рождественская песнь странника

За воротами было тихо, ни души. Шумел ветер, царапал холодом щеки и пытался сдуть с головы шляпу. Скарамучча вцепился в нее двумя руками и упрямо побрел вперёд. Он видел Ваньшу вдалеке, но понятия не имел, сколько придется пройти, прежде чем он окажется близко. Но делать все равно было нечего — если не с чьей либо помощью, то сам точно выберется из этого странного сна! Время тянулось медленно. Все фонари уже взмыли высоко в небо и стали похожи не больше, чем на звездный точки, когда впереди показалась одинокая фигура. Кто-то приближался — безмолвно, медленно, сурово. И когда он был совсем близко, такой мрачной таинственностью повеяло от него, что Скарамучча даже замер. Он стал приглядываться. Приближающийся человек в одной руке держал копьё, а на лице его была надета маска «изгоняющего демонов». Он не был особо высок, но голову держал гордо поднятой, а спину — ровной. Нелепый вид. Скарамучча только буркнул тихонько. — Ну вот, теперь какой-то якса. В этот момент фигура, которая как оказалось, не была человеком, остановилась. Якса снял маску, и стало видно обманчиво миловидное лицо юноши, который на вид выглядел не сильно старше, чем Казуха. — Ну и? — произнес Скарамучча громче. — Прошлое и настоящее мне уже показали, а ты, значит, теперь станешь показывать будущее? Юноша нахмурился и покачал головой. Он воинственно покрутил в руках копьё, а потом убрал его за спину, где оно, посвечиваясь, будто растворилось в воздухе. Якса ничего не сказал, но поманил к себе рукой, а потом указал в сторону Ваньшу. И Скарамучча, насторожившись, подошёл чуть ближе. — Ну ладно, веди, если в покое меня здесь все равно не оставят. Ночь была беззвёздная, темная. Точно такая же, как в тот момент, когда Скарамучча покинул Ваньшу. И теперь, наверное, все подходило к своему завершению. Оставалось только закончить эту нелепую прогулку, вернуться обратно в комнату и рассказать Казухе о том, что случилось. О, конечно он станет слушать с круглыми глазами, а потом скажет, что это всё магия адептов! Конечно, он поверит в любое слово, которое произнесет Скарамучча, даже если немного приврать. Нелепо до жути, но забавно отчасти. Молчание нового проводника, правда, немного действовало на нервы, поэтому Скарамучча заговорил снова: — Разве ты не должен читать мне морали о необходимости праздника Морских Фонарей? — Нет. — наконец коротко отозвался якса. — Я здесь, чтобы вернуть тебя домой, вот и все. Вообще-то я не очень люблю сегодняшний праздник.

«Ну неужели!» — подумал Скарамучча.

— Человеческая суета раздражает? — Ты знаешь ответ на этот вопрос, потому что знаешь, кто я. Сам ведь сказал, что на свет тянутся не только умершие люди, но и всякая демоническая погань. Скарамучча не помнил, чтобы говорил о таком вслух. Но, как бы там ни было, с мыслью этой он был согласен. Не прерывая торопливого шага, он посмотрел на своего сопровождающего и заметил на его одежде следы черной демонской крови, которая неприятно дымилась в холодном ночном воздухе. Якса, как и Моракс, выглядел уставшим, но более того — подобного выражения Скарамучча ещё не видел сегодня — до ужасающего безразличным. Когда они проходили мимо светящегося фонаря, зацепившегося за куст, якса небрежно зацепил его за край острием копья и отправил лететь обратно в воздух. — Я слышу каждое желание, запущенное в небо в эту ночь. — произнес он. — Утомляет. Скарамучча ничего не ответил, только кивнул. Если так, то молчание его провожатого вполне понятно — когда в голове и без того роится целое скопище разрозненных голосов, добавлять звучание ещё и своего не совсем уж хочется. К тому же, что это за рой? Когда один просит о богатстве, другой молится о здоровье; если для одного важна успешность в торговле, то второй силится найти пропавшего в горах брата. И как относиться к таким мольбам? Отвечать на одни и игнорировать другие? Делать вид, будто кто-то важнее? Лучше уж и правда помалкивать и держаться вдалеке, оставляя все в руки самим людям. — Но как же благословение Адептов, о котором так часто говорят? — настроение Скарамуччи совершенно не располагало к веселью, и все же он самодовольно хмыкнул. — Кому-то ведь на голову снисходит, разве нет? — Может быть. — отозвался якса. — Никогда не задумывался о том, чтобы благословить смертного. От яксы за версту несло темной энергией и роящимися вокруг проклятиями. Даже Казухе, с его самурайской выносливостью и глазом бога, пожалуй, не понравилось бы такое соседство. Скарамучча был более терпим к подобному, но это совершенно не значило, что он не замечал. Пусть якса и держался ровно, говорил твердо, но наверняка его снедала недюжая боль. Не только физическая на самом деле, если вспомнить легенды о том, что произошло с остальными. Вот уж кому точно должно быть смешно от людских надежд и фонариков. — Не обманывайся на мой счёт. — якса, будто прочитав мысли, покачал головой. — Я ничего не имею против празднеств как таковых. Просто это не то, в чём я сам хотел бы принимать участие. Люди вольны занимать себя, чем хотят. В конце концов, век их не так долго, как наш с тобой. Об этом Скарамучча тоже задумывался лишь вскользь. Но именно по этой причине он старался не вглядываться в лица, не прислушиваться к разговорам и не привязываться больше к людям. Они умирают. По глупости, из-за болезней, войн или просто от старости, но умирают ведь. А Скарамучча продолжает свое долгое, непрекращающееся путешествие. Даже Казуха рано или поздно состарится — руки его одряхляют, глаза перестанут видеть так ясно, как сейчас, а спина сгорбился под тяжестью проведенных лет. Изменится ли сам Скарамучча? Внешне — едва ли. А о том, что случится внутри, он предпочитает не думать. Ничего особенного, наверное, сердца ведь у него все равно нет. — По возможности я стараюсь избегать людей. — вздохнул Скарамучча; из его рта даже пар не выступал. — И почаще напоминать себе, что я не один из них. Теперь кивнул уже якса. — Но тем не менее мы не можем отрицать, что люди достойны уважения сами по себе. Они живут, справляются с трудностями, провожают умерших и учатся улыбаться на праздниках, подобных этому. Медленно, но они подходили к постоялому двору. Вдалеке, у самых ворот, виднелось два зажжённых уличных фонаря. В темноте эта нелепая композиция напоминала разинутую пасть с двумя горящими голодными глазами. Может, только Скарамучча это и видел, но он улыбнулся своей мысли, а потом увидел, что якса задумчиво улыбается тоже. — Мне нравится, что в этот праздник всегда вспоминают падших адептов. — сказал он, когда они уже подошли к воротам совсем близко, и стало видно очертания самого постоялого двора. То тут, то там гас в окнах свет — люди готовились ко сну. Окно комнаты Казухи тоже выходило на эту сторону, но свет там не горел вовсе. — Все они — мои товарищи. И, если бы я вспоминал о них в одиночку, пожалуй, это было бы невыносимо. А так, даже не участвуя в празднествах, я чувствую некоторую причастность. Не уверен, что со мной будет после смерти, но, так или иначе, я тоже хоть однажды увижу свет. Было в словах яксы что-то горькое, обречённое, но в то же время говорил он так легко, что грустить от его речей совсем не хотелось. Пока Скарамучча раздумывал над ответом, якса исчез точно так же, как исчезли все остальные проводники. Погас на постоялом дворе последний огонь, потухли уличные фонари, и все вокруг погрузилось во тьму….