An die Freude

      — О какой проблеме Вы хотели бы рассказать? — спросил профессор Фуюцуки.       Синдзи никак не мог привыкнуть к этому официальному, «взрослому» обращению, в особенности от человека, знавшего его с раннего детства. Однако, ему нравилось чувство отстранённости, отдельности, которое несло в себе простое «Вы». Как будто человек, к которому так обращаются, окружён невидимым защитным полем.       Все заготовленные слова и ответы вылетели из головы, стоило ему переступить порог кабинета.       — Мне плохо.       — Не могли бы Вы рассказать о своём состоянии подробнее?       Синдзи судорожно вздохнул. Под столом сжал противно ослабшие пальцы.       — У меня… совсем нет сил. В голове как будто туман, или даже дым. Мысли теряются и путаются, а те, что остаются внятными мне совсем не нравятся. От них так… тоскливо? Я… очень устал. От людей, от мыслей, от себя. Я просто жду, когда это наконец-то закончится. — он говорил медленно, буквально заставлял выходить каждое слово, по маленькому кусочку выдавливал их из своего нутра. Само его тело будто сопротивлялось вынужденному откровению, сутулило плечи, не позволяло поднять головы, думало, сумеет спрятать грудь, хранившую чёрный комок безнадёжности, который вдруг растормошили, заставили беспокойно зашевелиться, занервничать, ощетиниться длинными толстыми иглами, впивающимися в плоть, высасывающими кровь из сосудов и воздух из лёгких. — Мне трудно говорить. Как будто что-то внутри мешает. — прошептал Синдзи.       — Как думаете, что именно мешает Вам говорить?       Он схватился за спокойный, уверенный голос Фуюцуки, как за нить, что поможет не провалиться в разбуженную внутри бездну.       — Не знаю… Оно кажется… жадным? — Синдзи сам удивился такому подбору слов. — Как будто вся моя боль принадлежит ему, и оно не хочет ни с кем делиться.       — Очень хорошо. Скажите, позволит ли оно говорить, если Вас никто не будет слышать?       Синдзи задумался. Комок в груди, такой плотный и тёмный, практически осязаемый, замер.       — Может быть. — кивнул он.       — Давайте проведём небольшой эксперимент. Тогда мы лучше поймём природу этого явления.       Фуюцуки встал из-за стола и отошёл к двери. Синдзи не оборачивался.       — На стуле перед Вами никого нет. Адресуйте всё, что гложет вас, этой пустоте.       — Но Вы ведь здесь. Вы уверены, что я смогу?       — Единственный способ узнать — попытаться.       — Отрицательный результат — тоже результат, верно? — Синдзи усмехнулся краем губ. — Хорошо. Я попробую.       Он уставился на отделённый от него рабочим столом пустой стул, ровно в ту точку, где у сидящего там Ничего должна была располагаться грудь. Перед глазами забегали мушки, из них над столом словно выстроился барьер из старого прозрачного пластика, с крошечным окошком, как у стойки больничной регистратуры. Синдзи почувствовал, что чёрное существо из груди развернулось, вытянуло своё тонкое бескостное тело и разомкнуло его губы, высунулось, чтобы пообщаться с коллегой — другой, открывшейся на стуле Фуюцуки, новой Пустотой.       — Я устал. — прозвучал голос Синдзи. — Или, вернее, у меня с самого начала не было сил. Меня вытолкнули в жизнь, и с ней нужно что-то делать, но я понятия не имею, что. Я не обвиняю маму, нет, я должен быть благодарен ей за то, что родила меня, за то, что продолжает меня любить, но… это так тяжело. Отец бросил нас, изменил маме с другой женщиной… почему? Он ведь любил маму и Рэй, так почему? Он никогда не смотрел на меня, я не был ему нужен. Я мешал ему. И поэтому он ушёл. И сделал маму несчастной. Что я должен был сделать, чтобы он остался? Каким я должен был быть?       Я слышал их последний разговор. Я должен был спать, но не мог, боялся. Он… извинялся, так много, а мама сказала, что не хочет, чтобы её детей растил человек, способный на предательство. Что не хочет, чтобы мы выросли такими. Я был совсем маленьким, но помню эти слова так чётко…       Я знаю, что похож на отца. Однажды я нашёл его фотографию, и принял сперва за свою… Я так испугался в тот раз. В зеркале я вижу его. Иногда я говорю или думаю что-то, и понимаю, что эти слова и мысли принадлежат отцу. И они неотличимы от моих.       Я не был достаточно хорошим, чтобы отец остался, и стал напоминанием о нём. Мама никогда этого не говорила, но я вижу, она тоже замечает сходство, оно слишком очевидно.       Я похож на отца, я не могу быть кем-то другим, и от самого себя мне тошно. Кажется, мне лучше быть… никаким, никем, но приходится быть хоть кем-то. Я как будто брожу в тумане, не могу найти выхода. Именно поэтому мне так плохо.       Пока Синдзи говорил, чёрная пустота по одной сбрасывала иглы и теряла плотность, становилась податливей, мягче и меньше, постепенно иссякая. Наконец, она уползла в своё логово, и свернулась в клубок, теперь совсем крошечный, всё ещё ощутимый, но не разрушающий изнутри. Она уснула крепко и сновидения из болезненных воспоминаний и отчаянных мыслей не посещали её.       — Как Вы себя чувствуете? — спросил Фуюцуки, о присутствии которого Синдзи вспомнил только теперь.       — Мне стало лучше. Пустота, то, что не давало мне говорить, уменьшилась. Как будто всё это время она копилась, а теперь исчезла почти вся. — он замолчал, не зная, стоит ли говорить ещё что-то.       — Не могли бы Вы рассказать, как обычно справляетесь с подобным состоянием?       Синдзи судорожно вздохнул. Он боялся этого вопроса, и, хотя знал, что рано или поздно придётся кому-то рассказать, до последнего оттягивал момент признания.       — Обычно… я причиняю себе вред. Ненадолго становится легче.       — Мы нашли более экологичный способ снятия психологического напряжения, — кивнул Фуюцуки. Синдзи вслушивался, стараясь уловить малейшие изменения в интонации, но его голос был всё так же спокоен. — И больше узнали о природе Вашей боли. Я хотел бы, чтобы Вы постарались применять этот метод самостоятельно. Как думаете, это возможно?       — Да. — собрав всю смелость, он попросил: — Можете, пожалуйста, не рассказывать маме?       — Это было бы нарушением врачебной тайны. — ответил Фуюцуки. — Пожалуй, на сегодня достаточно. Вы проделали хорошую работу. Поблагодарите себя за это.              — А тебе что Сигэрик прописал?       Синдзи ответил.       — Как ты это выговорил, блин?! — Тодзи возмутился так, будто Синдзи с психиатром сговорились с целью сломать ему язык. — Звучит, как жуткая хрень… Мне страшно за тебя, чувак.       — Да будет тебе! — отмахнулся Кенске. — Как будто нам всякой странной фигни не прописывали. Все здесь через это проходят. Лучшее в нашей ситуации то, что рассказывать, какие таблетки тебе нужны не приходится — у медсестёр всё записано. Так что можешь ты выговорить название препарата, или не очень — это дело десятое.       Они сидели на диванчике, лениво наблюдая, как продвигается тело очереди. Они присоединились к ней последними, так что могли ожидать в стороне. Вдруг в конце коридора мелькнула красно-рыжая тень, и тут же заняла место в хвосте очереди.       — А она-то чо здесь делает? — хором воскликнули Тодзи и Кенске.       Как по заказу, тень, а вернее рыжеволосая девушка в красном платье, обернулась. Её лицо приобрело такое хмурое выражение, что Синдзи захотелось убраться подальше.       — А вы двое что здесь делаете?       — Нет уж, ты первая ответь.       — Не вашего ума дело! — огрызнулась она.       Казалось, ссоры не избежать, но девушка вдруг фыркнула, отвернулась, взмахнув волосами, и шагнула вперёд, вслед за очередью.       — Эй, ты после нас за таблетками! — вскинулся Тодзи.       Она не обратила на него внимание.       — Какая-то она больно смирная. — задумчиво пробормотал Кенске. — Странно это.       — По-моему, ничего особо не изменилось. Такая же стерва, даже хуже! И почему вообще Хикари с ней водится?! — раскрасневшийся от злости Тодзи с размаха ударил диван.       — Эта девчонка, Аска, подружка Хикари, они вместе на стрельбу ходят. — пояснил Кенске, обернувшись к Синдзи. — Характер у неё кошмарный. Я был уверен, что она скандал устроит, вот и удивился, что нет. Ты лучше к ней не лезь, а то окончательно с ума сведёт, никогда из дурки не выйдешь.       — Понятно… — протянул Синдзи.       Тодзи, чей гнев достиг уже точки кипения, подскочил к Аске. Кенске бросился за ним. Синдзи медленно вытащил из кармана плеер, вставил в уши наушники. Он смотрел перепалку, как немое кино, сопровождаемое аккомпанементом в исполнении невидимого тапёра-кассеты. Герои этого неожиданного фильма открывали рты, жестикулировали, отворачивались, хватали друг друга за руки… Песня переменилась, а вместе с ней и настроение сцены — появились санитары, и развели их по разным сторонам очереди. В результате Аска получила таблетки раньше, а Кенске и Тодзи вернулись к началу — тому самому диванчику, где сидел всё это время Синдзи.       Он закрыл глаза, не желая видеть продолжение — всё ещё взбешённого Тодзи, пытавшегося что-то ему сказать, наверное, упрекнуть за то, что не вмешался, Кенске, что-то ему втолковывавшего. Он прослушал ещё несколько песен, когда решил наконец снять наушники.       Очередь к этому моменту почти рассосалась. Тодзи успокоился, Кенске увлечённо рассказывал ему какую-то историю о страшных психах из закрытого отделения, чьё ментальное состояние напрямую зависело от фазы луны и положения звёзд, а потому казалось абсолютно непредсказуемым. Ощущение кино никуда не делось. Просто фильм кончился, титры прошли, и зал наполнился болтовнёй немногих оставшихся зрителей. Пара минут — они подойдут к выходу и разойдутся по своим делам, думать забудут о том, что видели — что жили — во время сеанса. Синдзи самым последним, пропустив вперёд героев дня, получил таблетки и ушёл.       — Бэ шесть!       — Мимо. Гэ два.       — Ранил.       — Вэ два.       — Ранил.       — Бэ два!       — А вот и мимо! — торжествующе усмехнулся Кенске.       Синдзи заштриховал несколько клеточек на поле врага. Синяя шариковая ручка мазала, оставляя на бумаге и пальцах пятна чернил. Кенске поднял над головой не заточенный зелёный карандаш с расслаивающейся у кончика древесиной, покрутил его в пальцах и, изобразив интонацию капитана пиратского корабля, ведущего команду в последнюю самоубийственную атаку, изрёк:       — Д семь!       — Мимо.       Его взгляд потух, он опустил руку и поставил на карте жирную точку. Синдзи сделал новую отметку.       — Эй, ты! — в тот самый момент, когда он отрывал ручку от листа, кто-то сзади толкнул его под локоть, и на бумаге остался неровный росчерк. — Откуда у тебя ручка? Это разве не запрещено?!       Кенске округлившимися глазами пялился ему за плечо.       — Конечно нет, мы ведь не в закрытом. — сказал Синдзи, обернувшись. — И у меня не было попытки суицида, так что мне можно.       — Раз не пытался выпилиться, какого хрена здесь делаешь? — Аска наклонилась над ним и ткнула указательным пальцем в грудь.       — Это не так работает. У меня тоже не было попытки, тем не менее, мы с Синдзи       здесь.       — К вам с Тодзи вообще отдельный разговор! Нашли меня даже в дурдоме!       — Это ты нас нашла.       — И почему вообще Хикари с вами общается?!       И, прямо как в очереди за таблетками, развернулась и ушла. Она держала спину ровно, почти не качала руками при ходьбе, но Синдзи заметил на её запястье толстую гусеницу шрама.       — Кажется, я понимаю, почему она здесь. — пробормотал он себе под нос.       — Что-что? — переспросил Кенске. — Ты что-то сказал?       — Н-нет, ничего. Давай играть дальше.       — Угу. Странная она всё-таки девчонка.       Он покачал головой, не соглашаясь и не отрицая.