或許全部 - ВОЗМОЖНО ВСЕ

      Четыре года спустя после клятвы «Шести побратимов»              — Эй! Эй вы, двое! А ну пошли прочь от нее!       Между двумя даочжанами, в белом и в черном одеяниях, и сжавшейся в комок девой-чжичжуся с дерева спрыгнул подросток в серо-багряной форме ученика, но с красной пейю в виде пера феникса, выдававшей его принадлежность к главной ветви клана. В руках у подростка был меч, и этот меч смотрел не на чудовище, а на тех, кто пришел его уничтожить. И острие хищно переходило с фигуры в белом на фигуру в черном.       — Вы кто такие, яо вас заешь? Кто вам позволил устраивать Ночную охоту на землях моего клана?       — Малец, отойди. Мы пришли убить тварь...       — Ты идиот, даочжан? Духа-помощника от злокозненного порождения инь не отличаешь? — подросток пренебрежительно фыркнул и развернулся, наклоняясь к паукодеве: — Дева Байхуа, ты в порядке? Тебя не ранили?       — Эта Байхуа благодарит молодого господина Вэй, эта глупая Байхуа виновата — позволила увидеть себя чужакам.       — Ничего страшного, дагэ поговорит с ними. Ты можешь подняться?       Чжичжуся осторожно распрямила свои паучьи лапы, покрытые густыми золотистыми и зеленовато-серыми волосками, но одна из лап не двигалась, и тонкое личико девы тронула гримаса боли. Подросток стремительно развернулся к даочжанам, и на его лице оба увидели настоящую ярость, а в зрачках — странный лиловый отствет.       — Ну все, даочжаны, вы попали. Дагэ шкуру снимет с того, кто посмел ранить Байхуа.       — Ты хоть понимаешь...       — Сун Лань, не нужно, — белый мягко положил ладонь на локоть черного, останавливая готовую сорваться с губ тираду. — Молодой господин... Вэй?       — Вэй Тяньянь, наследник клана Вэй, — холодно отчеканил мальчишка. — Назовитесь, чтобы я мог представить вас дагэ.       — Мое имя — Сяо Синчэнь, а моего друга зовут Сун Цзычэнь. Мы странствующие заклинатели и не принадлежим ни к какому ордену.       — Это я уже понял. Только саньжэнь, наверное, и не знают о чжичжуся, — пренебрежение в голосе подростка было таким густым, что его можно было резать и класть на лепешку, и таким острым, что приправило бы десяток котлов пресного риса.       Отвернувшись от них снова, он присел перед чжичжуся и принялся копаться в снятом с пояса цянькуне, предусмотрительно положив все еще обнаженный меч рядом с собой.       — Дева Байхуа, я сейчас закреплю твою лапку, а дагэ вечером придет ее вылечить. Возвращайся в поселение и постарайся не выходить никуда.       — Молодой господин Вэй так добр к этой глупой Байхуа, — дева-чжичжуся ласково провела когтистыми пальцами по множеству косичек, в которые были заплетены его волосы, а после — связаны в хвост алой лентой с вышитыми золотом и багрянцем перьями.       — Пф-ф, вот еще, ничуть я не добр, а ты не глупая. Перестань. Вставай, так не больно?       Сяо Синчэнь во все глаза смотрел на разворачивающуюся перед ним сцену и не знал, что чувствует. Стыд, жгучий стыд — от того, что не смог остановить друга, и тот все же ранил паукодеву, а ведь он, Синчэнь, говорил, что Шуанхуа не чувствует зла. Смущение — от того, что их с Сун Ланем отчитал мальчишка, по виду младше года на три-четыре. Некоторую долю робости: о хозяине здешних земель ходили весьма противоречивые слухи, утверждавшие, например, что глава клана целителей — темный заклинатель, а то и вовсе демон. Его хао — Ди-цзуньши — отчего-то заставляло сердце нервно сжиматься.       Паукодева, меж тем, проворно перебирая семью лапами, исчезла среди подлеска, и оба даочжана, проводив ее взглядами, снова посмотрели на подростка.       — Пошли, и не надо на меня так грозно молчать, дагэ умеет куда круче, — фыркнул тот, сложил ручную печать и вскочил на зависший в двух чи от земли меч.       Синчэнь с трудом удержался, чтобы не ахнуть: матовое лезвие светилось приглушенно-лиловым. Но темной ци он, равно как и покоившийся в ножнах Шуанхуа, так и не уловили.       — Хм, вы летать-то умеете? Если нет — можете пешком топать, я не буду лететь слишком быстро, — снисходительно усмехнулся мальчишка, и Синчэню пришлось снова утихомиривать всерьез рассердившегося Сун Ланя, удерживая его руку.       — Мы умеем, молодой господин Вэй, но, наверное, будет вежливее дойти до резиденции вашего клана пешком.       — По лесу? Ну, через сяоши дотопаете. Дагэ не особенно заморачивается всяким таким... этикетным. Можете лететь, — милостиво кивнул им Вэй Тяньянь и поднялся свечой вверх, совершенно явно наслаждаясь полетом и умело балансируя на узком лезвии.       — Удивительный юноша, — пробормотал Синчэнь себе под нос, но Цзычэнь, конечно, услышал, зашипел:       — Удивительный нахал! Словно он тут — глава Великого клана!       — Цзычэнь, — укоризненно посмотрел на друга Синчэнь. — Он — наследник главы клана. Но дело-то не в этом. Он еще так юн, но уже весьма силен. Его навык полета, признаюсь, намного лучше моего.       — Я могу понести тебя на Фусюэ.       — Не стоит, друг мой. Поспешим, пока молодой господин Вэй не зажалил нас насмерть колючками из-под своего языка.       — Ты слишком мягок, Синчэнь, — привычно попенял ему друг.       Синчэнь лишь вздохнул. Мир вне храма на горе Баошань то и дело оказывался слишком неоднозначным, белое выворачивалось черной изнанкой, с черного словно стекали потеки туши, открывая белое нутро, и все оказывалось не тем, чем казалось. А цветов у мира — вот неожиданность! — было много больше, чем три. Баошань-шицзунь говорила, что дольний мир жесток и неправеден, он растопчет их добрые помыслы и намерения, взрастит в чистоте их душ ростки сомнений... Могла ли она ошибаться, или в ее словах как раз и таилась истина? Потому что сомнений в своей способности отличать добро от зла в душе Синчэня становилось с каждым мяо все больше, а уверенности, что он сможет сделать этот мир лучше, бродя по дорогам и уничтожая порождения зла и тьмы — все меньше.       Меньше чем через полпалочки благовоний перед Синчэнем открылся вид на три пологих холма, застроенных добротными павильонами, мостиками и беседками, меж которыми сверкало в лучах закатного солнца озеро с лотосами. По дорожкам сновали адепты, на хорошо видимом сверху полигоне тренировались младшие под руководством старшего, чуть в стороне от них Синчэнь рассмотрел еще одного мужчину, ведущего бой с тенью сразу двумя клинками. Засмотревшись на плавные, отточенные движения, едва не потерял концентрацию, но жесткая рука Цзычэня не дала упасть. Между тем их проводник лихим виражом направился прямиком на полигон, опустился на краю и спрятал меч в ножны, почтительно поклонился и замер, ожидая, пока двумечник закончит свое упражнение. Синчэнь и Цзычэнь тоже спустились и встали рядом. Синчэнь уже понял — этот мужчина и есть глава клана Вэй, и потому внимательно смотрел на него, подмечая те мелочи, что не бросались в глаза с расстояния.       Этот человек не носил вычурное богатое ханьфу: на нем была такая же серо-багряная форма, как и на том старшем адепте, что тренировал молодняк, и на высокий статус указывала только драгоценная шпилька, вколотая в собранные в тугой пучок, обвязанный алой лентой, волосы. Свободные от пучка пряди были связаны в узел под затылком, чтобы не мешали. Вместо традиционных сапог с загнутыми носами он был обут в мягкие кожаные, плотно облегавшие ноги до колен, и ступал бесшумно и текуче, как хищник или убийца. На его поясе поблескивала такая же пейю в виде пера из красного нефрита с серебристо-серой кистью, а с другой стороны — две резных подвески из белого нефрита: в виде лотоса и небольшой таблички с рисунком летящих облаков. Изящные, тонкие, с четко выделенными костяшками, пальцы, широкое черно-алое кольцо на левой руке. Синчэнь перевел взгляд выше и обнаружил, что тот, кого он так нескромно разглядывал, смотрит прямо на него. На его губах цвела ласковая усмешка, но глаза — серые, как ненастное небо, были холодны.       — Дагэ, — снова поклонился подросток.       — Вэй Тяньянь. Представь мне своих гостей, — голос был тихим, с хрипотцой.       — Даочжаны Сяо Синчэнь и Сун Цзычэнь.       Они поклонились, как полагалось, получив в ответ короткий поклон.       — Что привело в нашу скромную обитель прославленных саньжэнь?       Синчэнь вышел вперед, снова поклонился.       — Произошло недоразумение, глава Вэй. В лесу мы встретили... чжичжуся, но приняли это создание за демона.       — Ян?       — Дева Байхуа немного пострадала, дагэ. Я успел вовремя.       Серый взгляд стал еще более холодным, Синчэнь почувствовал, как на его плечи опускается небо, вдавливая в землю. Очень, очень жутко. А ведь глава Вэй ничего не сделал, и даже улыбка его губ не покинула. Синчэнь беспомощно оглянулся на Сун Ланя, но тот стоял, словно замороженный. Закляли его? Кто? Когда? Как?!       — Кто вас натравил на «демонов»? — прозвучал второй вопрос.       — Э... Простите, глава В...       — Кто. Сказал. Вам. О демонах. На землях моего клана.       — Я... Я... — Синчэнь потряс головой, пытаясь сбросить морок страха, но это был не морок. Он действительно сам испугался этого человека. Испугался лилового пламени, залившего глаза так, что не стало возможным различить белок, зрачок и радужку.       — Вэй Ин, остановись, — прозвучало ровное, спокойное, и тот мужчина, что тренировал адептов неподалеку, рывком развернул к себе главу Вэй, без трепета заглядывая в жуткие глаза. — Вэй Ин, страх не поможет ему вспомнить. Я сделаю чай, пригласи гостей в дом. А-Сянь?       Синчэнь во все глаза наблюдал за тем, как медленно обмякает в чужих объятиях напряженное как струна тело.       — Хорошо, А-Чжань, ты прав. — Глава Вэй мягко освободился от объятий мужчины и снова повернулся к ним, небрежно сложив ладони: — Я прошу прощения. Это уже не первое нападение на моих подопечных.       Синчэнь с трудом перевел дух и поклонился, краем глаза отслеживая какой-то деревянный поклон стоящего на шаг позади и сбоку Цзычэня. Что с ним? Неужели действительно чары?       — Ваш друг в полном порядке. Да, это успокоительная печать.       Синчэнь мог бы поклясться, что ничего вслух он не говорил. Под ханьфу словно запустили целый муравейник.       — В доме я сниму зачарование. В ваших интересах сделать так, чтобы даочжан Сун вел себя приемлемо.       Глава Вэй был прям, и это, вопреки страху, подкупало.       — А-Ян, проводи гостей в... мой кабинет. И прикажи подать туда ужин через сяоши. Ты сегодня молодец, — в лице главы Вэй словно что-то треснуло, сломалось под улыбкой — настоящей, живой и теплой, на которую юный наследник отозвался такой же, потянулся обнять — и немедленно получил желанное.       Синчэнь мог бы поклясться: мальчишка едва-едва не замурлыкал от удовольствия. Смотреть дальше на семейную сцену было бы верхом неприличия, и он деликатно отвернулся, украдкой вздохнув: иногда очень не хватало... кого-то обнять. Цзычэнь чужие прикосновения едва терпел, не огрызаясь только на его — и то с трудом. Синчэнь старался их не навязывать, но не всегда мог вовремя отследить, что хватается за руку или локоть, притирается плечом к плечу.       Раз уж не получалось смотреть на главу Вэй, взгляд невольно притянулся ко второму мужчине. Синчэнь узнал его по описаниям, особенно когда заглянул в золотистые глаза. Они казались такими же холодными, как у его... супруга? Но только казались. На самом деле их взгляд был просто очень спокойным, и где-то в глубине — понимающим. Цзян Минфэн — Синчэнь вспомнил имя, — прекрасно знал, какое впечатление на неподготовленного человека производит глава Вэй. И заранее ему сочувствовал, судя по всему, ведь вряд ли их вот так просто отпустят. Только не после того, как они напали на духа-хранителя и ранили его. А чем придется заплатить за подобное преступление, Синчэнь даже не знал. Денег у них не было, вернее, что-то было у Цзычэня, который и заведовал всеми денежными вопросами в их путешествии, а у самого Синчэня не было даже кошеля. А впрочем, не платят за подобное ни серебром, ни золотом. Синчэнь слегка передернулся, следуя за юным наследником, соизволившим наконец отлипнуть от своего дагэ. Он слышал, что в дольнем мире практикуют телесные наказания. Цзычэнь тоже что-то такое рассказывал. У Баошань-шицзунь на горе никого никогда не били. Довольно было обстоятельного разговора с самой шицзунь, чтобы желание шалить или устраивать пакости пропадало надолго.       Погрузившись в тревожные мысли, он не следил за тем, куда идет, очнувшись лишь в просторном зале, более похожем на библиотеку и рабочую лабораторию какого-то изобретателя.       — Я прошу прощения, у дагэ в кабинете вечно что-то раскидано, — неожиданно смущенно пробормотал Вэй Тяньянь, осторожно собирая кипы бумаги для талисманов и переставляя замысловатые приборы со стола на полки многочисленных стеллажей. Убрал и набор для каллиграфии, неожиданно совсем простой, без украшений и резьбы.       — Прошу, присядьте. Дагэ сейчас придет.       В кабинет, ступая так же бесшумно, как и глава Вэй, вошел его супруг, опустил на стол чабань с изящным чайным набором из черной глины, без росписи, но с резным орнаментом из завитков пламени и перьев. Эти перья здесь были повсюду: в резьбе на колоннах, поддерживающих крыши галерей, на рукавах и подолах чаошенов учеников и адептов. И фениксы — на знаменах, на рисунке простенькой ширмы, отгораживающей узкую кушетку у стены между стеллажами, на шелковых занавесях — вытканные с таким мастерством, что казалось — еще миг, и вспорхнут с плотного шелка.       Закат за окнами догорел, но в кабинете не было темно: ровный желтоватый свет давали необработанные куски необычного камня, вставленные в держатели на манер ламп. Синчэнь подавил желание потрогать один такой, аккуратно сел на подушку, рядом так же устроился Цзычэнь, мечи, повинуясь этикету, оба оставили на подставке, расположившейся сбоку от двери. Туда же опустил свой меч в бело-голубоватых ножнах и Цзян Минфэн. Юный наследник же, поклонившись, вышел.       — Даочжаны, я прошу простить моего супруга, — ровный негромкий голос успокаивал, но Синчэнь все равно вздохнул и нервно скомкал на коленях подол дасюшена.       — Это мы должны просить прощения, господин Цзян. Должно было сперва прийти в Фэнхуан Во, чтобы прояснить ситуацию. Но...       — Вина лежит на этом ничтожном, — глухо проговорил Цзычэнь.       То ли с него спало заклятье, то ли его снял Цзян Минфэн, то ли сам глава Вэй не вкладывал большой силы, и Цзычэню удалось его преодолеть.       — Пожалуйста, выпейте чаю, — мягко прервал его господин Цзян, передвинув пиалы бамбуковым ухватом.       Аромат чая защекотал ноздри, заставив Синчэня принюхаться. Пахло очень приятно, но незнакомо. Впрочем, он не мог назвать себя большим знатоком чая и трав. Он принял пиалу, согревая отчего-то озябшие пальцы. Наверное, от страха. Никогда ранее, даже сражаясь с порождениями темной ци, он не испытывал страха. Здоровые опасения — да, нежелание получить раны — да, но он всегда принимал свою судьбу со спокойствием человека, для которого каждый день может стать последним, ведь он — заклинатель, а твари тьмы опасны. И вот сейчас что-то изменилось. Он... боялся. Не тварь, а человека.       — Господин Цзян, позволено ли мне будет спросить, — отпив глоток, Синчэнь все-таки поднял голову и встретился взглядом со спокойными золотистыми глазами. — Глава Вэй... Как владетель этих земель, он ведь должен будет наказать нас?       — Наказание примет старший, виновный в том, что, распознав неправоту, не потрудился остановить младшего, — прозвучал тот же негромкий хрипловатый голос из-за спины, и Синчэнь едва подавил вскрик.       Сколько этот человек стоял там и слушал? Почему ни он, ни Цзычэнь не заметили его появления? И... старший? Но...       — Ты, Сяо Синчэнь, старший.       Глава Вэй обошел стол и сел на колени рядом с супругом — спокойный, отрешенный, и в серых глазах больше не пылал лиловый пламень.       — Ты останешься в Фэнхуан Во и примешь свое наказание. Твой младший спутник может идти своей дорогой. Более того, в ближайший год я не желаю видеть его на землях Чуньцю Вэй. Если кто-то из моих людей обнаружит его поблизости — я не буду так добр.       Сун Лань вскинулся, но не смог сказать ни слова, словно что-то запечатало ему рот. Только замычал возмущенно и зло, и на это мычание не отреагировали ни один, ни второй мужчины. Глава Вэй вообще невозмутимо взял налитую для него пиалу и отпил пару глотков, поставил и снова посмотрел на Синчэня, словно ожидая его ответа.       Синчэнь, удерживая Цзычэня, позволил себе обдумать сказанное. Он не мог подвести друга, не мог позволить его наказать вместо себя. И если он в самом деле старший... Значит, он обязан принять наказание, каким бы оно ни было.       Они оба не знали ни точной даты своего рождения, ни возраста. Сун Ланя подкинули на ступени монастыря Байсюэ, когда ему было года три-четыре, Баошань-шицзунь нашла и приняла к себе Синчэня примерно в таком же возрасте. И днями их рождения стали те дни, когда их приняли в ученики. Так уж вышло, что у Сун Ланя это был шестой день месяца байлу, а у Синчэня — третий день месяца дашу. Потому он и считал себя младше.       — Глава Вэй, не подумайте, что я отказываюсь или... Просто — как вы определили, кто из нас старше?       — Ци, — коротко ответил заклинатель, чуть приподнял уголок губ в кривой усмешке. — Ты старше чуть меньше чем на год. Определить дату рождения я не могу. Итак, что ты решил?       — Этот ничтожный принимает условие главы Вэй, — Синчэнь склонил голову. — Позвольте мне поговорить с моим другом наедине.       — Говорите, — Вэй Усянь и его супруг поднялись и вышли, оставив Синчэня и освобожденного от заклятья немоты Цзычэня в кабинете.       — Зачем ты!.. Сяо Синчэнь! — немедленно взорвался негодующим криком Сун Лань.       — Тише, друг мой. Не нужно кричать, — Синчэнь помассировал виски кончиками пальцев. — Я виноват, и мы оба это знаем.       — Но это же я...       — Глава Вэй сказал совершенно верно: я не отговорил тебя от нападения, значит — вина на мне. Помолчи хотя бы сейчас, послушай. Я не думаю, что мне грозит что-то совсем уж ужасное, в конце концов, чжичжуся мы не убили, только ранили, и не слишком сильно.       — Я ранил, я, Синчэнь! Почему за меня должен отвечать ты?! Я сам...       — Ты оставишь меня и уйдешь, — собрав всю доступную ему жесткость, сказал Синчэнь. — Так нужно. Так будет правильно. Когда мое наказание будет закончено, мы встретимся. Я обязательно тебя найду, А-Лань. Все будет хорошо, — он осторожно взял в ладони дрожащие кисти друга, сжал его пальцы, стараясь передать уверенность, которой не чувствовал. — Мы встретимся и снова отправимся странствовать. С новыми знаниями. Поверь мне, А-Лань. Ты веришь мне?       Цзычэнь прерывисто вздохнул и медленно наклонил голову, прижимаясь лбом к его лбу.       — Верю... Но я так не хочу оставлять тебя здесь, Синчэнь. С этими людьми. Нам говорили...       — И мы поверили, не перепроверив. В этом тоже моя вина. Довольно, Цзычэнь. Все будет хорошо. Думаю, тебя не выгонят на ночь глядя, и если глава будет так добр и даст нам переночевать вместе, мы еще наговоримся. Сейчас нужно его найти.       Искать не пришлось. Да Синчэнь и не думал, что их вот так просто оставили в кабинете главы клана без присмотра. Так что дверь раздвинулась сразу, как только он договорил, и за ней оказался молодой господин Вэй, с коротким кивком велевший им следовать за собой.       Синчэнь не ожидал, что им отведут комнату в хозяйском крыле. Самое большее, на что он рассчитывал — каморка для слуги, может, сеновал или кушетка где-то в служебном крыле. В самом худшем случае его бы заперли где-нибудь в месте, предназначенном для провинившихся адептов или слуг. Но нет, комната была просторна, обставлена просто и с изяществом, единственное, что немало смутило — кровать была одна, хоть и широкая, и отдельной кушетки, где он мог бы поспать, отдав ложе Цзычэню, не было. Что ж, он мог обойтись и простой циновкой, не в первый раз.       Но впервые было то, что Цзычэнь не позволил ему спать на полу. Впервые он чувствовал, затаив дыхание, как тот, нашарив его руку, сжал пальцы. Впервые было то, что обычно молчаливый, его дорогой друг срывающимся шепотом обещал, что не уйдет дальше границ Чуньцю Вэй, потому что не сможет — его сердце останется здесь, в этом странном месте. Сердце самого Синчэня билось так тяжело и быстро, что становилось больно. Он ответно сжал руку Цзычэня, но язык не повернулся потребовать от него не делать глупостей и не нарываться. Сун Лань был вообще-то достаточно благоразумным молодым заклинателем, чтобы трезво оценивать свои силы.       — Будь осторожен, пообещай мне, А-Лань.       — Обещаю, — Цзычэнь потянул к себе его руку, и Синчэнь снова забыл как дышать, когда костяшек коснулись сухие горячие губы.       Он никогда прежде не задумывался о чем-то таком... низменном, телесном. Все порывы юных тел в Храме на Безымянной горе смирялись медитациями, тренировками и чтением священных даосских текстов и сутр. Они — воспитанники Баошань-шицзунь — не были совсем уж безграмотными, все изучали основы медицины, как работает тело человека, что мужчины, что женщины. Но прикасаться к себе, дабы унять телесный жар, было не то чтобы запрещено — просто не поощрялось. Считалось, что воздержание и умеренность во всем, что приносит удовольствие, гораздо полезнее на пути совершенствования, чем потакание своим прихотям и желаниям тела. За восемнадцать лет своей жизни Синчэнь привык касаться себя лишь во время омовения. А уж чтобы кто-то его коснулся — такое было лишь тогда, когда он попадал в лазарет с детскими ли болячками или с ранениями после особенно суровых тренировок.       И тут Цзычэнь... Который вообще-то не приемлет чужих прикосновений! Хотя, честности ради, Синчэнь его и не трогал — это он сам...       Слова и облеченные в них мысли выветрились из головы напрочь. Осталось только желание придвинуться ближе, только неукротимая тихая дрожь растревоженного непрошенной, неожиданной лаской тела. Синчэнь прикусил губу, давя судорожный вздох, который — он знал — мог вырваться стоном.       — А-Чэнь... — горячо прошелся по ладони тихий выдох Цзычэня, и он сам уже коснулся его губ кончиками пальцев.              

***

      Утро наступило слишком быстро — Синчэнь не успел толком осознать, что обрёл, как настало время расставаться. Цзычэнь, осознав, что его приняли, явно не желал уходить, цеплялся за него до последнего. До того, что глава Вэй начал слегка хмуриться, а это наверняка означало что-то нехорошее для того, кто посмел его разгневать.       Синчэню не хотелось снова почувствовать на себе удушающий гнев этого человека (или не совсем человека — он все еще не определился со своими ощущениями). Потому пришлось собрать всю твердость в голос и приказать Цзычэню уйти.       — За ним никого не посылаю следить. Полагаюсь на его честность, — кивнул глава Вэй и удалился от ворот резиденции по своим делам. Больше их никто не провожал, хотя юный наследник периодически мелькал, носясь туда-сюда, как заведенный.       Синчэнь остался у ворот один, смотря в спину удаляющемуся Цзычэню — тот улетал не оглядываясь, явно не желая травить душу ещё больше. Синчэнь только надеялся, что ему хватит разума соблюдать условия их сделки с главой Вэй.       Когда друг превратился в еле заметную точку над лесом, а после совсем за горизонтом, Синчэнь заставил себя отвернуться и уйти обратно в Гнездо. Его ждал разговор с главой Вэй — Синчэнь желал знать, что именно он должен будет делать.       Вэй Усяня он отыскал именно там, где и думал найти: в кабинете, путь к которому вчера запомнил достаточно хорошо, чтобы не отвлекать слуг вопросами. Постучав и получив разрешение войти, шагнул внутрь и поклонился:       — Глава, я готов получить свое наказание.       Мужчина, сидящий за столом перед кипой бумаг и свитков, хмыкнул почти весело и жестом приказал сесть напротив.       — Бьюсь об заклад, ты уже напридумывал себе кучу ужасов вроде колодок, порки или чего-то подобного?       Синчэнь слегка смутился — никаких ужасов он себе не придумывал, Вэй Усянь не показался ему человеком, склонным к бессмысленной жестокости. Но того, что его могут отходить кнутом или ферулами — ожидал. В конце концов, он без причины навредил одному из членов его клана — пускай и не человеку.       — В моем клане не приветствуются телесные наказания. А вот трудовые — очень даже. К тому же, твой проступок происходит от незнания, и лучшим способом искупить его станет учеба. А лучший способ познать что-то — испробовать, увидеть и услышать это лично. Так что с завтрашнего дня ты начнешь помогать чжичжуся со сбором и обработкой коконов, ну, что тебе старейшина общины поручит — то и будешь. Так же на этот год, пока отбываешь наказание, ты будешь числиться приглашенным учеником Чуньцю Вэй. В твоей комнате ждет форма и клановый пропуск. Без него не попасть в общину духов-хранителей и тутовые рощи, так же не войти и не выйти из резиденции. Этот день даю тебе на то, чтобы ознакомиться, где у нас что находится. Учеников старайся без надобности не дергать, туда, куда тебя не пропустит защита — не ломиться. Если успеешь все осмотреть и запомнить пути ко всем важным местам, ступай в библиотечный покой, я прикажу отложить для тебя книгу с описанием чжичжуся. Она невелика, за вечер осилишь. Свободен, — и глава снова вернул все свое внимание документам на столе.              Синчэню ничего не оставалось, кроме как последовать указаниям. Всё звучало действительно не так страшно, как он успел себе придумать — и тем более как представлял Цзычэнь. А если отстраниться от того, что это должно быть наказанием — всё так и вовсе становилось замечательно. Он целый год будет жить, учиться и работать рядом с удивительными созданиями, и пускай это очень отличалось от той жизни, которую он себе представлял — бродить по миру с Цзычэнем и истреблять зло, а после основать собственный орден — эта жизнь была совсем не плоха. Да и что для заклинателя, способного если и не достичь бессмертия, то как минимум значительно удлинить свою жизнь — год? Они с Цзычэнем успеют только соскучиться.              За день Синчэнь успел все: и осмотреть поместье Чуньцю Вэй, и прочесть книгу — она в самом деле оказалась не особенно толстой, зато очень познавательной. Особенно потому, что шицзунь Баошань на своих уроках рассказывала и о той страшной войне, что превратила некогда цветущие земли в один сплошной Могильник, ныне носящий именование Луаньцзан, и о посланниках верховного бога, до нее время от времени снисходивших до простых смертных. Увязать все узнанное было легко, а написано было простым языком, хоть и довольно небрежным почерком. Синчэню стало интересно, кто это писал, но он решил спросить позже, к примеру, у юного наследника Вэй.       Удивило его то, что комнату, в которой он ночевал с Цзычэнем, оставили за ним, хотя адепты и ученики жили в казармах рядом с тренировочными полями. Приглашенные ученики среди них тоже были. Чем же он от них отличался? Это заставляло немного нервничать. Ему бы хотелось… равных отношений? Простоты? Он и сам пока не мог понять. Но высказывать претензии не стал — это было бы верхом неблагодарности.       Переодеться в форму чужого клана тоже было странно. Серая, с багряной отделкой, без вышивки, характерной для учеников и адептов клановых, она была удобна, но очень непривычна: укороченные верхние одежды казались ему не слишком приличными, выставляя напоказ ноги, пусть на них и были надеты штаны. А ведь вчера его ничто не смущало!       Сам он в новых одеждах тоже выглядел непривычно. Отражение в тазу для умывания, конечно, не давало ясной картины — но Синчэню казалось, что сквозь тонкий слой воды на него смотрит кто-то другой. Кто-то старше и серьезнее, возможно?       Захотелось спросить Цзычэня, и кольнуло одиночество — день был насыщенный, и времени тосковать не было — но сколько раз он уже ловил себя на желании поделиться впечатлениями с человеком, которого нет рядом? За то время, что они с Цзычэнем знакомы — они, оказывается, почти не расставались. Выдержит ли он год вот так? А Цзычэнь?       Запретив себе думать о печальном, он умылся и лег, перебирая в памяти то, что узнал. Незаметно сон смежил его ресницы, а утренний гонг, разбудивший, как и вчера, чуть позже рассвета, показался сперва похожим на звон колокола в обители шицзунь, и только позже, умываясь, чтобы проснуться, он вспомнил, где находится.       

***

      Вэй Тяньянь знал, что для дагэ он — особенный. Всегда знал, с самого первого мгновения их встречи. Просто бродяжке никто бы не кинулся на помощь, так? Но с течением времени Ян понял: дагэ точно так же кинулся бы на выручку любому другому ребенку, особенность Яна для него открылась позже. А вот то, что он стал Вэй Усяню дорог — это пришло еще в военный год, после обещания стать его старшим братом. Просто Сянь-гэгэ очень сильно дорожил именно семейными узами, оберегая то, что у него было и собственнически присваивая то, что было предложено от чистого сердца.       Сянь-гэгэ стал для него всем: семьей, наставником, строгим, но справедливым воспитателем, что было удивительно даже для Чжань-гэгэ, который не раз говорил, что ожидал от Вэй Ина большего попустительства проказам, а то и участия в них.       Но нет, если Сянь-гэгэ и устраивал что-то такое, то это все равно оборачивалось не просто проказой, а очередным уроком, данным в форме игры. Будь это хоть снежная баталия зимой, хоть сбор лотосов осенью, хоть помощь в тутовых рощах, на переборке коконов или в лекарских палатах, заготовка трав и кореньев, выход на поля для помощи крестьянам — он никого не принуждал, и всегда это предлагалось сперва как забава. Как ему это удавалось? Ян смотрел во все глаза и учился, запоминал: однажды дагэ передаст ему золотой гуань главы Вэй, и все эти знания пригодятся на практике.       О том, что так и будет, дагэ сказал ему сам. Что однажды они с Цзян Чжанем оставят Чуньцю Вэй на нем, Вэй Тяньяне, а сами отправятся путешествовать.       — Когда-то давно была у меня такая мечта, и я тогда думал, что она останется несбыточной: меня ведь ждала судьба Тени при главе Цзян, — сказал он, улыбаясь, но Ян уже знал, что за улыбками Сянь-гэгэ часто прячет что-то другое, что можно разглядеть, только пристально глядя в его глаза. Вот как сейчас: Ян смотрел и видел за теплым серебром печаль и неприятие. Это все потому, что скоро ему улетать в Гусу, на обучение.       Он не хотел! И Сянь-гэгэ не хотел его отправлять. Но хуаньтесюн Цзюэ-гэ сказал, что систему надо менять, и теперь в Гусу учатся все наследники независимо от величины клана или ордена. Полгода там, полгода в Цинхэ. На самом деле, Ян немножко все-таки хотел в Гусу: там обещали дать углубленные музыкальные техники. Дагэ, конечно, дал основы игры на дицзы, а Чжань-гэгэ — на гуцине. Но Ян однажды увидел, как старейшина Мэйню играет на пипе, искусно вплетая в мелодию заклятья, и влюбился навсегда. Сянь-гэгэ уже пообещал отыскать мастера, который создаст для него инструмент, а значит, Яну самому предстоит принять участие в этом завораживающем действе. Струны он уже сплел под чутким руководством сестрички Байхуа, вымочил шелк в своей крови и напитал ци.       — Сянь-гэгэ, — прижимаясь к родному плечу, обвивая руками, как в детстве, он ничего не хотел, просто немного посидеть вот так.       — Что, крольчонок? — ласковые руки старшего брата растрепали хвост, распустили ленту, освобождая водопад кос.       — Ничего, просто… Гэгэ, я тебя так люблю.       — И я тебя, родной. Не переживай, год — это совсем немного.       Сянь-гэгэ всегда знал, о чем он грустит. С ним можно было быть просто собой, а не «молодым господином Вэй», не «наследником клана» и даже не «Тысячей несчастий». Просто быть А-Яном, маленьким диди сильного и взрослого Сянь-гэгэ.       Нет, Ян безусловно любил и Чжань-гэгэ, так же ластился и с такой же радостью принимал ласку от него, но все вокруг понимали, что Вэй Усянь для Яна — непререкаемо выше, главнее и роднее. Ну, они же родные по крови, так? А раз так — то все правильно.       

***

      День Сяо Синчэня теперь начинался как и у всех адептов Фэнхуан Во, с побудки, умывания, завтрака и небольшой, на сяоши, разминки под руководством либо самого главы, который тоже выходил на тренировочное поле, либо второго господина Вэй, Цзян Минфэна, под чьим руководством адепты занимались всегда.       Как учитель, глава Вэй был… странным. Он играл с адептами, словно тренировка — это не трудоемкий и жесткий процесс привития навыков боя, а веселая игра, в которой есть место и время дурачествам и веселью. Его супруг вел тренировки привычно, методично и жестко. Синчэнь видел со стороны, что от разницы в подходе отношение к ним было тоже разным. Главу Вэй обожали слепо и безусловно, его слово было непреложной истиной. Второго господина Вэй уважали и подчинялись, но такой же безграничной любви не испытывали.       Синчэнь понемногу привыкал. Вливался в размеренное течение жизни ордена Вэй, как ручей в полноводную реку — не особо меняя её течение. Поначалу, зная, как именно он попал в орден — его немного сторонились, чжичжуся здесь явно уважали и любили. Синчэнь от такого отношения смущался, ему непривычно было ловить на себе обвинительные взгляды, и пытался исправить отношение как мог: извинялся за ошибку чуть ли не перед каждым встреченным адептом, осмелившимся с ним заговорить.       Со временем это принесло плоды, и сторониться его перестали, после чего жизнь окончательно стала походить на то, как он жил на горе у Наставницы. За исключением того, что в Гнезде Феникса было гораздо более оживлённо. Не в последнюю очередь — благодаря молодому господину Вэй.       О, если бы он ранее услышал хао, которое, как ему рассказали по секрету другие юные адепты, ровесники Тяньяня, тот носил с такого возраста, когда и цзы еще не получают, то долго гадал бы, с чего такое нелестное именование. Но хао «Ицяньцыбусин» он услышал позже, чем познакомился с характером молодого господина Вэй поближе. А услышав, мог только согласиться: в самое яблочко!       Но Вэй Тяньянь и серьезным мог быть, на уроках, на ночных охотах, когда их вел сам глава, он был примером для шиди. И к своей обязанности касаемо чжичжуся относился чрезвычайно серьезно: он был тем, кто курирует все нужды общины духов-хранителей тутовых рощ. Не менее трех страж юноша проводил в скрытом от чужих глаз неизвестным Синчэню заклятьем или барьером поселении, где чжичжуся обрабатывали коконы и ткали шелк, а также учились и просто жили. Играл с малышами — Синчэнь видел, каким нежным может быть этот жесткий в другое время, ершистый подросток. Помогал девам и юношам на сборе и переработке коконов.       То, что многие из этих «дев и юношей» старше Наставницы, не сразу дошло до Синчэня. Впрочем, что это меняло? Неуважения Синчэнь ни к кому из них не проявлял — хотя бы потому, что искренне уважал с того мига, как увидел их мастерство. А сам Тяньянь, так же как глава Вэй и прочие адепты, которых Синчэнь иногда видел подле чжичжуся, общались с ними довольно просто, так что вряд ли духам нужны были проявления уважения по всем канонам на каждом шагу.       Что радовало — Синчэню удалось увидеться с девой Байхуа и просить прощения у неё лично. И, кажется, даже получить его: она выглядела здоровой, не хромала и уверила, что зла не держит.       Синчэнь мог бы сказать, что счастлив — пускай он и не искоренял зло, в одиночку бродя по дорогам Цзянху, но занимался полезным делом, помогая чжичжуся и участвуя в ночных охотах ордена. Мировоззрение главы Вэй удивительно совпадало с тем, о чем думал он сам, и мечта об ордене, члены которого связаны между собой узами не крови, но общих устремлений, была у него прямо перед глазами. Как рассказали всё те же адепты, почти все ученики клана Вэй были сиротами, приведёнными главой, его супругом или иными адептами. А кого-то из младших и вовсе подкинули в колыбели прямо под порог.       Единственное, чего ему не хватало для того, чтобы окончательно решиться остаться здесь, было отсутствие рядом Цзычэня.       

***

      Даже в монастыре Байсюэ Сун Цзычэнь не был тем, кто стремится к общению с другими людьми, будь то прихожане, изредка посещавшие отдаленный от мира монастырь, или собственные собратья. Обычно он был молчалив и отстранен, не переносил чужие прикосновения — не мог вспомнить причины, но так было с самого детства, с того возраста, что он мог вспомнить, то есть, всегда. Настоятель говорил, что это болезнь духа и советовал искоренять. Но единственный, чьи руки не вызывали у Сун Ланя фантомной боли и зуда, касаясь его даже не через одежду, был случайно встреченный им даос-саньжэнь, воспитанник самой легендарной Бессмертной Баошань.       Теперь, когда он из-за совершенной ошибки был вынужден расстаться с единственным сердечным другом, болезнь, казалось, одолевала еще хуже: пройти в толпе для Сун Ланя стало испытанием его выносливости, и после трех не самых удачных попыток он оставил это дело, заходя только в мелкие деревушки.       Еще тем утром, когда прощались с Сяо Синчэнем у ворот Фэнхуан Во, он выяснил, где же пролегает граница территорий ордена Вэй. И был неприятно удивлен, узнав, что ему придется удалиться не менее чем на три сяоши полета на мече в любую сторону от Чуньцю: с момента восстановления клана Вэй тот успел не только заработать особую репутацию, но и превратиться в один из малых орденов, приняв под свою руку три еще более мелких клана. Территория ордена выросла.       Цзычэнь сперва намеревался твердо исполнить договоренность с главой Вэй, ведь он так и не знал, какое же наказание тот придумал для его сердечного друга, и опасался, что в случае неповиновения оно станет еще строже. В монастыре его наказывали нередко, особой кротостью характера и покладистостью Сун Лань не отличался, скорей, наоборот, выделялся вспыльчивым нравом. На его спине кое-где, если хорошенько присмотреться, можно было увидеть несколько следов от дисциплинарной плети, которая от кнута отличалась лишь тем, что не повреждала меридианы. Он совершенно не желал Синчэню подобной участи.       И все же, всего лишь месяц спустя Сун Лань свою клятву нарушил.              Он уже почти три недели не заходил в города и крупные деревни и предпочитал питаться тем, что добудет сам, но весь год, который его обязали не приближаться к территориям Чуньцю Вэй, так продолжаться не могло. К тому же он истребил всю нечисть в и так не особо богатых ею окрестных лесах, и ему требовалось понять, куда направляться дальше. Так что Цзычэнь выбрал меньшее из зол и и принял решение заглянуть на ярмарку, устраиваемую несколькими соседними деревнями. Где и услышал удивительную историю о новом адепте ордена Вэй, Сяо Синчэне, который чуть ли не в одиночку спас обоз одного из приехавших на ярмарку купцов. И в окрестных деревнях этот адепт тоже успел побывать, судя по словам местных крестьян!       Грудь затопило облегчением пополам со жгучей обидой. Сунь Лань был рад, что его сердечный друг в порядке, волен в своих действиях и занимается тем, что любит…. Но чувство, будто Цзычэня предали, уходить не желало. И он поддался желанию увидеть А-Чэня лично, хотя бы увидеть — издали, чтобы тот его не заметил. Тайком направился к той деревушке на территории Чуньцю, из которой купцы принесли тревожные вести: уж если они дошли до Цзычэня, то орден Вэй их проигнорировать тоже не мог. И тогда, возможно...              Он не ошибся: орден Чуньцю Вэй игнорировать известие о том, что с территорий бывшего Цишань Вэнь на его земли снова пришла смертоносная пакость, не стал. И уже на следующий день после того как Сун Цзычэнь сам оказался здесь, большой отряд зачистки в серо-багряных цветах адептов Чуньцю Вэй появился в деревушке. И Сяо Синчэнь среди них был. В одном только Цзычэню не повезло: их вел не кто-то из старших адептов, а сам глава Вэй. Нечего было даже думать о том, чтобы оставаться рядом, но… Цзычэнь понял, что больше не может так. Больше не может находиться вдали от единственного человека, к которому тянется его душа.       Прячась в тени деревьев за краем их лагеря, он жадно смотрел, как Синчэнь уверенно командует, что делать младшим адептам, внимательно выслушивает приказы главы и вообще ведет себя так, словно уже врос в это сообщество, стал если и не совсем своим, то скоро станет. Цзычэнь не заметил — стыд и позор! — как и куда пропал сам глава Вэй, и от тихого хриплого голоса за спиной едва не призвал Фусюэ.       — Допускаю, что в Минчу тебя привело известие о нашествии туямянь и яогуаев, Сун Цзычэнь. Но так же допускаю, что ты прибыл сюда, чтобы нарушить договоренность и увидеть своего старшего товарища. Что из этого верно, скажи мне сам.       Цзычэнь поджал губы. Было стыдно попасться вот так, тем более — этому человеку. И обидно: он не успел даже толком налюбоваться на друга. И перед Синчэнем тоже было стыдно, друг считал его способным держать себя в руках… А ещё Синчэнь всегда принимал последствия своих действий честно и с открытыми глазами, и Сун Цзычэнь желал следовать его примеру хотя бы в этом.       — Я желал увидеть друга. Но мешать ему и попадаться на глаза не собирался.       — Что ж, честный ответ принимается. Но это не умаляет твоей вины, даочжан Сун. И отвечать за это снова твоему старшему.       Взгляд ледяных серых глаз был пристальным и… подначивающим? Мол, давай, возмутись, скажи хоть что-то? Цзычэнь не знал, как реагировать на эту подначку. С одной стороны, возмутиться действительно хотелось, ведь запрет нарушил он, а не Синчэнь! С другой стороны, если он возмутится… Не скажется ли это опять на Синчэне? Раз уж главе Вэй так понравилось за проступки Цзычэня карать его друга. Решил всё же рискнуть:       — Глава Вэй! В этот раз Сяо Синчэнь не то что не участвовал — даже не знал о том, что я нарушил запрет, так почему вы собираетесь наказывать его? Это несправедливо!       — Разве? — в проклятых глазах нелюдя — а глава Вэй точно не человек! — насмешка проявилась еще более явно. — Разве его?       Цзычэнь замер. Глава Вэй имеет в виду, что Цзычэню от того, что страдает Синчэнь, хуже, чем самому Синчэню? Возможно, и так. Но это всё равно несправедливо! Синчэнь за чужую глупость не должен страдать вовсе.       Последнее Сунь Лань, видимо, сказал вслух, потому что насмешка на лице главы Вэй обозначилась кривой улыбкой.       — За чью-то глупость всегда кто-нибудь страдает, чаще всего, конечно, невиновный. Что ж, поступим иначе. Я дам тебе одно задание, Сун Цзычэнь. Если ты выполнишь его, я не стану увеличивать срок вашей разлуки. На это ты согласен?       Выражение лица главы Вэй явственно говорило, что верить ему не стоит. Но Цзычэнь совершенно измучился лишь за месяц, и ещё на год терпения ему не хватит, это он понимал ясно.       — Согласен.       — Ответь мне на один вопрос, даочжан Сун. Кто виновен в убийстве: меч или тот, кто его держит? — в черноте зрачков главы Вэй зажглось лиловое пламя, вызывая безотчетную дрожь.       — Конечно тот, кто его держит. Меч — лишь кусок железа, особенно не заклинательский. — Вопрос был странный, но ответить на него было довольно легко, как для Цзычэня. Возможно, в нём был какой-то подвох? Он подумал ещё и добавил: — Исключением можно посчитать проклятое и одержимое оружие, которое берёт своего владельца под контроль, но здесь каждый случай стоит рассматривать отдельно.       — Уверен? Это полный ответ? — усмешка этого… человека стала острее меча. — Я дам тебе время подумать. А когда надумаешь — приходи в Чуньцю. Свободен.       Цзычэнь смотрел в ту сторону, где растворился среди лесных сумерек глава Вэй, и чувствовал себя послушником, которого брат-настоятель отругал за неверное понимание Кун-Цзы и отправил думать над верным ответом в молитвенный зал вместо ужина. Это обескураживало и раздражало. Он не зря думал о подвохе, но действительно не знал, как по-иному ответить на этот вопрос!       Бросив последний долгий взгляд на лагерь в надежде еще хоть раз увидеть сердечного друга, но так и не увидев его, Сун Цзычэнь тяжело вздохнул, развернулся и отправился прочь. Здесь ему оставаться было нельзя, хотя и хотелось.       

***

      Лето пролетало так быстро, что только по сделанной работе можно было отследить движение времени. Как всегда, днями жизнь в Фэнхуан Во вертелась, словно ветрячок, к которому привязали праздничные фейерверки, а ночами было некогда спать, потому что летние ночи коротки, но так притягательны. Гэгэ смеялся, что Ян отдохнет в Гусу, ведь там не разрешается выходить из яши после отбоя. Правда, тут же дополнял, что лично ему три тысячи правил не мешали их нарушать, и вообще правило есть только одно: не попадаться. А для этого придется выучить все, которые есть у хозяев, чтоб знать, на чем конкретно попадаться нельзя.       — Правда, сейчас в Гусу Лань осталось далеко не три тысячи правил. И дабайцзы уже прислал твой комплект вкупе с письмом. Слезно молил уговорить тебя не творить такого, как в твой первый визит в Юньшэн. А что ты натворил?       Гэгэ эту историю не знал, как-то так вышло, что никто его не просветил, как именно забирали из Облачных Глубин Чжань-гэ. И теперь Ян не преминул рассказать, во всех подробностях! Хоть и постарался опустить тяжёлые моменты вроде состояния Чжань-гэ, и Сянь-гэ история, ожидаемо, понравилась — до того, что он долго не мог отдышаться после, иногда всхлипывая и подхихикивая. И просьбу главы Лань повторять не стал, взамен похвалив изобретательность брата и его сообщника и рассказав историю о том, как побрил уважаемого на тот момент учителя Лань Цижэня. После чего пришла очередь Тяньяня хохотать взахлёб.       Поднятое настроение продержалось недолго. Все-таки расставание с семьей все еще было для Яна болезненной темой, он терпеть не мог дни, когда Сянь-гэ и Чжань-гэ улетали на советы или по каким-то еще делам, оставляя его «главным» — с поддержкой старейшин, конечно, так что тринадцатилетний подросток главенствовал чисто номинально, всего лишь привыкая к ответственности. Все это было понятно и правильно, но не отменяло острой нелюбви к расставаниям.       До отлета в Гусу оставалось чуть меньше чем три дня. Тяньяню хотелось взвыть и… что-нибудь сделать такого, чтоб остаться. Но он держал себя в руках: разочаровать гэгэ было бы в разы хуже.              Гости из Юньмэна давно не предупреждали о своем прибытии заранее — комнаты для них всегда содержались в готовности, а задержаться на денёк, если они прибывали, пока глава или иной нужный человек был на ночной охоте, тем более проблемы не составляло — и дело, и развлечения находились всем и всегда. И о том, что прибыли тетушка Цин и сяо Аи, Ян узнал только к вечеру, когда они с Синчэнем вернулись из посёлка чжичжуся — сообщил встреченный по дороге адепт.       Ян в тот же миг сорвался к лекарским павильонам — потому что где ещё искать целительницу и её дочь? — даже не обратив внимания на то, как за ним помчался не понимающий, что происходит, и встревожившийся Синчэнь.       — Молодой гос… Да тьфу, шисюн Ян! Кто такая госпожа Вэнь? Что случилось?       — Госпожа Вэнь — это госпожа Цзян, — скупо, потому что на бегу, отозвался Ян. — Она же с окончания войны жила в Пристани Лотоса, ну и все привыкли, что она — Вэнь. А когда они с дядей Ваньинем поженились, она вроде как и госпожа Цзян стала, но все, кто ее там знал, все равно госпожой Вэнь называют. Типа — традиция такая. Матушку дяди Ваньиня ведь тоже называли не Цзян, а Юй.       Синчэнь на объяснение выдал глубокомысленное «Ааа», но дальнейших вопросов — почему госпожа Юй в свою очередь была не госпожой Цзян, и почему нынешнюю госпожу Цзян наследник Вэй бежит встречать, как на пожар — не задал, хотя явно хотел. Ян же настроения отвечать на незаданные вопросы не имел, а на некоторые ответов и не знал, так что глубокомысленное молчание спутника проигнорировал. Окружающие же только посмеивались и продолжали заниматься своими делами — подобную картину они наблюдали каждый раз, как приезжали госпожа Цзян с дочерью.       Из дверей лекарского павильона ему навстречу уже бежала миниатюрная фигурка. Правда, заслышав сердитый окрик матери, остановилась, оправила платье и следующие несколько шагов прошла так, как подобает юной госпоже из хорошей семьи. Яна никто не одёргивал, так что он с удовольствием подхватил и покружил довольно взвизгнувшую девочку. Но, заметив в окно сердитый взгляд госпожи Вэнь, всё же поставил на землю и поклонился, как должно — его будущая юэму считала, что всякие вольные проявления эмоций уместны лишь за закрытыми дверями дома, а на людях стоит вести себя соответственно статусу. Даже если людей тех — три адепта из своих.       Аи подняла на Яна свои умопомрачительные глаза, взмахнув пушистыми ресницами. Нежные губки печально округлились:       — Ян-гэ! Ты правда уезжаешь на целый год?       Вэй Ян печально кивнул. Он обязательно наведывался в Юньмэн хотя бы раз в пару месяцев, если Аи не привозили в Чуньцю, и мысль о расставании на целый год грызла сильнее прочих печалей.       — Правда. Но я буду слать тебе вестников. И ты мне пиши, ладно?       — Буду писать, Ян-гэ, каждую неделю. Я уже много иероглифов знаю, — похвасталась девочка. — У меня получится.       Ян окончательно растаял, скажи ему кто-то отпустить Аи дальше чем на расстояние вытянутой руки — загрыз бы. Прямо здесь и… Нет, оттащил бы подальше в лес, только ради того чтоб Аи не напугать.       — Сянь-гэгэ говорит, что год — это совсем немного, он пролетит быстро. Да и ты ведь будешь приходить в следующие полгода в Цинхэ? Мы увидимся, обещаю, моя прекрасная маленькая госпожа.       В Цинхэ чета Цзян с детьми бывала регулярно. По поводу, без повода, по поводу: «Дагэ, меня достали эти идиоты, пошли на тренировочное поле, пока я кого-то не отходил Цзыдянем насмерть!», и прочим подобным причинам. Особой проблемой путешествие, даже с тремя маленькими детьми, не было. С тех самых пор, как четыре Великих ордена и один пока еще не Великий (но девиз Цзян Вэй Ин не забывал!) соединила «зеленая галерея». В каждой резиденции была такая: одинаково украшенная изображениями бамбука и сосен, с пятью арками, испещренными множеством накопителей-кристаллов, мерцающих, как аметистовые цветы. Вход в каждую арку открывался только и исключительно «своим», Вэй Ин потратил на то, чтобы создать артефакт, в который будут вноситься отпечатки ци и крови каждого допущенного до перехода, без малого год. Это не пейю смастерить, от этого артефакта — не приведи Гуаньинь, конечно! — могли зависеть жизни его родных, любимых и друзей. Так что в тот год Чуньцю Вэй правил второй господин Вэй бессменно, а главу если кто-то и видел, то только его супруг, наследник и целители в палатах, периодически поднимавшие ор выше Цишаньских гор, чтоб глава не смел себя гробить. Но это того стоило. Теперь глава Вэй мог увидеть любимую цзецзе и обожаемого дагэ практически в любой момент. И прочих — тоже.       Да и укреплению отношений между молодым поколением великих кланов это способствовало — малышня подрастала не только у Цзян, Не тоже расстарались. Вэнь Цин даже пришлось серьезно поговорить с Яньли о том, что рожать по ребенку в год — это несколько чересчур даже для заклинательницы, если она планирует жить долго и в здравии. Однако молодой госпожой и тремя молодыми господами Яньли клан Не обеспечить успела.       Их поколение, надо сказать, давно уже обогнало своих родителей по количеству отпрысков, словно спеша наверстать упущенные ими возможности. В клане Цзинь подрастали две красавицы-близняшки Вэйфэн и Вэйчуань. У Цзян была прекрасная Аи и двое мальчишек-погодок Жун и Минь, ну и у Не — четверо, несравненная Жулань и три ее брата Ли, Чэн и Ин. Не Минцзюэ не возражал, давая сыновьям имена в честь их дядьев.       Только Лань и Вэй со своими особыми браками и единственными наследниками выбивались из этой когорты, но тут уж ничего не поделать было: Вэй Ин твердо обещал Яну, что никаких наследников, кроме него, у клана не будет. А Лань Сичэнь и Лань Яо периодически страдали вслух — хотя и тихо — о том, что Лань И и одного чересчур.       И вот с этим таинственным Лань И, про которого слышал столько комплиментов — комплиментами эти тирады, впрочем, мог назвать лишь Ицяньцыбусин, — Вэй Ян твердо намеревался познакомиться. Раз уж глава Лань так просил его вести себя прилично, пусть его собственный наследник покажет пример, логично же?       Впрочем, перспектива новых знакомств не отменяла печали расставания. И когда пришло время отбывать — традиционно, на мечах, дабы по прибытии не слишком выделяться из общей толпы высокородных юнцов, лицо ему удалось удержать с трудом.       Вместе с Яном на обучение в Гусу, а потом и в Цинхэ отправлялись братцы-неразлучники Вэй Мэн и Вэй Линь, сопровождали их сам глава Вэй и его супруг: Цзян Минфэн соскучился по брату и хотел повидаться, а у Вэй Ина был целый свиток вопросов к старейшине Мэйню. Ну и отпустить одних мальчишек в длительный — почти три стражи! — перелет никто бы не отпустил. Да и церемония вручения подарков теперь предполагала наличие старших родичей, мол, пусть посмотрят, как юнцы справятся с первым официозом в жизни. Так что к подножию лестницы в тысячу ступеней, ведущей в Юньшэн Бучжичу, все пятеро прибыли вовремя и без происшествий. А то, что у главы Вэй при этом в рукавах прятались несколько сосудов с «Улыбкой Императора»... Ну, кто же будет обыскивать рукава самого Ди-цзуньши?       

***

      Наставники в Байсюэ обучали Сун Цзычэня сохранять спокойствие и советовали при любом событии, что колеблет душевный покой, погружаться в медитацию, дабы очистить разум. Сейчас медитации совершенно не помогали, и Сун Лань бросил это дело, бесцельно блуждая по округе Чуньцю и иногда упокаивая встречающихся на пути гулей.       Он не знал, что ему делать. Сколько он ни размышлял, но другого ответа, соответствующего собственным представлениям Сун Ланя о чести, на вопрос главы Вэй не находил. А являться в Фэнхуан Во, вопреки его воле, без ответа… Цзычэнь опасался, что это опять скажется на Сяо Синчэне. Да разве мог быть другой ответ? Ну в самом же деле?! Вот человек, вот меч. Кто виноват, если человек убивает мечом кого-то? Уж точно не меч, если это не одержимое оружие… Ведь все так? Да даже брат-настоятель бы ответил так же!       Увидеться с Синчэнем хотелось все больше. Повод был: он придет и скажет, что это — полный исчерпывающий ответ. И пусть глава Вэй с этим делает, что пожелает.       «И сделает — если ты ошибаешься — с твоим другом», — зудело внутри. Цзычэнь яростно почесал шею, то ли пытаясь утихомирить этот зуд, то ли просто расчесывая в очередной раз укушенное каким-то особо настырным гнусом место. Отнял руку, посмотрел на пальцы и мысленно застонал: не было никакого гнуса, была только проклятая болезнь, обострившаяся после ярмарки. Чужие прикосновения чудились даже тогда, когда вокруг не было никого, и он расчесал кожу до крови.       Это, конечно, могло бы стать еще одним поводом для прихода в Чуньцю…       Сун Цзычэнь пробродил по округе что-то около полумесяца, дни слились для него в нескончаемую череду повторений, без присутствия вокруг людей — и тем более одного конкретного человека, Сун Лань потерял им счёт. В один из дней, смотря на солнце над горизонтом, Цзычэнь понял — он даже не знает, восход это или закат.       Дальше так продолжаться не могло, иначе прогрессирующая болезнь и тоска доведут его до искажения ци. Так что Сун Лань как мог привёл себя в порядок над ближайшим ручьём — и пошел в Чуньцю. В конце-концов, какая разница — прикончит его разозленный непослушанием глава Вэй или искажение? А так он, возможно, сумеет хоть ещё раз увидеть Сяо Синчэня.       До города он добрался на одном упрямстве, понимая, что голову туманит болезнь, и надо бы отдохнуть, купить трав, сбить жар хоть ими. Что его такое вот явление будет ничем иным, как криком о помощи, а ее просить у нелюдя он не хотел. Или хотел? Теряясь в мыслях, расползающихся, как облака на рассвете, он дотащился до врат Фэнхуан Во, не заметив, что уже давно наступила ночь. Конечно, врата резиденции были заперты, и все, что ему оставалось — сползти по ним на землю, вжимаясь спиной в холодное дерево.       Чего он не знал, это того, что в лекарских палатах в этот миг прозвучал сигнал тревоги, и два адепта, остававшиеся дежурить при них, уже спешат на помощь, как и два целителя, которых этот сигнал поднял с постелей.              Сун Лань открыл глаза и чуть не застонал от непривычного ощущения. Он не мог его понять — но оно было… восхитительно? Прекрасно, чудесно, что еще можно придумать? Его душу просто наполнял восторг, а он никак не мог сообразить, по какому поводу тело так радуется. Выспался в постели, что ли? Он давно уже привык ко сну в любом месте, это мог быть сеновал на отшибе деревни или просто голая земля. Но нет, не в этом было дело.       В поле зрения появился убеленный сединами мужчина с удивительно ясными зелеными глазами.       — Ну, что, юноша, проснулись? Как вы себя чувствуете?       Цзычэнь прислушался, наконец, к себе, не отвлекаясь на посторонние мысли.       — Я… У меня ничего не болит?       — Это вы у меня спрашиваете? — рассмеялся целитель, а кем еще он мог быть. — Судя по диагностическим печатям и тому, сколько ци в вас влил сам глава Вэй, то не должно.       Глава Вэй его лечил? Лично? Это известие вызывало смешанные чувства. Мысль, что его касался этот человек, отдавалась привычным зудом и желанием вымыться. Но то, что его не бросили умирать под воротами, чтоб после просто прикопать труп подальше и сообщить Синчэню печальную весть, наверное, было хорошо? В любом случае, судьба его сейчас зависела от действий главы Вэй. И что-либо решать он сможет только после того, как поговорит с ним.       Не пришлось ждать слишком долго и мучиться неизвестностью. Оказывается, и глава самого одиозного ордена Цзянху мог быть милостив. Уже несколько минут спустя в дверях палаты возник этот человек, благодарно улыбнулся целителю:       — Вэй-лаоши, благодарю вас за заботу об этом юноше.       — Глава, не стоит. Все равно вы сделали почти всю работу за нас.       Мужчина только отмахнулся, будто это ничего не стоило, и целитель их покинул, неслышно прикрыв дверь за собой.       — М-да, когда я говорил, что дам тебе время на раздумья, я даже не подозревал, что ты воспользуешься им, чтобы довести себя до искажения ци, — глава Вэй прошел и бесцеремонно устроился на краю узкой койки, и так же бесцеремонно схватил Цзычэня за руку.       Не получил он за это мощный удар в грудь только по той причине, что изначально был сильнее, а Цзычэнь — ещё не восстановился. Так что в следующий миг Цзычэнь сгорал со стыда и пытался взять себя в руки, вжатый носом в подушку. Правильно настоятель говорил, что болезнь нужно лечить! Страшно представить, что глава Вэй думает о нём сейчас, после этой выходки. И во что она обойдется им с Синчэнем. Пришлось, несмотря на мерзкое ощущение чужих пальцев на плече и запястье, брать себя в руки и извиняться:       — Прошу меня простить… Это была непроизвольная реакция, я не имел дурных намерений...       Терпеть и не дёргаться с каждым мигом, что его удерживали в захвате, становилось сложнее.       — Ах, вот где сяньли-то закопан, — задумчиво произнес голос над головой. Но пока что Цзычэня так и не отпустили. — Давно? Впрочем, не суть. Это тоже лечится, только долго. Главное — хотеть исцелиться. Ты хочешь, Сун Цзычэнь?       Хотел ли он исцеления? Да! Всей душой хотел! Но даже настоятель тогда говорил, что помочь не сможет, ведь эта болезнь — рана души, а не тела… Разве целители Вэй умеют исцелять души?       — Целители моего клана умеют многое, что и не снилось кому другому, — хмыкнул глава Вэй. — Сейчас отпущу, не дергайся.       Хватка на плече и запястье исчезла, почему-то не оставив фантомного жжения, как обычно. Расчесать места прикосновения до крови не хотелось, наоборот, их будто покрыло что-то холодное и приятно утешающее зуд.       — Итак, предпочитаешь прятать нос в подушку, или поговорим, как взрослые люди, лицом к лицу?       Цзычэнь сел и оправил одежду. Было той одежды, впрочем — одно нательное бельё, но просить главу удалиться и обождать, пока Сун Лань оденется, казалось неуместным.       — Глава Вэй. Мой ответ на ваш вопрос остаётся неизменным, ничего отличного от того, что я сказал при нашей прошлой встрече, вы не услышите.       — Я это подозревал, — усмехнулся мужчина. — Но об этом позже. Сейчас вопрос стоит другой: ты остаешься в клане до исцеления, или уходишь и снова дожидаешься очередного приступа болезни, который, очень возможно, сведет тебя в могилу?       Цзычэнь захлопал глазами, он даже представить не мог, что ему предложат… А как же плата? Последнее он выдал вслух.       — Не всегда возможно требовать плату за помощь. Иногда нужно просто сделать и оставить человека с этим один на один. И тогда платой станет что-то большее, чем серебро. Не приходило в голову? А зря, это ведь один из принципов саньжэнь.       Пока бродил по дорогам — что сам, что с Синчэнем — Цзычэнь часто этому принципу следовал. Избавлял людей от зла, где его видел, иногда даже не показываясь местным жителям на глаза. Но ему не приходило в голову, что этот же принцип кто-то станет использовать в делах столь долгосрочных, как исцеление от болезни, до того считавшейся неисцелимой.       — Если глава позволит, я хотел бы остаться в Чуньцю Вэй.       А какой ещё ответ он мог дать? Отказаться от возможности быть рядом с Синчэнем и избавиться от того, что изрядно осложняло ему жизнь, сколько он себя помнил? Для этого он должен был быть не монахом, а идиотом.       — Отлично, — глава Вэй словно бы даже обрадовался этому его решению. Хотя читать в его странных глазах настоящие чувства было сложно, а доверять улыбке и вовсе невозможно — улыбался он почти всегда. — Ну а что касается ответа на мой вопрос… Убивает не меч и не человек, Сун Цзычэнь. Убивает косность мышления, заблуждения, страхи и ненависть, которым человек позволяет взять над собой верх. Хочешь знать, почему я выбрал для вас с А-Чэнем такое наказание — разделить?       Цзычэнь уставился на собеседника, как будто тот был Сунь Укуном, спустившимся с горы, чтобы лично настучать недогадливому монаху по лбу своим посохом. Наказание — разделить? То есть, его отправили за территорию Чуньцю — и всё, не было ничего из того, что Сун Лань успел себе придумать и чего так боялся?       Судя по тому, как подрагивали уголки губ главы Вэй, выражение лица у Цзычэня было сейчас редкостно глупое.       — В моем клане, да и в ордене Чуньцю Вэй в целом, физические наказания не приветствуются. Предпочитаю, чтоб до адептов все доходило не через зад, а через голову, — проворчал тот. — Хотя трудотерапию никто не отменял, да. Так вот, Сун Цзычэнь, вам обоим следовало понять, что же вам на самом деле не хватает в этой жизни. За юного Синчэня говорить не стану, захочешь — расспросишь сам. А ты — ты понял, чего не хватает тебе? Ты готов что-то изменить в себе, своей жизни, мыслях, поступках, чтобы это получить?       Чего ему не хватает? Всё это время Цзычэнь тосковал по своему другу, и ни о чём особо глубоком не размышлял. Но если уж глава Вэй задал такой вопрос, стоит его обдумать. На всё время лечения мыслей хватит, а возможно — и на всю жизнь.       — Отдыхай. Как только Синчэнь вернется в Фэнхуан Во, пришлю его сюда. А сейчас советую поспать или помедитировать.       Глава Вэй поднялся и вышел, оставляя Цзычэня с ворохом не умещающихся в голове мыслей и острым, как прорастающая колючками внутри тела ветка, чувством ожидания сердечного друга. Что он скажет, что сделает? Им найдется о чем поговорить, Цзычэнь не сомневался.       

***

      Сяо Синчэня посланный по его душу адепт выловил уже почти у самой купальни: этот день его отряд провел на полях, помогая крестьянам собирать урожай, а денек выдался солнечный и жаркий, и все, чего хотели подростки — выкупаться в прохладной воде и переодеться в чистое.       — Глава Вэй приказал тебе сразу, как освободишься, идти в палаты целителей.       — Что-то случилось? — сердце разом защемило от дурного предчувствия.       — Там увидишь. Да не переживай так, все хорошо. Твой друг уже в безопасности, сам глава его лечил…       Дальше Синчэнь уже не слушал, летел, не касаясь ногами земли.       В палату он влетел, не обратив внимания на сердитый окрик целителя и испытав по этому поводу лишь мимолётный укол стыда — потом извинится перед почтенным старейшиной! Сейчас его гораздо сильнее волновало, что с Цзычэнем, и как он оказался здесь, в Чуньцю, где ему быть воспрещалось!       Цзычэнь сидел на кровати и на первый взгляд был лишь слегка бледен. Терпеливо подождал, пока Синчэнь проверит его меридианы, ужаснется следам миновавшего искажения и наконец сядет пристойно, только касаясь кончиками пальцев ладони. Впрочем, отнять руку не позволил сам, крепко переплетя их пальцы.       — Что с тобой случилось, друг мой? А-Лань? Да не молчи же ты!       Молчание пугало больше всего остального. Оно — и жадный взгляд Цзычэня, легкая, едва заметная дрожь его руки.       — А-Лань! — взмолился Синчэнь, в свою очередь сжав его пальцы крепче, чем стоило, причиняя боль и себе, и ему, но только чтоб заставить хоть что-то сказать.       Друг наконец отмер, слегка улыбнулся, свободной рукой касаясь лба Синчэня, стирая морщинку беспокойства:       — Уже всё в порядке, друг мой. Не тревожься. Просто… — Цзычэнь слегка замялся, словно смущаясь того, что желал сказать, — ты помнишь о моей проблеме, А-Чэнь?       Синчэнь кивнул. Как он мог забыть? Он каждую свободную минуту только то и делал, что крутил в голове воспоминания о сердечном друге.       — Глава Вэй был великодушен и предложил мне попробовать исцелиться в клане Вэй. И воспользоваться на время лечения его гостеприимством.       Синчэнь обрадованно подался вперед, не сразу одернув себя. Цзычэня так хотелось обнять, но они все еще держались за руки, и он только положил вторую ладонь сверху на их сплетенные пальцы.       — А-Лань, это же чудесно! Глава Вэй и целители клана точно смогут тебе помочь! И я…       Сглотнув, он глубоко вдохнул и выпалил, боясь передумать, снова нырнуть в водоворот мыслей, страхов и сомнений:       — Я хочу, чтобы ты остался со мной! Здесь, в Фэнхуан Во! Насовсем!       Цзычэнь посмотрел на него внимательно, точно надеялся заглянуть прямо в душу:       — А как же твоя мечта? О собственном ордене?       Синчэнь немного устыдился. Он столько говорил об этом в бытность свободным саньжэнь… Неужели Цзычэнь подумал, что он, как и многие другие бродячие заклинатели, размяк и продался, почувствовав удобство и мощь ордена за плечами?       — Я мечтал об ордене, в котором важнее будут не родственные связи, а общность духа и устремления. Куда сможет прийти любой, чей путь будет схож с нашим. Но, оказывается, такой уже есть, — он неловко улыбнулся. — Глава Вэй собирает сирот под свое крыло. Сирот, Цзычэнь. Детей. Не тех, кто уже построил свое мировоззрение, а тех, кому можно его привить, дав выбор — принять его или идти своим путем. Тех, кому можно и нужно помочь уже сейчас, чтобы в мире не просто стало меньше зла, а… Проклятье, А-Лань, я не могу выразить словами то, о чем думал два месяца!       Внутри он молил: «Пойми же меня, мой друг! Ведь ты всегда понимал».       — Я ушел из обители Наставницы не потому, что там было плохо. Потому, что она не желала давать нам свободу выбора. Точнее, выбор был только один, без возможности признать ошибку и вернуться. Глава Вэй оставляет своим воспитанникам это право. И не требует расплачиваться за ошибки чем-то большим, чем твоя собственная совесть. Он говорит, что признание вины — уже половина искупления, а вторая — исправление ошибки своими силами. И еще говорит, что искоренить зло просто, но куда труднее зло предотвратить. Вот что я действительно бы хотел. Понимаешь, А-Лань?       Особого понимания на лице друга Синчэнь не увидел и успел было сникнуть, но тут Цзычэнь кивнул:       — Эти слова достойны того, чтобы их обдумать. Но что важнее… Остаться здесь — это действительно то, чего ты хочешь?       — Да!       Цзычэнь улыбнулся:       — Тогда я с тобой.       

***

      Лечение Цзычэня затянулось надолго, ведь исцелить душу куда сложнее, чем исправить повреждения тела. Однако уже к зиме он осознал, что спокойно касается сам и позволяет касаться себя не только Синчэню, но и целителям, и даже — жуть! — Вэй Усяню, с которым и проходила большая часть его сеансов медитации. Это были странные медитации. И странные уроки, перевернувшие большую часть его мировоззрения. Он узнал о том, что мир невозможно разделить на белое и черное, что в смешении этих цветов рождаются все краски, а в смешении и слиянии Иньской и Янской ци — истинная энергия, способная выправить сломанное и принести гармонию в мир.       Именно гармонии с миром, с собой — учил этот человек. Или все-таки не совсем человек? Иногда Цзычэню казалось, что тихим, хрипловатым голосом с ним говорит сам мир.       — Слушай себя, Сун Лань. Теперь ты это умеешь, так отвечай: куда ведет твой Путь?       Цзычэнь послушно прислушался. Чего он хотел, покидая привычные стены родного храма? О чем думал, сопровождая тогда ещё почти незнакомого молодого даоса в его первом путешествии? К чему стремится его душа? Наверно, теперь он наконец может дать ответ:       — К дому.       — И где же твой дом?       — Там, где мое сердце.       Облачаясь в серо-багряные одежды адепта Чуньцю Вэй, он знал: это не предательство прежних идеалов, учений и учителей. Это просто новая веха в жизни, новая ступенька в обучении.       Глава Вэй сказал, что убивает косность мышления, заблуждения и страхи. Исправить это можно только одним: учить других, учиться самому. Путь познания нелегок, но бесконечен. И идти по нему намного легче, если рядом есть те, кто подставит плечо и подаст руку, не требуя платы.       Его Путь привел к Синчэню, а Синчэнь — туда, где они оба нашли свой дом. Странный, удивительный, не похожий ни на что виденное прежде, но дом. Семью, в которой не считались с узами крови, принимая душой и сердцем, спасая, помогая не упасть, окрепнуть и развернуть, наконец, крылья.       Гореть, освещая Путь для других, как огненный феникс.