或許全部 - ВОЗМОЖНО ВСЕ

      «Ах, Вэнь Чао? Далеко не уйдет», — улыбка Ди-цзуньши была такой мягкой, нежной, что пугала до ощущения колкого инея в крови. — «На нем метка тьмы, и мои мертвецы будут гонять его кругами, пока я не наберусь сил, чтобы прийти и поиграть с ним».       Ванцзи потряс головой, но упорно слышал за огненными письменами мягкий, приятный голос, звонкий, словно перекаты чистой воды по яшмовым валунам. Вот только этот голос больше никогда не прозвучит в реальности: Могильники выпили его, вытянули криком, как императорские палачи вытягивают кишки, наматывая на шипастое веретено. Этот голос, внутреннее тепло, здоровый румянец — все осталось на проклятых холмах ценой за тьму и знания о том, как ею управлять.       — Что ты хочешь с ним сделать? Я уже думал — можно было бы казнить его линчи, — в голосе Ваньиня звучало такое жадное предвкушение, что Ванцзи вчуже замутило. Или все дело было в том, что он все еще не до конца изжил запрет на бессмысленное отнятие жизни?       «Линчи? Хах, диди, неужто у тебя такая убогая фантазия? Всего лишь срезать с Чао-Чао плоть тысячей порезов? Мне кажется, он заслужил куда более изощренной награды. Я бы, для начала, накормил его его собственной плотью — за тех, кто был отравлен в Пристани Лотоса».       — И скормить ему его собственный янский корень, — кровожадно отозвался Ваньинь.       «Ахаха, А-Чэн, верно».       — Прекратите, прошу! — Ванцзи приложился головой к столу, у которого сидел, и замер, не отнимая горячего лба от прохладного дерева. — Мне уже хватит.       — Ванцзи, мы только начали. Но ты можешь пойти и лечь спать, твоя палатка совсем рядом.       Повисла тишина, и ему пришлось поднять голову, угадав, что Вэй Ин сейчас обращается именно к нему.       «А-Чжань, ты устал. Я почти не чувствую в тебе тока ци, это плохо. Тебе нужно отдохнуть. Вспомни, что ты мне обещал».       Ваньинь приподнял бровь в насмешливом удивлении, мол, «что и когда это ты успел пообещать моему дагэ?». Ванцзи почувствовал, как теплеют мочки ушей и опустил глаза.       — В лагере. Обещал не вести себя необдуманно.       «Поэтому обдумай, пожалуйста, и прими верное решение. А-Чжань?»       От этого обращения сердце снова резко трепыхнулось и заколотилось в ребра, как безумное. Можно ли было воспринимать это так, как хотелось — до боли и задавленного стона? Или это — очередная насмешка от его жестокого демона?       — Да, вы правы оба. Мне... мне нужно поспать. Но и вам тоже.       — Мы поспим, Ванцзи, не переживай.       А в голосе столько сладкого яда, что хватило бы отравить весь орден Цишань Вэнь. Даже если Ваньинь и признал за ним право любить своего дагэ, это не значило, что он позволит этой любви стать хоть немногим более материальной. До чего ж ревнивая скотина! Впрочем, и Лань Ванцзи сейчас полной мерой пил свой уксус, не зная, чем эти двое будут заниматься, ну, кроме обсуждения пыток. Пресветлая Гуаньинь, ну за что? Почему он должен был сходить с ума все эти месяцы, не зная, что с Вэй Ином, жив ли он еще, и вот, увидев, точнее, едва узнав, что тот красноглазый демон, что так трогательно оберегал его весь прошлый месяц — это и есть Вэй Ин, почему сейчас он должен уйти? Оставить его, раненого, измученного, безумного — в руках его столь же безумного диди? Он хотел остаться, он, все демоны его побери, должен был остаться, должен был сказать еще раз, что любит. Сказать словами и в голос, что ничего не изменилось с того Совета, что алая лента с запахом лотосов все еще намотана на его запястье, прячась под наручем.       Ванцзи поднялся и вышел, пошатываясь, не сразу способный сообразить, в какой стороне его палатка.       

***

      «Что с ним? Он был тоже ранен?» — тонкие брови заломлены в недоумении.       Ваньинь не мог не усмехнуться. Какая умелая ложь! Как же его дагэ заботился о его душевном благополучии, даже когда сам был далек от него. Это льстило, радовало, это хотелось пить, словно «Улыбку императора», смакуя каждый глоток. Вот только...       Когда в его груди порвалась та тонкая, но прочная нить, что связывала их клятвой Тени, он ощутил себя преданным. Даже если в том не было вины дагэ — все равно горечь и боль выжгли на его сердце глубокую рану.       Когда Ванцзи пришел в убежище на Озере Лотосов и уверенно сказал, что Вэй Ин жив — Ваньинь ощутил себя преданным еще раз. Почему связь не восстановилась? Почему он больше не чувствует биения чужого сердца рядом со своим? И отговорки про темницы, защищенные от подобного, были всего лишь отговорками. Было что-то другое, другая причина. Уже после, получив небольшую передышку, буквально в три дня, он смог подумать и понять: связь их была завязана на Золотое ядро и сердце. Наверняка А-Ин чувствует его, как и раньше — эта нить, от его, Ваньиня, ядра к сердцу дагэ, осталась целой. Уразумев все это, он надавал себе пощечин, гневом на Вэнь Чао и Вэнь Чжулю выжигая свою обиду на ни в чем не повинного Вэй Ина. И все равно на душе повис камень долга — морального долга — который он будет просить простить ему, когда они встретятся снова.       Понял он и еще кое-что. С разрывом связи он перестал чувствовать почти постоянное желание прикоснуться к дагэ. Как угодно, хоть ладонью к волосам, хоть всем телом в шуточной борьбе. Все это началось после их клятвы в ледяном источнике в Юньшэне. Все это было поводком для Тени. Знал ли Вэй Ин? Наверняка знал. Чтобы его дагэ — и чего-то не знал о том, что делает в здравом уме? Трижды ха! А значит, шел на это с открытыми глазами, на эту связь, знал, как будет тянуть. И сдерживался. Сдерживался, удерживая и Ваньиня на расстоянии, оберегая, не позволяя даже единожды испытанным удовольствием закрепить поводок намертво. Один раз только сорвался, но это было в ту ночь, когда они пробрались в павшую Пристань Лотоса. Тогда Вэй Ин поцеловал его, шоком вышибая из искажения ци от гнева в реальность. Да, он тогда этот поцелуй запомнил, но так, словно со стороны посмотрел на чужое.       Сейчас все, что он хотел — согреть ледяное тело дагэ своим теплом. Как в пещере Сюань-У. А-Ину было необходимо просто тепло человеческого тела, а не... всякое такое. Сможет ли он понять это? Насколько бы Ваньинь ни был поглощен своим желанием отомстить клану Вэнь за гибель родителей, безумие не проросло в его разум настолько глубоко, чтобы он не мог отрешиться от него. Он мог. И сделал. И внутренне содрогнулся, ловя взгляд Вэй Ина.       — Дагэ...       Серые глаза затапливало алое свечение. Из этих глаз на него смотрела живая тьма.       — Дагэ. Дагэ! А-Ин!       «Я здесь?»       Даже в огненных письменах проскользнула неуверенность.       — Давай просто убьем их? Давай, твои мертвецы оторвут им головы — и на этом все? Дагэ...       Тот, кто смотрел на него сейчас, был не Вэй Ином, вернее, он был и им тоже. Но все же он был больше Ди-цзуньши, демоном, что упивался смертями врагов.       — А-Ин?       «Будет так, как захочешь ты, диди».       Ваньинь тяжело осел на пол и расплакался, утыкаясь лицом в холодную ладонь.       

***

      — Позволь спросить, Лань Сичэнь, что ты делаешь?       Голос замершего в дверях дяди звучал сейчас неприятно и скрипуче, будто мечом по остывшим углям и пепелищу.       — Собираю вещи, дядя. Мне нужно отбыть по делам, это займет... Я пока не могу сказать точно, сколько времени.       — И куда ты собрался? Насколько мне известно, никаких...       — Вам не все известно, дядя, — удерживая безмятежное выражение на лице, прервал его Сичэнь, внутренне наслаждаясь тем, что их с А-Чжанем мучитель не смог проявить такую же выдержку, скривился, так напряженно свел брови, что ленту перекосило.       — Так поясни, будь добр!       — Зачем? Это дела, которые касаются пока только меня.       — В такое время ты находишь возможным заниматься личными делами?       — А чем я хуже остальных? Такой же живой человек. Довольно, дядя, мне пора. Приказы и распоряжения на время своего отсутствия я раздал, уверен, все в Юньшэне будет в порядке, — выделил Сичэнь и это «живой», и «приказы и распоряжения».       Он понимал, прекрасно понимал, что играет даже не с огнем, а с опасной ядовитой гадиной, да еще и не в одном экземпляре. Ох, как же ему хотелось скопом взять — и перетравить этих змей их же собственными методами, а потом спихнуть все на происки вэньских псов! И это, наверное, даже сошло бы ему с рук, с таким-то оправданием. А если еще и слух пустить, что это месть за скорое восстановление Облачных Глубин и то, что адепты продолжали ходить на ночные охоты. Эту идею требовалось обдумать. Ну а пока он быстро шел к вратам резиденции, откуда собирался улететь туда, где лилась кровь, и не только врагов.       Сичэнь очень хотел поговорить с братом. Убедить его если уж не вернуться, то хотя бы понять и принять то, что Облачные Глубины вступят в войну, но не так быстро, как ему бы хотелось. Нет, отряды уже были сформированы и готовы выступать. Но он ждал того самого Совета Трех. Он должен был превратить его в Совет Четырех, чтобы уравнять шансы и восстановить репутацию Гусу Лань.       Сейчас же главнее всего был разговор с А-Чжанем. Давно были подобраны слова, выверены интонации, даже выражение лица. Он не собирался лгать в этом — все эмоции были подлинными, он когда-то их испытывал сам. Просто расставил в верном порядке: боль, гнев, смирение, желание изменить закосневший порядок. В его лице и голосе не будет ни капли лжи, брат не сможет его обвинить в этом.              Путь занял довольно много времени. Полных два дня, учитывая то, что ему пришлось порыскать по приграничью, разыскивая, в каком из фортов, крепостей или надзирательных пунктов искать брата. Удивительно, но никто не видел молодого заклинателя в белом ханьфу, расшитом летящими облаками, и с лобной лентой. Зато, стоило назвать имя, добавляли совершенно дико звучащее хао и отсылали дальше на запад.       До неприметного городка Линьян он добрался в середине третьего дня. И здесь совершенно точно совсем недавно произошла жестокая битва. От города темной энергией тянуло, как не от каждого могильника. Но всё оказалось не так плачевно — несмотря на миазмы тёмной энергии, сосредоточенные где-то на окраине, в самом городе уже успели навести порядок. Встречные заклинатели в цветах Цзян и разномастных одеждах мелких кланов и бродяг на белое ханьфу Сиченя косились, словно на нем были вышиты не облака, а языки пламени, и от этого было сильно не по себе. Но при упоминании Ванцзи всё же указали на ставку командования, куда Сичень и направился.       Три простые палатки — ничем не лучше, чем у солдат, разве что одна — побольше, похожая на шатер. Туда он и заглянул... хотел заглянуть, только к шее прижалось обнаженное лезвие меча.       — Ты еще кто таков? Чей подсыл? — хрипло рявкнул чужой голос.       Сичэнь холодно скосил глаза:       — Лань Сичэнь, Глава ордена Гусу Лань. Здесь всегда с таким гостеприимством встречают союзников?       — Где же эти союзники были, когда мы тысячей стояли против трех? — вкрадчиво прозвучало сбоку, в этом голосе, смутно знакомом, слышалось какое-то шипение и потрескивание.       Сичэню это начинало надоедать. Он парой движений вывернулся из-под клинка... Точнее, попытался — противник оказался хорош, и удалось только развернуться к нему лицом.       — Довольно, Нан-цяньбэй. Опустите клинок. Этот глава приветствует вас, глава Лань. Позвольте узнать, что вас сюда привело?       Крепкий седовласый воин в легкой броне с лязгом вбросил меч в ножны и отошел обратно к шатру, а оставшийся на месте молодой мужчина, в котором с трудом угадывался вчерашний юноша, всего лишь год назад учившийся в Облачных Глубинах, повел рукой, приглашая следовать за собой в одну из двух палаток.       — Рад видеть вас в здравии, глава Цзян, — Сичэнь пристально, почти не скрываясь, рассматривал Цзян Ваньиня. Тот изменился даже сильнее, чем было заметно с первого взгляда: усталые морщинки в уголках глаз, заострившиеся скулы, тень застарелого гнева и напряжения во всей позе... Немного кольнуло беспокойством — Ванцзи тоже так сильно изменился? — Я ищу своего брата.       — Ну так не стойте на пороге. Ваш брат в данный момент времени заботится о моем брате. Можете взять его за шкирку и утащить в его личную палатку. Я буду не против и даже очень за. Вэй Ину нужен покой.       Полог откинулся, и Сичэня словно обдало ледяным дуновением темной ци с легким привкусом дурмана. И он всё-таки застыл на пороге: брат выглядел почти... непристойно. В сером ханьфу, без лобной ленты, с волосами, сколотыми в простой удобный узел, он сидел у изголовья постели, одной рукой держал запястье лежащего на ней человека, а другой — наигрывал исцеляющую мелодию. И его лицо... Сичэнь готов был спорить, что уже не только он может читать на нём море нежности, это было слишком очевидно. Ванцзи словно не заметил его прихода, пока не доиграл, это была песнь «Исцеления сердца», Сичэнь не мог ошибиться. Как и в том, что тот, кому ее играли — Вэй Усянь, и это именно от него тянет тьмой.       Ванцзи отложил гуцинь на столик, очень осторожно вернул руку спящего молодого господина Вэй на постель, поднялся и развернулся. Молча поклонился, не торопясь приветствовать вслух, скорее всего, не был уверен, что Вэй Усянь крепко спит.       — Ванцзи... — неуверенно позвал Сичэнь.       Он был прав, брат действительно изменился — и от этого вся выстроенная речь куда-то делась. Вероятно, потому, что на этого человека — с усталыми глазами, одетого не по правилам, ведущего себя не по правилам — она бы не подействовала. О чём он там хотел говорить? О понимании, терпении, братских чувствах и невозможности исправить всё сразу? Что-то подсказывало: Ванцзи не станет его слушать. Это злило.       — Глава Лань. Чему обязан вашим визитом?       Перед ним с неслышимым грохотом горного хребта, оброненного Небожителями, встала непроходимая стена. Брат, его любимый младший братик, его А-Чжань двумя словами, словно двумя взмахами Бичэня, отсек себя от... семьи? А была ли та семья? От клана? Ордена? Правил и догм, впитанных с молоком кормилицы, не матери?       — Ванцзи, где твоя лента? — Сичэнь всё ещё цеплялся за привычное, пытался не потеряться в этом грохоте обвалившихся планов.       — Там, где ей самое место, — обычно бесстрастное лицо Ванцзи внезапно исказилось в самой настоящей усмешке, в меру злой, в меру веселой, точнее — пакостливой. А взгляд словно против воли скользнул внутрь покинутой ими палатки.       — Ты...       Сичэнь неожиданно понял. Всё время обучения Ванцзи смотрел на этого юношу; потом, после той ночи на Совете кланов, когда вернулся с синяками — совершенно не смотрел, столь усердно не смотрел, что стоило понять уже тогда; после — сорвался с места, лишь заслышав, что тот пропал!       — Ты посмел отдать ленту человеку, который идёт тёмным путём? А что ещё ты ему отдашь, Ванцзи? Своё доброе имя и клановые техники?       Гнев, и так слишком долго сдерживаемый, выходил из-под контроля. Этот мальчишка, слуга Цзян, посмел забрать у него брата!       — Жизнь и душу, если потребует. Небо и землю, пусть только попросит.       — Как ты посмел?!       — Легко, — мягко сорвалось с губ брата. — Тебе даже не представить, насколько легко. Стоило поднять голову, чтобы узреть истинную Луну, а не ее бледное подобие в грязной луже. Всю жизнь я пил из этой лужи, и как же сладка оказалась чистая роса с черного клинка! У Луны всегда было, есть и будет две ипостаси, у ци — и земной, и небесной — их тоже две. Инь уравновешивает Ян, и света не бывает без тьмы.       — Брат, ты выжил из ума! — Сичэню уже было плевать, что они так и стоят на улице, а вокруг снуют адепты чужого ордена. Его просто разрывало: — Старейшины никогда не позволят подобного. Собери вещи, мы должны вернуться в Гусу как можно скорее, пока туда не докатились слухи, и объяснить всё самостоятельно. Сейчас не время для подобных выходок, у нас ещё слишком шаткое положение, и твоё поведение его не упрочивает!       — Я не вернусь в Гусу. Довольно, ошейник слишком пережал мне горло, чтоб я еще раз позволил его на себя надеть. Это мое последнее слово, глава клана Лань.       В золотистых — медовых? да каких медовых! волчьих! — глазах горела упрямая уверенность в собственной правоте и готовность отстаивать свободу, даже если придется делать это с мечом в руке.       Вся копившаяся во время этого нелепого разговора и раньше, во время поисков, злость, всё непонимание — наконец нашли выход. Хочет драки? Пускай! Сичэнь вернёт его домой, вернёт своего А-Чжаня туда, где ему место — и это место явно не в походной палатке ордена Цзян, на коленях у ног его слуги!       Меча он доставать не стал — он ведь не хотел навредить А-Чжаню, но протянутую руку отбили с такой лёгкостью, словно Сичэнь не был старше на несколько лет и сильнее. Он должен был сохранять хотя бы остатки хладнокровия, но вот эта легкость, небрежная отмашка взбесила окончательно, и Шоюэ покинул ножны с яркой голубоватой вспышкой, прянул вперед... И был отбит прочь алой молнией с такой яростью, что вонзился в каменную стену, ограждающую двор, до половины и застрял в ней.       В проеме палатки возник кутающийся в два одеяла, лохматый, иззелена-бледный, словно уже слегка несвежий мертвец, темный заклинатель. Над его плечом колыхалось темное марево, в котором огнем вспыхивали знаки, складываясь в отборную брань. Самым удобоваримым в этой тираде было: «Какого гуя вы тут орете?»       У соседней палатки на плоской подушке сидел глава Цзян и невозмутимо прихлебывал чай. Но на появление своего бессовестного слуги со звоном поставил пиалу на стол и поднялся.       — Похоже, глава Лань не понимает самых простых человеческих слов. Я ведь просил не тревожить брата, он был ранен и нуждается в покое. Ванцзи тоже, вроде бы, сказал все четко и понятно: в Гусу не вернется, цепным псом больше не будет. Глава Лань, если это все, что вам было нужно — то мне жаль, но вы этого не получите. Я прошу вас покинуть Линьян и более не выставлять одному из моих командиров невыполнимых требований.       Сичэнь медленно оглядел всех троих и еле сдержался, чтоб не сказать пару гадостей из тех, что благовоспитанному адепту клана Лань и знать не положено. Да, он всё понял. Понял, что брата у него больше нет, зато у клана Цзян появился новый цепной пёс. Не удержался и последнее еле слышно, так, чтобы услышал только Ванцзи, озвучил:       — Ты не снял ошейник, ты лишь сменил хозяина, — после чего добавил уже громче: — Я всё понял, глава Цзян. В таком случае, боюсь, мне пора.       И, поклонившись со всей возможной вежливостью, удалился. Попытался удалиться — меч плотно засел в камне, не откликаясь на призыв, и пришлось подойти самому, чтобы забрать его. На Вэй Усяня Сичэнь не бросил и лишнего взгляда, а потому и не увидел, как тот, осев на землю, покачал головой и что-то беззвучно проговорил. На духовном свитке эта тирада не отразилась, да и сам свиток исчез, свернувшись обратно в кольцо.       Когда Сичэнь, выдернув меч и вернув его в ножны, повернулся, брата и темного отродья уже не было видно, а глава Цзян вежливо приподнял в его сторону пиалу с чаем.       Это было первое, но самое горькое поражение в жизни молодого главы клана Лань и ордена Гусу Лань.