмяк в его руках — и тут же сжался снова, переживая слишком острые после пика ощущения, пока Вэй Ин добирал недостающие ему пару движений. Излился Вэй Ин глубоко внутри — и даже выходить не стал, лишь снял ноги возлюбленного с локтей и бережно положил на пол, распутал ремень с его запястий — после чего сам устроился на его груди, слушая заполошно бьющееся сердце.       С кэ прошли в молчании, пока сердца снова не забились в ровном ритме в унисон. Потом А-Чжань позвал его на выдохе, и Вэй Ин поднял голову, заглядывая в сияющие теплым медом глаза:       — Ты ведь и тогда был бы таким же, Вэй Ин. Почему не…       — Потому что мечтал сделать все красиво, — усмехнулся Вэй Ин. — Достойно моего А-Чжаня. Не впопыхах, не на грязном полу, не отмывшись от мерзости едва закончившегося сражения. Так, чтобы напоить тебя любовью допьяна. Любовью, мой Феникс, только ею, и не делить тебя с тьмой ни на единую мяо.       А-Чжань вновь провёл ладонью по его щеке, как в самом начале этого сна:       — Ты это сделал.       Вэй Ин потянулся за поцелуем: теперь-то можно, игра закончена, и немного нежности — хоть бы и целое её море — точно не повредит, и уже в нём почувствовал, как сон вокруг тает, выталкивает их в явь. В ней поцелуй тоже был — сонный, ленивый, больше похожий на разделенное на двоих дыхание, чем на ласку.       — Муж мой, — Минфэн даже глаза еще не открыл, но уже позвал, удостоверяясь, что имеет право так называть.       — Я здесь, мой Феникс.       Вэй Ин тоже должен был убедиться, что все в порядке, и его цзюнь-ци немедленно окутала А-Чжаня, сливаясь с его ци, ловя отклик от тела.       — Все хорошо, любовь моя?       — Мгм. — В медовых глазах плескалось то же тепло, а на губах расцвела едва заметная, самыми уголками рта, но полная счастья улыбка. — У Вэй Ина всё хорошо?       Вэй Ин рассмеялся. Как может быть что-то плохо, когда его возлюбленный супруг улыбается так?       — Да!