或許全部 - ВОЗМОЖНО ВСЕ

      — Кто приказал тебе явиться в мои покои?       Война научила Цзысюаня быть по-настоящему жестким и пугающим. Научила его улыбаться так, что взятые в плен враги считали его улыбку страшнее пыточных инструментов. Сейчас он улыбался, глядя на извивающегося от ужаса мальчишку. Ему было не жаль маленького шлюшонка, пусть тот и был похож на Юсуна, как родной брат. Он не стал бы сильно калечить его, в конце концов, такие, как этот червяк, годны лишь исполнять приказы, не имея иного выбора. Вся вина мальчишки заключалась в том, что он этот приказ исполнил.       — Кто. Приказал. Тебе. Явиться. В мои покои? Не заговоришь — и я попорчу твое милое личико. После этого все, что тебе останется — сгнить в канаве. Ответишь — возможно, даже отпущу. Ну?       Шлюшонок сглотнул слёзы и выдавил:       — М-мне п-передали приказ слуги Башни Кои. Я чем-то не угодил господину? Явился н-не в те покои? Пощадите, господин, я ни в чём не виноват! — и расплакался с новой силой.       — Прекрати размазывать сопли и опиши тех, кто передавал тебе приказ. Я знаю — у вас, шлюх, отличная память на лица. Профессиональная, — Цзысюань усмехнулся. — Ну? Говори. Пока говоришь — живешь.       — К-конечно господин! — мальчишка зажмурился и принялся торопливо говорить: — Н-немолодой мужчина, на нём была ярко-желтая одежда с вышивкой на п-плечах... и т-табличка-пропуск, да, господин! При нем был п-пропуск с резным пионом!       Такие — более детальные и резные, из высококачественной желтой яшмы — пропуска были у доверенных слуг. Цзысюань слушал дальше, вытягивая подробности наводящими вопросами. Описание внешности — ничем не примечательного мужчины, с одной-единственной выбивающейся приметой, знакомым ему не показалось. Слуг в Башне было столько, что запомнить всех в лицо было невозможно. Проблема была еще и в том, что сам Цзысюань обращал внимание только на своих и матушкиных слуг, остальные его интересовали мало. Нужно было спросить у Чжу Шули, ему по долгу службы полагалось все и обо всех знать.       — Что ж, хорошо. Что тебе приказали? — задал он следующий вопрос.       — М-меня п-провели в покои и п-приказали ублажить господина, больше ничего!       — Лжешь. Просто ублажить? Я бы, может, и поверил, не найди вот это, — Цзысюань вынул из рукава крохотный флакончик на красном шнурке, сорванный им с запястья мальчишки. — «Расколотая жемчужина», малыш, стоит столько, сколько тебе не заработать, подставляя свои дырки денно и нощно десять лет подряд. Знаешь, как работает?       Прикованная к стене тварь посерела, сравнявшись цветом с этой стеной. Значит...       — Знаешь, — кивнул Цзысюань, улыбнувшись еще шире.       — Я не знал, что это именно она, господин, клянусь! — мальчишка почти сорвался на визг от ужаса. — Мне просто дали это, сказав, что если господин будет не в настроении, я смогу использовать средство!       — Ложь.       Цзысюань отошел к высокому столу, повел ладонью, выискивая нужное, сжал в пальцах короткий широкий нож, немного похожий на крыло ласточки. Повернулся и показал его маленькой лживой твари. Молча. Тот стал еще больше походить на ходячего мертвеца цветом. Выбирая между смертью в муках и смертью быстрой и милосердной... едва шевеля губами, он сказал:       — Мне приказали опоить и соблазнить господина, после чего вывести в сад. После этого я должен был привлечь к нам внимание.       — Вот видишь, ничего страшного не случилось, — Цзысюань медленно провел ножом плашмя по его щеке и отступил, бросив нож на место. — На сегодня довольно, отдыхай.       Рот мальчишке он снова заткнул: не мог быть железно уверен в том, что на крики не явится кто-нибудь, хотя именно эта часть подземелий была уже давно заброшена.       С матушкой он увиделся уже пол-сяоши спустя, передав с попавшимся на глаза Шули просьбу о встрече. Ему же описал внешность и особую примету — легкую хромоту — слуги, нанявшего шлюху.       — Это Хо Миньши, — мгновенно опознал тот. — Доверенное лицо молодого господина Цзинь Цзысюня.       Описать всколыхнувшуюся ярость Цзысюаня не смог бы даже он сам. Вот как, значит? Двоюродный братец решил действовать, не дожидаясь, пока его дядюшка достаточно продавит старейшин? Или же это именно по воле отца Цзысюнь пошел на такое преступление, чтобы у совета было основание ославить наследника и лишить его всех прав? Как бы оно ни было, у них ничего не выгорело.       Госпожа Цзинь, выслушав сына, усмехнулась:       — Что ж, А-Сюань, пришло время действовать.       Цзысюаню снова вспоминался лисий прищур золотисто-карих глаз над кромкой потрепанного веера. Ах, Хуайсан, хитрая змейка, как же не хватало его едких, ироничных, острых комментариев! Но в Башне Кои Цзысюань должен был выживать сам. Впрочем, разве могло это помешать писать письма и отправлять их с Цзинь-эр? Ответные пахли сосновой смолой и горными травами. Просто переписка, без планов и советов. Но грела сердце так же, как короткие, рубленно-четкие письма, которые приносил живой — прирученный случайно — ворон Ди-цзуньши, теперь принадлежавший Цзян Ваньиню. В этой переписке тоже не было никаких стратегических и тактических задач, только отчеты: люди Цзян прочесывали Цзянху, выискивая все возможные следы пропавшего Сюэсин Сяня. Цзысюань его тоже искал, но пока что все было безрезультатно. С момента, как Ванцзи исчез, минуло уже более трех недель. Все следы, если они и были, растворились в небытии. Но надежда не угасала, они сами не позволяли ей угаснуть.       Читая и перечитывая письма, Цзинь Цзысюань выстраивал свой план, кропотливо прорабатывал все детали. На согласование с матушкой и Чжу Шули, как тем, кто обустроит всю сцену, ушло еще два дня. И вот, наконец, все было готово.       «Отведай своего же варева, дорогой братец», — думал он, безмятежно улыбаясь Цзысюню на «семейной» трапезе, после которой все и должно было начаться.       Запуганный по самые кончики волос шлюшонок, которому были обещаны свобода и даже вознаграждение, был приведен в порядок, одет подобающе и тщательно проинструктирован. Подлить «Расколотую жемчужину» Цзысюню было достаточно просто: он никому не доверял безоглядно, но из-за своего дурного характера часто менял слуг и не запоминал ни имен, ни лиц. Подменить одного из них, бросить в горячий чай пару крупинок, немедленно растворившихся без вкуса и запаха — и уйти, вот и все, что требовалось. Затем в дело вступал дурман и проскользнувший в покои Цзысюня шлюшонок.       В управлении одурманенным «расколотой жемчужиной» человеком главное было строить свою речь так, чтобы в нужный момент отдать приказ, замаскированный под невинную просьбу. Поглядывая на устроенное мальчишкой представление, Цзысюань восхищался его актерским талантом, почти не кривя душой. Какая страсть, какие натуральные слезы на глазах, а как искусно замаскирован приказ под мольбу!       — Господин, прошу вас, подтвердите мои слова!       И из уст совершенно непристойно растрепанного, с наполовину спущенными с плеч одеждами, Цзысюня наконец прозвучало долгожданное:       — Да, я давно хотел признаться, что все эти интриги не для меня, я не хочу наследовать вам, дядя. Я просто хочу...       Действие дурмана заканчивалось, опозоренный прилюдно Цзинь Цзысюнь судорожно огляделся, потряхивая головой, наткнулся на такого же непристойно полуобнаженного мальчишку, взревел и бросился на него. Никто ничего не успел сделать — через мгновение тонкая шея шлюхи хрустнула в руках заклинателя, как небрежно обломленный стебель цветка.       Цзысюань спрятал усмешку за рукавом. Первого в списке можно было вычеркивать. Такое дорогому братцу не простят. Впрочем, он привык не оставлять врагов за спиной.       Утром Цзинь Цзысюня, по приказу главы Цзинь запертого в своих покоях, пока не утихнут страсти, нашли повесившимся на собственном поясе.       

***

      Яо обыскал, как ему казалось, уже все Облачные Глубины, перевернув их по камешку. Когда получалось (а получалось не часто, все-таки у него, как у ученика, были занятия, а как у личного помощника главы — обязанности), он следил за наиболее подозрительными старейшинами. В животе с каждым прошедшим днем все копился и копился холод, ему казалось, он упускает что-то важное. Какую-то деталь, из-за которой он и не может отыскать ни малейшего следа Ванцзи.       «Думай, думай», — вырисовывая иероглифы в учебных свитках, твердил себе Яо. — «Думай, это должно быть что-то не заметное с первого раза. Что-то, о чем не говорится вслух, потому что все причастные в курсе. Что это может быть?»       Увы, пока что никакое решение ему на ум не приходило.       Не менее тщательно Мэн Яо присматривался к своему главе. За прошедший с возвращения в Облачные Глубины месяц тот осунулся и, казалось, погас. Яо понял, что либо Лань Сичэнь — гениальный лицемер, чего он в нем не чувствовал, то есть, не до степени «гениальный» — лицемерил глава Лань все же достаточно часто и весьма талантливо; либо он действительно ничего не знает о брате. Следовательно, имеет место заговор старейшин. А это уже очень плохо: устроить несчастный случай неугодному главе — и поставить на его место того, кто всей этой кодлой и заправляет, и тогда никто не спасет ни Сюэсин Сяня, ни его, Мэн Яо, шкуру. Не то, чтобы он так уж дорожил последним, но было бы очень обидно, пройдя войну, сдохнуть потому, что не приглянулся каким-то сушеным сморчкам. А он очень даже не приглянулся.       Нет, на самом деле, давление на него было пока еще не таким уж и сильным. Так, чуть больше придирались наставники и сам Лань-шифу, чуть отстраненнее казались с ним и без того примороженные старшие адепты, чуть меньше стали общаться такие же приглашенные ученики. Но вот в чем загвоздка: со многими старшими он бился в одном строю, а младших вытаскивал ранеными с поля боя. Переменившееся к нему отношение — это процесс последней недели. Именно неделю назад глава Лань заявил, что примет Мэн Яо в клан. Что это вообще? Ревность? К кому? К безродышу, шлюшьему сыну? Хотя здесь, кажется, никто не знал, кем была его мать — уж эту информацию глава Лань смог удержать при себе.       Яо бы посмеялся, да вот беда — ни капли смешно не было. Это вообще походило на... На выполнение приказа, вот на что. Короткие виноватые взгляды он тоже видел. Значит — приказ, однозначно. А вот чей?       Он не мог заставить себя подозревать Лань Сичэня. Не мог! Этот человек был ему слишком дорог, пророс в его душу, под ребра, как тонкий побег белого вьюна, оплел сердце. Яо стоял на развилке, где одна тропа — это полное и безоговорочное доверие, а вторая — столь же безоговорочное недоверие и одиночество. И уже знал, куда повернет, потому что для него выбор был... Нет, вот здесь его действительно не было.              Дописав сегодняшнее задание от наставника, Яо просушил свиток, скатал его и поднялся. Следовало зайти в танши, взять для главы ужин, если к концу трапезы он так и не появится. А после, когда глава поест — все ему рассказать. Предлог задержаться и присутствовать при трапезе главы он найдет. Вот хоть чай заварит, что ли.       Лань Сичэнь на трапезу не явился, и это развязывало Яо руки. Он взял короб, сложил в него всего понемногу, зная, что у главы Лань особых предпочтений в еде нет, что было немного странно, но чего только не бывает в этом мире. Уже почти дойдя до ханьши, юркнул за камень и затаился, как никогда радуясь тому, что приглашенным ученикам полагались чисто белые одежды, а вчера выпал снег, и его, если не шевелиться, никто не заметит, активировал талисман Тени, выдыхая чуть свободнее.       — Сегодня?       — Лань-шифу считает, что нет смысла ждать дольше. Наказание, принятое сейчас, должно сломить его волю, но не убить. Если протянуть еще, вместо послушного пса получим труп, который даже выкинуть за пределами клановых земель не выйдет — опознают по следам от кнута.       Сердце Яо остановилось на пару долгих-долгих мгновений, потом забилось, как безумное. Не может быть! Они ведь говорили о Сюэсин Сяне, иных толкований не было! Яо подавил первый порыв немедленно последовать за удаляющимися старейшинами: даже талисман не смог бы скрыть следы на снегу. Вместо этого он рванул в ханьши, добежал и торопливо постучал. В ответ не раздалось ни звука. Ждать не имело смысла, и он толкнул дверь, открыл рот, чтоб извиниться за вторжение... и замер. Павильон был пуст. На столе одиноко белел лист, испещренный коротким столбцом иероглифов, он подошел, прочел и тяжело опустился на пол, закусив кулак, чтобы не завыть: «Отлучусь до завтра. Твое задание — практиковаться в мелодиях семь и десять».       Переждав первую волну истерики, Яо до крови укусил себя за кисть между большим и указательным пальцами, подышал на счет и сел в позу для медитации. Необходимо было обдумать, а не... Он все равно верил в Сичэня, верил! Он должен был ему верить, иначе все в этом мире теряло какой-либо смысл. Могла ли отлучка главы быть совпадением? Его могли выманить из Облачных Глубин именно затем, чтобы исключить возможность что-то заподозрить.       Он мог быть сейчас в кругу тех, кто опустит дисциплинарный кнут на спину его брата.       Нет!       Очередной укус расцвел на руке алым.       Яо не хотел верить в предательство Сичэня по отношению к Ванцзи. Он жаждал оставить в неприкосновенности хотя бы один белый лотос чистой веры в этого человека. Хотя бы один. Он сам встанет на страже этой веры, охраняя ее от ревущих в душе драконов.       

***

      Этот малый совет кланов — только для вассалов Цзинь — должен был стать для Цзысюаня позором, ведь, по мнению отца, он совершенно ничего не знал о делах ордена.       Цзысюань усмехнулся, скрыв эту усмешку за веером. Привычка появилась недавно, всего месяц назад, но он уже оценил удобство и поблагодарил Хуайсана, приславшего в подарок аж пять драгоценных безделушек, расписанных собственноручно. Один из его вееров, черный, с выписанными изящной каллиграфией стихами, он сейчас и держал в руке. В отличие от отца, разодетого в золотую парчу и персиковый шелк, он, в своем полувоенном чаошене из очень плотного шелка цвета старого золота, оттененном черными нижними одеждами, выглядел мрачной тенью. Ему и нужно было так выглядеть. Ему нужно было, чтоб все эти люди вспомнили, кто вел в бой их добровольцев. Чтоб они привыкали видеть его именно таким — когда Башня Кои сменит хозяина и превратится из нежной безделушки в безделушку смертоносную, это не станет для них неожиданностью.       Показывать свои знания на этом совете он собирался лишь в малой степени. Просто не позволить главе Цзинь насладиться его унижением уже было бы достаточно. Он больше не собирался становиться игрушкой зарвавшегося сластолюбца. После этого совета он хотел встретиться с отцом и поговорить, просто поговорить! О том, что больше нет прямых, младших и боковых линий наследования, что не стоит даже думать в сторону бастардов: их на пионовом троне не примет даже совет старейшин, не говоря уж о главах вассальных кланов и простых заклинателях. О том, что довольно уже позориться и позорить клан — любовные похождения главы уже на деревенских площадях в балаганах разыгрывают!       Он не успел: стоило совету закончиться, — именно так, как он и думал, без единой возможности отцу вывалять сына в грязи, — Цзинь Гуаншань торопливым шагом покинул зал и нырнул в хитросплетение коридоров Башни. А окликать его на глазах у всех было бы вопиющим нарушением этикета. Цзысюаню пришлось довести встречу до конца, попрощаться с каждым главой, вспоминая все те сведения, что предоставили матушкины, точнее, уже практически его собственные, шпионы. Пара слов одному, вопрос второму, сочувствие третьему, восхищение четвертому... Не запутаться было сложно, но он ведь с детства учил все эти имена, родословные, связи и отношения.       Он ввалился в свои покои полуоглушенный и уставший до края. Если бы только он уже был женат... Он попросил бы А-Цин положить нежные прохладные ладони на горящий лоб и помассировать виски. А потом бы притянул к себе, осторожно, как ветвь цветущей яблони, чтобы уложить головку со сложными узлами и изящными шпильками себе на грудь и выпутывать по одной из пахнущих травами волос, а потом зарыться в них лицом. А-Цин, А-Цин, ива моя непорочная, в твоей тени я хотел бы засыпать и просыпаться...       Слишком долго отдыхать не вышло, у наследника, хоть и отстраненного ото всех дел, этих дел оказывалось выше конька Башни. Он поднял количество тренировок для адептов, ужесточил их и изменил, включая в мечный бой те элементы, которые ранее не требовались для боя с мертвецами и порождениями тьмы. После таких тренировок он и сам едва добирался до купальни, а уж адепты проклинали его просто на чем свет стоит.       Он и сейчас не изменил привычке, вставая в строй с остальными, выбрав себе для тренировки не самого сильного юношу. Если все время сводить сильного бойца с сильным, а слабого со слабым, то не продвинутся ни одни, ни другие. И если для сильных это было бы продвижение по пути обучения, то для слабого — по пути постижения.       — Молодой господин Цзинь! Молодой господин Цзинь! — на краю тренировочного поля замаячил слуга из почтового птичника, на его далеко отставленной в бок руке, на толстой перчатке сидела незнакомая хищная птица, пришлось прервать тренировку.       Вроде бы, они с Хуайсаном только недавно списывались, да и его Фенга он хорошо знал в надменную мордочку и поджарую тушку пестро-серого окраса. Этот птах был ему незнаком.       — Что случилось?       — Послание для вас, молодой господин Цзинь!       То, что этот спектакль — дело рук матушки, он понял сразу, едва прочитав записку. Она не могла прерывать его тренировку и тем рушить его авторитет среди адептов Башни Кои, а если бы она просто прислала ему вестника или слугу с просьбой явиться в Розовый павильон, это было бы воспринято неправильно. Так что он понимал, зачем понадобился сокол и это все. И шел к павильону с улыбкой, которая стекла с лица, стоило войти и увидеть, как матушка вдребезги разносит сияющим золотым хлыстом обстановку павильона.       До сих пор он ни разу не видел, чтобы матушка взывала к Цзиньдяню. Это кольцо-артефакт было подарком ее покойной подруги, госпожи Юй, являясь родственным тому самому знаменитому Цзыдяню, что ныне принадлежал Цзян Ваньиню. Матушка обычно носила его, скрыв другим, массивным и накладывающимся поверх Цзиньдяня. Но сейчас «золотая молния» вилась вокруг нее, как разозленная змея, и разила вазы, обломки мебели, колонны, стены и сам воздух. Очень впечатляющий спектакль для соглядатаев. В отличие от ваз, столов и сидений, колонны и стены оставались целы и даже не покрывались копотью. Хлыст матушка контролировала в совершенстве, как и себя, безупречно играя ослепленную гневом.       Уверившись, что все слуги в ужасе разбежались, оставив их вдвоем, под свист хлыста и треск раскалывающейся во все более мелкие щепки мебели матушка рассказала, куда именно направился глава Цзинь. Услышав название города, Цзысюань испытал желание попросить мать одолжить ему Цзиньдянь. Остановило только понимание того, что он никогда не учился им владеть и порушит любимый матушкин павильон по-настоящему.       — Вот же тварь!       — Не думаешь ли ты, что он вспомнил о самом старшем из своих ублюдков? — усмехнулась госпожа Цзинь.       — А я могу после сегодняшнего совета думать иначе?       — Иногда желание засунуть свой нефритовый столп в ближайший яшмовый грот — это только оно, а не стратегические планы на лишение тебя права наследования.       — А если я все-таки прав?       — Что ж, если в Юньпине глава Цзинь отправится искать сына Мэн Ши, я обещаю, что по возвращении вопрос с передачей права наследования будет решен в самом скором времени, сын мой. Не беспокойся об этом.       — Матушка, разве вас не задевает это... это...       — Юй Цзыюань на моем месте уже бы давно кастрировала этого гулящего кобеля, да?       Цзысюань опустил голову, чувствуя, как горячим заливает щеки.       — Но кто сказал, что я этого не сделала?       Он в шоке взглянул на мать, не в силах выдавить ни звука.       — Моего терпения хватило ненадолго. Всего на четверых бастардов. И закончилось оно, когда эта тварь посмела изнасиловать супругу своего друга. Увы, Цинь Мэйю была слишком слаба и испуганна, чтобы во всем признаться супругу, но зато я была ее подругой. Так что после Цинь Су у главы Цзинь детей не было и не будет, все, что может извергнуть из себя его божественное копье — давно и безнадежно мертво.       — О... Матушка, этот недостойный сын безмерно восхищен вами!       Госпожа Цзинь серебристо рассмеялась и надела на успокоившийся Цзиньдянь вынутый из рукава чехол-кольцо.       — Пусть слуги прибирают здесь, а мой почтительный сын составит мне компанию в беседке за чаем.       Все, что оставалось Цзысюаню — это поклониться и согласиться.       И кто же знал, что посещение самого большого борделя Юньпина всколыхнет в памяти главы Цзинь события почти семнадцатилетней давности, и он примется расспрашивать хозяина ивовой беседки о той, что когда-то была его лучшим цветком. Кто же знал, что сам хозяин окажется злопамятным, глупым и жадным, и расскажет, что у покойной Мэн Ши родилось дитя, как раз после того, как ее на три месяца купил в свое безраздельное пользование этот щедрый клиент. Сам глава Цзинь потерял интерес к вопросу уже на втором фэне рассказа, прослушав и имя ребенка, и все, что было дальше. Сидевший в засаде шпион упустил в отчете эту деталь. Он не был бастардом Гуаншаня. Он просто был сыном женщины, которой не повезло так же, как Цинь Мэйю. Он не надеялся на месть, просто ненавидел этого человека так сильно, как может ненавидеть сын изнасилованной матери — ее насильника. Он просто надеялся, что однажды мера терпения тех, кто что-то мог сделать, переполнится — и они это сделают.       Кто же знал, что в это же время в разгромленном Розовом павильоне госпожа Цзинь даст такое обещание своему сыну? Кто же знал, что, получив отчет шпиона, она отдаст, наконец, один короткий приказ.              Человек из свиты Цзинь Гуаншаня, с которой тот отправился «прогуляться» в сторону Юньпина, примчался в Башню Кои уже к обеду следующего дня. Он был растрепан, одновременно взбудоражен и подавлен. Он был одним из доверенных слуг главы клана, и потому ему не составило труда отыскать наследника и упасть перед ним на колени.       — Что такое? — удивился Цзысюань.       — Господин... — мужчина тяжело выдохнул, вдохнул и четко сказал: — Молодой глава Цзинь, ваш отец вчера умер от укуса ядовитой змеи.       Звучало абсурдно. Все — каждое слово этой краткой речи. Начиная от именования и заканчивая причиной. Заклинатель, сильный совершенствующийся — умер — от змеиного яда.       — Как. Это. Произошло? — чеканя каждое слово, спросил Цзысюань.       Услышанное повергло его в еще больший шок. А стоило успокоиться и подумать — выводы ввергли в священный трепет. Да, до матушки ему еще ой как далеко. Какая изощренная месть — запустить магическую ядовитую змею в постель сытно натрахавшемуся кобелю, возлежащему прямиком между двумя шлюхами! Гадина укусила тихо, так что он просто не проснулся. Но какая же красивая месть! Слухи разлетятся по всей Цзянху, как моровое поветрие, даже если он сейчас очень быстро и тихо явится за телом отца, а после — перебьет всех шлюх и спалит бордель. Значит, ничего подобного он делать не будет.       А слухи... На каждый рот не отыщется платка, но слова — это ветер.       

***

      Вечер и ночь Мэн Яо провел в ханьши, перечитывая скупые слова Лань Сичэня, безмолвно касаясь струн гуциня, неподвижно сидя на коленях. Он не мог просто встать и пойти спать. Он не мог проследить за старейшинами. Его словно приморозило, пригвоздило к полу, и в душе то открывался черный омут отчаяния, то расцветали лотосы надежды.       Перед рассветом за дверью прохрустели тяжелые шаги до крайности уставшего человека, дверь распахнулась, явив главу Лань. На первый взгляд он был в полном порядке, но глаза Яо прикипели к мелким капелькам крови, усеявшим безупречные одежды, руки и лицо. Словно... Сердце Яо сдавило безжалостной ледяной дланью, он задохнулся, глядя расширившимися, почерневшими глазами на эти капли, приподнялся, протянув руку к человеку, в которого так хотел верить, и упал, потеряв сознание.       Очнулся он нескоро, возможно, обморок перетек в сон, хотя выспавшимся он себя совсем не ощущал. Как бы то ни было, он проснулся в постели главы Лань, и оный глава лежал рядом, одетый, с чистым лицом, спящий так безмятежно, что Яо испытал мгновенный укол ненависти, с трудом заставив себя откинуть это чувство. Он не станет судить бездоказательно. Но теперь... он так же не станет ничего говорить Лань Сичэню.       Тихо выскользнув из ханьши, воспользовавшись талисманом Тени, он пробрался к себе, затем поприсутствовал на занятиях и подошел к наставнику, чтобы испросить позволения уйти в уединенную медитацию. Так как он был одним из тех учеников, чье золотое ядро развивалось достаточно сложно, переживая скачки роста и затухания, разрешение было получено быстро и без согласования с главой Лань. Юношу проводили в одну из множества пещер, где ученики постигали дао и самопознание, наставник проверил его погружение в медитацию и ушел, наложив слабую сигнальную печать, которая должна была сработать, если что-то пойдет не так. Взломать ее, не повредив, было достаточно просто. Уже сяоши спустя в пещере никого не было.              Мэн Яо, может, и производил впечатление невинного цветка, но он достаточно долго жил один, чтобы научиться выживать без крова, пищи и тепла, а так же уметь все это добыть, не попадаясь на глаза. Проще говоря, он пробрался на кухню и украл то, что можно было есть, не разжигая огня; разжился теплой одеждой, которую скрыли орденские белые одеяния, делавшие его невидимкой среди остальных учеников; запасся талисманами и проверил, на месте ли один из украденных у главы Лань амулетов-пропусков. Никто, кроме него, не знал, что Лань Сичэнь хранит их в тайнике в ханьши. Это были не обычные ученические пейю, дозволявшие лишь вход через ворота Облачных Глубин в разрешенное время. Это были копии пропускных жетонов с допуском уровня старейшины или самого главы.       За то время, что Яо ждал возвращения главы Лань в его ханьши, он успел многое проанализировать, и понял: ему не удавалось проследить за старейшинами потому, что не вся территория резиденции ордена была открыта для приглашенных учеников и адептов, и даже для рядовых членов клана — тоже не вся. И именно там, куда не было хода никому, кроме верхушки клана, наверняка, был сокрыт ответ, где искать Сюэсин Сяня.       У него было немного времени: не более двух недель. Ученическая медитация не длится дольше во избежание истощения или искажения ци. Значит, ему следовало справиться за отведенное время. Прерывать медитацию не станет даже глава Лань, за то, что его отсутствие обнаружат, он не переживал.       Спрятав все необходимое в цянькунь, Яо проверил талисман, глубоко вдохнул и осторожно направился в глубь территории, где жили старейшины. Если уж следить — то начиная оттуда.