И что ты будешь делать

— Если вы позволите, то я начну.       Коротким кивком Селим даёт согласие сыну, сидящему около его постели. В комнате их четверо — он сам, Баязид, Мурад и верный Керас-ага, что все дни неусыпно охранял его покои. Их беседа началась только сейчас — первая была прервана лекарем, настоявшем на том, что после пробуждения Селиму был нужен отдых и последовательный приём пищи и снадобий. В Селиме не было сил спорить, и он покорно выполнил всё, что назначил лекарь, и то, что одобрил Баязид. Он был рядом — и первым пробовал всё, что давали Селиму, прежде выжидая несколько минут. Никто не смел перечить ему — и даже сам Селим лишь вымученно улыбался, понимая, почему брат ведёт себя так. Он поил его, кормил с ложки, помог омыть истощенное тело, и позже сменил постель и одежду Селима. Только когда он сел рядом, стала заметна глубокая синева под его глазами — и почти также выглядел Керас, сейчас стоящий чуть поодаль. — С вашего позволения я также расскажу, что мне известно, после шехзаде. — Само собой. — Селим кивает, и снова обращается к сыну. — Я слушаю тебя, Мурад.       Он видит, как тяжело ему даётся начать — и с каким трудом Мурад произносит слова, что ранят его не меньше, чем Селима. Жаль, как же жаль, что ему нужно пережить и эту боль — и отличие её от прочих в том, что принёс её самый близкий человек.       Его мать. — … так мы узнали, что яд был подмешан в щербет. — Мурад поднимает на него глаза. — М… То есть Нурбану-султан в начале отказалась говорить об этом, но от её служанки стало известно, что именно она принесла яд во дворец с целью отравления.       За спиной хмыкает Баязид — тяжело и недобро, но словно бы вовсе не удивлён этому. — Она не сказала, почему решила отравить меня? — Дело в том… — Мурад на миг отводит взгляд, но всё же находит в себе силы посмотреть на Селима снова. — Она не собиралась лишать жизни вас, отец. Яд был предназначен для дяди Баязида.       Селим чувствует, как леденеют в этот миг руки, а внутри зарождается пожар такой силы, что едва получается сдержать его. Был ли он зол до этого — едва ли, но теперь, стоит услышать эти слова, как внутри поднимается ярость, требующая немедленной расправы. — Ты… уверен в этом? — Да. — Мурад глубоко выдыхает продолжая. — Также, это не было её первой попыткой. — О чём ты? — Селим хмурится. — Что значит, не было первой? — Это значит, что когда я едва не умер шесть лет назад, её рука почти отвела меня в могилу.       Селим оборачивается, смотря на Баязида — глаза и голос того остаются абсолютно холодны. Селиму не нужно спрашивать о том случае, чтобы понять — ведь столько лет Баязид думал, что это он отравил его тогда и столько раз напоминал Селиму об этом. — Так это… была она? — Да. — Баязид усмехается. — Подослала девушку, чтобы та расположила меня к себе, а после отравила. Меня спасло то, что та хатун и в самом деле влюбилась — рассказала мне о яде, и я избавился от него прежде, чем он успел полностью попасть в мою кровь. А теперь меня спасла случайность и ты, когда забрал моё питьё. — Ох. — На миг на Селима накатывает тошнот от той силы чувств, что сжимает его душу. — Она… признала всё это? — Кричала так, что слышал весь санджак. — Баязид спокойно смотрит на него. — Теперь уже не сможет. — Почему? — Селим замирает, чувствуя недоброе. — Ведь ты не убил её, Баязид?       Он уверен в том, что впервые видит в брате такое равнодушие — непоколебимое и ледяное, и от того пугающее больше злости или ненависти. Баязид никогда не любил Нурбану — и теперь должен быть полон ярости, но вместе этого почему-то спокоен и будто больше не испытывает к ней вообще ничего. — Позвольте, шехзаде. — Керас-ага берёт слово, отвлекая внимание Селима. — Когда Нурбану-султан рассказывала нам об истинных своих намерениях, произошёл несчастный случай. — Несчастный? — Всё так, отец. — Мурад нервно кивает, с трудом преодолевая себя. — В какой-то момент она вышла из себя и говорила очень страшные слова. Говорила, что всё равно убьёт дядю, а потом… Потом…       Он умолкает, всё же не справляясь с чувствами. Баязид, сидящий рядом с ним, кладёт ладонь на плечо Мурада, и от Селима не укрывается то, с какой горечью, и в то же время благодарностью тот смотрит на него. — Потом она схватила вазу и ринулась ко мне. — Баязид продолжает рассказ. — Мы бросились наперерез, но не успели — она упала, подскользнувшись на собственном платье. Подол был слишком длинным.       Селим молчит, ощущая, как нарастает напряжение — даже лицо Кераса, обычно спокойное, искажено некой тайной о чём-то ужасном. — Сначала мы не поняли, что произошло. — Баязид делает паузу, словно бы удостоверяясь, что Селим готов слушать дальше. — Она лежала, не пытаясь встать. Оказалось, что падая, она ударилась головой об ограду камина и свернула себе шею.       Селим не уверен, что именно испытывает в этот миг — чувства столь сложны, что трудно понять их сейчас. Гнев, боль, сожаление, горечь — и все столь сильны, что делают его своим пленником, сковывая любые мысли. — Так она… — Пока жива. Лекарь сказал, что она что-то повредила в шее, и теперь не может пошевелиться. Пытается говорить, но и голос почти не слушается её.       Селим молчит, не в силах представить себе эту сцену — не иметь возможности говорить и двигаться, при этом понимая всё происходящее. Он видел смерти — много смертей, порой страшных настолько, что они являлись ему в кошмарах. Но он никогда не лицезрел подобного — ведь это всё равно что запереть человека в собственном теле, выход из которого будет только один.       Смерть. — … Вы нашли тех, кто помогал ей? — Да, шехзаде. — Керас-ага кланяется. — Хатун брошена в темницу лично мной. Исмаил, что упустил её из виду, также находится в заточении.       От этих слов болезненно хмурится Мурад — как если бы ему было неприятно слышать подобное. — Не думаешь ли ты дать ему второй шанс, Керас? — Селим внимательно смотрит на сына, вспоминая тихого молодого человека, что всегда казался ему ещё более сдержанным, чем его учитель. — Ведь с ваших слов он не задумывал ничего дурного. Девушка обманом отвлекла его. — Прошу прощения, шехзаде. — Керас глубоко кланяется, но Селим замечает волнение на его лице. — Он юн и не так опытен, и то всецело моя вина. Пусть хатун была хитра, но его долг — служить и защищать вас ценой своей жизни. — Мы все знаем, как коварны бывают женщины. — Селим горько усмехается, и в груди неприятно тянет от этих слов. — Буду ли я прав, если скажу, что Исмаил скорее всего был влюблён в эту девушку? — Она сама подтвердила это! — Мурад, до этого молчавший, вдруг оживляется. — Она специально отвлекла его, и, пока Исмаил не видел, подлила яд в ваш бокал. Знаю, что не имею права умолять вас, отец, но прошу проявить снисхождение. — Ах, Мурад. — Селим мягко улыбается взволнованному сыну. — Как я мог забыть, что Гюль-ага долго был в числе твоей стражи и приближённых. Ты можешь быть уверен, что я сохраню ему жизнь, однако, он всё же получит своё наказание. — Вы очень добры, отец. — Мурад почтительно берёт его за руку, и на лице его заметно облегчение. — Я так благодарен вам. — Это не доброта, сын. — Селим мягко похлопывает его по ладони. — Я лишь стараюсь быть справедливым.       Он знает, о чём говорит — хотя ошибка этого юноши могла стоить жизни и ему, и Баязиду. Однако, есть уроки, которые остаются с тобой на всю жизнь — и потому Селим решает дать шанс юному слуге. — С вашего позволения, шехзаде. — Керас-ага почтительно кланяется. — Что прикажете делать с виновными?       Селим знает, что должен ответить сейчас — отдать приказ, после которого чья-то жизнь оборвётся, а чья-то изменится навсегда. Когда-то он был полон сочувствия к тем, кого должен был судить — но смерть слишком часто стала появляться в его жизни. И потому Селим не колеблется, произнося слова, что ложатся на душу тяжёлым камнем: — Хатун будет казнена на рассвете следующего дня. Подготовьте яд, который не принесёт ей лишних мучений. Исмаила-агу приговорить к двадцати ударам плетьми и разжаловать в конюхи до пятой луны. Однако, — Он внимательно смотрит на Кераса-агу. — Ты продолжишь его обучение воинскому искусству. — Как прикажете, шехзаде.       Селим кивком отпускает слугу — за столько лет он хорошо научился понимать малейшие его эмоции, и прекрасно видит облегчение и благодарность на хмуром лице. Иногда Селим задавался вопросом — не быль ли Исмаил его сыном, но каждый раз не позволял себе задать его Керасу-аге напрямую.       От чего-то это казалось слишком личным. — С вашего позволения, отец, я также оставлю вас. — Мурад целует его руку, лбом касаясь тыльной стороны. — Вам нужен отдых. — И тебе, сын. Приходи ко мне завтра утром.       Мурад почтительно кланяется, прежде чем уйти — и выражение его глаз не выглядит таким затравленным, как раньше. Селим знает, какой разговор им предстоит — возможно, худший из тех, что может быть между отцом и сыном. И до этого ему нужны силы — ведь его поддержка поможет Мураду преодолеть то горе, что принесла в их дом Нурбану.       Одна лишь мысль о ней вызывает едкое чувство горечи. — Как ты, Селим?       Голос Баязида мягкой волной вырывает его из невесёлых мыслей — Селим поднимает голову, заглядывая брату в глаза. Он измотан едва ли не больше его самого — но смотрит так, будто хоть сейчас способен уничтожить сколько угодно врагов, если они только посмеют побеспокоить их. — Лучше, чем тебе кажется.       Селим опускает голову, прижимаясь к его груди — под лёгкой тканью тёмного наряда гулко и размеренно стучит чужое сердце. Баязид обнимает его рукой, лежащей на подушке, а другой переплетает их пальцы вместе, согревая Селима этим бесхитростным прикосновением. Невольно вспоминается ночь в чужом доме, когда непогода застала их в дороге — и кажется, что это было едва ли не в прошлой жизни. Забавно, что побывав на волоске от смерти, Селим ощущает себя как никогда живым — и всё потому, что Баязид сейчас рядом с ним и на его стороне. — Расскажи мне, как всё было.       Они оба знают, о чём просит Селим — и Баязид рассказывает, тихо и неторопливо, мягко касаясь его уставшего тела, и тем самым дарит спокойствие вынести услышанное. — Мне стало плохо через непродолжительное время после того как ты ушёл. Сначала онемели руки, затем ноги и голова закружилась до тошноты. Помню, что закашлялся кровью, упал и потерял сознание — не знаю точно на сколько. Позже, когда я пришёл в себя, то смог позвать Кераса — он послал за лекарем, что осмотрел меня. К тому времени мне стало легче — лишь тяжело было стоять, и голова кружилась, если я пытался посмотреть в сторону. Я просил не беспокоить тебя, но лекарь заподозрил яд в нашей пище — тогда мы направились в твои покои.       Он умолкает — собирается с силами, чтобы сказать то, что никто из них не хочет слышать. Селим догадывается, что они могли увидеть — но не торопит, позволяя брату закончить рассказ. — Я шёл впереди и первым увидел пятно крови на твоей подушке. Я бросился будить тебя, но ты никак не просыпался и был почти белым, будто полотно. — Баязид тяжело сглатывает. — Дальше… Не помню точно, что было со мной. Керас-ага пытался удержать меня, а на мои крики прибежал Мурад со своей стражой. Он был сбит с толку, и это последнее, что я помню — снова я очнулся на постели в охотничьем домике. Со мной был другой стражник, и пытался удержать — но я вырвался и прибежал обратно к тебе. Эта дорога казалась мне вечностью — будто коридор никак не желал заканчиваться. А потом я увидел тебя — всё также спящего, едва живого, и лекаря, считающего твой пульс.       Селим прижимается ближе к брату, без слов понимая его боль и отчаяние в тот миг. Навряд ли он сам бы выдержал подобное, увидев Баязида в таком состоянии. — Лекарь поил тебя противоядием по часам. Мурад умолял меня поспать, но я остался с тобой на этот день и все следующие, боясь, что с тобой снова что-то случится. Иногда ты кашлял с кровью — но лекарь говорил, что так нужно, и это хороший признак. Я хотел верить ему, но ты никак не приходил в себя, а эта кровь… — Баязид на миг умолкает. — Потом… Потом Керас-ага узнал, кто стоит за этим всем. Клянусь, Селим, когда я шёл в покои Нурбану моим единственным желанием было убить её — каких же мук я желал ей тогда! Но ты знаешь, что случилось там, и я не отступлюсь от своих слов — она заслужила то, что с ней произошло.       Он умолкает, а Селим задумчиво гладит его по руке — будет ли жестоко сказать, что и он не испытывает к Нурбану сострадания? Её предательствам будто не было конца и края — и даже там, где Селим никогда не подозревал её, она оказалась виновна. — Скажи мне, ты бы помиловал её?       Брат смотрит тяжело — даже сурово, как взирает тот, кто несёт на своих плечах очень многое. Селим понимает, почему ему так важен его ответ — и говорит честно, не желая кривить душой. — Нет, Баязид. Она не заслужила этого.       За окном начинается дождь — свежий ветерок приносит в покои его холодноватый запах, смешанный с ароматом опадающих листьев. Они кружат в прощальном танце, ярким ковром укрывая землю, попрощавшуюся с солнечным теплом. Капли мерно стучат по мрамору балкона, и Селим закрывает глаза, слушая их тонкий перелив — с этим ливнем будто уходит всё тяжелое, плохое, и даже страхи, что так терзали их. Он свободно отпускает всё то, что беспокоило сердце — и улыбается, когда брат ложится рядом, прижимая его к себе.       Умиротворенный, Селим засыпает в объятиях Баязида.