或許全部 - ВОЗМОЖНО ВСЕ

      Глава Не, надежно прикрытый от чужих взглядов своими людьми и сопровождающими главы Цзинь, держал Ванцзи крепко, но бережно. Удивительно, как такой грубый в повседневной жизни человек умудрился не задеть его ран. Лекарства девы Цин позволили не только встать, но и спуститься с горы, откуда его не могли снести на мече. И даже простоять на сабле Минцзюэ столько времени, сколько требовалось, чтобы долететь до Цайи, даже не до Гусу. И там он смог на последних каплях сил добраться до комнаты, ничем не выдав посторонним своего состояния.       Ваньинь со своими сопровождающими прилетели уже пол-сяоши спустя. Они, наверное, еще с мечей не спешились, а по лестнице и коридору второго этажа уже дробно протопотали детские шаги, и в комнату влетел сияющий, как рассветный лучик, А-Ян.       — Чжань-гэгэ, смотри, кого я тебе принес! Это подарок! Я сам себе его подарил! Я могу с тобой поделиться!       Ванцзи заснул под негромкую трескотню мальчика, под то, как нежно детская ладошка поглаживала его волосы, а теплый кролик возился под боком.       А проснулся уже совсем в другом месте, правда, снова не в Пристани Лотоса. Это место походило на ту же гостиницу, где он засыпал, только кровать была другая, пошире. И рядом с ним спал совсем умаявшийся мальчик, а за окнами уже было темно, и комнату освещала свеча. Решив, что проснулся зря, Ванцзи обнял А-Яна и снова погрузился в исцеляющий сон.       Разбудило его солнце, нагло трогающее лучами лоб и щеку. Он уже давно не просыпался в подобной ситуации, и даже вспомнить не мог, когда такое было, а потому ощущение невесомой щекотки оказалось внове, наполнило душу чем-то искристым и светлым.       Он понимал: этот свет ему понадобится весь, когда его душа будет звать душу Вэй Ина. И потому не противился, ведь еще следовало залечить раны своей души. Хотя он достаточно быстро отбросил эти два месяца плена, отсек, как кусок гниющей плоти. И просто зарекся возвращаться: на Облачных Глубинах отныне и навсегда стояла печать запрета. Брат всегда сможет повидаться с ним, спустившись в Гусу или Цайи. Но на лестницу к горной обители Лань его нога больше не ступит.       Солнце Ванцзи и убаюкало, хотя сквозь сон он чувствовал, как его аккуратно поят лекарствами и крепким белым бульоном, как меняют повязки, и малыш Ян-Ян крутится рядом. Но он два месяца не мог позволить себе спать, и тех недель, что прошли после освобождения, ему категорически не хватило, чтобы выспаться.       В очередной раз он проснулся все еще там же. Та же комната, та же кровать, тишина и темнота за окном, А-Ян под боком. Но рядом с кроватью за низким столиком сидел Ваньинь и что-то торопливо писал, хмурясь и кусая губы. Ванцзи на пробу позвал его по имени, вышел какой-то тихий сип, но его услышали.       — Да, А-Чжань? Ты как? Что-то нужно?       Он кивнул, глазами указал на дверь, мол, выйти бы. Уже до гуевой матушки надоело пользоваться ночной посудиной, как будто он ребенок или совсем калека.       — Когда А-Цин скажет «можно» — тогда и встанешь, а пока — извини, — и лично подал судно.       Пришлось не выеживаться, как говорил когда-то Вэй Ин. Кстати!       — Что с Вэй Ином? Теперь-то ты мне можешь рассказать, пока госпожи Цзучишоу нет в обозримом пространстве? — взмолился Ванцзи после, пытаясь найти положение, в котором прекратит так дергать и тянуть каждый шов на спине.       — Могу. Но пока не поправишься, делать мы всё равно ничего не будем — Вэнь Цин погрузила его в сон, в котором время не властно над Вэй Ином. «Последняя Надежда», может, слышал о таком? В этом состоянии пробыть он может ещё долго, и я не собираюсь рисковать, пока не буду уверен, что привести А-Ина в сознание получится. И что сознание будет именно его.       Цзян Ваньинь говорил очень уверенно, так, словно повторял это уже не раз и не два — вероятно, самому себе.       — Время не властно, а тьма? — встревожился Ванцзи.       Нет, он не слышал о таком заклятье. Должно быть, после его исчезновения Вэй Ину стало хуже...       — Я буду ему играть. Ты же сохранил Ванцзи?       Цзян Чэн оторвался от своих бумаг и посмотрел на него так, как обычно смотрел на тех идиотов, которые умудрялись ставить палатки на муравейник или болото.       — А-Чжань, у тебя едва шевелятся пальцы. Я вообще удивлен, что они шевелятся. У тебя на спине нет живого места, твои колени стерты до кости, на груди жуткая рана, которой еще заживать и заживать, а ты пытаешься геройствовать?       — Он ждет. И ему страшно.       — Я знаю! — сорвался на крик Ваньинь и захлопнул рот, вспомнив о спящем А-Яне. — Мне снятся сны... Кошмары... Я знаю, что ему сейчас больно и страшно. Но если ты не выздоровеешь и возьмешься помогать ему — есть ли хоть шанс, что ты вытянешь его, а не столкнешь глубже и не упадешь сам?       Ванцзи поджал губы и закрыл глаза. Он способен потерпеть стёртые колени и ноющую спину, заставить руки слушаться — но Ваньинь прав. Сейчас шанс слишком мал, если он ошибётся хоть раз — всё пойдет прахом, и второго тьма им, скорее всего, не предоставит — так что он даст себе ещё немного времени. И попросит всё-таки принеси Ванцзи, нужно разрабатывать руки.       — Если хочешь поесть — скажи, я спущусь, согрею тебе похлебки, здесь отменно готовят ее из ягнятины. А-Цин сказала, тебе пока нельзя ничего тяжелее, но бульон и пару кусков нежного мяса съесть можно.       Задуматься Ванцзи не успел — живот ответил за него раньше.       — Понял, — прыснул Ваньинь и поднялся. — Схожу.       Пока он ходил за похлёбкой, Ванцзи думал: что ещё он может сейчас, в таком состоянии? Пожалуй, просто быть рядом. На войне Вэй Ин часто мерз, и это помогало. Разрабатывать пальцы. Рассказывать что-то — Вэй Ин не любит тишину.       Вернувшемуся с миской Ваньиню он так и сказал.       — Думаю, это правильно. А-Ян от него не отходил с самого нашего возвращения, все стрекотал что-то. Будете на пару с ним говорить. Давай, помогу тебе сесть.       Горячая и сытная похлебка Ванцзи тоже усыпила — надежнее, чем иглы Цзучишоу. А проснулся он уже днем — и в очень знакомой комнате. Той самой, где коротал дни и ночи после пещеры Сюань-У.       В комнате потрескивали углями две большие жаровни, горела лампа, за окнами, надежно закрытыми ставнями, был слышен плеск зимнего дождя, постукивание бамбукового фонтанчика во внутреннем дворике и торопливые шаги дозорных по доскам террас. Приподнявшись на локте, он увидел свой гуцинь на низком столике у изголовья — все еще в испятнанном грязью, кровью и пеплом чехле. Повернулся на бок, кое-как притянул гуцинь ближе и спустил чехол. Положил руку на струны — просто положил, чтобы почувствовать, как они дрожат под ладонью, как течёт ци под лаковой черной поверхностью.       Стыдно признаваться, но к Бичэню ему придется привыкать заново. Это разум понимал, что виноват не меч, а те, кто его держал, но рана в груди болезненно ныла, и придётся приложить усилие, чтобы не вспоминать о ней каждый раз, беря его в руки.       А вот вся боль, которую он испытал с Ванцзи — стёртые в кровь пальцы и порезы от лопнувших струн, — все это он выбрал сам.       Он не удержался и сполз на пол, кое-как устроился перед инструментом — в былые времена учитель Лань за такую позу прошёлся бы розгой по спине, — и взял на пробу пару простеньких нот. Пальцы казались деревянными и дрожали, но мелодия — хуже, чем у самого неумелого ученика, — выводилась.       — Чжань-гэгэ, ты проснулся!       В комнату солнечным лучиком ворвался А-Ян, кинулся под руку, но при том так осторожно, что почти просочился между гуцинем и Ванцзи, прильнул к груди, не задев рану.       — Я скучал-скучал, потом меня выгнали из кухни и от лекарей, и тетя Цин сказала, чтобы я не бродил под дождем даже с зонтиком, потому что там сыро, а-ха-ха, какая смешная тетя, правда? А ты зачем сидишь на полу, гэгэ? Тетя Цин будет ругаться. Дядя Чэн говорит, что она умеет ругать так, что вянут уши. Представляешь? А ты хочешь конфету? Я так люблю конфеты! Но я поделюсь с тобой, ладно, я сегодня добрый-предобрый. На!       Простенький сладкий шарик из рисовой муки в мятой бумажной обёртке, лежащий на детской ладошке, оказался почти под носом Ванцзи. Вспомнилось, как в детстве брат, если ему удавалось выбраться в Цайи, тайком таскал ему такие же. Потому что выделять любой из пяти вкусов в Гусу запрещено, но другие дети, те, у кого мама и папа действительно были рядом, а не каждый в своём затворе, иногда рассказывали о конфетах, и Ванцзи хотелось попробовать.       Теперь все воспоминания об Облачных Глубинах, даже самые теплые, были окрашены горечью.       — Спасибо, — серьёзно ответил Ванцзи, размотал бумагу и положил шарик в рот.       — Ты знаешь, что гэгэ тоже любит сладости? Только он стесняется рассказывать кому-то, — А-Ян прижался к его боку, обнимая за руку правой, протянул левую и тронул струну.       — Он вообще про себя так мало говорит, я спрашивал-спрашивал: и дядю Чэна, и тетю Цин, и дядю Линя, и тетю Яньли. Знаешь, как мало они про него знают? Ты знаешь больше? Расскажешь мне, Чжань-гэгэ?       А от следующей реплики Ванцзи похолодел и рефлекторно прижал ребенка к себе сильнее, словно тот мог растаять:       — Я хотел пробраться к нему во сне. Знаешь, если сильно-сильно чего-то захотеть, то все получится. Я так сильно хочу, но гэгэ меня не пускает. Не помнит — и не пускает. Это потому что он меня забыл?       — Он не пускает тебя, потому что это может быть опасно. Почему ты думаешь, что он тебя забыл?       — Потому что когда я зову его, ну, там, во сне, он спрашивает, кто я. И кто он. А когда я отвечаю — не слышит. Ты назовешь его по имени, Чжань-гэгэ? Чтобы он вспомнил?       Ванцзи сглотнул враз пересохшим горлом. А-Ян говорил слишком разумно, чтобы это было лишь выдумкой, но подобные умения в таком возрасте, ещё даже без сформированного ядра... Это было удивительно.       А то, что он говорил — страшно. Если Вэй Ин всё забыл — есть ли у них хоть один шанс? Но он всё ещё может задавать вопросы, а значит — разум его цел. И Ванцзи попытается.       — Ты тоже скажешь, чтобы я не ходил к нему, да? — прерывисто вздохнул А-Ян, утыкаясь лицом в его нижнее одеяние, сжимая в пальчиках тонкий шелк. — А хочешь, я тебя проведу? Когда снова будешь спать, скажи, ладно? Ой! Я тогда пойду скажу тете Цин и тете Яньли, что ты проснулся. Только ты не сиди на полу, Чжань-гэгэ, а то у тебя завянут ушки, и как ты сможешь услышать гэгэ?       Мальчишка вывернулся из рук и мгновенно исчез за дверью.       Ванцзи вздохнул и послушно переполз обратно на кровать. Спину при этом простреливало едкой болью, а ноги не держали, но раны не открылись, и он смог, и даже не заснул сразу после. Потому что потом пришла дева Цин и сяоши, если не больше, мучила перевязками и иглами, и задавала кучу вопросов, которые вгоняли в краску и заставляли уши гореть. После нее пришла дева Яньли и принесла очень вкусную, но простую еду, без чрезмерного количества специй и соли, зато сытную. И сидела рядом, подбадривая, чтобы он все съел. Её он и попросил позвать Яна, понимая, что сейчас уснет.       Он знал, что Вэй Ин его за эксперименты с ребенком побил бы своей Чэньцин до кровавых синяков. Но он не мог упустить шанс. Потом — когда А-Ин очнется и выздоровеет, — он сам придет и повинится, но пока... Пока нужно было хвататься за самую призрачную возможность.       То, что он уже спит и видит сон, он понял почти сразу: голос появившегося из ниоткуда мальчика в простых, опрятных, но совсем не клановых одежках звучал так, словно тот звал его из пещеры:       — Чжань-гэгэ, дай руку! Здесь нужно ступать осторожно и смотреть под ноги. А то можно нечаянно наступить на что-то острое или важное.       Ванцзи опустил голову и едва не оступился. Под ним не было земли, а только край лодочного причала и охапка стеблей лотоса с коробочками.       — Чжань-гэгэ, идем. Ты слышишь? Идем скорее, — мальчик выглядел года на два помладше нынешнего А-Яна, но говорил так же, как реальный, не по возрасту рассудительно.       — Куда мы идем?       — К... границе. За ней очень-очень-очень страшно. Гэгэ ее охраняет.       Ванцзи послушно дал руку и пошёл. А-Ян вел его по бесконечным мосткам куда-то в неизвестность так, словно действительно знал, куда идти, хотя Ванцзи не помнил, откуда они идут, уже через пять шагов.       — А-Ян, как ты понимаешь, куда идти?       — Я... иду за ней, — мальчик поднял левую руку. Она вся, от кончиков пальцев до локтя истекала лиловым не то огнем, не то дымом. И эта субстанция трепетала на неощутимом ветру, тянулась куда-то.       — Она не добрая и не злая. А есть злая, черная-черная, и она хочет гэгэ съесть.       Мостки сменились неровными каменными тропами, усеянными осколками чего-то, что напоминало обломки доспехов и раздробленные кости в багровой земле.       — Уже близко. Слышишь?       Где-то в красноватой дымке хриплый, бесконечно усталый юношеский голос повторял одно и то же:       — Где ты? Пожалуйста, ответь! Назови меня! Как мое имя? Как твое имя? Прошу... Прошу, ответь мне хотя бы раз...       Теперь Ванцзи и сам знал, куда идти — на голос. Он подхватил А-Яна на руки и побежал — во сне он был здоров и полон сил, и даже не замечал этого. Вскоре идти стало немного сложнее, будто они шли в гору. И против ураганного ветра. Словно что-то выдавливало их прочь. Не было рева и бьющих по лицу песчинок, подхваченных этим ветром, но давление становилось все сильнее, а голос впереди — все слабее и прерывистее.       — Довольно... Хватит! Больно... Мне больно! Пожалуйста, помоги мне... Я больше не попрошу, один раз... Помоги... Где же ты?       — Чжань-гэгэ, играй, — шепнул на ухо голос А-Яна, но вместо детского тела в руках обнаружился Ванцзи, полыхающий лиловым пламенем.       Лань Чжань начал играть. Сначала «Очищение сердца», потом другие клановые мелодии, одну за другой — но они не давали результата, при попытке сыграть некоторые Ванцзи и вовсе не издавал ни звука. Голос становился всё отчаяннее, и сердце Ванцзи болело вместе с ним. Он прекратил играть. Клановые мелодии... Клановые мелодии — это просто техники, отточенное мастерство без души. Бесполезные во сне.       И тогда Лань Чжань с трепетом взял другой аккорд — и он прозвенел по всему пространству, словно очищая воздух, распрямляя изогнутое и исцеляя сломанное.       Первые ноты этой мелодии — страстные и отчаянные — пришли к нему ещё в год обучения Вэй Ина в Облачных Глубинах. Он старался не вслушиваться в мелодию, игнорировать её, особенно после состязаний в Безночном — но получалось плохо.       После Лагеря перевоспитания он смирился, начал мысленно перебирать ноты и аккорды — но пальцами струн так и не коснулся, было не до того.       В Пещерах Смирения едва ощутимое давление ленты на плече и неслышная никому, кроме него, мелодия — всё, что у него оставалось, и иногда Лань Чжань погружался в музыку полностью, чтобы не ощущать и не думать о том, что происходило в реальности.       Сейчас он впервые играл эту мелодию почти наяву.       — Ты... Ты! Это ты! — с отчаянной радостью вскрикнул голос впереди, его хозяин был все так же скрыт алой пеленой тумана или дыма. — Ты пришел... Кто... Как твое имя? Прошу, скажи мне?       От струн исходили волны лилового огня, выжигая эту дымку, пробивая ему дорогу. Инструмент вибрировал от напряжения, но Ванцзи заставил себя не бояться, что он не выдержит. И забыть, что это за инструмент. Что это не его гуцинь, а душа ребенка, который привел его в этот мир чужих страхов, снов, кошмаров, тьмы и воспоминаний.       — Кто ты?!       — Лань Чжань. Мое имя — А-Чжань. Ты называешь меня так, потому что мое вежливое имя мне не подходит.       В алом тумане проступил силуэт, быстро обретающий плотность и четкость. Ванцзи словно вернулся в пещеру Сюань-У, во все глаза рассматривая шестнадцатилетнего мальчишку в окровавленных тряпках, едва стоящего, опираясь на меч — Хэйюэ светился таким же лиловым пламенем, как и Ванцзи.       — А тебя зовут Вэй Ин, Вэй Усянь. Теперь я буду рядом и помогу. Пожалуйста, Вэй Ин, дождись!       Инструмент в руках гудел и дрожал, и Лань Чжань не осмелился больше находится здесь — если с А-Яном что-то случится, ему не простит ни Вэй Ин, ни он сам.       — А-Чжань! — прозвучало в последний раз, и сон растаял.       Малыш А-Ян в его объятиях дрожал и всхлипывал, его лоб был горячим, как уголь, а кожа — бледной и в поту. Ванцзи в панике повел взглядом по комнате, пытаясь сообразить, как можно кого-то позвать на помощь. Не пришлось: в комнату заглянул Цзян Чэн, крепко выругался и забрал ребенка, бегом унося его к лекарям.       Через пол-сяоши он вернулся, недовольный и взъерошенный:       — Вот правильно я эти ваши Глубины терпеть не могу! Наверняка Ян-Ян там холодного ветра наглотался — все горло красное! И ведь каков паршивец, так долго держался и виду не подавал, что болен!       — Это я виноват.       — Что? — Ваньинь недоуменно моргнул. — С какого это боку?       — А-Ян нашёл проход в сны Вэй Ина. И проводил туда меня. Он мог потратить на это слишком много ци.       Цзян Чэн ругнулся:       — С тобой мы об этом ещё поговорим, — и побежал обратно, рассказывать Вэнь Цин.       Снова вернулся, присел на край постели, посверлил злобным взглядом. Ванцзи себя и сам сейчас не одобрял, но теперь был уверен — Вэй Ин продержится.       Надолго терпения Ваньиня не хватило:       — Не зря хоть рисковали? Что вы там видели?       Ванцзи принялся рассказывать, и даже в его невыразительных, суховатых описаниях мир кошмаров души Вэй Ина звучал именно как мир кошмаров, а не спокойное безвременье, которое должно было быть.       — Мне не удалось увидеть, от чего он охранял... в общем, что там, глубже. Но это нечто очень агрессивное — во сне на нем было множество ран. Мне кажется, что все эти раны — это повреждения души.       Цзян Чэн сидел мрачный:       — Значит, мы ошиблись, «Последняя Надежда» не помогла, и времени почти нет?       — Он сражался все это время. И он справится, нужно только помочь. Его память... Если то, что я видел там — это его память, то, боюсь, от нее почти ничего не осталось. Когда он очнется, придется знакомить его со всеми и всем окружающим заново. — Ванцзи слегка сжал его плечо, насколько хватило сил слабым пальцам. — Ты должен верить в своего дагэ. Он всегда был сильным.       Ваньинь заторможено кивнул. Встряхнулся:       — Конечно, он справится! А мы поможем. Завтра перенесём тебя в его комнату. Ещё расскажешь обо всём Вэнь Цин — может, она поймёт больше.       — И мне нужно играть. Надеюсь, в лекарском крыле я никому не помешаю? Выходит пока... не очень.       Цзян Чэн постучал его согнутым пальцем по виску и удрученно покачал головой:       — Ты безумец, а впрочем — вы как по одной мерке вырезаны. Если А-Цин тебя привяжет к постели — не вини меня или ее, только свою нетерпеливость, — он вздохнул и сменил тему: — Хочешь чего-нибудь? На кухне только что испекли баоцзы со сладкой бобовой пастой и утиными яйцами.       — Хочу.       И Ванцзы ел. И спал. А на следующий день его перенесли в лекарское крыло, к Вэй Ину, и их почти не оставляли одних — постоянно кто-то сидел рядом и передавал Ванцзи ци, или поил лекарскими отварами, или дева Вэнь что-то делала с его спиной и руками...       В перерывах — и когда его руки не были покрыты восстанавливающими мазями и бинтами — он играл. «Очищение», ученические каноны и ту самую мелодию попеременно. Получалось всё ещё плохо, но упражнения и мази делали своё дело. Иногда прибегал а-Ян — он ещё был не совсем здоров и знатно сипел, и спать рядом с ними его больше не оставляли — но когда он приходил, вокруг словно становилось светлее.       Ванцзи видел, как интересен А-Яну гуцинь. Мальчишка то и дело норовил коснуться струн, погладить черное полированное дерево, лишь силой влитой в него ци не носившее на себе следов бурного прошлого. А ведь было такое, что и вражеский меч его боевой цинь на себя принимал, и стрелы.       — Садись вот так, — Ванцзи поправлял его позу, поддергивал рукава и показывал, как правильно зажимать струны, как тревожить их, чтобы вызвать чистый звук, а не дребезжание и кряхтение, словно у рассохшейся колоды.       — Молодец. Теперь вот так.       — Ой! — струна ударила по пальчику, оставив на нежной детской подушечке яркий алый след.       — Цинь всегда берет свою плату — болью и кровью ученика, да и мастера тоже — каков бы ни был твой опыт, шелк взрежет кожу и выпьет твою кровь. Потому очень часто боевые инструменты носят имена своих хозяев — они словно наше отражение в духовном мире.       Мягко поглаживая и пропуская через пальчики Яна свою ци, Лань Чжань залечил ранку.       — Его поэтому зовут Ванцзи?       — И поэтому тоже. Но больше потому, что мой шифу хотел бы, чтобы этого инструмента никогда не касалась скверна мирского... Ох, прости. Это слишком сложно для тебя, да? — спохватился он, неловко усмехаясь. — Ты хочешь играть на гуцине?       А-Ян задумался, подперев голову обеими ладошками, конечно же, не удержав пристойную позу.       — Я хочу и как гэгэ, и как ты.       — Это сложно, но почему нет? Если хватит терпения...       Он сомневался: Ян был тем еще непоседой, очень своевольным ребенком, признающим мало чей авторитет. Пока что таковых было лишь двое: Цзян Ваньинь и сам Ванцзи. Кое в чем Ян слушался своих «тетушек» Яньли и Цин, но далеко не во всем. Вэй Ина он, скорее всего, тоже будет слушаться — но Вэй Ин и сам иногда бывал чересчур порывист.       — Ты научишься играть на всех инструментах, каких захочешь, а потом выберешь. Духовный инструмент нужно выбирать, опираясь на свои чувства, удобство и предрасположенность, а не на желание быть похожим на кого-то.       А-Ян посмотрел на него с сомнением.       — Это придет со временем, — Лань Чжаню так нравилось ерошить его непослушные мягкие волосы, чуть завивающиеся на кончиках. А потом расчесывать их гребнем и завязывать высокий хвостик алой лентой. Правда, на его ленточке пока не было вышивки, ни клановой, в виде лотосов, ни простенькой, в виде летучей мыши или знака «защита».       — Но я хочу быть похож. На гэгэ. И на Чжань-гэгэ тоже. Чжань-гэгэ такой красивый, особенно глаза, — А-Ян потыкал ему в щеку пальчиком и скуксился: — Я не знаю, какие глаза красивее: как у гэгэ, серые или красные, или как у тебя — золотые?       — У А-Яна тоже очень красивые глаза. Серые, как небо в грозу.       Ян покраснел щёчками и опустил ресницы. Ванцзы нечасто приходилось иметь дело с детьми, и раньше он не представлял, что дразнить кого-то может быть так весело.       — У Чжань-гэгэ белая кожа. И волосы длинные и гладкие. У гэгэ тоже гладкие-гладкие и холодные-холодные, как вода в зимней реке. А у тебя — теплые.       — У гэгэ когда-то были такие же волосы, как у тебя — непослушные и вьющиеся. Это было очень красиво, — вспомнил Ванцзи. — Он был похож на дикую лошадь с равнин Мобэй.       А-Ян прыснул, потер горло и вытащил из рукава две конфетки. Точнее, это были лечебные пилюли для горла, но тетушка Цин была очень убедительна, говоря, что это сладости.       — Хочешь? Мне для тебя ничего не жалко. Даже конфетки.       Ванцзи качнул головой и взял пилюлю — обижать мальчика отказом не хотелось, потом отдаст деве Вэнь.       — Так и знала, что найду тебя тут, — та, о которой только что вспомнилось, возникла в дверях. — А-Ян, позови дядю Чэна. Скажи, пора снимать пелены.       Кивнув, мальчишка умчался так быстро, что лишь ленточка по воздуху хлестнула.       — Ты... — Ванцзи задохнулся от понимания: сейчас А-Цин распеленает Вэй Ина из белого шелка, и начнется долгий процесс его лечения. Ведь, по сути, его раны так и остались ранами, не затянувшись ни на чуть с того момента, как были спрятаны под печать.       — Да, пришло время заняться им. Я уже могу быть спокойна за тебя, если, конечно, ты не заразился от него глупостью и пренебрежением к своему здоровью.       — Нет.       Участвовать в снятии покровов ему не дали, только смотреть. Сначала кокон по второму слою облепили талисманами — видимо, какими-то нейтрализующими, потом открепили талисманы, сняли с лица маску...       В воспоминаниях Лань Чжаня Вэй Ин был измождён, как после долгой болезни, в редких счастливых снах — улыбчив, как раньше, и он не совсем был готов увидеть серую, обтянувшую скулы маску, в которой едва угадывалось любимое лицо. Неужели он забыл?.. Или...       — Поверить не могу! Как... Как такое могло быть? — Вэнь Цин казалась обескураженной. Значит, он не забыл, и в день, когда он в последний раз видел Вэй Ина, тот действительно выглядел лучше вот этого высушенного полутрупа.       Никто больше не проронил ни слова, но всем было ясно: если бы они помедлили еще немного, Вэй Ин там, в своем разуме, может, и выиграл бы битву, но это была бы победа за право уйти на круг перерождения.       — Хорошо, я знаю, что делать с телом, — упрямо тряхнув головой, сквозь зубы сказала А-Цин. — И он у меня снова станет красавчиком. Или я не Цзучишоу! Но что творится в его голове — это дело твое, Сюэсин Сянь.       — Я справлюсь.       Всё время, пока снимали остальные покровы, Ванцзи играл «Очищение». Потом его попросили отдохнуть, а в Вэй Ина начали по капле, массируя горло, вливать целебные отвары. А потом пришло время проверить, что с его меридианами и ядром — теоретически, под покровами ничего не должно было измениться, но на Вэй Ине они, судя по всему, не сработали, как должно.       И снова А-Цин ничего не смогла понять: та сила, что билась в этом теле, все еще обжигала ее. Ванцзи сам опустил пальцы на костлявое высохшее запястье, ощутив внезапно мощный отклик: под подушечками пальцев билась крупная, горячая жила, казалось — почти материальная.       — Что ты чувствуешь? — поторопила его Вэнь Цин.       — Его меридианы полностью сформированы.       Ванцзи переместил ладонь сперва на грудь, осторожно касаясь прихваченного крупными стежками шва, нахмурился: здесь не было и следа от формирования ядра, только что-то вроде утолщенной жилы, уходящей ниже. Пришлось проследить ее ход, и с каждым цунем пальцы его все больше дрожали. Вэнь Цин, распеленав Вэй Ина, оставила его в одних только ку. Пусть зрелище и было не особенно похоже на то, что могло вызвать желание, но вот прикосновение к ледяной коже было совсем иным уровнем переживаний. Неужели ему придется касаться... нижнего даньтяня? Это было несколько за гранью приличий. Даже для него, постаравшегося отбросить как можно больше рамок и ограничений.       — Лань Ванцзи, это всего лишь тело. К тому же — тело твоего... кхм... возлюбленного?       Лань Чжань бросил на неё возмущённый взгляд. Именно в том и было дело, что это обнажённое тело его возлюбленного — которого он касается в первый раз не сквозь ткань. Пришлось сделать глубокий вдох и решительно положить ладонь куда нужно.       Это не было похоже на обычные ощущения от золотого ядра. Скорее, он назвал бы это свернувшимся пламенем, раскаленным сердцем драгоценного камня, покрытого сверху прозрачным льдом. В ладонь ударили острые иглы, словно испытывая его на право прикасаться. И растаяли, позволив без помех изучить это новое ядро.       Еще не до конца сформированное, рвано пульсирующее, то затухая, то разгораясь, оно должно было причинять своему владельцу боль этими пульсациями, ведь это напоминало начало искажения ци. Попытаться помочь? Но... его ци — светлая. Примет ли Вэй Ин ее теперь?       Лань Чжань описал увиденное Вэнь Цин. Та задумалась — после чего неуверенно пожала плечами:       — Я не сталкивалась ни с чем подобным, так что могу лишь предполагать, как и ты. Раньше Вэй Ин тоже не был обычным заклинателем, но твою ци принимал, верно? Попробуй передать каплю и проследить реакцию. Погоди, — она покусала губу — детский жест, у ее брата был похожий, — и решительно опустила свою тонкую ладонь сверху. — Передавай.       Ванцзи подумал, что А-Ян немного ошибся: тетя Цин умеет не только вялить уши, но и сжигать их дотла!       С самой большой осторожностью и мягкостью, на которую только был способен, Ванцзи послал в даньтянь небольшой импульс своей ци... Он растворился, словно капля чернил в море. Никакого ощутимого результата это не принесло.       — Еще немного, — скомандовала Вэнь Цин, прикрывая глаза и прислушиваясь к тому, что могла ощутить через преграду чужой плоти и ци.       Ванцзи усилил напор — уже не капля, а ложечка. Это тоже ощутимого результата не дало. Рядом с постелью на колени опустился Ваньинь, решительно убрал ладонь невесты и прижал свою сверху ладони Ванцзи.       — Помнишь пещеру Сюань-У? На счет три, вместе. Раз. Два. Три!       Ци полилась уже не каплями или ложками, но сплошным потоком — и влилась в странное ядро, как в бездонную пропасть. Золотой поток, искрящийся фиолетовыми молниями, словно растворился в этой лиловой пульсирующей драгоценности, никак на нее не повлияв. Но это было ошибочное впечатление. Фэнь спустя безжизненно лежавшее тело задрожало, сухие губы приоткрылись в беззвучном стоне, под запавшими веками задвигались глазные яблоки. Ванцзи снова поспешно прижал ладонь к его запястью, потом к даньтяню — и едва не отшатнулся: пульсация стала глубже и... упорядоченнее? Теперь там, под его ладонью, словно билось второе сердце.       Вэнь Цин жадно наблюдала за происходящим со стороны:       — Что именно произошло?!       — Пульсация ядра упорядочилась.       — Хорошо. На сегодня экспериментов с ци достаточно, то, что он больше не лежит как труп — уже хорошо. Проследим до завтра, и если ничего не изменится — повторим.       Вэй Ина укутали в теплые хлопковые одеяла, зажгли еще одну жаровню, чтобы в комнате стало теплее.       — Если ему станет хуже, начнет задыхаться, остановится сердце или все, что угодно еще — разорви талисман, — сказала А-Цин, положив сигнальный талисман рядом с его подушкой, и ушла, уведя с собой Цзян Чэна и оставляя Ванцзи наконец-то наедине с любимым человеком.       Ничего из того, чего она опасалась, до утра так и не произошло — Вэй Ин метался в своём затянувшемся кошмаре и хрипло дышал. Изначально Лань Чжань опасался тревожить его, но потом не выдержал — обхватил поверх одеяла, уткнувшись носом в ухо. Сам он так толком заснуть и не смог, поочерёдно проваливался в липкую дрёму и выплывал из неё, не всегда даже осознавая, спит он ещё или уже нет.       С того дня каждый его день и каждая ночь проходили примерно одинаково: он вставал, приводил в порядок себя, потом Вэй Ина, отмечая, как меняется его тело, пусть и медленно, но приобретая более человеческие очертания, а не оставаясь скелетом, обтянутым кожей. Вэнь Цин приносила для него специальные отвары и пилюли, которые еще нужно было ему споить. Заставляла Ванцзи усаживать его и кормить перетертыми в кашицу овощами и мелко порубленной курятиной, поить бульоном.       — Он спит, но реакции у него совсем не как у спящего. Они похожи на заторможенные реакции бодрствующего человека. Поэтому и обращайся с ним так, как с бодрствующим. Видишь? Глотает вполне себе самостоятельно.       Кроме того, Ванцзи продолжал играть для него в любую свободную минуту, и они с Ваньинем ещё несколько раз передавали Вэй Ину ци — но такого ошеломляющего эффекта, как в первый раз это не дало.       Весеннее тепло они «отметили» тем, что Ванцзи впервые своими ногами вышел из лекарского павильона, прогулялся по мосткам, глядя на покрытое сплошным ковром свежих листьев и бутонов Озеро Лотоса. Вернувшись, он сел за гуцинь и постарался рассказать об этом Вэй Ину. В состояние, близкое к медитативному трансу, он провалился незаметно для себя.       

***

      Беседка посреди озера тонула в то ли закатном, то ли рассветном тумане — золотистом, теплом, пахнущем озерной водой и тиной. У перил, ограждающих ее, сидел, привалившись к ним боком, все тот же шестнадцатилетний юноша. Ран на нем было, кажется, поменьше, и они были перевязаны — поверх них вился белый шелк, расшитый летящими облаками. Клановые одеяния выглядели чуть целее, а на поясе поблескивал серебряный колокольчик в форме бутона лотоса.       — А-Чжань? — юноша вскинул голову, улыбаясь чуть неуверенно, но так знакомо-тепло!       — Вэй Ин, — Ванцзи улыбнулся в ответ, подошёл ближе. — Как ты?       — Ты меня знаешь?       Надежда рассыпалась. Вэй Ин помнил только его имя — и только потому, что в тот раз Ванцзи его назвал.       — Знаю. Почти четыре года, — Лань Чжань сел рядом, близко-близко, чтобы чувствовать призрачное тепло плеча по соседству. — Ты вместе со своим братом приехал учиться в мой орден.       — С братом... Его звали... Цзян Чэн! Я помню, его и шицзе — Яньли. Только имена... И еще глаза — как гроза. Правильно? — нервные пальцы — тонкие, в царапинах и ссадинах, — перебирали по обтянутой черной кожей рукояти меча, и тот слегка вибрировал.       — Да. У тебя есть младший брат — Цзян Чэн, Ваньинь, и старшая сестра — Цзян Яньли. Но с ней я тогда знаком не был, только с тобой и Цзян Чэном. Вам было по пятнадцать, когда вы приехали, и ты меня очень впечатлил. Сразу же.       — О... Ха-ха-ха, что-то мне подсказывает, это было не самое лучшее впечатление, А-Чжань! — Вэй Ин откинулся на его плечо и слегка расслабился. — Я прав?       Возможно, Вэй Ин и не помнил всего, что их связывало — но он чувствовал и всё ещё знал Лань Чжаня, будто читал его мысли.       — Я мечтал, чтобы тебя выпороли ферулами и изгнали из Облачных Глубин. Очень рад, что этого не случилось, — он позволил себе протянуть руку и придержать возлюбленного за пояс. — Вы уехали через год, и мне казалось, что ты увёз с собой мою душу.       — Я оставил тебе ленту! — встрепенулся Вэй Ин. — Я помню — она должна была тебе в чем-то помочь. Но я забыл, в чем. Скажи, она... помогла? Алая лента, алая... Да! Она была похожа на эту, — он поймал кончик своей ленты — совершенно такой же, как та, что туго обвивалась вокруг запястья Ванцзи даже сейчас, даже в этом сне — он чувствовал ее под наручем, почему-то, бело-серебристым, словно на нем все еще были клановые одеяния Лань. Оглядев себя, Ванцзи с неудовольствием признал: так и есть, они самые.       Он стянул наруч и протянул Вэй Ину запястье:       — Вот она. Она помогла мне остаться собой. Ты помнишь, как мы за неё спорили?       Тонкие пальцы легли поверх алого шелка, вздрогнули, словно уколовшись.       — Мы... дрались? На мечах, но... У меня был другой. Такой же, только светлый, как лунный луч. Так? И имя... Имя...       — Это был твой меч. Какая разница.       Вэй Ин вначале недоуменно моргнул:       — То есть, какая разница, как звали мой меч? Это важ!.. — и застыл.       Ванцзи засмеялся. Он чувствовал себя так, словно вернул Вэй Ину шутку — это он-то, не умеющий шутить!       — Верно. Именно так его и звали. Я понял, почему, только гораздо позже. И тоже благодаря тебе.       — А-Чжань! — юноша рядом с ним надулся, став удивительно похожим на А-Яна. Но долго он такое выражение лица не продержал, прыснул и рассмеялся тоже.       Смех оборвался резко, словно отрезало. Вэй Ин вскочил, напряженно сжимая рукоять Хэйюэ, снова разгорающегося лиловым огнем.       — Прости, А-Чжань, но моя передышка закончилась, похоже. Тварь, поняла, что у меня прибавилось сил!       Ванцзи вскочил следом, схватился за рукоять Бичэня:       — Вэй Ин!       Вэй Ин оглянулся на него и качнул головой:       — Это не твой бой, А-Чжань. Лучше сыграй мне, от твоей музыки легче.       Он уходил в алый туман, прямой и строгий, словно клинок. В этом тумане ворочалось что-то, что выло и стенало на тысячи голосов, но слов было не разобрать.       Вложив Бичэнь в ножны, Ванцзи закинул руку за спину и сдернул с перевязи чехол с цинем. Одна печать — и инструмент завис перед ним, поддерживаемый ци. Руки легли на струны, не дрожа и не путаясь. Сейчас — он откуда-то знал — было нужно именно «Очищение сердца». И он играл, играл, играл, пока со струн не закапала ярко-алая кровь...       

***

      — Лань Ванцзи! Ты смерти ищешь?! — медным гонгом грохотал над головой гневный женский голос.       — Прямо сейчас я ищу бинты и воду, — хрипло пробормотал Ванцзи, с толикой вины поглядывая в сторону приближающейся с неотвратимостью лавины целительницы.       — Я даже не знаю, что тебе сказать! — возмущенно вскинула брови та. — Это просто вопиющее пренебрежение! Воистину, не видела более двух таких похожих идиотов!       Вся ее ругань была все равно без злобы, только с изрядной долей усталости, ведь здесь, в этой палате целительского павильона шел ее собственный бой, в котором проиграть было нельзя.       — А-Цин, — окликнул Ванцзи ее уже у порога, после всех процедур. — Спасибо тебе.       — Пустое. Это мой долг.       — Он вспомнит и вас с Цюнлинем, обещаю.       — Хорошо.       Он видел, как слегка расслабились ее напряженно развернутые плечи.       Играть сейчас было уже невозможно, пока не заживут пальцы. Но... Он мог лечь, обнять Вэй Ина и напевать ему что-то на ухо. Или просто говорить. Главное — чтобы он в своем сне, во время битвы с тьмой, знал, что не одинок.