An die Freude

      Лживый луч настольной лампы действовал Аске на нервы. Она прожигала взглядом несчастный абажур, испытывая лишь зудящее желание сбросить его со стола к хренам собачим. Как же это бесило. Его свет, падавший на её исписанную кривым врачебным почерком медкарту, лишь притворялся, что освещает записи. На самом деле он был направлен прямо на неё, Аску, такой яркий, что под ним даже кожа светилась.       И она сидела, скрестив руки, на этом дурацком стуле в этом дурацком кабинете, и ждала. Когда ей наконец-то можно будет уйти.       — Мы с Вами топчемся на месте. — сказала Майя.       Её терпеливость тоже раздражала неимоверно.       — Если Вы не откроетесь, я не смогу помочь.       — Мне уже помогли в закрытом отделении, не понимаю, почему меня не выписывают.       Аска старалась дышать глубоко и ровно, как если бы целилась в такую маленькую и далёкую мишень, что любое малейшее движение, резкий вдох или дёрнувшийся палец могло бы сбить стрелу с намеченной траектории и увести от цели. Общаясь с врачами, нужно быть всегда начеку. Одно ошибочное действие — и тебе выписывают ворох новых колёс, или задерживают ещё на недельку.       — Почему Вы так считаете?       — Потому что чувствую себя хорошо! Я не собираюсь ничего с собой делать, какой тогда смысл здесь торчать?!       — Как только Вы вернётесь домой, Ваше состояние может ухудшиться.       Больше всего на свете Аске хотелось сбросить лампу со стола и послать Майю куда подальше. Она с трудом подавила желание скрипнуть зубами. Напомнила себе о лживом прожекторе. Всё внимание Майи направлено на неё. Нельзя злиться.       — Не думаю. Спорт больше не часть моей жизни. Все проблемы были из-за него. С этим покончено.       Лицо Майи не изменилось, но в отражении лампы в её глазах Аска увидела влажные искры жалости.       — Не смотрите на меня так! — не выдержала она. — Не смейте меня жалеть!       — Мы обе понимаем, что дело не в этом.       — А в чём по-вашему?       — На этот вопрос Вы должны ответить сами. Я, как врач, могу только сопровождать Вас на пути.       — Как высокопарно, ужас. Что за цирк. Вам самой не противно, а?       — Мне — нет. А почему противно Вам?       Аска вскочила со стула.       — Да потому… потому… Да просто все врачи любят такую фигню говорить! Бесит! Наобещаете всякого, а потом делаете всё, чтобы от вас отвязались! Бесит! Вроде и говорите что-то, а не понятно ни черта! Говорите, дело не в жалости? А в чём, блин, тогда?! Во врачебном долге? Не смешите меня! — она взмахнула рукой в чётком, театральном жесте.       Ей снова лгали. Майя лгала. Фальшь сквозила в её словах. Вместо воздуха она заполняла кабинет, как угарный газ салон машины. Ложь коптила потолок и стены больницы, оседала в разлитый на полу сахарный сироп пустых обещаний и ласковых угроз, и ноги больных мешали их, утопали в чернеющей, вязкой, как сопли, субстанции, и Аска брезговала приближаться к ним.       Враньё сочилось из журналов статистики и медицинских карт, покрывало белые халаты врачей, стирало их лоск, становилось последней правдой о людях — они всегда лгут. Пропихивают свой пиздёж прямо в горло, на корень языка, чтобы точно проглотила, как таблетки из блистеров или ужин, оставленный на столе в пустой квартире без записки и с мятой купюрой. Других кормят, и сами рады жрать. Но Аска никогда не соглашалась на это!       — Я не согласна! — повторяла она себе под нос, когда, сжав кулаки, шагала по коридору после того как покинула кабинет Майи, хлопнув дверью. — Вы не обманете меня. Это я всех обману! — с разгона натолкнулась на кого-то плечом, рявкнула: — С дороги! По спине, словно рой чёрных ос, расползался чужой жалящий взгляд. Её позвали по имени — она не откликнулась.       — Я не согласна! — твердила она, пересекая широкую детскую площадку с расставленными по периметру, как тюремщики, гротескными большеголовыми фигурами животных. Размазывалась чернота их безжизненных, как у висельника, плоских глаз. Аске хотелось схватить нож и вырезать на них блики и отражения. Вырезать качели, раскачивающиеся до полу солнышка, как моргенштерн в руках средневекового рыцаря, а на них — Аску. Просто чтобы эти искусственные зрители смотрели по-настоящему. От живых ведь нет никакого проку.       Потому что люди лживы. Потому что никто никогда не желал смотреть на Аску, все лишь бросали жалкие крохи слов, как дешёвый корм бродячей кошке, в искренней уверенности, что этого будет достаточно! Потому что единственным, чем ей приходилось довольствоваться, была продажная жалость… она не согласна. Она соберёт все прожекторы, и будет смотреть на себя, не моргая, пока не ослепнет от нестерпимого света; пока пустой зрительный зал, откуда Аска сама всех прогнала, а они были рады отвернуться, не запылает в жаре искусственных лучей, и она рассмеётся пламени, и бросит себя в огонь, как старую тряпичную куклу, которая не нужна больше даже самой себе.       Аска не желала быть невидимкой. Аску достало смотреть на себя, ведь в зеркалах ей кроваво-красным вышитым ртом улыбалась игрушка, подобие человека, бессмысленное само по себе, всегда в ком-то нуждающееся, отвратительное. Однажды Аска голыми кулаками расколотила зеркало. Она била изо всех сил, стеклянная крошка липла к окровавленным костяшкам… Ей так и не удалось понять, кто в отражении, она или дурацкая старая кукла!       Аска не хотела быть игрушкой, ненавидела в ком-то нуждаться.       Она собрала и выкинула осколки, и со спортивной стипендии купила новое зеркало. Тогда мужчина и женщина, взявшие её под опеку, смотрели и говорили особенно долго. Аска не помнила их слов, память сохранила лишь как хлопали их рты, словно у вытащенных на берег задыхающихся рыб. Она ненавидела этих людей.       Аска хотела дышать другим, новым воздухом, не осквернённым человеческими носами.       Она ушла за корпус, к задним воротам, куда днём уносили мусор и по утрам увозили на свалку, встала за закрытым кирпично-коричневым баком для пищевых отходов и глубоко затянулась. Она мечтала об этом все три недели, проведённые в закрытом. По отвычке клубничный пар царапнул горло и лёгкие. Она задержала дыхание на долгие несколько секунд, и медленно выдохнула вьющееся облако химического аромата, растворившееся в солнечном свете и слабом намёке на горячий летний ветер. Спокойствие, столь непохожее на медикаментозную заторможенность и апатию, в которой даже завоевавшая мозги тупость не раздражает, расходилось по телу. Оно покалывало в смягчившихся пальцах, массировало голову, охлаждало разгорячённый разум. Аска прислонилась к забору. С никотином даже реальность становилась забавной и терпимой. Аска никогда не умела действовать по расчёту, но быстро училась. Всего несколько недель игры по чужим правилам, и она будет свободна делать всё, что ей вздумается. Ходить на терапию, закидываться колёсами — что может быть проще?       — Да рожай ты уже! — Аска стучала пальцем по крышке телефона. На экране дёргано, то и дело зависая, прокручивалось колёсико загрузки. — Если не заработаешь, я запущу тебя в стену. — прошипела она.       Однако, телефон проявил стальную выдержку, и угрозам не внял, в который раз выдав ошибку. Аска топнула ногой, и отошла на пол шага в сторону, обновила страницу и прикрыла глаза, чтобы не наблюдать начавшееся по новой сражение Wi-Fi-я и географического положения больницы.       Хикари говорила однажды, что в изоляции человек может сойти с ума, и Аска видела некоторую иронию в том, что в дурдоме почти невозможно было выйти в интернет или позвонить, кроме как по стационарному телефону у регистратуры. То есть их отрезали от внешнего мира и думали, будто это возымеет терапевтический эффект, а не прокипятит местным сидельцам остатки и без того хлипких мозгов.       От этих плясок с телефоном вместо бубна ей снова захотелось курить. Электронная сигарета лежала прямо в нагрудном кармане рубашки, прикрытая носовым платком и исписанной бумажкой с результатами идиотского психологического теста. Но воспользоваться столь близким источником никотина было нельзя. Как не противно было это признавать, но если Аска не сможет поймать Wi-Fi и написать Хикари, то плакала новая жижа. Следовательно, ту банку, что у неё была, следовало экономить.       Телефон завибрировал новым уведомлением. Аска даже не выругалась из-за того, что какого-то хрена выключился беззвучный режим. Телефон жужжал и жужжал, приходили бесконечные сообщения из групп и чатов. Она нажала на диалог с Хикари и он медленно начал прогружать сообщения. Крутилась загрузка голосовых, прямоугольники с датами внизу высвечивались вместо стикеров.       — Молоде-ец, — протянула Аска. — Давай, совсем немного осталось.       Она почти уже обрадовалась, но…       — Эй, Сорью, освободи-ка мне окно, нужно кой-чё чиркануть! — заложив руки в карманы треников, развязной походкой школьного драчуна Тодзи направился к ней.       — Эй, придурок, освободи-ка пространство, хочу с умным человеком пообщаться, а ты весь настрой сбиваешь! — в тон ему ответила Аска.       — Слышь, ты как меня назвала?!       — Как слышал. — выплюнула она, демонстративно отвернувшись.       Переключив раскладку на японскую, Аска напечатала несколько сообщений Хикари. Тодзи сунулся посмотреть через плечо, и, видит этот маловероятный мужик в небе, она ударила его локтем на чистом рефлексе.       Тодзи сдавленно охнул, и согнулся пополам. Аска же открыла камеру, подняла телефон повыше, чтобы они оба попали в кадр, и стала делать фотографии, каждый раз меняя позу. Глядя в лицо Тодзи на этих снимках, можно было постичь истинный смысл выражения «квадратные глаза». Аска даже не предполагала, насколько велики на самом деле возможности человеческой мимики. Как в раскадровке мультфильма, он сначала сгибался, а потом с каждым кадром стал выпрямляться, словно поднимающийся от земли росток, и к концу фотосессии стоял почти ровно, с лицом аппетитного томатного цвета.       Аска к тому моменту снова отвернулась к телефону, по одному отправляя фото.       — Совсем дура?! Ты чо бля творишь?       — Нечего совать нос в чужой телефон.       — У тебя всё равно там ни хера не понятно, всё по-французски.       — Это немецкий, Arschlöcher.       — Чё?.. — Аска не удержалась и скосила глаза, чтобы не пропустить новый номер мимического цирка. Тодзи поднял одну бровь почти до линии роста волос и опустил вторую, сощурил правый глаз и приоткрыл левый уголок рта. Она прыснула в кулак. Судзухара тут же нахмурился, сдвинул брови к переносице, поджал губы и скрестил руки на груди. — Ой, хрен с ним. Ты меня пустишь или нет?!       — Очередь занимать надо было. И вообще, пока не отправлю кое-что Хикари, с места не сойду.       — Чего?! — взревел Тодзи. — Ты эти фотки ей отправила?!       Именно в эту секунду последний снимок загрузился. Оставалось лишь дождаться, пока Хикари зайдёт в чат.       Он бросился на неё, словно тощий кот на уплетающего сметану жадного хозяина, и в отчаянном рывке попытался отобрать телефон. Аска подняла мобильник над головой, отбежала к соседней стене и помахала им, демонстрируя экран с открытым диалогом.       — Удали их к псам болотным!       — Ребят, вы чего? — из-за угла вывернули Синдзи и Кенске, и тут же застыли на месте, пытаясь осмыслить представшую перед ними сцену.       Сцепившиеся было Аска и Тодзи обернулись к ним с одинаковыми злобными физиономиями, какими можно было иллюстрировать самые страшные эпизоды старых немецких сказок. От таких картинок иные взрослые утрачивали сон, а дети начинали параноидально бояться пустых квартир, шкафов, тёмных силуэтов на улице за вечерним окном и на всякий случай некоторых игрушек.       — Кажется, мы не вовремя. — шепнул Кенске, поднеся ладонь ко рту и наклонившись к уху Синдзи. — Что будем делать?       — Линять. — коротко ответил тот.       Для Синдзи пребывание в непосредственной близости с ссорящимися, а тем более разъярёнными людьми, было может и не Аду подобно, но явно недалеко по интенсивности неприятных переживаний.       Они попятились, Кенске выставил одну руку перед собой, словно защищаясь от диких собак, а второй держал рукав Синдзи. Когда спасительный поворот был уже совсем близко, Аска и Тодзи окликнули их на редкость слаженным хором:       — Идите-ка сюда!       Один из них непроизвольно сделал шаг вперёд, другой — ломанулся назад, к спасению. Из-за того, что Кенске не разжал пальцы, вцепившиеся в рубашку Синдзи, они оба чуть не упали. В этот момент над ними нависла тень. Путь к свободе закрыла непреодолимая преграда. У преграды была широкая красная рубашка, завязанная в узел на животе, и чёрные шорты до колен. Аска скрестила руки на груди и глядела на них. С другой стороны тоже выросло препятствие, Тодзи.       — Будете у нас независимыми судьями. — строго сказала Аска.       Две пары крепких рук взяли их за плечи и увлекли в сторону подоконника, где усадили друг напротив друга.       — Вы уж точно докажете, что я прав.       По велению рока, Тодзи встал за спиной Кенске, а Аска заняла позицию за Синдзи. Он затылком чувствовал её раздражение.       — А мы тут вообще причём? — спросил он усталым голосом. Участие в чьих-то спорах страшно выматывало. Где-то в затылке возникла пока ещё еле ощутимая, но набирающая силы, монотонная пульсация боли.       — В этом и смысл, keule! — отозвалась Аска.       — Мы сейчас обрисуем ситуацию, а вы скажете, кто из нас прав. — подтвердил Тодзи.       — Судя по всему, никто. — в пол голоса пробормотал Синдзи. Кенске чуть дёрнул головой, обозначая кивок.       Тодзи и Аска наперебой принялись пересказывать историю их конфликта. Кенске изредка мычал, одобрительно и не очень, изо всех сил демонстрируя участие. Синдзи слушал в пол уха, не надевая наушники исключительно из вежливости. Наконец, повествование завершилось, и Аска с Тодзи уставились на них, ожидая решения «судей». Они молчали. Синдзи смотрел на свои колени. Кенске — то на него, то на Судзухару, то на Сорью. Неловкая тишина затягивалась, напряжение между успокаивавшимися уже спорщиками вновь стало нарастать, электризуя воздух. Кенске прокашлялся.       — Нам с… моим напарником, — выдал он, — необходимо обсудить итоги по вашему делу. Заинтересованным лицам при этом надлежит удалиться. — завершил он, задрал нос и поправив очки.       Аска и Тодзи в самом деле отошли.       Синдзи выжидающе смотрел на товарища по несчастью, ожидая, что же он предложит.       — Нам сейчас нужно сказать, что они оба по-своему правы и всё в этом духе. Они быстро остынут, какое-то время вообще лезть друг к другу не будут, вот увидишь. — и уже громче позвал: — Ребя-ят!       После отбоя, переждав вечерний обход, Аска прокралась мимо спящего на диванчике в коридоре санитара к заветному «окну в мир». Она встала на вычисленное место. Равнодушно усмехнулась, вспомнив сегодняшнюю сцену. Почти без раздражения выждала, пока телефон подключится к сети, и открыла переписку с Хикари.       «Хорошо что ты смогла выйти на связь я за тебя переживала!» — писала она.       «Я приеду 8 числа в 3 ладно?»       «Раньше никак не выйдет прости… Очень скучаю!!!»       Аска сдержала порыв прижать телефон к груди. Вместо этого поставила на сообщение сердечко, и быстро напечатала:       «буду ждать»