或許全部 - ВОЗМОЖНО ВСЕ

      Минцзюэ, покачиваясь в седле, пытался разобраться в себе и недоумевал, крепко недоумевал: что на него нашло? Он, по сути, бросил все дела, гостей, своих адептов, которым была назначена тренировка... И поехал выгуливать к водопаду деву Цзян. Которая вот только что просто взяла и обставила его в искусстве, которому учат только в его клане — почти секретной технике! Хотя... ладно, никакая это не секретная техника, просто в Не довели ее до вершины, но на самом деле это лишь необходимость контролировать себя и каждый удар сабли. Так, отвлекся. Дева Цзян. Почему он все бросил и поскакал исполнять ее желание? Это... нормально? Так и должно было быть? И у кого ему спрашивать — у диди, что ли? У Ваньиня?       Минцзюэ оглянулся, присмотрелся к младшим, передернулся и решил воздержаться от вопросов: слишком уж плотоядными были взгляды, которыми они его одарили. Что он должен делать-то?!       Цзян Яньли молча ехала рядом с ним. Для нее оседлали смирную кобылку, но Минцзюэ показалось, что можно было бы посадить ее в седло его Фэнбао, и она бы держалась так же уверенно. Молчание затягивалось, становилось неуютным. Сопровождающие — как сговорились — тоже молчали и помогать не спешили. Пришлось что-то говорить самому:       — Как вам пейзажи Цинхэ? — естественно, что-то более глупое и банальное и придумать сложно!       — У вас очень красиво, глава Не, — улыбнулась Яньли.       Он засмотрелся на эту улыбку. Кого же она ему напоминала? Такая же мягкая, почти неуловимая, и эти сладкие грушевые омуты на щеках...       — Минцзюэ, — буркнул он и почувствовал, как теплеют уши. Да что с ним такое?! Он не краснел лет с пяти, наверное! Да еще и перебил собеседницу, тупоголовый неотесанный дикарь!       — Как скажете, Минцзюэ.       Хм, а это приятно, слышать свое имя, произнесенное вот так... Гуй! О чем он?       — У нас другие горы — больше леса и лиственных деревьев, мягче очертания. А здешние суровее, но как приятно дышится... Пахнет смолой и солнцем.       — И грибами, — ляпнул Минцзюэ.       «Всемилостивая Гуаньинь, да что со мной?»       — О, грибы — это прекрасно, — лукаво усмехнулась Цзян Яньли, искоса посматривая на него. — Наверное, в Цинхэ их очень вкусно готовят? В Юньмэне есть свои рецепты, думаю, осенью вам удастся попробовать все самое вкусное.       Минцзюэ сглотнул внезапную голодную слюну. Кто-то, кажется, Вэй Усянь, расписывал таланты своей шицзе в готовке.       — А правда, что вы вкуснее всех готовите суп с корнем лотоса и свиными ребрышками?       Яньли рассмеялась, и это было так заразительно, что он, краснее вэньского солнца, почувствовал, что тоже улыбается и не может сдержаться.       — Нельзя верить моим братьям, пока сами не попробуете. А-Сянь и А-Инь так считают, но кто знает, может быть, они так говорят только из любви ко мне?       Дальше разговор пошёл легче — Минцзюэ, может, и не был великим поваром, но сварить себе похлёбку из того, что на ночной охоте под руку попадёт, или зажарить мясо умел, и несколько традиционных рецептов Цинхэ знал. Дева Цзян поделилась, что считается традиционными блюдами на Ночной охоте в Юньмэне... Сопровождающие о чём-то шушукались между собой и не встревали.       Минцзюэ не понял, как они к этому пришли, но дева Цзян пообещала, что они с братом останутся ещё на день после совета, и она обязательно приготовит что-нибудь традиционно юньмэнское специально для Минцзюэ.       За разговорами не заметили, как добрались. Точнее, заметили, когда пришлось повышать голос, чтобы быть услышанными: впереди ревела Третья Ступень, самая широкая, но не самая высокая. А за нею возвышались и две первые, и белогривый поток вспенивался в каждой из котловин все больше, так что вода, текущая из котловины Третьей Ступени, была белой, словно молоко, льющееся из черепков разбитого кувшина, расписанного серыми, черными и зелеными узорами. А на самой вершине, откуда и рушился стремительный поток Байхэ, скалы складывались в очертания тела дракона, готового прыгнуть вниз, то ли в полет, то ли в воду.       Минцзюэ спешился, подал руку Яньли и провёл ближе, к самому обрыву. Она подошла без страха, с любопытством посмотрела вниз, на бурлящую в ущелье реку:       — Воистину, лишь такие земли, как Цинхэ, могли взрастить таких людей, как адепты Не, — лукаво улыбнулась и взглянула на Минцзюэ.       Он поймал себя на том, что еще сильнее развернул плечи и выпятил грудь. Сразу захотелось пойти и треснуться головой о скалу. Сдержал первый порыв с трудом, но, кажется, снова покраснел. Хотя это могло быть и от холодного ветра — с водопадов он нес мельчайшую водяную взвесь, оседавшую на волосах и одеждах, как хрустальный бисер. Яньли повернулась к свету, и солнце одело ее в этот драгоценный хрусталь, как небесную аватару, расцветив мириадами радуг. Не помня себя, Минцзюэ шагнул вперед и... споткнулся, наступив на округлый камешек, хрустнувший под ногой, распавшись на две половины. Внутри камня что-то заискрилось лиловым и фиолетовым, и он, не долго думая, поднял обе половинки и сунул в рукав.       — Нам пора возвращаться, — перекрывая гул водопада, прокричал ему Хуайсан, выразительно тыкая в солнце.       Пришлось снова лезть в сёдла.       На обратном пути уже не разговаривали, а когда дорога покинула горный серпантин, коней начали погонять — они действительно задержались, и заставлять глав кланов ждать было бы нехорошо. Времени, что бы переодеться, так же не осталось, и на совет они с Ваньинем ввалились как были — в простых удобных одеждах. Переглянулись, уже сев на свои места, с одинаковым выражением: «Клянусь, слухов станет больше, чем мух над выгребной ямой!» — «А то их мало было до этого?».       Третий день совета был завершающим: подводились итоги, зачитывались результаты, проставлялись печати под свитками. Ничего скандального — Хуайсан и Цюнлинь, курсировавшие по залу под талисманами, утверждали, что даже вчерашнее убийство главы Яо не обсуждалось.       — Надолго ли хватит их страха? — хмыкнул вечером Минцзюэ. — Разве что до врат цитадели.              Эту ночь главы ещё проводили в Цинхэ, а завтра с утра нужно было провожать гостей — ещё на день оставались только Цзян. Минцзюэ приглашал и Цзысюаня, и Сичэня, но те сослались на дела. Хуань-эр — с видимым сожалением. Цзысюань, кажется, рванул бы на мече прямо после совета. Минцзюэ даже не расспрашивал его — все было видно по глазам. Вот так и должен был, наверное, выглядеть влюбленный человек? Глава Цзинь, впрочем, воспользовался возможностью и до поздней ночи донимал Минцзюэ, расспрашивая о том, как организованы отряды Цинхэ Не, как вообще добиться такой жесткой дисциплины, какие тренировки лучше проводить. Минцзюэ только все выше поднимал брови: это во что же молодой глава решил превратить свой орден? В подобие Не? Так ведь не выйдет.       — Да знаю, что с наскоку ничего не получится, — вздохнул на прямое замечание Сюань-эр. — Но хотя бы начало изменений заложить я обязан. А то превратились... — и разочарованно махнул веером, подаренным Хуайсаном.       Минцзюэ был, в принципе, согласен — ничего хорошего орден Цзинь далее не ждало, так как из ордена заклинателей он потихоньку превращался в сборище торгашей.       Утром Цзысюань отбыл, ожидаемо, одним из первых.       Следующим улетел глава Лань — он, к слову, на совет прибыл без своего верного ши-чжуна, но Минцзюэ, конечно же, не стал расспрашивать, куда подевался мальчишка, а Хуань-эр вообще про него старался не говорить. У него, как у музыканта, слух был, пожалуй, поострее, чем у всех остальных. Стало ясно, отчего в первый день его лицо так каменело в извечной маске легкой полуулыбки.              К середине утра, когда прогрелся воздух и высохла роса, в цитадели Буцзинши уже никого лишнего не осталось. В какой момент Минцзюэ начал считать главу Цзян и его сестру столь же близкими, как и А-Линя? Да кто ж его знает. Может, в тот самый, когда заприметил Ваньиня, тренирующегося на ночном полигоне вместе с адептами Не, а потом украдкой пьющего с ними же байцзю? Эти же охламоны потом и притащили снова мертвецки-пьяного главу Цзян в его покои, нарвались на взыскание от Минцзюэ и пытались выгородить товарища... Или когда дева Цзян вплела в волосы подаренный им цветок лесной розы? Или когда он все-таки разглядел ее глаза — два бездонных омута, торфяных озера, в которых так легко утопиться, и которые так безупречно отражают то глубокую синеву, то серость ненастья, то лиловую черноту грозовых небес?       Но, сказать честно, «когда» — было не важно. Важно было то, что Минцзюэ совсем не хотелось, чтобы она уезжала. Особенно после послеобеденной прогулки в лес. А-Линь и Чэн-эр похватали луки и устроили соревнование — кто больше куропаток притащит; А-Сан отказался участвовать и скрылся где-то в противоположном направлении с силками. В общем, они вели себя как обыкновенные мальчишки. А Яньли...       Она снова была одета, как юный адепт, и волосы, подвязанные в высокий хвост лиловой лентой, украшала только простенькая серебряная шпилька с навершием в виде бутона лотоса. Она сидела на брошенном братом на траву плаще, ощипывала куропаток и смеялась, рассказывая о детских проделках своих братьев, о легендах и сказках Юньмэна, о том, как красивы протоки Янцзы и лотосовые озера в любое время года. Или молчала, слушая его. Минцзюэ развел костер и впервые без боли и отчаяния вспоминал походы с отцом, осенние охоты с ловчими птицами, о том, как впервые получил право взять на руки брата и ощутил ответственность за этот крохотный, но такой громкий сверток, в котором едва виднелось сморщенное личико. Смущенно запинался, вздыхал и признавался, каким дураком был, не разглядев в диди настоящий свет его души.       — Это из-за него, Вэй Усяня, я наконец смог открыть глаза. Знаешь, он как невидимая нить, сшивающая и небеса, и землю, но если она проляжет сквозь сердце — то это будет и больно, и остро, и без нее уже никак не будет все по-прежнему.       Яньли коснулась его сжавшегося кулака тонкими пальчиками. Ее шепот отозвался в его душе теплом:       — Ты понимаешь. Спасибо, Минцзюэ.       А потом он ел вкуснейших, кажется, во всей его жизни куропаток и зайчатину — добычу А-Сана — и умудрился посетовать, что зайцы по лету не пушные, а то получилась бы отличная шапка деве Цзян: зимы в Цинхэ суровые...       Яньли милостиво сделала вид, что ничего не заметила, а вот три паршивца сдавленно зафыркали, и Минцзюэ спорить был готов: А-Сан это ему ещё припомнит.       А потом он смотрел со стен цитадели вслед улетающим адептам Юньмэн Цзян и понимал, что такую картину он видеть больше не хочет — никогда. Вернувшись к себе и встретив в коридоре младших, сказал только одно:       — Никаких разговоров. Мне нужно подумать.       И заперся на сутки, отваживая слуг и адептов, возомнивших себя бессмертными, рыком и швырянием в двери метательного ножа. Никакого искажения ци — просто думать о чем-то таком... смущающем, глубинном и основополагающем, как чувства и отношения, было до бешенства трудно.       

***

      Яньли, соглашаясь на авантюру А-Цин, особо ни на что не надеялась. Кому она нужна, кроме братьев? Разве что какой-то из глав кланов поменьше позарится — исключительно для того, чтобы за счёт родства с Великим кланом возвысить свой, но на это сама Яньли бы не согласилась ни за что.       Приём, который ей оказали в Цинхэ, это подтверждал: Не Минцзюэ на неё и взгляда не бросил, сразу поручив заботам Цюнлиня. И когда она услышала этот вызов на состязание — он прозвучал как насмешка. Как же ей тогда хотелось просто встать и оттаскать неугомонного братца за уши! При всех, прямо за ужином! Как он мог — поставить ее в такое неловкое положение? О, нет, в себе она была уверена. Лаоши Не Еин, учившая ее этому искусству, когда матушка решила, что с родовым оружием Юй — кнутом — невысокой и легкой Яньли управляться будет слишком сложно, говорила, что ее «деточка» легко обставит в скорости и изяществе исполнения любого «увальня из моего клана». И тренировки с тешанем Яньли не забрасывала даже тогда, когда с ног валилась от усталости в военное время. Но А-Чэн ведь знал, что это умение должно было оставаться тайной! И так поступил. Яньли отказалась с ним разговаривать в тот вечер, но, конечно же, на вызов ответила. И пришла. И... проиграла, победив.       Он испугал ее своим гневом, когда разорвал ленту в третий раз. Но страх ушел, когда он засмеялся. Тот, кто способен посмеяться над своим поражением и признать его — мудр и чист душой. На прогулку к водопаду она осмелилась напроситься от испуга и наступившего следом за ним облегчения. И никак не рассчитывала, что её поведут туда вот прямо сейчас, когда до совета оставались считанные сяоши! Очень порывистый поступок, напомнивший ей юного А-Сяня — тот иногда так же мог сорваться с места в последний момент. И такой неловкий, теряющийся, отбрасывающий привычные рамки и нормы мужчина, смотревший на нее так... Странно. На Яньли, пожалуй, так смотрел только один-единственный человек — и все же иначе, самую каплю — но иначе. А-Сянь, ее бедный братик.       Как на сошедшее с небес божество.       Как на святыню.       Было это правдой, или она все себе нафантазировала, попавшись в ловушку собственной неопытности, как и тогда, со своей первой детской влюбленностью? Яньли не понимала сама себя. Она даже начала избегать свою подругу, потому что А-Цин хотела знать о ее впечатлениях от поездки, а у Яньли впервые не хватало слов и сил, чтобы найти эти слова.              Прошло чуть больше месяца, приближалась Большая ночная охота — и Яньли снова стало не до переживаний. А-Инь пропадал на облавах, добывая монстров, и занимался делами клана, а на неё легла подготовка к приёму гостей. А-Цин иногда помогала как могла — но её основной заботой оставались А-Сянь и Ванцзи, так что Яньли делала всё сама.       И усердно гнала мысль о том, что глава Не на охоте тоже будет.       По традиции, все приготовления брал на себя принимающий орден, но за два дня до самой охоты в Пристань Лотоса явились главы Не, Лань и Цзинь. И каждый привез с собой сильнейших мастеров щитовых заклятий, потому что у ордена Юньмэн Цзян таковым был Цзян Фэнмянь, а сам Ваньинь, хоть и достиг уже достаточно высокого уровня мастерства, все равно был хорош в атаке, но не в защите. Визит был тайным: с мастеров взяли клятву о том, что никто никогда не узнает об их помощи. Ущелье Четырех Духов, где и планировалась Большая охота, было надежно накрыто ограничивающими печатями, в нем установили Врата на входе и на выходе, основную привязку сделав к Сухопутным Вратам Пристани. Закончив работу, главы и мастера удалились, так и не показавшись никому лишнему на глаза. Брат был в растерянности, не зная, чем заслужил такую заботу. И как за нее отплатить.       Встречать гостей к воротам вышли только Ваньинь и Яньли — они оба, может, и хотели бы, чтобы А-Цин была с ними, но пока для этого было рано.       Пристань впервые встречала столько гостей при новом хозяине, и А-Чэн то и дело хватался за Цзыдянь и нервничал сильнее обычного. Разместить всех гостей в Пристани Лотоса было делом непростым — но они справились. Три десятка новых павильонов, отстроенных специально для этой цели, были с секретом: это были не настоящие дома, мастера Юньмэна работали целый месяц, чтобы создать конструкции, которые можно было собрать за несколько часов, превратив в комфортное жилище. И столь же быстро разобрать обратно, складировав до следующего повода под печатями защиты от древоточцев, сырости и гнили. Яньли гордилась тем, что брат придумал это почти сам — идею подала его невеста, но до ума проект он доводил один, бурча себе под нос что-то о том, что «дагэ обязан меня похвалить».       Сейчас все эти павильончики были готовы к приему гостей и постепенно заполнялись народом. Для адептов было выделено одно из тренировочных полей, где выставляли шатры. Главы с приближенными селились в павильонах. Главы Великих кланов — в гостевых павильонах рядом с домом хозяев Пристани и Главной залой.       Глава Не прибыл вместе со всеми, ещё во время приветствий обмолвившись, что ему нужно поговорить с Цзян Чэном и Яньли. Сердце сбилось с ритма — о чём им нужно говорить? Во время того краткого визита, когда мастера помогали ставить щиты, они с Минцзюэ едва перекинулись парой слов, и Яньли подумала, что всё-таки обманулась. Разве могла она — такая, как есть — заинтересовать такого мужчину? Главу Великого клана, выдающегося воина, мастера совершенствования на пути Меча? У нее нет ничего, что могло бы ему понравиться. Ее золотое ядро не слишком сильно, и его не хватает даже на то, чтобы удержать в воздухе меч, потому ее оружие — тешань. Она прекрасно воспитана, умеет вести хозяйство и управляться с делами клана и провинции, но ей уже много больше лет, чем это прилично деве, и ее путь — разделить судьбу тетушек Юй, оставшихся незамужними.       Яньли дождалась окончания церемонии приветствия и незаметно ушла к себе, но оставаться в одиночестве показалось ей невыносимым, и она, сменив нарядное платье на ставшее уже давно привычным мужское ханьфу, отправилась в лекарский павильон. Если малыш Ян не крутился в палате братика А-Ина, то там звучала только музыка Ванцзи, а сам Лань Чжань был молчалив и предпочитал скорее отвечать на вопросы, чем начинать беседу первым.       Он и сейчас сидел за цинем, и пальцы мягко касались струн, рождая едва слышную мелодию, и играл он только одной рукой, вторая, как это часто теперь бывало, охватывала запястье А-Ина, передавая ему ци — потихоньку, тонкой струйкой, так, чтобы сам Ванцзи успевал ее восстанавливать. От постоянной циркуляции энергии в этой палате было гораздо прохладнее, чем в остальном лекарском павильоне. Яньли кивнула молодому заклинателю, не проронив ни слова, села напротив, зажигая пламя под небольшим чайничком, чтобы заварить для него чаю. Он благодарно улыбнулся самыми уголками губ. Такие безмолвные посиделки были ее отдушиной. Иногда ведь действительно хотелось тишины и покоя, а Пристань Лотоса затихала только в самый глухой час ночи.       — Заклинатели уже съехались? — неожиданно прервал молчание Ванцзи.       — Да. Сейчас проведут совет, а завтра будут стрельбы, послезавтра — Большая охота. Ты мог бы поучаствовать, орден Гусу Лань...       — Нет. И от Юньмэн Цзян тоже нет. У меня тут своя охота, — он чуть качнул головой.       — Что там, в его снах?       — Пристань Лотоса, но не вся. Очень многое он не помнит, только яркие моменты, связанные с вами двумя. Его мир похож на разрозненную мозаику, сложенную из кусочков нескольких картин. Что-то от Юньшэна, что-то от Ляньхуа-У... Луаньцзан. То место, где он собрал всю тьму и сдерживает ее. Остальное — туман.       — Как ты думаешь, это можно исправить?       — Когда Ваньинь влил в него свою ци, появилась та беседка, его любимая, и озеро с лотосами. Потом павильон, где они жили. После твоей ци — очень много, пространство расширилось скачком. Он очень сильно тебя любит, А-Ли. Это просто непередаваемо — в тех местах, что связаны в его памяти с тобой, царит такой свет, что на глаза наворачиваются слезы.       Яньли всхлипнула и закрыла лицо ладонями.       — Я знаю. Я всегда это знала...       Закипела вода, и ей пришлось взять себя в руки, заварить чай.       — Я принесу тебе лотосовых пирожных с османтусом, А-Чжань. Но, может быть, еще риса с овощами? Поварам особенно удались проростки бамбука и грибы сянгу в кисло-сладком соусе.       — Не могу тебе отказать, цзе-цзе, — улыбнулся он.       Яньли было нетрудно сделать для него хотя бы такую малость. Ей, легконогой, хватило половины кэ, чтоб сбегать до кухни, собрать короб с едой и вернуться. Но уже у дверей лекарского павильона ее догнала одна из служанок, запыхавшаяся и слегка растрепанная:       — Госпожа, госпожа! Ох, вы снова в таком виде! Скорее переоденьтесь, глава Цзян приказал найти вас и пригласить в Главный зал. Прошу вас, госпожа, поторопитесь!       — Хорошо, отнеси это Лань Ванцзи прямо сейчас. Я поспешу.       Сердце забилось где-то в горле, руки похолодели, а голову словно набили мокрым хлопком. Зачем она брату в зале, где сейчас идет совет глав кланов? Яньли поспешила переодеться — действительно, не стоит являться перед посторонними в таком виде без необходимости, — и с трепетом прошла в зал.       Всё это время её мысли метались вспугнутыми птицами: зачем она понадобилась? Если бы что-то было не так, брат передал бы со слугой, да и проверили они все трижды!       Неужели у кого-то из глав к ней дело — например, всё-таки решил посвататься кто-то из малых кланов?       Мысль о том, что свататься мог бы Минцзюэ, промелькнула — и была выметена из головы в тот же миг, не стоило обольщаться.              Все разговоры в зале затихли, стоило ей войти. А сидевших там глав было немало — почти пятьдесят кланов заявили права на участие в Большой охоте, и это только крупные и средние. Мелкие подтянутся позже, уже к самим стрельбам — то есть, завтра с утра.       И вот сейчас все они молчали и смотрели так... Жадно, любопытно, оценивающе. Как на выставленный на прилавке товар. Яньли с трудом сдержалась, чтобы не поежиться, выпрямилась еще сильнее и развернула плечи, копируя матушкину осанку. Прошла-проплыла, неслышно ступая по расстеленным в проходе коврам, затканным лотосами, словно по глади озера. Поклонилась:       — Глава Цзян, вы звали меня.       — Сестра, — А-Чэн, немного бледный, но сияющий, поднялся и прошел к ней, взял за руку. — Глава клана Не просит твоей руки. Я дал согласие.       Просит её руки...       И брат дал согласие...       Кто просит? Глава Не? Не Минцзюэ?       Но он ведь.... Он на неё при первой встрече и не посмотрел. И в последние дни — едва пару взглядов бросил...       Яньли, нарушая все правила и традиции, обернулась в зал и нашла Не Минцзюэ взглядом. Когда он поднялся, ей пришлось смотреть на него снизу вверх, это смущало. А ведь на той прогулке не смущало ничего — было так легко и просто...       А он прошагал к ним — три, всего три стремительных шага ему потребовалось, чтобы преодолеть расстояние до них с братом! — и поклонился, протягивая на вытянутых руках резную деревянную шкатулку, украшенную головами Таоте и... лотосами!       — Этот Не просит госпожу принять его первый дар.       Яньли не могла оторвать взгляд, и в то же время — не могла смотреть, переводила его — со шкатулки на склонённую макушку с густым хвостом, украшенную тяжелым золотым гуанем, на затянутые в серый шёлк плечи, снова на шкатулку... Брат крепче сжал её руку — наверно, она слишком долго смотрела, и Яньли опомнилась, шагнула вперёд и поклонилась, беря шкатулку из рук Не Минцзюэ:       — Эта Цзян принимает дар.       Тишина разом кончилась: зашушукались, задвигались люди, незаметными тенями засновали слуги, разнося напитки и блюда.       — Сестра, прошу, почти своим присутствием этот пир.       Ей ничего иного и не оставалось.       Шкатулка жгла руки — так хотелось открыть ее, посмотреть — что там?       Не Минцзюэ, сохраняя невозмутимость на лице, вернулся на свое место — и оно оказалось совсем рядом с тем, куда поставили сейчас еще один столик — для нее. Всё время трапезы Яньли исподтишка бросала на него взгляды — и даже поймала ответный, как ей показалось, такой же смятённый, как у неё самой — и более не осмеливалась поднимать глаз.       Как бы там ни было, а деве не стоило надолго оставаться в месте, где пирует с полсотни мужчин, так что Яньли символически попробовала блюда, тем более что кусок в горло не лез, и поспешила уйти.       В своих покоях она долго смотрела на шкатулку, не решаясь притронуться, хотя и сама несла её, будто сделай она это — и всё развеется, исчезнет, как прекрасный сон. В конце концов шум за окнами напомнил, что на дворе день, а у неё ещё куча забот, и не стоит просто так тянуть время. Яньли решилась и сдвинула крышку.       На сером шелке сверкнул, поймав солнечный луч, выложенный чистыми мелкими кристалликами аметиста лотос — от нежно-розоватого у центра до густо-лилового у кончиков лепестков. А по центру сияла и переливалась зеленым перламутром крупная жемчужина — такие добывались только у берегов Дунхай, из раковин ядовитых демонических устриц, и ценились дороже золота. Еще восемь таких же гроздью украшали длинную тонкую шпильку из светлого, почти зеленоватого золота, навершием которой и был лотос. Они крепились на тонких цепочках, и поверх каждой был золотой колпачок в виде лотосовой коробочки. Неимоверная красота! Дрожащей рукой Яньли вынула шпильку и расправила чуть слышно зазвеневшие цепочки — колпачки оказались не просто украшением, а еще и колокольчиками. От цветка рассыпались блики, и у Яньли на глаза навернулись слезы. Такой подарок не мог быть сделан лишь в дань традиции. Создавая эту шпильку, Минцзюэ думал о ней... Яньли решительно утёрла слёзы и переколола причёску новой шпилькой. Посидела немного, рассматривая себя в зеркале. Пойдёт ли ей серый шёлк?       — Цземэй, вот ты где! — в комнату бесцеремонно — как всегда — ворвалась А-Цин, накинулась с объятиями. — Я все слышала! Я так рада за тебя! А ты? — Яньли слегка отстранили, тряхнули крепкие руки целительницы. — Ты — рада? А-Ли, ну не молчи же!       Яньли неуверенно улыбнулась.       — Конечно, рада. Просто не привыкла еще.       — Ну, думаю, теперь у тебя будет время привыкнуть. Все равно свадьбы не будет раньше, чем очнется твой брат.       — А-Цин... спасибо тебе.       Целительница только махнула рукой:       — Пустое, цземэй. Ты — чудесная, разве я могла просто сидеть и смотреть, как ты хоронишь свое личное счастье? Но скажи же, А-Ли, скажи — он тебе хотя бы нравится?       Иногда Вэнь Цин была просто невыносима! Такая строгая, даже немного замкнутая в обычное время, с Яньли она раскрывалась совсем с другой стороны. Словно раньше ей просто не с кем было вот так поболтать о девичьем. Хотя... А было ли? Слишком рано она стала главой своего клана, слишком много рамок, ограничений и трудностей на нее свалилось с самого детства и по тот день, когда А-Цин оказалась в Пристани Лотоса.       Яньли постаралась не краснеть и кивнула. Колокольчики на шпильке мелодично зазвенели, и она вздрогнула — видимо, придётся привыкать держать их так же, как орденскую подвеску.       — О-о-о, — протянула Цин-цзе, — это его подарок? Какая красота! Сразу видно, что не первая попавшаяся безделушка на базаре куплена, — и захихикала, как девчонка.       Яньли снова кивнула:       — Ох, А-Цин! Ну вот как он может мне не нравиться?! — и сама смутилась от своих слов.       Вэнь Цин на это лишь звонко расхохоталась и потянула её прочь из покоев:       — Идём, идём! такой красотой стоит похвастаться.       — А-Цин! Цзецзе!       Но кто б ее слушал?              Суетный день пролетел мимо Яньли, как лепестки с отцветающих яблонь или листья с кленов под порывами осеннего ветра. Она все время была чем-то занята, решая за раз по десятку сиюминутных вопросов: накормить всех присных прибывших глав, всех адептов, распределить часы, когда всем желающим можно будет воспользоваться купальнями, отдать приказы для слуг, поваров, проверить, чтобы всего хватило и никто не остался обделен ни пищей, ни кровом. Лишь к вечеру, когда у нее уже не осталось никаких сил, она оказалась свободна. И ноги сами понесли ее в лекарский павильон, к братику — рассказать такую новость.       В палате, кроме А-Чжаня, отыскался и Ян, о котором она тревожилась весь день: неуловимый мальчишка мог встрять в неприятности, хоть и носил клановое ханьфу, но слишком уж много было сейчас в Пристани чужаков.       А-Чжань скользнул взглядом по шпильке, вгляделся в её глаза, улыбнулся:       — А-Ли, поздравляю.       У Яньли уже сил не осталось смущаться, потому она лишь кивнула:       — Спасибо.       Потрепала Яна по лохматой макушке и присела рядом, когда он дёрнул за рукав:       — Тетушка от нас теперь уедет?       — Ты думаешь, что я могу выйти замуж, пока твой гэгэ спит? Ах, Ян-Ян, такого не может быть.       Мальчик насупился, закопавшись в ее объятия, о чем-то размышляя. Потом заговорил, так уморительно-серьезно, явно повторяя чужие слова:       — Тетушка Цин говорила, что негоже красивой деве долго оставаться незамужней. Может, если гэгэ узнает, что у тебя теперь есть жених, он поторопится и быстро запобедит ту плохую штуку? А хочешь, я тебя тоже туда проведу? И ты ему сама скажешь? Пойдем со мной, тетя Яньли, пойдем! Я уже так соскучился, а гэгэ меня все не вспоминает и не вспоминает!       — А-Ян, это очень опасно! — вскинулся Ванцзи.       — Но ты же будешь с нами. У тебя меч и цинь, а у тети Яньли — ее свет. Эта хрень испугается и сама сдохнет!       — А-Ян!       — Так дядя Цзян говорил. Ой... Он сказал, чтоб я не повторял плохие слова...       Яньли рассмеялась: А-Чена раньше А-Сянь всегда ругал, что он сначала скажет, а потом думает, уместно ли сказанное... И А-Чен, и А-Сянь с тех пор изменились. Один её маленький братик стал главой ордена, а другой спит — и никак не может проснуться. Одному она помогает, как может, так, наверное, пора помочь и второму?       — Если А-Чен так сказал — может, попробуем?       — Цзецзе, это...       — А-Чжань, если есть хоть один шанс, что это поможет — разве могу я остаться в стороне?       Ванцзи дрогнул и сдался под двумя умоляющими взглядами.       — Я до сих пор не понял, как А-Ян это делает, но если он сказал, что проведет тебя...       — Тетушка Яньли, ты просто закрой глазки, — мальчик прильнул к ней, обнимая, и Яньли в самом деле закрыла глаза, откинув голову на край постели.       

***

      Таким А-Сянь был в тот день, когда привез в Пристань Лотоса раненого Яна. Уставшим в край, измученным, но с таким упрямым взглядом, с такой взрослой решимостью, с залегшей меж сведенных бровей морщинкой — и расцветающей на губах неверящей, робкой улыбкой.       — Шицзе! Шицзе! Моя шицзе!       — А-Сянь! Какой ты худой! — Яньли обняла его, погладила по волосам.       — Потому что тебя нет рядом, — тут же пожаловался он, утыкаясь в ее плечо лбом. — Некому присмотреть за маленьким Сянь-Сянем!       За ее спиной подавился воздухом появившийся в беседке Ванцзи и рассмеялся малыш Ян.       — Гэгэ!       Вэй Ин посмотрел на него поверх плеча Яньли:       — Ты ко мне постоянно приходишь. И... это ты привёл ко мне А-Чжаня, я помню!       — Гэгэ, — улыбка мальчика померкла, но он все еще пытался улыбаться дрожащими губками. — Ты так меня и не вспомнил? Гэгэ!       — А-Сянь, ты привез А-Яна в Пристань Лотоса во время войны. Ты спас ему жизнь и решил стать старшим братом.       — А-Ян... — Вэй Ин медленно опустился на колени, чтобы быть вровень с мальчиком. — Я... помню... Куйчжоу? И тебя... Да, я помню! Ты все еще считаешь меня самым красивым? После того как видел А-Чжаня?       А-Ян внимательно посмотрел сначала на Вэй Ина, потом, — на Лань Чжаня. И уклончиво оповестил, надув губы:       — Гэгэ самые красивые!       — Маленький негодник, ты должен был сказать, что нет никого красивее А-Чжаня, — Вэй Ин схватил ребенка и принялся щекотать.       Ванцзи залился краской.       Яньли, подумав, взмахнула рукавом: это ведь сон, а если так — то пусть здесь появятся все его самые любимые блюда, такие, какими он их помнит.       Посреди беседки в самом деле возник столик на четверых, заставленный мисками и пиалами. Яньли захотелось плакать, стоило взглянуть на их содержимое: все выглядело размыто, невнятно. Коснувшись самой большой миски — суповой, она представила ее до краев наполненной его любимым супом из свиных ребрышек и корня лотоса. Вторую — рисом, красным от перца. Третью — нежной свининой в кисло-сладком соусе с зернами лотоса. Четвертую — острейшими кусочками пряного цыпленка с красным перцем.       — А-Сянь! — Он с улыбкой обернулся, перестав дразнить пищащего от возмущения и восторга А-Яна. — Иди к столу!       Все в ожидании подошли. А-Сянь настороженно сел, придвинул к себе миску. Глаза его подозрительно заблестели, и он решительно поднёс ложку ко рту... после чего слёзы полились ручьём.       Яньли мягко гладила своего А-Сяня по спине, пока он, плача, ел суп. К концу трапезы ей показалось, что он в самом деле стал выглядеть... не так истощенно. Клановое ханьфу больше не болталось на острых плечах, разрумянились бледные щеки. Туман над озером лотосов поредел, открывая больше пространства, Пристань Лотоса стала выглядеть почти так, как должна была выглядеть в реальности.       Когда брат решительно отложил палочки и встал, она поняла, что его бой в самом деле не окончен: в руке появился меч, и гневно нахмурились брови.       — А-Чжань, уведи шицзе и А-Яна.       — Подожди, — Яньли бросилась к нему, обнимая, заторопилась: — А-Сянь, возвращайся скорее, я хочу, чтобы ты был на моей свадьбе уже здоровым, слышишь? Сегодня брат дал согласие на мой брак с главой Не. Не Минцзюэ, ты помнишь его?       Тот удручённо покачал головой:       — Не помню. Наверное, когда увижу его, вспомню больше? Но если он тебе нравится, то всё в порядке? — А-Сянь вопросительно взглянул на неё.       Яньли, обрадованная этим «когда» вместо «если», кивнула.       — Но вам действительно пора, — Вэй Ин аккуратно высвободился из объятий и бросился в красный туман.       А их с Яном А-Чжань утянул в противоположном направлении, у Яньли закружилась голова, она закрыла глаза — и открыла их уже в знакомой палате.       — Цзецзе... — Ванцзи внезапно встал перед ней на колени, глубоко поклонился и замер, не поднимая головы.       — А-Чжань, ну что ты! — Яньли подхватила его под локти. — Встань немедленно! Зачем ты?..       — Я глупец, ни разу, ни единого раза я не додумался... Цзецзе, спасибо!       По его щекам стекали слезы, и встревоженный А-Ян принялся гладить его по голове, подсовывая любимые конфетки. Яньли тоже погладила.       — А-Чжань. Это всего лишь сон, и суп — лишь форма, в которой я проявляю свою любовь к А-Сяню. Ты проявляешь её по-иному, но разве так уж важна форма — если главное то, что мы любим его и заботимся о нём?       — Я не... Я не задумывался. Старшая сестра мудра, этот глупец должен чаще слушать старшую сестру, — совершенно серьезно выдал А-Чжань, робко подставляясь под ее руку. Так, словно его никто и никогда не ласкал просто так. Яньли ещё немного погладила его и взглянула в окно — там царила глубокая ночь, подсвеченная гирляндами праздничных фонарей.       — Пора спать, А-Чжань.       Она забрала тут же сонно зазевавшего Яна и ушла, пожелав хороших снов Лань Чжаню. Отнесла почти уснувшего по пути мальчика в его комнату, вернулась к себе и поняла, что прямо сейчас уснуть не сможет. Видения в памяти А-Сяня разбередили душу, и Яньли, взяв теплую накидку, вышла прогуляться.       Та самая беседка — их любимая, где мальчишки читали, пили чай или выдумывали свои истории, пока она вышивала или занималась каллиграфией, — встретила ее тишиной и огоньком зажженной лампы. Ее каждый вечер после возвращения с войны зажигал брат, словно и это могло придать сил душе А-Сяня для сражения с тьмой.       Яньли присела на скамью, рассеянно созерцая блики от фонариков на тёмной глади озера. День был переполнен событиями, и она до сих пор не могла толком осознать: А-Чэн впервые принимал гостей как полноправный глава ордена, она сама теперь — невеста, и к тому же — впервые за год лично говорила с А-Сянем, пусть и во сне.       Тихо скрипнули доски настила, рядом сел брат.       — Сестра... А-Ли, я...       — Ты не спишь, неужели не устал, А-Чэн?       — Ты не сердишься? Я... не знал, что Цзюэ-гэ решил, и потому ничего тебе не говорил, но, вроде... Я решил за тебя, сестра, прости меня, — он виновато сгорбился.       Яньли привычным жестом погладила склонённую голову. Какие глупые мальчишки её окружают!       — Я не сержусь, Чэн-Чэн. Я счастлива. Веришь?       Колокольчики на ее шпильке зазвенели, когда она отпустила контроль. Брат вскинул голову, рассматривая подарок жениха, неуверенно улыбнулся, и она попросила:       — Встань, покажись — я не успела налюбоваться на тебя в этом наряде.       Она сама расшивала парадное ханьфу из тяжелого узорчатого шелка цвета густого пурпура серебряными и белыми нитями, вышивая лотосовый узор по рукавам, вороту и подолу. Кропотливо, по стежку, ночами, когда все уже спят. Сама подбирала ткани на шень и чан, чтобы гармонично сочетались с дасюшеном, шила и вышивала биси. Заказала застежки к накидке из самого светлого серебра, тщательно выбирая форму.       Глава клана и ордена должен был выглядеть внушительно. И он так и выглядел.       — Ты такой взрослый, А-Чэн. А-Сянь будет гордиться тобой, когда увидит. А сейчас — иди спать, синяки под глазами не украсят даже такого видного мужчину, как мой брат!       — Идем вместе, А-Ли. Ты наверняка устала в сотню раз больше, чем я, — он протянул ей руку и благодарно улыбнулся.              Засыпала Яньли впервые совершенно спокойно, словно погружалась в теплую, пронизанную солнцем воду.       Все будет хорошо.       Теперь все будет...